По заданию Поспелова агент Ромул проводила профилактический осмотр населения двух жилых деревень, расположенных на территории «Бермудского треугольника».
Основную массу жителей составляли старухи и одинокие стареющие женщины, растерявшие мужей своих кто в войну, кто по причине пьянства и болезней, не щадящих почему-то мужскую половину человечества. Изработанные, замордованные бесконечными хлопотами и частым горем женщины практически ничем уже не болели, но показывались фельдшеру с удовольствием и между делом откровенничали по душевной простоте и природной словоохотливости. Поспелова интересовало все относительно Долины Смерти в довоенный период, и старухи по этому поводу давали самую исчерпывающую информацию. Попутно с историей страшного места Ромул выуживала сведения бытового характера, попросту называемые сплетнями.
Одна сплетня показалась агенту любопытной: будто в деревне Шорега к пятидесятилетней женщине Демьянихе приблудился молодой парень, чуть ли не вдвое моложе. Не местный и откуда взялся – неизвестно. На глаза никому не показывается, ведет скрытный образ жизни, и если доведется встретиться кому с ним в лесу, тут же убегает, как зверек. Не охотник, но все время ходит с ружьем по сопкам, что-то высматривает, вынюхивает, особенно пристально следит за туристами, забредающими сюда, чтобы спуститься по речке на резиновых лодках. Старухи считали, что сожитель Демьянихи чей-то шпион, засланный выведать секреты. Когда он бродит по лесу один, то говорит не по-русски, не по-фински и даже не по-карельски. Чудной какой-то язык, непривычный – в телевизоре такого не слыхали.
Каким образом старухам удалось узнать почти все о «шпионе», оставалось загадкой и еще раз предостерегало Поспелова, что это глухое место имеет повсюду глаза и уши и не следует расслабляться даже у себя дома.
По собственной инициативе Ромул отправилась в Шорегу и провела некоторые разведмероприятия. Деревня имела вид не совсем привычный – около десятка домов стоят кучкой, – остальные же разбросаны хуторами по окрестностям. В одном из них и жила Демьяниха, бывшая колхозная бухгалтерша. Нелюбовь к ней местных жителей можно было объяснить просто ревностью, из-за которой и плели всякую небывальщину. Из ревности же и участковому милиционеру сообщили про сожителя.
Думая, что он беглый заключенный, участковый засады устраивал, внезапно среди ночи появлялся в хуторе, нанимал старух последить за домом Демьянихи и ему сообщить, когда незнакомец появится. Все бесполезно. «Шпион» исчезал, как призрак, а сама хозяйка хуторка будто бы разводила руками и клялась, что живет в одиночестве и поблизости ни одной мужской души не замечала. Участковый отступился, решив, что бабкам уже чудится.
Целый день Ромул проводила профилактический осмотр и рассчитала так, чтобы остановиться на ночевку в хуторке, соседствующем с Демьянихой. Агенту было всего двадцать восемь лет, однако по причине отсутствия в этих местах полнокровного мужского населения молодая женщина безбоязненно разъезжала по лесам на «Ниве» с красным крестиком. Ночью она хотела пробраться на хутор к Демьянихе и разведать обстановку, однако хуторянка, прослышав о фельдшерице, явилась сама, причем с подарками в виде туеса меда и домашнего масла. И стала зазывать Ромула к себе, доверительно сообщив, что у нее проблемы по женской части. Демьяниха оказалась довольно моложавой особой, подвижной, словоохотливой и с претензией на сельскую интеллигентку. Дескать, что тебе тут у старухи ночевать, к тому же полуглухой?
Поломавшись для приличия, Ромул согласилась – удача была редкая. Дом у Демьянихи был с каменным низом, просторный и добротный, во дворе мотался цепной пес, исходивший злобой.
И в самом доме обстановка была соответствующей – полугородской быт, чистота, старомодные белые чехлы на спинках стульев, вышитые занавески, салфеточки – жилище старой девы. Однако в первую же минуту Ромул обнаружила знак присутствия мужчины в доме – возле умывальника лежал помазок со свежими остатками мыла.
Несмотря на веселость, Демьяниха показалась чем-то сильно обеспокоенной, особенно когда вошли в дом и уселись пить чай. Болтая доверительно о женских делах, она иногда к чему-то прислушивалась, часто и по пустякам убегала на кухню и постепенно завела такой разговор, словно прощупывала фельдшерицу на предмет ее профессиональных способностей, материального достатка, взаимоотношений с мужчинами и умении держать язык за зубами. Создавалось впечатление, будто хуторянка настойчиво пытается сделать из незнакомой молодой женщины свою подружку.
Наконец ближе к полуночи Демьяниха осмелилась и сообщила, что в доме находится ее племянник Миша, которого тяжело ранили какие-то бандиты и вообще пообещали убить и спалить дом, если только он заявит в милицию. Они тут же спустились в полуподвальный каменный этаж, где в небольшой комнате лежал раненый. Пуля попала ему в боковую сторону левого бедра, пробила мягкие ткани и застряла в правом.
