– Слушайте, я тут подумал: может же получиться так, что мы никогда больше не увидимся! Пять лет в одной общаге, а скоро попрощаемся – и все! – сказал Валя, оторвавшись от конспекта.
Мы, шестеро студентов последнего курса, готовились к экзамену. Валя, конечно, прав: после окончания института разъедемся кто куда, устроимся на работу. Кто знает, встретимся ли когда-то? Впрочем, с Валей мы точно будем продолжать общаться, за эти годы прямо-таки братьями стали.
– До выпускного еще дожить надо. – Славик потер виски и предложил: – Может, перерыв?
Все были только за. Который час сидим, мозги кипят. Отложили книги, освободили стол от тетрадей и учебников: решили чаю попить. Сушки, варенье, которое Славику мать на прошлой неделе привезла, булка с маслом – вот и все нехитрое угощение, но мы набросились на еду с таким аппетитом, будто перед нами были яства из лучшего ресторана. Хотя, конечно, в ресторане никто из нас ни разу не был.
– Зря наедаемся, второй час ночи, – с набитым ртом проговорил Валя, – сейчас в сон потянет.
Однако спать не хотелось, как не хотелось и продолжать грызть пресловутый гранит науки. Убрав куда подальше скучные конспекты, мы взбодрились, весело болтали, смеялись.
Все, кроме Костика.
Про него надо бы сказать отдельно. Костик – самый странный парень на нашем факультете. Высокий, красивый, он сторонился девушек, которые наперебой строили ему глазки. Да и вообще людей избегал, целыми днями торчал в библиотеке, просиживал над учебниками. Само по себе это могло быть вполне нормальным делом: нравится человеку учиться, хочет он быть лучшим на курсе, в люди выбиться стремится! Но как быть с тем, что раньше Костик был совсем другой?
Когда мы в 1975-м поступили на первый курс, он был душой компании: заводной, беззаботный, острил, на гитаре играл. Учился легко, но потому, что способный, а учебников, кажется, в глаза не видел: вечера напролет то на свиданиях, то на танцах.
А после летней сессии словно подменили человека. Что с ним случилось? Почему он изменился? Костик никогда никому не рассказывал, на все вопросы отмалчивался, а потом его и спрашивать перестали, привыкли.
Вот и сейчас сидел, как обычно, глядя в угол, будто и не замечая, что не один в комнате. Молчал-молчал, а потом вдруг сказал:
– Валька, ты хорошо подметил: мы вправду можем больше не увидеться никогда. Как попутчики в поезде, которым все можно рассказать, потому что больше никогда их не встретишь.
Фраза прозвучала необычно.
– Ты к чему клонишь? – спросил Валя.
Я думал, Костик, по обыкновению, промолчит, но он удивил.
– Если я вам расскажу кое-что, мне, может, полегчает. А что вы про меня думать станете, не важно. Сдадим завтра последний госэкзамен – и привет.
– Что ты рассказать собрался?
Валин вопрос был лишним, мы и так знали. Сейчас Костик поведает, что с ним стряслось четыре года назад.
Так и вышло. История сокурсника потрясла меня. Оглядываясь назад, я думаю, что, будь у меня выбор, предпочел бы никогда ее не слышать. Но в тот момент, когда Костик начал свой рассказ, никто из нас не считал, что есть на свете вещи, о которых лучше не знать. Мы притихли и жадно впитывали каждое слово…
– Тем летом я сдал все экзамены, закрыл сессию. Шел в общагу в отличном настроении. Вечером собирался с девушкой встретиться, а завтра – сдать учебники и уехать на каникулы домой, в свой городок, к матери. Но не успел прийти в комнату, как услышал, что меня зовут с вахты. Мать, мол, звонит, иди трубку возьми. Я бегом обратно. Лечу на первый этаж, сердце колотится. Мать за весь год, что я в другом городе жил и учился, всего-то один раз звонила: мы договорились, лучше я буду, так удобнее.
– Алло, – говорю, – привет, мам, ты как?
Слышно было плохо. Голос матери доносился издалека, связь прерывалась, шум слышался – гудение, шорох.
