До полуночи одна минута

Все действующие лица и события вымышлены,

и любое сходство их с реальными лицами и событиями

абсолютно случайно.

За ночь подморозило. Тротуары припорошило ледяной пылью. Мужчина среднего роста, среднего возраста и средней упитанности торопливой походкой направлялся в отдел полиции № 133, располагавшийся в старинном здании ещё с дореволюционных времён. Он прошёл мимо поседевших за ночь машин и уже ступил на крыльцо, как вдруг поскользнулся и едва не упал, но удержался.

– Костян, держись! – послышалось сзади.

Мужчина обернулся. К нему бежал его двойник. Весь в чёрном, включая ботинки и куртку, с бритым затылком и чуть покрасневшим от мороза носом.

– А-а, Слав, это ты, – сказал Костян и принялся чистить подошву ботинка о край ступени.

– Я, а кто ж ещё?

Они постояли, пошмыгали носами. Перед Новым годом грянул мороз. С непривычки было зябко и нервно. До вчерашнего дня в городе держалась плюсовая температура.

– Костян, слышь, а кто это?

Оба оглянулись и посмотрели на спешащую к отделу девушку в коротенькой курточке.

– Это? Это д-д-дура! – сказал Костян, чрезмерно напирая на букву «д».

– Почему д-д-дура? Симпатичная. Я бы сказал, влекущая, – запыхтел Слава, проводя указательным пальцем под носом, чтобы скрыть смущение.

Оба смотрели на девушку и ждали, когда она поравняется с ними. Высокая, белокурая, в джинсах в обтяжку и на высоких каблуках, девушка бросалась в глаза ростом и удивительной внешностью. Было в ней что-то детское и порочное одновременно. Заметив повышенное внимание со стороны мужчин в чёрном, девушка зацепилась каблуком о край тротуара и покатилась по обледеневшей дорожке.

– Я же сказал – дура! И точка.

Мужчины хмыкнули, резко развернулись и вошли в отдел. Девушка резво вскочила, и, отряхнув джинсы, продолжила утреннюю пробежку на каблуках. На ступенях крыльца она оглянулась. Утро началось неладно.

* * *

– Товарищ полковник!

– Я пятнадцать лет товарищ полковник! Не упрямься. Ну, куда её ещё девать? Она у штабных не прижилась, теперь к нам прислали, чтобы вакансию заполнить, а то ведь сократят. У нас же сокращение грядёт! Бери-бери, не сопротивляйся. А что ты против неё бастуешь? Интересная девица, ноги до ушей, модельная внешность…

Константин Петрович понял, что полковник над ним издевается, но внешне выглядит вполне лояльно, будто бы заботится о сокращении числа преступлений на территории района.

– Товарищ полковник!

– Да что ты заладил, полковник да полковник! Не спорь, Костя! Знаешь, я тут прихворнул, так что поедешь вместо меня на заслушивание.

В этом месте Батанову стало реально плохо. Значит, просьба о переводе смешной девицы в угонную группу была всего лишь прелюдией. Более тяжеловесная информация поступила позже. На заслушивание ездят исключительно начальники отделов. Болезни, отпуск и даже развод с женой во внимание не принимаются и уважительными причинами не считаются. Из отпуска вызывают, с больничной постели поднимают, с женой приходится мириться. Некоторые после заслушивания про развод забывают. Так и остаются семейными до конца своих дней. Батанов потёр правую сторону груди.

– Сердце – в левой стороне, – вежливо подсказал начальник отдела.

– Александр Николаевич! – почти взвыл Батанов.

– Да, не забудь подготовиться к заслушиванию. Документы у секретаря. Свободен!

Александр Николаевич, не глядя на Батанова, набросил шинель и выскользнул из кабинета. И поминай, как звали. Константин Петрович потёр левую сторону груди. Точно – сердце в левой стороне. Забыл, где оно находится. Ничего, в управлении заставят вспомнить про все органы. После заслушивания можно будет по памяти пересчитать все косточки, включая тридцать две на одной кисти. И ведь каждая имеет своё название. Батанов чертыхнулся, вспомнив, что ему почти насильно добавили в группу по борьбе с угонами ещё одного оперативника. Точнее – оперативницу, ту самую, что свалилась утром на дорожке перед крыльцом. Константин Петрович вздохнул и побрёл на второй этаж. Перед глазами рисовались картины, написанные кистью клиента психиатрической больницы. Батанов ездил туда не так давно по оперативным делам. Доктор продемонстрировал ему шедевры изящной живописи. После той экскурсии Батанова три дня мутило. И сейчас замутило, как будто он снова попал на выставку в психбольницу.

* * *

Алина Кузина осмотрела рабочую каморку. Стол, стул и табуретка. На столе – стационарный компьютер первого поколения. На стене – деревянные полки с карточками учёта. На подоконнике чайник и пустая чашка. Негусто. В скучном и сером пространстве от тоски быстро взвоешь. Алина вздохнула. Всё идёт наперекосяк. Жизнь явно не удалась. Скоро Новый год. Город погрузился в праздничную суету. Магазины и бутики зазывают яркими огнями, предлагая ненужные товары втридорога; повсюду лезут в глаза нарядные пакеты, коробки, яркие ленточки, фольга, мишура. Люди выглядят, словно слегка помешанные. Бегут, спешат, задыхаются…

Алина сердито фыркнула. А у неё незадача. С кем встречать Новый год? С мамой скучно. Поели, помолчали, послушали президента и легли спать. Вот и весь Новый год. С друзьями? Так друзей нет. Ни одного. С подругами можно кофе попить, но просидеть с ними новогоднюю ночь целиком представляется абсолютно немыслимым занятием. Впрочем, можно встретить Новый год на работе. Нужно попросить, чтобы поставили в график, и всё – проблема решена. Так ведь не доверят, скажут, молодая ещё, неопытная… Нет, с таким предложением высовываться нельзя. Не поймут. Ничего не поделаешь. Ах, если бы поставили дежурить, то-то оперативники обрадовались бы. Они не любят дежурить по праздникам. Новый год для них – святое. Алина покусала губы. Не срастается. Во-первых, она простой учётчик, аналитик, во-вторых, мама обидится. У неё тоже с подружками неважно. Какие-то они обе с задвигами. Ни друзей хороших, ни подруг. Каждая сама по себе. Психологи говорят, если не скучно наедине с собой, это признак самодостаточности. Вряд ли… Отсутствие дружеских связей – скорее признак самовлюблённости. В любом случае мужчины останутся обездоленными. Женщины просидят по домам в одиночестве, все такие самодостаточные, а мужчин бросят на самотёк.

Алина засмеялась. Смех прозвучал грустно, но громко и, гулко ударившись эхом по потолку, испуганно затих. Девушка инстинктивно сжалась и подавила вздох. Нечего вздыхать. Надо работать. Счастье женщины в труде. Если на работе всё хорошо, значит, и в любви повезёт. Женщины-карьеристки на жизнь не жалуются. Мужчины, мужья, женихи – от бога, а работа, квартира и образование напрямую зависят от усилий конкретной девушки. Алина поморщилась. Пока что из вышеперечисленного есть только образование, и то полученное с маминой помощью. На работе двойственное положение. Оперативники не доверяют Алине. На задержания с собой не берут. Спрашивают только карточки учёта, а она, как библиотекарь, раздаёт их под роспись, а после собирает по кабинетам. За дверью послышались приглушённые голоса. Алина прислушалась.

– Передай это дело вон этой, ну, супераналитику!

– Кузиной, что ли?

– Ну да!

– Да от неё толку, как от козла молока…

– Она не козёл. Она – девушка. А зачем тебе её толк? Пусть бестолочь. Не нам же с этим делом возиться? Руководство спросит, где оно, мы и укажем адресок.

– Ладно, посмотрим, – пробурчал недовольный голос.

Алина похлопала глазами. Нехорошо подслушивать. Это нечестно. С другой стороны, не подслушай она, как узнала бы, что о ней говорят сотрудники отдела. Один голос принадлежал Косте Батанову, второй – Славе Дорошенко. Оба из угонной группы. Внешне их не отличить, они, как два брата-близнеца, и оба крутые, как гора Эверест в квадрате. Разумеется, Алине хотелось, чтобы в словах «угонщиков» слышались нотки восхищения красотой и умом необыкновенной девушки Алины Кузиной, но, увы, мужчины к галантности и комплиментам явно расположены не были. Они разговаривали на суровом мужском языке. И пусть. Пусть говорят. Зато ей достанется безнадёжный «глухарь». Впервые доверят важное мужское дело. Наверное, угнали иномарку какого-нибудь олигарха, вот опера и разнервничались.

Алина ещё раз осмотрелась. Почти голые стены, чайник без воды и скучный компьютер. В полиции нет Интернета. Выход в социальные Сети запрещён. Официально разрешены серверные вылазки по службам и ведомствам. Оно и правильно. Нечего зависать на чужих постах. На просторах Сети умных мыслей мало. Нынче все чужими пользуются. Никто не хочет напрягаться.

* * *

Алина потрогала ушибленную коленку. Больно. Ничего, до свадьбы заживёт. Нужно успокоиться. Тогда дело лучше пойдёт. Лейтенант Кузина уже неделю корпела над созданием картотеки ранее судимых по угонам. Карточку туда, карточку сюда…

Кузина едва успела разобрать стопку новых требований информационного центра, как в дверь постучали.

– Занята? – спросил Константин Петрович Батанов, сурово сдвигая брови.

Алина знала, что Батанов добр, как богомолец на послушании, но тщательно скрывает, считая доброту ужасной слабостью, не достойной настоящего мужчины.

«Не поздоровался, – подумала Алина, – хам он и есть хам, каким бы добреньким ни прикидывался. А ещё начальник!»

– Да, Константин Петрович. Занята.

Она аккуратно сложила стопочки карточек, края ровненькие, как по ниточке, протянутые. С операми надо построже. Иначе с землёй сровняют. Алина хмурилась и ждала, что ещё выкинет Батанов. Не поздоровался – раз. Сейчас начнёт «глазки» строить – два. С «глазками» ничего не выйдет. Пусть других поищет. Думает, если начальник, так и здороваться с личным составом незачем. Ни к чему лишние хлопоты. Ну, лень Батанову всякий раз здравия желать, кому попало. А попалась сегодня на его пути Алина Юрьевна Кузина. Учётчик и аналитик в одном лице. Неудачница и бездельница. Как считает оперсостав отдела, девушка не на своём месте. Бог с ними. Пусть, что хотят, то и думают. Это издержки коллективного сознания.

– Ты что, не в настроении? Не ушиблась? – спросил Батанов.

– Я не ушиблась. Мне не больно. Моё настроение вас не касается. Вы же по другому поводу пришли, товарищ капитан? Слушаю вас!

Кузина уставилась на Костю сверлящим взглядом. Она не узнавала себя. Такая милая девушка, с лёгкой раскосинкой в глазах, с летящей походкой – и вдруг налетела на хорошего и доброго парня в чёрном камуфляже. Батанов покраснел от негодования.

– Ты чего взъелась? Давай работай! – Он повернулся на пятках, но задержался и проговорил сквозь зубы: – Возьми в канцелярии дело. Тебе расписано.

И ушёл. Алина смотрела на дверь, мысленно пытаясь высказать всё, что она не смогла сказать вслух. Батанов не из тех, кому можно наговорить гадостей. Он начальник. Маленький, но начальник. А маленькие – они хуже больших. Навредят так, что всю жизнь будешь изжогой мучиться. Кузина погрозила двери кулаком, помахала руками, разгоняя злость, и побрела в канцелярию. Там её ожидала ещё худшая напасть. Недаром говорят, хочешь нажить врагов – иди к женщинам.

* * *

В канцелярии Алину не любили, её там вообще с трудом переваривали. Когда она приходила за документами, коллектив канцелярии в полном составе вставал с рабочих мест и уходил в запойное чаепитие. Женщины пили чай с удовольствием, сладострастно причмокивая и шурша фантиками, и искоса, но нагло поглядывали на Алину, давая понять, что она пришла не вовремя. Кузина крутилась, как уж на сковороде, роясь в регистрационном журнале и делая вид, что ничего не происходит. Покопавшись с четверть часа в бумагах, лежащих на барьере, она уходила с пустыми руками.

На сей раз опасения оказались напрасными. Женщины несказанно обрадовались, увидев Алину, и, разом отставив чашки, всем коллективом бросились к барьеру, разделявшему оперативный состав и канцелярский люд на две половины. Хотя, бывало, эти половины сближались, что случалось чрезвычайно редко. Всего два раза в год. Десятого ноября и Восьмого марта. В День полиции и День женской солидарности против всего человечества. Алина никак не могла понять, против чего решили солидаризироваться женщины всей страны, пока не догадалась, что они объединяются ровно на один день против мужского шовинизма, впрочем, не отдавая себе в этом отчёта. Все остальные дни года канцелярия и оперативная составляющая отдела пребывали в состоянии холодной войны с изредка перемежающимися мирными передышками.

