Одним из фундаментальных достижений психоанализа является то, что он покончил с ложным разграничением социальной психологии и психологии индивида. С одной стороны, Фрейд подчеркивал, что не существует индивидуальной психологии человека, изолированной от его социальной среды, поскольку не существует изолированного человека. Фрейду неведом был homo psychologicus, психологический Робинзон Крузо, подобный человеку экономическому классической экономической теории. Напротив, одним из важнейших открытий Фрейда было понимание того, как проходит психологическое развитие самых ранних социальных отношений индивида – отношений с родителями, братьями и сестрами.
Верно, – писал Фрейд, – что индивидуальная психология выводит свои заключения из наблюдений над отдельным человеком и исследует, каким образом данный человек стремится удовлетворить свои влечения, но надо отдавать себе отчет в том, что лишь в исключительно редких случаях и лишь при определенных условиях можно в этих исследованиях отвлечься от отношений исследуемого человека к другим индивидам. В душевной жизни индивида другой – и это правило – выступает в роли образца, объекта, помощника или противника, и, следовательно, индивидуальная психология изначально является, одновременно, и социальной психологией – в таком расширительном, но вполне оправданном толковании[1].
С другой стороны, Фрейд радикально отказался от иллюзии того, что предметом изучения социальной психологии является «группа». Для него «социальный инстинкт» был предметом психологии не более, чем изолированный человек, поскольку это не «первичный и элементарный» инстинкт; он видел «начало его формирования… в пределах более тесного круга, например в семье». Он продемонстрировал, что психологические феномены, действующие в группе, следует понимать на основе психических механизмов, действующих в индивиде, а не на основе «группового разума» как такового[2].
Разница между индивидуальной и социальной психологией оказывается не качественной, а количественной. Индивидуальная психология принимает во внимание все детерминанты, повлиявшие на судьбу индивида, и таким образом формирует максимально полную картину психической структуры индивида. Чем более мы расширяем сферу психологического исследования – иными словами, чем больше число людей, чьи общие черты позволяют объединить их в группу, – тем более нам приходится ограничивать масштабы изучения полной психической структуры отдельных членов группы.
Таким образом, чем больше предметов исследования имеет социальная психология, тем меньше удастся ей заглянуть в совокупную психическую структуру конкретного индивида внутри изучаемой группы. Непринятие этого факта с легкостью повлечет за собою неверные интерпретации при оценке результатов подобных исследований. Мы ожидаем узнать что-то о психической структуре отдельного члена группы, однако социопсихологическое исследование способно обработать лишь матрицу характера, общую для всех членов группы, и не рассматривает структуру характера конкретного индивида во всей ее полноте. Последнее никак не может являться задачей социальной психологии и достижимо лишь при наличии обширных знаний о развитии индивида. Если, например, в ходе социопсихологического исследования установлено, что группа сменяет агрессивно-враждебное отношение к отцовской фигуре на пассивно-покорное, это утверждение предполагает нечто иное, чем то же утверждение, сделанное относительно индивида в ходе индивидуально-психологического исследования. Во втором случае оно означает, что эта перемена на самом деле произошла в совокупном отношении индивида; в первом – она служит выражением средней характеристики, объединяющей всех членов группы, которая вовсе не обязательно играет центральную роль в структуре характера каждого индивида. Ценность социопсихологического исследования, таким образом, заключается не в том, что мы получаем с его помощью полную картину психических особенностей отдельных членов группы, а лишь в том, что можем установить те общие психические тенденции, которые играют решающую роль в их социальном развитии.
Победа над теоретическим противопоставлением индивидуальной и социальной психологии, которой удалось достичь психоанализу, приводит к суждению о том, что в социопсихологическом исследовании можно использовать в сущности тот же метод, что и при изучении психики индивида. Исходя из этого, будет разумно вкратце рассмотреть основные особенности данного метода, поскольку он играет важную роль в настоящем исследовании.