– Все хорошо, – отвечает она, – сдал?
Я ответил, что сдал, завтра домой еду, а она мне:
– Костя, я потому и звоню. Съезди к тете Зое в деревню, навести, она тебя звала. Хоть на пару дней, а потом и домой поедешь.
Тетя Зоя была родной сестрой маминого покойного отца. Жила в деревне, примерно в пятидесяти километрах от моего родного города. Когда учился в начальной школе, бывало, гостил вместе с матерью у тети Зои: мы приезжали летом на каникулы. Но потом ездить перестали (не помню, почему), прошло лет десять, как я был там в последний раз, про тетку мы с матерью не говорили. Откровенно говоря, я и забыл о ее существовании.
– С чего вдруг, мам? Ты тоже поедешь?
– Не могу, работаю. А тебе что – трудно? На денек всего! Помощь твоя нужна. Тетя Зоя старая совсем, болеет. Подсоби, сделай, что она попросит!
Мама, кажется, сердилась, но я и не думал отказываться: надо так надо.
– Съезжу, мам, не волнуйся. Удивился немного, вот и все.
Мы попрощались под аккомпанемент помех, и я пошел собираться.
Выехал рано утром, дорога предстояла неблизкая. Несколько часов на автобусе трястись, потом на электричке и пешком еще идти. Когда в четвертом часу пополудни я добрался до деревни, чувствовал себя измотанным.
Деревня была меньше, чем мне запомнилось. Народу почти не осталось: многие дома выглядели заброшенными, окна были заколочены, дворы и огороды заросли бурьяном. Однако кое-где еще жили: на веревках было развешено сохнущее белье, в открытых окнах колыхались занавески.
Людей на улице я не встретил, но видел собак у ворот, деловито расхаживающих во дворах кур, облезлую козу, привязанную к толстому дереву. Где-то играла музыка: хозяева слушали радио.
Дом тети Зои нашел без труда, он стоял в самом конце улицы, выглядел жалким, покосившимся. Крыша, походившая на старую дырявую шапку, разросшиеся кусты смородины, почерневшие доски, отвалившиеся от окон ставни… Что и говорить, помощь в хозяйстве тетушке не помешает, только вот одним днем не отделаешься.
– Тетя Зоя, – позвал я, входя во двор, – это Костя! Приехал тебя навестить.
Она, по всей видимости, никакой живности не держала, хотя прежде были куры, да и Шарик на цепи сидел. Теперь будка стояла пустая, цепь серой змеей валялась в пыли.
Дверь дома была приоткрыта, раздался надтреснутый голос:
– Проходи, проходи. Заждалась.
В сенях было темно и неопрятно. Тут и там валялись какие-то тряпки, горой громоздилась в углу древняя обувь: калоши, валенки. Я поспешно прошел в комнату.
Тетка сидела за столом, и при взгляде на нее у меня сжалось сердце. Конечно, надо было приехать раньше, проведать старушку. Тетя Зоя, которую я помнил моложавой и энергичной, сидела, ссутулившись, положив перед собой ладони. Серая кожа ее была морщинистой, глаза глубоко запали, щеки ввалились. На ней было темное платье с глухим воротом, застегнутое у горла овальной брошью.
Сильнее всего поразило меня то, что тетя Зоя сидела с непокрытой головой. Седые нечесаные космы закрывали шею и плечи, а ведь прежде она аккуратно причесывалась, носила косынку, убирая волосы под нее.
– Устал? – проскрипела тетя Зоя. – Давненько тебя не видала. Вырос.
Я улыбнулся, не зная, что ответить.
– Сейчас обедать будем.
Она тяжело поднялась на ноги, опираясь на стол. Я попробовал возразить, сказал, что не голоден, но тетя Зоя, оказывается, приготовила обед к моему приезду.
Медленно, еле волоча ноги, пошаркала она в кухню, оставив меня одного. В комнате было так же неприбрано, как и в сенях, вещи сдвинуты с привычных мест: стол стоял криво, диван отодвинут от стены. Занавески свисали с гардин неровно, на люстре и мебели лежал толстый слой пыли. Пол был грязный, истоптанный, а на столе виднелись пятна и разводы.
