Все не так уж и плохо на самом деле. Я спускаюсь вниз, и мне уже почти не страшно. Меня действительно игнорируют… Совсем. Временно ли это? Лучше не знать… Лучше не знать и надеяться на лучшее.
Ноги мои тряслись все сильнее, а синяки на них болели просто дико, все же зря я иногда не сдерживалась и била себя по лодыжкам или коленям как только могла.
Вокруг меня сейчас разворачивалась самая обычная картина убитой временем лестничной клетки, от которой отходили десятки дверей, что скрывали за собой старые, ставшие никому не нужными квартиры.
– Осторожно… Аккуратно… – прошептав это самой себе, я ухватилась за перила и с трудом перешагнула через узкую бетонную ступеньку, на которой растеклась уже подсыхающая бурая лужица какой-то дряни. Преодолеть ее оказалось легко, но мерзко.
Ноги несли меня вниз на какой-то запредельной скорости, то и дело заплетаясь. Спотыкаться о них в какой-то момент стало намного интереснее, чем смотреть по сторонам, все же вид крови и рвоты не слишком привлекал меня.
Что я ожидала здесь увидеть? Поле кроликов?.. Хах… Судьба оказалась жестока – их здесь нет… Зато всякая дрянь даже на стенах… А та белокожая больная не выходит из головы. Будет преследовать? Бред.
Хах.
Я впервые оказалась вне своей квартиры, вне своего «защитного купола», но не испытывала от этого никакого особенного дискомфорта. Все, что меня окружало, казалось нормальным, даже обычным, хотя налет странности и неестественности давал о себе знать моими подгибающимися коленями, что на одной из ступенек дали сбой и позволили мне с ходу опуститься на копчик и удариться им о бетон, запрокинув голову и бессильно раскрыв рот.
Теперь точно рыба…
Тупая боль пульсацией разошлась по моему позвоночнику, когда я попыталась встать, опираясь на руки. Все же оставшись на месте, на грязном полу, даже бетоне, я коснулась ладонью ушибленного места, не почувствовав при этом совершенно ничего, кроме неприятных ощущений.
Все нормально… Просто ударилась. Я просто ударилась, это не смертельно, не опасно… Будет синяк, наверное… И ладно…
А если трещина в кости?! Я читала об этом… когда-то. Давно… И при каких условиях может возникнуть перелом?.. Не при таких ли?..
Тряхнув головой и резко подавшись вперед, я повалилась на собственные руки, прекратив «сидеть» на ступеньке и съехав вниз, на гладкую и грязную бетонную поверхность, которая отличалась от прошлого места моего сидения лишь расположением.
Рюкзак навалился мне на затылок всем своим немалым весом, а после ушел вниз и вправо, потянув туда же и мое тело.
С тихим писком я едва не повалилась на следующие ступеньки, но все же просто упала на бок и, сориентировавшись, поднялась на ноги, ощущая ломоту в теле и грязь на нем же. Бурые пятна, серые разводы… Все это окружило меня и пробралось на мою одежду, на мою кожу.
– Мерзость… – брезгливость не дала мне даже коснуться заляпанной толстовки, и я, машинально дернув пальцами, обхватила ими лямку рюкзака, единственный чистый его элемент, после чего направилась вниз, перешагивая через особенно грязные ступеньки и пытаясь сдержать тошноту.
Больше никого до самой подъездной двери мне встретить не удалось, хотя я и не хотела никого видеть. Оперевшись об нее ладонью, я замерла, после чего приложилась к ней ухом, наплевав на всю эту грязь, пытаясь понять, что происходит снаружи.
Так тихо… словно… словно все хорошо. Словно сейчас раннее утро… Но сейчас совсем не утро… И совсем не рано. Сейчас так… страшно.
Дверь, не удерживаемая ничем, неожиданно двинулась от меня, и я скользнула за ней, не сумев вовремя сориентироваться.
Улица завертелась перед моими глазами волчком, я упала на живот, вытянувшись на земле. Рюкзак упал рядом со мной, перевалившись на бок и порвав собственные лямки.
Нет!
Бродившие по улице люди замерли, мгновенно повернув ко мне головы. Их глаза белели, словно подернутые пленкой. Шаркающие шаги, что до этого наполняли улицу наравне с запахом тухлятины и холодным воздухом поздней весны, прекратились, и все шорохи на секунду ушли в никуда.
