Когда вашингтонской дипломатической миссии в Германии понадобился новый глава, чтобы представлять Соединенные Штаты в Берлине, то выбор Франклина Рузвельта пал на Уильяма Эдварда Додда, который и стал послом. В начале лета 1933 года Додд прибыл в Берлин. Не имея никакого дипломатического опыта, Додд, тем не менее, надеялся воплотить на практике идеалы Вудро Вильсона и не без оптимизма смотрел на установление более тесных отношений с недавно пришедшим к власти нацистским режимом. Перед отъездом в Берлин он с пафосом говорил, что «вряд ли Германия не понимает всей важности дружеского сотрудничества со 120-миллионным населением Соединенных Штатов, как и сами Соединенные Штаты не могут не осознавать всей важности экономического и социального сотрудничества со страной Лютера, Штейна и Бисмарка».
Приехав в столицу Германии, Додд был приятно удивлен теплым приемом, оказанным ему тогдашним президентом Паулем фон Гинденбургом. Они обменялись приветственными речами, призывавшими к сотрудничеству и дружбе между двумя странами. Однако вскоре Додда неприятно поразила жестокость нацистского режима. Так, в течение первых шести месяцев его пребывания в Берлине официально было отмечено более двадцати случаев физического оскорбления нацистами граждан США, которые отказывались отвечать на нацистское приветствие. Эти факты, а также замораживание Германией выплат своего долга развеяли иллюзии бывшего профессора истории Чикагского университета. Он стал выступать против государственной и экономической политики Берлина, а также против нападок немецкой прессы на мэра Нью-Йорка Лагардиа, на американских женщин и Соединенные Штаты в целом. Однако его протест значил немного.
Получив на рубеже веков докторскую степень в Лейпциге, Уильям Додд хорошо знал совсем иную Германию, не такую мрачную и зловещую, как теперь. Додд родился в семье землевладельцев и священнослужителей в октябре 1869 года в г. Клейтон, Северная Каролина. В 1901 году он женится на Марте Джонс из Уэйк-Каунти, Северная Каролина. После окончания Виргинского политехнического института Додд покидает Юг для того, чтобы занять должность преподавателя в колледже Рэндольф-Макон. С 1908 году он преподает на факультете в Чикагском университете. Ученый по своему складу, Уильям Додд был президентом Американской исторической ассоциации, членом других исторических и академических обществ. Он составил жизнеописания Джефферсона Дэвиса, Линкольна и Ли, а также Вудро Вильсона. Посланник динамично развивающейся нации к одной из самых могущественных наций мира, Додд, казалось, больше уделял внимания прошлому, чем настоящему.
Нацистский режим не только отравлял жизнь Додда, но и вносил напряженность в его отношения с Вашингтоном. После четырех лет бесплодных усилий он подал в отставку с поста посла. Додд столь открыто критиковал режим нацистов, что Гитлер даже не назначил ему прощальной аудиенции, министр иностранных дел Германии не включил его в число приглашенных на обед дипломатов, уезжавших из страны, а немецкие газеты не сообщили о его отъезде. В своем заявлении по прибытии в Америку Додд признавался, что, представляя Соединенные Штаты в Берлине, он столкнулся, в сущности, с невыполнимой задачей. Он спрашивал: «Что может сделать какой-нибудь представитель Соединенных Штатов в огромной стране, где люди лишены свободы религии, где преследуется свобода мысли и творчества и непрестанно культивируется расовая ненависть?»[1]
Додду, глубоко переживавшему свою неудачу, пришлось покинуть нацистскую Германию, но сама Германия его не оставила, наложив мрачную тень на весь остаток его жизни. Вернувшись в Соединенные Штаты после своей отставки, которая произошла в декабре 1937 года, Уильям Додд некоторое время читал лекции на восточном побережье США и в Канаде, делясь своими впечатлениями от гитлеровской Германии. Затем он попытался возобновить изучение истории Южных штатов, однако болезнь не позволила ему завершить задуманное. К тому же в мае 1938 года умирает его жена Марта (ее называли Мэтти), а в декабре того же года он сбивает машиной ребенка из афроамериканской семьи. Жертва собственной растерянности, Додд в полном смятении скрылся с места происшествия, за что впоследствии был обвинен. И хотя во время суда Додд заявил, что оплатил счета по лечению ребенка в сумме, превышающей тысячу долларов, на него был наложен штраф в размере 250 долларов плюс возмещение судебных издержек. Уставший от жизни и разочарований, бывший историк и посол Уильям Додд умер от пневмонии на своей ферме в Раунд-Хилл, штат Виргиния, в феврале 1940 года.
Приступив весной 1933 года к формированию своей администрации, Франклин Рузвельт назначил на должность посла в Германии, вопреки представлениям финансовых магнатов и профессиональных дипломатов, рассудительного академического ученого Уильяма Э. Додда, приняв во внимание его обширные познания в немецкой истории и культуре, а также свободное владение немецким языком. Представители американских состоятельных династий на этом посту группировались бы между собой, образуя влиятельные партии, а профессиональные дипломаты еще ревностнее стояли бы на страже интересов банкиров с Уолл-стрит, озабоченных угрозой Германии отказаться выплачивать долги по американским займам; но ни те, ни другие не знали Германию так же хорошо, как ее знал Додд. Почитатель и последователь Томаса Джефферсона и Вудро Вильсона, Додд вместе с верительными грамотами привез с собой прогрессивные либеральные идеи. Чуждый антисемитских настроений, столь обычных для того времени (отсутствие заведомой предубежденности снискало ему расположение в кругу еврейских общин как в Соединенных Штатах, так и в Германии), он сочетал в себе два примечательных качества – порядочность и дружелюбие.
Приверженец баптизма, Додд вдумчиво и серьезно отнесся к своему назначению на должность посла. Задача, нелегкая при любых условиях, осложнялась тем, что в его лице либеральная демократия Соединенных Штатов должна была противостоять тоталитарному режиму гитлеровской Германии. Настороженно относясь к предложенной ему и его семье роскошной каюте на пароходе «Вашингтон» и к не менее роскошному номеру в гостинице «Эспланада» по прибытии в Берлин, Додд выработал определенный стиль поведения, который он считал наиболее подходящим для своей дипломатической деятельности. Незнакомый с традициями и не желающий считаться с тем, что, по его мнению, было пустой формальностью, новый посол США, тем не менее, стоял на страже даже самых незначительных интересов своей страны и ее граждан в Германии, делая все, что было в его силах. Будучи человеком довольно простодушным и к тому же незнакомым с настоящим положением дел в Германии, Додд сфотографировался в порту Нью-Йорка, вскинув руку в жесте, очень напоминавшем нацистское приветствие. Это, конечно, было заметно на общем фоне провожавших его официальных лиц, и поэтому он вскоре стал объектом насмешек как среди немцев, так и среди своих соотечественников в Берлине и Вашингтоне. Несмотря на неискушенность в дипломатии и в текущей политической жизни, он быстро и досконально разобрался в своих многочисленных обязанностях на новом месте.