Сквозная рана левого выглядела неплохо, но в правом начиналось сильное загноение, опухоль и краснота. Как объяснила Демьяниха, несчастье произошло четыре дня назад, она сама делала перевязку и пыталась выдавить пулю, сидящую возле тазобедренной кости. Похоже, тогда и внесла инфекцию. Корнцанга, специального инструмента для извлечения пуль, в сумке Ромула конечно же не оказалось. Пришлось доставать обыкновенным пинцетом, предварительно расширив рану. Разумеется, все под местным наркозом. Демьяниха оказалась хорошим ассистентом во время операции, которая длилась вместе с чисткой и обработкой ран около двух часов. Раненый попросил оставить ему пулю на память, и Ромул пообещала, однако вколола ему морфий, усыпила и не выполнила обещания.
Теперь эта пуля лежала на ладони Поспелова. Без всякой экспертизы можно было определить, что выпущена она из американской армейской винтовки М-16. Вместе с пулей лежала микрокассета с пленкой: Ромул сделала несколько фотоснимков раненого «племянника» Миши и «тетки» Демьянихи.
Где и за что Миша нарвался на пулю, оставалось загадкой, разгадать которую и предстояло теперь Ромулу, подрядившейся тайно лечить раненого до полного выздоровления. Сильно смущал вид оружия, весьма редко попадавший в руки бандитов. Поспелов вернулся со встречи с агентом уже под утро и застал Татьяну не в ночной сорочке, а в легком бронежилете и с автоматом в руках. «Жена» храбрилась, пыталась даже смеяться, но вид при этом был напуганный и крайне возбужденный. По ее рассказу, ровно в двенадцать ночи на улице послышался душераздирающий визг, вой, жуткие стоны и мольбы. Татьяна выглянула в окно, потушив лампу, и увидела, что клеверное поле охвачено зеленым сиянием, а по нему бредут скелеты в полуистлевших шинелях и полушубках, в немецких касках и шапках-ушанках, с автоматами и ржавыми трехлинейками. Они шли и кричали на разных языках: просили схоронить их останки в земле, проявить гуманность, избавить их от вечного блуждания и дать покой хоть на том свете. Татьяна вооружилась и, запершись в доме на все засовы, сделанные еще Ворожцовым, не отвечала. Тогда началась страшная стрельба! «Жена» отчетливо видела, как скелеты бьют очередями от живота, стреляют прицельно из винтовок по окнам и стенам дома, но почему-то не вылетело ни одного стекла. Зато треска и грохота было как на войне. После огневого налета скелеты стали опять повторять свои просьбы о милости и грозить, что не дадут спокойно жить, если живые не похоронят мертвых. Потом они развели костры и стали варить пищу в котелках, причем все вместе: русские и немцы.
Сидели группами, ели, пили и снова стреляли. Шабаш этот продолжался до половины четвертого утра, примерно до третьих петухов. Затем солдаты потушили костры, разобрали оружие из пирамид и ушли в сторону Долины Смерти.
Поспелов ощупал лоб Татьяны – температуры не было. Он попытался отвлечь ее, развеселить, но «жена» неожиданно сломалась, бросилась ему на грудь и заплакала, бормоча, что больше никогда не останется на ферме одна.
Кто-то хотел запугать новопоселенцев, причем способом весьма дорогим и оригинальным. Послать ряженую толпу да еще с оружием, чуть ли не четыре часа разыгрывать перед домом спектакль – удовольствие не дешевое. Поспелов тут же осмотрел стены дома – ни одной пулевой пробоины! Значит, стреляли холостыми.
В «Бермудском треугольнике» начинало пахнуть порохом…
Но странное дело: на клеверном поле не нашлось ни единого следа от толпы скелетов! Ни кострищ, ни остатков одежды – Татьяна рассказывала, будто шинели рассыпались на глазах, – ни одной стреляной гильзы! Тогда Поспелов бросился в потаенную комнату, куда выходил пульт управления охранной сигнализацией.
Обзорная видеокамера в эту ночь включалась дважды – когда Георгий уезжал на встречу с Ромулом и когда возвращался назад. Иных движущихся предметов ни на дороге, ни на подступах к дому, в том числе и на клеверном поле, отмечено не было. Камера срабатывала, даже когда сильный ветер раскачивал куст…
Похоже, у Татьяны сдавали нервы. И это после месяца жизни на ферме. Если так пойдет дальше, придется сворачивать операцию и «продавать» ферму другому «фермеру» или каким-то образом «разводиться» с Татьяной и «жениться» на другой. К примеру, на агенте по кличке Ромул, которая хладнокровно, чуть ли не с помощью кухонного ножа делает довольно сложные операции и не боится одиночества.