Странный звук резким ударом донесся до моих ушей, и когда я повернула голову в его направлении, то увидела бледную, высокую мужскую фигуру в сером костюме, что замерла у стены, уперевшись в нее лбом. Кровь текла по лицу «мужчины», что бился головой о кирпич с небольшой периодичностью, временами подключая к этому свои кулаки, которые уже были разбиты.
Вокруг него на дрожащих ногах замерли такие же, как и он, «люди».
Что с ними?.. Нет, я, конечно, понимаю, что с ними, но… Что это за?..
Не став дожидаться, пока «мужчина» закончит экзекуцию над самим собой, я медленно поднялась на ноги и подтянула к себе свой рюкзак, присмотревшись к лямкам, которые все же не порвались, а просто расцепились, после чего хрустнула блистером таблеток, вытащенных из кармана, закинув одну из них, обезболивающую, себе в рот и проглотив.
– Все хорошо… – неловко и неумело попытавшись успокоить саму себя, я невольно привлекла к своей персоне внимание, и «люди» резко повернули ко мне свои головы, хрустнув шеями и замерев, широко распахнув белесые глаза.
Их зрачки сужались и расширялись, я видела это, даже не приглядываясь. Эти фигуры, корявые и странные, просто смотрели на меня, не издавая ни звука. Они только дышали, да и то делали слишком тихо.
Улица манекенов… Смотрящих манекенов… На меня смотрящих… Жуть какая… Они еще и живые. Они ведь были такими же, как и я… А теперь что? Ничего… Заболели – и все, закончилась их жизнь… Оборвалась!..
Лучше не думать об этом.
Страх на мгновение охватил меня, в голову пришли самые страшные, самые жуткие мысли… Но ничего не произошло. Больные, прекратив наблюдать за мной, продолжили свои бессмысленные действия.
Собравшись с силами и, наконец, поправив лямки рюкзака, пытаясь при этом не шуметь лишний раз, я все же закинула вещмешок себе за спину и шагнула в сторону от широко распахнутой двери подъезда, переступив через лежавший под ногами кирпич.
Асфальт встретил меня своей сыростью и серостью, а сама же улица окружила меня мертвыми…
Больными!
…Больными «людьми», кирпичными стенами и мертвенным холодом.
Чувствуя чужие взгляды спиной, я ускорила шаг, пытаясь лишний раз не смотреть по сторонам, пытаясь не видеть всех этих… «мужчин», «женщин», что наблюдали так пугающе и странно.
В горле слюна смешалась с мокротой в липкий ком, который спустя несколько секунд оказался на земле, объединившись уже с кровью, которая украшала асфальт. Я поежилась, вытерев рот, после чего ускорила шаг, чувствуя, что сердце с трудом бьется в груди.
Все нормально… Все хорошо… Они ничего не заметили, а кровь не моя, значит, можно успокоиться. Можно… Но откуда тогда все это?..
Мысли в голову лезли самые мерзкие. Пройдя несколько метров, я все же повернулась в направлении звука шаркающих шагов, убедившись в том, что для его обладателей мои ковыляния были чем-то нормальным… или не раздражающим.
Просто вокруг меня не люди, а «люди». Ничего страшного в этом нет… Может, у них в головах та же каша, что и в моей…
Хах! Откуда мне знать? Откуда? У меня нет шанса хоть что-то узнать, потому что я… одна. Просто одна. Я осталась в одиночестве и без объяснений.
А вся моя семья уже не одну собаку, наверное, съела.
Связь в момент моего заражения оборвалась… Но с ними все уже точно не хорошо… Страшно-то как…
Слезы подступили к моему горлу единой волной, и я на ходу всхлипнула, пытаясь не сбавлять шаг, ни в коем случае не останавливаться.
Краснота, распространявшаяся вокруг моих глаз уже как два дня, дала о себе знать жжением, когда ладонью я попыталась вытереть слезы, что лезли наружу единым потоком и сжимали мою шею в спазме.
На пальцах остались чешуйки отставшей ткани, которые я стряхнула в пыль. Они были влажными и… гнилыми?
И это – моя кожа… Она не разлагается, нет… она обновляется, как же я надеюсь на это…
Но у меня в желудке только вода и обезболивающее…
– Как здесь… странно? – прервала я свои новые мысли словами, после чего взгляд мой уперся уже в красный автомобиль, одиноко стоявший близ желтевшего жухлой травой газона.
Водить я не умею… Жаль.
Хотя… стоп… Зачем мне это?..
