Нельзя сказать, чтобы я как-то особенно любила осень. А уж в такой день, как этот – когда с утра льет дождь и все буквально валится из рук, – осень кажется невыносимой.
Во-первых, почему-то не завелась машина, и я поняла, что до редакции придется добираться на общественном транспорте. Во-вторых, сломался зонт, и мне пришлось мокнуть на остановке в ожидании троллейбуса, которого все не было и не было. В-третьих, я никак не могла поймать ни одного «частника». Эти, прошу прощения, мерзавцы как сговорились с утра – никто не останавливался, все тоже торопились на работу, не обращая на меня никакого внимания. В-четвертых, в проклятом транспорте меня едва не втянули в бессмысленный скандал, возникший из ничего, на пустом месте – просто потому, что всем было мокро, тесно и никому не нравилась осень. Только собрав в кулак всю свою волю, мне удалось благоразумно дистанцироваться от общей свары. Но настроение было окончательно и безнадежно испорчено.
За окном троллейбуса расстилалось мутное серое пространство, иссеченное косыми штрихами дождя. Иногда из этого марева выныривало приземистое тело автомобиля, будто обтянутое лягушачьей кожей – мокрой и блестящей. Редкие прохожие бежали по тротуарам – казалось, их увлекают за собой надутые ветром черные купола зонтов. В парках дрожали и раскачивались деревья, сбрасывая последнюю поблекшую листву.
Примерно то же уныние царило и в моих мыслях, причем уныние это было, я бы сказала, всеобъемлющим и касалось всех сторон жизни. С моей эффектной широкополой шляпы текло, красивый новый плащ безобразно помят в давке, сапоги заляпаны грязью. Тут же некстати вспомнились и зонт, и закапризничавшая машина, и то, что в портфеле редакции материалов хватит от силы на два номера, а дальнейшее будущее так же туманно, как пейзаж за окном.
Последнее опасение, впрочем, не покидает меня все время – с тех пор, как я начала работать в газете. Живое существо не может существовать без воздуха, воды и пищи. Газета погибает без сенсаций. Особенно газета, подобная той, что я возглавляю, – посвященная криминальным новостям.
Нельзя сказать, чтобы в таких новостях ощущался недостаток. Но популярность любого издания определяет его оригинальность, способность представить неожиданный, не замеченный другими или, как говорят теперь, эксклюзивный материал.
Когда сенсаций нет, их приходится искать, порой буквально выцарапывать из ничего – из какого-то намека, слуха, короткой строчки милицейской сводки. Наш маленький коллектив давно превратился в некий вариант сыскного бюро. Мы ходим по следу преступников, добываем улики и собираем показания свидетелей. На нашем счету не одно происшествие, раскрученное от начала и до конца. Без ложной скромности могу сказать, что в городе мы давно заработали репутацию сыщиков, которые могут справиться с любой загадкой и берутся за дело там, где отступает милиция.
Возможности наши, конечно, преувеличены, но то, что нам часто приходится конкурировать с представителями правоохранительных органов, – чистая правда. Однако тому есть простое объяснение: во-первых, нам некуда деваться – материал для газеты добывать надо, хоть умри, а во-вторых, люди охотнее идут на контакт с нами, с журналистами. Сейчас милиция вызывает у населения не слишком большое доверие. Лично я таких настроений не разделяю, прекрасно отдавая себе отчет в том, что даже сто газетчиков не заменят одного милиционера и что на самом деле мы далеко не всесильны.
Органы же правопорядка довольно ревниво относятся к нашей популярности, всегда рады, как говорится, ставить палки в колеса, относятся к нам с пренебрежением, называя исключительно неприятным словом – «папарацци», и вообще недолюбливают. Это мне тоже кажется странным, так как в конечном счете дивиденды от наших поисков получает все-таки милиция.
Имея устойчивую репутацию, наша редакция на первый взгляд могла бы рассчитывать на постоянный приток сенсационного материала. Но на самом деле все не так просто. Криминальная жизнь носит сугубо стихийный характер, и предсказать тут ничего невозможно. Может быть, она управляется какими-нибудь вспышками на солнце, но, к сожалению, у нас в штате нет астронома.