Он не стал усугублять ситуацию, и словом не обмолвившись о профессиональных качествах младшего опера, наоборот, успокоил, приласкал, напоил чуть ли не насильно валерьянкой, унес на руках в спальню и уложил в постель. И сам заснул рядом, забыв о хозяйстве и непроявленной микропленке, полученной от Ромула.
После сна «жене» заметно полегчало, и она сама сделала предположение, что ночной шабаш скелетов – не что иное, как галлюцинации, вызванные впечатлительностью.
Бывший хозяин фермы вложил в подсознание некий пунктик, загнал страх, рассказывая о приходящих из Долины Смерти непохороненных солдатах. Ночью же, в одиночестве, при «благоприятных» условиях эта бомба взорвалась и неконтролируемое богатое воображение сделало свое дело.
Следовало немедленно пощупать Ворожцова, понять, был ли у него умысел в том, чтобы запугать новых владельцев фермы. Заремба еще зимой делал на него ставки и получил вполне нормальные результаты: бывший главный зоотехник колхоза ни в чем подозрительном не замечен, считался вполне серьезным человеком, хорошим специалистом и мастером на все руки. Были мелкие грешки: когда поделили колхозное имущество, собрал с местных старух их паи, обещав взамен кому отремонтировать дом, кому вообще построить новый, и некоторых обязательств до сих пор не выполнил. Конечно, мог из жалости к своему огромному труду, затраченному на строительство фермы, попугать семейную пару в Горячем Урочище, тем более знал, что «жена» сейчас одна, а хозяин вроде бы уехал в Петрозаводск за ссудой.
Поспелов намеревался в тот же день съездить в Нижние Сволочи, где теперь жил Ворожцов, разобраться с оплатой за свинью – слишком много взял! – и заодно расспросить о покойниках из Долины Смерти. Но когда проявил микропленку и отпечатал пробный снимок, мгновенно забыл о бывшем хозяине фермы…
Агент Ромул сфотографировала и оперировала пилота пропавшего самолета Ан-2 авиалесоохраны Алексея Ситникова.
Для верности Поспелов идентифицировал снимок раненого и имеющийся снимок пилота – агент запечатлела своего тайного пациента изнеможденным болезнью, со страдальческой гримасой, – и установил полное совпадение.
Теперь был еще один человек, у которого можно впрямую спросить, куда пропал самолет и парашютисты. Только не ясно, откуда взялся пилот: вернулся «с того света» или вообще не уходил с этого, поскольку приблудился на хуторе у Демьянихи в тот же год, когда исчез самолет Ан-2. И спросить можно, за что и от кого схлопотал пулю. Не зря бродил по сопкам с ружьем!
Но в лоб не спросишь! Еще неизвестно, что у него с головой: вдруг такой же космический путешественник, как «новые русские». Вся надежда и вся оперативная разработка ложилась сейчас на агента Ромула. Пусть хоть змеей прикинется, пусть в узел завяжется! Пилота Ситникова необходимо разговорить в самое короткое время. Вполне возможно, вся десантура разбрелась по хуторкам, по вдовушкам и живет себе, в ус не дует. И возможно, между парашютистами и пилотом произошел конфликт, отголоски которого и продырявили альфонса из Шореги. Ходят, ищут друг друга, опасаясь каких-нибудь свидетельских показаний…
Вместо Нижних Сволочей Георгий поехал в Верхние, второй раз в течение суток, причем средь бела дня, что было вовсе нежелательно, однако оставлять Татьяну в одиночестве, хотя бы на два-три дня, было опасно. Чего доброго приедешь, а она объявит, что летала в космос, на какой-нибудь Гомос, где люди живут в построенном коммунистическом обществе…
С Ромулом пришлось разыграть небольшой спектакль прямо в медпункте. Нацеловаться возле приоткрытой двери, за которой, насторожив локаторы, сидела пожилая санитарка, нашептать друг другу всяких нежных и томительных слов, от которых тело охватывало непроизвольное возбуждение, сунуть в трусики письменное задание и маяться, десять раз возвращаясь от порога.
– Ну иди, иди, милый! – с болью и страстью стонала агент Ромул. – У меня столько работы. А вечером еще ехать, в одной деревне тут бабушка заболела. Так что ночью не приезжай…
Вернувшись из Верхних Сволочей, Поспелов подготовил шифрованную депешу Зарембе и отправил по экстренной связи. Татьяна, передавая сообщение, как-то выразительно посмотрела на Георгия, и он мгновенно вспомнил о своем обещании дать добро на приезд «сына» и «тещи».
Благоприятного времени вроде бы пока не предвиделось, напротив, ситуация становилась все жестче, требовала много времени, но в глазах «жены» угасала надежда; она догадывалась, что события в «Бермудском треугольнике» начинают закручиваться в тугую спираль. Наверное, поэтому и переживала тоску, усиливающуюся от одиночества, тоску материнскую, и не удивительно, что у нее начинались «глюки»…
Поспелов подал ей шифроблокнот:
– Сочиняй сама, у меня фантазии не хватает!
