Прозвище «Чудик» доктору Боткину дала диетсестра Мария Егоровна, толстая, сварливая и острая на язык. По больнице ходило много перлов, высказанных Марией Егоровной, вроде: «Лечить нетрудно, ты попробуй накорми четыре раза в день, да так, чтобы все довольны остались!» или «Культурный человек из-за котлеты не скандалит!».
Трудовой стаж Марии Егоровны уходил корнями в далекое социалистическое прошлое. Начинала она в ресторане «Восток» на Сиреневом бульваре. Научилась делать из одной курицы не меньше четырех котлет по-киевски (профессионалы оценят), «освежать» вчерашние и даже позавчерашние салаты, устранять нехороший запах мяса и разных колбас с буженинами, а самое главное – научилась правильно готовить, то есть так, чтобы и в тарелке было, и себе оставалось. На определенном этапе статус посудомойки с полномочиями «подай-принеси» перестал устраивать Марию Егоровну, тогда еще просто Марусю. Захотелось выйти в люди, а для этого надо было учиться. Маруся соригинальничала – поступила не в кулинарное ПТУ[3], а в медицинское училище, где в итоге выучилась на диетсестру. Несмотря на юные годы, Маруся поступила очень дальновидно. Там, где люди платят за то, что они едят, всегда больше скандалов, жалоб и прочих неприятностей. «Что вы мне принесли? Бифштекс? Да его же нож не берет!». «Это что – борщ по-вашему? Вегетарианский, что ли? А где в нем мясо?». «Из чего сделаны эти котлеты?»… А в больницах, санаториях и детских садах, то есть там, где кухонным производством заправляют диетсестры, по поводу еды скандалов гораздо меньше. Ешь, что дают, или не ешь, твое право. Дети они вообще все съедят, что им ни положишь, если воспитатель правильно организует процесс. В санаториях после душа Шарко и прогулок на свежем воздухе любая еда кажется приемлемой, а в больницах традиционно не принято привередничать по поводу питания. Опять же, по объемам приготовляемой пищи самый крупный ресторан вряд ли сравнится со средней больницей. В ресторане более дорогие продукты, следовательно более тщательный контроль. К всемирной поварской славе Мария Егоровна никогда не стремилась. Ей было достаточно «приварка». Чтобы семье на продукты не тратиться и излишки соседям по сходной цене продавать.
Дежурный врач-терапевт приемного отделения считался ответственным дежурным врачом по больнице. В отсутствие администрации, то есть по будням вечером и ночью, а по выходным – целые сутки, его распоряжения обязательны для всех. Временно исполняющий обязанности главного врача, так сказать.
Ответственный дежурный врач по больнице много чего должен делать. Перечень его обязанностей длинен (две страницы двенадцатым кеглем шрифтом Times New Roman через одинарный интервал). Одна из самых важных – снятие пробы приготовленной пищи и разрешение на ее раздачу больным. Больным, и только больным, потому что персоналу положено кормиться за свой счет в столовых и буфетах или есть принесенное из дома, а не тянуть ложку (или вилку) к больничному котлу.
Мария Егоровна прекрасно понимала, что хорошо и спокойно живет только тот, кто умеет ладить с людьми. Поэтому дежурных врачей, явившихся для снятия пробы, в пищеблоке усаживали за отдельный столик, накрытый чистой клеенкой, и подавали им пробу в тарелках. В добавке, если таковое желание возникало, отказа никогда не было – ешьте на здоровье, ответственные вы наши! Откушав и выпив компота, какао или чая, в зависимости от того, что стояло в меню, дежурный врач расписывался в журнале проб готовой пищи. Удостоверял соблюдение меню, доброкачественность блюд и правильность их приготовления, соответствие массы порции раскладке, попутно оценивал санитарное состояние кухни и давал разрешение на отпуск пищи. Качество приготовления блюд оценивается, как в институтах. «Отлично» получают блюда, полностью соответствующие диете, вкусно приготовленные и красиво оформленные. При наличии некоторых легко устранимых дефектов типа недосола выставляется оценка «хорошо». Если выявлены существенные нарушения требований, но есть пищу все-таки можно, то оценка снижается до удовлетворительной. Пища, которую есть нельзя, даже зажмурившись, получает «неуд». Чаще всего в журналах можно увидеть оценку «хорошо» – скромно и достойно.