Конечно, смешно и нелепо требовать от криминального мира упорядоченной «работы», но факт остается фактом – вот уже два месяца, как нашу редакцию лихорадит из-за отсутствия свежего материала. Поэтому не одна лишь скверная осенняя погода была сегодня причиной моего плохого настроения.
Между тем дождь не унимался. В этом я смогла убедиться, выйдя на своей остановке. Отворачиваясь от холодных брызг, летевших в лицо, я в ускоренном темпе пересекла мостовую и свернула в тихую улочку, которая выходила к фасаду здания с высоким каменным крыльцом, где помещалась наша редакция. Сейчас улочка могла считаться тихой только относительно, потому что по ней носился холодный ветер, сердито шумя в кронах деревьев, и с удручающим постоянством ударялись об асфальт капли дождя.
Проклиная все на свете, я взбежала по ступенькам и взялась за ручку двери, возле которой на стене среди прочих красовалась и табличка с названием нашей газеты – «Свидетель». С облегчением я вошла в сухой и теплый вестибюль и сразу же направилась к себе в редакцию.
И тут постепенно стало выясняться, что жизнь не так безнадежна и плоха, как казалось. Первым признаком, указывающим на это, был ароматный густой запах кофе, который наполнял помещение редакции. Это был изысканный жизнеутверждающий аромат, в принципе примиряющий с любыми невзгодами. Такой чудесный кофе умеет варить один человек в мире – моя секретарша Маринка, очаровательное создание лет двадцати пяти, притягивающее мужчин, как стоваттная лампочка – насекомых. С чашки кофе неизменно начинается мой рабочий день, что служит как бы залогом моей работоспособности. Привычка эта превратилась уже в своего рода условный рефлекс, так что теперь один только запах кофе наполняет меня энергией и уверенностью.
Едва я вошла, как тут же последовал второй положительный импульс – наш курьер Ромка, юноша семнадцати лет, удивленно вытаращился, не сразу признав меня в новом плаще и шляпе, а потом скупо сообщил, что я «классно выгляжу». При всей лаконичности это, несомненно, был комплимент, и мое настроение поднялось еще на несколько градусов.
Одновременно ко мне подошел Сергей Иванович Кряжимский – самый опытный и самый старший работник редакции – и со старомодной учтивостью помог мне освободиться от мокрого плаща, посетовав на безобразие, которое творится на улице.
К нему присоединилась и Маринка, выразившая недоумение тем, что я разгуливаю по улицам без зонта.
– Такое возможно, Ольга, – авторитетно заявила она, явно издеваясь, – только в одном случае – если ты влюбилась!
Эта мысль меня весьма позабавила, но я поспешила разочаровать романтически настроенную секретаршу.
– Есть еще один вариант, – заметила я. – У меня просто сломался зонт. Машина, кстати, тоже.
Между прочим, теперь эти неприятности уже не казались мне столь непоправимыми. Названные вслух, они потеряли свой роковой характер и тут же отошли на задний план. В кругу единомышленников проблемы выглядели вполне решаемыми, и у меня даже появилось предчувствие, что и в профессиональном плане нас сегодня непременно ожидает какой-то сюрприз.
То, что предчувствие меня не обмануло, выяснилось совсем скоро, но до этого я успела выпить долгожданный кофе и даже немного потрепаться с Маринкой относительно моих обновок, а также насчет женской моды вообще. Этой слабости подвержены даже такие деловые женщины, как мы с Маринкой. Пожалуй, наша беседа даже непозволительно затянулась. Мы осознали это в тот самый момент, когда нас довольно бесцеремонно прервал фотограф Виктор, высокий, худой и мрачноватый мужчина, который, заглянув в кабинет, кратко объявил:
– Посетитель, – после чего запустил в дверь смущенного и растерянного человека в плаще, кожаной кепке и в роговых очках.
Увидев перед собой двух молодых и, не побоюсь такого определения, симпатичных женщин, он смешался и беспомощно оглянулся, ища глазами Виктора и, по-видимому, рассчитывая на его поддержку. Но того уже и след простыл – Виктор, скорее всего, скрылся у себя в фотолаборатории. Растерянно потоптавшись на пороге, посетитель напряженно сдвинул брови и заморенным голосом осведомился, с кем бы он мог поговорить.