– А-а, Кузина! А мы тебя ждём! – радостно вскричала самая старшая из женщин канцелярии.

Крикунью звали Марья Петровна. Пегого цвета, неопределённого возраста; то ли ей за семьдесят, то ли за сорок. Раз на раз не приходится. Сегодня Кузиной повезло. Марья Петровна выглядела сорокалетней, симпатичной и с кудряшками.

– Здравствуйте! – улыбнулась Алина, понимая, что совершает ошибку.

Не нужно было улыбаться. Это ни к чему. Лишнее это. Она здесь чужая. Здесь трудно прижиться. Надо ждать, пока всё здесь станет своим. И эта ужасная Марья Петровна, и не менее ужасный Батанов, и все-все-все. А пока они выглядят на одно лицо. Что поделать – режим секретности.

– Вот, держи! – торжествующим тоном произнесла Марья Петровна. – А тут распишись.

Алина, не глядя, подмахнула подпись.

– Благодарю, – сухо сказала она, стараясь не смотреть в глаза Марье Петровне, но та норовила уловить взгляд девушки.

– Если не поймаешь – уволят!

Алина не обернулась. Она знала, что так и будет. Ей поручили дело, чтобы был повод для дисциплинарного взыскания. Кузина давно знала, что говорят у неё за спиной; дескать, занимает чужое место, инициативу не проявляет, службой не интересуется. Уходит домой ровно в шесть, как будто в канцелярии работает. Алина злилась, но ничего не могла сделать. Она пыталась понять, чем занимаются мужчины, с чего начинают рабочий день, чем заканчивают, но ничего не поняла, а наблюдения за мужским поведением завели её в тупик. Так и просиживала Кузина целыми днями в своём закутке, стараясь определить для себя, что же ей нужно в этой жизни. Больше всего Алину злило, что оперативники не замечают её дивную красоту. Она ведь красавица. Так почему они даже не пытаются добиться её расположения? Вопрос…

* * *

В детстве Алина посещала кружок танцев и всегда была уверена, что красиво ходит. Не так, как все. Вот и сейчас Кузина вышагивала по коридору, как учили на уроках танцев, пребывая в уверенности, что идёт красиво, как по подиуму. Со стороны всё выглядело иначе: стараясь быстрее добраться до кабинета, Алина как цапля, выкидывала поочередно ноги. Вообще-то Кузиной было страшно. Она точно знала, что не справится с заданием. И никто с ним не справится. Оно и мужчинам не по плечу. Алина чуть не заплакала по дороге, но потом спохватилась. Только этого не хватало. Все ждут, когда она расхнычется и станет жаловаться на судьбу. Не дождётесь! Кузина резко свернула направо. В углу, за железной дверью, находился кабинет Константина Петровича Батанова. У него секретная работа, ему положена отдельная дверь. Здесь всё строго. Сигнализация, барьеры, вертушки.

Алина с трудом пробралась через металлические прутья, хотя они выглядели мирными и безопасными. Постовой подмигнул, мол, проходи-проходи, мы не кусаемся. Алина подтянулась и стала ещё выше. Постучала, потом дернула на себя тяжёлую дверь, но та не поддалась. Кузина немного поборолась с неповоротливым чудовищем, но бесполезно: дверь оказалась сильнее. Кругом тишина, ни звука, ни шороха. Как на том свете. Вдруг кто-то рывком рванул дверь на себя, и Алина тяжело ввалилась в кабинет Батанова. Кузина густо покраснела. Напрасно боролась с тяжёлым металлом. Дверь открывалась легко и в противоположную сторону. В небольшом помещении стоял густой запах табачного дыма, казалось, здесь только что курил косой десяток прожжённых курильщиков. Но это был обман. Здесь курили когда-то давно, много и в затяжку. Сейчас закон никто не нарушает, но запах стоит крепко, как основной жилец и старый постоялец.

В кабинете полумрак. В низком кресле прикорнул немолодой мужчина. Один глаз полуоткрыт, второй спрятался: то ли спит, то ли притворяется. Костян сидел в начальническом кресле с высокой спинкой. На стене портрет президента в морской фуражке. Стены синие. Стильно выглядит. Недавно вошли в моду чёрно-синие тона.

– Константин Петрович, а что я должна с этим делать?

И Алина подала ему на вытянутых руках пухлый том в обложке коричневого цвета.

Оперсостав обращается к маленькому начальнику по имени, и только одна Кузина обязана называть его по имени и отчеству.

– В смысле? – удивился Батанов.

От Алины не укрылось, что его удивление было притворным.

– В смысле – с делом. Вот с этим. – Она мотнула головой, демонстрируя коричневую папочку.

– Работай! Работать надо. И смыслы сами найдут тебя, – глубокомысленно изрёк Батанов и повернулся к мужчине, сидящему в кресле.

– Слышь, Степаныч, какие опера нынче пошли: спрашивают, что им делать, какие-то смыслы ищут, – ухмыльнулся Батанов и подмигнул Степанычу.

– А где опера? Эта, что ли, – опера? Это целая опера, а не опера. Костя, так это она теперь будет угоны раскрывать? С такой далеко пойдёшь, если полиция не остановит. Тебя с должности турнут, если ты на угоны таких оперов ставить будешь!

Алина со злостью посмотрела на Степаныча. Кто этот человек, что ему надо? Не стесняясь, хамит в лицо девушке. Женщине. Хотя, как говорит Батанов, в полиции нет женщин и девушек, есть только сотрудники.

– Степаныч, так это ж не опер. Она – оперэсса! – заявил Батанов, явно глумясь над Алиной.

Она стояла чуть поодаль от мужчин с папкой на вытянутых руках. От обиды что-то дрогнуло в ней и из папки посыпались неподшитые листы бумаги. Алина бросилась поднимать рассыпавшееся в прах дело. Батанов и Степаныч молча наблюдали. Во время унизительной сцены раздался оглушительный звонок. Мощный аппарат сотрясался от трезвона. Батанов выдержал паузу и осторожно снял трубку:

– Батанов.

Алина собрала бумаги и выпрямилась. Внутри ярким пламенем горела обида. Слёзы собрались у края век, словно размышляя, вылиться потоком или немного подождать. Подождать. Немного. Алина загнала слёзы поглубже и подальше. Нельзя, чтобы мужчины увидели, как она плачет.

– Степаныч, ты посиди тут, а я в дежурку сбегаю. Там проверяющие нагрянули!

Батанов исчез, забыв о существовании Алины Кузиной. Она постояла, недоумевая, что ей делать дальше: выйти или дождаться Батанова, затем повернулась к выходу. На пороге запнулась и резко обернулась.

– Степаныч! Так что же мне делать с этим? – воскликнула она, вкладывая в слова как можно больше нежности и отчаяния одновременно, рассчитывая растопить этим коктейлем суровое мужское сердце.

– Кому Степаныч, а кому Виктор Степанович! – отрезал обладатель сурового сердца.

– Виктор Степанович, ну, подскажите! Что, вам жалко, да? – заныла Алина, полагаясь на интуицию.

В эту минуту ей казалось, что именно этот мужчина одним словом способен разрешить все её проблемы. Он с виду невзрачный, смешной, но Батанов перед ним заискивает.

– Девушка, а скажите мне вот что. – Степаныч прищурился. – Зачем вы в уголовный розыск нанялись?

Алина поняла, что Степаныч ёрничает. В уголовный розыск не берут по найму. Алину Кузину прислали по разнарядке из ведомственного университета. Она не одна такая. Всего по районам разбросали двадцать девчонок. Сколько на курсе было, столько и распределили по отделам. У кого была волосатая лапа, тех взяли в главки и управления, у кого не было – тех в отделы, в отделы, в отделы. Землю месить. Так шутили преподаватели в университете. Впрочем, сначала Кузину отправили на штабную работу и в другой отдел. Но там она не прижилась. Теперь в оперативники зачислили. А что делать – не сказали.

– А что не так? – парировала Алина.

– Да всё не так, – вздохнул Степаныч, – могла бы на подиуме выступать. Ноги за деньги показывать. Нынче много желающих посмотреть на такую красоту. Ногатую…

– На подиуме свои звёзды, им и без меня тесно, – отшутилась Кузина и подошла поближе к Степанычу.

Тот поспешно отодвинулся вместе с креслом, не вставая с него.

– Ну, ладно, ладно, – примирительно улыбнулся Степаныч, – тебе поручили дело, ты и занимайся им. Ты теперь – оперуполномоченная!

– Да уж, – поникла Алина.

– Упала намоченная, – заржал Виктор Степанович.

– Упала утром, ещё подумала – не к добру, – согласилась Кузина.

– А ты вот что сделай: напиши рапорт своей рукой, дескать, выделите мне в помощь наружные силы, и подпиши у начальства бумагу. Они тебе выделят подсобную силу. Правда, перед Новым годом с постами сложно, но вдруг повезёт.

– А можно обойтись без него? – с надеждой в голосе спросила Алина.

Она не могла представить, каким образом подпишет у начальства разрешение на выделение наружного наблюдения. Этим делом занимаются мужчины. Они знают, куда направить пост, как с ним работать, а она – нет. Алина Юрьевна Кузина ещё многого не знает.

– Не-а, – простодушно осклабился Степаныч, – тебе не справиться без подсобной силы. Знаешь, как раньше их называли?

Алина молчала. Она не знала. На лекциях по оперативно-розыскной деятельности она смотрела в окно и мечтала о предстоящей любви. В голове витали романтические грёзы. Тогда казалось, что всегда будет так: лекции, преподаватели, конспекты и рефераты, но не бывает ничего вечного на земле. Романтика закончилась. Не прошло и года, как Алина Кузина столкнулась с суровой действительностью в лице Степаныча и Костяна.

– Не знаю, – протянула она. В голосе прозвучало сожаление.

Напрасно она обратилась к этому старикану. У него же на лице написано, что он из ума выжил. Нужно было подумать самой. Может, чего-нибудь и сообразила бы.

– Их называли просто – Николай Николаевич. НН. Это же так просто! А ты не знала? Эх!

В этом «эх!» слышалось много чего: и сожаление о прошедшей жизни, и воспоминания о погонях, схватках и поединках. Степаныч крепко задумался. Наверное, погрузился в боевое прошлое. Вновь наступила тишина. С улицы неслись неясные звуки: где-то далеко то ли пели, то ли ругались.

– Иди-иди, девушка, напиши рапорт, доложи по инстанции, да и ноги в руки, сбегай к руководству, чтобы даром время не тратить. А то будет твой рапорт кваситься в канцелярии месяца два. Время дорого! А ты его теряешь. Упустишь – потом не наверстаешь. Руководство – тоже люди. Они ж не звери. Подпишут.

Кисло улыбнувшись, Алина вышла из кабинета. Степаныч явно хочет подвести её под монастырь. Такие документы подписывают только начальники. Оперативники не имеют права входить в кабинеты высокопоставленных руководителей. С другой стороны, он так искренне советовал, разговаривал, как с родной дочерью. Рапорт ещё нужно составить, да так, чтобы в нём было законное обоснование. У кого бы спросить, как этот рапорт пишется? В канцелярии, может, и подскажут, но нарочно запутают. В этом мире каждый за себя. Здесь не задают вопросов. Ответы ищут сами, и каждый по одиночке. Служба такая.

* * *

В каморке было прохладно. Алина поёжилась. Зябко или знобит – непонятно. В любом случае болезнь не прокатит. Поболеть не позволят. Ни руководство, ни обстоятельства. После болезни сразу отправят в распоряжение кадров. И тогда прощай, работа и карьера. Пока найдёшь новую работу, то да сё, мама с ума сойдёт. Она подошла к зеркалу. Смотрела и не узнавала себя. Она или не она? Не смотрит ли на неё какая-нибудь самозванка? Да, в зеркале она, это её отражение, просто Алина сегодня немного другая.

Кузина любила себя. Ей с детства нравилось наблюдать за волшебными превращениями: вот выросла на пять сантиметров, на десять; позже начались гормональные изменения, организм ломался, но Алине повезло. У неё всё изменилось в лучшую сторону. Из угловатого, но милого подростка она превратилась в изящную девушку с плавными движениями, и хотя лицо было немного удлинённым, но без острых скул. Алина часто смотрела на себя в зеркало. По ту сторону она видела незнакомку, немного странную, но удивительную, абсолютно непохожую на других девушек. Однажды у Алины произошел разговор с матерью – серьёзный и довольно неприятный. Мама как-то сказала, глядя на дочь:

– Ну, кто тебя возьмёт замуж с такими длинными ногами? Ты же не модель! Такая правильная, чистая. Боюсь я за тебя. Мужчинам нравятся страстные, темпераментные женщины, чтобы переспать разок-другой, и всё сразу забыть, выкинуть из головы. Или дурнушки, страшненькие, чтобы не изменяла.

– А на каких женщинах мужчины женятся, мама?

Алина смотрела на свои ноги и думала, чем они могут помешать замужеству?

– Мужчины женятся на страшненьких! – с горячностью уверяла мать. – Красивая жена – чужая жена!

