4 августа князь Яков Черкасский отправился со своей армией и со всеми присоединившимися к ней войсками из Копыси, оставив там Трубецкого, переправился под Оршей через Днепр и расположился лагерем на другом берегу близ Дубровны. Русские вскрыли склепы, бывшие в монастырях в Орше, выбросили останки из гробов, положили в них своих воинов, павших в стычке под Шкловом, и отослали в Москву, чтобы похоронить их там.
5 августа пришел приказ от Его Царского Величества, который стоял с главной армией под Смоленском в укрепленном лагере на Девичьей горе и обложил крепость, чтобы Черкасский со своей армией и присоединившимися к нему войсками возвратился под крепость Дубровну, выбрал из своих войск шесть тысяч лучших всадников и отослал Трубецкому, которому было приказано преследовать бежавшего генерала Радзивилла.
13 августа польских пленных доставили из войск боярина Василия Петровича Шереметева, стоявших под Полоцком, в главную армию под Смоленск. Среди пленных был высокородный Петр Беганьский, подкоморий полоцкий, взятый в плен в стычке под Глубоким.
14 августа под Смоленск к армии прибыли тысяча конных казаков от Золотаренко. Их встретили с большой радостью.
В ночь с 15 на 16 августа враг атаковал крепость Смоленск решительным приступом.
16 августа приступ прекратился с большим уроном для врага, потерявшего более шести тысяч человек, и т. д.
24 сентября из Никольского монастыря[143] прогнали монаха по имени Варлам, который ночью объезживал у крестьянина кобылок[144].
В этом году Его Царское Величество выступил из Москвы, своей резиденции, с мощной армией в триста тысяч человек[145] и превосходной артиллерией из стенобитных орудий и искусно сделанных мортир и лично направился с главной армией под крепость Смоленск. Во время этого похода сдались Дорогобуж и Белая, два укрепленных замка. Крепость Смоленск же осаждали вплоть до того, как она принуждена была сдаться в соответствии с соглашением, не рассчитывая больше на свои малые силы перед лицом превосходящих сил врага, после приступа, в котором русская сторона потеряла около шести тысяч человек. Воеводу Филиппа Обуховича, полковника Вильгельма Корфа со своим полком пехоты, подполковника фон Тизенхаузена с полком генерал-цейхмейстера Гонсевского, а также часть дворян, не желавших покориться русскому игу, по соглашению отпустили в Литву со всеми своими домочадцами. Оставшиеся дворяне и часть рядовых солдат, которым в русских дипломах, написанных золотом, были обещаны великие вольности, подпали под ярмо русского рабства и, хотя и имели вначале некоторую свободу, в конце концов потеряли все разом. С ними обошлись намного более сурово, чем они могли себе представить.
Граждане Могилева отправили при подстрекательстве вероломных казаков посольство к Его Царскому Величеству под Смоленск и добровольно сдались под русскую защиту, получив, согласно грамотам, великие вольности, которые сохраняли долгое время против всяких ожиданий. Гомель, Кричев, Рославль и другие крепости Северской земли на Соже, переметнулись к казакам нежинского полковника Ивана Золотаренко[146]. Себеж, Невель, Полоцк, Велиж[147], Дисна и другие крепости на Двине сдались русскому воеводе боярину Василию Петровичу Шереметеву, который действовал в тех местах с новгородским войском в сорок тысяч человек, и все были заняты русскими гарнизонами. Витебск, оборонявшийся храбро и доставивший врагу довольно неприятностей, был взят Шереметевым после длительной осады поздней осенью, когда Смоленск уже давно был сдан. Замок, в котором дворяне и солдаты укрылись после завоевания города, сдался, наконец, под тем условием, чтобы все, кто не пожелает оставаться под русской властью, имели свободу выезда в Польшу, Литву и куда бы кто ни пожелал со всем имуществом и домочадцами. Однако, хотя после сдачи крепости всем не пожелавшим остаться было позволено собраться в дорогу и майор Вольф отправился со шквадроной[148] драгун сопровождать их, когда они уже были в пути, египтяне сообразили, что отпустили народ Израиля[149]. В спешке приказали вновь схватить их и взять под стражу. Все их имущество отобрали, а их самих с женами и детьми увели в бедственное рабство. Другие же, выказавшие русским послушание и повиновение, остались невредимыми со всеми своими домочадцами и имуществом и пользовались рабской вольностью в той мере, в какой это возможно. Крепость Мстиславль также покорилась и сдалась в короткое время, когда осада не продлилась и двух недель, боярину и генералу князю Алексею Никитичу Трубецкому и его товарищам. Весь ее гарнизон, в том числе большое число знатных дворян, которые бежали туда из различных мест, жестоко вырезали. Часть выживших женщин и детей разделили между солдатами для вечного рабства, знатные женщины и девицы подверглись надругательству, так что судьба их была весьма плачевна. Горы, Копысь, Шклов и другие замки на Днепре сдались тому же генералу и остались нетронутыми, не считая того, что некоторых из дворян и горожан, показавшихся подозрительными, взяли в плен и увели в Москву, а их имущество отобрали. Крепость Дубровна на Днепре, выдержав много вражеских нападений, жестоких приступов и долгую осаду, но не ожидая подмоги и не будучи более в состоянии выдерживать непрестанный натиск врага, сдалась в конце концов генералу Трубецкому на определенных условиях, скрепленных высокими клятвами, но весьма скверно исполненных. После того как крепость сдалась под честное слово, вверив свое благополучие вероломному врагу, тот жестоко вырезал тысячу человек без малейшего сожаления, разграбив все имущество и добро. Прочих же, избегнувших острого меча ценой горьких стонов и жалоб, он раздал немилосердной солдатне, которая увела их, горестно стенавших, на продажу в вечное рабство. В конце концов он разорил прекрасный графский город[150], предав его огню и обратив в развалины.