– А с кем бы вы хотели поговорить? – в свою очередь поинтересовалась я. – И, кстати, о чем?
– Ну-у, я не знаю, – пробормотал мужчина, делая шаг вперед. – Мне говорили, что сюда можно обратиться по поводу… м-м… деликатной проблемы… Не знаю, ясно ли я выражаюсь, но у меня именно деликатная проблема.
– Вы стали жертвой преступления? – подсказала я.
Мужчина сделал еще один шаг к моему столу и как-то судорожно кивнул.
– Именно так, – подтвердил он. – Именно жертвой преступления! Значит, я не ошибся?
– Не хочу вас обнадеживать, – сказала я, – пока не узнаю всех обстоятельств дела… Да вы присаживайтесь!
Посетитель посмотрел на меня с благодарностью, но тут Маринка внесла совершенно невинное предложение:
– Наверное, плащ будет вам мешать? Вы могли бы раздеться в соседней комнате…
Мужчина неожиданно снова растерялся и испуганно отступил к двери, нащупывая пуговицы на плаще. Он напоминал переполошившуюся птицу, которая вот-вот улетит.
– Вы можете бросить плащ на спинку кресла, – предложила я. – Или, если вам так удобнее, можете вообще не раздеваться.
– В самом деле? – недоверчиво спросил посетитель. – Если вы не имеете ничего против… Я совсем ненадолго…
Предупреждая дальнейшие «провокации» со стороны Маринки, он поспешно юркнул в кресло и оставил в покое свой плащ, сняв только с головы кепку и аккуратно положив ее на колени.
– Кормильцев Николай Сергеевич, – наконец представился он, помаргивая сквозь толстые стекла очков. – Предприниматель, в некотором роде… У меня цветочный магазин на Советской. По образованию химик. Вот такие причудливые повороты судьбы… Но главная страсть моей жизни – марки. Я филателист с тридцатилетним стажем.
– Ольга Юрьевна Бойкова, главный редактор, – отрекомендовалась я. – Позвольте узнать, в каком качестве удобнее сейчас вас рассматривать – владельца магазина, химика или…
– Филателиста, – подсказал Кормильцев. – Именно в этом качестве я пострадал.
– И какие же неприятности бывают у филателистов? – поинтересовалась я.
В маленьких глазках Кормильцева сверкнула обида.
– Э-э… я понимаю, что многим людям увлечение знаками почтовой оплаты кажется просто блажью… – с неожиданным запалом произнес он. – Но поверьте, для нас это очень серьезно! Нужно понимать душу коллекционера! И потом, марки – это ведь история. Реальная, зримая история, которую, грубо говоря, можно пощупать руками. Грубо говоря, потому что упаси бог трогать марку руками! Только специальным пинцетом!
– Простите, я вовсе не хотела вас обидеть, – сказала я. – Просто эта область человеческой деятельности мне мало знакома, поэтому я плохо представляю, что может тревожить филателиста. Единственное, что приходит в голову… У вас украли марки?
Кормильцев сгреб в кулак кепку и с огромной досадой хлопнул ею по колену.
– В том-то и дело! – воскликнул он. – Именно украли! Самым бессовестным и циничным образом! Меня околпачили, как школьника! И знаете, где это случилось? – взволнованный впосетитель уставился на меня так, словно собирался сообщить нечто совершенно невероятное.
– И где же? – осторожно спросила я.
– У меня дома! – объявил Кормильцев.
Наверное, мне не очень удалось изобразить потрясение, потому что взгляд Николая Сергеевича сделался разочарованным. Видимо, собственный дом представлялся ему совершенно неподходящим местом для махинаций. Может быть, он был прав.
– Да, да, – поспешно сказала я, как бы поддерживая его удивление невероятностью происшедшего. – Наверное, имеет смысл рассказать обо всем подробнее. Только прежде один вопрос – почему вы не обратились в милицию?
– В милицию? – озадаченно переспросил Кормильцев.
