Описав события последних двух недель 1917 года в длинной записи от 3 января 1918 года в конце Дневника III, Вирджиния теперь начинает новую тетрадь (Дневник IV, см. Приложение 1), которую она будет вести до июля. Титульный лист подписан:
Хогарт-хаус
Парадайс-роуд
Ричмонд
4 января, пятница.
Не стоит ждать особых событий от первой же страницы новой книги, но они есть, поэтому обозначу три факта разной степени важности: успех клуба «1917», разговоры о мире и поломка моих очков в черепаховой оправе. Разговоры о мире (в конце концов, самый важный пункт) вспыхивают раз в три месяца, вызывая некий трепет надежды, потом затихают и снова раздуваются. Во что все это выльется, не хочется и гадать, ибо есть какое-то суеверие насчет предсказаний, однако нельзя не чувствовать, как что-то надвигается и грядет, – просыпаешься и видишь скрытый ропот в каждой газете. Залог успеха «1917» – в совместном чаепитии. Там мы встретили Аликс, устроившуюся по привычке у камина, в компании юных революционеров, одного офицера и двух демократических чиновников болезненного вида. Комнаты светлые и менее формальные, чем обычно, – видны следы «Omega». До Клуба я прошлась по обычному маршруту: была в «Partridge & Cooper»461, прогулялась через Линкольнc-Инн-Филдс462 в «Mudie’s». Л. провел вторую половину дня в Комитетах463. Только что звонила Маргарет и хотела проконсультироваться с ним по поводу нескольких мирных акций, в которых она участвует. Говорила с Аликс о книгах, которые она могла бы написать:
– Человек несчастен без работы.
– Ох, совершенно несчастен, – эхом отозвалась Аликс, бросив взгляд в сторону Джеймса, я полагаю. – Нет надежды написать что-то стоящее, ведь я вижу вещи такими, какие они есть.
5 января, суббота.
Мы отправились в Хэмптон-корт464 впервые, кажется, с тех пор как катались там на коньках. Мы прошли через Буши-парк465, и табун лошадей воспользовался возможностью перебежать с одной стороны на другую. Позолоченная статуя466 окружена льдом, поверх которого был дюйм воды, и я пробила корку своим зонтиком. Клумбы в парке одинаково голые, за исключением одного желтого и розового цветков, полагаю, примул. Рядом стояли мешки, которые, по мнению Л., могли служить инвентарем для гимнастических упражнений миссис Крейтон467. Мы заглянули в ее окна и, как обычно, не увидели ничего, кроме огромных пергаментных фолиантов, думаю, итальянской истории. Мы прошли по возвышенному берегу под деревьями к реке и сели на одну из полукруглых пустых деревянных скамеек. Было холодно, но безветренно. Потом поехали на трамвае в Кингстон и пили чай в «Atkinsons» [?], где больше одной булочки в руки не отпускают. Сейчас на всем экономят. Большинство мясных лавок закрыты, а та, которая работает, оккупирована толпой. Нельзя купить ни шоколад, ни ириски, а цветы стоят так дорого, что вместо них я собираю листья. На большинство продуктов у нас талоны. Лишь витрины магазинов тканей изобилуют товарами. В других же выставлены консервные банки или картонные коробки, несомненно, пустые. (Это попытка писать в лаконичном историческом стиле.) Внезапно начинаешь замечать войну повсюду. Полагаю, где-то на фермах Нортумбрии468 или Корнуолла469 еще сохранились нетронутые очаги роскоши, но в целом у всех столы довольно пустые. Газеты, однако, процветают, и за 6 пенсов мы получаем достаточно бумаги для розжига на несколько недель. Человек по имени Ричардсон разрабатывает сложнейший математический метод голосования в окопах470.
6 января, суббота.
Чертовски сырой день. Я оставила Л. на станции, так как он собирался ехать в Хампстед, чтобы ответить на вопросы Маргарет. Дома пила чай в одиночестве. Аликс и Фредегонда пришли на ужин. Покрутившись вокруг Клайва, Барбары, Гарсингтона и т.д., разговор остановился на теме совести: социальные обязанности и Толстой471. Джеральд [Шоув], читая на днях Толстого, решил отказаться от табака, но теперь утверждает, что заповеди автора касались более распутных людей, поэтому ему курить можно. Он всерьез подумывает открыть питомник после войны и угрожает отказаться от своего капитала.
– Какой с этого толк? – спросил Л. – Хуже ничего не придумать. Мы не хотим, чтобы люди жили на 30 шиллингов в неделю.
– Психологически это может оказаться необходимым для уничтожения капитализма, – заметила я.
– Я не согласна, – сказала Аликс. – И кому же он отдаст свои деньги?
– В идеальном государстве каждый получал бы £300 в год, – сказал Л.
– Пожалуйста, дайте мне хоть один довод, который я смогу запомнить и передать Джеральду, – взмолилась Фредегонда.
Теперь я и не помню, что это был за довод.
– Он ужасно совестлив, – продолжила она. – Съев огромный рождественский ужин, они с братом затребовали консервированные фрукты, а когда прикончили и их, то были несчастны. “Мы вели себя как свиньи! Мы скоты!” – кричали они и были оба несчастны.
Л. привел нам множество причин, почему мы должны сохранить то, что имеем, и делать хорошую работу бесплатно. Однако я по-прежнему чувствую, что мой огонь слишком велик для одного человека. Я одна из тех, кому психологический барьер владения капиталом мешает. Аликс представляла позицию некой прочной и прагматичной экономики, которой она набралась от Стрэйчи. После этого долгого спора им пора было уходить.
7 января, понедельник.
Сегодня ездили в Лондон: Л. отнес мою статью про Джекса472 в «Times», а я была в «Spiller»473 по поводу очков – новая пара обойдется в £2,2. После этого мы встретились в Лондонской библиотеке и отправились на чай в Клуб, где Аликс практически играла роль хозяйки, а женщина курила свою трубку в углу. Пришел Литтон, и я допила с ним чай. Он торгуется с «Chatto & Windus» по поводу своей книги. «Когда спрашивают, нравится ли мне Тидмарш, я отвечаю, что он меня устраивает», – довольно загадочно сказал он. Его нежное отношение к юным дамам: Фредегонде, Фейт [Хендерсон] и Аликс – весьма заметно. Я сказала, что он слишком много пишет по образцу Маколея474. «Вижу, тебе не очень понравился “Гордон475”», – ответил Литтон.