Фрейд исходит из позиции, что в причинах, вызывающих неврозы – и то же самое верно для инстинктивной структуры здорового человека, – унаследованная сексуальная конституция и пережитые события формируют дополняющий ряд:
На одном конце этого ряда стоят те чрезвычайные примеры, о которых можно с уверенностью сказать: что бы ни случилось, какова бы ни была жизнь этих людей, как бы милостиво ни отнеслась к ним судьба, они все равно заболели бы из-за аномального развития их либидо. На другом находятся случаи, побуждающие к обратному выводу: эти люди, несомненно, избежали бы болезни, если бы жизнь не возложила на них то или иное бремя. В случаях, расположенных между ними, более или менее сильное влияние предрасполагающего фактора (сексуальной конституции) накладывается на менее или более травмирующие жизненные испытания. Сексуальная конституция этих пациентов не привела бы к неврозу, если бы они не подверглись таким-то и таким-то переживаниям, а превратности жизни не нанесли бы им травму, имей их либидо иную конституцию[3].
В психоанализе конституциональный элемент психической структуры здорового или больного человека является фактором, который необходимо принимать во внимание в ходе психологического исследования индивидов, однако он остается неосязаемым. Психоанализ интересуется переживанием; его главная цель – изучать влияние переживаемого опыта на эмоциональное развитие. Психоанализ, конечно же, осознает, что эмоциональное развитие индивида более или менее определяется его конституцией; это понимание является фундаментальной предпосылкой психоанализа, однако сам психоанализ занимается исключительно изучением влияния жизненной ситуации индивида на его эмоциональное развитие. На практике это означает, что для психоаналитического метода максимальная полнота знаний об истории индивида – в основном о раннем детстве, но ни в коем случае не ограничиваясь им, – является необходимым условием. Он изучает связь между паттерном жизни индивида и спецификой аспектов его эмоционального развития. Без обширных знаний о паттерне жизни индивида анализ невозможен. Общее наблюдение, конечно же, показывает, что некоторые типичные проявления поведения служат индикаторами типичных паттернов жизни. Используя аналогию, можно сделать догадку о соответствующих паттернах, однако все подобные выводы будут содержать элемент ненадежности и иметь ограниченную научную достоверность. Таким образом, метод индивидуального психоанализа представляет собой деликатный «исторический» метод: осмысление эмоционального развития индивида на основе знаний об истории его жизни.
Метод приложения психоанализа к группам не может быть иным. Общие психические установки членов группы следует понимать лишь на основе паттернов, которые являются для них общими. Точно так же, как индивидуальная психоаналитическая психология ищет понимания эмоциональной констелляции индивида, и социальная психология может проникнуть в сущность эмоциональной структуры группы лишь с помощью точных знаний о паттерне ее жизни. Социальная психология может делать утверждения лишь относительно психических установок, которые являются общими для всех; поэтому ей требуется знание жизненных ситуаций, которые относятся ко всем и типичны для всех.
Пусть метод социальной психологии в основе своей не отличается от метода психологии индивида, однако существует отличие, которое необходимо отметить.
В то время как психоаналитические исследования занимаются в первую очередь невротичными индивидами, социопсихологические занимаются группами нормальных людей.
Невротическую личность характеризует то, что ей не удалось психически приспособиться к реальным окружающим условиям. Путем фиксации определенных эмоциональных импульсов или психических механизмов, которые некогда были уместны и приемлемы, она вступает в конфликт с реальностью. Психическая структура невротика, таким образом, почти вовсе необъяснима в отсутствие знаний о переживаниях его раннего детства, поскольку из-за его невроза – который является выражением недостатка приспособленности или определенного набора инфантильных фиксаций – само его положение как взрослого определяется, в сущности, той детской ситуацией. Даже для нормального человека переживания раннего детства обладают решающей значимостью. Его характер, в самом общем смысле, определяется ими, и без них его невозможно понять во всей целостности. Но, поскольку он психически в большей степени приспособился к реальности, чем невротик, его психическая структура гораздо более понятна, чем у последнего. Социальная психология занимается нормальными людьми, на психическую ситуацию которых реальность имеет несравнимо большее влияние, чем в случае с невротиком. Поэтому она может даже обойтись без знаний об индивидуальных детских переживаниях различных членов рассматриваемой группы; из знания социально обусловленного паттерна жизни, в котором эти люди существовали по окончании раннего детства, она может получить представление о психических установках, которые их объединяют.