У него был вид человека, наступившего в темноте на грабли. Лицо с пухловатыми щечками и намечающимся вторым подбородком выразило беспокойство и муку.
– Есть некоторые обстоятельства… – потерянно произнес он, оглядываясь на дверь, – которые заставили меня воздержаться от этого…
Мне не очень понравилось столь уклончивое объяснение.
– Звучит так, будто вы сами нарушили закон, Николай Сергеевич? – заметила я. – Боюсь, тогда мы ничем не сможем вам помочь.
– Ну что вы! – криво улыбнулся Кормильцев. – Перед вами абсолютно законопослушный гражданин. Я никогда не вступал в конфликт с законом, уверяю вас! Ни разу даже «зайцем» не проехал в троллейбусе… Просто… э-э… кроме всего прочего, у меня похищены бумаги весьма личного характера… Письма. Интимная переписка, понимаете? Я опасаюсь, что в случае огласки об их существовании может узнать моя жена, и тогда все пропало! – Он обвел нас с Маринкой неуверенным взглядом и уточнил: – Может быть, женская солидарность… э-э… заставляет вас отнести это к нарушению закона?
Мы переглянулись. По Маринкиным глазам я поняла, что она придерживается именно такого мнения. Но окончательное решение оставалось за мной.
– Разумеется, нет, – ответила я. – Ваши личные дела нас не касаются. Если действительно все проблемы только в этом, мы попробуем вам помочь. Только должна сразу предупредить – никаких гарантий мы не даем.
Кормильцев на секунду замер. Похоже, эта простая мысль поразила его.
– Вот как? – пробормотал он. – Гм… Ну что ж… Да, я понимаю… Но ведь шансы есть, не правда ли?
– Хотелось бы узнать все обстоятельства дела, – пояснила я. – Когда и как все произошло, кого вы подозреваете и так далее…
– Понимаю, – кивнул Кормильцев. – Попробую объяснить. Все началось месяца полтора назад. Знаете, в наше время возможности коллекционера до некоторой степени расширились. Если раньше решающую роль играли личные контакты и переписка, то теперь появился Интернет. Я говорю – до некоторой степени, потому что ничего революционного, конечно, не произошло. Коллекционеры – народ осторожный. Обмен информацией увеличился, но раздобыть интересующую вещь так же трудно, как и двадцать лет назад. А может быть, даже труднее. Почему-то Интернет притягивает к себе аферистов, как банка с медом притягивает мух. Наверное, из-за полной анонимности, которую он гарантирует. Я это всегда учитывал. Вернее, мне казалось, что учитывал.
Итак, выйдя на сайт, которым пользуются филателисты, я как-то обратил внимание на объявление о распродаже обширной коллекции марок неким Траубергом. Никаких конкретных сведений он не сообщал, лишь без ложной скромности заверял, что располагает очень ценными и редкими экземплярами. Держать контакт предлагал через электронную почту.
Распродажа редких коллекций – дело достаточно необычное. Тем более удивительно, что осуществлялось оно таким странным образом. Дело в том, что все филателисты, как правило, знают обо всех значительных коллекциях, и если возникает такая уникальная ситуация – продажа коллекции, все становится немедленно известно. То есть никакой надобности давать объявление нет – у вас и так не будет отбоя от покупателей. А в данном случае это, скорее, напоминало сезонную распродажу в магазине.
Тем не менее мне стало любопытно. Чем черт не шутит, подумал я, может быть, солидное собрание попало в руки каких-то лохов, и теперь они хотят от него поскорее избавиться? О таких случаях мне приходилось слышать, но сталкиваться с подобным до сих пор не доводилось.
Я отправил письмо по электронной почте, чтобы уточнить детали. Мне назначили встречу, а заодно выяснилось, что и неведомый Трауберг, и сама коллекция находятся здесь, в Тарасове. Меня это поразило – в нашем-то городе я знаю каждого мало-мальски солидного любителя. Было странно, как случилось, что известие о таком событии, как продажа коллекции, прошло мимо моего внимания.