Обе синхронно вздохнули. Алина вспоминала, что выросла безотцовщиной, а мать в миллионный раз наткнулась на мысль, что на ней так никто и не женился. Женское счастье обошло её стороной. Впрочем, вдвоём с Алиной они неплохо жили. Вполне обеспеченно. Алина хорошо училась – и в школе, и в университете; а недавно на работу устроилась. Мама была уверена, что дочь у неё получилась что надо: видная девушка, грамотная, способная. Не гений, но и не дурочка. Если кто полюбит, не пожалеет. На том разговор и закончился.

Алина вздохнула и отошла от зеркала. Придётся искать решение. Ведь выхода нет, никакого. Кузина сжала кулачки и заставила себя сесть за компьютер. В безвыходной ситуации нужно всё делать поэтапно. Сначала сесть за компьютер, пощёлкать клавиатурой и для начала составить хоты бы черновик рапорта. Потом можно сходить к Батанову, вдруг он сжалится и поправит текст? Он ведь должен подписать первым. Без его подписи рапорт считается недействительным. Алина повеселела. Где-то далеко, в кромешной тьме, забрезжил тусклый свет. И она с самозабвением застучала по клавиатуре, как по боевому барабану.

* * *

В предновогодье Степаныч зачастил в отдел. Ему нравилось опекать Алину, а она пыталась использовать его участие, чтобы наладить отношения с Батановым и оперсоставом в целом. И ничегошеньки у неё не получалось, хотя в присутствии Степаныча Константин Петрович вёл себя по-мужски, был корректен, не хамил и не подтрунивал над Алиной.

– До Нового года осталось три дня. Кузина, ты справишься? – сказал Батанов, размашисто расписываясь на рапорте.

Алина посмотрела в окно. Пожелтевший пластик, мутный вид, серое небо. Она почувствовала тошноту. Уже ничего не хотелось. Ни карьеры, ни будущего. Умеют мужчины испортить настроение перед Новым годом!

– Да справится она, Костян, справится! – пробасил Степаныч, катаясь в кресле по кабинету. Ему нравилось ездить в офисном кресле взад-вперёд, в его молодости не было таких. Степаныч с лихвой навёрстывал упущенные возможности.

– Степаныч! – поморщился Батанов.

Константин Петрович заметно волновался. Ему всё меньше и меньше нравилась затея Дорошенко. Хотели, как лучше, а получается по-свински. Хотели подставить Кузину, чтобы её убрали с должности оперативника. По угонам работать некому, но и она не работник. С ней одни сложности. Знать бы, где упадёшь… В целом идея была неплохая, но в реальности всё складывается непросто. А если они сами подставятся? Всякое в жизни бывает.

– А чего сразу – Степаныч? Я вижу, что девушка старается, бегает туда-сюда, как волчок, а вдруг всё срастётся?

– Вдруг-вдруг, – продолжал кривиться Батанов, – а если не срастётся – мне секир-башку сделают.

– Да кому надо, – отмахнулся Степаныч, – все Новым годом заняты. Не до тебя будет.

Алина стояла в центре кабинета, мысленно удивляясь, как могут мужчины обсуждать её недостатки при ней? И всё-таки это так, они старательно и подробно обсуждают её, сладострастно обсасывая девичьи косточки, совершенно не замечая присутствия обсуждаемой.

– Я пойду, что ли, Константин Петрович? – сказала она, прерывая мужчин.

– Иди, Кузина, иди, работай!

На лице Батанова отразились такие нечеловеческие страдания, просто какое-то исполинское напряжение. У Алины сжалось сердце от жалости. Что же он так мучается-то из-за пустяков? Кузина впервые осознала, что карьера в жизни отдельно взятой женщины – цель абсолютно второстепенная. Это она ещё вчера сообразила, когда до Нового года оставалось целых четыре дня. Сегодня их уже три. Как быстро улетает время! Оно бежит и бежит стремглав, совсем забыв о людях, отставших от него. Сегодня Алина почувствовала, что не просто отстала от времени – она плетётся за ним по обочине. И вроде бы все совпадает с её мыслью, что карьера не главное, что всё забудется, и уж точно всё пройдёт, но нет, ничего не проходит даром. За всё нужно платить. Да ещё и доплату требуют.

Закрыв за собой дверь, Алина вспомнила, что не спросила Батанова, как быть с подписанным рапортом и что делать дальше. Возвращаться в кабинет начальника не хотелось. Алина представила две ухмыляющиеся мужские физиономии и содрогнулась от отвращения. В каморке, сидя за столом, Кузина долго вчитывалась в текст рапорта, пытаясь найти разгадку. Головоломка была ещё та. Нужно было сообразить, у кого первого подписать важный документ, чтобы получить желаемый пост.

Угонщики тем временем благополучно чистили район за районом. Сводки пестрели происшествиями, в которых перечислялись уникальные иномарки, угнанные вместе с дорогостоящей сигнализацией. Разнообразные телефоны руководства отдела буквально разрывались от трезвонов, прозвонов и дозвонов. Звонили сверху, снизу и даже из середины, требуя срочно разыскать, найти, подогнать, вернуть, конфисковать, чтобы хоть разочек взглянуть на ненаглядную игрушку. Руководство разводило руками и называло пароль «Кузина!». В течение суток Алина стала восходящей звездой отдела. Владельцы угнанных автомашин охотились за ней, вызванивали её через дежурную часть, поджидали у входа в отдел, вычисляли.

Кузина поменяла стиль, причёску, стала одеваться, как продавец галантерейного магазина. Не помогло. Её срисовывали по длине ног. Кто-то распустил слух, что у Кузиной ноги длиннее, чем у победившей красотки на конкурсе «Мисс Россия». Нечаянная «звёздность» не радовала, наоборот, пугала. Алина вздрагивала от любого шороха. Хотелось домой, под одеяло, свернуться бы в клубочек и сделать вид, что тебя не существует. Но путь домой был закрыт. Там мама. Она ведь спросит, почему дочь явилась домой в середине рабочего дня. И начнётся! Вновь зашумят старые песни о главном. Зачем пришла, почему не подумала раньше, где были мозги, куда смотрели глаза, на кого надеялась, лучше бы я тебя не рожала… В этом месте Алина выпускала на свободу две слезы. Не больше. На третьей останавливалась. Иначе польётся бурный поток, и его уже ничем не остановишь.

И вдруг её озарило. Ещё можно всё обыграть. Батанов подписал рапорт и отдал ей в руки, надеясь, что Кузину не пропустят в главное здание управления, мол, глупая девушка останется с носом. И Степаныч на это рассчитывает. Он вроде бы опекает, а сам хочет насладиться позором Алины. Нет. Ничего у них не получится. Это нечестно! Батанов и Степаныч просчитались. Алина Кузина перехитрит всех. Она шмыгнула носом. Нужно поехать к начальнику самого главного управления. Главнее есть только в Москве. Если не пропустят к нему, то у Кузиной будет основание свалить вину на безжалостную бюрократическую машину: дескать, ездила, сидела в приёмной, пережидала очередь, а начальник управления меня не принял. Не посчитал нужным. И тогда часть беды можно будет перенести на следующий год. Какой там грядёт? Козла? Вот на козла и забьём.

* * *

Алина сорвалась с места и уже через пятнадцать минут в полупустом троллейбусе приближалась к серому зданию, где находилось управление. Кузина ни на что не надеялась. За время работы она ни разу не бывала в главном корпусе. Зато наслышалась, сколько инфарктов нажили служивые люди, дожидавшиеся приёма. Кузина не собиралась наживать сердечную болезнь от издержек службы. Если уж заболит сердце, то от любви – настоящей; а не от той, что в кино показывают, а от другой, космической, заоблачной. Окутанная романтическими мыслями, Кузина благополучно миновала пост охраны, пробежала по двору и взлетела по ступеням лестницы, ведущей прямо в ад, как ей казалось в эту минуту. И опять-таки она отнеслась к экскурсии в мрачные сени легкомысленно, не причисляя себя к важным лицам.

Секретарь главного начальника долго мусолила рапорт, то подносила к очкам, то отводила руку с бумажкой к окну, одновременно кося подозрительным глазом на ноги Кузиной. Алина инстинктивно собрала пятки вместе, чтобы выглядеть более воинственной. Она не знала, что ещё нужно сделать, чтобы понравиться, но, видимо, сделала то, что надо. Секретарь повлажнела глазами и сквозь зубы буркнула:

– Присаживайтесь!

Алина поблагодарила и уселась в дальнем углу, чтобы не раздражать сердитую женщину. А то передумает и прогонит. В приёмной было много народу, мужчины и женщины сидели не в разнобой, а кучно, словно специально подобрались в компании по половому признаку. Алина оказалась в центре внимания, хоть и сидела поодаль. Она внесла диссонанс в группы ожидающих аутодафе. И сама приготовилась к страшному действу.

Время тянулось медленно. Никто его не подгонял – все хотели, чтобы оно остановилось. Ожидающие сидели тихо. Иногда дверь тихонько открывалась, из неё угрём выскальзывал очередной человек, непременно красный и потный, и, ни на кого не глядя, исчезал из приёмной, на ходу вытирая испарину со лба. Алина неожиданно для себя скуксилась. Железная уверенность, что время всё стерпит, не выдержала проверки. Попытка выйти из сложной ситуации оказалась неудачной шуткой. Она уже хотела уйти, но, посмотрев в сторону сердитой женщины за столом, ещё плотнее вжалась в кресло. Глаза перебегали с предмета на предмет, вскоре им наскучило однообразие, и Алина незаметно для себя задремала. Ей приснилась другая жизнь. Она идёт по нарядным предновогодним улицам и мечтает о любви. Больше не нужно напрягаться, думать о служебных неурядицах, бежать наперегонки с судьбой навстречу неприятностям. Она свободна! Скоро Новый год. Нужно успеть выбрать красивое платье, чтобы достойно встретить грядущие перемены. Впереди сияющее счастье! Оно близко, стоит лишь протянуть руку…

– Кузина!

Алина вздрогнула и открыла глаза. Перед ней стояла пылающая гневом женщина с рапортом в руках. Кудрявая чёлка на лбу и бумага сотрясались в такт от внутренних клокотаний.

«Эк её разбирает», – подумала Алина, вскакивая с насиженного места.

– Заходите!

В приёмной никого не было. На стенных часах – девять вечера. Приём явно затянулся.

Алина прошла в полуоткрытую дверь, не чувствуя ног, плавая в ощущении предстоящего обморока.

– Проходите! – негромко, но властно повелел чей-то голос издалека.

Алина пригляделась. За столом сидел вполне симпатичный мужчина, не старый, но и не молодой. Не злой, но и не добрый. Неопределённый какой-то. Серединка на половинке.

– Что у вас? – спросил мужчина, с любопытством глядя на Алину.

– Вот это у меня тут рапорт, – пролепетала Алина и положила бумагу на стол.

– Рапорт уже у меня, а у вас в руках ваша аттестация. Из управления кадров принесли, – вежливо-бесстрастно пояснил мужчина.

– А-а, – сказала Алина, ничего не поняв из сказанного. Помолчала и добавила: – А-а!

Мужчина иронически поджал губы. Алина побелела от ужаса. В организме произошли странные изменения. Язык онемел, челюсти стали тяжёлыми, словно в них залили цемент. И вообще она вся как-то зацементировалась от страха и ужаса.

– Почему именно вам поручили дело? – спросил мужчина, надевая очки в золотой оправе. – И почему не приехал сам Батанов?

– А он на задержании! – выпалила Алина и снова онемела.

– Да-да, мне говорили. – Он кивнул, посмотрел на неё и улыбнулся. – Да вы присаживайтесь. Успокойтесь. Объясните ситуацию.

Алина смотрела на него белыми глазами и осознавала, что подробностей дела не помнит. И самого дела не помнит. Всё вылетело из головы. Имена, фамилии, адреса, даты. Да, она прочитала сводку, да, ознакомилась с делом, но в голове ничего не осталось. В памяти не задержалось ни одного эпизода преступной деятельности группы угонщиков.

– Так, понятно! Будем молчать?

Странный вопрос. Как она может говорить, если у неё отнялся язык.

– Игорь Иванович, пост наблюдения необходим для задержания особо опасной группы. Батанов выделил мне в помощь сотрудников отдела и транспорт. Горюче-смазочные материалы получены в достаточном объёме.

Алина содрогнулась. Откуда взялись эти горюче-смазочные материалы? Она никогда не слышала о них. В помощь ей никого не выделили. Она вспомнила ухмыляющуюся физиономию Степаныча и вздрогнула. Хорошо, что отчество начальника управления не перепутала.

– Что ж, неплохо, неплохо, главное, что ГСМ в достаточном объёме, – сказал Игорь Иванович, – но моей подписи недостаточно. Нужно ещё подписать в наружной службе. А у них сейчас аврал. Сами понимаете, Новый год на носу. Поезжайте туда, а я позвоню. Иначе вас не пропустят. И тогда у вас тоже будет аврал.

– Слушаюсь! – по-военному коротко вырвалось у Алины.