Литовская армия под началом генерала князя Януша Радзивилла, которую перед тем обратил под Шепелевичами в бегство русский генерал Трубецкой, не смогла собраться вновь в этом году из-за великого нестроения и непослушания сельских жителей. Вследствие этого войска московитов оставались хозяевами на реке Двина, заняв все укрепленные места и крепости усиленными гарнизонами и назначив во вновь завоеванные пограничные города губернаторов, которые надзирали за оставшимися поляками и то тут, то там обрекали их на страдания и постепенно душили под рабским ярмом. Его Царское Величество же с главной армией и другими войсками, бывшими под началом бояр и генералов, из которых немногие остались на границе, чтобы охранять ее безопасность, отправился с великой радостью и торжеством назад в Москву, с тем чтобы наилучшим образом подготовить следующей весной военный поход и упрочить достигнутую победу.
В русском государстве свирепствовала в этом году столь жестокая заразная болезнь, именуемая чумой, что многие города, села и деревни совершенно вымерли и опустели. Только в столичном городе Москве умерли более семисот тысяч человек из числа благородных[151], не считая простого люда, среди которого многие сгнили без погребения и имена их остались в безвестности. Этот мор начался в столичном городе Москве и в близлежащих городах, селах и деревнях в марте и длился вплоть до января[152]. Русские, однако, восполнили эти тяжелые потери своих подданных – в польских землях, откуда они вывели в этом году многие тысячи пленных мужчин и женщин, благородных и неблагородных, сделав их рабами взамен умерших. Видит Бог, людей в Москве продавали много дешевле, чем неразумную скотину. Знатнейшие лица мужского пола стоили до десяти польских флоринов[153], в лучшем случае четыре рейхсталера[154]. Женщин же, если они были хоть немного красивы, оценивали дороже, поскольку русский народ весьма склонен к похоти, продавали для поругания и разврата и обращались с ними много хуже, чем со зверьми. Один, использовав их для своего удовольствия, продавал другому за меньшую цену, чтобы выгадать на этом сущие гроши. Хозяева, потешившись вдоволь, отдавали жен и дочерей знатных людей благородного звания в жены подлым людям и отребью, которых у них зовут холопами, несмотря на то что у многих жен еще были живы мужья в рабстве у других господ, которые равным образом принуждали их взять других рабынь в жены на место прежних. Вообще русские обходились с поляками столь жестоко, что скорее смилостивились бы над собакой или иным животным, чем над людьми из этого народа. В особенности же тяжело пришлось женщинам и девушкам благородного звания, которым не оказывали никакого сострадания, презрев их высокое сословие, дворянские свободы и добродетели, которыми они славились. Напротив, их унижали и мучили самым жестоким образом, о каком только можно помыслить. К тому же великая удача московитов, которой они пользовались в этом году в войне с поляками, завоевав за столь короткое время и без всякого сопротивления столь многие сильные крепости и заняв и подчинив себе столь обширную часть страны, преисполнила их такой гордости и спеси, что они совсем забыли, что сами смертны. Напротив, они совершенно уверились, что им как храбрейшим, мужественнейшим, умнейшим и во всем превосходнейшим людям надлежит главенствовать и быть хозяевами над поляками и всеми прочими народами даже и на небе, которое они закрывают всем прочим народам и оставляют одним лишь себе. Они не хотели и думать о том, что удача может изменить им и поляки когда-нибудь ускользнут из-под их власти, так что никому не было позволено вести об этом речь. Если же кто, в особенности из числа польских пленников, по своему безрассудству начинал рассуждать о том, что не стоит доверяться счастью, того наказывали самым жестоким образом как предателя и врага Его Царского Величества и его государства, подвергая мучениям и обрекая на смерть. Посему с бедными пленниками обращались столь немилосердно, что их страдания и нужда пробудили бы сочувствие в самых жестоких сердцах, будь они сделаны из цельного камня. Однако среди этого народа, который столь прославляет свои христианские добродетели и никого другого под солнцем не признает достойным христианского имени, нечего было и надеяться на сострадание и милосердие.