По желанию ответственный дежурный врач мог получить на кухне «сухой паек» – печенье, бутерброды с сыром или колбасой, пяток сосисок, яблоки и т. п., наличие под рукой чего-нибудь вкусненького приятно скрашивает унылые в своем изматывающем единообразии дежурства. Если же кому-то из врачей выпадала черная планида дежурить в свой день рождения (случается и такое!), то Мария Егоровна собственноручно пекла для именинника торт, который скромно называла пирогом. Дни рождения врачей были у нее записаны.
«Проба» для ответственного дежурного готовилась в так называемом «малом» котле, из которого также питались сами работники пищеблока, главный врач с заместителями и секретарь главного врача (им обед доставлялся в кабинеты, а секретарю – в приемную), врач-диетолог Полина Марковна и заведующая операционным блоком Затворожная, ближайшая и давнишняя подруга Марии Егоровны. «Малый» котел, несмотря на свою малость, иных продуктов, таких, как масло и мясо, получал наравне со своим большими собратьями, отчего готовил вкусно и сытно.
– Мы ж здоровые люди! – говорила Мария Егоровна, легонько ударяя пухлым кулаком по своей необъятной груди. – Нам диеты не нужны! А вот им (имелись в виду больные) холестерин и жиры – просто яд!
Один больной из эндокринологии, человек въедливый и кляузный, утверждал, что в следственных изоляторах кормят гораздо сытнее, нежели в шестьдесят пятой клинической больнице.
После вкусного и сытного обеда лень заниматься определением фактического выхода порций. Взвешивать кастрюли с котлами, вычитать вес тары, делить на количество заказанных порций, взвешивать битки с котлетами… Мария Егоровна лучше знает, что да как, ведь кухня, в конце концов, ее вотчина. Больничный врач-диетолог Полина Марковна в практические дела пищеблока не вникала, Полина Марковна вообще жила по принципу: «Ах, отстаньте и не трогайте меня, пожалуйста!» Подготовка документации по организации лечебного питания, санитарно-просветительная деятельность и консультации изнуряли Полину Марковну настолько, что проверять качество продуктов при их поступлении, контролировать правильность хранения запасов и осуществлять контроль за правильностью закладки продуктов питания при приготовлении блюд ей было уже невмоготу. Да и незачем, потому что есть Мария Егоровна, которая делает все как надо. Вне всякого сомнения, играл свою роль и увесистый пакет с провизией, который врач-диетолог ежедневно, незадолго до ухода домой, получала от диетсестры. Доброе отношение и кошке приятно, а человеку и подавно. В больнице Марию Егоровну большей частью уважали, а кто не уважал – тот побаивался. В гневе она представала истинной валькирией, разила своим копьем, то есть языком, налево и направо и никогда не забывала обид.
Нового врача приемного отделения, как и полагалось, представили коллективу на пятиминутке. День оказался урожайным на пополнение – сразу четыре врача: по одному в приемном отделении, в терапии, в гнойной хирургии и в неврологии.