Надо бы протереть его, подумалось мне, как за таким есть? Я положил рюкзак в кресло и направился за тетей Зоей в кухню. Вошел и увидел, что она стоит возле плиты, свесив руки, уставившись себе под ноги, точно позабыв, зачем сюда явилась.
Ноги ее были почему-то босыми, и я обратил внимание на желтые ногти. Они были чересчур длинными – что на руках, что на ногах.
– Тетя Зоя, – подал я голос, – можно мне тряпку? Стол протереть.
Она словно очнулась, услыхав мой голос, и медленно повернула голову. Взгляд был застывший, тусклый, а правый глаз (прежде я не разглядел) оказался незрячим, затянутым пеленой. Тетя Зоя раздвинула губы в улыбке.
– Садись за стол, ты мой гость. Какая тряпка? Сама вытру.
Мне ничего не оставалось, как развернуться, уйти в комнату, сесть за стол, стараясь ничего не трогать. Следом приковыляла тетя Зоя, неся в руках большую тарелку с картошкой, куриным мясом и зеленым луком. Большие пальцы ее касались картошки и курицы. Мне стало неприятно, я вообще брезгливый.
Она поставила миску передо мной.
– Кушай. Готовила, старалась. Уважь старуху.
Тетя Зоя села напротив. Стол она протирать и не думала. Да что стол! Тарелка была грязная, с немытыми краями, перья лука испачканы землей, мясо плохо прожарено, а от картошки исходил кисловатый запах.
Понятное дело, тетя Зоя плохо видит, где ей разглядеть грязь и пыль. И готовит, конечно, с трудом. Как же и ее не обидеть, и не съесть ничего?
– А ты сама? Где твоя тарелка?
– Я уж сыта, – отозвалась тетя Зоя с непонятной усмешкой. – Ты кушай, кушай. Все свое, картошка, лук с огорода.
Изо всех сил стараясь не кривиться, я поковырял вилкой в тарелке, ухватил кусочек картошки, отправил в рот, с трудом подавив рвотный позыв.
– Тетя Зоя, как ты? Как здоровье?
– А что здоровье? Сам видишь.
Мне стало стыдно: как мы с матерью могли бросить ее совсем одну?
– Давай сначала помогу тебе, а потом поем, – решительно проговорил я, встал и отодвинул стул. – Приберу, ставни починю.
Я говорил, а она смотрела на меня невидящим, но при этом тяжелым взглядом. Мне было страшновато в заросшем грязью темном доме, рядом с тетей Зоей, которая сама на себя не походила.
– Помоги, – легко согласилась она, и я вздохнул с облечением: думал, станет уговаривать меня съесть ужасный обед. – Цветы посади.
Просьба была чудная. Цветы? Серьезно? Дел невпроворот, а ее клумбы волнуют? С другой стороны, это ее дом, она хозяйка. И не все ли равно, с чего начать?
Я вышел из дома, спустился с крыльца и сообразил, что не знаю, где лопата и цветы для посадки, куда тетя Зоя желает их высадить. Пришлось вернуться. Войдя в сени, я увидел тетку, которая стояла в дверях, по-обезьяньи свесив руки вдоль тела, склонив голову. Откашлявшись, задал свои вопросы. Она резко вскинула голову, вперившись в меня взглядом:
– Цветы? Какие еще цветы? Зачем они мне? Ишь, выдумал!
Я оторопел, сбитый с толку злобой, прозвучавшей в голосе старухи, хотел ответить, что она сама заговорила о цветах, но услышал грохот в сарае, где тетка раньше держала кур. Воспользовавшись этим, выскочил из сеней и бросился в курятник, однако сразу увидел, что падать там было нечему. В отличие от захламленного дома, он был пуст, если не считать осиротевших насестов для несушек и нескольких деревянных ящиков.
Показалось? Нет, я был уверен, что слышал грохот!