Он был совершенно невозмутим, самодоволен и разве что не сиял. Шастающие туда-сюда люди мешали разговору. Главная тема – приближение мира, но вечерние газеты ставят его под сомнение.
8 января, вторник.
В качестве признака времени отмечу, что Фредегонде, которая хочет провести несколько месяцев в Лондоне, ее практичные друзья советуют жить в гостинице, утверждая, что иначе будет трудно достать еду, даже если она найдет служанку и комнату у друзей. Поэтому Фредегонда снимает номер в отеле «Thackeray»476.
Сегодня в памяти всплыли некоторые фрагменты, которые я запишу за неимением ничего более интересного. Как-то я ходила в бюро найма вместо Нессы и заметила, что у женщины на столе лежало 6 или 7 ручек, но все они, кроме одной, оказались непригодными: перья прилипли к держателю чернильной корочкой. Однажды вечером прошлым летом, выходя из автобуса, я заметила оставленный на сиденье пакет с рыбой и отдала его женщине впереди. Она поблагодарила меня и с полуухмылкой сказала: «Я просто не привыкла носить сумки». Сумка, очевидно, была признаком снижения уровня жизни. Есть, конечно, и другие воспоминания, которые при попытке записать хоть что-то улетучиваются из головы. Странно, с учетом их тривиальности, как эти маленькие сценки всплывают снова и снова в разные моменты: вспоминаются, проигрываются и исчезают. Странно и то, как человек опирается на окружающие предметы. Вчера я не могла вспомнить, оставила ли книгу в своей комнате. А потом заметила, как двигаю очки, и поняла, что сняла их перед тем, как отложить книгу, и, конечно, она лежала там же. Я бы многое отдала, чтобы хоть немного разбираться в психологии. Это была одна из тем для книги, которую я предложила написать Аликс, но «что толку, если не можешь сделать это действительно хорошо?». Сегодня были у печатника [у Макдермотта], который хладнокровно заявил, что станок к 14 января не приедет, поскольку он не может найти перевозчика. Какое нахальство, ведь он взял аванс в £10 и знает, насколько срочно нам нужен станок. Хотя этих чопорных полуживых и перегруженных работой маленьких существ нельзя воспринимать всерьез. Они не придают того же значения обещаниям, пусть даже письменным и заверенным печатью, что и мы. Люди донимают его мелкими заказами, говорит он, и времени нет даже на то, чтобы требовать оплату. Впервые за несколько недель или месяцев я провела всю вторую половину дня за покупками. В моем кошельке скопились медяки, и пакеты висели на каждом пальце. Магазины переполнены людьми; покупатели толкаются; ходить туда – худшая обязанность, особенно когда там столько народу.
9 января, среда.
Клуб «1917» – это что-то вроде приманки, ведь условия для чаепития в нем лучше, чем в других заведениях, поэтому, зайдя за новыми очками, я сразу же отправилась на Джеррард-стрит. В Клубе я обнаружила Фредегонду и Фейт, а также внушительный круг кембриджской молодежи, включая молодого человека477 с копной волос, написавшего пьесу, которая была у него с собой, а также курящую трубку девушку и еще пару человек. Меня позабавило повторение некоторых сцен из собственного прошлого: явное волнение, ощущение того, что я являюсь последним и лучшим (хотя внешне и не самым прекрасным) творением Бога, и впервые в истории мне есть что сказать, – а еще были юноши, столь прекрасные в глазах девушек, и девушки, столь желанные в глазах юношей, хотя мне, сидевшей по-старушечьи в кресле, все это было не особо заметно. Велись такие разговоры:
– Ах, но вы же читали его пьесу? Одобряете?
– Безусловно, да.
– И вам нравится ее трактовка?
– О, безмерно!
Затем другая, менее привилегированная, девушка наклоняется вперед и говорит:
– А можно мне посмотреть?
– Конечно, – отвечает юноша и достает, к ее восторгу, рукопись из ящика для корреспонденции.
– Я представляю публику. Эдит такая нетрадиционная.
Однако потом меня позвали пить чай в дальний конец комнаты; вошел Литтон в компании лорда Морли, обзор работ которого он делает для Л.478 Мы все еще пытались подслушивать разговоры кембриджского молодняка, и Литтон, приняв наконец-то мой вызов, примкнул к их вечеринке, которая к тому времени разрослась за счет нескольких высоколобых и с зачесанными назад волосами молодых людей, скрывавшихся от полиции.
Затем я немного поболтала с Фейт наедине. По ее словам, Ник испытывает сильные страдания от их треугольника «Саксон-Барбара-Ник». Его претензии игнорируются, а Барбара предпочитает Саксона и, похоже, стыдится интеллектуальности Ника. Она не хочет брать его к блумсберийским друзьям. Думаю, «Блумсбери» получит еще один труп на своем счету, ибо достижения бедняжки Б. не могут обеспечить ей там надежную опору, а брак с Ником, на мой взгляд, представляет куда большую ценность, нежели расчетливая и лишь отчасти реальная привязанность к Саксону. Я объяснила свою позицию, с которой согласились и Фейт, и Фредегонда. Я по-доброму пыталась убедить Барбару, что в Нике есть нечто большее, чем кажется. Ее снобизм раздражал, хотя он и естественен. На улице с меня свалились серые панталоны. Такое однажды случилось с Эмми Фишер479, и она укутала в них голодную бродячую собаку. Фредегонда проводила меня до вокзала Чаринг-Кросс. Чувствую себя похожей на нее в каком-то фундаментальном смысле.
10 января, четверг.
Из-за внезапной оттепели у нас вчера лопнули трубы. От резкого мороза мы избавились за час или два, и в доме стало теплее. Лотти и Нелли предприняли разумные действия, но мы все равно остались без ванны. После обеда трубы починили, и мы отправились к печатнику. Л. не терял самообладания. Мелкий Макдермотт утверждает, что по устному соглашению он гарантировал станок, только если его смогут доставить. Такой он снисходительный, упрямый и бестолковый, что повлиять на него не вышло. По правде говоря, он считает нас дилетантами, к которым не стоит относиться всерьез. Нужно все обдумать.
