Миша сидит за столом в маленьком кабинете между спальнями мальчиков и девочек. Окно и дверь в каждую открыты, чтобы он мог наблюдать за детьми. Мише нравится сидеть под светом лампы в этом закутке, похожем на кабину самолета. Здесь он представляет себя пилотом, который в одиночку ведет самолет сквозь ночную мглу и отвечает за безмятежный сон детей. Обычно первые часы после полуночи он посвящает учебе, но сейчас не может прочитать ни слова.
Завтра утром, на Замковой площади.
Входит Корчак, еще не успев снять пальто и шляпу с широкими полями. От него пахнет холодным воздухом, дымом поезда и его любимыми сигаретами.
– Дай, думаю, зайду посмотрю, все ли в порядке.
Он шуршит бумагой, разворачивая сверток. По пути доктор завернул в турецкую пекарню и купил свои любимые кексы с изюмом. Один протягивает Мише. Два мальчика еще не уснули и с интересом смотрят на них в приоткрытую дверь. Доктор манит их рукой, приглашая разделить с ним угощение, а потом отправляет спать, и они важно уходят, унося дары.
– Вы встречались с молодежью? – спрашивает Миша.
– В еврейском общественном центре, в маленьком городке под названием Освенцим. Так много молодых людей хотят поскорее отправиться в Палестину, но это вопрос непростой.
Доктор садится, снимает широкополую шляпу, галстук-бабочку, расстегивает воротник.
Бросает на Мишу внимательный и насмешливый взгляд.
– А как у вас дела, мой друг? Она, наверное, очень красивая.
– Откуда вы знаете о Софии?
Корчак насмешливо фыркает.
– На твоем лице, Миша, написано крупными буквами, как в газете: «Несчастный случай. Жертва сгорела в пожаре любви».
– Она ваша почитательница, пан доктор. Хочет стать учительницей.
– И очень хороша собой.
Миша заливается краской.
– Понятно, так и есть. Мой диагноз: случай безнадежный.
– Не угадали. Наоборот, с каждым днем больному все лучше. Что посоветуете?
– Я? Старый холостяк? Никогда не даю советов. Могу только сказать тебе, что прекрасная жизнь – всегда жизнь трудная. Каждый должен искать свой путь. Не советую тебе идти моим. Он подходит лишь для меня.
Корчак поднимается и похлопывает Мишу по плечу, как будто выражая сочувствие.
Миша смотрит, как за доктором закрывается дверь. Сейчас тот поднимется к себе, в маленькую комнату на чердаке рядом с кладовкой, где хранятся ароматные яблоки. Узкая кровать застелена армейским одеялом, старый стол, доставшийся ему от отца, завален черновиками его новой книги. Эркерное окно выходит во двор, где утром зачирикают воробьи, приветствуя доктора, а он будет бросать им крошки. Миша подумал, что все-таки выберет путь Корчака и посвятит жизнь детям.
Уже светает. Скоро, совсем скоро погаснут уличные фонари.
Миша приходит гораздо раньше, чем они условились. Садится на ступеньки перед памятником королю Сигизмунду, подперев рукой подбородок. Никогда Варшава не казалась ему такой прекрасной. Королевский замок из красного кирпича, с зеленым от патины шпилем, чистое голубое небо, громада костела Святой Анны, будто охраняющая въезд на мост. Он сидит лицом к широкому Краковскому предместью. Ему почему-то кажется, что София появится именно оттуда. По площади проносятся трамваи и элегантные «Остины», а экипажи и дрожки петляют, пытаясь проехать между ними, и в конце концов выстраиваются друг за другом, как на параде.
Он вынимает из кармана часы. София запаздывает, но ничего. Эти часы отец вручил ему, когда Миша, страстно мечтавший учиться в Варшаве, уезжал из Пинска. Ради этой мечты он был готов уехать за три сотни миль от Польской Беларуси. Он пропускает сквозь пальцы цепочку от часов, и на него будто веет запахом пинских болот. Однажды он отвезет Софию туда, и они поплывут на лодке по бескрайним озерам, в которых, как в зеркале, отражается небо, увидят черно-белых аистов, взлетающих из своих гнезд, свитых среди заросших тростником берегов, шпили соборов Пинска, поднимающиеся, как мачты корабля.