Вскоре после приезда в Германию Додд провел несколько встреч с американцами, проживавшими в Берлине, в основном с журналистами и бизнесменами, а также с влиятельными лицами самой Германии. Так, во время своей первой пресс-конференции с участием американских журналистов он обменялся рукопожатием с Эдгаром Маурером, при этом Додд выразил сожаление, что нацистское правительство потребовало отставки Маурера с должности президента Ассоциации иностранных журналистов в Берлине из-за его книги «Германия отводит назад стрелки истории». В течение нескольких последующих дней с американским послом встретились такие хорошо известные журналисты, как Зигрид Шульц из «Чикаго трибюн», Фредерик Эхснер из Юнайтед Пресс и Луи Лохнер из Ассошиэйтед Пресс, а также немецкий посол в Соединенных Штатах Ганс Лютер. Лютер, который вскоре опять вернулся в Вашингтон, заинтересовал Додда своим тщательно разработанным планом переселения безработных немцев на восточные равнины Африки или на необитаемые плоскогорья Бразилии. Лютер также высказывался за введение свободных тарифов между Германией и Соединенными Штатами в качестве средства, способствующего промышленному процветанию. Причем во время их беседы Лютер ни словом не обмолвился по поводу возможной немецкой агрессии против Франции или стремления Германии присоединить «Польский коридор».
Во время своей первой пресс-конференции, на которой присутствовало более двадцати немецких журналистов, Додд по-немецки прочитал краткое заявление, в котором говорилось о недавно предложенном президентом Рузвельтом «Законе о восстановлении промышленности», во многом совпадавшем с предложениями министра экономики Курта Шмитта по восстановлению экономики Германии. Немецкие журналисты были настолько поражены тем, что посол Соединенных Штатов говорит по-немецки, что, видимо, поэтому, на следующий день его выступление было опубликовано во всех главных немецких газетах. Немного позже репортеры задали Додду вопрос по поводу его заявления, которое было напечатано в «Израэлитишес фамилиенблатт» – еврейской газете, выходившей в Гамбурге, – в котором говорилось, что Додд приехал в Германию для того, чтобы исправить ряд несправедливостей, причиненных евреям. В ответ Додд опроверг данное газетное заявление, причем его опровержение немецкая пресса напечатала дословно.
Изучив доклад Шмитта и встретившись с любезно принявшим его министром иностранных дел бароном Константином фон Нейратом, а также несколькими главами военных ведомств, Додд пришел в восхищение от их профессионализма – подчеркнутой деловитости и широкой осведомленности в своей области. Вместе с тем его неприятно поразил тот прием, который оказали ему как немецкие, так и американские видные общественные деятели в Берлине. Так, один званый обед он охарактеризовал как «весьма скучный». О другом приеме, устроенном семьей Генри Вуда в их Потсдамском дворце, на котором присутствовал кое-кто из немецкой аристократии, Додд записал, что все приглашенные вели себя, «как в добрые гогенцоллерновские времена», но по поводу самой беседы заметил, что «все разговоры велись в явно гитлеровском тоне».
На протяжении первых недель своего пребывания в «третьем рейхе» Додд ощущал немалое смущение и внутреннее смятение, вызванное контрастом между Германией, которую он знал прежде, в более спокойные времена, и неприятными эксцессами, ожидавшими его в Германии сегодняшней. Например, в один из уик-эндов он вместе со своей женой Мэтти отправился по Потсдамскому шоссе в Виттенберг и Лейпциг. Подъехав около полудня к церкви, где покоятся останки Мартина Лютера, они не смогли попасть внутрь, потому что двери были на запоре. Это было так не похоже на 90-е годы прошлого века, когда Додд, заканчивавший Лейпцигский университет, беспрепятственно вошел в это старинное здание – колыбель Реформации!
Столь же неузнаваемым оказался и Виттенберг: по сравнению с городом, некогда виденным Доддом, он увеличился, по меньшей мере, раза в четыре, превратившись в крупный промышленный центр. Пока нацисты маршировали по новым широким улицам, семья Доддов гуляла по старинному центру города, после чего они поехали в Лейпциг. Додд проучился в этом городе три года до получения докторской степени в университете. Теперь он бродил среди опустевших дворцов бывших богачей, которые потеряли свое состояние во время 1-й мировой войны; по словам Додда, «эта часть города производила мрачное впечатление, величественные особняки молчаливо напоминали о безрассудствах людей, которые в 1914 году вершили судьбы своей страны». Взобравшись на вершину монумента, посвященного победе Германии над Наполеоном в битве под Лейпцигом в 1813 году, семья Доддов и тут обнаружила следы нацистской пропаганды в виде памятной доски, где хвастливо говорилось «о могуществе и героизме немецкого народа».
Раздираемый противоречием между романтической и даже величественной Германией своей юности и исполненной безобразных сцен действительностью 1933 года, Додд пытался соединить их в единое целое. Поначалу оптимистично считавший, что ему удастся установить более тесные и менее напряженные отношения между Берлином и Вашингтоном, Додд вскоре был обескуражен окружавшей его атмосферой недоверия. В поле его зрения один за другим попадали случаи, когда дело касалось безопасности евреев в гитлеровской Германии; имея родственников в США, они часто скрывали это в надежде, получив оттуда поддержку, ускользнуть от нацистских преследований. Американские организации типа Фонда Карнеги или Фонда Оберлендера стали опасаться посылать студентов в Германию. Додд, напротив, ратовал за продолжение этих программ, несколько наивно замечая, что «преследования евреев, возможно, прекратятся». Додд, кажется, проявил исключительно академический интерес к рассказу профессора Коура о его встрече с Гитлером, в ходе которой фюрер обещал уничтожить всех евреев, перевооружить Германию, аннексировать Австрию и перевести столицу в Мюнхен. На очередном званом обеде Додд даже осудил Маурера за его излишне пристрастную критику гитлеровской Германии, придя к выводу, что Маурер по-своему почти столь же неистов, как и сами нацисты. Как бы там ни было, Додд, скорее всего, не замечал всей серьезности той угрозы, которую представляли нацисты для Германии и мира, пока не стало слишком поздно.
По роду своей деятельности Додду приходилось общаться с Адольфом Гитлером в основном на политические темы. Будучи академическим ученым и соответственно либералом по взглядам, Додд на протяжении всей своей дипломатической службы оставался стойким поборником личной свободы человека и всего хрупкого мира идеальных понятий. Тем не менее, вступив на пост посла, он, хотя и не слишком охотно, согласился защищать интересы американских банкиров в Германии. Эта тягостная озабоченность уплатой Германией своего астрономического долга, общее беспокойство Додда и президента Рузвельта обращением нацистов с американскими подданными, и, возможно, в меньшей степени – обращением с евреями, служили главными темами бесед между американским послом и Адольфом Гитлером.
В первый раз Додд встретился с фюрером спустя два месяца после приезда в Берлин. Во вторник, 17 октября 1933 года, в полдень Додд прибыл в бывшую резиденцию Бисмарка. Посол поднимался по широкой лестнице дворца, на каждой площадке которой стояли нацистские охранники, приветствовавшие его «по примеру легионеров Цезаря поднятой вверх рукой». В приемной Додд дружески поговорил с молодым Гансом Томсеном, тоже ожидавшим приема у Гитлера. Вскоре министр иностранных дел барон фон Нейрат пригласил Додда в кабинет канцлера – просторную комнату площадью не менее пятидесяти квадратных футов, заставленную столами и креслами для проведения всевозможных совещаний. «Кабинет был прекрасно отделан, хотя и не столь изысканно, как соседний бальный зал. Через минуту появился и сам Адольф Гитлер в скромном рабочем костюме, аккуратный, подтянутый. В жизни он выглядит несколько лучше, чем на газетных фотографиях» (где он обычно являлся в образе баптистского проповедника).
Впоследствии Додд писал, что беседа между ним и немецким диктатором все время велась вокруг двух тем: нанесение оскорблений американцам и невыполнение обязательств перед американскими кредиторами. Когда фон Нейрат привел данные, что снижающийся немецкий экспорт позволил Германии вернуть только часть долга, но не весь заем, Гитлер сделал вид, что согласен со всеми доводами Додда. Немецкий диктатор даже дал личные гарантии в том, что все оскорбления и нападки на американцев в нацистской Германии будут строго наказываться, и пообещал отдать распоряжение, запрещающее принуждать иностранцев отвечать на нацистское приветствие.