4 января к воеводе привели настоятеля монастыря, называемого Левчин[155] и лежащего в миле[156] от Волоколамска, обвинив его в том, что он сделал жену одного мельника своей полюбовницей и ее видели с ним в его монастырской келье. Поскольку, однако, воевода не мог управить это дело, монаха с мельничихой отослали к патриарху.
5 января схватили другого монаха из монастыря Возмище, находящегося рядом с замком[157], за то, что он, будучи в церкви, содомитским образом замучил до смерти некоего мальчика. Его также отослали в столичный город Москву к патриарху. Однако у этого народа не наказывают смертью все подобные преступления, так что обоих этих монахов продержали некоторое время на покаянии в других монастырях, где они в качестве наказания должны были просеивать муку, и в конце концов отпустили.
11 марта Его Царское Величество выступил из своей резиденции Москвы со своими советниками и всем войском. Патриарх и все духовенство сопровождали его с крестами, иконами и великим колокольным звоном вплоть до предместий на той стороне реки Москва. Лагерь в ту ночь разбили на Воробьевых горах в миле от города.
1 сентября вернулись в Москву подьячий или писарь Яков Ильич Поздышев и толмач Юрген Буххольц, посланные с письмом Его Царского Величества к Его Княжеской Милости герцогу Курляндскому.
13 сентября здесь взяли под стражу и отправили в Казань ливонца Иоганна Гута.
7 октября сюда, в Москву прибыли посланники Римского императора Аллегретто де Аллегретти и Иоганн Дитрих фон Лорбах со свитой в тридцать человек. Их торжественно приняли со следующими церемониями. Прежде всего, десять тысяч всадников в полном вооружении выехали навстречу им на четверть мили за Тверское предместье и выстроились шеренгами в ожидании прибытия послов по обеим сторонам проторенной дороги c развевающимися знаменами. Наконец, послали конюшего с оседланными царскими лошадьми для обоих послов и их дворян. Увидев послов, он отправил к ним толмача, предложив, поскольку он явился с лошадьми Его Царского Величества, чтобы те вышли из кареты и пересели на лошадей. Он же, в соответствии с приказом, не должен был сходить с лошади прежде, чем они начали покидать карету. Когда они вышли, он с немногими словами подвел каждому хорошо снаряженную лошадь, а сам стоял, пока они усаживались на лошадей. После этого он также сел на лошадь и неторопливо поехал перед ними. Когда же они немного отъехали от этого места, их встретили назначенные приставы, но, прежде чем приблизиться, остановились на расстоянии пистолетного выстрела и послали к ним, сообщая о готовности принять их. Те, однако, должны спешиться, а сами приставы сделают это после и примут их согласно данному им приказу. Послы же изволили сказать, что им как гостям не подобает спешиваться первыми и что сначала это должны исполнить те, кому велено их встретить и принять, после же тех они исполнят это незамедлительно. Приставы ни в коем случае не желали этого делать, настаивая, что их великому государю, Его Царскому Величеству, не доставит чести, если они спешатся первыми, поскольку здесь, в России, с давних пор заведено, что послы и посланники иностранных государей оказывают честь Его Царскому Величеству и спешиваются прежде приставов. Этот спор длился довольно долго, пока обе стороны не пожелали разом, чтобы другие спешились. Императорские послы не соглашались с этим, указывая, что всегда надлежит встречать гостя с честью, как и они бы поступили, если бы послы Его Царского Величества были отправлены к Его Императорскому Величеству, оказав тем честь, приличествующую гостям. Поскольку, однако, час был уже поздний, а погода дождливая и не пристало дольше спорить о таких вещах под открытым небом, послы соблаговолили на этот раз спешиться одновременно, не умаляя, однако, высокой чести Его Императорского Величества[158]. После этого пристав начал свою речь: «Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великая, Малая и Белая России самодержец, отцовский и дедовский наследник, владетель и обладатель многих других восточных, западных и северных государств и земель, Его Царское Величество пожаловал послов великого государя Фердинанда III, избранного Римского императора[159], и приказал спросить об их здоровье и как прошло их путешествие. Поскольку же он сейчас находится не на месте, в царствующем городе Москве, а занят военным походом против своего врага, короля Польского Казимира, то он сделал распоряжение через своего сына, высокородного царевича и великого князя всея Великая, Белая и Малая России Алексея Алексеевича, чтобы мы, стольник Его Царского Величества Василий Семенович Волынский и я, дьяк N.[160], приняли вас, послов Его Императорского Величества, сопроводили на посольский двор и были вашими приставами». На этом они подали ему руку и вновь уселись на коней, так что и тут дошло до спора о старшинстве. Приставы, в соответствии с данным им приказом, желали ехать справа, послы же не собирались уступать. В конце концов остановились на том, чтобы оба посла ехали посредине, стольник Волынский – по правую, а дьяк – по левую руку от них. В таком порядке они подъехали к Тверским воротам, за которыми по обеим сторонам улицы, ведущей к посольскому двору, стояли мушкетеры[161]. Впереди ехали шеренгами и под различными знаменами несколько тысяч человек из числа тех, кто выезжал из города для встречи послов, а за ними – приставы с послами. Так их сопровождали до посольского двора, приставы же въехали внутрь на двор и указали им их квартиры, которые были предназначены для всей их свиты.