Социальная психология интересуется тем, как определенные психические установки, общие для членов группы, связаны с общими для них жизненными переживаниями. То, какое направление либидо доминирует у конкретного индивида, какой выход находит у него эдипов комплекс, не более случайно, чем то, какие изменения в психических характеристиках происходят в психической ситуации группы – будь то в одном классе людей за некий период времени или же среди разных классов одновременно. Задача социальной психологии – объяснить, почему происходят эти изменения и как их следует понимать на основе опыта, общего для членов группы.
Настоящее исследование посвящено узко очерченной проблеме социальной психологии, а именно вопросу о мотивах, обусловивших эволюцию концепций об отношении Бога-Отца к Иисусу от зарождения христианства и до составления Никейского символа веры в IV веке. В соответствии с вышеизложенными теоретическими принципами, данное исследование ставит себе целью определить, в какой степени изменение определенных религиозных идей является выражением психических перемен в вовлеченных людях и в какой степени эти перемены обусловлены их жизненными обстоятельствами. Оно попытается осмыслить эти идеи с точки зрения людей и их паттернов жизни и показать, что эволюцию догмата можно понять лишь через познание бессознательного, на которое влияет внешняя реальность и которым определяется содержание сознания.
Метод, использованный в этой работе, требует относительно пространного описания жизненной ситуации изучаемых людей, их духовной, экономической, социальной и политической ситуации – или, более кратко, их «психическим поверхностям». Возможно, читателю покажется, что им уделено непропорционально много внимания, однако следует помнить, что даже в психоаналитическом исследовании больного человека немало места отводится описанию окружающих его внешних обстоятельств. В настоящей работе определение совокупной культурной ситуации изучаемых масс и описание их внешней среды играют еще более ключевую роль, чем описание жизненной ситуации в анамнезе больного. Причина в том, что по природе вещей историческая реконструкция хоть и достигает лишь определенной степени подробности, является несравнимо более сложным и масштабным делом, чем отчет о простых фактах в жизни индивида. Однако мы полагаем, что с этим недостатком необходимо примириться, поскольку лишь таким образом можно достигнуть аналитического понимания исторических феноменов.
Данное исследование посвящено предмету, которым занимался один из наиболее знаменитых практиков аналитического изучения религии Теодор Рейк[4]. Различия в содержании, неизбежно вызванные разницей в методологии, будут, как и сами методологические различия, кратко рассмотрены в конце данного эссе.
Наша цель здесь – изучить перемены в определенном содержании сознания и их выражение в теологических идеях как результат перемен в бессознательных процессах. Соответственно, точно так же, как мы поступили с проблемой методологии, мы предлагаем кратко рассмотреть наиболее важные открытия психоанализа, касающиеся изучаемого нами вопроса.
