Добрынюшке-то матушка говаривала,
Да Никитичу-то матушка наказывала:
«Ты не езди-ка далече во чисто поле,
На ту на гору да Сорочинскую,
Не топчи-ка ты младых змеенышей,
Ты не выручай-ка по́лонов да русскиих,
Не куплись, Добрыня, во Пучай-реке —
Пучай-река очень свирепая,
Середняя-то струйка как огонь сечет».
Добрыня своей матушки не слушался,
Как он едет далече во чисто поле
На ту на гору на Сорочинскую.
Потоптал он младыих змеенышей,
Повыручал он полонов да русскиих.
Богатырско его сердце распотелося,
Распотелося сердце, нажаделося.
Он приправил своего добра́ коня,
Он добра коня, да ко Пучай-реке.
Он слезал, Добрыня, со добра коня,
Да снимал Добрыня платье цветное,
Он забрел за струечку за первую,
Да забрел за струечку за среднюю,
Говорил сам да таково слово:
«Мне, Добрынюшке, матушка говаривала,
Мне, Никитичу, маменька наказывала:
Что не езди-ка далече во чисто поле
На ту на гору на Сорочинскую,
Не топчи-ка младых змеенышей,
Не выручай полонов да русскиих
И не куплись, Добрыня,
во Пучай-реке, —
Пучай-река очень свирепая,
Середняя струйка как огонь сечет.
А Пучай-река она кротка-смирна,
Она будто лужа-то дожде́вая!»
Не успел Добрыня словца смолвити —
Ветра нет, да тучу наднесло,
Тучи нет, да будто дождь дождит,
А дождя-то нет, да только гром гремит,
Гром гремит да свищет молния.
Как летит змеище Горынище
О тыех двенадцати о хоботах.
Добрыня той Змеи не приужахнется,
Говорит Змея ему проклятая:
«Ты теперь, Добрыня, во моих руках!
Захочу – тебя, Добрыню, теперь по́топлю,
Захочу – тебя, Добрыню, теперь съем-сожру,
Захочу – тебя, Добрыню, в хобота возьму,
В хобота возьму, Добрыню во нору́ снесу».
Припадает Змея ко быстрой реке,
А Добрынюшка плавать горазд ведь был:
Он нырнет на бережок на тамошний,
Он нырнет на бережок на здешний.
Нет у Добрынюшки добра коня,
Да нет у Добрыни платьев цветныих, —
Только лежит один пухов колпак,
Пухов колпак да земли Греческой,
По весу тот колпак да целых три пуда.
Как ухватил он колпак
земли Греческой,
Да шибнет во Змею во проклятую,
Он отшиб Змее двенадцать хоботов.