28 октября в Москву прибыли королевские шведские послы государственный советник господин Густав Бьельке, генерал-майор господин Александр фон Эссен и земский советник господин Филипп фон Крузенштерн со свитой в 145 человек. Их приняли и сопроводили с теми же церемониями, что и господ императорских послов.
30 ноября подняли вновь отлитый большой колокол весом в десять тысяч пудов по русской мере[162]. Один русский пуд содержит 32 любекских фунта[163]. Язык этого колокола, сделанный из железа, должны раскачивать сто человек. Колокол еще нельзя трогать, поскольку не готова колокольня, которая его выдержит.
10 декабря Его Царское Величество с боярами и всем войском, пройдя всю Литву вплоть до Вильны и приведя под свою власть этот город и все Великое княжество Литовское, прибыл с большим торжеством в Москву, где его с радостью и ликованием встречали все духовенство и простой люд.
18 декабря назначили прием императорским послам[164]. В соответствии с этим по обеим сторонам улицы, ведущей от двора, на котором они остановились, выставили мушкетеров в сомкнутом строю, а в замке[165] разместили шесть полков стрельцов в полном вооружении и с развевающимися знаменами. Они стояли сомкнутым строем вплоть до лестницы, по которой поднимаются в палату к Его Царскому Величеству. Перед послами ехали двести человек московитов в полном вооружении, те же ехали рядом друг с другом, с приставом по обе стороны от себя. Перед ними секретарь нес на вытянутой руке письмо Его Императорского Величества, покрытое красным атласом. Когда они прибыли к крыльцу церкви, называемой Благовещенской, чья крыша крыта золотыми листами, то спешились и поднялись на крыльцо к Его Царскому Величеству в том же порядке, в каком ехали. Когда они вошли в сени, их встретили двое, посланные Его Царским Величеством, один стольник и один дьяк[166], и начали говорить так: «Великий государь, царь и великий князь, всея Великой, Малой и Белой России самодержец, отцовский и дедовский наследник, владетель и обладатель многих других восточных, западных и северных государств и земель, Его Царское Величество, ради доброго доверия, которое они имеют со своим братом, вашим великим государем Фердинандом III, избранным Римским императором, пожаловал вас, послов Его Императорского Величества, и приказал, чтобы Его Царского Величества стольник N. и я, дьяк N., приняли вас здесь в сенях». С этими словами они подали им руки и прошли дальше до дверей покоя, где их ожидал для приема Его Царское Величество. Там их встретили другие стольник, старше предыдущего по рождению и положению, и дьяк[167], и говорили господам послам таким же образом, как это сделали предыдущие в сенях. Наконец, подав им руку, прошли дальше внутрь покоя[168]. Посреди покоя у стены напротив двери сидел Его Царское Величество, роскошно одетый, с венцом на голове и со скипетром в руке. По обе стороны стояли два телохранителя, наряженные во все белое и одетые роскошными золотыми цепями. Каждый держал обеими руками на левом плече секиру с широким лезвием, подобным полумесяцу, повернув ее таким образом, как если бы он хотел зарубить каждого, кто приблизится к Его Величеству. По правую сторону от Его Величества стоял боярин и дворовый воевода Борис Иванович Морозов, по левую же боярин и главнокомандующий конницей и пехотой Илья Данилович Милославский, царский тесть. У другой стены палаты по левую сторону от царского трона сидели бояре и государственные советники, одетые в золотое платье, с высокими шапками из черной лисицы на головах. У другой стены справа от Его Величества стояли прочие комнатные дворяне и два канцлера[169]. У стены, в которой была дверь, стояло неисчислимое множество слуг. Вся палата была украшена золотой тканью и роскошными персидскими коврами.
Господ императорских послов, после того как они вошли в палату, поставили на стороне, где стояли канцлеры. Они приветствовали Его Царское Величество и выразили от лица Его Императорского Величества совершенное и полное доверие и надежду на продолжение добрых и издревле заведенных сношений. После этого они передали письмо Его Императорского Величества, которое Его Царское Величество принял собственноручно и тотчас передал посольскому канцлеру Алмазу Ивановичу. Получив письмо, Его Царское Величество привстал с кресла и спросил о здоровье Его Императорского Величества в следующих словах: «Как поживает наш брат, император Фердинанд, в добром ли он здравии?». Господа послы ответили, что, когда они покидали Его Императорское Величество, их милостивого императора и государя, тот, благодарение Богу, находился в добром здравии.
После этого Его Царское Величество подозвал к себе канцлера Алмаза и приказал ему спросить о здоровье господ послов. Тот сказал: «Аллегретт и Иоганн, великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великой, Малой и Белой России самодержец, отцовский и дедовский наследник, владетель и обладатель многих других восточных, западных и северных государств и земель, Его Царское Величество, пожаловал, велел спросить о вашем здоровье».