Наверное, она давно уже сочинила текст, перевела его на язык цифр и мысленно передала в эфир. Она старалась сдерживать чувства, но глаза тихо улыбались и ласкали его лицо.
Забытое в хлопотах хозяйство нещадно визжало на улице и требовало пищи. Поспелов с тоскливым вздохом отметил, что на ферме при его «распутной» натуре лучше всего держать пасеку: поставил ульи весной и гуляй себе на здоровье. Пчелы ни есть, ни пить не просят, жужжат себе, да и всё… Но что подумают в народе? Пчеловоды здесь считались больше чудаками, несерьезными людьми, лодырями, а не крепкими хозяевами. Пасеками занимались старухи да редкие дедки. Вот когда у тебя по выгону бродит тучное стадо быков, хороший косяк свиней купается в грязи на дороге и сотни две гусей каждое утро спускаются из хлева на озеро – тогда можно и пчелками побаловаться в свое удовольствие.
Как всегда, они разошлись спать по своим комнатам, и Георгий уже стал придремывать, когда дверь тихо отворилась и на фоне окна возникло белое приведение с подушкой в руках.
– Можно, я буду с тобой? – попросила Татьяна, щекоча губами ухо. Ее грудь выпросталась из-под низкого выреза крестьянской ночной рубашки и коснулась солнечного сплетения…
Мгновенно вспомнился шифроблокнот с коротким сообщением. Он расценил это как проявление благодарности, как обязательную жертву, мзду. Самец крикнул в нем: «Возьми ее! Возьми! Пришла сама, приласкалась, захотела…»
Сжал кулаки, выдавил сквозь стиснутые зубы:
– Я уже сплю…
– Мне страшно одной, – вдруг призналась Татьяна. – Скоро полночь…
Только сейчас он вспомнил о вчерашних ее галлюцинациях, отбросил одеяло, уложил к стенке.
– Теперь не страшно?
– Теперь нет. – Она угнездилась возле плеча, обдавая шею теплым дыханием. – Всю жизнь мечтала спать вот так, под сильной рукой мужа… Вам не понять, какое это счастье.
– И не удалось? – спросил он, стараясь не поддаваться искушениям.
– Почему же… Четырнадцать месяцев жила под рукой.
– А потом?..
– Мужа убили, – как-то просто сказала Татьяна. – Он был немец, наш разведчик, завербованный еще в студенчестве… Сдали свои. Мне удалось бежать на территорию Восточной Германии, семь месяцев беременности…
– Ты была нелегалкой? – не сумел он скрыть удивления.
– Тогда я была просто женой нашего разведчика…
– Как сейчас – моей?
– Да, как сейчас твоей… Судьба, что ли, работать женой? – проговорила она печально и тут же тихо рассмеялась. – И все равно приятно! Знаю, что все не по-настоящему, а приятно. Воображаю себя… Смешно?
В душе сработал сторожок, установленный полковником Зарембой.
– Будем спать?
– Уже засыпаю… твоя сила – это мой покой.
Самец поджал хвост, тихо заскулил и куда-то уполз. Осталось чувство собственного достоинства оттого, что сумел сдержать себя в узде. Она казалась ему сексуальной, энергичной, однако не возбуждала диких неуправляемых порывов, как бывшая жена. Была приятна ее доверчивость, ее уверенность в его силе, способности защитить, заслонить от всех напастей, в том числе от собственных духовных, порожденных тоскующим сознанием.
Он и уснул с этими тщеславными мыслями под ее чуть слышное дыхание.
А проснулся от резкого и острого толчка в бок.
– Хватит спать! Слышишь?
– Что? – Он прислушался, вытер сбежавшую на щеку слюнку.
– Снова визг и вой! Слышишь?!
Непроизвольный озноб окатил горячую, разогретую сном спину.
– Да это же свинья! – в следующий миг догадался он.
– Слушай! Слушай! А голоса? Человеческие голоса…
Сквозь звенящий многоголосый вой и стон прорывался густой гомон, будто галки кричат! Но почему же слышится человеческая речь?..
Он вскочил, натянул спортивные брюки и отвел край шторы на окне…
На клеверном поле брезжил зеленоватый лунный свет, падающий неизвестно с какой стороны. И в зыбком этом мареве качались и мельтешили драные охвостья человеческих фигур. До призраков было метров семьдесят, склон сопки начинался сразу же за дощатым забором, орущие и воющие скелеты брели под горку, к дому, потрясали оружием, кулаками…
Татьяна смотрела из-за плеча, привстав на цыпочки и прижавшись всем телом.
– Точно так, как вчера, – почти спокойно сказала она. – И время…
Видение притягивало взор, чувства и мысли…
Толпа остановилась неподалеку от забора, закричали вразнобой, по-русски, по-немецки и по-фински:
– Схороните наши останки!