Психоанализ – это психология влечений или импульсов. Он рассматривает человеческое поведение как обусловленное и определяемое эмоциональными влечениями, которые интерпретирует как выплеск неких имеющих физиологические корни импульсов, недоступных непосредственному наблюдению. В соответствии с общераспространенными классификациями влечений голода и любви первоначально Фрейд различал влечения, связанные с эго, или самосохранением, и сексуальными влечениями. Из-за либидозного характера эго-влечений, направленных на самосохранение, а также из-за особой значимости деструктивных тенденций в психическом аппарате человека, Фрейд предложил иную группировку на основе контраста между влечениями, которые поддерживают жизнь, и влечениями разрушительными. Эту классификацию не требуется дальше обсуждать здесь. Важно лишь отметить определенные качества сексуальных влечений, которыми они отличаются от влечений, связанных с эго. Сексуальные влечения не императивны; иными словами, их требования можно оставить неисполненными, это не представляет угрозы для самой жизни – в отличие от продолжительной невозможности утолить нужду в пище, воде и сне. Более того, сексуальные влечения в определенной и весьма значительной степени могут утоляться с помощью фантазий и собственного тела. Таким образом, они намного более независимы от внешней реальности, чем эго-влечения. С этим тесно связаны простота переноса и возможность взаимозамены компонентных импульсов сексуальности. Фрустрацию одного либидозного импульса можно относительно легко облегчить заменой его на другой импульс, который у индивида есть возможность удовлетворить. Эта гибкость и адаптируемость сексуальных влечений лежит в основе чрезвычайной вариабельности психической структуры, а также дает возможность индивидуальным переживаниям столь решительно и явно влиять на структуру либидо. По мнению Фрейда, принцип удовольствия, модифицированный принципом реальности, является регулятором психического аппарата. Он говорит:
Поэтому мы обратимся к менее амбициозному вопросу: если судить по поведению людей, что они сами считают целью и назначением собственной жизни? Чего требуют от жизни и желают в ней достичь? В ответе едва ли можно сомневаться. Они стремятся к счастью: хотят стать и оставаться счастливыми. У этого стремления есть две стороны: положительная и отрицательная цели. С одной стороны, избегать боли и неудовольствия, с другой – переживать сильное чувство удовольствия. В более узком смысле под словом «счастье» подразумевают лишь последнее. В соответствии с этой дихотомией целей действия человека развиваются в двух направлениях соответственно тому, какую из двух целей он – в большей степени или вовсе исключительно – стремится осуществить[5].
Индивид стремится испытать – в конкретных условиях – максимум гратификации[6] либидо и минимум боли; дабы избежать боли, он может допустить изменение или даже фрустрацию различных компонентных сексуальных импульсов. Сходным образом отвергнуть эго-импульсы, однако, невозможно.
Особенности эмоциональной структуры индивида зависят от его психической конституции и главным образом от переживаний младенчества. Внешняя реальность, которая гарантирует ему удовлетворение определенных импульсов, но требует отказа от некоторых других, определяется существующими социальными условиями, в которых он живет. Эта социальная реальность подразделяется на более широкую, охватывающую всех членов общества, и более узкую реальность отдельных социальных классов.
Общество в психической ситуации индивида выполняет двойную функцию – одновременно фрустрирующую и гратификационную. Человек редко отказывается от импульсов, поскольку знает об опасностях, которыми чревато их удовлетворение. Как правило, такие действия диктуются обществом: во-первых, существуют запреты, обусловленные общественным пониманием реальной угрозы для самого индивида, угрозы, которой он сам явно не ощущает и которая связана с удовлетворением импульса; во-вторых, это подавление и фрустрация импульсов, удовлетворение которых повлечет за собой ущерб не индивиду, а группе; и наконец отказ от импульсов не в интересах группы, а лишь в интересах контролирующего класса.
«Гратификационная» функция общества не менее очевидна, чем фрустрирующая. Индивид мирится с ним лишь потому, что с его помощью может в определенной степени рассчитывать на получение удовольствия и избежание боли – прежде всего в плане удовлетворения элементарных нужд самосохранения и, во вторую очередь, в связи с удовлетворением либидозных потребностей.