На всякий случай обойдя машину по кругу, я убедилась в том, что она все еще на сигнализации, после чего отошла от нее на несколько шагов назад и поежилась, не в первый раз понимая, что улица такая… тихая. Не было никакого шума города, не было ничего, кроме тихих шагов и стонов.
Это меня пугало.
Воздух был ледяным и рвался вниз по моему горлу при каждом новом вдохе, когда я вновь шла куда-то, гонимая лишь собственным желанием идти.
Улица, улица, улица… Безжизненная, прекрасная улица окружает меня, словно клетка. У меня нет выхода из этого лабиринта, ведь его просто не может быть.
Я сама вышла из квартиры… Потому что не было более вариантов. Не на что жаловаться… Совсем. Но я продолжаю это делать.
Почему? Хочется…
Хах.
Здания высотой в десятки моих ростов тянулись вверх кирпичными и бетонными гробами. Они красные, они белые в синюю полоску, они разные, они казались мне просто огромными. По обе стороны улицы таких домов десятки, они складывались в единую линию и стремились вглубь города.
Я шла по асфальту, и следом за мной, а еще просто во все стороны, брели другие «люди». Я уже изучила их.
Да я вижу их насквозь, незачем таить это…
Они тощие, слабые, больные. Им не нужно ничего друг от друга и самих себя, даже от меня им ничего не требуется на самом деле. Они бродят туда-сюда, не ведомые никакими целями. Единственной пробуждающей их ото сна вещью является звук.
Как они отреагировали на мой голос… Это было так… странно. И резко. Повернулись, замерли и взглянули. Как какие-то зомби из книг… фильмов. Как какие-то мертвецы.
Жутко… Придется привыкать, да?
Видимо… То еще удовольствие будет…
Мало того, что я совершенно одна, так еще и нет шанса хоть кого-нибудь отыскать. Его просто нет, и это не смешно.
Медленно опустившись на землю у одной из стен, вжавшись спиной в холодный, не самый грязный кирпич, я расстегнула рюкзак, и тетрадь оказалась на моих острых коленях.
Она была такой грязной, растрепанной и странной… Она была дневником, единственной моей связью с прошлым и моей единственной надеждой на будущее.
Нужно было писать.
«Все, что окружает меня, такое странное… Эти «люди»… Я боюсь их, но они наверняка и сами крайне пугливые. Они могут вцепиться друг другу в глотки. Они делают это… иногда делают. Я видела это собственными глазами, когда еще находилась дома… Видела, как один из больных, трясущийся, вцепился другому в горло, выпустив его кровь наружу.
И зачем я покинула свой дом?..
Так нельзя поступать. Это странно, все это
Я не ощущаю себя чем-то живым, не ощущаю себя способной давать здравую оценку ситуации, но… Так ведь нельзя.
С другой стороны… Они отличаются от тех себя, которых знали в прошлом. Нельзя говорить о них как о чем-то, находящемся вне этого… апокалипсиса.
Мне нужно идти дальше. Никакой карты своего пути я приложить не могу. Нет у меня карты… А названия улиц вылетели из головы. Это кажется мне смешным сейчас, но ни одной таблички я не видела уже с десяток минут, а это, пускай и необычно, но больше странно. Я иду и иду, и совершенно не понимаю, куда я иду, а понимания того, зачем я это все делаю, у меня вообще нет».
– Дикость… – голос мой эхом разошелся по улице, и косой взгляд прихрамывающей светловолосой «девочки», что на мгновение остановилась, склонив голову набок, стал той вещью, что смогла зацепить меня в этом безумном мире.
У «девочки» было пепельного цвета каре, а одета она была в длинную бежевую кофту. Багровое пятно сухим напоминанием о прошлом таилось на ее левом бедре. «Девочка» хромала из стороны в сторону, не идя при этом практически никуда, и вывороченный сустав ноги ей в этом совершенно не мешал. Большие синие глаза были подернуты столь удивлявшей и пугавшей меня белой пленкой, но они были такими… Странными, живыми, пустыми и оглушенными одновременно.
Красивая… Она такая красивая, какой я, наверное, всю жизнь хотела стать, вот только… Она очень худая. Похожа на спичку, а ходит так, словно… У нее рана! Открытая рана! Рана…
Невольно изучив бедро больной пристальным взглядом, я закрыла себе рот рукой, чувствуя, что в груди сердце бьется через раз.
Моя толстовка уже пропиталась какой-то дрянью и источала странный, резкий, сладковатый запах, вдыхать который мне просто приходилось.
