Жизнь до Леи

За два года до «Звездных войн» я снималась в фильме «Шампунь» продюсера Уоррена Битти, который тоже снимался в фильме, и режиссера Хэла Эшби. У меня была роль злой распутной дочери Ли Гранта, которая переспала с любовником и парикмахером своей матери, которого играл, разумеется, Уоррен. Это он вместе со сценаристом Робертом Тауном пригласил меня на роль отчаянной дочки.

В то время шоу-бизнес был последним, чем бы мне хотелось заниматься, – сомнительный вид деятельности, от которого ощущаешь лишь неудобство и огорчение, как от остывших закусок на кинопоказе. Неудобство вызывало постепенное незаметное угасание популярности актеров. Сначала тебе дают несколько небольших ролей в популярных фильмах.

Затем, если все получится, к актеру приходит долгожданная слава. Долгие годы усердного труда – и однажды ты просыпаешься знаменитым.

Я пропустила те головокружительные годы, когда мои родители шли к успеху. Я очутилась перед кинокамерой, когда моя мать Дебби Рейнольдс еще снималась в хороших высокобюджетных фильмах на студии «Эм-Джи-Эм». Но, когда я подросла и постепенно стала хоть что-то понимать, я заметила, что фильмы были уже не те. Мамин контракт со студией закончился, когда ей было под сорок. Помню, что в сорок лет она снялась в последнем фильме на студии «Эм-Джи-Эм», это был ужастик под названием «Что случилось с Хелен?». Этот фильм и в подметки не годился «Поющим под дождем», и по сценарию мамин партнер Шелли Уинтерс как бы случайно убил ее в самом конце.

Вскоре после этого мама начала работать в ночном клубе «Дезерт Инн» в Лас-Вегасе, который сейчас уже закрылся. Так совпало, что я тоже начала работать в ночном клубе, исполняя песни «Я полюбила» (I Got Love) и «Мост над бурными водами» (Bridge over Troubled Water) в ее шоу. После школы это был огромный шаг вперед. Мой младший брат Тодд аккомпанировал мне на гитаре, а мамины бэк-вокалистки подпевали и подтанцовывали (как же мне хотелось иногда, чтобы у меня за спиной была такая же мощная поддержка и в жизни).

Позже мама выступала с вариацией этого шоу в театрах и на ярмарках по всей Америке. Потом она поставила мюзикл на Бродвее. В нем я была бэк-вокалисткой и стояла как раз за мамой. Она вела концертную деятельность в клубах еще сорок лет и иногда появлялась в телешоу и телефильмах (самую заметную роль она получила в картине Альберта Брукса «Мать»).

Мой отец Эдди Фишер играл в ночных клубах, пока его приглашали, а перестали его приглашать отчасти потому, что он перестал быть хорошим эстрадным певцом, а отчасти потому, что секс и наркотики интересовали его больше чего бы то ни было. Тринадцать лет употребления амфетаминов могут разрушить любую карьеру, а тем более ту, в которую и без того нужно вкладывать все силы.

Иногда ему удавалось получить ангажемент или… хотя нет, это все. Никто не хотел приглашать его выступать: он легко мог не явиться на концерт, а его вокальные данные серьезно пострадали от беспутного образа жизни. Кроме того, люди никак не могли простить его за то, что он ушел от моей матери к Элизабет Тейлор много лет назад, чем заслужил звание «главного подлеца Америки» на всю оставшуюся жизнь.

Однажды, когда мне было двенадцать, я сидела на коленях у своей бабушки – что в любом возрасте не очень хорошо, а особенно учитывая то, что Максин Рейнольдс была, мягко говоря, не самой приятной женщиной, – когда она вдруг спросила у мамы:

– Эй, а ты достала мне билеты на «Энни», которые я просила?

И наградила маму подозрительным взглядом. (Бабушка умела пристально смотреть тремя способами: подозрительно, враждебно и разочарованно – глубоко разочарованно, картинно разочарованно или снисходительно разочарованно.)

– Прости, мама, – ответила моя мама. – Может, хочешь пойти на какое-нибудь другое шоу? Билеты на «Энни» разбирают на месяц вперед. Я везде искала.

Бабушка поджала губы, как будто почувствовала какой-то неприятный запах. Потом шумно выдохнула и разочарованно произнесла:

– М-м-м… Когда-то имя Дебби Рейнольдс что-то значило в этом городе, – сказала она. – Теперь она даже не может достать несколько жалких билетов на мюзикл.