Алексей Иванович в многолюдном больничном конференц-зале с непривычки растерялся. Да тут еще при упоминании Викторией Васильевной города Мышкина некоторые сотрудники откровенно заулыбались – не иначе как успели там побывать. Алексей Иванович поулыбался в ответ, это у него хорошо получалось – улыбаться, ответил на вопрос старшей сестры кризисного отделения Фалалеевой: «А вы, доктор, не из тех самых Боткиных будете?» и сел. Во время церемонии представления Алексей Иванович держал руки в карманах халата, поэтому по залу прокатился шепоток: «Женат? Не женат?» Шепоток докатился до старшей сестры приемного отделения, сидевшей во втором ряду, и отхлынул радостной волной: «Не женат!» С разных концов зала доктор Боткин был немедленно обстрелян игривыми взглядами. Взгляды сопровождались не менее игривыми улыбками. Неискушенный в правилах столичного флирта доктор из Мышкина покраснел и как-то весь сжался. Улыбки показались ему не игривыми, а ехидными. В Мышкине флиртовали и выказывали расположение иначе, не пялясь глазами на объект, что вообще считалось крайне невежливым. Следовало улучить минутку, когда вокруг никого не было (публичное выражение не только чувств, но и интереса к кому-то еще не укоренилось повсеместно в российской провинции), и предложить прогуляться по набережной. Если это предложение принималось, то во время прогулки высказывалось следующее – посидеть на лавочке и полюбоваться видом на Волгу, пусть даже и замерзшую, если дело было зимой. Если принималось и это предложение, то можно было приступать к объяснениям и признаниям. А так, чтобы утром, на пятиминутке, глазами стрелять…
– Какой он мимимишная няшечка! – восхитилась невропатолог Инютина, знойная одинокая женщина в самом расцвете лет. – Сразу видно – скромный мужчина, не нахал какой-нибудь!
– Скромному в приемном отделении делать нечего, – ответил уролог Сальников, которого язва двенадцатиперстной кишки и редкое по нашим временам отчество Харитонович, всячески переиначиваемое тугими на ухо пациентами, сделали ворчливым мизантропом. – В приемном выживают только церберы вроде Сычихи.
Заведующая терапевтическим приемным отделением Ольга Борисовна Сыч, она же «Сычиха», сидела в первом ряду, прямо напротив Виктории Васильевны. Когда представляли Боткина, она не обернулась, словно и не из ее отделения был он. Ничего личного – просто незачем оборачиваться. Ольга Борисовна была прагматичной рационалисткой, то есть делала только то, что ей нужно и выгодно. В качестве исключения из этого правила иногда ей приходилось делать то, к чему ее вынуждало начальство.
Начальство ценило Ольгу Борисовну, как ответственного, компетентного и крайне вменяемого сотрудника. Коллеги-заведующие тоже ценили Ольгу Борисовну, как человека, придерживающегося принципа «живу сам и даю жить другим». Подчиненные ценили ее за то же самое —неукоснительно соблюдая свой интерес, Ольга Борисовна давала возможность им соблюдать и свой. Не столько руководствуясь соображениями справедливости и гуманизма, сколько народной мудростью, гласящей, что прикормленная собака попусту не гавкнет. Если человек имеет, то он дорожит, разве не так? В целом Ольга Борисовна была не самой плохой начальницей, а избыток стервистости можно было отнести за счет одиночества и неудачной личной жизни вообще. С одной стороны, казалось странным, что молодая, симпатичная, умная и, как принято говорить, обеспеченная отдельной жилплощадью женщина не могла найти себе спутника жизни. Но как-то так вот получалось, возможно, что виной всему была планка, задранная слишком высоко, а может, и банальное невезение.
Одинокому человеку, кроме себя, надеяться не на кого, поэтому Ольга Борисовна умела огрызаться, а если требовалось, то могла и больно укусить. Уролог Сальников во время предыдущего дежурства не счел нужным поторопиться, когда его вызвали на срочную консультацию в приемном отделении, за что утром, прямо на пятиминутке, был показательно выпорот Ольгой Борисовной. Не в прямом, конечно же, смысле слова, хотя некоторые из сотрудников явно были бы не прочь поиграть с ней в такие игры, а в переносном – отчитан в резкой форме, как нашкодивший мальчишка.
– Обожаю таких скромников! – Инютина закатила глаза. – Это они только на вид такие, а в постели…
– А может, он гей? – предположил Сальников чисто из вредности, просто для того, чтобы сказать неприятное.