В ходе беседы Додд и Гитлер коснулись темы выхода нацистской Германии из Лиги наций в прошлую субботу; этот поступок Додд оценил как «гром с ясного неба». В ответ Гитлер «напыщенно заговорил о Версальском договоре, о нарушении союзниками своих обещаний, о разоружении и о том унизительном положении, в котором находится теперь разоруженная Германия». Додд сказал Гитлеру, что он находит оправдание Франции, которая с недоверием относится к Германии, хотя поневоле признал, что «поражение в войне всегда влечет за собой некоторую несправедливость со стороны победителей». В качестве наглядного примера Додд привел опыт Южных штатов после окончания Гражданской войны, однако заметил, что Гитлер на этот раз хранил молчание.
«После нового обмена любезностями» посол спросил, «может ли какой-нибудь инцидент на польской, австрийской или французской границах, в результате которого враг окажется на территории рейха, стать формальным поводом к войне», на что Гитлер ответил отрицательно. (Ответ немецкого диктатора, конечно, показателен в том смысле, что является явной ложью. Так, Уильям Л. Ширер позже напишет, что на протяжении некоторого периода времени до лета 1939 года нацисты часто использовали угрозу польских «террористов», чтобы вызвать у немцев истерию ненависти, которая летом 1939 года достигла своего апогея и послужила для Берлина поводом к вторжению в Польшу. С этой целью заключенных концлагерей переодели в военную форму, а затем расстреляли, чтобы все представить как потери среди немецких военнослужащих в результате польского нападения на немецкоговорящую радиостанцию в Глейвице – захолустном приграничном городке на востоке Германии. Эту провокацию организовали части СС для того, чтобы «в порядке самообороны» Германия начала военные действия против Польши. Так начиналась Вторая мировая война.)
Далее Додд спросил, будет ли ответ немецкого лидера также отрицательным в случае, если подобный эпизод произойдет в Рурской демилитаризованной зоне, и созовет ли он при таком повороте событий конференцию европейских держав. «Это и будет моей целью, – продолжал лгать Гитлер, – но может случиться, что мы не сумеем сдержать германский народ». Здесь Додд сделал предположение, что под «народом» Гитлер подразумевает воинствующих нацистов, которых он сам же воспитал в таком духе. В целом из беседы, которая продолжалась недолго, какие-нибудь сорок пять минут, американский посол вынес впечатление, что Гитлер «очень самоуверен и настроен крайне воинственно».
Следующая встреча Додда с Гитлером произошла на праздновании Нового, 1934 года. Это был понедельник. Все члены дипломатического корпуса сочли своим долгом остаться в городе, чтобы выразить свое уважение и поздравить с праздником президента Пауля фон Гинденбурга. Последний из очевидцев эпохи правления Бисмарка, фон Гинденбург в свои восемьдесят шесть лет пытался, всё с меньшим успехом, направить Германию по умеренному пути развития. С его смертью вся власть в стране фактически переходила бы в руки Гитлера, поскольку на политической арене не оставалось ни одного достойного противника в нужной весовой категории, способного успешно противостоять амбициям безумного маленького австрийца. В тот студеный день Додд приехал в президентский дворец, где у входа его приветствовала нацистским салютом прислуга, потом посла провели в уютную гостиную. Здесь его встретили посланники других стран: британский посол сэр Эрик Фиппс, французский посол Андре Франсуа-Понсэ и испанский посол Луис Сулуэта.
Гинденбург выслушал официальное поздравление с Новым годом папского нунция, которое тот прочитал на французском языке, хотя ни немецкий президент, ни американский посол по-французски не понимали. Гинденбург в ответ прочитал заранее написанную речь. В первую очередь он призывал к восстановлению Германии, при этом подчеркнул значимость руководства страной Гитлером, – хотя «едва ли кто-либо из членов дипломатического корпуса относился сочувственно» к этой теме. После кратких обращений к папскому нунцию, Франсуа-Понсэ и итальянскому послу Витторио Черрути, Гинденбург обменялся рукопожатием с американским послом. Он даже поинтересовался у Додда, хорошо ли идут дела у его сына в Берлинском университете, и похвалил посла за его немецкий язык, который сам Додд оценивал как «достаточно беглый, хотя и несколько небрежный».
Потом вошел Гитлер. Додду показалось, что он «был очень подавлен и даже растерян». Гитлер пожелал Додду «счастливого Нового года», на что американский посол ответил столь же вежливым и холодным поздравлением. Один лишь итальянский дипломат приветствовал фюрера официальным нацистским салютом. Додд спросил Гитлера, как он провел Рождество в Мюнхене – любимом городе фюрера, и поделился собственными впечатлениями от «двух очень интересных дней», проведенных в начале декабря в столице Баварии. Когда Додд простодушно заметил, что там он встретился с известным историком профессором Мейером, своим знакомым по Лейпцигскому университету, «Гитлер смутился, оказалось, что он никогда не слышал о Мейере». Додд записал в своем дневнике: «Я поговорил еще немного о Мюнхенском университете, но Гитлер, не сказав больше ни слова, пошел дальше. У меня создалось впечатление, что ему никогда не приходилось сталкиваться с людьми, которых я знал и уважал». Сетуя на то, что Гитлер, в отличие от Гинденбурга, не выказал никакого личного интереса к нему, Додд опасался, не счел ли Гитлер, что ученый посол хотел «поставить его в неловкое положение» (этого Додд, конечно, не собирался делать). В дневнике Додд добавил: «Мне трудно было в этих сложных условиях найти безобидную тему для разговора».
В среду, 7 марта 1934 года Додд снова встретился с фюрером, на этот раз встреча была тайной, ее организовал Эрнст Ганфштенгль. Додд вошел в приемную немецкого канцлера в сопровождении фон Нейрата, который «был явно слегка раздражен». Гитлер встретил его радушно, они сели за стол. Додд заметил: «Я сидел спиной к стене смежной комнаты, где, по-видимому, находился Нейрат. Если только в стенах не был спрятан какой-нибудь специальный аппарат для подслушивания, никто не мог слышать нашего разговора». В течение почти целого часа Додд и Гитлер обсуждали германо-американские отношения. Но когда Додд спросил, не хочет ли Гитлер что-нибудь передать президенту Рузвельту через него, так как он вскоре поедет в Вашингтон, Гитлер «слегка удивился», посмотрел пристально и произнес: «Позвольте мне подумать над этим и ответить вам при следующей встрече».
Затем Додд поднял тему о «о враждебной и пагубной германской пропаганде, напомнив Гитлеру, что в 1915–1916 годах такая неразумная пропаганда немало способствовала втягиванию Соединенных Штатов в мировую войну». Гитлер изобразил удивление и спросил о подробностях. Посол удержался и не назвал имена двух наиболее известных немецких пропагандистов, поскольку они стали видными нацистскими руководителями. Додд упомянул только о брошюрах, в которых содержался призыв ко всем немцам в Соединенных Штатах, где бы они ни находились, помнить, что они есть и должны оставаться немцами; в похожем законе 1913 года заявлялось о «двойном гражданстве для немцев» (имелись в виду эмигранты). Гитлер сразу же возразил: «Ах, это все наглые измышления евреев. Если я узнаю, кто их распространяет, то немедленно вышлю виновника из Германии».