Сказанное выше не принимает во внимание одну специфическую особенность всех исторически известных обществ. В самом деле, члены общества не советуются друг с другом, чтобы решить, что общество может позволить и что оно должно запретить. Вместо этого, пока производительных сил экономики не достанет на то, чтобы обеспечить всем достаточное удовлетворение материальных и культурных нужд (т. е. выходящих за рамки защиты от внешней опасности и удовлетворения элементарных потребностей эго), наиболее могущественный социальный класс будет стремиться прежде всего максимально удовлетворить собственные нужды. Степень удовлетворения, которое они обеспечивают тем, кем правят, зависит от уровня имеющихся экономических возможностей, а также от того факта, что управляемым необходимо предоставить минимальное удовлетворение, дабы они продолжали функционировать как покладистые члены общества. Социальная стабильность относительно мало зависит от применения внешней силы. По большей части она обеспечивается тем, что люди обнаруживают себя в психическом состоянии, которое внутренне укореняет их в существующей социальной ситуации. Для этой цели, как мы уже упомянули, необходимо минимальное удовлетворение естественных и культурных инстинктивных нужд. Но на данном этапе мы должны учесть, что для психического подчинения масс важно еще нечто другое, связанное с характерным структурным расслоением общества на классы.
В этой связи Фрейд отмечает, что беспомощность человека перед лицом природы является повторением ситуации, в которой взрослый пребывал, будучи ребенком, когда не мог обойтись без помощи в противостоянии незнакомым непреодолимым силам и когда его жизненные импульсы, в согласии с их нарциссическим вектором, фокусировались прежде всего на предметах, которые предоставляли ему защиту и удовлетворение, а именно, на матери и отце. В той степени, в которой общество беспомощно в отношении природы, психическая ситуация детства неизбежно повторяется для отдельного члена общества в зрелом возрасте. Он переносит долю своей детской любви, страха, а также враждебности с отца или матери на фантазийного персонажа – Бога.
Вдобавок существует некоторая враждебность к определенным реальным фигурам, в частности к представителям элиты. Социальная стратификация снова помещает индивида в ситуацию раннего детства. Правителей он видит могущественными, сильными, мудрыми и достойными почитания. Он верит, что они желают ему добра; также он знает, что сопротивление им всегда ведет к наказанию; он доволен, когда смирением добивается их похвалы. Эти чувства идентичны тем, какие он, будучи ребенком, испытывал к своему отцу, и можно понять, почему он столь же расположен безоговорочно верить тому, что его правители преподносят ему как справедливое и истинное, как в детстве принимал, не подвергая критике, любое утверждение отца. Фигура Бога становится дополнением к этой ситуации; Бог всегда бывает союзником правителей. Когда последние – всегда реальные личности – подвергаются критике, они могут обратиться за поддержкой к Богу, которому собственная нереальность позволяет отвергать критику и который собственным авторитетом подкрепляет авторитет правящего класса.
В этой психологической ситуации инфантильного рабства содержится одна из ключевых гарантий социальной стабильности. Многие обнаруживают себя в том же положении, как в детстве, когда беспомощно стояли перед отцом; сейчас действуют те же механизмы. Эта психическая ситуация достигается путем принятия огромного множества важных и сложных мер элитой, которая стремится поддерживать и усиливать в массах их инфантильную психическую зависимость, а также утвердиться в их бессознательном как отцовская фигура.
Одним из ключевых инструментов достижения этой цели является религия. Ее задачи – пресечение всякой психической независимости со стороны народа, интеллектуальное подавление, достижение социально необходимой инфантильной покорности властям. В то же самое время у нее есть и другая неотъемлемая функция: она обеспечивает массам некоторую степень удовлетворения, которое делает жизнь достаточно терпимой, чтобы не допустить с их стороны попыток изменить свою позицию с послушного сына на сына бунтующего.