После же того как послы поблагодарили, канцлер снова подступил к Его Царскому Величеству и, получив от него приказ в немногих словах, вернулся и начал говорить: «Вас, дворян Его Императорского Величества, великий государь, Его Царское Величество, также пожаловал, велел спросить о вашем здоровье». Они тотчас же ответили глубоким поклоном.
Наконец канцлер продолжал: «Послы Его Императорского Величества, Аллегретт и Иоганн, великий государь, Его Царское Величество, жалует вам поцеловать свою руку». С этими словами Его Царское Величество приподнял правую руку, которую держал боярин и дворовый воевода Борис Иванович Морозов, и оба посла, поклонившись, подошли друг за другом и поцеловали ее. Следом за тем внесли скамью, покрытую ковром, и поставили ее следом за послами. Канцлер начал говорить: «Послы Его Императорского Величества, Аллегретт и Иоганн, великий государь, Его Царское Величество, жалует вас, дозволяет сесть». Когда же они сели, канцлер продолжал: «Дворяне Его Императорского Величества, великий государь, Его Царское Величество, жалует вам поцеловать свою руку». Секретарь же и дворяне приблизились один за другим и исполнили поцелуй руки с глубоким поклоном.
После исполнения этого канцлер подошел к Его Царскому Величеству в другой раз и, получив приказ, вернулся на прежнее место. Он сказал: «Послы Его Императорского Величества, Аллегретт и Иоганн, великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великой, Малой и Белой России самодержец, отцовский и дедовский наследник, владетель и обладатель многих других восточных, западных и северных государств и земель, Его Царское Величество велел передать вам: вы отдали письмо от великого государя, Нашего Царского Величества брата, вельможнейшего государя Фердинанда III, Божьей милостью Римского императора, огласили свое посольское дело и доложили порученное вам. Мы же, великий государь, Наше Царское Величество, приняли от вас письмо нашего брата, великого государя, Его Императорского Величества, и выслушали ваше послание. Мы дружески выслушаем содержание письма, когда оно будет переведено. Что же до того, что написал в своем письме к нам, великому государю, Нашему Царскому Величеству, наш брат, великий государь, Его Императорское Величество, и что он велел передать вам, своим послам, то мы, великий государь, повелим боярам и советникам Нашего Царского Величества собраться с вами для переговоров в другой раз».
Канцлер продолжал: «Аллегретт и Иоганн, великий государь, Его Царское Величество, пожаловал вас в стола место едой и питьем». С этими словами им дали знак удалиться и они, сделав поклон, вышли и отправились к себе на квартиры.
В тот же день, после ухода господ императорских послов, на приеме были господа шведские послы Густав Бьельке и прочие[170]. Они принесли много красивых подарков, среди них – искусно сделанные серебряные сосуды, которые приняли и получили весьма благосклонно. Их вход и прием прошли тем же образом, как и у господ императорских послов, не считая того, что их свита, хотя они и были в трауре[171], была тем не менее гораздо многочисленнее и представительнее и одета с большим изяществом и тонкостью, чем у господ императорских послов. Передав приветствие от своего короля и государя, они поздравили Его Царское Величество с победой над Польской короной и передали затем верительные грамоты Его Королевского Величества, чтобы устроить переговоры о приказанном им деле с боярами и советниками Его Царского Величества.
26 декабря шведских послов пригласили для переговоров[172]. Будучи сначала у Его Царского Величества, они поблагодарили за посланные им еду и питье, и, узнав имена тех, кто был выбран для переговоров с ними, отправились в комнату для переговоров и сели вместе с господами переговорщиками за стол, выразив желание Его Королевского Величества, чтобы Его Царское Величество подтвердило договор с королевой Швеции Кристиной[173], уже скрепленный Его Королевским Величеством, с тем чтобы учредить более тесный союз против Польской короны, врага обоих государей. Господа московиты указали, однако, на многие нарушения договора со шведской стороны. В этот раз не смогли прийти к справедливому решению. Напротив, дело отложили, объявив о необходимости дальнейшего обсуждения.
29 декабря призвали для переговоров и господ императорских послов, которых очень уязвило предпочтение, оказанное в переговорах шведам[174]. После того как они прошли в палату к Его Царскому Величеству и поблагодарили за посланные еду и питье, Его Царское Величество велел канцлеру спросить прежним образом об их здоровье.