Я невольно обняла бабушку так сильно, как будто хотела выдавить все будущие язвительные колкости из ее маленького крепкого тела. Именно такие моменты убеждали меня, что я не хочу заниматься шоу-бизнесом.


Так как же я оказалась на кастинге в фильм «Шампунь», зная, что могу подойти на какую-нибудь роль? Поди узнай. Может быть, мне хотелось узнать, каково это, когда тебя хочет Уоррен Битти, хотя бы и понарошку. В любом случае, в семнадцать лет я не хотела строить карьеру в шоу-бизнесе. Или я просто сама себя обманывала – видит бог, что это не в последний раз. Дурачить самого себя можно и без чувства юмора. Зато чувство юмора пригодится почти для всего остального. Особенно чтобы шутить над тем, о чем хотелось бы забыть, но уже не дают.

Я получила роль Лорны в «Шампуне». Лорны, дочери персонажей Джека Уордена и Ли Грант. У меня была одна основная сцена, в которой я играла с Уорреном, который был парикмахером и любовником моей матери и всех остальных в этом фильме. Моя героиня не любит свою мать и ни разу не стриглась (зато переспала с парикмахером).

Может, Лорна не стриглась в знак протеста против своей матери? Возможно. Она сделала парикмахеру неприличное предложение, только чтобы насолить ненавистной матери? Конечно. Стала бы она жалеть, если бы отец узнал об этом? Вероятно, да. Или нет. Решать вам.

В фильме я стою на корте в теннисном костюме, с ракеткой в руках, рядом с профессиональным теннисистом, который отбивает мячи, а я смотрю на приближающегося Уоррена. Я сообщаю ему, что мамы нет дома, отвожу его на кухню и спрашиваю, не голоден ли он и правда ли он занимается этим с моей мамой. Я говорю, что ни разу не была у парикмахера и что я совсем не похожа на свою мать, и предлагаю потрахаться. На этом сцена заканчивается, а затем мы уже видим, как я стою в спальне и поправляю платок на голове, и понимаем, что всё уже произошло.

Скорее всего, вам вряд ли стало интересно, почему я ношу платок. Потому что у меня, Кэрри, были короткие волосы и я ходила к парикмахеру, поэтому на съемках мне пришлось носить парик, чтобы сыграть девушку, которая никогда не стрижется. И с платком парик смотрелся более естественно. Другой большой вопрос, который, вероятно, все же пришел вам на ум: был ли на мне лифчик под теннисным поло (а если нет, то почему)?

Здесь все просто. Костюмеры спросили у Уоррена, который в этом фильме был и актером, и сценаристом, и продюсером, нужно ли мне надеть лифчик под поло или нет. Уоррен посмотрел куда-то в сторону моей груди.

– А сейчас она в нем? – как будто меня и моей груди там не было.

– Да, – ответила Эгги, художник по костюмам.

Уоррен задумчиво поджал губы.

– Давайте посмотрим, как будет без него.

Я отправилась с Эгги в свой фургон, который больше напоминал клетку для хомяка, и сняла лифчик. Меня сразу отвели обратно к Уоррену на тщательный осмотр. Он еще раз бесстрастно взглянул на мою грудь.

– А это без? – спросил он.

– Да, – выдохнула Эгги.

– Давайте без, – произнес, распорядился, приказал, скомандовал он.

Мы с грудью пошли за Эгги обратно в раздевалку, и тема была закрыта. Вожделенно рассматривать кадры со мной без лифчика в «Шампуне» можно на «Ютубе» (или на порносайте «Любтьюб»), а еще там можно найти мой космический наряд без белья из первого эпизода «Звездных войн» и металлическое бикини («смерть Джаббы») из третьего (теперь это четвертый и шестой эпизоды соответственно, отчего все только запутались).

Мои две сцены в «Шампуне» были отсняты за несколько дней, и, когда все кончилось, я вернулась домой к маме и младшему брату Тодду в надежде, что не останусь там надолго, потому что любой срок был слишком долгим для теперь-слишком-классной меня.


Ни одно мое прослушивание не было похоже на кастинг у Терренса Малика, режиссера «Дней жатвы». Помню, что мы больше часа сидели и разговаривали. Слава богу, говорила не только я, хотя думаю, что весь этот разговор был как раз для того, чтобы узнать меня получше. В конце концов, это же не я пригласила его в комнату поговорить о фильме, который я снимаю.

Помню, что рассказала ему о себе слишком много, и эта дурная привычка с годами стала только хуже. Но в подростковом возрасте у меня был не очень большой репертуар жизненных историй. Одной из лучших тогда была история, связанная с комиком Рипом Тейлором – они с моей мамой вместе участвовали в постановке в Вегасе – и его секретарем-геем по имени Линн.