Стоило мне стать чуточку тише и попытаться успокоиться, как «девочка» потеряла ко мне всякий интерес и, медленно развернувшись, отрывисто заковыляла прочь, оставляя меня наедине с воспоминаниями о каких-то старых фильмах, в которых главными героями выступали зомби и влюбленные.
Было и страшно, и больно, когда я вновь оказалась в пути, гонимая лишь тупым желанием идти куда-нибудь.
Покинув квартиру, я оказалась не в лучшей обстановке. Стремление исправить это не давало мне покоя.
Выбора у меня не было… Куда теперь идти?
Глупая ситуация… Очень глупая на самом деле. И самое смешное то, что никакого плана дальнейших действий у меня просто нет.
Я — птица, вырвавшаяся из клетки. Кого мне бояться средь тех, кто не хочет меня тронуть? Стоит опасаться того, что я сама хочу, могу натворить…
Хах!
Больных на улицах было много. Они переполняли собою следующий участок моего пути, уставленный какими-то заборчиками-ограждениями.
Обессиленная и уставшая, я обходила эти странного вида препятствия и видела, как «люди» натыкаются на них и падают, даже не замечая этого.
Больные вставали, будто и не лежали на асфальте мгновениями ранее. Они были неопрятными, почти мертвыми, но при всем этом мне было просто… жаль их, и это я скрывать не могла.
Слезы невольно выступали на щеках, мне приходилось сдерживаться, чтобы не издать ни звука.
Все вокруг было залито кровью, что чернела на сером асфальте, разбавляя собою его тухлые, мрачные краски. Рыже-белые пятна чего-то находились там же, у всех под ногами, у меня под ногами, в конце концов. Я шла по этой мешанине, задыхаясь мириадами запахов. А еще, по всему этому «ковру» нестройными рядами брели «люди».
Продуктовый магазинчик, чья вывеска лежала на земле, был здесь единственной соломинкой, за которую хотелось ухватиться. О пополнении скудных запасов того, что я не могла открыть, не было и речи. Это было очевидно.
Сухие макароны… Мне больше ничего не нужно… Разве что мне пригодился бы какой-нибудь хороший нож, чтобы открыть консервные банки, мне требуется зубная паста и щетка для нее, не одна, наверное, мне нужны жареные баклажаны, грибы, овощные салаты…
Я просто хочу есть, и я бы разделила соседскую собаку с ее обладательницей, если бы могла…
Но какая же это гадость…
Тошнота нахлынула на меня в тот момент, когда мысли покинули мою дурную голову, и я стояла у стеклянной двери, что медленно покачивалась на верхней петле. Она дернулась от порыва ветра, а я согнулась, выплескивая из себя клейкую, стоявшую комом в горле, массу, в которой виднелись кровяные прожилки.
Все внутри меня было сухим и гнилым, оно было гадким и мерзким… Больным.
Хотя, этот процесс во мне нельзя назвать гниением. Это что-то другое… Что-то странное.
Толкнуть дверь от себя я все же смогла, но, оказавшись в магазине, тут же ухватилась за дверной проем, ощущая, что костяшки моих пальцев побелели и напряглись. Вся я напряглась, а внутри даже сердце застыло, натянувшись струной.
И здесь все было таким… тихим, спокойным… грязным… живым и мертвым.
Бурые пятна на светло-синей ткани блузки были циничной насмешкой над обладательницей некогда этой красивой, весенней одежды. Но «девушка» не могла понять всей иронии собственной жизни. Она только уныло бродила меж полок, как бродили меж ними и другие «люди», что так напоминали собою сонных мух…
Улица продолжилась. Улица была везде. Больные, такие же «люди» как и я, были везде. Они наполняли собою все помещения, все углы, и нельзя было избежать их молчаливого общества.
Я никогда не знала, что жила в столь густонаселенной местности.
Влившись в эти нестройные ряды больных, я ощутила, как внутри моего сознания что-то меняется. Эта картина заседала в моем больном, гнившем мозгу бытием, рутиной.
И я теперь должна приходить сюда… каждый день… и видеть их. Смотреть на них, разговаривать с ними…
Нет-нет-нет. Я сюда прихожу впервые и ровно на пять минут. Мне только найти макароны… Я никогда сюда не приду, ведь здесь… здесь…
– Апокалипсис… – голос мой был тихим, хриплым шепотом, но даже так привлек внимание больных, когда я, не сдержавшись, закончила свою мысль вслух.