Наконец канцлер начал говорить от имени Его Царского Величества: «Послы Его Императорского Величества, великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович и прочая, как приведено выше, велел сказать вам: вы были на приеме у нас, великого государя, и передали нам, великому государю, Нашему Царскому Величеству, письмо нашего брата, великого государя Фердинанда III, Божьей милостью Римского императора, и мы, великий государь, Наше Царское Величество, приняли от вас письмо нашего брата, великого государя, Его Императорского Величества, приказали перевести таковое и дружески выслушали. В своем же письме к нам, великому государю, пишет наш брат, великий государь, Его Императорское Величество, о Нашем Царском Величестве, что он, ваш великий государь, Его Императорское Величество, отправил вас, своих советников, в посольство к нам, великому государю, Нашему Царскому Величеству, ради дел обоих наших государств и чтобы мы, великий государь, Наше Царское Величество, полностью верили всему, что вы сообщите нам, великому государю, Нашему Величеству. Посему мы, великий государь, Наше Царское Величество, приказали собраться для переговоров и выслушать эти дела Нашего Царского Величества боярам и советникам, ближнему боярину и наместнику[175] казанскому князю Алексею Никитичу Трубецкому и прочим».
После этого они отправились в комнату для переговоров и сели за стол вместе с господами переговорщиками. Они желали, однако, перемирия с Польской короной и устранения и искоренения возникших недоразумений.
30 декабря прибыл польский посланник Павел Роля[176], посланный литовскими сословиями с тем, чтобы выразить Его Царскому Величеству их покорность и подданство, каковые приняли с большим удовольствием. Им пожаловали охранную грамоту в том, что все, доверившиеся покровительству Его Царского Величества, сохранили свою собственность и защиту от нападения московитов.
Еще прошлой осенью поляки собрали большое войско, состоявшее из всяческих народов, с которым генерал Великого княжества Литовского Радзивилл и фельдмаршал Гонсевский подступили под Могилев и осадили эту крепость, граждане и жители которой, начиная со времен казацкого мятежа, никогда не хранили верность и преданность Польской короне[177], но всяческим образом искали покровительства врагов и, наконец, совершенно без всякой причины и принуждения предались московитам. После нескольких неудачных приступов, не в силах справиться с доброй и осторожной подготовкой, которую учинили в крепости, поляки, опасаясь подмоги из Москвы, отошли, не исполнив дела, хотя и потеряли многих людей во время приступов, большей же частью из-за жестоких морозов.
Весной Его Царское Величество со всей свитой и могучим войском пришел от Москвы в Смоленск, а оттуда направился через Шклов в Литву в направлении Борисова, который поляки покинули разоренным, оставив переправу без охраны и открыв дорогу приближающемуся врагу. Оттуда, обеспечив крепость добрым гарнизоном, он отправился к Минску, который после незначительных стычек был оставлен поляками и сдался в руки врага под началом окольничего и генерал-цейхмейстера Богдана Матвеевича Хитрово[178], руководившего передовым отрядом. Заняв и этот город, Его Царское Величество направился в Сморгонь, а оттуда в полном боевом порядке со всем своим войском подошел к столице Литвы, Вильне. Генерал Радзивилл и Гонсевский, видя, что враг прибыл со столь мужественной решимостью, сперва оставили свой лагерь Немеж в двух милях от Вильны, а затем отступили со своими войсками в город, но в конце концов из-за недостатка храбрости оставили и его на разграбление приближавшемуся сильному неприятелю. Казацкий полковник Иван Золотаренков со своими казаками не желали ожидать московитское войско, которое, еще не доверяя врагу, готовилось двигаться несколько осторожнее. Итак, казаки со всем своим отребьем ворвались первыми в эту прославленную столицу, которую они нашли совершенно покинутой людьми, но полной всевозможными запасами. За ними следовали некоторые полки московитов, а Его Царское Величество расположился главным лагерем на холмах перед городом. Оставшиеся поляки из числа простонародья, застигнутые в городе врасплох, бежали в беспорядке по мосту через реку Вилия, так что враг вырезал их самым прискорбным образом. Хотя генерал Радзивилл, отступивший до того, разместил несколько рот с орудиями на холмах над мостом, намереваясь защитить переправу и помочь оставшимся полякам, это небольшое сопротивление не возымело действия из-за численности неприятеля, поскольку вся литовская армия уже отступила прежде, чем враг смог ее увидеть. Вскоре и эти немногие оставили переправу и почли за лучшее спасать собственные жизни, так что великолепный город, известный во всем свете, совершенно разграбили и подвергли разбою, вырезав или уведя всех найденных в нем живыми в качестве пленников в вечное рабство, предали огню роскошные городские здания и полностью разорили город, оставив лишь гарнизон в королевском замке. Его Царское Величество, отдохнув немного от утомительного похода, направился вновь в главную армию и вернулся с ней по уже пройденному пути в Белоруссию, оставив генералам и наместникам подготовленные армии, с тем чтобы привести под его власть остальную Литву и надзирать над завоеванными городами и оставшимися в живых поляками. Итак, московиты и казаки разорили и разграбили все Великое княжество Литовское, вырезав многие тысячи невинных людей и уведя прочих в вечное рабство. Московиты взяли Ковно, Лиду, Гродно, Новогрудок и все замки и крепости и осадили Брест, Ляховичи, Слуцк и Несвиж, которые закрыли ворота и до сих пор не сдавались врагу, равно как и Быхов на Днепре. Генерал Радзивилл же, оставив врагу столичный город Вильну и все Великое княжество Литовское, отошел со своими войсками в Жемайтию и отдался поначалу под шведское покровительство на определенных условиях, которые он утвердил с графом Магнусом Делагарди и господином Бенгтом Шютте. Также и фельдмаршала Гонсевского он передал в шведские руки. Видя это, все в армии искали выхода и спасения собственной жизни в бегстве, частью отдавшись под шведскую власть, частью бежав к московитам. Лишь немногие желали подчиниться властям страны, которых нигде не могли найти, и не занимали ничьей стороны, пока генеральство Великого княжества Литовского не перешло виленскому палатину господину Павлу Сапеге.