Впрочем, я до последнего момента не исключал варианта, что это какая-то афера. Настораживало и то, что встреча была назначена на железнодорожном вокзале. Однако я решил пойти. Во-первых, меня вело любопытство, а во-вторых, я ничем не рисковал – ничего ценного с собой я не брал.
На вокзале меня ждали двое – высокий немногословный брюнет с красивым печальным лицом, очень хорошо, со вкусом, одетый, и невзрачный его приятель в потрепанном костюмчике, но при галстуке. Этот второй человек был невысок, узкоплеч, с жиденькой русой бородкой на интеллигентном лице. Он все время застенчиво улыбался и был похож на участкового врача или школьного учителя.
Брюнет назвался Леонидом Марковичем Траубергом, а приятеля представил просто как Сергея Михайловича. Через две минуты мне все было ясно – в филателии оба не смыслили ни черта. Правда, они этого и не скрывали. Трауберг извиняющимся тоном сообщил, что коллекция досталась ему по наследству от деда, отставного адмирала, а поскольку к маркам сам он не испытывает никакой страсти, то не прочь распродать коллекцию, тем более что сейчас весьма нуждается в деньгах.
А далее произошло нечто совсем странное. На мой вопрос, когда я могу ознакомиться с коллекцией, Трауберг ответил, что сейчас уезжает в двухнедельную командировку, и предложил связаться через полмесяца, опять же с помощью электронной почты. Ни телефона, ни адреса он мне не дал, сославшись на то, что временно проживает у сестры, а там встречаться не совсем удобно. Я попытался хотя бы приблизительно выведать у него содержание коллекции, но Трауберг отделался весьма туманными фразами, сказав только, что «там всего полно».
На сем мы и расстались. Трауберг с приятелем заспешили на перрон – объявили посадку на московский поезд, а я отправился домой, испытывая некоторое недоумение от встречи. С одной стороны, эти люди произвели на меня благоприятное впечатление – и поведение, и речь указывали на то, что я имею дело с интеллигентами. Но, с другой стороны, обстоятельства нашего свидания и неопределенные перспективы вызывали смутное беспокойство.
Теперь-то я думаю, что на вокзале они просто меня кому-то демонстрировали. Человеку, который меня достаточно хорошо знал, разбирался в филателии и мог точно сообщить, на что я могу клюнуть.
Прошло две недели. Как и было договорено, я отправил письмо по электронной почте, и Трауберг опять назначил мне встречу. Место он снова выбрал совсем неподходящее – городской парк. Погода стоит, сами знаете, какая – холодно, каждый день дождь, ветрено… Как при таких условиях знакомиться с драгоценной коллекцией?
Впрочем, я решил твердо – если этот «чайник» будет и дальше морочить мне голову, я решительно прерву с ним всякие отношения. То есть отправился на свидание я скорее для проформы.
Трауберг ждал меня на главной аллее парка. Он был все с тем же приятелем. Оба сидели под зонтами, потому что шел дождь. Я поинтересовался, куда мы пойдем, но Трауберг меня огорошил, сообщив, что взял кое-какие образцы с собой. Идти он никуда не мог, потому что опять куда-то спешил. Не помню уж, какое объяснение он выдвинул на этот раз, но прозвучало оно достаточно правдоподобно.
Что ж, делать было нечего. Конечно, я был очень разочарован и сердит на этих дилетантов. Мы же не школьники, обменивающиеся на перемене марками ценой в пять копеек! Впрочем, к тому времени я был уверен, что ничего ценного в их коллекции нет.
Они достали из чемоданчика альбом и прикрыли его зонтом. Тут выяснилась еще одна странная вещь – все марки, которые они захватили с собой, были запаяны в пакеты из толстого полиэтилена, видимо, для пущей сохранности.
Вначале я окончательно решил, что впустую убил время. Передо мной была хаотическая подборка ярких, но довольно банальных марок, которые могли прельстить в лучшем случае начинающего филателиста, но никак не знатока. Вяло перелистав несколько страниц, я уже собирался сообщить, что предлагаемый товар мне не интересен, как вдруг меня точно кипятком ошпарило!