– Сам ты гей! – обиделась Инютина. – Гей-офигей!
Мария Егоровна, присутствовавшая на утренней конференции, просканировала доктора Боткина своими хитрыми глазками и записала его в невредные простаки. Когда конференция закончилась, она, пыхтя и отдуваясь, нагнала легкого на ногу Боткина в переходе между корпусами, взяла под ручку, познакомилась и строго-настрого наказала не опаздывать к обеду.
– Я уверена, что мы с вами подружимся, – многозначительно сказала она напоследок.
– Непременно подружимся, – заверил Боткин, радуясь тому, что москвичи, представлявшиеся издалека чванливыми и грубыми (что уж поделать, если идет такая слава о столичных жителях?), при ближайшем рассмотрении оказались довольно милыми, приятными людьми.
Немного настораживала заведующая отделением, встретившая Алексея Ивановича холодно и столь же холодно проводившая инструктаж, но, пораскинув мозгами, доктор Боткин решил, что это просто такой метод у начальницы – сначала приглядеться к новому сотруднику, а уж потом «раскрываться» перед ним. К тому же красивым женщинам и положена некоторая холодность в общении с противоположным полом. Алексею Ивановичу начальница показалась не симпатичной, а именно красивой. Ему вообще нравились брюнетки с мягкими чертами лица и чувственными губами, похожие на «Незнакомку» Крамского.
В двенадцать часов пятнадцать минут, за сорок пять минут до начала обеда, Алексей Иванович пришел снимать пробу. Мария Егоровна еще не успела довести его до стола, а на белой в синюю клеточку клеенке уже стояла дымящаяся тарелка с обжигающим даже на вид красным борщом замечательной густоты. Поверхность борща была не гладкой, как у жиденьких больничных супчиков, а неровной – по центру айсбергом высился большой кусок мяса (чистейшая мякоть без жилок и жира), а вокруг него здесь и там высовывались то морковь, то свекла, то картошка, то капуста. Что и говорить – борщ был замечательный. Перед тарелкой выстроились в ряд солонка, перечница, баночка с горчицей и пиалообразная чашечка со сметаной, чтобы едок мог довести борщ до желаемой вкусовой кондиции.
Это было невероятно, но ответственный дежурный по больнице прошел мимо стола, даже не взглянув на стоящее на нем великолепие. Как будто и не для него было поставлено, как будто он только что сытно и со вкусом отобедал. Вместо этого он подошел к стоявшим на плитах котлам и попросил:
– Дайте мне, пожалуйста, ложки.
Обескураженная Мария Егоровна протянула Боткину две столовые ложки, а сама вооружилась половником.
Вначале сняли пробу с борща. Мария Егоровна зачерпнула половником из котла, а Боткин зачерпнул одной ложкой уже из половника, перелил в другую и попробовал из нее. Остаток борща из половника Мария Егоровна вернула в кастрюлю. Подошли к мойке, ополоснули половник и «черпающую» ложку горячей водой и тем же манером попробовали куриный суп с лапшой и овощной супчик. Пробы картофельного пюре и тушеной капусты проводились без половника – Боткин черпал ложкой прямо из котлов. Биточки и морковные зразы, примерно равноценные друг другу по содержанию мяса, заставили его слегка нахмуриться, но складка между бровями, столь неуместно смотревшаяся на его добродушном лице, сразу же разгладилась. Напробовался, то есть перепробовал, вот и вкус притупился, ясное дело.