11 января, пятница.
Еще один малоподвижный день, который, однако, нужно вписать, поскольку лорды приняли закон об избирательном праве480. Я не чувствую себя более значимой, разве что чуть-чуть. Это как рыцарство – может произвести впечатление на тех, кого презираешь. Но, разумеется, есть и другие плюсы. Л. на обеде с Кэ и сербом, а я настроилась и теперь смогу легко закончить страницу после обеда. Л. приехал; мы прогулялись у реки и вернулись к чаю с множеством книг (наконец-то «Жизнь Китса481»).
12 января, суббота.
Теперь, когда началась печать (уже страница 18), писать особо не о чем, хотя день кажется полным событий и похож на сменяющие друг друга кусочки головоломки. У нас все еще нет ванны, из-за чего приходится терпеть и другие суровые ограничения. Сегодня мы сможем получить лишь один небольшой кусок говядины, которого должно хватить на неделю. И нет никакого жира: ни маргарина, ни ореховой пасты. Мы ограничены фунтом масла в неделю; яйца стоят по 5 пенсов за штуку, а курица – от 10 до 15 шиллингов. На прошлой неделе миссис Лэнгстон приготовила воскресный ужин из сосисок, хлеба и топленого жира. «Такого ужина у нас не было уже лет 5, а до этого – 20».
После печати мы позволили себе небольшую прогулку и видели почти точную копию Тинкера, кроме носа, но все же каждая собака производит незабываемое впечатление. Надежда на мир снова рухнула; политика опять расползлась в разные стороны, насколько можно судить.
14 января, понедельник.
В субботу мы позвали Саксона на ужин. У него полный упадок сил, и говорить с ним невозможно, но я догадалась, что он скорбит о неизбежной слабости человечества: мечты о любви и торжестве дружбы над ревностью, полагаю, уничтожены последними событиями, после чего он оказался в положении, отвратительном для столь порядочного и чувствительного человека. Друзей Саксона такие последствия тоже не вдохновляют. Даже его жесты вымучены. Он никуда не ходит и ни с кем не видится. Я помню следующую часть разговора:
– Ты с кем-нибудь встречался, Саксон?
– Я закончил третий том Антологии482.
Он принес две книги с подборкой итальянской литературы, очень ловко и аккуратно написав в них мое имя; играл в шахматы с Леонардом, был разгромлен, что не прибавило ему настроения, и ушел, обремененный тайнами этого непостижимого мира.
В воскресенье на чай пришел Клайв, но не успел он расположиться, как приехали Шоувы, и следующие пару часов мы сплетничали. Когда c Клайвом видишься слишком часто, его способы поддержания успеха и блеска становятся довольно очевидными. Мы все обсуждали клуб «1917», на что он разразился тирадой: «Я был среди тех надменных людей, которые принципиально не вступают в клубы, когда их просят, но теперь, конечно, я все понял и готов согласиться», – а правда в том, что Клайв всегда мечтал присоединиться, но был отвергнут Л. и другими. Это, осмелюсь предположить, касается и многих других его историй, если бы только их кто-то знал. Однако никто не в курсе, а результаты деятельности Клайва внушительны независимо от того, как именно они достигнуты. Но, поскольку он согласился одолжить свою печатную машинку для Эшема, не мне его судить. Внешне Клайв напоминает увядшую красавицу: легкий румянец, прядь желтых волос, алые губы. Мы в основном говорили о гипнозе, который «Блумсбери» оказывает на молодое поколение. Немного повеселились над образом «школьного учителя» Клайва в Тидмарше. Фредегонда и Джеральд тоже были там, когда после чая учитель с учеником удалились, но вошла она (Кэррингтон) за книгой лорда Маколея, а позже попросила просветить ее насчет какого-то анекдота о Руссо483. «Это, моя дорогая, ты узнаешь, когда подрастешь», – по-отечески сказал Литтон. Она отвела Ф. в сторону и рассказала ей о некоторых трудностях, связанных с Барбарой и Ником. «Ник усердно читает», – сказала она, будто это его как-то обнадеживает. Все они «усердно читают». На днях Саксон спросил Мейнарда, считает ли он Петрония подходящим чтением для юной леди, которой нравится Апулей484. Но наедине с собой юные леди, конечно, не любят Апулея. Это материал для комедии. Я и правда вижу, как прямо сейчас в кругу наших друзей зреют сюжеты многих комедий. Есть комедии Аликс и Банни, Джеймса и незнакомки, а также трагикомедия двух какаду485. После ухода Клайва Ф. и Д. остались на ужин и чувствовали себя более непринужденно. Ф. рассказала нам о первой брачной ночи А., исполненной ею из почтительного желания набраться опыта, который, однако, включал в себя столько автобиографии Б., панегириков его отца, я уверена, и перепевов малых литературных светил того времени, что она, думаю, дорого поплатилась. Но «в целом я чувствую себя лучше, отчасти благодаря Банни». У Ф. огромный талант к пародии. Она изображала Карин, которая врывается поздно ночью и спрашивает: «У вас есть что-нибудь перекусить для Кэррингтон?» – а потом начинает рыться в их кладовой. Карин хлопает себя по бедру и восклицает: «Мы устроим веселую поездку, будем шутить», – а еще как-то ночью она разрыдалась, решив, что Мейнард и остальные не хотят ее видеть. Фактически, власть, которую «Блумсбери» осуществляет над здравомыслящими и безумными людьми, кажется достаточной, чтобы вскружить голову даже самым стойким. К счастью, я сама из «Блумсбери» и потому невосприимчива, но не сказать, что я совсем не понимаю, о чем они говорят. Из этого гипноза трудно выйти, потому что для него есть некоторые предпосылки. Но, как ни странно, главным источником волшебного духа, похоже, является Мейнард. Говорила с Джеральдом о капитале. Он утверждает, будто собирается расстаться со своим капиталом, но я полагаю, что у него всегда найдутся какие-нибудь сомнения, с которыми можно поиграться в качестве интеллектуального упражнения.
18 января, пятница.