От чрезмерного усердия Кузина свела пятки. Послышался глухой стук. Алина покраснела. Совсем зарапортовалась. Игорь Иванович мягко улыбнулся. Алина поморгала в ответ и выскользнула из кабинета начальника. Она помчалась к выходу, не обращая внимания на женщину у окна, впрочем, не преминув посмотреть на себя в зеркало. Отражение не радовало. На Алину смотрело слегка растрёпанное и взъерошенное нечто, мало похожее на красивую девушку. Вспомнился улыбчивый Игорь Иванович. Почему все выскакивают от него, словно побывали в преисподней? Ведь он вполне симпатичный мужчина. И улыбка у него добрая. Через минуту Кузина уже догоняла убегавший троллейбус.

* * *

Поздний вечер. Пустая приёмная. У окна привычная женщина. Алина положила документы на стол. Присела в дальний угол и задумалась. У этой женщины такая же чёлка, тот же майкап. Кажется, это двойник той, у окна, с кудряшками. Наверное, они сёстры-близняшки. Почему они такие сердитые? Их кто-то обидел? Может, из окна дует? Алина зябко поёжилась. Сквозняк. На улице конец декабря. Безжалостное время распределилось по минутам. Кажется, оно чётко отстукивает прощальную мелодию. Седьмая нота повисла на нуле. Алина обречённо бродила взглядом по потолку. Пересчитала все трещинки и выбоинки, но сбилась со счёта и принялась считать заново.

– Кузина!

Алина вздрогнула, словно услышала фамилию незнакомого человека. Если посидеть с недельку в приёмных, забудешь не только свою фамилию, но и имя с отчеством.

– Входите!

Алина робко протиснулась в просторную дверь. Она уже плохо соображала, но всё-таки подумала, что к ночи любые ворота покажутся калиткой.

– Что у вас? – спросил хмурый человек за столом.

– Вот. Документы. Я от Игоря Ивановича. Он должен был вам звонить.

Алина жалобно смотрела в глаза портрету на стене, не понимая, кто на нём изображён. И не президент, и не министр. Их бы она сразу узнала.

– Никто мне не звонил! Нет, нет и нет! – решительно сказал человек за столом, читая рапорт. – Нет возможности. Я сам позвоню Игорю Иванычу.

Мужчина решительно снял трубку. Алина испуганно вздрогнула. Ей захотелось превратиться в маленькую серую мышку, чтобы слиться с сереющими вечерними сумерками. Тень от лампы старинного образца скрывала лицо мужчины, но Алина ясно видела крючковатый нос и набрякшие веки. Она мысленно ругала себя за самонадеянность. Не нужно было соваться в эти мужские игры.

– Да, Игорь Иваныч, приветствую. Да, симпатичная такая девица. Сидит, смотрит на меня и дрожит от страха. Да что вы говорите? Как пять минут назад?

Мужчина посмотрел на часы. Перегнулся через тень от лампы, зажал трубку и спросил, не скрывая удивления, смешанного с некоторым восхищением: «Вы когда уехали из управления?»

– Давно, – пробормотала Алина.

Ей казалось, что прошла вечность.

– Да? А Иваныч говорит, что пять минут назад вы были у него. Ну и скорость у вас! Быстро бегаете.

Алина опустила голову. Всё перемешалось. Время уплотнилось. Казалось, она ехала полтора часа, а выходит, что летела на космическом корабле. И в приёмной сидела недолго. Плотность времени больше пугала, чем радовала. Лучше бы задержалась чуть-чуть, чтобы отодвинуть грядущие события на неопределённый срок.

– Да подпишу, подпишу, Иваныч! Дело важное. Понимаю. С наступающим!

Мужчина положил трубку и сказал обрадованной Алине: «Подарок тебе на Новый год. За скорость. За пять минут примчалась. Давно я таких не встречал. Смотри не подведи!»

– Не подведу! Не подведу! – крикнула Алина и, прижав драгоценный документ к груди, побежала к выходу. Ей казалось, что она бежит красиво, как в кино, но изумлённый мужчина лишь покачал головой, когда Алина зацепилась курткой за ручку двери. Немного подергав край куртки, Алина освободилась и полетела дальше. Она спешила. Теперь ей хотелось совершить что-то важное и большое. Она уже забыла, что карьера для женщины – второстепенная цель. Кузина успела зарегистрировать рапорт в канцелярии, вернулась в приёмную и попрощалась с женщиной у окна, при внимательном рассмотрении оказавшейся вполне миловидной особой не только внешне, но и внутренне. Алина отметила, что и улыбка у неё доброжелательная. И в троллейбусе было тепло и уютно. Пассажиры, нагружённые новогодними пакетами, выглядели добропорядочными гражданами.

«Какая-то прямо рождественская сказка, – подумала Алина, – ещё утром я видела жизнь в чёрном цвете, а к вечеру мир стал добрым и улыбчивым. Разве такое возможно?»

Алина мысленно торжествовала. Она одержала первую победу. Впрочем, первые завоевания достались трудно, пришлось немного помучиться, зато есть чем гордиться. Она посмотрела в окошко, поправила чёлку, полюбовалась собой и вдруг похолодела от ужаса. А что дальше? Дальше-то что?

* * *

Утро следующего дня оказалось ещё хуже предыдущего. Алина с трудом просочилась мимо караула из трёх мужчин, стоявших у входа в отдел. Это были жертвы преступлений. У них угнали любимые игрушки накануне Нового года, именно в то время, когда нужно перемещаться по городу с удвоенной скоростью, чтобы успеть завершить дела в старом году. Неприкрытое страдание обезобразило три уверенных мужских лица. Кузина поморщилась. Если выразить соболезнование – побьют. С них станется. Особенно выделялся один – брюнет с гордой посадкой головы. Прямая спина, накаченный торс, крутые бицепсы. Профиль мужчины просился на обложку мужского журнала, рекламирующего нижнее бельё для геев. Алина согнулась в три погибели, изображая из себя мышку-норушку, и проскочила в отдел незамеченной. Три страдающих фигуры остались торчать на крыльце.

У двери своей каморки Алину ожидала новая напасть, на полу лежала какашка. Самая настоящая. Кузину затошнило. Это же издевательство! Садизм в чистом виде. Она присела на корточки и вдруг поняла: что-то здесь не так. Ах да, от какашки не исходит запаха, хотя вид она имеет совершенно гнусный. Алина немножко подумала, затем взяла какашку в руки. Да это же игрушка! Пошлая, но смешная, из дорогой пластмассы. Товарищи офицеры изволили пошутить. Она мысленно перебрала всех, с кем имела честь служить в одном отделе, но ни один сотрудник не тянул на инициатора глупой шутки. Алина ещё долго бы сидела с пластмассовой какашкой в руке, но в конце коридора послышались шаги. Она вскочила и юркнула в каморку. Посмотрев на своё отражение в зеркале, усмехнулась. Это нечестно! Хотела ловить преступников, лови, но не плачь. Не – переведись в другую службу, только не доводи людей до греха. Кто же додумался до такой шутки? Получается, некто сходил в магазин приколов и, выбрав там кусок пластмассового дерьма, подбросил Кузиной под дверь. Как к этому отнестись? Сделать вид, что не заметила? Положить на стол Батанову? Она ведь в его группе числится. Отдать в канцелярию? Нет, ни один из вариантов не подходит. Мужчины невзлюбили её, теперь будут изводить любыми средствами, лишь бы избавиться от раздражающего фактора их сложной мужской жизни.

Алина зажмурилась. Почему всегда всё в чёрном цвете? А вдруг кто-то из оперов таким способом пытается за ней ухаживать? Кузина похлопала глазами. Вряд ли… Вряд ли кто-то станет ухаживать за девушкой столь нелепейшим образом. Нужно что-то предпринять, но что? Совершенно точно, оставлять это дело нельзя. Ему надо дать ход. Если не зафиксировать факт, в следующий раз подбросят гранату. В уголовном розыске как в уголовном розыске. Служба приравнивается к военным действиям.

* * *

Константин Петрович Батанов проводил совещание. Он был хмур и озабочен. Серея лицом, оглядывал одним глазом оперсостав, второй был устремлён на телефонный аппарат образца Первой мировой войны. С него поступали звонки от вышестоящих лиц, требующих незамедлительного и невозможного. Сегодня аппарат был молчалив и скрытен. Батанову поминутно становилось плохо от его подозрительного молчания. Лучше бы все звонили и ругались, хоть бы ясность была какая-то.

– А где Степаныч?

– Придёт к двенадцати. Он же у нас свободный художник, – засмеялся один из оперов.

– Не художник, а фрилансер. Степаныч живёт по законам джунглей, – развеселился его сосед.

– Отставить! – рявкнул Батанов. – В гробу я видел этого Степаныча! И в белых тапочках. Это он спровоцировал нашу аналитичку и отправил её к Игорь Иванычу с рапортом.

– О-о-о-о-о! – дружно заржали опера. – И что сделал Иваныч с нашей аналитичкой? Расчленил на анализы?

– Отставить! – сурово сдвинул брови Батанов. – Случилось страшное и непоправимое горе. Игорь Иваныч подписал рапорт Кузиной, но это ещё не всё. – Батанов выдержал многозначительную паузу. – Аналитичке подписали рапорт в наружной службе!

– Нифигасы! – хором выдохнули опера. – Не может быть!

– Может, – поник головой Батанов, – может. В наше странное время всё может быть. Сволочь он, этот Степаныч! Меня уговорил, дескать, давай подпиши ей рапорт, иначе от неё не избавишься. Мол, в управлении её в приёмную не пропустят, с порога прогонят, так как должностью не вышла по управлениям бегать, и до Иваныча она просто так не доберётся. А за самовольство получит такую взбучку, что после этого сама уволится, а мы уж как-нибудь прикроемся. А Кузина взяла и всех уделала. И как её пропустили? Ирина Александровна просмотрела, что ли…

Наступило тягостное молчание. Опера понурились.

– Ирина Александровна нюх потеряла. Меня и то не записала на приём к начальнику управления, а тут эту финтифлюшку к самому Иванычу пропустила. Во, времена настали! – прервал паузу Слава Дорошенко.

– Да уж наша Ирина Александровна «к старости слаба глазами стала…», – поддакнул Дима Воронцов, прослывший в отделе самым начитанным сотрудником. Он к месту и не к месту любил сыпать цитатами из классиков, особенно чтил Крылова, видимо, что-то роднило бывалого опера со знаменитым баснописцем.

– «Наша», – передразнил Батанов, – когда это Ирина Александровна нашей стала? Она обезьяна с чужой ветки.

– С высокой, нам туда не добраться, – польстил начальнику Слава Дорошенко.

– Мужики, что делать будем? – изрёк Батанов и обвёл взглядом насупившихся оперативников.

– Ничего! Ничего делать не будем, – загалдели мужчины, – зачем делать? Новый год на носу. Встретим Новый год, а там видно будет…

В это время раздался звонок, по обыкновению тревожный и напрягающий. Батанов осторожно, двумя пальчиками снял трубку, подержал её на весу и лишь после этого нежно прижал к уху.

– Да. Батанов. Слушаю.

Трубка гневно зарокотала. Барабанной дробью рассыпались в кабинете отголоски разъярённого баса. Оперативники молча опустили головы. Зрелище не для слабонервных. Бритые затылки с проплешинами, словно нераспустившиеся бутоны фантастических цветов-мутантов, создавали видимость причудливой композиции. Батанов с прижатой к уху трубкой, вытянувшись в кресле, молча рассматривал странные цветы, внезапно расцветшие на утреннем совещании. Начальство любит устраивать разносы в утренние часы. Бас из трубки внезапно смолк. Послышался треск, хрипы, всхлипы растревоженной связи, и вдруг наступила оглушительная тишина. Опущенные бритые затылки оперсостава, вытянувшийся почти до потолка Батанов с эбонитовой трубкой вместо дирижёрской палочки – именно такую картину увидела Кузина, влетевшая в кабинет с пластмассовой какашкой в руке.

– Вот!

Дрожащей рукой Алина положила игрушку на край стола. Батанов передёрнулся и бросил трубку на аппарат. Рычаги угрожающе клацнули.

– Что это?

– Вот! Это дерьмо.

– Что-о-о?

Опущенные затылки, словно проснувшиеся лепестки к солнцу, начали медленно подниматься, Послышались приглушённые смешки и хихиканье.

– Отставить!

Бритые затылки послушно обрушились вниз. Кузина похлопала глазами. Батанов никак не мог выйти из ступора.

– Что э-э-т-т-т-о-о-о-о?

– Дерьмо. Под дверь подбросили. Утром.

Кузина хотела добиться справедливости. Если война – то война честная, по правилам.

– И что? – ярился Батанов. – Какое ты имеешь право врываться на служебное совещание с этим?

Константин Петрович махнул головой на игрушку. Кивком он хотел подчеркнуть профессиональную несостоятельность Кузиной и её ничтожество.

– Во-первых, Константин Петрович, по должности я тоже обязана присутствовать на совещании. Во-вторых, если бы вам подбросили вот это, вы бы тоже рассердились. Вы бы я не знаю что сделали!