Глоток кисловатой водички, именовавшейся компотом, вернул вкусовые рецепторы в изначальное состояние. Алексей Иванович почмокал губами и рассудил, что кормят в Москве похуже, чем в Мышкине. Местная еда не шла ни в какое сравнение с той, что готовилась в пищеблоке мышкинской ЦРБ, особенно если учесть, что в Москве денег на питание больных отпускалось больше и отпускались эти деньги регулярно, без задержек. Но следовало учесть, что в Москве и цены должны быть повыше, в столице, как полагал Алексей Иванович, все без исключения стоит дороже, и продукты здесь «долгоиграющие», напичканные консервантами, с провинциальным свежачком не сравнить. Опять же, первое дежурство, поток «Скорых», разбавляемый для разнообразия самотеком, все непривычно, все ново. Это ведь тоже порождает некоторую нервозность. Нельзя сказать, чтобы Алексей Иванович чувствовал бы себя в своей, как говорится, тарелке.
– Выход порций определять будем? – прищурив глазки, поинтересовалась Мария Егоровна, когда процесс снятия пробы завершился.
Подобным образом на ее памяти пробу в пищеблоке снимали лишь дважды – первый раз, когда снимали сюжет для телевизионных новостей, а второй – в присутствии комиссии, прибывшей снимать предыдущего главного врача, возмечтавшего возглавить столичный департамент здравоохранения и в одночасье уволенного за свои необоснованные, неподкрепленные и оттого неуместные амбиции.
Недобрых ноток в голосе Марии Егоровны Алексей Иванович не прочувствовал, а тем не менее они прозвучали явственно. Все, кроме него, их уловили.
– Не будем, некогда, – вздохнул он и попытался оправдаться: – Работы много, тороплюсь.
В Мышкине расчетом выхода порций заниматься не было нужды, потому что сколько еды было, столько ее и выдавалось. Город маленький, шила в мешке не утаишь, да и традиция существовала оказывать больничной кухне «гуманитарную помощь» продуктами. Сам Алексей Иванович то яблок со своих яблонь приносил, то огурчиков, то петрушки свежей, с грядки, в суп покрошить. Все пятеро сотрудниц маленького больничного пищеблока уходили с работы так же, как и приходили, никто никакой провизии домой не тащил.
Насчет Москвы у доктора Боткина были сомнения. Не в смысле недокладывания продуктов, а в смысле местных традиций, принятых правил. Вдруг отказ от определения выхода порций будет расценен как халатное пренебрежение своими обязанностями? Халатность в первое же дежурство способна навсегда испортить впечатление о новом сотруднике у начальства и коллег. Но «Скорые» приезжали буквально одна за другой, а «завал» в приемном покое грозил подпортить репутацию доктора Боткина сильнее всего. Поэтому Алексей Иванович выбрал из двух зол то, что поменьше.
Все блюда получили оценку «отлично». Похвалив на прощанье санитарное состояние пищеблока и не приврав нисколько, потому что чистота во владениях Марии Егоровны была не близкой к идеальной, а просто идеальной, ответственный дежурный врач ушел, точнее – убежал к себе в приемное отделение.
После его ухода Мария Егоровна шикнула на буфетчиц, уже нетерпеливо просовывавших головы в дверь, обвела потяжелевшим взглядом подчиненных, неодобрительно, а может, и недоумевающе покачала головой и сказала:
– Послал же Господь чудика!
После вздоха, исполненного в лучших традициях Малого театра, имела место столь же академическая пауза, а затем прозвучал вердикт:
– Чует мое сердце – намучаемся мы с ним!
На столе остывал борщ, предназначавшийся доктору Боткину…
Часам к пятнадцати «распогодилось» – поток пациентов иссяк. Предупредив дежурную медсестру Алину, Боткин ушел в свою комнату, которую конспиративно называл «кабинетом». Заварил чай из пакетика, бросил в чашку листочек привезенной с собой домашней мяты, залил кипятком быстро готовящуюся лапшу якобы с грибами, открыл пачку крекеров. Только успел сесть за стол, как в «кабинет» заглянула старшая медсестра Надежда Тимофеевна. Заглянула просто так, без всякой рабочей надобности, просто поинтересоваться впечатлениями о начале первого дежурства. Увидев скромную боткинскую трапезу, Надежда Тимофеевна удивилась:
– Что-то вы быстро проголодались, Алексей Иванович!