Додд выразил озабоченность настроениями евреев в Нью-Йорке, где должен был состояться заочный судебный процесс над нацизмом, но о самом процессе умолчал. Гитлер то и дело перебивал его восклицаниями вроде «Проклятые евреи!» и грозил, что, если за рубежом будет продолжаться агитация против него, он быстро покончит со всеми евреями в Германии. Он говорил, что спасает Германию от коммунистов, и заявил, что в России 59 % официальных лиц является евреями. Додд слабо попытался оспорить утверждения Гитлера, указывая на то, что «советской угрозы более не существует». Когда же Гитлер покачал головой, Додд добавил, что в Соединенных Штатах в 1932 году коммунисты на выборах собрали лишь незначительное количество голосов. Гитлер воскликнул: «Счастливая страна! Видимо, ваш народ здраво подходит к этому вопросу».
Под конец Додд высказал свои соображения в поддержку академических свобод в Германии и особо отметил, что «университетские связи и свободное обсуждение международных проблем позволят преодолеть многие трудности». Гитлер согласился с ним, но затем его внимание переключилось на план Рузвельта по усилению экономических связей между двумя странами. Когда Додд выходил из приемной Гитлера, навстречу ему шел Руст, немецкий министр образования, тот самый Руст, приказом которого были введены строгие ограничения на академические свободы. Додд остановил министра и напомнил ему о важности открытости и свободы в отношениях между Соединенными Штатами и Германией. «Руст, по-видимому, никогда всерьез не задумывался над этой стороной дела».
Перебирая мысленно все моменты встречи с фюрером, Додд вернулся в посольство и исписал несколько страниц своего дневника, передавая глубоко личные впечатления от Гитлера и его ближайшего окружения. «Гитлеровский режим держится на трех совершенно невежественных и тупых фанатиках, из которых каждый так или иначе замешан в злодеяниях последних восьми – десяти лет. Эта троица представляет различные группы нынешнего большинства в Германии, большинства, конечно, отнюдь не подлинного». К этому моменту своего пребывания в Германии американский посол уже утратил значительную часть своего простодушия. О Гитлере Додд отзывался таким образом: «Он не раз недвусмысленно заявлял, что народ может выжить только путем борьбы, тогда как мирная политика приводит его к гибели. Политика Гитлера была и остается агрессивной… В его сознании прочно укоренилась старая немецкая идея об установлении господства над Европой путем войны». Окончательное осознание Доддом угрозы, которую представлял Гитлер, пришло слишком поздно, к тому времени Додд уже был не в силах эффективно воспользоваться своим положением, чтобы заставить Вашингтон, Лондон и Париж противодействовать усилению власти Гитлера в Германии.
После смерти тяжело болевшего Гинденбурга Гитлеру досталась роль абсолютного диктатора немецкого рейха. В первой половине дня в среду 12 сентября 1934 года Додд явился в президентский дворец на Вильгельмштрассе в положенном для таких случаев фраке, «чтобы официально засвидетельствовать уважение новому самозваному президенту Адольфу Гитлеру». За несколько дней до этого события испанский посол в беседе с Доддом высказал мнение, что придется пожать руку Гитлеру, хотя, по признанию испанца, «даже мысль о том… ему противна». Додд согласился, что нельзя оставаться в стороне, что это дело государственной важности.
В Президентском дворце во внутреннем дворе Додда встретили застывшие по команде «смирно» солдаты. Здесь присутствовал весь дипломатический корпус, включая папского нунция, который перед этим почти месяц находился в госпитале, а также французского посла Франсуа-Понсэ, которому Гитлер однажды заявил, что не желает больше никогда с ним видеться. После того, как в конференц-зале собралось около 50 дипломатов, в зал вошел Гитлер, его сопровождали Нейрат, Бюлов и Бассевиц. Папский нунций, «как принято в подобных случаях, прочитал свою речь, поздравляя политического и религиозного врага Рима с тем, что он успешно узурпировал пост Гинденбурга». Под конец нунций незаметно коснулся другой темы, тонко предостерегая Гитлера против развязывания войны, хотя, как заметил Додд, все присутствующие понимали, что это и есть главная цель гитлеровского режима.
Гитлер сообщил (он говорил по-немецки), что Германия намерена демонстрировать другим нациям только свою доброжелательность и миролюбие. Когда Гитлер закончил свою лживую речь, он «по всем правилам этикета подошел к нунцию, поклонился и пожал ему руку». «Если уж до конца соблюдать проформу, – саркастично подметил Додд, – он мог бы даже обнять его». Затем диктатор подошел к французскому послу. «Минуту или две они о чем-то тихо говорили по-немецки самым дружеским образом». Прием, оказанный Гитлером Черрути, был несколько более прохладным, Додд поневоле отметил, что «итальянский посол не обладал светским лоском – savoir faire – французского дипломата и не мог скрыть свою неприязнь, поскольку ненавидел фашизм так же, как и его жена, венгерская еврейка, изящная и утонченная женщина».
Когда очередь дошла до японского посла, Гитлер подчеркнуто поблагодарил его за посещение им прошлой осенью съезда нацистской партии в Нюрнберге, видимо, это был упрек французскому, английскому, испанскому и американскому послам, которые не появлялись на двух последних нюрнбергских съездах. Наконец, Гитлер приветствовал Додда, который в ответ поспешно подчеркнул, что мирный тон речи будет с одобрением отмечен в Соединенных Штатах, особенно президентом Рузвельтом, который просил Додда передать фюреру, что «миролюбивые речи подобного рода всегда интересовали его». Гитлер поклонился и коротко ответил так, «словно он сам принадлежит к числу пацифистов, которых он в действительности всегда публично осуждает». Когда фюрер отошел, Додду стало не по себе – он почувствовал, что Гитлер не уловил его иронии и решил, что американский посол в самом деле поверил ему!
Додд писал, что никогда не видел Гитлера таким счастливым, как во время его шествия вдоль шеренги дипломатических представителей зарубежных стран. Ни Нейрат, ни Бюлов «не обнаружили никаких признаков стыда за свою страну». Прием завершился поздно, и все послы вернулись в свои резиденции, «как всегда раздумывая о том, долго ли продержится этот режим, который из всех режимов Европы больше всего сродни средневековому». «Репортеры, пришедшие вечером, жаждали узнать о моих впечатлениях от этого приема. Я мог сказать им только, – признавался Додд, – что главной темой разговора был мир и что все немцы сияли от радости».
Прошло два дня после столь тягостной встречи с Гитлером, и Додд снова увидел немецкого фюрера, когда в качестве гостей министерства иностранных дел он и его жена Мэтти были приглашены в оперный театр в Шарлоттенбурге на представление «Тангейзера». Гитлер, Папен, Геббельс, генералы Бломберг и Фрич находились в бывшей императорской ложе. Рядом с Доддом сидели супруги Черрути, через проход от них – французский посол Франсуа-Понсэ вместе с мадам Франсуа-Понсэ. «Все ложи занимали дипломаты, зал был переполнен». Раздались звуки увертюры – «точно в назначенное время».
Во время первого антракта публика в партере встала и, обернувшись в сторону Гитлера, приветствовала его нацистским салютом. То же самое происходило и во время второго антракта. «Все зрители, а также актеры были в восторге от присутствия канцлера; говорят, такого восторга не было даже в те времена, когда в императорской ложе сидели Гогенцоллерны». Хотя ходили упорные слухи о попытках Геббельса устранить вице-канцлера Папена, сейчас они сидели рядом, «словно лучшие друзья».
Во время одного из перерывов к Додду подошла синьора Черрути, в совершенстве владевшая искусством «притворных дипломатических намеков». «Конечно, – подумал Додд, – супруги Черрути знают, что я люблю их диктатора не больше, чем самовластного фюрера». И заключил: «Размышляя о проблемах и пороках нашей цивилизации, я раздумываю и о том, не следует ли американскому правительству отозвать меня. Я был бы не прочь оставить эту должность».