– Линок, это потерпевшие балуются, – не выдержал Дима Воронцов. – Устали ждать, когда ты вернёшь им машины. Вот и решили взбодрить тебя.

– Я не Линок, я – Алина Юрьевна! А на угонах я всего лишь второй день.

– Отставить! – взревел Батанов.

Снова потянулась тягостная и томительная пауза. Алина стояла у стола, горделиво оглядывая оперсостав. Это была торжественная минута справедливости. Полной и безоговорочной. Всё было по-честному.

Батанов пересилил себя. Для овладения собственной волей ему понадобилась ровно одна минута. Константин Петрович опустил плечи и принял свой обычный вид.

– Присаживайся, Кузина, вливайся, так сказать!

Справедливость победила. Можно было крикнуть «ура», сплясать гопака, заорать от восторга, запеть, в конце концов, но сесть было некуда. Все места за столом заняты. Никто из сотрудников не предложил ей стул. Они даже не привстали для приличия. Алина вспыхнула, но быстро погасла, словно под дождь попала, и, осмотревшись, присела на низкий диванчик в углу. Обычно там полулежал нынче запропастившийся куда-то Степаныч. В его кресло она не решилась сесть. Если нагрянет, шума не оберёшься. Она до сих пор не понимала роли этого человека в отделе. Ведёт себя, как хозяин, всеми распоряжается, понукает, имеет в личном распоряжении диван и кресло, а когда возлежит на них, рассуждает исключительно о смысле жизни. Вроде бы никчёмный человек, но все его ждут, спрашивают, когда придёт, и восторженно радуются, когда он появляется в дверях.

– Итак, что мы имеем на десерт? – нервно провозгласил Батанов.

Разом, как по команде, мужчины посмотрели на часы.

– В сухом остатке мы имеем наблюдательный пост на Новый год и незакрытый график дежурства. Есть желающие поработать?

На часы никто не смотрел. И в глазу друг другу старались не заглядывать, боясь прочитать в них правду.

– Я могу подежурить в новогоднюю ночь! – подала голос Алина.

Все, включая Батанова, повернулись в ее сторону. Они смотрели на неё сверху вниз, как на собачку, просящую еды. В какой-то миг Алина и впрямь ощутила себя маленькой таксочкой, чихуахуа и ещё кем-то, но, постепенно уменьшаясь, превратилась почему-то из собачки в крохотную птичку.

– А ты знаешь, что такое – осмотр места происшествия? – спросил Воронцов каким-то замогильным голосом.

– Да! – гордо тряхнула головой Алина, отчего её дивные волосы взметнулись и опали, как прошлогоднее сено.

Да, Кузина, слава богу, знала, что такое осмотр места происшествия. Именно на этой лекции она присутствовала и тщательно её записала. Впрочем, она ещё ни разу не осматривала места совершения преступлений. Её никогда не направляли на происшествия. И сейчас боялись доверить столь важное занятие симпатичной блондинке. Мужчины считают коллег женского пола легкомысленными и недоразвитыми существами. Алина тяжело вздохнула. Несправедливо считать глупой девушку, толком не зная её. Вполне возможно, что в данную минуту она превратилась в птичку, но не легкомысленную, а вполне себе сообразительную. Алина сжалась в комок, чтобы стать ещё меньше и невесомее. Так легче выдержать испытующие взгляды оперативников во главе с руководством. И вдруг пружина разжалась. Копна белокурых волос взметнулась к потолку.

– Знаю! – провозгласила Алина достаточно твёрдым тоном. Она вернулась в своё нормальное состояние. Птичка выросла в орлицу.

– Да уж! – воскликнул Воронцов, явно не поверивший Алине.

– Отставить! – рявкнул Батанов. – Внеси её в график.

Константин Петрович кивнул Дорошенко. Слава послушно застрочил в спецтетради. Кузина ошеломлённо озиралась, в кабинете стало подозрительно тихо. Никто не смеялся, не подшучивал. Всем стало как-то не по себе. Воронцов исподволь сверлил глазами Батанова: мол, ты что, совсем охренел? Константин Петрович будто не замечал направленных на него, острых, как шпаги, взглядов взбешённых мужчин.

– Всё, шеф, Кузина в графике, – сказал Дорошенко, и все шумно выдохнули.

Затем посмотрели на часы и заулыбались, мигом забыв про Алину. Она уже сидела на диванчике и тихо грустила. Добилась своего, а что дальше делать? Делать-то что теперь?

Опера шумно задвигали стульями, вставая из-за стола, зашуршали бумагами, защёлкали и затренькали телефонами. Алина с трудом поднялась с низкого дивана; колени затекли, мышцы онемели и молча вышла, оставив на столе начальства кусок пластмассового дерьма. Когда Кузина вышла, Батанов выругался и сказал, обращаясь к оперсоставу:

– Дерьма больше не подбрасывать. Увижу – убью!

Сотрудники недовольно запыхтели, мол, что, уже и пошутить нельзя?

– В Новый год не расслабляться! Пост будет работать, – продолжал Батанов. – Придётся подстраховаться. На телефонах Дорошенко. На задержании Воронцов.

– А вы? – спросил Слава. На его лице читалось явное недоумение.

– Я тоже на задержании.

Батанов беззвучно выругался. Оперсостав молча выразил ему сочувствие. Ворон ворону глаз не выклюет.

* * *

Зеркало нагло отблескивало серебряной гладью. Алина отворачивалась от него, стараясь не видеть пушок на щеках. Нет, пушок есть, и в большом количестве. Мама сказала, что пушок – к лицу Алине, что она выглядит, как персик, но от маминых слов стало ещё хуже. Алина всхлипнула. Почему изъяны на теле и душе выползают в самые неподходящие моменты жизни? Этот пушок на щеках и шее был всегда. Раньше он вызывал у Алины умиление. Ей нравилось быть «пэрсиком», но розовый период жизни безвозвратно прошёл. Настали суровые будни. Куда теперь с этим пушком? Опера засмеют. Алина Юрьевна стала боевым офицером. Она в группе по борьбе с угонами. Кузина отвернулась от наглого зеркала. Выкинуть его на помойку! Купить новое. От хорошего зеркала зависит будущее девушки. Какое отражение, такая и судьба.

С этими мыслями Алина выскочила на улицу и просквозила мимо потерпевших, мёрзших на крыльце. Пусть помёрзнут. Не до них тут. Кузина попрыгала на одной ножке, пытаясь вспомнить, где она видела парфюмерный магазин. Поблизости ничего подходящего не было – надо бежать до станции метро. Погоня за красотой до тундры доведёт. Лишь бы прок был. А то от зеркала тошнить стало. Алина помчалась в магазин со скоростью северного усиленного ветра, дующего, кажется, восемнадцать метров в секунду.

В небольшом помещении толпились женщины разных возрастных групп, начиная от двенадцати лет и заканчивая девяноста семью годами. Женщины покупали себе новогоднюю радость в виде духов, кремов и помад различных оттенков. Воздух настолько пропитался божественными ароматами, что у Алины закружилась голова.

«Как бы в обморок не грохнуться, – подумала она, – а то, не дай бог, вызовут “скорую”, а у меня на щеках пушок. Позор-то какой!»

– Девушка-девушка-девушка! Я спешу, какой крем-депилятор мне подойдёт?

– А я откуда знаю? – вопросом на вопрос нахамила продавщица.

– А кто мне поможет? – расстроилась Алина.

– Господь Бог вам поможет!

В магазине стало потише. Покупательницы невольно прислушивались к странному диалогу. Вместе с тишиной ушла праздничная атмосфера. Духи, кремы и депиляторы утратили своё значение. Бликующая фольга и сверкающая люстра приглушили огни. Кассы прекратили отстукивать проценты со скидок.

– Ладно, – прошептала Алина, – я сама посмотрю.

Она долго выбирала крем-депилятор, пока хамоватая продавщица не сжалилась над ней.

– Вот этот самый лучший, – она протянула Алине небольшой разноцветный тюбик, – фито-крем.

– А для лица он подходит?

– Конечно! Он же с полынью.

– Хорошо, что не с марихуаной, – съязвила Алина, кося взглядом на ценник.

Цена нормальная. Триста рублей нынче не деньги.

Продавщица оцепенела от язвительной реплики. Вжалась в витрину всем телом, словно желая лечь на неё, чтобы слиться с тюбиками и баночками, лишь бы не нахамить в ответ. Ей до такой степени хотелось отчитать наглую покупательницу, что сдерживаться не было сил, но нарваться на жалобу перед Новым годом? Лишиться премии? И порыв хамства был подавлен в зародыше.

Кузина мгновенно оценила ситуацию. Она победила. Хамство отступило на два шага назад. Кажется, Алина Кузина постепенно вырабатывает привычку побеждать. Только так можно выжить в этом безумном мире. Сунув крем в сумочку и оставив триста рублей на кассе, Алина гордой походкой вышла из магазина. Надо забежать домой, пообедать, убрать пушок и вернуться в отдел. Замётано! Алина на ходу вскочила в убегавший троллейбус и уже через пятнадцать минут была дома. Сначала убедилась, что в квартире никого – слава богу, мама на работе; затем бросилась к зеркалу и принялась натирать кремом щёки и подбородок. Результат порадовал. Через пять минут на лице не осталось ни одной пушинки, из чего Алина сделала вывод, что крем-депилятор можно использовать как средство для мелиорации сельскохозяйственных угодий. Впрочем, лучше всего он сгодится для уничтожения расплодившегося на территории всей страны странного и страшного растения под названием «борщевик». Алина похлопала по щекам, проверяя качество депилятора. Получилось неплохо, под пальцами ощущалась гладкая и нежная кожа, прелестная, как у ребёнка, правда, щёки слегка горят, но это лишь украшает лицо, делая его ещё более тонким и привлекательным. На скулах огненный румянец, губы в пол-лица, свежий тон; да, сегодня можно обойтись без макияжа. Алина нашла в холодильнике кусок холодного мяса и съела его стоя, закусывая огурцом. Если бы мама увидела столь поэтическую картину, семейный скандал совершенно точно вышел бы за пределы не только квартиры, но и микрорайона. Мама Алины на дух не переносила, когда принимали пищу стоя. Есть нужно только сидя за столом, с салфетками и приборами, не путая очередность блюд.

– Всё, мама, обед закончен! – вслух произнесла Алина и бросилась к выходу.

На улице она вспомнила, что не посмотрелась в зеркало, но не возвращаться же? Она побежала на остановку, каждую секунду взглядывая на часы. В этот раз незаметно просочиться в отдел не удалось. На крыльце Кузину перехватил потерпевший с гордым профилем.

– Это вы – лейтенант Кузина? – жёстким тоном спросил обладатель римского носа.

– Нет! – крикнула Алина, деревенея от страха.

Она ещё никогда не разговаривала с потерпевшими. Алина даже не знала, о чём нужно говорить с жертвами преступлений.

– Да, – прошептала она после недолгого размышления, видимо, когда-то придётся начинать. Час «Х» настал. Роковая минута подобралась неожиданно и с разбегу.

– Так «да» или «нет»? Пройдёмте! – зловеще произнёс гордый римлянин и, схватив Алину под локоть, провёл её в дежурную часть. Она попыталась вырваться, но безуспешно.

– Товарищ дежурный, это лейтенант Кузина? – проорал мужчина дежурному за перегородкой.

– Лейтенант-лейтенант, – пробормотал утомлённый дежурный. – Кузина это, Кузина!

– А-а, – обрадовался потерпевший, – так вы и есть лейтенант Кузина! А я вас уже видел. Видел и не однажды. Вы часто пробегали мимо меня.

– И что? – нахмурилась Алина.

– А то, что вы обязаны держать меня в курсе дела! – вскричал мужчина с римским профилем. – Я должен знать, как идёт расследование.

– Должны, – уныло согласилась Алина. – Должны.

– Пройдёмте! – не отступал от своего мужчина. – Где у вас помещение?

– Какое помещение?

– Ну, этот, офис, что ли? Место, где вы ведёте дознание?

Кузина тяжело вздохнула. Придётся вести этого наглеца в кабинет, точнее, в каморку.

– Пройдёмте. – Она вытащила локоть из цепкой хватки и прошла вперёд, готовясь к трудному испытанию.

* * *

Константин Петрович разложил на столе бумаги по делу «угонщиков». Степаныч, развалившись в кресле, наблюдал за ним из-под насупленных бровей.

– Чего надулся-то?

Батанов сосредоточенно разглядывал план района, истыканный вдоль и поперёк кнопками с разноцветными шляпками.

– Чего молчишь-то? Руководство зад начистило? – хихикнул Степаныч. – Оно умеет чистить. С золой и щёлоком. Не переживай. Зато чистый всегда будешь. Чистка – она всегда на пользу.

– Степаныч! – продудел Батанов. – Заткнись!

– Эх, Константин Петрович, Константин Петрович, вечно ты недовольный, а как чуть что, сразу ко мне бежишь, мол, помоги, Степаныч. А я ведь тоже живой человек. Мне доброе слово приятно, а не эти твои «заткнись».