Один из «них», высокий, костлявый, бритый паренек даже резво дернулся в мою сторону, полыхнув своими белесыми, живыми глазами, но какая-то коробка позади него слетела с полки, и он резко обернулся на звук, двигаясь так, словно его кости были независимы друг от друга.
Больной замер, даже прекратив дышать, а остальные: «девушка», «подросток», «мужчина» искаженной походкой направились в сторону упавшей коробки, молча при этом.
Двигались они словно птицы. Шаги их были мелкими и редкими.
«Девушка» в красивой одежде светло-синего цвета, испачканной кровью, опиралась о полупустую полку, когда шла, а дыхание ее, особенно резкое и какое-то звериное, врезалось мне в память, когда я на подкашивающихся ногах обошла их по широкой дуге и опустилась на пол, замерев сидя спиной к кассе. Холодный пот струился по моей коже ручейками.
Черт… Черт, черт, черт… Я не хочу это видеть…
Что-то небольшое и крайне ободранное скрипнуло дверью, покидая злосчастный магазин, а я смотрела ему вслед, видя лишь слабые виляния хвоста «собаки».
– Уроды… – чувствуя напряжение в собственном голосе, я медленно вдохнула и выдохнула, понимая, что вновь привлекла к себе лишнее внимание. Воздух покидал мои легкие, чуть ли не заставляя их трещать, столь сильным было мое напряжение в момент, когда полные ненависти и едкой пустоты взгляды пробежались по мне.
Вся эта ситуация была столь дикой, что мои ноги тряслись, даже когда я была на полу, норовя унести меня куда подальше.
А где-то там, за полками, лежало что-то обглоданное и совсем не живое. Скорее, оно было полностью мертвым. Мертвым до той степени, до которой добрался только истинный не-жилец.
Только не говорите мне… Прошу, не говорите мне, что есть и те, кто не стал больными… Я этого не переживу, не переживу… Дайте мне надежду… Дайте мне хоть что-нибудь, я не могу жить, зная, что есть те, для кого все это – простуда, для кого все это – ерунда. Не показывайте мне тех, кто могут прийти домой и увидеть себя нормальных…
Пожалуйста…
Но к кому я обращаюсь?
Слезы. Я не смогла перестать плакать, но мне удалось заглушить любые стоны со своей стороны и попытаться достать себе поесть.
Давясь собственными рыданиями и пытаясь не смотреть на пол, я поднялась, упрямо отворачивая голову от незабываемого зрелища чего-то растерзанного, жалкого и мертвого.
Полки не были полны. Всякий мусор вроде дезодорантов и бритв валялся на них, поэтому что-то хоть самую малость съедобное мне удалось отыскать не сразу.
Морозильники в углу были выключены, ароматы мокрых тряпок и тухлого мяса смешались с плесневым запахом талых грибов. Фруктовые ряды были полны жухлой снеди, которую гниль тронула пусть и в меньших масштабах, чем некогда замороженную пищу, но все же тронула.
На полках с консервами была жгучая пустота, макарон не было вовсе. Неведомые посетители успели расхватать и кошачью еду, и все корма, и детское питание…
Ничего… Это глупо! Я не могу здесь быть… Они смотрят… Они больны…
Опираясь о полки дрожащими руками, я шарила везде, докуда могла дотянуться, но чувствовала пальцами лишь сухой, холодный пластик, дерево и пустоту, что чуть ли не звенела, но вместо этого откладывалась в моем мозгу шарканьем чужих подошв.
Я не была самой громкой здесь, но и самой тихой не являлась, потому внимание больных, что временами изучали все свое окружение пустыми взглядами, стало тем, что преследовало меня, куда бы я ни уходила.
Хоть что-нибудь должно было остаться… И кто все это вообще брал? Кто набил свои карманы консервами и макаронами, не оставив ни мне, ни другим ни капли?
Чертовы мародеры…
Отчаяние. Я давно познакомилась с ним, оно стало тем, что толкало меня вперед на протяжении всей моей болезни. И сейчас оно вновь пришло и смешалось со слабой надеждой, что опаляла мой разум изнутри.
Ничего не было. Черствый хлеб в прозрачных пакетах, там же хрустящие тараканы с ломкими ножками, рядом бритвы, отсыревшие спички, зажигалки…
Люди, когда еще были не совсем нездоровы, расхватали все съестное, оставив после себя лишь мусор в виде пустых оберток, корок и насекомых.