Разочарование Додда от его службы в должности посла Соединенных Штатов возрастало. Позже, в 1935 году, он напишет, что он не говорил с Гитлером с 6 февраля 1934 года, а с Германом Герингом – с начала июня того же года, тогда же, в начале июня 1934 года Додд с женой были на обеде у Йозефа Геббельса. «Довольно сложно в моем положении не поддерживать светских отношений с членами триумвирата. Они – правители Германии, а я представляю здесь Соединенные Штаты. И все же для меня унизительно пожимать руку известным и признанным убийцам. Я склонен следовать примеру нидерландского посланника (близкого знакомого) до конца моего пребывания здесь». Желание Додда избавить себя от дипломатической службы в нацистской Германии, тем не менее, довольно долго оставалось недостижимым.
В пятницу 10 января 1936 года Додд присутствовал на ежегодном дипломатическом приеме у Гитлера. Снова он исполнял обычные формальности на этом раздражавшем его собрании. «Присутствовали почти все послы и посланники, все в парадной одежде, некоторые со старомодными головными уборами и в великолепных, отделанных позолотой, мундирах», – описывал Додд. «Казалось, что действие происходит в восемнадцатом веке». Гитлер приехал на полчаса позже. «Лишь итальянский посол, казалось, чувствовал себя стесненно; советский посол попросту держался в стороне, оживляясь только тогда, когда к нему кто-нибудь подходил».
Как и в прошлом году, папский нунций зачитал поздравительный текст на французском языке, который Гитлер понимал не лучше, чем Додд. На этот раз фюрер ограничился короткой ответной речью, указав в ней на низкий уровень безработицы как на величайшее достижение его режима за прошедший год. При этом, заметил Додд, он не разъяснил, что «сокращение безработицы произошло почти исключительно за счет гонки вооружений». Гитлер опять обошел всех дипломатов. Он недолго поговорил об истории христианства с папским нунцием, спросил французского посла о недавнем наводнении в Париже из-за разлива Сены. Затем Гитлер обратился к Додду, который сказал, что «слышал его разговор с нунцием на историческую тему, и высказал предположение, что он читал историю с подлинным интересом». Гитлер ответил: «Да, я предпочитаю историю политике, которая меня изнуряет». По окончании приема, после подчеркнуто дружеского разговора с диктатором Додд признается в своих записках: «Хотя принято считать, что такие приемы необходимы, мне они кажутся бесполезными».
Несмотря на свою неприязнь к подобным театральным представлениям, год спустя, в понедельник 11 января 1937 года, Додд явился на свой последний дипломатический прием, устроенный Гитлером. За пятнадцать минут, пока дипломаты стояли, тихо разговаривая в ожидании появления Гитлера, Додд заметил, что за истекший год отношения между дипломатическими представителями стали более напряженными. «Итальянец, казалось, был наименее желанным собеседником. Он сторонился меня… и я отвечал ему тем же». Сэр Фиппс, британский посол, «был сдержан, как всегда, но на этот раз я обнаружил в нем больше симпатий к фашистской клике в Испании, чем прежде. Теперь я убежден, что он почти фашист, как и Болдуин и Антони Иден». Советский представитель, как показалось Додду, был «спокоен и невозмутим, невзирая на то что его страну поносят здесь каждодневно, начиная с сентября». Ни один из дипломатов или министров не говорил «ничего существенного». Додд «донимал англичанина упреками в крайнем макиавеллизме за их договор. Он улыбался, но отмалчивался».
Наконец прибыл Гитлер. Поскольку папский нунций был болен, в начале выстроившегося в обычную линию дипломатического корпуса встал французский представитель, а следом за ним шли Додд, британский, турецкий и советский послы, подобный порядок определялся сроком пребывания каждого представителя в Берлине. «Вид у фюрера был несколько смущенный, лицо – красное», – заметил Додд. Как только Гитлер встал к дипломатам лицом, французский посол прочитал приветственную речь, подготовленную нунцием. «Никаких серьезных высказываний, ни явных, ни завуалированных, мы не услышали», – позже напишет Додд. Затем фюрер прочитал свой ответ, «в котором тоже ничего не было сказано, что довольно странно, учитывая сложность международной обстановки». Додд ожидал, что Гитлер о чем-то намекнет британскому или французскому посланникам. Но не услышал ни слова.
После приветственных речей Гитлер обменялся рукопожатием с французским послом. Додд плохо разбирал их тихую беседу, но легко мог представить, что «француз жаловался на нападки на Францию, содержащиеся во всех сегодняшних немецких газетах, поскольку Гитлер несколько критически отозвался о французской прессе».
Затем Гитлер обратился к Додду, «стараясь казаться очень искренним». Додд упомянул об ухудшении экономических отношений между Соединенными Штатами и Германией. В ответ Гитлер вежливо поздравил президента Рузвельта с победой на последних выборах, а также в связи с его «конструктивными мероприятиями». Додд поблагодарил, выразив радость по поводу знакомства Гитлера с рузвельтовским президентским посланием. Хотя Гитлер подтвердил, что прочитал его, Додд в этом сомневался. Исполненная притворства беседа в начале очередного года скоро закончилась.
Посол Додд больше не присутствовал на дипломатических представлениях. В течение 1937 года раздражение и недовольство его росло, он все больше разочаровывался в пользе своей дипломатической службы в «третьем рейхе». В июле того же года Додд приехал в Соединенные Штаты, чтобы встретиться с президентом Рузвельтом и руководителями госдепартамента США. Несмотря на их настойчивые просьбы остаться на посту посла США в Германии, Додд заметил, что ему два года пришлось вынашивать решение о своем уходе и оно окончательно.
В качестве личной любезности, идя навстречу просьбе президента Рузвельта, он обещал доработать до конца года. Недолго пробыв на ферме в Раунд-Хилл, в своем уединенном пристанище под Ашлендом, штат Виргиния, где он успел заняться сбором урожая, ремонтом дорожек и переносом коптильни на более удобное место, Додд в конце октября опять возвращается в Берлин. Но теперь он просто следил за обычным ходом посольских дел в ожидании, пока его сменит Джозеф Дэвис, бывший американский посол в Советском Союзе. Прибыв в столицу Германии, Додд записал 29 октября в дневнике: «Снова в Берлине. Что я могу сделать?».
Положение евреев в немецком обществе было шатким и непрочным еще задолго до возникновения национал-социализма. На протяжении веков терпимое отношение к евреям сменялось преследованиями со стороны как правителей, так и простого народа страны, которая со временем стала известной в англоговорящем мире как «Германия». Однако при нацистском режиме евреи оказались в самом низу социальной лестницы, причем с каждым годом после прихода Гитлера к власти в 1933 году жестокая дискриминация и суровые гонения евреев усиливались. И хотя проживавшие в «третьем рейхе» американцы, как и другие иностранцы, были свидетелями отдельных случаев бесчеловечного обращения нацистов с евреями, только после поражения Германии в 1945 году всему миру стали известны трудно вообразимые ужасы Холокоста.