Какого рода это удовлетворение? Конечно же, это не удовлетворение эго-влечений, связанных с самосохранением, улучшение качества пищи или иные материальные наслаждения. Подобных удовольствий можно добиться лишь в реальности, и для этих целей религия не требуется; она служит лишь для того, чтобы облегчить массам процесс принятия фрустраций, которыми изобилует реальность. Удовлетворение, предоставляемое религией, имеет либидозную природу; фактически оно существует лишь в воображении, поскольку, как мы уже отметили ранее, либидозные импульсы, в отличие от импульсов эго, допускают удовлетворение в фантазиях.
Теперь на нашем пути встает вопрос, касающийся одной из психических функций религии, и здесь мы кратко обозначим самые важные результаты исследований Фрейда в этой области. В своей работе «Тотем и табу» Фрейд продемонстрировал, что животное божество тотемизма представляет собой возвышенного отца; в запрете на убийство и поедание тотемного животного и в противоречащем праздничном обычае тем не менее раз в год нарушать этот запрет человек повторяет амбивалентное отношение, приобретенное в детстве к отцу, который одновременно является как помощником и защитником, так и деспотичным соперником.
Многие, и особенно Рейк, уже показывали, что этот перенос на Бога инфантильного отношения к отцу также обнаруживается в крупнейших религиях. Вопрос, поставленный Фрейдом и его учениками, касался психического качества религиозного отношения к Богу; и ответ в том, что в отношении взрослого к Богу наблюдается повторение младенческого отношения ребенка к отцу. Эта инфантильная психическая ситуация следует паттерну религиозной ситуации. В «Будущем одной иллюзии» Фрейд переходит к более широкому вопросу. Его интересует уже не только то, как религия психологически возможна, но также и то, почему она вовсе существует или почему она необходима. На этот вопрос он отвечает с учетом одновременно психических и социальных фактов. Он приписывает религии эффект наркотика, способного принести некоторое утешение человеку в его бессилии и беспомощности перед силами природы:
Ибо в этой ситуации нет ничего нового. Она имеет инфантильный прототип и на самом деле является лишь его продолжением, поскольку ранее человек уже обнаруживал себя в схожем состоянии беспомощности: будучи маленьким ребенком по отношению к своим родителям. У него были причины бояться их, особенно отца; и все же он был уверен, что тот защитит его от известных опасностей. И потому вполне естественно было приравнять две эти ситуации. Здесь, как и во снах, желания играют свою роль. Спящего может охватить предчувствие смерти, угрожающей свести его в могилу, но работа сновидений выбирает условие, при котором ужасная угроза превращается в исполнение желаний: спящий видит себя в древней этрусской могиле, в которую забрался сам, желая удовлетворить археологическое любопытство. Сходным образом человек не просто превращает силы природы в людей, с которыми может общаться, как с равными, – это не отразило бы громадного впечатления, которое они на него производят, – но наделяет их характером отца. Он превращает их в богов, следуя в этом, как я попытался показать, не только инфантильному, но филогенетическому прототипу.
С течением времени были сделаны первые наблюдения о регулярности природных явлений и их подчинении законам, отчего силы природы потеряли свои человеческие черты. Но человеческая беспомощность осталась, а вместе с нею – тоска по отцу и по богам. Боги сохраняют свою тройственную задачу: они должны изгонять ужасы природы, примирять людей с жестокостью судьбы и компенсировать им страдания и лишения, которые наложила на них цивилизованная совместная жизнь[7].