– Прикройте землей!
– Спрячьте наши кости!
– Заройте нас в землю!
Георгий стряхнул оцепенение, отпустил штору, стараясь не брякать шпингалетами, медленно отворил раму.
– Принеси ружье, – попросил он. – В углу, за кроватью.
– Может, автомат? – осторожно предложила она.
– Откуда у фермера автомат?
Татьяна достала помповое ружье, вложила в руки. Поспелов отвел штору стволом: скелеты продолжали орать, только более агрессивно, нетерпимо, готовые, кажется, броситься в атаку.
– Такого я еще не видел, – проговорил Георгий. – Бесовщина какая-то… Ничего не пойму! Камеры не срабатывают?
Татьяна глянула на пульт связи и сигнализации.
– Нет… И вчера тоже…
– Бестелесные существа, привидения… Но смотри, все реально! Можно потрогать рукой…
Колеблющийся зеленоватый свет курился над землей, как туман, скелеты уже бесновались; яростный рев, вой и крики врывались в комнату, резали слух и возбуждали жажду действия.
– А если выйти? – предположил он.
– Нет! – громко зашептала «жена» и вцепилась в руку. – Не пущу! Не знаю, что это, но не пущу.
– Ну что, попробуем старый казачий способ?
– Мне страшно…
– Оттяни штору, – попросил он и вскинул ружье к плечу. – Затыкай уши.
Георгий бил в толпу, выцеливая ближние, крупные фигуры, без разбора: немцы ли в касках, русские ли в расползающихся рваных полушубках. Никто не валился, не падал, и рев не прекращался ни на мгновение. Едва опустел магазин, как загрохотала ответная стрельба, и Поспелов машинально толкнул Татьяну за косяк, сам прижался спиной к стене. Отчетливо слышался характерный чавкающий треск автоматов со свободным затвором типа «шмайсер» и гулкий, хлесткий бой трехлинейных винтовок. Он выглянул из-за косяка: скелеты поливали дом стволов из пятнадцати.
Зрение схватило странную деталь – оружие в руках призрачных солдат держалось твердо, хотя сами они зыбились, не стояли на месте.
И вдруг зеленое свечение на поле завертелось, увлекая скелеты, дробь выстрелов разом опала, стихли все звуки, за исключением долгого, истошного воя. И под этот вой видение свернулось в зеленый шар, подпрыгнуло над землей и стремительно пропало в небе.
– Ты вчера не стреляла? – присматриваясь к сумеречному клеверному полю, спросил Георгий.
– Нет, побоялась обнаружить себя, – призналась Татьяна. – Думала, если полезут…
– А надо было пострелять… Видишь, хоть и с опозданием, но удрали. Не видишь, убитых не валяется?
– Вроде бы нет… темно. Сходим посмотрим?
– Давай утром посмотрим? – предложил Георгий. – Стыдно сказать, но мне страшно выходить из дома.
– Вчера мне тоже было страшно, – прижавшись к его спине, проговорила она. – Сегодня нет…
Он отставил ружье и неожиданно вспомнил, что нарушил клятву, данную в Москве: не стрелять, не замечать, не помогать…
– Знаешь, за что меня чуть не уволили? – вглядываясь в темноту, спросил он. – Рок надо мной. На операциях не везло. Подниму оружие – сразу труп…
Спиной ощутил, как ее передернуло от зловещей сути его слов. Притиснулась плотнее…
– Вдруг утром выйдем, а там… Упаси бог!
– Видеокамера не включилась, – успокоила Татьяна. – Значит, на поле нет материального движущегося предмета. Призраки же бестелесные…
– Эх! – пожалел Георгий и хлопнул себя по лбу. – Надо было снять ручной видеокамерой! А я за ружье…
Он затворил окно, плотно задернул шторы.
– Ничего, – успокоила она. – Завтра еще будет ночь…
– Думаешь, каждую ночь станут являться?
– Ворожцов говорил – каждую. Пока не стал ходить в Долину Смерти и хоронить кости. Придется и нам… Кирюша может напугаться. Да и мама тоже…
– Если ума не хватит разобраться – пойдем хоронить, – твердо заявил Поспелов. – Интересно, а почему покойнички до вчерашней ночи не являлись? Стоило Ворожцову предупредить тебя, как они тут как тут. Может, он и покойничков предупредил? Завтра же спрошу! И завтра же куплю собаку. За любые деньги. Нет, даже двух! Говорят, собаки чувствуют нечистую силу. Кавказских овчарок! Что-то не верю я ни камерам, ни приборам.
Он долго не мог уснуть, отгонял навязчивый зеленый свет, зафиксированный зрением, прислушивался, но во всей Вселенной слышалось лишь тихое дыхание женщины возле плеча. Георгию почудилось, что она тоже не спит, возбужденная мыслями о сыне.