Антисемитизм придумали не немцы, хотя при Гитлере чувство неприязни к евреям у немцев возросло невероятно. Еще в начале лета 1933 года, перед тем как оставить Нью-Йорк, чтобы занять пост посла США в Германии, Уильям Э. Додд столкнулся лицом к лицу с уродливым и безобразным предубеждением против евреев, которое было основано на религии и «расовом различии». Додд записал в дневник, что его вместе с семьей пригласил в гости Чарлз Р. Крейн; у него в апартаментах на Парк-авеню хранились великолепные образцы русского и азиатского искусства. Крейн был интересен Додду не только впечатлениями от своих многочисленных путешествий, но также тем, что на протяжении ряда лет он поддерживал деньгами исторический факультет Чикагского университета и, кроме того, пожертвовал миллион долларов Институту текущей мировой политики. Несмотря на «просвещенность» Крейна, Додд нашел, что он «все еще с горечью отзывался о русской революции и был чрезвычайно доволен гитлеровским режимом в Германии; по его мнению, евреи заслуживают проклятия, и он надеялся, что их поставят на место». Фанатичный сторонник этой идеи, Крейн напутствовал Додда: «Предоставьте Гитлеру действовать по-своему».
Едва Додд прибыл в Германию, он сразу оказался втянутым в решение «еврейской проблемы». Когда к нему пришел репортер из еврейской газеты «Гамбургер Израэлитишес фамилиенблатт» и поинтересовался официальной позицией США по отношению к положению евреев в нацистской Германии, то немецкая пресса, истолковав все превратно, раздула этот случай как пример лживых и коварных махинаций, столь «типичных» для евреев. Начавшиеся с этого неприятного дипломатического казуса отношения Додда с правительством Гитлера в дальнейшем все время только ухудшались.
Сразу после вступления в должность Додд повел борьбу против преследования нацистами евреев, надеясь найти эффективный выход из положения. Фриц Габер, один из признанных немецких химиков, пришел к Додду с рекомендательным письмом из Нью-Йорка от Генри Моргентау. В возрасте шестидесяти пяти лет Габер, страдавший серьезным сердечным заболеванием, был уволен с работы без всякого пособия, хотя в соответствии с прежним, донацистским законодательством он имел полное право на пенсию. Надеясь на особое к себе отношение как к известному ученому, он обратился к Додду с просьбой об эмиграции в США и предоставлении там убежища. Посол пообещал сделать все возможное и запросить министерство труда, хотя и заметил, что иммиграционные квоты были уже выбраны. Прощаясь, Габер настоятельно попросил Додда быть осторожным и сохранить его дело в секрете, так как огласка могла бы навлечь на него большие неприятности; он также заметил, что, возможно, попытается уехать в Испанию, если ему разрешат. «Бедный старик», – тепло подумал Додд, очень ему сочувствовавший. После посещения Габера ему стало ясно, в какой безвыходной ситуации находились люди, которые взывали к его помощи. Додд скоро осознал, что, несмотря на фанфары и высокий ранг, на самом деле он обладает небольшой властью. Попадая все чаще в затруднительные положения, посол Додд испытывал постоянную профессиональную неудовлетворенность.
В начале своего пребывания в Берлине Додд принял у себя в посольстве Р. Г. Гаррисона, профессора Йейлского университета. Гаррисон был сильно озабочен безопасностью «одной выдающейся женщины, профессора Берлинского университета, которая во время войны жила в Йейле и находилась под строгим надзором американской полиции, подозревавшей ее в шпионаже в пользу Германии». Нацисты отстранили ее от преподавания и арестовали как еврейку. Гаррисон был очень высокого мнения о ней и просил Додда вмешаться в это дело. Но поскольку женщина являлась подданной Германии, американский посол был лишен возможности что-либо предпринять.
10 августа Дэвид Левинсон, еврей с типичной еврейской внешностью, правовед из Филадельфии, игравший видную роль в процессах о гражданских свободах в США, официально посетил господина посла. В качестве адвоката обвиняемой стороны на широко известном судебном процессе о поджоге рейхстаге он попросил Додда направить письмо «к одному из представителей германских властей»; данное письмо он мог бы использовать по назначению во время судебного разбирательства. Рассудительный профессор, а ныне осторожный дипломат отклонил предложение Левинсона, не взяв на себя какого-либо обязательства о поддержке. Немногословный Додд записал: «Я не мог дать Левинсону такую записку, но посоветовал ему обратиться к Луису П. Лохнеру, корреспонденту агентства Ассошиэйтед Пресс».
В то время как Додд колебался, не участвуя лично и не вовлекая свое правительство в драматические инциденты с немецкими евреями, такого рода дела возникали снова и снова на протяжении всего срока его пребывания в качестве посла США в Германии. Никогда не забывая о том, о чем постоянно вещал Гитлер, – что «все евреи должны быть стерты с лица земли», – Додд в беседе с нацистскими высокопоставленными лицами часто выражал свою неприязнь к практиковавшимся жестоким методам, предупреждал их, что нельзя ожидать изменений международной оценки германского руководства, пока самые видные немецкие лидеры осуждают евреев.
Несмотря на его публичную, хотя и приглушенную, критику нацистской политики, а также искреннюю симпатию к евреям, подвергавшимся притеснениям нацистов, Додд последовательно избегал нажимать на немецкую администрацию путем официального выражения от лица Соединенных Штатов недовольства действиями нацистских властей. Как представителя Вашингтона в Берлине его постоянно осаждали просьбами вступиться за подданных США или евреев, проживающих в Европе. К примеру, Реймер Кох-Везер, сын бывшего министра юстиции, учившийся в Новой Англии и занимавший хорошую должность в нью-йоркской адвокатской фирме, пришел просить Додда «использовать влияние, чтобы помочь его отцу снова получить право заниматься адвокатской практикой в Берлине».
Дед отца Кох-Везера был евреем, тем не менее даже столь отдаленные еврейские родственные связи послужили достаточной причиной для гитлеровского режима, чтобы запретить отцу заниматься юриспруденцией. Додд и в этот раз отказался вмешаться, объясняя, что «совершенно не правомочен обращаться по подобным вопросам к кому-либо из германских официальных лиц». Кох-Везер выразил надежду, что послу представится случай неофициально коснуться этого вопроса и способствовать его разрешению. Додд с горечью признавался: «Я не предвидел в ближайшем будущем возможности помочь Кох-Везеру, так как германские власти настроены к нему крайне враждебно».
Когда к нему как к послу обращались незнакомые ему евреи с просьбами о содействии, Додд отказывал, мотивируя это и тем, что, как он полагает, его мнение – non grata – почти ничего не значит в нацистских кругах. Тем не менее, когда стали преследовать друзей его семьи, разумеется, евреев, Додду стала очевидна вся тяжесть сложившегося положения. В 1935 году его сын несколько месяцев гостил в семье Рихтеров – «для обучения немецкому языку и изучения истории». Додд считал отца этого семейства, занимавшегося историей немецкой литературы, очень способным человеком, однако он был «наполовину или на четверть евреем» и поэтому в 1934 году был смещен с профессорской должности в Берлинском университете. 26 марта 1936 года господин Рихтер посетил посольство, чтобы попрощаться с Доддом; он переезжал вместе с семьей в Баден, «в двух милях от Базеля в Швейцарии, где надеялся устроить своих детей в школу», так как их исключили из немецкой школы как евреев. После его ухода Додд записал: «Я был удручен тем, что он мне рассказал. Но о таких делах мне сообщают почти ежедневно».
Однако не всегда за помощью к американскому послу обращались евреи, стремившиеся покинуть Германию, защитить свои права или вернуть собственность. Так, однажды утром, в октябре 1934 года Додду позвонила жена немецкого дипломата, служившего на Балканах, и попросила помочь – документально подтвердить «чистоту» ее крови. Рудольф Гесс, заместитель главы нацистской партии, обязал все замужние пары доказывать, что ни один из их предков не был евреем. Эта женщина родилась в Германии, в семье, которая переехала из Соединенных Штатов. Если она не докажет, что ее дед и бабка не были евреями, муж ее должен будет оставить свою дипломатическую должность. Жена дипломата передала послу документ, подтверждавший лишь то, что ее родители были гражданами Соединенных Штатов. Додд посоветовал ей «обратиться к консулу Гейсту, полагая, что ему, быть может, удастся замолвить словечко кому-нибудь из германских государственных служащих и облегчить ее судьбу». В своем дневнике он пояснил: «Во внешности этой женщины нет никаких признаков неарийской крови. Случай с ней – еще один пример антиеврейской политики германского правительства».