– Не ворчи, Степаныч, лучше скажи, что будем делать с аналитичкой? Она в график записалась, какашку мне на стол кинула прямо на совещании и у Иваныча рапорт на пост подписала.

Степаныч, услышав новость, только присвистнул:

– Ох и ни хрена себе! Ну, даёт девка стране угля, мелкого, но много. А как же Иваныч-то, он же кремень! Он за свою подпись всю душу вынет, но не подпишет. Как же так?

– А вот так, Степаныч! – невесело рассмеялся Батанов. – Взял и подписал. Ирина Александровна пропустила. Народ спрашивал, проглядела, говорит…

– Эх, Ирка, совсем старая стала, нюх потеряла, – вздохнул Степаныч, – в молодости она весь главк в кулаке держала. Одним мизинцем генералов давила. Блондинок на дух не переносила. А тут…

Оба погрузились в невесёлые размышления.

– Ты, Петрович, не переживай, – встрепенулся Степаныч, – она всё равно маху даст. Не там, так здесь проколется. Ты посмотри на неё, дура дурой!

– Дура-то дура, а свои три копейки имеет. Должность тёплая, не хлопотная, девушка пробивная, как ты уже убедился…

– И ты тоже убедился, не только я, – вскочил Степаныч, – мне-то что? Я тут прихлебатель, пенсионер на полставки, а ты начальник. Целой группой командуешь. Тебе и отвечать за девкины проколы.

Батанов промолчал, продолжая втыкать в план района новые кнопки.

– И сама уходить не хочет, и другим не даёт работать, взяли бы на её должность парня толкового, – проворчал Степаныч, усаживаясь поудобнее. Послышался хруст костей.

– Эх, если бы не мои кости, я бы вам дал жару! – пригрозил кому-то Степаныч, вкладывая в угрозу всю еще не усмирившуюся страсть к делу.

– Степаныч, здесь я – главный дирижёр! А ты в пристяжных ходишь, – примирительным тоном заговорил Батанов.

– Пристяжной-пристяжной, а ты дубинкой дирижируешь! – разозлился Степаныч. – У тебя вся музыка из-под палки.

– Ты ещё вспомни, как вы за идею горбатились, – скривился Батанов. – Угомонись! Давай лучше подумаем, как мы Новый год отработаем?

– Не мы, а ты. Тебе надо, ты и думай! – отрезал Степаныч. – Я привык встречать Новый год в кругу семьи.

План района зашевелился и чуть не упал со стола, но Константин Петрович удержал его, успев перехватить в полёте.

– Угомонись, Степаныч, я не предлагаю тебе работу под Новый год, знаю, что ты уже отпахал своё. Мы с тобой должны покумекать, как расставить силы 30, 31 декабря и 1 января. Усёк?

– Усёк, – кивнул Степаныч. – Боишься, что влетит тебе за девицу? Я бы тоже боялся… Дура! Я знал, что она такая, но не знал, что до такой степени.

– Какая? – навострил уши Батанов.

– Пробивная. Её в дверь гонят – она в форточку норовит пролезть. Она не из этих, она из тех.

– Прекрати, Степаныч, тех, этих, таких… Угомонись!

Оба насторожились. Кто-то безуспешно боролся с дверью, а та никак не хотела открываться. Борьба принимала всё более напряжённые обороты, наконец дверь распахнулась. Алина с торжествующим возгласом влетела в кабинет.

– В другую сторону открывается! – воскликнула Алина, щерясь счастливой улыбкой.

«Вот дура!» – одновременно подумали мужчины.

– Здравствуйте, Виктор Степанович! Константин Петрович, потерпевший спрашивает, когда мы вернём ему машину? Что ему сказать?

– Что хочешь, – покачал головой Батанов. – Что хочешь, то и говори. Хоть анекдоты рассказывай. Басни. Песни пой. Ты же опер. Или ты не опер?

– Опер! – насупилась Алина. – Опер. А кто же ещё?

– Ну, раз опер, вот и выкручивайся, говори потерпевшему, что считаешь нужным. Так, Степаныч?

– Так-так, – буркнул Виктор Степанович.

– А он кричит, цепляется к словам, ругается, – ябедничала Алина.

– Ещё бы ему не цепляться, когда у него тачку за шесть лимонов угнали. Ему что за такие деньги, хвалить тебя надо?

– Нет, зачем же. Хвалить не нужно, но и ругаться не стоит, – посетовала Алина, – от ругани тачка не реанимируется.

– Что? – округлил глаза Батанов. – Не реанимируется? Иди, Кузина, иди, работай! Не пей мне кровь, пожалуйста, а то я жене пожалуюсь. Ей не понравится, что кто-то ещё жаждет моей крови. Она не отдаст другой ни капли из моего организма. Кстати, что у тебя с лицом?

– Ничего, – обиделась Кузина, – обычное лицо. Щёки горят немного.

– И не только щёки, у тебя сплошной пожар на лице.

Алина окончательно обиделась и отправилась рассказывать байки и анекдоты обладателю римского профиля. Тот бесновался в каморке: бегал взад-вперёд по тесной комнате и что-то бормотал сквозь зубы.

– А-а, это опять вы! – набросился он на Алину, как изголодавшийся пёс. – Где вы ходите?

– У начальства была, а что?

Мужчина задохнулся от негодования. Мотал головой, не в силах произнести что-либо членораздельное. В каморке потемнело, как перед грозой.

– Я только хочу, чтобы исполнилось моё единственное желание, чтобы исполнялось всё, что я хочу! – выпалил мужчина, справившийся с внезапным онемением.

– Вы хоть поняли, что сказали? – вежливо осведомилась Кузина.

Потерпевший замолчал и присмотрелся к Алине:

– А что у вас с лицом?

– Ничего, щёки только горят.

– А-а, – замотал головой мужчина, – скажите, когда вы займётесь моим делом. У меня машину угнали? Я хочу знать, кто это сделал!

– Я тоже.

– А-а, – махнул рукой мужчина с римским носом, – когда вы наконец начнете расследовать моё дело?

– Я и сейчас этим занимаюсь.

– Каким образом?

– Вас слушаю.

– После разговора с вами у меня появился полноценный комплекс неполноценности! – крикнул мужчина, застонал, рывком открыл дверь и исчез в недрах уголовного розыска 133-го отдела полиции.

Алина посмотрела на себя в зеркало. Огромные красные и розовые пятна испещрили добрую половину лица.

«Аллергия! – ужаснулась Алина. – Проклятый чудо-крем. Проклятая продавщица! Она подсунула эту гадость мне назло! Что делать? Делать-то что?»

Алина посидела некоторое время перед зеркалом, затем вспомнила, как мама говорила, что нельзя долго смотреть на своё отражение. Это опасно. От зеркала исходит угроза всяких мистических осложнений. Алина побегала по комнате, мысленно ругая себя и продавщицу. Она напоминала себе потерпевшего с классическим профилем, который только что как оглашенный носился по каморке, пытаясь найти справедливость в самом несправедливом из миров.

«Что ж, придётся ходить с этим лицом! И не только ходить, но и жить. Другого нет и не будет».

Кузина полистала дело, выписала какие-то фамилии и отправилась на поиски потерпевшего с комплексом неполноценности.

* * *

Виктор Степанович угощал кофе незадачливого потерпевшего. Придвинул чашку поближе к краю, сыпанул две ложки растворимого кофе и залил крутым кипятком.

– Кто ж так кофе заваривает? – поморщился мужчина.

– Я так завариваю. Вы лучше скажите, чего вам надо?

– У меня машину угнал-и-и-и-и-и! – заныл горбоносый.

– И что? У всех угоняют. Пока существуют машины, их будут угонять. Или стремиться угнать. Лучше скажите, как вас звать-величать?

– А вам зачем? Вы кто такой?

Вопрос повис в воздухе. Степаныч оглянулся, словно вопрос предназначался не ему. В кабинете никого не было. Батанова снова вызвали в главк на разбор полётов. Виктор Степанович понял, что спросили именно его и приосанился, готовясь озвучить ответ. Он так привык к своему месту в этом здании и на этом этаже, что любой вопрос расценивал как скрытую угрозу.

– Я – полковник милиции!

– Полиции? – уточнил визави.

– Милиции, я сказал! Милиции. Начальник 133-го отдела. Я бессменно руководил отделом целых тридцать лет. Без отгулов и отпусков. День в день.

– Бывший?

– Бывших не бывает, – миролюбиво вздохнул Виктор Степанович. – Оттрубил тридцать лет, а покою нет. Устроился вот на полставки. Ребята меня уважают. А вас-то как звать-величать?

– Виталий Георгиевич я. Поплавский. Я не один. Нас много. Мы будем жаловаться. Они на крыльце ждут.

– Подождут. Разберёмся.

Виктор Степанович забеспокоился. До него дошло наконец, что Батанов не отделается с этими угонами на шармачка. И в главке отдел засветился, и потерпевшие наседают. Недаром говорят, что грядёт год Козла.

– Когда вы разберётесь? Долго ещё ждать? Посадили на дело какую-то ненормальную девицу, она вся красная, больная. У неё температура.

– Сказал бы я, что у неё и какая температура, – проворчал Степаныч, – вы вот что, уважаемый, шли бы домой, а мы здесь похлопочем, чтобы вашу машину дорогую вам вернуть. Прямо к Новому году!

– Не верю! – заупрямился Виталий Георгиевич. – Не верю – и всё! Я уйду, а вы сразу забудете про меня.

– Может, забудем, а может, и не забудем. Вы идите, идите, уважаемый, жене помогите, салаты там порежьте, картошечку почистите. Глядишь – всё само собой рассосётся.

– Какие салаты? Ну уж нет, уважаемый! Ничего не рассосётся. Я жалобу напишу! Мы напишем. Нас много! Думаете, у нас безвластие? Я найду на вас управу!

– Это какую управу вы пойдёте искать? – прищурился Степаныч.

– Какую надо, такую и найду! Мало вам не покажется. – С этими словами Виталий Георгиевич выскочил из кабинета.

По пути он чуть не сшиб Кузину. Она пошатнулась, задрожала, даже каблук вроде как подогнулся, но устояла, и каблук выправился. Алина вздохнула, покрутила пальцем у виска и приступила к борьбе с дверью. На этот раз Кузиной повезло – борьба продолжалась недолго. Степаныч подумал, что Поплавский одумался и решил помочь ему открыть дверь. Увидев Алину, бравый пенсионер сдулся. Улыбка растаяла, рот запал. Степаныч, кряхтя, уселся в кресло.

– Что это ты закраснелась, девушка?

– Какая я вам девушка, Виктор Степанович? Все девушки на улице. А я лейтенант полиции Алина Юрьевна Кузина.

– Ну-ну, лейтенант так лейтенант, хоть капитан, я что, я не против, – заворчал Степаныч, передвигая чашки на столике. – Лучше скажи, как ты угонщиков собираешься хватать? Они ж от тебя убегут. Как увидят болячки на лице – сразу спрячутся. Век не догонишь!

– Какие болячки? А, Степаныч, не обращайте внимания, это аллергия на чудо-крем. В магазине подсунули. Вечером пойду разбираться.

– Ты разберёшься, как же! Скромность украшает. Всю красоту потеряла. Получилась скромная, но не стильная. Не пойдут опера с тобой на задержание. Не пойдут.

– Виктор Степанович, миленький, а почему не пойдут?

– Страшная ты стала. Как ведьма прямо. А ведь была хорошая девчонка. А сейчас тьфу, и всё! Стыдно на люди показаться. Ты иди, иди, работай!

Алина хотела спросить, мол, куда идти и как работать, но застеснялась. Это нечестно. Сама должна справиться. Она вздёрнула голову и вышла, не попрощавшись. В коридоре толпились оперативники. Увидев Алину, мужчины громко заржали. Кузина остановилась, подумала и тоже засмеялась. А что было делать-то?

* * *

На часах около шести. Мама должна быть дома. Она возвращается в пять. Алина припустилась бегом. Мама вылечит. Стоит ей узнать, что опера не берут любимое дитя на задержание из-за нетоварного вида, – сразу от всех напастей избавит. У мамы золотые руки и любящее сердце. По запаху жареной рыбы, доносившемуся из-под двери, Алина поняла, что не ошиблась. Мама готовит ужин. Аромат на весь квартал. Кузина не стала звонить, открыла дверь своим ключом.

– Мама! Мне нужна срочная помощь!

– Что случилось, доченька?

Окутанная кухонными ароматами, с маслянистыми руками, мама бережно обняла дочь, затем отстранилась и спросила:

– Говори, чем лицо угробила?

– Мам!

– Не мамкай! Говори! Признавайся!

Алина принесла из комнаты чудо-крем. Обошлось без объяснений. И без комментариев мама поняла, что случилось с дочерью.

– Да, даже в Союз потребителей не пожаловаться, – произнесла она, с грустью рассматривая цветную наклейку на тюбике.

– Почему? Я хочу устроить им разгон!