Опять пропущено несколько дней – отчасти из-за того, что я отправила длинное письмо Нессе486, где исчерпывающе рассказала о вещах, о которых должна была написать здесь. Но дневник мне нравится больше писем. Возможно, стоит писать романы только для нас двоих. Однако я могу вспомнить несколько событий: во вторник на ужин приходили Тойнби [Арнольд и Розалинда] и Кот.487; в тот день нам читала леди Стрэйчи – по большей части мне, так как Л. опаздывал. Она читала маски488 Бена Джонсона489, короткие, поэтому между ними леди Стрэйчи прерывалась, чтобы немного поболтать, и вечер прошел легче, чем раньше, – мне понравилось. Она рассказывала, как в школе читала все подряд и до сих пор может вспомнить любую книгу по ассоциации с местом. В 18 лет отец разрешил ей прочесть «Тома Джонса»490, полагаю, при условии, что она сохранит это в тайне. «Одним из многих» разочарований в ее жизни, сказала она, было то, что Литтон не смог получить стипендию. «Ну, его следующая книга точно не разочарует», – ответила я. Однако она считает, будто Арнольды с этим не согласятся491. Ее гордость за Литтона и желание видеть его известным писателем так очевидны. Я предположила, что она хорошо относится к Тидмаршу, но, поскольку она застыла и притворилась, будто не знает, о чем речь, полагаю, по этому поводу имеет место семейный скандал. В самом деле, легко заметить, что, сталкиваясь с настоящим, она чувствует себя не в своей тарелке, проявляет консерватизм, очень нервничает и считает, что все разрушено. Но, окунаясь в прошлое, она подобных чувств не испытывает и с величайшим оживлением делится историями о прекрасных мертвых Пэттлах и Далримплах: рассказывает, как старый Пэттл выстрелил из танка и тем самым убил свою жену, которая думала, что он воскрес из мертвых, и как матросы выжали из него все соки во время плавания в Англию; каким очаровательным был Дал и при этом недостаточно хорошим человеком, чтобы выходить за него замуж; каким красивым и добрым был доктор Джексон…492 На самом деле, она, кажется, разделила свою жизнь на две части: яркую захватывающую романтическую пьесу и плутание по серым скучным улицам, от которых уже нечего ждать. Глаза ее ввалились, зубы выпали, а слух почти пропал, но стоит заговорить о прошлом или о литературе, как в ней снова вспыхивает жизнь. Хотя литература тоже должна быть из прошлого. Она прочла нам чванливое патриотическое стихотворение «Старый путь», воскликнув, насколько оно прекрасно, и сказала, что, пока у нас есть поэт Хопвуд493, нет причин жаловаться. Ее патриотизм пережил все остальное. Еще остались семейные чувства и некоторые воспоминания о давно минувших днях, например: «Полагаю, ты не помнишь, как однажды встретила меня в автобусе, когда тебе было лет 10 или 11? Ты и Ванесса ехали с мамой». У нее семейный дар фантазировать. Она принесла две маленькие коробочки пастилок, завернутые в обрывки цветной бумаги, сохранившейся от каталогов магазина тканей. Она мало читает и пишет, раскладывает пасьянсы в одиночестве и, полагаю, размышляет о своем прошлом. По ее словам, это было лучшее время для жизни. Во-первых, она помнит Индию до Восстания494. «Они были прекрасными людьми, эти служащие Компании. Ваш Принцеп был одним из лучших. Представь мой ужас, когда на днях я пошла взглянуть на фотографии Дели и обнаружила, что они назвали пирс Принцепа пирсом Принцев!»495. Но разговоры об избирательном праве женщин ее мало волнуют496.
Из этого древнего мира мы вернулись в мир более молодой, чем наш собственный, если судить по датам. Но духовно Тойнби не очень молоды, хотя удивительно, что их взгляды на политику совпадают с нашими (которые все еще считаются молодыми и передовыми!). Я опрометчиво приняла это как должное, и Арнольд превзошел меня в антинационализме497, антипатриотизме498 и антимилитаризме499. В перерывах Котелянский выступал с официальным обращением из России на ломаном английском. О нем можно сказать много хорошего: он чем-то похож на русских литераторов и начинает объяснять свою душу без предисловий. Он объяснил душу Кэтрин [Мэнсфилд], но совсем не в ее пользу. Ложь и притворство КМ для него чересчур, и он не видит в ней ничего, кроме мелкого писательского таланта. Не уверена, нравится ли мне последнее заявление, но выглядит так, будто я записала его именно по этой причине. Его политические взгляды очень оригинальны: он считает, что Россия недостаточно цивилизована, чтобы извлечь выгоду из революции, но здесь, в Англии, она бы принесла огромную пользу, потому что у нас даже в самых бедных домах есть ковры и газ. Россия его почти не интересует, он не собирается туда возвращаться, предсказывает гражданскую войну весной, и ничего хорошего она ему точно не принесет. В 1905 году они уже жгли дома и резали дворян. У Розалинды, безусловно, есть свои достоинства. Она мне нравится больше Арнольда, который, однако, совершенствуется. Он, очевидно, безобиден и чувствует себя в своей стихии при обсуждении Оксфорда, о котором, однако, не может сказать ничего хорошего. Тойнби устали от Оксфорда и не собираются туда возвращаться. Арнольд и вовсе считает, что молодые люди могут жить там только в качестве студентов. Он был знаком со всеми аристократическими героями, которые нынче убиты и прославлены: с Гренфеллами500, Листером501, Шоу-Стюартом502, Асквитом503, – и ненавидел их. По некой причине они, должно быть, считали его бледным маленьким зверьком. Но Арнольд описал их ссоры, наглость, хорошо соображающие мозги, постоянно обеспечивавшие им стипендии, их издевательства и то, что они постоянно приносили стулья на колесиках в часовню, полную крыс, и не допускали никого в свое общество, так что в конце концов они были почти полностью подавлены колонистами, ненавидящими их в ответ. Практически сюжет романа миссис Уорд.