– Если кому-то вздумалось нас пугать, – вполголоса сказал он, – то в чем смысл? Чтобы мы кости прибирали в Долине Смерти? Или чтобы носа не высовывали с фермы?.. Не понимаю. И как можно вообще устроить такой шабаш? Театр теней… Выйдем завтра, а там…
Она не слышала и ни на миг не прервала легкого дыхания…
Утром на клеверном поле, в двенадцати метрах от забора была обнаружена простреленная ржавая немецкая каска. И не требовалось никакой особой экспертизы, чтобы установить, что пробоина совершенно свежая и оставлена свинцовой ружейной пулей…
Планета Земля оставалась за бортом и медленно превращалась в голубую звезду, скоро потерявшуюся среди других больших и малых звезд…
После долгого, цепенящего страха пришло тихое ошеломление, отнявшее слух и дар речи. Даже для десантуры, привыкшей к небу, к полетам, к прыжкам, пожарам и прочим экстремальным ситуациям, осмыслить себя в космическом пространстве было невероятно трудно. Все походило на сон, на массовую галлюцинацию или уж на чью-то злую, дурную шутку. Мужики таращились в иллюминатор, трясли головами, расходились молча по своим местам, однако возвращались снова – за толстым стеклом ничего не менялось, если не считать, что в рябой от звезд черноте не только медленно угасала и отдалялась Земля, но и лучистое солнце подергивалось мутной дымкой, словно от большого пожара.
Драчливая, занозистая, вечно подзадоривающая друг друга десантура вдруг утратила веселость и впала в уныние, молчаливое и самоуглубленное. Один Азарий продолжал смотреть в иллюминатор, будто в окно вагона, и глаза его только разгорались.
Обычно немногословный, он неожиданно разразился длинной для него речью:
– Сколько веков воду мутили!.. Глотки рвали, мужиков на кострах жгли. А Земля-то – круглая! И вертится. И все в космосе круглое, и все вертится. Да, человек – тупая скотина, злобная. Говорят, Бог создал по образу и подобию… Может и так, только не по своему. Нет ничего в человеке божественного.
Внезапное это откровение, произнесенное в полной тишине, вдруг развязало языки и чувства мужиков. В отсеке поднялся густой, многоголосый мат: проклинали всё, от летнаба Дитятева до Вселенной и инопланетян, которые, по всей видимости, затащили десантуру на свой корабль в беспамятном состоянии. Впечатление у десантуры сложилось сразу определенное: команду попросту похитили, чтобы ставить эксперименты. Вспомнили, что люди в этом районе пропадают уже не первый раз и никто еще назад не возвращался и что это дело рук пришельцев из космоса.
– Не знаю, что тут шуметь? – вдруг спохватился старший группы Лобан, хотя орал и матерился громче всех. – Мы с Азарием видели этих пришельцев. А вы кричите – чертики! Никакие не чертики, обыкновенные гуманоиды. А то – «с перепоя, почудилось»!
Мужики переглянулись, Тимоха мгновенно сориентировался:
– Между прочим, я их первый увидел. Первый прыгал и первый увидел. И Дитятеву по рации доложил: вижу гуманоидов!
Шура с Игорем, а потом и Пашка тут же немедленно признались, что тоже не слепые были и рассмотрели как следует и самих человечков, и космическую одежду, и даже то, что один зелененький был женщиной. На что справедливый Азарий заметил:
– Ну и козлы вы! Нас с Лобаном алкоголиками выставить, психами?.. Ну и десантура пошла, товарищей своих вломить – хлебом не корми!
Тимоха попытался сгладить противоречия и не допускать скандала:
– Что теперь разборки устраивать? Дело прошлое, это все на Земле было. Надо мозгами пораскинуть, что делать будем. И что с нами они сделают.
– Да ничего не сделают! – заверил Лобан. – Они же – гуманоиды, значит, гуманные, добрые.
С ним почти все согласились, потому что в газетах об этом много писали и называли гуманоидов даже спасателями планеты Земля, которые никогда не допустят ядерной войны. И вообще о пришельцах никогда не слыхать было дурного слова.
Разве что попы считали их либо выдумкой, либо порождением дьявола, но попам пока в России не особенно-то верили, полагаясь на правду в телевизоре.
Вывод Лобана на короткое время чуть успокоил десантуру, немного прояснило относительно будущего. Молодожен Пашка, в обсуждении не принимавший участия, слегка подпортил настроение и переключил внимание на летнаба Дитятева.
– Чего же он, скотина? Получил от Тимохи сигнал про пришельцев, а нас все равно выпустил? Выпустил, а сам на борту смылся, гад!
– Да, брат, худо дело у тебя, – подначил его Тимоха. – Ты здесь, а шеф на Земле. И наверно, спит сейчас с твоей молодой женой!
– Заткнись! – огрызнулся Пашка. – У самого печка осталась разобранная!
К чему это он сказал, никто не понял. Но Тимохина подколка заметно оживила десантуру, влила новый глоток отрезвляющего напитка.