Король Швеции Карл Густав вторгся с превосходно вооруженной армией в Пруссию. Когда он подчинил себе курфюрста Бранденбурга, ему отдались также войска Польской короны, называемые кварцяными[179]. Они разорили свое отечество – Польшу, а также Пруссию самым жестоким образом и открыли шведам свободный путь и добрые квартиры. Укрепленные города в Польше и Пруссии, а именно Эльбинг, Торунь, Великая Познань, Варшава и Краков, сдавались врагу без всякого сопротивления. Все сенаторы и советники Польской короны также искали покровительства у Его Величества короля Швеции, который хотя и принимал их охотно, но весьма мало или вовсе не доверял им. Его Величество же, король Польши Ян Казимир, покинутый всеми своими приближенными, принужден был из-за нестроения в государстве, где его преследовали и враги, и друзья, бежать с совсем небольшим отрядом и немногими дворянами через границу в Силезию, в свое графство Оппельн[180], оставив всю Польшу, Пруссию и Жемайтию Шведу, Литву и Белоруссию – Московиту, а Малороссию, Волынь, Подолию и всю Украину – своим восставшим подданным, казакам. Его Величество, царь Московский, отбыв из Литвы, предоставил своему боярину и воеводе князю Семену Андреевичу Урусову с новгородскими и псковскими войсками численностью около тридцати тысяч человек[181] занять и привести в подчинение Его Царскому Величеству все прочее. Тот, завоевав многие города, прибыл, наконец, под Брест в Литве и, обнаружив некоторое сопротивление со стороны литовцев, которые присоединились к Сапеге, ставшему генералом вместо князя Радзивилла[182], вынужден был после нескольких схваток отступить. Гетман Сапега преследовал Урусова со своим войском, вынудив его наконец остановиться и отчаянно сражаться перед лицом польской горячности, но был разбит под Верховичами, так что многие искусные и храбрые польские всадники из-за своей чрезмерной горячности обагрили поле битвы своей кровью. Генерал московитов Урусов, однако, отступил после этой победы к своим границам, не доверяя судьбе, отвернувшейся от поляков. Он снабдил все завоеванные в Литве города добрыми комендантами и сильными гарнизонами московитов и оставил после себя добрый и надежный надзор.
Шведский генерал-лейтенант граф Магнус Делагарди и военный комиссар господин Бенгт Шютте, подчинив все княжество Жемайтское шведской власти и связав дворянство клятвами, ни в малейшей степени не доверяли полякам, а определили во все города шведских офицеров и солдат, каковым господам поляки принуждены были повиноваться. Гетман Радзивилл, заметив этот обман или меры предосторожности, противоречившие его намерениям, поскольку шведы не только не соблюли договор и не назначили его главнокомандующим, но и совершенно отняли у него командование и подчинили его полки шведским офицерам, его же офицеров сократили, впал в меланхолию и умер в конце концов в Тыкоцине, как о том сообщают, позорной смертью. Фельдмаршала же Гонсевского шведы удерживали в плену в Кёнигсберге.