Кроме попыток облегчить положение евреев в Германии постоянными напоминаниями, что в Вашингтоне озабочены этой ситуацией, посольство США также прилагало усилия, чтобы предоставить убежище ограниченному количеству немецких евреев за пределами страны. 7 февраля 1934 года Додд принял Джеймса Макдональда, верховного комиссара Лиги наций по проблемам германских беженцев. Макдональд пытался найти для преследуемых евреев какое-нибудь пристанище в Соединенных Штатах, Латинской Америке или где-нибудь еще. Работая в штаб-квартире Лиге наций в Лозанне, в Швейцарии, Макдональд должен был разъезжать повсюду, действуя в интересах евреев, проживавших в «третьем рейхе».
На Додда Макдональд произвел впечатление «человека, не очень-то увлеченного своей новой и нелегкой должностью», хотя его деятельность показалась «весьма важной, поскольку Гитлер никогда не откажется от мысли изгнать всех евреев из рейха». Макдональд собрал полмиллиона фунтов стерлингов у английских евреев, которые были не в восторге, так как не желали появления в Великобритании большого количества немецких евреев. Точно такие же настроения Макдональд встретил в Соединенных Штатах, где в определенных кругах с интересом, но без воодушевления отнеслись к тому, чтобы принять у себя преследуемых евреев. Осознавая сложные реалии «Великой депрессии», Додд объяснял: «Ведь всех этих иммигрантов необходимо обеспечить работой в конторах, банках или на промышленных предприятиях, а работы сейчас мало».
Додд со вниманием выслушал план Макдональда – «согласовать с немцами десятилетний план выселения евреев из Германии и договориться о переводе определенных средств, чтобы обеспечить иммигрантов средствами существования на первое время»; при этом он указывал, что Нейрат «не возражает против такого плана, но не может обещать что-либо определенное». «Нелегкая это задача – переселить более 600 тысяч человек, из которых многие очень состоятельны, – объяснял Додд. – Если же немцы будут попросту высылать их, как они пытались делать в последний год, это вызовет всеобщее возмущение».
В течение четырех с половиной лет пребывания Додда на посту американского посла в Берлине условия жизни евреев постоянно ухудшались, а их личная свобода ущемлялась. Дополнительно к уже существовавшим законам, которые запрещали евреям владеть собственностью, работать по профессии, заниматься бизнесом с людьми другой национальности и «смешиваться» с немцами, вводились новые. В апреле 1937 года Додд сообщал: «Заметно строже стали надзор за евреями и меры наказания по отношению к ним. Запрещены все виды собраний евреев, кроме религиозных. Они не имеют права играть в теннис, футбол, заниматься водным спортом, греблей, плаваньем». И заключал в дневнике: «Государство с давней традицией свободы вероисповедания превращается в страшную деспотию. По-видимому, около трети населения приветствует эту систему, отказывающую людям в личной свободе».
Вместо того чтобы взять на себя ответственность за переселение немецких евреев вне предела досягаемости гитлеровского режима, Соединенные Штаты в основном реагировали выражением опасения и озабоченности по поводу дальнейшей изоляции нежелательных немецких граждан. В это время «Великая депрессия» побуждала к ограничению въезда в страну, чтобы предоставить рабочие места, кров и государственную поддержку тем людям, которые уже жили в Соединенных Штатах; атмосфера в обществе в значительной мере определялась еле сдерживаемым антисемитизмом. По иронии судьбы такие протекционистские настроения угрожали тем самым свободам, которые многие американцы так бурно и шумно клялись «защищать». Хотя сам Додд неоднократно уклонялся от того, чтобы содействовать немецким евреям, как посол он понимал, что несостоятельность американцев в оказании помощи евреям была обусловлена тем, что эта поддержка снизила бы уровень жизни в Соединенных Штатах. Он предупреждал: «Факты говорят о том, что народы в Европе испытывают гнет, но в Соединенных Штатах мы также видим довольно печальные свидетельства несправедливости, могущие в дальнейшем создать угрозу демократии, которую все мы надеялись установить и в которую действительно верим, но она не существует еще на деле в национальном масштабе».
Горячее желание Уильяма Э. Додда сотрудничать с чиновниками немецкого правительства во главе с Гитлером угасло быстро, еще в начале его службы послом Соединенных Штатов в Германии. Не однажды за время пребывания в Берлине он пытался оставить этот пост, чувствуя свою бесполезность из-за очевидной невозможности влиять на нацистский режим и достойным образом представлять свою страну. Ему делалось невыносимо в «третьем рейхе». В конце июля 1937 года он отплывает в Соединенные Штаты, чтобы обсудить с президентом Рузвельтом свое намерение уйти в отставку, встретиться с важными официальными лицами, побывать на заупокойной службе по ушедшим из жизни коллегам по университету, а также посмотреть – какой в этом году урожай в Раунд-Хилл, на его любимой уединенной ферме в Виргинии.
Додд оставался в Соединенных Штатах два с половиной месяца и вернулся в гитлеровскую Германию только тогда, когда уже не мог больше уклоняться от исполнения своих дипломатических обязанностей. В пятницу 29 октября 1937 года Додд записал с горечью в своем дневнике: «Снова в Берлине. Что я могу сделать?». Ему больше ничего не оставалось, как снова погрузиться с головой в работу, которая с 1933 года оторвала его от профессорских занятий в Чикагском университете: «В течение трех дней я был погружен в чтение документов и последних газет, стараясь ознакомиться с обстановкой».
3 ноября Додд сообщает, что хотя он просил об отставке с 1 сентября 1937 года, президент Рузвельт настойчиво просил его задержаться в Берлине вплоть до 1 марта 1938 года. Додд признавался: «Я чувствую, что должен уйти из-за невыносимой напряженной обстановки, сложившейся в нацистской Германии, да и мои преклонные годы дают себя знать. Возникнут также трудности с написанием последующих томов моего „Старого Юга“, если я отложу это на длительный срок». Додд исполнял свои обязанности номинально: принимал других иностранных дипломатов, посещал официальные приемы и званые вечера, встречался с разными высокопоставленными лицами, но все время считал дни, оставшиеся до того момента, когда он сможет покинуть фашистскую Германию. Идеалист и человек чести, Додд, сохраняя верность своей собственной стране, задерживался в Германии, которую он больше был не в силах выносить из-за ее идеологии. Хотя Додд старался появляться в общественных местах, встречаться с немецкими официальными лицами, делал он это с большой неохотой. Впрочем, на ежегодном балу ассоциации адвокатов он встретил «интересную личность» – народного судью, и чтобы избежать пустых споров, они «говорили о немецкой истории, поскольку на современные темы говорить не так-то легко».