– Екарный бабай, мужики! – вдруг взвинтился от восхищения Лобан. – Мы ж теперь – космонавты! Да не просто вокруг Земли мотаемся, а летим хрен знает куда! Может, в другую галактику. Нам же потом должны по ордену дать!
– Орден сутулого тебе дадут, – урезал его восторг рассудительный Азарий. – Была нужда болтаться в этом космосе. И неизвестно, когда на базу вернешься. Ни покурить, ни выпить!..
– Да, пожрать бы не мешало! – заметил Лобан. – Интересно, сами они едят? И если едят, сколько раз в сутки?
– Они, может, вообще электронные! – мотнул головой Тимоха. – Роботы какие-нибудь. Вот и дадут тебе вольт триста восемьдесят на обед!
– Да они же – гуманоиды! – возразил старшой. – Гляди вон, кино наше крутят. Значит, все предусмотрели. Уж пожрать дадут наверняка. Только когда – вот вопрос!
Шура с Игорьком в обсуждении активного участия, по земным меркам, не принимали, чтобы не нарваться: мол, зеленые еще, чтобы вякать. А Паша хоть уже и имел право, но, видно, переживал за молодую жену и помалкивал.
– Надо постучать, пусть открывают кормушки! – сказал опытный Азарий, по-прежнему глядя в иллюминатор. – И правда бы поесть. С утра маковой росинки…
И тут неожиданно в разговор вступил зеленый Шура:
– Мужики… Я, конечно, дико извиняюсь. Но вы себя со стороны бы послушали. О чем вы говорите?! Вслушайтесь!
– Вы же с ума сходите! – поддержал его Игорь. – С нами происходит страшное! Невероятные вещи творятся! Это же не поддается… здравому рассудку!
– Даже если мы вернемся… – чуть не плакал и крепился Шура, – нас всех упрячут на психу. Спета наша песенка, ребята… А вы – про еду, про вино.
– Нам ни в коем случае не нужно верить в то, что происходит, – заключил Шура. – Пусть считается сон. Проснемся – все пройдет сразу. И если когда вернемся… назад, придется молчать до самой смерти.
– А вы чему радуетесь? – спросил Игорь. – Чему вы…
Договорить он не успел, потому что на глазах у всех возле каждого кресла что-то зажужжало и от стены медленно отвалились шесть сегментов, на каждом из которых лежало по большому пластмассовому тубу с двумя поменьше размером в тюбик с зубной пастой.
– Это жратва! – мгновенно определил Лобан, схватив со своего стола туб побольше. – Ешкин кот, вот это ненавязчивый сервис!
Он скрутил крышку и потянул ко рту, но Азарий рявкнул:
– Положи, дура! Накормят чем-нибудь – с параши не слезешь… Эй, вы, со здравым рассудком! Ну-ка взяли и попробовали.
Молодяшки стояли, молчали мрачно.
– Кому было сказано? – прикрикнул старшой.
– Вы тут свои земные зековские законы не устанавливайте, – осмелел Шура.
– Между прочим, мы в космосе, – поддержал Игорь. – И порядки должны быть соответствующие.
– Кому не нравятся земные законы, я сейчас того выпущу в открытый космос, – с присущей ему убедительностью пообещал Азарий, даже на секунду не отрываясь от иллюминатора.
– Сам пробу сниму, – заявил Тимоха, снимая конфликт. – Я один раз с голодухи прошлогоднюю сохачью шкуру сжевал – хоть бы что.
Он понюхал из туба, выдавил на ладонь зеленой густой слизи, протер между пальцами, наконец лизнул. Десантура смотрела с пристрастным любопытством и опаской, как на самоубийцу. Тимоха запрокинул голову и даванул из туба себе в рот, почмокал – что-то будто не понял.
– Эй, ну? – не сдержался Лобан. – Как? Как оно?
– Есть эту заразу невозможно, – трагически заключил испытатель. – Хуже гнилой шкуры. Трава травой. Хоть бы кусочек мяса положили, сволочи! Ведь десантуру на свой борт взяли, не вегетарианцев.
– На что хоть похоже? – побаивался еще Лобан. – По вкусу? Пахнет, как ранешная ливерная колбаса…
Тимоха вдавил в рот порцию побольше.
– Если бы как ливерная! – мечтательно произнес с гадливым выражением лица. – А то как… дерьмо. Или голландская тушенка по три восемьсот.
– Я дерьмо не пробовал! – мгновенно отказался старшой.
– Сейчас наешься, – посулил Тимоха. – На всякий случай, мужики, ищите дверь в сортир.