В среду, 16-го числа, я пошла в библиотеку и встретила Л., вернувшегося из Министерства по делам колоний, где он был в составе депутации, с которой дурно обошелся их секретарь504. Затем мы пошли в Клуб, где, конечно же, встретили Аликс и Фредегонду. Эти двое прилагают болезненные усилия для организации совместного проживания, но ни одна из них не может проявить решимость, хотя ясно, что Аликс стремится, насколько вообще способна, к компромиссу. Она ездила в Сидмут505, где ее тетя лежит парализованная и обреченная вскоре умереть. У нее подрагивает веко и шевелится одна губа, но, по мнению врачей, мыслей и чувств у пациентки больше нет. Это не сделало Аликс более или менее мрачной, хотя она, полагаю, считает подобное ниже своего благопристойного здравого смысла. Когда я уходила, Ф. позвала меня и умоляла решить за нее, должна ли она рассказать Аликс, что Джеральд против их совместного проживания, или увиливать. Я всегда говорю, что людям с короткими волосами надо говорить правду. Сегодня утром (в субботу) я узнала, что у них есть предложение насчет дома Эмбер506, которое, на мой взгляд, стоит принять, несмотря на возражения Джеральда.
В четверг, пятницу и субботу мы упорно работали, чтобы подготовить 8 страниц для печати у Макдермотта. Постоянный холод и мрак, переходящий то в дождь, то в снег. Это самый адский месяц года. Кажется, что мы застыли в грязи. В четверг вечером с нами обедал Райт507 – любезный и благовидный, но многословный человек, обращающийся за поддержкой к Л. в каждом вопросе и отказывающийся от своих взглядов, как только они начинают противоречить друг другу. Они с Л. пошли навестить Раунтри508. У меня есть свои домыслы, но углубляться в них я сейчас не могу.
21 января, понедельник.
В субботу вечером нам нужно было «посмотреть» на Ника; Барбара тоже пришла. Конечно, смотреть там особо не на что, но он настолько непритязателен, что его показ, можно сказать, прошел удовлетворительно. К тому же, у Ника приятный ирландский голос и скромные, очень незатейливые манеры, которые делают его присутствие в доме сносным. Я склонна думать, будто Барбара просто наблюдала за тем, чего мы от него добьемся. По большей части он говорил о своем магазине и устройстве пулемета Льюиса509. В Вулидже продовольственные бунты и забастовки, а гвардейцы получили приказ о готовности отправиться туда в любой момент и открыть огонь по людям, что их собственные вулиджские полки отказались бы сделать510. Он все воспринимает более серьезно. На следующее утро мы долго беседовали об ирландском характере. Он восхищается Сингом511 и утверждает, будто слышал, как ирландцы говорят в его стиле. Они лежат на земле, болтают и не играют в игры. Они глубоко религиозны (корень всех зол в Ирландии, говорит он) и умирают счастливыми только в присутствии священника и никак иначе. Их матери постоянно пишут, чтобы узнать, были ли у сыновей пышные похороны и стоит ли крест, – для них это большой источник утешения. Я полагаю, что мягкий, серьезный и довольно тоскливый нрав, который угадывается в Нике, является ирландским, поверх чего, не в обиду ему, есть признаки глубокого восхищения великой группой «Блумсбери», ее культурой и проблемами. Например, Ник сожалеет о пропасти между тем, что он называет взглядами квакеров512 и взглядами художников, утверждая, что после войны среди молодежи будут преобладать первые. Книги он тоже цитирует всерьез. Однако Ник уехал в Хампстед, а Л. отправился в Джипси-Хилл513 на обед с Уотерлоу, и бог знает, что его на это сподвигло, если не шахматы. Литтон пришел к чаю, остался на ужин, и около 10 часов вечера у нас обоих было чувство пересохших губ и иссякшей бодрости, как это обычно бывает после многочасовых разговоров. Но с Литтоном крайне легко и приятно. Среди прочего, он дал нам удивительный отчет о Британском сексуальном обществе514, которое собирается в Хампстеде. Звучит, будто речь идет о людях третьего пола, и аудитория, похоже, выглядела именно так. Тем не менее они были удивительно откровенны: 50 человек обоего пола и разных возрастов без стыда обсуждали такие темы, как деформация пениса декана Свифта515; пользуются ли кошки туалетом; онанизм; инцест. Инцест между родителем и ребенком, не осознаваемый обоими, был их главной темой, навеянной Фрейдом516. Я подумываю вступить в этот клуб. Прискорбно, что цивилизация в первую очередь обсуждает карликов, калек и асексуальных людей. И только в Хампстеде им помогают. Литтон периодически выкрикивал слово «пенис» – его вклад в открытость дискуссии. Мы также обсудили будущее мира, наше сильное желание того, чтобы профессии больше не существовали, Китса, старость, гипнотизм «Блумсбери» – множество тем. Л. победил Сидни своим шахматным мастерством. Уотерлоу покидают Джипси-Хилл.
Сегодня, в понедельник, я поехала к Харрисону лечить свой сломанный зуб, а Л. в Стейнс. Филипп вернулся с вновь открывшейся раной из-за отсутствия ухода в Фоуи517.
Тут меня прервали прямо перед описанием Лондона в часы заката солнца и восхода луны. Я ехала на втором этаже автобуса от Оксфорд-стрит на вокзал Виктория518 и наблюдала, как пассажиры любуются этим зрелищем с тем же чувством интереса и немым вниманием, как в бельэтаже перед каким-нибудь театрализованным представлением. Весенняя ночь, голубое небо с дымкой над домами. Магазины все еще были освещены, но не фонарями, так что всюду висели полосы света. На Бонд-стрит я не сразу поняла, почему в конце улицы горит большая люстра, но оказалось, что это несколько витрин, выходящих на дорогу, с огнями на разных уровнях. На углу Гайд-парка519 луч прожектора пробивался через синеву – часть спектакля на сцене, где было изумительно тихо. Меня поразила нежность этой сцены на фоне сумеречного Лондона. Дома величественно возвышались. Время от времени при появлении луны кто-нибудь отмечал возможность воздушного налета. Однако этого не произошло; ближе к ночи налетели облака.
23 января, среда.