Алина жалобно посмотрела на мать. В трудные периоды жизни Алина, как в детстве, любила называть маму Пуней.

– Ну, Пуня! Помоги, родная, мне нужна срочная помощь. Антигистаминные препараты обещают результат через неделю-две, а за это время меня уволят с работы.

– Успокойся, таких, как ты, не увольняют. Сейчас я тебя вылечу! Иди сюда. – Пуня потащила дочь в свою комнату.

– Каких – таких? – заинтересовалась Алина.

– А вот таких!

В полумраке комнаты мерцал странный свет. На круглом столе стояла лампа причудливой формы.

– Откуда у тебя эта лампа? – спросила Алина, увидев за лампой небольшой аквариум с мелькавшими в нем существами.

– Садись! Молчи. Сейчас будем лечиться. От мошенников проходу нет, с каждый днём их всё больше и больше. На дур рассчитано – продают чудо-кремы без аннотаций.

– Мам, ты что, считаешь меня дурой? – спросила Алина, разглядывая себя в зеркале.

– Нет, доченька, не считаю, но… – Мать многозначительно замолчала.

– Что но? Так дура я или нет? – Алина подступила ближе к матери.

Всё равно зеркало не радовало. Красные пятна распространились по обеим сторонам лица. С такой внешностью увозят по «скорой».

– Не дура ты, не дура, но с подковыкой, – пробормотала мама.

– С подковыркой?

– С подковыкой. Не знаешь, чего от тебя ожидать. С тех пор как я тебя родила, каждую минуту жду какой-нибудь неприятности. И ведь не нарочно ты всё это делаешь! Не нарочно. То ли у тебя с мозгами что-то не в порядке, то ли ты такая наивная, не знаю…

Алина шевелила губами, от ярости потеряв остатки самообладания. Воистину все обиды нам наносят не опера в отделе, а самые что ни на есть близкие люди.

– Ох, мама, вечно ты!

Алина почувствовала, что по израненным щекам поползли две предательские слезинки. Она наклонила голову, и слёзы остановились на полпути.

– Где твои лекарства? Ты обещала меня вылечить. – Алина поморгала, чтобы приостановить процесс очищения.

«Когда-нибудь выплачусь до предела, буду так рыдать, чтобы все слёзы разом вышли и больше не возвращались», – подумала она.

– Сейчас-сейчас, – копошилась мама у лампы.

– Что у тебя там?

Алина пыталась разглядеть странный аквариум. Полутёмная комната навевала мистические настроения. При ярком освещении комната выглядела уютной и современной, но в эту минуту всё пространство было окутано загадочными предзнаменованиями.

– Вот! Я буду лечить тебя пиявками!

Алина упала в кресло. Она снова почувствовала слёзное брожение в глазах. И эта женщина считает, что имеет право называть родную дочь дурой? Сама такая! Пиявками лечится. Ненормальная! Алина едва сдерживалась, чтобы не высказать вслух все, что накипело на душе.

– Доченька! Не смотри на меня, как на палача. Я твоя мама! Я хочу тебе добра.

– Мне не нужно такое добро!

Алина хотела добавить: «И мать такая не нужна!», но не стала испытывать судьбу.

– Алинушка! Я тебе поставлю пиявочку, и вся твоя зараза исчезнет.

– Как она может исчезнуть? Как? Убери, я не могу видеть эту гадость!

Алина клокотала от гнева. Был бы пистолет, убила бы… Всех пиявок!

– Ну, иди сюда, моя маленькая! Представь, ты идёшь на работу, а там эти, как их…

– Опера!

– Вот-вот! Опера, туды их в колено. И они смеются над тобой, моей ненаглядной доченькой.

Под ласковые слова матери Алину сморило. Во сне она куда-то бежала, кого-то догоняла, неясный силуэт мелькал перед глазами… Едва она собралась его схватить, связать и повалить на землю, как проснулась от лёгкого толчка.

– Вот и всё! А ты боялась… – укорила мама, наклеивая пластырь на шею Алины.

– Ой, что это?

– Повязка. Не трогай. До свадьбы заживёт.

Спорить с мамой уже не было сил. Алина выскочила из дома, успев, впрочем, перехватить пару бутербродов с запечённым мясом и луком. Вкусно!

На крыльце отдела стоял Дима Воронцов.

– Что это у тебя? – крикнул он.

Алина невольно потрогала шею. Наклейка держалась крепко.

– Пуля киллера, – сурово пошутила она.

– Промахнулся, – посочувствовал Воронцов.

– Дурак ты, Воронцов, и шутки у тебя дурацкие, – сказала Алина, гордо цокая каблуками.

– Сама ты дура! – донеслось вслед.

Алина оглянулась, но Воронцова уже не было. Надо будет обязательно найти Диму и потребовать, чтобы извинился. А то приклеится к ней эта «дура», как нашлёпка от пиявок. Не отодрать будет.

* * *

Отражение в зеркале излучало приятный свет. Алина кокетливо вздёрнула нос. На лице ни паршинки. Наверное, пиявки помогли. Напрасно с мамой спорила. Мать худого не посоветует. Алина потрогала шею. Повязка, как настоящая. С ней Алина похожа на героя. Воронцов ещё пожалеет, что дурно пошутил. С девушками нужно обращаться бережно. Всё, пора браться за дело. Она собрала документы в папку и направилась к Батанову, но Константин Петрович отсутствовал.

– Он в главке?

– Нет. Отсутствует по уважительным причинам! – сказал Степаныч, катаясь в кресле по кабинету.

– Виктор Степанович, а как много у него уважительных причин? Сколько?

– Не считал! – отрезал Степаныч. – Как закончатся, так и прибудет наш Константин Петрович.

– Плохо дело, – затосковала Алина, – а как же работа? Я же не могу одна!

– Что не можешь! Опер всегда работает в одиночку. А ты кто? Ты и есть опер!

Степаныч в открытую издевался над Алиной. Кузина нахмурилась. Может, поплакать? Горькие слёзы растопят жестокое сердце бывшего начальника отдела. Алина покопалась в своей душе. А там – ни слезинки. Номер не прошёл. Придётся искать другие меры воздействия. Что бы такое придумать?

– Хорошо, Виктор Степанович! Будет исполнено. Я пойду на задержание одна. Мне никто не нужен. Справлюсь! Где наша не пропадала…

С этими словами Кузина вышла из кабинета. Следом приглушённым шёпотом понеслись матерки и ругань. Виктор Степанович славился знанием уголовного жаргона. Он был непревзойдённым авторитетом по части знания языка уголовников и блатных. Опера считали его профессором в этой области. Кузина постояла, послушала и, сполна насладившись произведённым эффектом, с торжествующим видом удалилась в свою каморку. Впрочем, насладиться победой не удалось. У дверей каморки в почётном карауле стоял Поплавский. Алина запнулась, выдержала паузу и, сделав вид, что ошиблась дверью, резко свернула направо. Поплавский опомниться не успел, как Кузина исчезла за углом. Поплавский нервно покрутил греческим носом и отправился на поиски исчезнувшей Кузиной. А она тем временем обивала пороги канцелярии. Марья Петровна подозрительно уставилась на Кузину, думая, что она пришла просить что-то долговременное: выписку из прошлогоднего дела или ответ по запросу.

– Марья Петровна, а вы не видели Батанова? – спросила Алина, умильно улыбаясь. В настоящую минуту вся жизнь, то есть прошлое, настоящее и будущее Кузиной Алины Юрьевны напрямую зависели от присутствия Константина Петровича в отделе.

– Не видела. – Марья Петровна одарила Алину сладкой улыбкой. – Я за ним не бегаю. Он мне без надобности.

– А я бегаю, – проворчала Алина, – он мне ох как нужен!

– У него жена ревнивая, смотри, Кузина, не нарвись!

Канцелярские дамы засмеялись. Алина посмотрела на женщин удивлённым взглядом. Вот это да! До этой минуты она не воспринимала оперов сквозь семейную призму, а ведь они чьи-то сыновья, мужья, любовники, в конце концов! Глумливый Батанов женат, и его жена известная ревнивица. Надо же! Алина вздохнула и побрела в каморку. Она больше не боялась Поплавского. Он тоже чей-то муж, сын, брат, коллега. Если воспринимать мужчину, как единицу без семьи, роду и племени, он выглядит довольно мутно. Говорит с издёвкой, ухмыляется, пытается переложить ответственность на хрупкие женские плечи. Если же посмотреть на него с другой стороны, представить мальчиком, подростком, юношей – получится совершенно иная картина. Достаточно живописная. Алина вообразила Батанова первоклассником и расхохоталась. Большеголовый мальчуган испуганно таращился на хомяка в клетке. Точно такой был у Алины, когда она училась в школе. От воображаемой картинки стало веселее. Опера превратились в своих парней. Они бывают плохими мальчиками, но, если найти к ним подход, вполне можно подружиться. Напряжённая спина Поплавского вызывала сочувствие, а не внутреннее сопротивление, как раньше.

– Виталий Георгиевич, вы ко мне? – издалека крикнула Алина.

Увидев белую физиономию Поплавского, она не ужаснулась, как вчера. Алина впервые испытала сочувствие к нему. Переживает, бедный, мучается. У мальчика отняли любимую игрушку. Он страдает.

– Я найду вашу машину! – сказала Алина, наполняясь уверенностью, что найдёт, из-под земли достанет.

– Я вам не верю, – прошептал измученный Поплавский.

Они стояли в коридоре, высверливая взглядами правду один из другого. Виталий Георгиевич отступился первым. Опустил глаза и сказал, обращаясь в абстрактную пустоту:

– Вы ничего не найдёте. Вам не дано. Я сам отыщу свою машину!

И ушёл, оставив Алину в растрёпанных чувствах. После его ухода она впервые серьёзно задумалась о себе. Почему всё не так, как рисует воображение? Опера с ней не считаются, потерпевшие практически рыдают, глядя на неё. А как хочется быть первой и лучшей! Взобраться бы на свою звезду и сидеть там, свесив ноги. Кузина зашла в каморку, открыла уголовное дело и погрузилась в изучение оперативного материала. Вторая часть дела была засекречена. Вскоре Алина забыла о своих горестях. Фамилии и имена, клички и прозвища, погонялова и кликухи обретали живые лица, превращаясь в реальных людей. Уголовники обрели плоть и кровь. Пространство словно расширилось. Алина как бы присутствовала там, но не вместе с ними, а где-то рядом, за шторкой из марли, позволяющей услышать и увидеть происходящее. Два парня на корточках сидели в пустой обшарпанной комнате и вполголоса разговаривали. Глаза у них почти безумные, но с осмыслинкой. Оба погружены в свои мысли. Изредка молчание прерывается короткими возгласами. Диалога нет. Есть размышления о бренности бытия.

– Ширнуться бы! – мечтательно произнёс один из собеседников, крепкий, рослый парень, с бритым затылком.

Чёрные джинсы и куртка едва не трещали по швам на мускулистом крепком теле. Алина замерла. Она боялась пошевелиться.

* * *

– Ширнуться бы!

– Эх бы да кабы, – передразнил его напарник, сухощавый, с вытянутым лицом, в кожаной куртке.

– Не дразнись, Толян, не до того, и так все кости ломает, – простонал собеседник, – может, сходим, обуем пенсионера какого?

– Олежка, ты что, забыл, как мы чуть не нарвались на ментов? Ну уж нет, я в камеру не хочу. Там зимой нехорошо!

– Ой! – скривился Олежка. – Нехорошо ему, видите ли… А сидеть в пустой квартире не жравши?

– Хорошо хоть квартира есть, а то бы мёрзли в подворотне, – озлобился Толян.

– Надо пенсионера обуть! Иначе с голоду подохнем. И ширнуться надо. Меня трясёт. И димедрола нет. Кстати, пацаны вчера одного чувака обули. Подкараулили у Сбера, поговорили, убедили старика немного подзаработать. Он повёлся, как водится. Пацаны попросили воспользоваться его счётом в Сбере, сняли лимон и выдали ему на руки лимон двести. Попрощались, пожали ручки, всё честь по чести. Доверчивый дедок побежал сдавать деньги в кассу, а Сбер в отказ пошёл. Деньги не принимает. Весь лимон двести – это фантики-приколы. Прикинь? Пачки фантиков всучили деду. Он в полицию побежал, но пацанов уже след простыл. Они с долгами рассчитались, ширнулись, девочек сняли, короче, отлично повеселились.

– Повезло пацанам!

Оба помолчали, мечтая о сытой и здоровой жизни. Выходить из квартиры не хотелось.

– Таких дедков – раз-два и обчёлся. Неделю пасти надо, чтобы навариться на таком.

Снова наступило молчание. От входной двери потянуло сквозняком. Послышались шаги.

– Это, наверное, моя пришла, – сказал Олежка, – она в магазин ушла и пропала. Должна жрачку принести.

В комнату ввалились четверо, все одного роста, с сумасшедшинкой в глазах, чем-то озабоченные. У одного в руках два шильдика.

– У вас застой?

– А у вас отстой!

Все засмеялись. Толян и Олежка поднялись с пола, почуяв в воздухе перемены к лучшему.