– Ну, если учесть, что завтракал я в половине восьмого, то уже вроде как пора подкрепиться, – ответил Боткин. – Печеньица соленого не желаете?
К царапающему ухо слову «крекер» он еще не успел привыкнуть.
– Нет-нет, спасибо! – отказалась Надежда Тимофеевна. – Кушайте, не буду мешать. Приятного аппетита!
Из своего кабинета она по внутренней линии позвонила на пищеблок, попросила к трубке Марию Егоровну и без предисловия высказала ей свое порицание:
– Ну ты, Егоровна, даешь! Что, трудно было накормить нового доктора?! Зашла к нему сейчас, а он, бедняга, лапшу пластмассовую ест! Тебе что, старая жопа, лишней тарелки борща для хорошего человека жалко?! Совсем с ума сошла от жадности! Он же…
То, что Алексей Иванович Боткин – хороший человек, Надежда Тимофеевна поняла еще при знакомстве, а только что окончательно убедилась в этом. Попробовали бы на пищеблоке не накормить обедом доктора Колбина, тот бы их всех головами в котлы бы макнул. А этот не сказал ни слова, сидит, лапшу свою ест… У Надежды Тимофеевны от умиления и сострадания аж слезы на глаза навернулись. «Вот бы моей Галке попался бы такой покладистый муж», – помечтала она, досадуя на имевшегося в наличии зятя, которому вся родня, да и сама Галка тоже боялись слово поперек сказать.
– Я старая, а ты молодая – что с того? – флегматично ответила Мария Егоровна, бывшая шестью годами старше Надежды Тимофеевны. – Можно подумать – велика разница! А попрекать ты меня не попрекай, потому что у меня весь пищеблок в свидетелях. Я вашего Чудика встретила честь по чести, разве что только стакан не поднесла, а он на борщ ноль внимания, мне – фунт презрения. «Давайте, говорит, ложки, буду пробу снимать!» Ну, думаю, всяко бывает – решил человек выпендриться, а он пробу снял, расписался и ушел. Если бы время позволяло, то еще бы и кастрюли взвесил. Сам сказал.
– Да ты что, Егоровна! – ахнула Надежда Тимофеевна. – В натуре?
– В комендатуре! – как и положено, ответила Мария Егоровна. – Я теперь его дежурства красным цветом отмечать буду, чтобы, не дай бог, недовеса у меня не оказалось. Сама понимаешь, Тимофеевна, наше пенсионерское дело такое – по-крупному подставиться только один раз можно. Почти как саперам.
– Это да, – согласилась Надежда Тимофеевна, перешагнувшая порог пенсионного возраста в прошлом году и до сих пор еще не до конца свыкнувшаяся с этим фактом. – Нас уволить нетрудно.
– И больше уже никуда мы не устроимся! – жестко, даже жестоко, сказала Мария Егоровна. – Давай, Тимофеевна, гляди в оба, а то как бы ваш Чудик не начудил так… Ну, сама понимаешь.
– Да он оробел, наверное. Первое дежурство, да еще в Москве после провинции. А поступление знаешь сегодня какое? Я с ним поговорю.
– Твое дело, – не стала спорить Мария Егоровна. – Хочешь – разговаривай. А я для себя уже все выводы сделала. Чудик он, пыльным мешком по голове шандарахнутый. Это – клиника, Тимофеевна, клиническая клиника. Вот когда я в ресторане «Восток» девчонкой посуду мыла, у нас шеф-повар такой же работал. Недолго – месяца три, очень правильный был мужчина, все пытался по инструкциям да по нормам делать. Директор от него еле избавился, слухи ходили, что пришлось тюрьмой пригрозить. Ресторан у нас был не из самых, но дела там делались крупные…
– Извини, Егоровна, меня заведующая зовет, – поспешно сказала Надежда Тимофеевна и, не дожидаясь ответа, положила трубку на место.