Вот каким образом Фрейд отвечает на вопрос: «В чем заключается внутренняя мощь религиозных доктрин и каким обстоятельствам эти доктрины обязаны своей эффективностью независимо от рационального одобрения?»:
Выдаваемые за знание, они [религиозные представления] вовсе не являются ни предпосылками опыта, ни конечным результатом мышления; это иллюзии, исполнение древнейших, сильнейших и самых настойчивых желаний человечества; тайна их силы кроется в силе этих желаний. Мы уже знаем, что пугающее ощущение детской беспомощности пробудило потребность в защите – в защите посредством любви; эту защиту ребенку предоставляет отец. Осознание того факта, что эта беспомощность растягивается на всю человеческую жизнь, вынуждает и далее цепляться за отцовскую фигуру, теперь уже более могущественную. Добрая власть божественного Промысла смягчает страх перед жизненными опасностями; установление нравственного миропорядка обеспечивает торжество справедливости, каковая столь часто остается неосуществимой внутри человеческой культуры; продление земного существования в грядущую жизнь вводит пространственные и временные рамки, в которых и происходит исполнение указанных желаний. Ответы на загадочные для человеческой любознательности вопросы – например, как возникло мироздание или как связаны между собой тело и душа – обусловлены полным согласием с исходными обоснованиями этой системы. Для индивидуальной психики оказывается несказанным облегчением ситуация, когда конфликты детского возраста, коренящиеся в отцовском комплексе (их невозможно преодолеть полностью), постепенно устраняются и получают приемлемое для всех разрешение[8].
Таким образом, Фрейд видит в инфантильной ситуации возможность религиозной установки; он видит ее относительную необходимость в бессилии и беспомощности человека перед лицом природы и приходит к заключению, что в условиях все большего контроля человека над природой религию следует рассматривать как иллюзию, которая становится излишней.
Резюмируем сказанное выше. Человек стремится к максимуму удовольствия; социальная реальность вынуждает его отказывать себе в удовлетворении множества импульсов, и общество ищет способы компенсировать индивиду этот отказ удовлетворением других импульсов, безвредных для общества – точнее, для господствующих классов.
Эти импульсы по сущности своей таковы, что их возможно удовлетворить в фантазиях, особенно в коллективных фантазиях. Подобное удовлетворение выполняет в социальной реальности важную функцию. Поскольку общество не допускает реального удовлетворения, фантазийное служит ему заменой и превращается в мощную опору социальной стабильности. Чем больше число импульсов, от которых человека вынуждает отказываться реальность, тем сильнее должна быть забота о компенсации. Воображаемое удовлетворение выполняет двойную функцию, характерную для любого наркотика: оно одновременно имеет болеутоляющий эффект и сдерживает желание активно изменить реальность. Общее воображаемое удовлетворение имеет неотъемлемое преимущество перед индивидуальными грезами: благодаря своей всеобщности эти фантазии воспринимаются сознанием так, будто они реальны. Иллюзия, которую разделяют все, становится реальностью. Древнейшим видом такого коллективного фантазийного удовлетворения является религия. По мере постепенного развития общества фантазии все более усложняются и рационализируются. Сама религия становится более дифференцированной, а вокруг нее, как средства выражения коллективных фантазий, возникают поэзия, искусство и философия.
Подытоживая, скажем, что религия имеет тройственную функцию: для всего человечества – утешение в тяготах жизни; для огромного большинства людей – поощрение эмоционального принятия своей классовой ситуации; а для господствующего меньшинства – облегчение чувства вины, вызванного страданиями тех, кого они эксплуатируют.
Цель дальнейшего исследования состоит в тщательной проверке вышеприведенных утверждений путем изучения краткого отрезка развития религии. Мы попытаемся продемонстрировать, какое влияние социальная реальность имела в конкретной ситуации на конкретную группу людей и как эмоциональные тенденции нашли выражение в определенных догматах, в коллективных фантазиях, а также показать, какие психические перемены повлекла за собой перемена в социальной ситуации. Мы попытаемся рассмотреть, как эти психические перемены нашли выражение в новых религиозных фантазиях, удовлетворивших определенные бессознательные импульсы. Таким образом мы проясним, насколько тесно перемены в религиозных концепциях связаны, с одной стороны, с переживанием различных возможных младенческих отношений с отцом и матерью, а с другой стороны, с переменами в социальной и экономической ситуации.
Ход исследования определяется методологическими предположениями, упомянутыми ранее. Его цель – понять догмат на основе изучения людей, а не людей на основе изучения догмата.