Тут я должен пояснить: ни один уважающий себя коллекционер не собирает все марки подряд. Как правило, выбирается какая-то тематика, какая-то одна жила, и она разрабатывается уже до конца. Моя тема – фауна. Причем не весь животный мир – это практически необъятная тема! – а животный мир Заполярья. И еще один важный момент – для каждого филателиста всегда существует некая марка, которая является чем-то вроде недостижимого идеала. Вы можете собрать огромную коллекцию, но если в ней не окажется этого раритета, покоя вам не будет до гробовой доски. Вас замучает ощущение обделенности, неполноценности, чего угодно… до тех пор, пока не удастся раздобыть эту вожделенную марку.
В моем случае, то есть для меня такой раритет – детская серия начала века с полярным медведем. Три марки – синяя, фиолетовая и черно-белая – с изображением медведя, стоящего на льдине. По случайности на части тиража серии забыли напечатать цену. Именно эти бракованные марки стали настоящей редкостью. Во всем мире их существует десятка три. Заполучить их в коллекцию – почти безнадежное дело.
И вдруг в альбоме у этого придурка я вижу медведей! Синего и фиолетового. Без цены. Признаюсь откровенно – я едва не потерял сознание. Осень, ветер… скамейка в парке… слякоть под ногами… – драгоценные для меня мишки… Этого не может быть, подумал я тогда, мне они мерещатся.
Я попросил рассмотреть марки поближе. Взял в руки полиэтиленовый пакет… Понимаете, эти негодяи все точно рассчитали – марки запаяны, освещение неважное, а я вижу в первую очередь то, что хочу видеть. В общем, кое-какие подозрения еще оставались, но превалировал, конечно, шок – я держу мое сокровище в руках и, кажется, имею возможность стать его владельцем.
Однако оставалось два «но» – цена и наличие третьей марки из серии. Две, без черно-белой, это, знаете ли, не совсем серьезно. Зато все три должны стоить бешеных денег. Нужно было во что бы то ни стало убедить Тауберга, что медведи большого интереса не представляют, как, собственно, и вся коллекция.
Я изложил это весьма авторитетным тоном, а потом как бы невзначай поинтересовался, не забыл ли он черно-белого медведя дома.
– Неполная, эта серия вообще ничего не стоит! – веско заявил я.
Трауберг и его приятель слушали меня с величайшим вниманием, я бы даже сказал, с подобострастием. Ну как я мог в ту минуту догадаться, что передо мной мошенники?!
В ответ на мои слова Трауберг смущенно признался, что действительно не стал брать с собой третью марку с медведем, решив, что двух одинаковых вполне достаточно. Это простодушие взбесило меня, но я заставил себя сдержаться и предложил встретиться в нормальной обстановке, чтобы познакомиться с коллекцией подробнее. И, представьте, не нашел ничего лучше, как пригласить этих двоих к себе домой. «Возьмите с собой несколько альбомов, – снисходительно поучал я. – И обязательно захватите всех трех медведей. Если они окажутся в неплохом состоянии, может быть, я их возьму».
Может быть! Да я душу бы продал, чтобы завладеть этой серией! Да что душу – магазин бы свой отдал. Я так разволновался, что у меня началось сердцебиение. Весь вечер пил валерьянку и корвалол, а ночью не мог заснуть. Вообще все последующие дни я находился в состоянии, близком к инфаркту.
И все же я не забыл об осторожности. Чтобы подстраховаться, решил пригласить на экспертизу троих знакомых, опытных филателистов. Конечно, я не стал говорить заранее, в чем дело, чтобы не разжигать зависть. Коллекционеры люди вообще-то завистливые и безжалостные, но если их поставить перед фактом, что именно я претендую на серию, они уже не посмеют плести интриги. Это уж профессиональная этика!
К сожалению, никто из них не мог прийти: один лежал в больнице, второй только что дал жене клятву целую неделю сидеть дома, третий тоже отказался… В общем-то я не очень расстроился. В конце концов, опыт у меня есть, оригинал от подделки отличить сумею.
В назначенный день явились мои новые знакомые. У Трауберга в руках был черный кейс из кожзаменителя, а у его приятеля – плоский чемоданчик, похожий на ноутбук. Они держались все так же – немного церемонно и смущенно.