Водилась за Марией Егоровной такая привычка, как любовь к воспоминаниям. Заведется – не остановишь, придется слушать да поддакивать.
Телефон тут же зазвонил. Надежда Тимофеевна сняла трубку.
– Я забыла тебе напомнить, что у нас есть столовая для сотрудников, – ехидно сказала Мария Егоровна и отключилась, оставив последнее слово за собой.
Столовая для сотрудников в больнице действительно имелась, в подвале административного корпуса. Кормила сотрудников кейтеринговая компания, на деле принадлежавшая главному врачу, но деликатно оформленная на имя его племянника, свободного художника-постмодерниста. Мнимый владелец имел за прокат своего имени триста долларов в месяц, каковые являлись стержнем его материального благополучия, а реальный владелец имел спокойствие.
Обедали сотрудники по талонам, которые можно было получить в бухгалтерии. В конце месяца стоимость талонов вычиталась из зарплаты. Те, кому ходить за талонами было лень, платили наличными «в лапу» раздатчицам. Раздатчицы против черного нала не возражали, скорее наоборот – приветствовали. Обед стоил «всего» семьдесят пять рублей. Льготная цена оправдывала нахождение компании на территории больницы – за цену, близкую к символической, компания арендовала часть седьмого, архивного, корпуса, якобы находившуюся в неподходящем для использования под больничные нужды состоянии. На самом деле в неподходящем состоянии находилась другая часть корпуса, где вперемежку, на головах друг у друга, громоздились два архива – «бумажный» с историями болезни и пленочный, рентгенологический. Низкая цена обедов соблазняла далеко не всех, поскольку дешевое было донельзя сердитым. Ложечка жухлых овощей выступала в роли салата, водичка, замутненная какими-то примесями, – в роли супа, мясные и рыбные блюда весили не более семидесяти-восьмидесяти граммов, а гарнир к ним не накладывался, а всего лишь размазывался по тарелке тонким слоем, создавая ложно ощущение полной порции. И к тому же, по неизвестным причинам, столовская еда никогда не бывала горячей – всего лишь теплой. Короче говоря, столовую сотрудники не уважали и презрительно называли ее «столовкой», а то и совсем грубо – «рыгаловкой».
Старшая сестра вернулась в «кабинет» к Боткину. Алексей Иванович заканчивал трапезу – жевал крекер и запивал чаем. Надежда Тимофеевна присела на краешек его койки (больше все равно было некуда, потому что на единственном стуле сидел сам Боткин), улыбнулась и сказала:
– Вы, Алексей Иванович, во время дежурств лучше бы на пищеблоке обедали. Там вкуснее, сытнее, еда настоящая, да и тратиться не надо. Мария Егоровна всегда накормит.
Боткин не удивился. Дожевал, проглотил, заговорщицки подмигнул Надежде Тимофеевне и сказал:
– Я все понимаю, Надежда Тимофеевна, дорогая моя. Пришел новый человек, никому не известный, в Москве никогда не работавший, как будто с неба свалился. Конечно же, надо его проверить, испытать, чтобы понять – можно ему доверять или нет…
От ласкового обращения «дорогая моя» Надежда Тимофеевна слегка растаяла и, потерявши нить, никак не могла понять, к чему клонит добрый доктор.
– …Я не обижаюсь, не подумайте, я все понимаю. Это как в магазине, когда приходит новый продавец, так старые его на честность проверяют – лишку денег оставят в кассе или что-нибудь из товара якобы не сосчитают. А сами смотрят – объявит или присвоит втихаря. В душу-то человеку не заглянешь, человек он в поступках раскрывается, это я к чему говорю? К тому, что насчет меня вы можете быть спокойны – я никогда не позволю себе больных объедать, можно меня больше на эту тему не испытывать. Объедать больных вообще нехорошо, а в моей ситуации, при моей-то зарплате да бесплатных хоромах, – Алексей Иванович обвел «хоромы» рукой, словно предлагая Надежде Тимофеевне восхититься ими, – совсем позорно…
«Хоромы, – скептически подумала Надежда Тимофеевна. – Это ты, дружочек, комнату отдыха главного врача не видел. И его персональный санузел. Вот где хоромы! Мариотты с Хилтонами обзавидуются».