Я влюбилась в Линна. Он был симпатичным, носил талисман и был таким изящным, что казалось, подышишь на него, и его сдует как перышко. Линн называл меня своим любимым яблочком, и мы целовались в автобусе труппы. Если бы я ходила в школу, а не шаталась по представлениям с мамой, то нашла бы более подходящее место для проявления своих подростковых чувств. Я могла бы жить нормальной подростковой жизнью, но раз я ею не жила, то то и дело влюблялась в геев.

Кроме Линна, был еще Альберт, который танцевал с Дебби в бродвейской постановке «Ирен». Он был привлекательным и тоже геем (хотя, в моем неопытном представлении, он совсем не выглядел как гей), и мы целовались в гримерных. Мама обо всем знала, но тогда какого черта она это допустила? Мне было всего пятнадцать, я была еще малолеткой, и мама сказала: «Если хочешь заняться сексом с Альбертом, то я могу посмотреть и помочь советом».

Честно говоря, мама тогда была очень рассеянной, вся ее жизнь рушилась, поэтому она старалась ухватиться хоть за какую-нибудь соломинку – например, пыталась выглядеть как хорошая мать, проявляя немного эксцентричную заботу.

Нечасто выпадает возможность рассказать подобную историю, так что я почти уверена, что Терри Малик внимательно слушал про Линна, Альберта и маму. Он производил впечатление человека, который правда хочет послушать любой нелепый рассказ о твоей жизни, который тебя самого пугает и заставляет ежиться. У него в фильмах было много импровизации, так что на таких собеседованиях он выяснял, уютно ли актеру в своей собственной шкуре. (Мне, например, очень уютно. Просто иногда мне бы хотелось, чтобы этот уют не выходил наружу.)

У нас было несколько таких встреч перед прослушиванием с Джоном Траволтой. Джон был знаменит благодаря ситкому «Добро пожаловать назад, Коттер». Казалось, Джон идеально подходит на главную роль в «Днях жатвы», и каждый раз, когда у нас было совместное прослушивание, между нами происходила «химия». Как два сосуда с легковоспламеняющейся жидкостью, мы закипали вместе. Если бы Джон снимался в «Днях жатвы», снималась бы я с ним? Конечно, это было бы здорово.

А потом по какой-то причине Джон отказался от участия в проекте. Так что его место занял Ричард Гир. Меня прослушивали с Ричардом Гиром. Скажем так, наши сосуды кипели не в унисон. Так что мое место заняла Брук Адамс. Моя потенциальная карьера в качестве «серьезной» актрисы подошла к концу. Чтобы люди перестали видеть во мне только принцессу Лею, нужно было нечто большее, чем роль камео в «Братьях Блюз».

«Дни жатвы» – прекрасный фильм, и, возможно, если бы я снялась в нем, то смогла бы не нести всю жизнь свой (совсем не тяжелый) крест, который заключается в том, что я принцесса Лея, а не та самая актриса, которая хорошо сыграла в одном из ранних шедевров Терри Малика.

Я проходила прослушивания и на другие фильмы («Бриолин» и «Состояние»), а потом поступала в два драматических колледжа в Англии. В Королевскую академию драматического искусства меня не приняли, зато взяли в Центральную школу драмы и ораторского искусства, в которой учились такие звезды, как Лоуренс Оливье, Гарольд Пинтер и сестры Редгрейв.

Как раз этого хотела моя эгоистичная натура – возможности больше не жить в одном доме (и даже в одной стране) со своей недавно разведенной и недавно обедневшей матерью. В качестве бонуса у меня остался опыт актерской деятельности, который я никогда бы не получила, отчасти потому, что не была уверена, хочу ли стать актрисой. Но, может, я могла бы заниматься этим и без университетского диплома или любого другого официального образования – просто работать и получать достаточно, чтобы выходить в свет и заниматься тем, что я бы с улыбкой называла своей повседневной жизнью.

Когда я начала ходить в Центральную школу, мне было семнадцать лет и я была самой юной студенткой. Впервые я жила одна. Я наконец-то съехала от мамы (с которой я счастлива жить раздельно, а не вместе) в квартиру, которую я брала в субаренду у друга и в которой никто во мне не разочаровывался, а если такое вдруг случалось, мне было все равно, потому что они мне никто.


Кэрри Фишер в объективе папарацци у ресторана «Чейсенз» в Беверли-Хиллз.

Фото предоставлено «Getty Images»/Роном Галлелой.