Я чувствовал себя хозяином положения, но сердце все-таки колотилось как бешеное. Мы с гостями прошли в кабинет, а жена осталась торговать в магазине – у нас квартира в том же доме, что и магазин. В кабинете я предложил посетителям по рюмочке, надеясь ослабить их бдительность. Какая ирония судьбы! Ладно, перехожу к основному…
Стараясь казаться равнодушным, я спросил Трауберга, принес ли он, что обещал. Тогда его спутник поставил передо мной свой чемоданчик и открыл крышку. Помню, это меня слегка удивило. Внутри, кажется, на самом деле оказался прибор…
Здесь Кормильцев прервал свое повествование и виновато уставился на меня.
– Простите, а что значит «кажется»? – недоуменно спросила я. – Вы не успели рассмотреть, что находилось в чемоданчике?
Кормильцев суетливо поправил на переносице роговые очки и наклонился к столу.
– Видите ли, какое дело… – испуганно понизив голос, произнес он, – не успел… То есть припоминаю, что там был экран и он светился. А потом вдруг мне стало плохо, в голове все затуманилось, и я вроде бы отключился…
– С вами никогда прежде такого не случалось? – быстро спросила я. – Как у вас со здоровьем?
– Здоровье, конечно, уже не то, что в молодости, – сказал Кормильцев. – Но особо не жалуюсь. А таких номеров раньше не отмечалось ни разу.
– А вот то, что вы назвали «по рюмочке»? – напомнила я. – Сами-то вы тоже выпили?
– Только пригубил, – ответил Кормильцев. – Нет, дело не в этом. А в чем – не пойму до сих пор. Как будто провалился в какую-то яму.
– И что же было дальше? – спросила я.
– Когда я очнулся, то еще некоторое время приходил в себя, – продолжил рассказ Кормильцев. – Было ужасно муторно, и я попросту ничего не соображал. Точно с перепою или после глубокого сна. Наверное, минут десять-пятнадцать пытался сориентироваться, пока до меня не дошло, что случилось. Гостей уже не было, сейф стоял открытый – деньги похищены и то, о чем я вам говорил, тоже. Пропало еще несколько марок. Можно было ожидать, что эти негодяи хапнут все альбомы подчистую, но они предпочли забрать лишь несколько особо ценных экземпляров. Но это выяснилось уже на следующий день. А тогда я отправился в магазин, куда можно пройти прямо из квартиры, и спросил жену, как давно ушли посетители. Она очень удивилась и сказала, что почти сразу – вежливо попрощавшись и сообщив об окончании переговоров. Ей и в голову не пришло заподозрить нечто необычное.
– И как же вы поступили? – поинтересовалась я.
– Честно говоря, никак, – развел руками Кормильцев. – Меня охватило странное безразличие ко всему. Целый вечер у меня раскалывалась голова и страшно хотелось спать. Я не стал поднимать никакого шума, даже жене ничего не сказал. Лег пораньше и заснул как убитый. Это уж потом до меня дошло, как я влип. Предпринять какие-то меры я решился только вчера. Один знакомый посоветовал. В принципе я не афиширую, что со мной случилось. Во-первых, стыдно, а во-вторых, боюсь, вдруг эти мошенники пустят в ход… э-э… письма… Поэтому, если чего, я вас прошу – вы уж, пожалуйста, поделикатнее как-нибудь…
Визитер замолк и с надеждой посмотрел на меня.
Я не сразу нашлась, что ему сказать. Несомненно, то, что случилось с господином Кормильцевым, представляло интерес и даже могло претендовать на определение его истории как загадочной. Но прежде чем обнадеживать человека, мне хотелось посоветоваться с коллегами.
– Знаете что? – сказала я после некоторого раздумья. – Оставьте мне свой номер телефона. Мы здесь все обсудим, и я перезвоню вам.
Кормильцев полез в карман и с готовностью протянул мне визитную карточку. Но лицо его выражало огорчение.
– Выходит, вы можете мне отказать? – пробормотал он. – Обидно.
– Обидней будет, если я пообещаю, но ничего не смогу сделать, – ответила я.