А потом все они подхватили эту заразу, витавшую в воздухе, этот… вирус, болезнь. Они ее подхватили, чтобы запечатать в своих домах и своих нерабочих холодильниках то, что могло бы спасти мою несчастную жизнь…
Они убили мое право расхищать полки магазинов, растащив все их содержимое первыми!
Одна-единственная найденная бутылка с водой, с которой я с тихим хрустом скрутила крышку, наполнила мой желудок спасительной прохладой, когда мои ноги подкосились, и я оказалась сидящей на полу.
Пожалев о том, что прихватить подобное из дома я не смогла – сил ждать, пока столь необходимая для выживания жидкость наберется, не было, я фыркнула, запрокинув голову и отдавшись собственным мыслям.
Зато вместо воды я взяла очень много консервов, которые даже открыть не могу… Это было глупо… Теперь придется постоянно искать…
Хотя это все было моим выбором. Осознанным.
Теперь мне просто нужно идти куда-то.
Смех хриплым лаем вырвался из моего горла, и я, не сдержавшись, вцепилась зубами себе в рукав толстовки, давясь собственным хохотом, что перерос в истерическое икание спустя минуты моих затыканий самой себя.
И все это происходило под острые, ненавидящие взгляды «людей», что рыскали вокруг меня, нисколь мной не интересуясь, но при этом временами наблюдая своими внимательными глазами, в которых отражалась сама пустота.
Они шатались, шатались страшно, при этом двигаясь крайне неестественно и дергано.
Вблизи было видно, что все их мышцы напряжены, а вены чернеют под белой, полупрозрачной кожей неприятными сетками.
Вокруг меня были не люди, нет. Это были…
Звери. Настоящие звери ведут себя именно так в дикой природе. Они ходят, не могут расслабиться и ищут, бесконечно ищут то, чем можно пообедать.
А у меня страшно болит все внутри на самом деле. Нутро мое, смоченное ледяной водой, хочет вывернуться наизнанку и вылить все, чем его напоили, на пол.
Не дам ему это сделать… И так противно.
Все во мне сжалось в тугой ком, когда вновь пришлось вставать и идти против собственной воли. Против собственных возможностей.
Вся напряженная, едва живая, я попыталась брести прочь, но, вспомнив о ноже для консервных банок, застыла на месте и обернулась, нос к носу столкнувшись с бесшумно замершим позади «мужчиной», чьи бездонные белесые глаза были готовы выкорчевать мне душу с корнем.
На лице его не было никакого выражения, оно поражало пустотой и какой-то нелепостью. Ноздри больного дергались часто и прерывисто, дыхание было сладко пахнущим и гадким одновременно. Сосудистая сетка окружала левый глаз на лице «мужчины» темным пятном синяка.
Я сделала шаг назад, и дверь поддалась, выпуская меня наружу, на улицу, на пропахший кровью холодный воздух.
Больной остался стоять в магазине. Высокий и хрупкий, для того, чтобы я смогла встретиться с ним взглядом, он согнулся, и его птичьи кости до сих пор торчали во все стороны под странными углами.
Он бы напал на меня… Напал бы. Или нет? Не понимаю, не понимаю!
Точно кинется! Точно…
Я уже чуть ли не жмурилась от страха, но…
Не став на меня долго смотреть, «мужчина» резко пришел в какой-то более собранный вид и двинулся к пустынным полкам, к своим больным компаньонам по несчастью, к обглоданному трупу своего не столь везучего соседа.
Его фигура застыла в моей памяти уродливой, гротескной статуей собственного будущего, и я отвернулась от магазина, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке. Тошнота продолжала подкатывать к горлу едким комом.
– И что мне делать?.. – вода в моем желудке смешивалась с пустотой и проглоченным еще в начале всего этого обезболивающим, порождая боль и тяжесть.
Никто мне не ответил на этот скупой вопрос, заданный мною в воздух в отчаянной попытке узнать ответ.
Едва удержавшись на ногах, я окинула взглядом улицу, надеясь увидеть хоть кого-нибудь, кто не был бы похож на тех «людей», но вокруг была одна только пустота.
Больные… Они окружают меня! Они… всюду, и я… я тоже больна. И никто мне не ответит…
Асфальт ушел у меня из-под ног, когда в очередном приступе слабости я опустилась на ступеньки магазина, закрыв слезившиеся глаза ладонями. Дыхание хрипами вырывалось из моего горла. Рюкзак сполз с моей спины на бетон.