Возможно, что-то упало в другом месте. Это большого значения не имело, а вот что было важным, так это то, что тетя Зоя тронулась умом. То ей цветы подавай, то она ругается, когда про них говоришь.
«Надо сказать матери, нельзя оставлять тетю здесь», – размышлял я, спеша обратно в дом.
Думал, тетя Зоя так и стоит в сенях, но ее не было, ушла в дом. Однако и в доме ее не было тоже. Я прошелся по всем трем комнатам, заглянул во все углы, посмотрел на кухне и убедился: нигде нет!
Куда она могла подеваться? В огород ушла? Тетя Зоя еле ходит, каким образом проскочила туда с такой скоростью, меня и не было-то всего минуту!
Решение уехать созрело моментально: я просто понял, что не в состоянии оставаться. Это место казалось все более странным. Я даже на мать сердился: зачем она послала меня сюда?
Придя в большую комнату, где на столе стояла тарелка с отвратительной едой, я хотел взять рюкзак, который так и лежал в кресле, но услышал слабый жалобный голос:
– Костенька, милый, это ты?
Я замер на месте. Тетя Зоя все же в доме?! Метнувшись в ее спальню, я увидел, что старушка лежит в кровати, натянув одеяло до подбородка. Я был готов голову дать на отсечение: ее тут не было! Но… вот же она.
– Вам нужно что-то? – Это прозвучало отрывисто.
– Ой, много чего надо. Мама велела тебе делать, что попрошу, подсобить. – Голос был плаксивым. – Ты помоги! Или уехать собираешься? Так ведь ночь, куда поедешь?
«Какая еще ночь, – подумал я, – белый день на дворе!»
Посмотрел в окно и увидел, что вправду стемнело. Вскинул руку к лицу – наручные часы показывали десять вечера. Как это возможно?! Я метался по двору, а солнце только-только начало клониться к закату!
Пока я старался привести мысли в порядок, тетя Зоя снова подала голос:
– В комнате ляг, дверь только не закрывай. Вдруг мне что ночью нужно будет. Слабая я совсем, сам видишь.
Я размышлял, что делать, хотя думать, в общем-то, было не о чем. Сейчас поздно, на последнюю электричку, вероятнее всего, мне не успеть, до станции путь неблизкий. Тетя Зоя нуждается в помощи, оставить ее я не могу.
Спустя некоторое время я устраивался на ночлег. Комната, в которой я и раньше ночевал, когда приезжал сюда, находилась напротив теткиной. Двери обеих комнат были распахнуты настежь, но кровать тетки я не видел, потому что мой диван стоял в другом углу. Я лишь слышал, что она время от времени кряхтит и ворочается.
На душе было неспокойно, поэтому заснуть я и не пытался. Лег в одежде, не стал раздеваться, только обувь снял. Однако усталость взяла свое, я все же задремал. Бывает такое состояние, когда балансируешь между сном и явью, соскальзывая в дрему. Еще немного – и я, наверное, заснул бы покрепче. Что тогда со мной было бы, даже представить не могу…
Но я все же не спал, поэтому, заслышав шорох, открыл глаза. Тьма не была полной: в окно светила луна, я хорошо видел всю комнату. На потолке, возле двери, что-то чернело. Пятно, которого прежде не было.
Мне пришла в голову глупая мысль, что это плесень. Только разве плесень может шевелиться? А я с замирающим сердцем видел, что пятно шевелится, движется в мою сторону. Страх пригвоздил меня к дивану. Может, я сплю, мелькнуло в голове. Но я не спал! Не спал и видел, как черная тень кляксой ползла по потолку.
Казалось… Трудно даже выговорить такое, но мне казалось, моя тетка, распластавшись по потолку, подбирается ко мне. Я видел ее костлявые тощие руки с кривыми ногтями, длинные седые лохмы и полуслепые глаза, которые смотрели прямо на меня!
Не знаю, как хватило сил, но я протянул руку и включил светильник на ножке, стоявший возле дивана. Боялся, свет не зажжется, но мне повезло. Я приготовился к тому, что зловещая тварь прыгнет на меня с потолка, но в углу, конечно, никого не было.