Избавленные от опытов Шура с Игорем стали щупать и простукивать стены, за ними бросились в розыски все остальные, кроме Азария. Если приспичит, а туалета нет, это что же будет на борту?! На Земле потом вспомнить будет стыдно. Это же не Ан-2, тут на лету дверь не откроешь и не повисишь в свое удовольствие, как летучая мышь…
Сортира не было! Видно, после марсианской этой пищи он и не нужен вовсе, может, перерабатывается без остатка, но от земного-то груза как избавиться? А мужиков между тем давно уже всех приперло, и каждый боялся опарафиниться на людях – на Земле потом, сволочи, житья не дадут, приколами забодают!
Даже Азарий не сдержался, громыхнул в стену:
– Парашу давай, начальник! А то ваше дерьмо жрать не будем!
На экране телевизора между тем тоже показывали обед: толстый таможенник никак не хотел есть черную икру ложкой и просил хлеба – те же проблемы, что в космосе…
Гуманоиды почему-то никак не хотели проявлять свою расписанную в газетах гуманность.
Тимоха тем временем доел содержимое большого туба и переключился на маленькие.
– Ну и гадость! – кряхтел. – Сопли! Самые натуральные!
– А у нас в «мабуте» тридцать банок тушенки осталось, – тоскливо протянул голодный Лобан. – Она хоть и китайская, да все-таки земная.
– В принципе, и к такой пище можно привыкнуть, – сыто рыгая, сообщил Тимоха и уселся в кресло. – Помаешься года три и привыкнешь. Голландское дерьмо же кушаем, ничего…
И подскочил вдруг, будто его снизу шилом кольнуло.
Сиденье кресла раздвинулось, и обнажился серебристый металлический унитаз, встроенный в единственную толстую ножку.
– Говорю же – сервис! – вдохновился Лобан и набросился на свои тюбики. За ним вся десантура, и ждать не стали, когда пройдут два часа и у Тимохи пойдет процесс.
Космическую жратву умяли в минуту – жевать-то не надо. И оказалось не так уж плохо, как утверждал испытатель. Тут же расселись по креслам, приготовились на всякий случай. Один Азарий, словно часовой на посту, остался у иллюминатора, любуясь звездами и бесконечным пространством.
– Ешь, звездочет! – предложил Лобан. – Да закрой эту дыру на фиг! Когда ее не видно, вроде и жить можно.
Азарий даже взглядом его не удостоил. Между тем обед и индивидуальные сортиры подняли тонус команды на знакомый послеобеденный уровень: кое-кто уже и дрыхнуть изготовился, откинувшись на спинку, которая тут же норовила принять горизонтальное положение, едва коснешься головой. Старшой балагурил:
– Вообще-то кайф, мужики. Чего бы мы сейчас на Земле сидели? Там пахать надо, все дорого. Тут сплошная халява. Там дома бабы пилят, ребятишки орут… Кстати о бабах. Может, оно того? Может, после обеда из этого кресла девку подадут?
– Губенку-то закатай, – проворчал Тимоха. – Людка твоя узнает – головенку-то тебе смахнет. Не смотри, что в космосе.
– Да хоть электронную, хрен с ней, – согласился Лобан. – Главное, чтоб как живая была. За электронную-то не смахнет.
– А если гуманоидку подсунут? – с опаской и серьезно предположил молодожен Пашка. – При таком сервисе могут… А они же, сами видали, уроды. Вместо носов грибы какие-то.
Я не смогу. Психологический барьер у меня.
– Мне же по фигу! – расхрабрился как всегда старшой, когда дело касалось женщин. – У тебя, Павло, опыта мало еще. Известно же, баб некрасивых не бывает. Бывает мало водки. Мне б сейчас стакан с рубчиком налили, я бы с самой жуткой гуманоидкой поспал.
На экране телевизора Федор Сухов делал перекличку женщин Востока, отчего десантура мечтательно соловела.
– Азарий, ты, правда, закрой это окошко, – попросил Тимоха. – Неуютно как-то, будто черным сквозняком тянет.
– Перетопчешься, – буркнул тот.
– Вот, опять воровские правила, – заметил Шура. – Давай голосовать. Кто за то, чтобы иллюминатор закрыть?
И поднял руку. Но здесь Лобан аж подскочил, хотя унитаз под ним был давно открыт.
– Кончайте вы!.. Я же понял! Понял, зачем нас гуманоиды с Земли выкрали! Понял, японский ты бог!
– Ну? – проявил интерес Азарий.
– Загну! – светился от озарения старшой. – Какая ответственность на нас ложится, мужики? Да мы же самые… Вот это удача! Но и ответственность. Я чуял, они за нами давно охотились. Изучали нас, качество проверяли. Потому что на такое дело каких попало мужиков брать нельзя. Мы же все как на подбор! Что физически, что по развитию…
– Да говори ты! Салабон! – не сдержался Азарий.
– А вы не догадываетесь? – издевался старшой. – Никто не догадывается?.. Это ж как два пальца! Какие они уроды – все видели? Натуральные вырожденцы! На рожах написано.
– И что? – даже Тимоха не стерпел.
– Нас взяли, чтобы породу ихнюю улучшить! – торжественно объявил Лобан.