В свою последнюю осень в Германии Додд ясно осознал усиливавшиеся намерения гитлеровского режима повсюду раскинуть фашистскую сеть. Подобная договоренность между фашистскими странами стала бы угрозой для всего мира. Китайский посол доктор Чен, а также швейцарский и чилийский дипломаты поделились с Доддом своей озабоченностью по поводу попыток Германии договориться с Японией, Швейцарией и праворадикальными элементами в Латинской Америке. В Южной Америке нацистская пропаганда была столь навязчивой, что Додд саркастично заметил: «Чилийское правительство предполагает, что через один – два года Чили станет колонией Германии». И хотя еще оставалось более полугода до аншлюса Австрии нацистами и около года до аннексии Судетской области Германией, Додд уже тогда предвидел эту опасность. Ощущая растущее беспокойство, посол предупреждал: «В условиях, когда так лихорадочно сколачивается единый фронт фашизма от Рима до Токио, когда настойчиво предпринимаются шаги с целью вовлечь латиноамериканские страны в союзы с берлинским и римским диктаторами, и особенно с целью разрушить систему выгодных торговых связей, – в этих условиях, мне кажется, подлинное сотрудничество между Соединенными Штатами, Англией, Францией и Россией представляет собой единственный путь сохранения всеобщего мира. Несомненно одно: если демократические страны будут и дальше придерживаться своей обычной политики изоляции, тоталитарный строй распространится на всю Европу и Азию. Гитлер и Муссолини спекулируют на страхе народов перед возможностью новой войны и рассчитывают, держа всех в страхе, прибирать к рукам все, что угодно. Боюсь, что они не ошибаются в этой оценке. Если события будут развиваться в том же направлении, экономическое положение Соединенных Штатов и Англии вскоре станет более трудным, чем когда-либо раньше. Хотя вряд ли можно согласиться с тем, что коммунизм лучше, чем фашизм, тем не менее для США, Англии и Франции очень важно объединиться с Россией и попросту заявить: „Довольно!“».
По иронии судьбы за те четыре с половиной года на посту посла США, когда Додд все более уверенно и открыто предупреждал о дьявольской опасности, олицетворенной в Гитлере, его популярность среди чиновников государственного департамента США упала. Несмотря на то, что президент уговорил Додда остаться дольше на своем посту, чем того хотел стареющий профессор, все-таки в конце ноября Рузвельт прислушался к нелестному отзыву о Додде заместителя государственного секретаря Самнера Уэллеса и согласился принять отставку Додда. Это произошло в декабре 1937 года. Додд отреагировал сдержанно: «Недавно я стал замечать признаки противодействия всему, что я предлагаю… с тех пор как прошлой весной Уэллес добился подавляющего влияния в госдепартаменте».
В последние осенние месяцы, когда разворачивалась драма, связанная с отставкой американского посла, у Додда возникли необыкновенно близкие дружеские отношения с Ялмаром Шахтом, немецким министром экономики и президентом Рейхсбанка, получившим образование в Соединенных Штатах. Несмотря на то, что Шахт служил Веймарской республике, в 1930 году он ушел в отставку и даже поддерживал приход Гитлера к власти. Однако в конце 1937 года Шахт попал в опалу у нацистов и даже стал подумывать о тайной эмиграции в Соединенные Штаты. В начале декабря в беседе с Доддом он сообщил, что американский посол, как он полагает, «очень популярен среди немцев, в особенности среди ученых и людей свободных профессий». «Я видел много свидетельств этому, – признавался Додд, – особенно в приглашениях немецких университетов прочитать лекции».
Подобно неудачнику-бюрократу, Додд в последние месяцы своего пребывания в Германии играл все меньшую роль в дипломатических делах. Свою энергию он направил на анализ текущего международного положение как в Европе, так и во всем мире, на оценку возможности предотвращения войны. Обстановка быстро ухудшалась. Так, 14 декабря он с упреком написал: «Как наша современная цивилизация сползает к средневековью!». Он имел в виду растущую угрозу вооруженного конфликта между Германией и Чехословакией, Китаем и Японией и «беспомощность» Советского Союза. Додд осознавал, что может произойти в случае, если Китай будет оккупирован Японией. О своей встрече с китайским послом он записал следующее: «Наше прощание было грустным: он сказал, что его страна, возможно, будет покорена, а я признал, что современная цивилизация находится, по-видимому, на грани катастрофы».
Нараставшие страхи перед глобальной войной не поколебали верности американского посла своему долгу: он продолжал исполнять официальные обязанности. Так, 19 декабря Додд сделал следующую запись: «Последние несколько дней непрерывных официальных обедов и завтраков были почти невыносимыми для меня». Очень занятый делами в посольстве, Додд отклонял большую часть приглашений, но на нескольких приемах, которые он посетил, отметил отсутствие обычных приветствий «Хайль Гитлер» и нацистских значков. Готовясь прочитать в своей альма-матер, Лейпцигском университете, лекцию о Джордже Вашингтоне (причем по настоянию университета – на английском языке), Додд убедительно попросил, чтобы не было «никаких нацистских демонстраций» – чьего-либо «портрета в гитлеровской форме», нацистских приветствий или флагов, украшающих кафедру. Пораженный тем, с каким пониманием была воспринята его речь, Додд записал: «Из всех стран неанглийского языка, в которых я побывал, в Германии больше всего людей, говорящих и понимающих по-английски».
После выступления состоялся обед в его честь, на котором люди «также говорили свободно как со мной, так и друг с другом». Профессура Лейпцигского университета, обнаружил Додд, «в еще меньшей мере удовлетворена своим положением, чем их берлинские коллеги». Сделав все от него зависящее, чтобы вскоре после прибытия в Германию в 1933 году посетить город, где он учился, Додд снова побывал в Лейпциге – на этот раз незадолго перед отъездом, в самом конце своей службы в новой Германии. «Я был рад вновь увидеть старый университет, где впервые критически изучал историю, – вспоминал он. – Старая часть города осталась примерно такой, какой она была в мое время».
Перед Рождеством Додд с супругой посетили французского посла Франсуа-Понсэ и его жену. Во время беседы мадам Франсуа-Понсэ заметила, что «сторонники Гогенцоллернов и вообще консерваторы более неспокойны и ожесточены, чем когда-либо раньше», а ее муж, посол, сказал Додду: «Вы уезжаете в хорошее время. По-моему, следующей весной будет война. Одна из главных причин заключается в тяжелом внутреннем положении Италии, в результате чего Муссолини ради своего спасения прибегнет к войне. Он добивается господства над Средиземноморьем и над всеми французскими и испанскими владениями в Северной Африке». По утверждению Франсуа-Понсэ, «чтобы добиться этого, он призовет на помощь Германию и уступит ей Австрию и Чехословакию». Однако «все дунайские страны крайне встревожены и, как никогда раньше, тяготеют к Франции». «Если Италия и Германия развяжут войну за эти области, мы будем вынуждены напасть на них, – объяснял посол, – и Англия нас поддержит».
На горизонте все явственнее вырисовывалась перспектива войны, когда посол Соединенных Штатов Додд и его жена поднимались в Гамбурге, 29 декабря на борт американского парохода «Манхаттан». Оказалось, как Додд и ожидал, что «больше половины пассажиров второго класса – германские подданные, преимущественно евреи, рассчитывающие обосноваться в Соединенных Штатах». «Но за нашим столом в столовой, – уточнил Додд, – сидело несколько нацистов и нацистских приверженцев». На этом корабле, переполненном лишенными гражданских прав евреями и немногими сторонниками Гитлера, Додд отплывал назад в Соединенные Штаты. Он был расстроен и разочарован, что стало обычным в последнее время, и еще не мог предполагать, что из-за политических неприятностей и большого личного горя положение усугубится и его жизнь прервется раньше положенного срока. Ему оставалось жить всего два года. Приехав в Германию с надеждой, что он сможет установить более теплые отношения между Соединенными Штатами и Германией, Додд покидал ее совершенно измученным человеком, став жертвой опустошающего цинизма, столь характерного для нацистов. Но вопреки всем обстоятельствам, пока хватало сил, он работал и делал все возможное – упорно и энергично.
(Перевод А. Мосейченко)