Я вижу, что вчера забыла о дневнике, но день прошел без происшествий. Л. уехал на встречу, оставив Барбару управлять печатным станком, а я пошла прогуляться одна вдоль реки к Марбл-Хилл520. Мне придется взять назад свои слова про самый адский месяц года. Есть проблески рая, настолько нежного и теплого, что окно на лестнице было открыто, а я сидела у реки, наблюдая, как на воду спускают лодку, и ожидала увидеть чуть ли не почки на ивах. Вода в реке очень высокая, стремительная и желтая, что свидетельствует о половодье выше по течению. Говорят, прошел сильный дождь. Осмелюсь предположить, что это правда, но культура жизни в Лондоне такова, что со всеми пожарами, электрическим светом, подземным метро и зонтиками я действительно не уверена, обращает ли кто-нибудь внимание на погоду. Однако мы выглядываем на улицу перед сном и видим луну, очень четкую, словно отполированную, и почти полную, часов до девяти или около того, а затем, будто Господь перевернулся во сне на другой бок и случайно нажал кнопку, опускается облачная завеса, мы зеваем и крепко спим. Вчера вечером, напоив Барбару чаем, за которым теряется удовольствие от всего дня, хотя бедняжка не может вести себя лучше, а будь она еще и одаренной, ее бы точно все активно ненавидели, мы рано поужинали и провели собрание Гильдии. Выступал мистер Адамс [неизвестный], уровень которого, увы, не очень высок. Даже зная свой предмет, как в случае Адамса, ораторы не могут доходчиво объяснить его необразованным людям. Вряд ли более трех человек в зале поняли, что речь идет о кооперативах и политике. Он начал с середины и зачитывал убогие фразы из резолюций Конгресса, произнося всякие термины, например «автономный», но я не думаю, что кто-то его понял. Как обычно, Л. и я были единственными, кто говорил, за исключением миссис Лэнгстон, но едва зашел разговор о еде, как одна из женщин нарушила молчание. Она хотела бы открыть пекарню. Все они получили хлеб в конце дня и какое-то время болтали одновременно, рассказывая о том, как плохо с ними обращаются, и о своих соседях. Странно флегматичные эти женщины в большинстве своем; они сидели и наблюдали за происходящим с каким-то пассивным удовольствием и видом бледно-серых морских анемонов521, прилипших к скалам. Но все же у них дети и домашние дела – множество оправданий, если задуматься.
Разговор о морских анемонах напомнил мне о заключении договора с Д.Г. Лоуренсом522 на его дом в Зенноре523. Сейчас кажется, будто это очень далеко и невозможно, но достаточно заманчиво, чтобы заставить меня думать о море и утесах несколько раз в день.
Сегодня, в среду, Б. не пришла, и мы сами занимались печатью. Л. сделал большую часть работы, а я совершила две небольшие вылазки в Ричмонд: сначала – выяснить, как правильно пишется «Mynah»524; потом – купить новый аккумулятор, который обошелся в шиллинг и три пенса. Два моих предыдущих погибли, а долгожитель Л., этот старый злобный негодяй, до сих пор работает и горит как искра от звезды. Думаю, разумно иметь свой собственный на случай налетов, хотя три торговца в Ричмонде уверены, что их больше не будет. В булочных теперь почти ничего нет, кроме маленьких тарелочек с пресным печеньем, кусками простого торта525 и маленькими булочками без слив. Если вы увидите сливу, это точно муляж для декора, ведь настоящих нет. Все перемены подкрались незаметно. Кажется, еще в прошлом году у нас были замороженные торты?! Немыслимо!
24 января, четверг.
Последний день моего 35-летия. С трепетом пишешь о годах, которые последуют дальше: все в тени сорока. Еще один весенний день; утром я обхожусь без огня. Единственный минус – его затухание и ощущение, будто находишься в уютной пещере, когда за окном темно и сыро. Снаружи все бледно-серое. Я отправилась в Лондонскую библиотеку, чтобы взять пригоршню рассказов о сверхъестественном, встретила сэра Генри Ньюболта526, стройного седого проныру, но лично мы не знакомы. Затем я обошла все магазины на Чаринг-Кросс-роуд в поисках писем Китса, но их нигде не оказалось. Потом отправилась в Клуб, где застала Литтона в одиночестве, и, не испытывая особого желания разговаривать, мы бок о бок читали газеты. Пришла Фредегонда, но, немного посмеявшись над ее телефонным сообщением, я уехала. Она, Аликс и Кэррингтон вместе решили, что я их критикую, и, не выдержав этого, позвонили с требованием опровержения, которое я дам только в том случае, если они изложат свои жалобы в письменной форме. Дамы говорят, что я их угнетаю, и единственное объяснение этому – то, что я садистка. Звучит, как первая стадия развития червей. Барбара, однако, пропускает всю критику мимо ушей. Сегодня Л. отпечатал в типографии 4 страницы и вернулся домой только в 6 вечера – результаты неудовлетворительны из-за некомпетентности печатника.
25 января, пятница.
День рождения. Сегодня утром Л. вложил мне в руку прекрасный нож из коровьего рога. Нелли связала для меня пару красных носков, которые завязываются вокруг лодыжки и, таким образом, очень подходят к моему утреннему настроению. Еще одно событие заставило меня лежать неподвижно. Пришла Барбара, и мы вместе «разобрали» 4 страницы527, а Л. отпечатал в типографии другие 4 – в общем, прекрасный рабочий день. Такими темпами рассказ КМ будет закончен через 5 недель. Мы подумываем сделать небольшую книгу с гравюрами по дереву, либо после этого рассказа, либо параллельно – на маленьком станке. Наш сегодняшний ужин стал мелкомасштабной жертвой долга. Никогда еще мы не были так готовы провести вечер в одиночестве, с книгами для чтения и ощущением того, что на этой неделе состоялось уже достаточно разговоров, но довольно рано, до 19:30, пришли Клара [Вулф] и Уитэмы [Сильвия и Джон], которых мы позвали с целью нивелировать друг друга без лишних затрат. Тщательно продуманный литературный стиль Уитэма – верный показатель его ума. Он такой, каким, по мнению писателя-самоучки, должен быть гений, при этом настолько непритязательный и простой, что это скорее забавляет, чем отталкивает. Его страсть к писательству – это страсть дилетанта или, вернее, того, кто учился по учебникам. Увидев новый роман Кэннана528, он сказал: «Ах да, Кэннан… Он ведь очень слаб в построении сюжета, не так ли?». И в том же духе – обо всем остальном. Он сообщил мне, что его книги имеют свойство «кричать», и, поинтересовавшись судьбой моей художественной прозы, которую хвалят в профессиональных кругах, с большим энтузиазмом перечислил все романы, которые у него готовы, или почти готовы, или только нуждаются в «формулировке» – процесс, который он применяет в конце. Джон начинает с синопсиса, что занимает 3 месяца, но я не слушала всю его тираду. Скоро они переедут в Девоншир529, где сразу после окончания войны (даже она не помешала ему добавить в свой список новую книгу) он собирается усердно работать, писать по утрам, читать и гулять все свободное время. Так что в течение следующих пяти лет мы можем ожидать около двадцати книг Уитэма. Рассказав нам все это, он переключился на спиритизм: их домовладелец – толстый бледный солиситор530 лет пятидесяти, который питается хлебом и маргарином, целыми днями лежит на диване в Девоншире и общается с духами. Одно время Уитэм тоже баловался мистицизмом, и заставлял столы двигаться, и слышал шепот призраков, и верил во все такое, но слишком боялся последствий для себя, чтобы заниматься подобным всерьез. Я сочла это проявлением слабости и думаю, что у него не все в порядке с головой, принимая во внимание разговоры о написании романов. Сильвия ерзала на стуле, будучи весьма довольной тем прекрасным, по ее мнению, впечатлением, которое он производил, и в своей педантичной манере соглашалась с наиболее революционными идеями, поэтому они казались сплетнями хорошей экономки о цене бекона. Молчание Клары, по-моему, демонстрировало ее подчиненное положение в семье. Полагаю, человек, неспособный заставить себя что-либо чувствовать, всегда несчастен и безутешен. Она осталась на ночь.