Я выглядела просто ужасно со стороны, уверенность в этом меня не покидала.
Улица была прекрасна. Она была красива, степенна и сера, словно аристократка из старого фильма. Высокие дома, до крыш которых мне было никогда не достать, жухлая трава, некогда бывшая ярким газоном, покрытый трещинами асфальт, над которым витала едва заметная пыль небольшими хлопьями.
Больше всего мне сейчас нравилось небо. Оно было настолько ярким, что цвета его перемежались с моим почти монохромным зрением, порождая великолепную, блеклую картину. Небо было разрезано остро выделявшейся белизной перьевых облаков.
– Что же здесь творится… Невыносимо… Это все невыносимо! – прошептала я, понимая, что не могу просто молчать и смотреть на свое окружение. Физически не могу. Собственный голос резанул мне по ушам гадкой тональностью. Он был противным, хриплым и слабым. – Невыносимо…
Вокруг было тихо и свежо, но странные, мерзкие запахи не давали мне покоя.
Ряды «людей» только сейчас разбавились «животными», что выползли из своих «убежищ» и бродили под ногами больных костлявыми тенями.
Эта необычная сцена городской жизни напомнила мне балаган в худшем из его представлений. Тихий, мрачный цирк, который не может привлечь ничем, кроме чистого ужаса, который сам же и вызывает.
Здесь так… тихо, так… странно… Я не хотела попадать во все это… Не хотела, черт. С таким же успехом можно было оставаться дома… Но где сейчас мой дом?
Память ожгло, голова заныла, я вцепилась себе в виски, чувствуя их мертвенный холод. Я и сама была ледяной под стать тому, что меня окружало.
В моем пораженном болезнью мозгу роились едкие воспоминания, складываясь в разрозненные, яркие картины.
Дикой стрелой пред глазами пронеслась вся жизнь от рождения и до смерти здесь, на этих ступеньках, и меня вывернуло наизнанку на собственные колени. Повалившись вперед, я еще долго хватала воздух, а темнота в голове не позволяла мне увидеть совершенно ничего.
Надо собраться… Я должна вспомнить, но все такое… гадкое, мерзкое, и сама я и гадкая, и мерзкая… Залила себе джинсы, залила толстовку желудочным соком.
Худая… Тридцать килограммов… Противно-то как…
Дыхание мое сорвалось на звериное и частое, когда я с коленей осела набок, упав на подломившихся локтях и коленях. Небо закружило над головой и перед глазами блеклой пародией на само себя. Стало до странности темно, но при этом хорошо и… спокойно.
Меня окружали больные, которым было совершенно все равно на мое отвратное состояние. Они не замечали меня, будучи не в силах это сделать…
Наверное.
Я их не понимаю… Просто не понимаю. Они странные, они… пугают меня, до сих пор пугают…
Все кружится перед глазами… Та еще картина! Желудок ноет, я есть хочу, но не сунусь обратно, в магазин, ведь там лежит он, и ходят они. Ждут… не меня, но кого-то, кого можно… съесть?
Глупо! Идиотские мысли… Но о чем мне еще думать?
Ничего в голову не приходит… Пустота, просто пустота там… Здесь.
Дикая карусель из собственных домыслов ударила по моему разуму, и я рывком села, всем телом ощутив, что мой позвоночник вот-вот сломается, не сумев удержать показавшийся ему крайне тяжелым рюкзак.
Но все обошлось, и я вновь оказалась на ногах, хотя совершенно не желала этого.
Никто не обратил на меня внимания, когда я встала.
А нужно ли мне оно?..
А как же общество?
Без таких мыслей, без них…
«Люди» все еще ходили взад-вперед по улице, сцеплялись друг с другом, бились головами о стены, вели себя так, как и должны были вести.
Или нет? Или они должны были сейчас быть иными?
Кто так поступал до всего этого? Я не помню, чтобы так делал кто-то… нормальный. Хотя, что значит «нормальный»? Это такое расплывчатое понятие… Такое странное понятие…
Сейчас все такое непонятное.
Вновь я схватилась за свою голову, теперь ощущая стук крови в ноющих висках. Изнутри давило невыносимо. Слои старой кожи оставались у меня на пальцах, когда я зарывалась ладонями в собственные волосы, пытаясь унять страшную боль.
Мелкими шажками я направилась прочь, не полная надежд ни на что. Я осталась наедине с пустотой, пусть вокруг меня и были «люди». Я уже понимала, что их не интересует ничто, кроме собственных желудков и странных желаний, которых я не понимала.