В Мариоттах и Хилтонах Надежда Тимофеевна никогда не бывала, а в комнате отдыха главного врача сподобилась побывать в прошлом году, когда помогала заведующей отделением нести подарок главному на день рождения – тяжеленную напольную вазу из оникса. Ваза была упакована в коробку, коробка запелената в яркую подарочную бумагу и туго перевязана толстым капроновым шнуром. От этого проклятого шнура у Надежды Тимофеевны неделю болели руки. Обе, потому что приходилось менять. Главный немедленно пожелал осмотреть подарок, остался настолько доволен, что не просто буркнул «спасибо», а похвалил, сказав: «Какая чудная финтифлюшечка!» Ничего себе «финтифлюшечка»! Двухпудовая! Купить вазу придумала Ольга Борисовна. Она же не может не соригинальничать. На двенадцать с гаком тысяч (собирали «по совести», пять плюс «гак» – с заведующей отделением, три – с Надежды Тимофеевны и с дежурных врачей по тысяче) можно было купить якобы антикварную серебряную безделицу или, скажем, роскошные серебряные или скромные золотые запонки. Запонки главный врач обожал настолько, что всегда выпускал манжеты из-под рукавов халата, чтобы запонки были на виду. Нет же – купила вазу. Но угодила, что да, то да, угодить Ольга Борисовна умеет. Поблагодарив, главный попросил отнести вазу в комнату отдыха и поставить в нее розы, которые для сохранности плавали в ванной. Надежда Тимофеевна как открыла рот, войдя в комнату отдыха, так с открытым ртом из нее и вышла. Огромный кожаный диван и два огромных, под стать, кресла, «плазма» во всю стену, на полу – ковер, в котором нога действительно утопает, как в траве… Да что там вспоминать, только душу травить. Хорошо живет главный врач, красиво, ну и работа у него ответственная. Хотя если вникнуть, то все дела тянут заместители – по медицинской части, по терапии, по хирургии, по акушерству и гинекологии, по клинико-экспертной работе – да главная медсестра. Ну и заместитель главного врача по экономическим вопросам Цехановская, без санкции которой ничего не покупается и не ремонтируется. Заместители всегда крайние, шишки достаются им, ну а лавры – главному врачу. Так положено.
– …Ну что, достигли мы взаимопонимания по этому вопросу?
Алексей Иванович улыбался, по вечному своему обыкновению, и хлопал глазами в ожидании ответа. Егоровна права – действительно Чудик. Решил, что его испытывать обедом собрались. Эх, милый, в Москве иначе испытывают. Является самотеком помятый мужичонка и просит за небольшую мзду госпитализировать его в кардиологию или в эндокринологию, да куда угодно, главное, чтобы показаний не было и деньги были предложены. А как только возьмешь, так врываются в кабинет оперативники, машут удостоверениями, приглашают понятых и оформляют как положено. Доктора Юкину в прошлом году за полторы тысячи на три года условно оформили, не повезло человеку.
– Достигли, – ответила Надежда Тимофеевна.
Она призадумалась, подыскивая подходящие слова, но в этот момент зашумела у входа каталка, послышались голоса, и доктор Боткин, оставив на столе недопитый чай, полупустую пачку крекеров и пластиковый лоточек из-под грибной лапши, поспешно вышел из кабинета. «Значит, не судьба», – решила Надежда Тимофеевна. Она, любопытства ради понюхала пустой лоточек из-под лапши (а вдруг вкусно пахнет?), поморщилась, потому что пахло наоборот – весьма невкусно, и ушла к заведующей отделением, посплетничать.