Сегодня (в субботу) мы ездили в Кью. Подснежники, карликовый цикламен, несколько миниатюрных рододендронов531; сквозь траву и мертвые листья пробиваются ростки пролеска532 и шафрана533.
27 января, воскресенье.
Едва выйдя из дома, мы столкнулись с Дезмондом, резко появившимся из-за угла. Это перечеркнуло наши надежды на уединенный вечер, но все же наименее жестоким образом. Вместе мы прогулялись в Олд-Дир-парк. Дезмонд выглядел подавленным, на лбу проступили морщины, и он все охал: «О боже, боже, боже!» – думая в перерывах о войне, я полагаю, или о личных проблемах. На самом деле, мне показалось неприятным, что в общении с ним приходится избегать некоторых вопросов: «когда выйдет твоя книга?»; «взяли ли в печать роман Молли?»; «что ты сейчас пишешь?» и т.д., – такие темы, вероятно, ранним утром его особенно угнетают. Мы напоили Дезмонда чаем и обсудили прогресс психологии со времен Шекспира. Л. отрицал это, а я отстаивала. Дезмонд считает Отелло и Дездемону очень примитивными, но полагает, что мы неплохо представлены в мире художественной литературы. Лично я нахожу себя в нем совершенно неизвестной. Обсуждали, нужно ли записывать мелкие события короткими сценами; должна ли беллетристика быть похожей на жизнь; есть ли у Теккерея глубина?! Недавно Дезмонд прочел несколько «Ньюкомов»534 и не нашел в них никакой глубины – только очаровательную пульсацию традиционной образности. Переходим к поэзии Боба [Тревельяна]: «Хороший рядовой поэт», – говорит Дезмонд, – но он не совершает открытий через свой внутренний мир, а лишь смотрит на повседневность и подбирает нужные фразы, классические и потому вечные. Лично я этого не понимаю. В кармане Дезмонд принес книгу Энид Бэгнольд535 и теперь, я уверена, подумывает написать собственную рецензию. Я не собираюсь этого делать, после того как взглянула на ее мысли. Энид убедила его написать о румынском принце536, чей голос, сказал он, самый красивый в Лондоне. Дезмонд позвонил ему (чтобы объясниться, почему опоздал на ужин), и я услышала мягкий нерешительный голос, запинающийся на длинных словах и звучащий довольно романтично в телефонной трубке. Наконец он ушел. Сделавшись довольным и говорливым, Дезмонд был готов остаться и рассказать 4-й акт «Иренаиды»537 – остался бы и рассказал, не намекни мы, что ему пора.
28 января, понедельник.
В понедельник я отправилась долечивать свой зуб, а потом на чай в Клуб, который становится, как сказал Голди, «местом семейных встреч». Вы входите и видите полдюжины пар ног, протянутых к камину со всех сторон. Вы слышите, по крайней мере я слышала: «Это вопрос революции или эволюции», – а затем, наслушавшись, ищете «Manchester Guardian», ускользаете от Сильвии Уитэм и прячетесь ровно на 10 секунд. Фредегонда с извинениями прорывается через газетную преграду: «Ох, они такие ужасно скучные, а мне надо поговорить о чем-то кроме политики». Этим чем-то, насколько я помню (сейчас уже суббота), были Оттолин, Аликс, поэзия, любовь, пока Боб, поглядывающий в нашу сторону, не выдержал и не подошел к нам, размахивая удлиненным корректурным оттиском538 и интересуясь, не секретничаем ли мы. «Не повезло», – ответила я, и он, успокоившись, поведал нам свои обычные литературные сплетни. Сначала Боб рассказал, что Клайв предлагает купить «Egoist»539 и выпускать рецензии блумсберийцев, а затем спросил, что мы думаем об Уэйли540 и т.д. и т.п. Такой он осуждающий, этот любитель скандалов, но невинный и неутомимый, как всегда. Я поехала домой, где, конечно же, случился налет. Ясная ночь сделала его неизбежным. С восьми вечера до 01:15 мы перемещались между угольной ямой, кухней, спальней и гостиной. Не знаю, сколько в этом страха, а сколько скуки, но результатом стал дискомфорт, по большей части связанный с тем, что пришлось 4 часа вести смелую и шутливую светскую беседу со слугами, дабы предотвратить истерику. На следующее утро
29 января, вторник.
последствия налета были сметены Барбарой:
– Вирджиния, я не приду в пятницу, потому что выхожу замуж.
– Замуж?
– Да, за Ника.
– А Саксон?
– Саксон не возражает. Не нужно ничего менять. Мы все согласны.