– Пацаны, есть новость! В ментовке на угоны деваху посадили, дура дурой!

– Х-х-хэ!

– Реально! Блондинка. Длинноногая. Дура.

– Дура – это диагноз!

– И что?

– Как что? Надо ловить момент. У нас всё готово.

Все четверо принялись обсуждать план угона машины. Она стояла припаркованная в соседнем с отделом полиции дворе. Гениальный план был прост, как всё сложное в жизни. Для угона была выбрана новогодняя ночь. Остальные детали славного предприятия ложились ровной строкой, почти, как в книге, буква к букве.

– А менты?

– Какие там менты? Новый год встречать будут. Они уверены, что в Новый год все за стаканом сидят и в телик пялятся. А девка в погонах нам не помешает. Она же д-д-дура!

* * *

От этих слов Алина очнулась, как от хлопка. Словно над её ухом лопнул резиновый шар.

– Это нечестно, – прошептала она. – Кинули пенсионера и радуются, гады!

Кузина обвела взглядом тесное помещение комнаты учёта. В голове всё путалось и мешалось, и невозможно было понять: присутствовала ли она на бандитской сходке или всё это лишь привиделось? Если привиделось – финиш! Значит, крыша потекла окончательно. Придётся искать оперативное прикрытие. Надо бы позвонить Батанову. Константин Петрович умеет ставить крыши на место. Как заорёт своё закадычное: «Отставить!», так все дурные мысли как ветром сдует.

Кузина помотала головой, стряхивая остатки сна. Это всё из-за того, что она внимательно и скрупулезно изучила оперативное дело. Имена, фамилии, клички, адреса съёмных квартир сплелись в одно кружево и предстали перед глазами. Из фактического материала родился вымысел. Всё просто объясняется. Крыша на месте. Рассудок не помутился. Алина отлично запомнила, как выглядят персонажи из фантастического сна. Все шестеро стояли перед глазами как живые. Алина перебирала в памяти мельчайшие детали разговора. Особенно запомнились последние слова, те самые, которые её и разбудили. Ужасные уголовники называют её дурой! С этим нужно что-то делать. Этот комплекс живёт внутри и порождает страхи и чудовищные сны. Не пристало образованной девушке быть дурой. Впрочем, и оперативники, и уголовники ошибаются. Алина посмотрела на себя в зеркало: нормальное лицо, без аллергических пятен и корост. Симпатичное. Кузина содрала пластырь с шеи. На ранке остался след от пиявочного укуса. Если кому рассказать – не поверят. Современная девушка, продвинутая, с высшим образованием, взяла и намазала лицо дешёвым кремом, чтобы избавиться от лишних волос, а потом налепила пиявок. Кузина поморщилась от обиды на весь мир. Не хочет он признавать очевидное. Если не хочет, нужно его уговорить. Мирная передышка не помешает. Алина Кузина не дура, а чрезвычайно милая девушка. Алина покопалась в себе, но не нашла ни одного человека, для которого она была милой девушкой. Даже мама относится к ней свысока, несмотря на то, что все недостатки достались Алине от родителей. Как наследство. Как дар. Носи, дескать, в себе все наши неполадки, доченька, используй, только нас не упрекай. Алина отмахнулась от дурных мыслей. Пусть люди думают о ней, что угодно, лишь бы подножки не ставили. Девушки всякие нужны. Невозможно представить мир, состоящий исключительно из умных и порядочных девушек. Мужчины обожают глупых женщин.

Алина вскочила и понеслась по просторам уголовного розыска отдела полиции № 133. Надо было срочно отыскать Костяна. В этот раз она хорошо подготовилась и знала всех подозреваемых по приметам и кличкам. Банда опытная, угонами занимается давно, все четверо ранее судимые. В коридоре она увидела зеркало. Не удержалась. Хороша! Лейтенант Кузина горделиво осмотрела себя в зеркале. Сегодня отражение радовало. Она прикрыла глаза, пытаясь понять, в каком мире находится. Через секунду поняла – в реальном. Она стоит прямо, руки не дрожат, под мышкой папка с уголовным делом. Хоть сейчас – на доклад. Алина ещё немного пофорсила перед зеркалом и зацокала каблуками по коридору. Сначала она отыщет Батанова, потом задержит шестёрку уголовников и лишь после этого поздравит маму с Новым годом. Главное, всё рассчитать по минутам и не перепутать очерёдность. А то получится так: поздравила маму, погналась за бандитами, вместо них выловила Батанова. Тогда уж точно придётся уволиться.

– Линок! Ты куда?

Дима Воронцов неожиданно вынырнул из-за угла, словно караулил момент, когда появится Кузина.

– Напоминаю! Я Алина Юрьевна Кузина. Лейтенант полиции. И никакой тебе не «Линок».

– Алина Юрьевна, а ты можешь обращаться ко мне запросто, как к родному, – засмеялся Воронцов.

– Почему?

– А мы с тобой вместе работаем. И эта ночь будет наша!

Воронцов долго и смачно ржал, пока не насмеялся вволю. У Алины чесался язык, чтобы отбрить коллегу, но она не решилась. Ещё нахамит в ответ.

– А почему ты?

– А тебе кто-то другой нравится? Ты скажи, я поменяюсь с Дорошенко.

Алина вспомнила сердитую физиономию Дорошенко и замахала руками, дескать, нет, не меняйся.

– Что там у нас с делом? – сказал Воронцов, кивнув на папку, зажатую под мышкой у Кузиной.

– С делом всё хорошо. – Алина обрадовалась, что беседа плавно перешла в профессиональное русло, теперь-то она покажет своё лицо, испещрённое тончайшим психологизмом. – Нераскрытых угонов за неделю – три. Исходя из полученной информации, в банде угонщиков прибыло. Освободился Минаев, лидер формирования. Посидел немного. Всего полтора года.

– Эх, малышка! Минаеву и полтора много, – хмыкнул Воронцов. – Где он на учёт встал?

– Пока нигде, – отрапортовала Кузина, – нарушает. Не явился к участковому по месту регистрации матери – видимо, живёт у сожительницы.

– Ух, как бойко ты расправляешься с ним, – удивился Воронцов и поплёлся по коридору, забыв обо всём.

– А как же я? – крикнула вслед ему Алина.

– Жди сигнала, – махнул рукой Дима и исчез в лабиринтах отдела.

Кузина вздохнула. Дима хороший, симпатичный человек. Надо быть ближе к нему. Уж он не бросит её в беде. С ним можно сидеть в засаде. У него на лице написано всё, что он думает и о чём знает. Ещё бы знал, когда материализуется из небытия Константин Петрович.

Предпраздничный день превратился в суетливую гонку по кругу. Сотрудники словно не видели друг друга. Они возились с какими-то пакетами, мешками, сумками, что-то выворачивали, упаковывали, завязывали. Все спешили, боялись опоздать на Новый год, как на поезд. На Алину никто не обращал внимания. Она шла мимо чужих забот. Так, в глубокой задумчивости, проходят иногда по восточному базару иноземные туристы, не замечая коловорота ярких и пёстрых красок. Кузина не хотела признаваться себе, что испугалась. Она боялась. Заранее начала трусить, а после разговора с Воронцовым окончательно погрузилась в страх. Перед глазами всплывали обрывки сна, персонажи из которого важно обсуждали план угона чужой собственности. Они разговаривали и вели себя так, словно весь мир им задолжал и теперь не хочет возвращать долги. Пацаны решили восстановить справедливость.

* * *

А в это время Дима Воронцов выворачивал правду-матку Батанову.

– Как с ней работать? Её засекут в два счёта. Срубят мигом, – горячился Воронцов.

– Пусть переоденется, – посоветовал чем-то озабоченный Батанов.

– Костян, да она такая длинная, как горбыль, вечно падает, спотыкается. С мозгами у неё что-то не так.

– А мозги при чём? Зачем они тебе? – удивился Константин Петрович, забыв о своих заботах.

– Как это – при чём? Они в нашем деле играют первостепенную роль, – терпеливо объяснял Воронцов. – И рост у неё неподходящий для оперативной работы. Ей бы в следствие…

– В следствии она уже была, – вздохнул Батанов, – но не прижилась. К нам вот сплавили. Терпи, одну ночь потерпеть можно. Я же сказал, что подстрахую.

– А с женой договорился? – всполошился Воронцов.

– Да нет, пока ни в какую не соглашается, мол, Новый год только дома. Никаких выездов. Угрожает!

– Как угрожает?

– Говорит, мол, детей заберу – и к маме, а ты иди дежурить с чистой совестью. И дежурь хоть до пенсии, но без нас. На том и остановились. Я пообещал, конечно, что буду дома. Короче, как получится. Дима, но ты можешь рассчитывать на меня.

– Ты хоть веришь, что мы Минаева задержим? – с кислотной улыбкой поинтересовался Воронцов.

– Нет, не верю. Но пост отработать надо. Кто ж знал, что ей рапорт подпишут. Что-то нашло на Игорь Иваныча. А мы теперь расплачивайся, – посетовал Батанов.

– Сам же игру затеял с этим рапортом, – проворчал Воронцов, – а меня крайним назначил.

– Да не крайний ты, не крайний, я мигом выберусь из дома, как только найду предлог. Не трусь, Дима!

Помолчали. Воронцов потихоньку наливался злостью. Всегда так! У всех жёны, дети, семьи, как будто у него девушки нет. Есть девушка. Есть. Соня. Студентка. Тоже шантажирует, дескать, если в Новый год не вместе, то разбежимся. Они молчали и каждый думал о своём, потом заметили, что к ним приближается Кузина. Она бежала на высоких каблуках, держа папку с уголовным делом под мышкой. Вдруг зацепилась за что-то каблуком, хотя пол был ровный, как стёклышко, и упала, неловко растянувшись всем телом. Мужчины вздрогнули, но продолжали хранить молчание.

«Хорошо, что меня никто не видит, а то бы решили, что я дурочка, вечно падаю и спотыкаюсь на ровном месте», – подумала Алина, поднимаясь с колен.

«Вот дура, – одновременно подумали мужчины, – вечно она спотыкается и падает на ровном месте. Зачем ей каблуки? Она и так длинная, как горбылина».

Батанов скривился и резко рванул в сторону, Воронцов в другую. Они не хотели, чтобы Алина их увидела. Она никого и не видела. Подобрала с пола папку, прижала локтем и помчалась искать Батанова, но вместо Константина Петровича натолкнулась на Кочетова.

– С наступающим вас, Виктор Степанович! Вы что, Новый год в отделе будете встречать?

– В кругу семьи, – вежливо пояснил Степаныч, – а тебе придётся побегать по району. Обувь сменить надо. В твоих черевичках не набегаешься.

– У меня других нету, – простодушно пояснила Алина, – все сапоги на высоком каблуке. Мода такая, Степаныч, стиль!

– Ох, уж эта мода! Все ноги искалечишь, – неожиданно пожалел Алину Степаныч, – ты бы кроссовки у оперов попросила, что ли. В такой обуви за преступниками не бегают. Это ж тебе не шоу-бизнес! Смотри, как бы тебя по «скорой» не отвезли.

– Ничего, – отмахнулась Алина, – всё будет нормально!

– Ну, смотри, я тебя предупредил. У Батанова от тебя уже крышу сносит. Каким ветром тебя принесло в уголовный розыск? У нас же не дом моделей, а суровая мужская работа.

– Виктор Степанович, не расстраивайтесь! – воскликнула Алина. – Всё будет! Не сегодня. Может, завтра. И необязательно у меня. Возможно, в другом месте и у другого человека.

– Вредная ты, Кузина! Вредная, – обозлился Степаныч, – ходишь хвостом за всеми, ноешь, помощи просишь, а как рот откроешь, оттуда змеи прыгают. Язык у тебя, как помело. Метёт-метёт, а что метёт, сам не знает. Увижу Батанова, скажу ему, чтобы отменил твоё дежурство. Нельзя тебя доверять. Нельзя! Всех под монастырь подведёшь. Потом не отмыться будет.

– Это несправедливо! Я всё сделаю правильно, – прошептала Алина, испепеляя взглядом смурного Степаныча.

– Не верю!

С этими словами Кочетов удалился. Кузина долго смотрела в его спину. В обеих руках по пакету, видимо, принёс канцелярским женщинам подарки на Новый год. Они сегодня дань собирают, как в Международный женский день. Забыли, что до весны ещё долгих два месяца. Женская память короткая. Одной Алине не до подарков. И почему ей никто не верит? Ни Батанов, ни Кочетов, ни Дорошенко. Один Дима верит. Алина прониклась нежностью к Воронцову. Хороший парень, хороший. От Димы исходит аура настоящего мужчины. Такой не станет смеяться над упавшей девушкой. И Кузина побежала на второй этаж. Кто-то сказал, что Батанов уже в отделе. Сейчас она прочитает ему доклад. Ведь Алина основательно, от корки до корки изучила уголовное дело по угонам. Константин Петрович будет приятно изумлён оперативными способностями лейтенанта Кузиной.