Третья армия московитов под началом боярина дворового маршала и воеводы Василия Васильевича Бутурлина, действуя вместе с запорожскими казаками, разорила все местности в областях Подолия, Волынь, Малороссия и Подгорье[183]. Они разрушили все, что попалось им на пути, завоевали многие города и замки, разграбили, а после предали огню Люблин, взяли пленными многих знатных людей и привели несчетное число рабов в Москву, среди них – Петра Потоцкого, воеводича брацлавского, одного из рода Калиновских и многих прочих виднейших людей. Татарский хан, хотя и выказывал желание помочь полякам со всем своим войском, которое в продолжение всего лета действовало в полях Подолии, после первых стычек с московитами и казаками забрал с собой то, что ему причиталось в этой земле, и вернулся к осени со своей стаей нехристей в свою страну, оставив генерала Потоцкого с совсем небольшими силами в поле и вынудив его спасаться от множества казаков и московитов отступлением в крепости. Наибольший же ущерб поляки испытали в этом году от собственных подданных, которые часто без малейшего принуждения сдавались и перебегали на сторону врага. Ведь воистину ни один из врагов не смог бы продвинуться столь далеко, если бы собственные члены государства не разодрали внутренности своего отечества, открыв врагу ворота страны и дорогу в нее и изгнав немногих верных подданных или принеся их в жертву появившимся врагам. Московитской стороне сдались многие пустые и бесчестные люди, как, например, Масальский, воеводич брестский, который, присягнув московитам, собрал отовсюду безбожный сброд и с ними разорял, грабил и жег то тут, то там в Литве, и, наконец, завоевал с помощью московитов Тыкоцин и отправил в Москву в качестве великого подарка знамена, сабли и рабов, а также украшения, найденные им на теле умершего генерала Радзивилла. Так же поступал и Кароль Лисовский со своими безбожными сообщниками – Менжинским, Рудоминой, Сухтицким, отчаянным мерзавцем Слонским и многими другими. Ведь поляки, стекавшиеся главным образом в Москву из завоеванных и незавоеванных мест, презрели собственный народ и поклялись Его Царскому Величеству верно служить против своей страны и государя, будучи пожалованы за это высокими чинами и великими дарами. Они были так этим ослеплены, что не было достаточного средства удержать их от пролития крови своих братьев и разорения своего безвинного отечества. За плату, приличествующую мерзавцам, и ради того, чтобы угодить московитам, они совершили больше жестокостей и непотребств, чем обыкновенно творят татары и язычники, надругались над честными женщинами и девушками, до смерти мучили и пытали всех, кто попадал в их руки, и не выказывали сострадания даже единоутробным братьям. Они причинили своему отечеству и своей родной стране такой ущерб, что возбудили в конце концов подозрения у народа московитов и по справедливому Божьему суду, который ни один поступок не оставляет без наказания, сами испытали много горестей, потеряв женщин и детей, добро и имущество. Часть из них, опротивев московитам, бежали в Польшу, покинув жен и детей в нужде, и в конце концов нашли заслуженное наказание под польской саблей или на московитской виселице. Многие обманулись в своих ожиданиях и были преданы мучительной смерти с женами и детьми. Счастливейшие из них окончили свои безбожные жизни в острогах московитов или польских темницах, отдав Богу свои бесчестные души.
В этом году в Казани, Астрахани, Нижнем Новгороде и многих других городах Московии свирепствовала чума, от которой умерли и многие польские пленники. Также в этом государстве из-за войны начала портиться прославленная серебряная монета, а потому ввели различные медные монеты, а именно большой медный талер, стоивший шесть польских флоринов или один рубль, и другую, стоившую примерно в половину меньше. Также чеканили алтыны и гроши, а на немецкие рейхсталеры, по-прежнему стоившие в этой стране лишь пятьдесят копеек серебром, ставили штемпели Его Царского Величества и выдавали ими из казны плату приказным людям, считая их по 64 копейки, другие же разрезали на четыре части и каждую часть выдавали из казны, считая по 25 копеек. Все эти монеты совершенно не имели хождения среди простого люда. В казну же их неохотно принимали по прежней цене, а, напротив, покупали у приказных людей за меньшую плату. Управляющие Его Царского Величества полагали это выгодным, но наверняка старались лишь наполнить свой собственный кошелек и обобрать простой люд.
16 марта в Москву прибыл посланник польского короля Петр Галинский, маршалок оршанский[184], и поселился в доме немецкого купца Германна фон Тройена на Поганом пруду[185].
25 марта на улице против их двора один из слуг посланника зарубил саблей одного московита, срамившего из высокомерия польский народ, который они в нынешнее время совершенно презирают. 28 марта по приказу Его Царского Величества ему отрубили голову топором на том же месте, где он зарубил московита.
29 марта отрубили голову топором одному мальчику восьми лет, сыну дворянина Ивана Елакина, по той причине, что он, играя с другими мальчиками на улице города, где его отец был воеводой, сказался между ними царевичем. Его отца и мать замучили до смерти лишь из подозрения, не приказали ли они или не научили его таким словам[186].
10 апреля был на переговорах польский посланник Галинский. Он сообщил о склонности и стремлении своего короля и государя, Его Величества короля Польского, к миру. Ему немедля сообщили, что Его Царское Величество склонен к заключению мира с королем и Польской короной и к прекращению кровопролития, причиной и поводом к которому была несправедливость поляков. Чтобы засвидетельствовать добрую волю Его Царского Величества, ему передали шестьдесят польских пленных.
4 мая императорские послы господин Аллегретто де Аллегретти и господин Иоганн Дитрих фон Лорбах были у стола Его Царского Величества в верху, в четырехугольной палате[187]. В тот же день они должны были прощаться, но, будучи в приподнятом настроении и предчувствуя счастливый успех своих намерений, они несколько переусердствовали с напитками, и их отъезд отложили[188].
7 мая господа императорские послы в последний раз были на приеме у Его Царского Величества и отбыли полностью удовлетворенными. Их посредничество приняли с подобающим уважением и совершенной дружбой, постановив устроить в Вильне съезд для переговоров о мире с Польской короной. Господам императорским послам как посредникам надлежит, как только они получат через отправленного в Вену Николу Винченти[189], одного из своих дворян, полномочия от Его Императорского Величества, явиться на съезде в Вильне и способствовать заключению мира.