Таков итог. Лично я не думаю, что она хочет замуж, но убедила себя, что ей это нужно. А ужас от возвращения Ника через месяц делает Барбару еще более мрачной, чем обычно. Она не выказала никакого желания поздравлений или шумихи, осталась у нас и занималась печатью, как обычно. Ожидая очередного налета, мы попросили ее поспать. На этот раз он начался в 21:10, по крайней мере в это время прозвучало предупреждение. Аэроплан пролетел над домом около 23:30. Вскоре стрельба была уже так близко, что мне не захотелось идти за парой туфель в спальню. Мы разложили матрасы на кухне и, как только стих первый шум, легли на них вместе с Барбарой, а Л. остался на кухонном столе – прямо-таки картина жизни в трущобах. Один взрыв раздался совсем близко, но через час мы услышали горн и вернулись в постели. Глухой звук, который Л. выделил среди остальных, был взрывом бомбы в Кью. Кажется, девять человек погибли. Слуги стали плаксивыми, а Лотти начала объяснять, как эти налеты влияют на ее голову, – намекают, что мы должны покинуть Лондон.
30 января, среда.
Концерт и чай с Оттолин. Она разместилась в самой маленькой спальне отеля в Блумсбери, линялая, подавленная, неопрятная и чересчур разодетая. Не так много интересных разговоров, хотя она дружелюбна и не столь властна в некоторых вопросах, как обычно.
31 января, четверг.
Весь день стоял густой туман. Мы вдвоем набирали текст. Выйдя из дома за булочкой к чаю, мы достаточно надышались свежим воздухом. Помню, как были рады, во-первых, туману, во-вторых, уединению, поскольку Барбара ночевала в Хампстеде.
1 февраля, пятница.
День клочьев тумана. Прошлой ночью, говорят, стоял сильнейший за 30 лет туман, и несколько пожилых джентльменов, спасаясь от налета, перешагнули через край платформы и были раздавлены541. Одна кухарка упала в Темзу. Люди шли и стучали по нашим перилам, чтобы не сбиться с пути. Л. уехал в Лондон и, вернувшись домой в 22:30, сообщил о звездной ночи и ясном дне. Но с наступлением ночи здесь вновь сгустился туман.
2 февраля, суббота.
Первая прогулка за долгое время. Влажный, слегка туманный день. Когда мы выходили, звонили похоронные колокола, а на обратном пути – свадебные. На улицах у магазинов очереди людей за мясом. Гул невидимых самолетов. Обычный счастливый вечер вдвоем, по колено в бумагах.
3 февраля, воскресенье.
Воскресенье на Гайд-Парк-Гейт вновь стало светским днем, как раньше. Светскость началась рано, по крайней мере для Л., когда пришел печатник Риддел, как мы надеялись, чтобы предложить станок, а на деле – сообщить, что станков нет. С ним была подруга. Я подслушивала за дверью в ванной. Вернувшись с прогулки, мы обнаружили Голди, а потом явилась Пиппа542, удивительно неопрятная, какими становятся все женщины Стрэйчи при малейшей провокации543. Без определенной степени привлекательности не стоит быть тщеславной – так они рассуждают, я полагаю. Разговору мешало подозрение, что она джингоистка544 и весьма старомодного типа, к которому мы привыкли. У нее есть обескураживающая и одновременно достойная привычка молчать, когда она не согласна. Именно так Пиппа выразила несогласие, когда я сказала, что считаю совместное ведение домашнего хозяйства (подразумевая ночевки) улучшением старого стиля. Голди метко стрелял своими стрелами; моя единственная критика по отношению к нему касается чувств, которые вызывает его подход. Уж слишком большое значение они придают внешнему виду, эти престарелые важные шишки, и все же… И все же Пиппа причудливо поблекла, постарела и выглядела потрепанной. Она говорила о былых вечеринках, о Г.Б. Смите545, Джордже Дакворте546, Джеке Хиллзе547 и Рождестве в Корби. Она считает, что та жизнь еще возможна и упомянутые люди куда более «цивилизованные», чем наши «короткостриженки»548. Однако сейчас у нее нет времени на общество: она занята суфражизмом, который нынче превращается в борьбу за равенство днем и ночью. «К счастью, – говорит она, – есть люди вроде вас, которые держатся от всего этого подальше. Главное, чтобы такие оставались, а у вас была экономическая независимость или возможность ее достичь. Это самое важное. Нет, я не умная. Меня всегда больше заботили люди, чем идеи, а теперь мне пора. У меня есть дела. Здесь же я рискую разлениться, чего делать не стоит». И она уехала. До меня вдруг дошло, что с возрастом взгляды не меняются, а остаются теми же, но блекнут и увядают. Это касается и Голди. Вечер в одиночестве.
4 февраля, понедельник.
Отвозила в «Times» статью о Кольридже549 и опять заблудилась – отчасти из-за множества водных каналов. Встретилась с Л. в Клубе, где люди в кои-то веки согласились на тишину и уединенное чтение книг, поэтому мы были предоставлены сами себе. Открыли бутылку сахарина550 – так мы экономим сахар.
5 февраля, вторник.
Карин приехала к чаю, чтобы прочесть свою лекцию. Она напоминает мне одну из наших потерянных собак, в основном Тинкера: носится по комнате, обнюхивает ножки столов и стульев, виляет хвостом изо всех сил и вгрызается в разговоры, словно у нее острые клыки, и, как пес, ест она тоже много. Эта чрезвычайная энергичность, возможно, связана с глухотой. Она стала большевичкой551 и предложила свои услуги Лейбористской партии552 в надежде, что ее отправят заниматься организацией избирательных участков по всей Англии. Карин устала читать и писать – ей это никогда не нравилось, – а теперь она чует схватку и хочет быть в гуще событий. Странным образом социализм553 въедается в наших друзей. Они с Адрианом недовольны своим положением и хотят зарабатывать больше – отчасти из-за того, что половина их доходов зависит от миссис Б554. Карин хорошо выступила с докладом о Лиге Наций555, хотя говорила слишком быстро. И все же разница в образовании очень заметна. Думаю, слушатели приняли ее тезисы. Я была удивлена услышать, что по окончании мероприятия она испытала огромное облегчение. Карин осталась на ночь, а следующее утро, если подобное сравнение вообще уместно, стоило мне потери зуба. Более того, она сидела у камина, а мне в разговоре с ней приходилось кричать. Но я понимаю, что ее энергия, ее непритязательный или критичный, но великодушный и пылкий ум, ее честность и стабильность станут для Адриана надежной опорой…