На улице все такое… Яркое, но при этом такое… блеклое. Как же меня все это пугает… Ведь у меня нет цели, я просто сорвалась с места и пошла… Просто пошла, понимая, что идти мне некуда.
Но я всегда могу отыскать бутылку воды или пачку макарон и расслабиться… А если у меня появится консервный нож, я буду спасена.
– Спасена… Конечно… – на ходу сорвав рюкзак со своего плеча, я зарылась ладонями в его содержимое, перевернув его вверх дном и остановившись, водрузив свой распотрошенный багаж на первую попавшуюся ступеньку.
Дневник, одежда, аптечка, фотоальбом… Все это было единым и малопонятным комом, оказавшимся на земле, когда я вытащила из недр рюкзака консервную банку, чьим содержимым был зеленый горошек не самого лучшего качества.
– Если я тебя не открою…
Не сдержавшись и ударив консервной банкой по ступеньке, я всхлипнула, после чего сунула ее обратно, завалив остальными вещами, и выпрямилась, не понимая, зачем вообще раскрыла недра рюкзака. Там не было ничего нужного или интересного, кроме…
«Все хорошо. Я дома. Весь город теперь – мой дом и моя квартира. Здесь не слишком уютно и даже одиноко, но я не чувствую себя плохо… У меня есть консервы в конце концов. Я их пересчитала, когда пыталась открыть о ступеньки.
Две банки фасоли (белой, вот дрянь). Одна банка горошка (самого гадкого). Одна банка кукурузы (моей любимой). Две банки с консервированными ананасами.
Скука смертная. Я и не знала, что у меня так много еды на самом деле. Подумать только… Я не догадалась ее посчитать перед тем, как сложить в рюкзак.
Никогда не чувствовала себя столь глупой.
Солнце такое красивое… Все больше мир я вижу в черно-белых тонах, это уже не кажется мне смешным, это пугает меня. Действительно пугает. Разве может все становиться таким серым с течением времени?
Я, оказывается, могу писать очень длинные заметки. За этот день я исписала уже половину своего дневника, наверное. Шесть страниц… Уже семь».
Вновь хранитель всех моих тайн оказался средь одежды, фотоальбома и консервов, а я побрела дальше, преисполненная ничего иного как едкой, сухой скуки. На смену моего былого подобия активности пришла настоящая апатия, в которой я задохнулась мгновенно, словно оказавшись на дне.
Когда тихий хрип привлек мое внимание, я как раз терла свои грязные, перепачканные желудочным соком колени. Повернув голову в направлении звука, я увидела окно первого этажа какого-то дома, открытое. Из него наполовину свесилась вниз «девочка» с удивительными рыжими волосами, что неровными кудрями торчали во все стороны.
Приглядевшись к больной, я поняла, что у нее нет нижней челюсти. «Девочка» истошно хрипела, но ничего не предпринимала, даже не двигалась толком, и просто лежала наполовину в квартире, наполовину на улице, выставив на обозрение свои белоснежные глаза, покрытые тонкой пленкой.
Она не будет против, если я… загляну к ней? Да, загляну. Мне кажется, это не будет самым страшным из моих «грехов», которых уже к вечеру наберется с добрую сотню, даже тысячу.
Я ведь не собаку съедаю, право дело
Тем более, собака после съедения, судя по всему, может встать и побежать дальше, словно совершенно жива и здорова, да и вообще не тронута.
Перекинув рюкзак на другую сторону окна, я с трудом смогла подтянуть себя вверх и оказаться на подоконнике, едва не потеряв свою обувь, что зацепилась за острый край какого-то кирпича. Локти дрожали и предательски готовились сломаться под моим не самым большим весом.
– Так тихо… – я проговорила это, рассевшись на окне, нелепо пытаясь отдышаться. Когда ноги начали затекать, мне удалось опустить их на пол, но вставать я не стала, замерев, запрокинув голову, чуть ли не фыркая от ощущения спокойствия.
«Девушка» все еще лежала рядом со мной, не двигаясь и хрипя.
Сомневаюсь, что ей сейчас здесь хоть что-то интересно.
Комната, расстилавшаяся пред моими глазами, была скудна на мебель, а пол ее был вымазан характерными для всех больных жидкостями. Двуспальная кровать с изрезанными, изорванными простынями и одеялами стояла у стены, напротив нее располагался шкаф с распахнутыми дверцами, из которого вывалилось все его разноцветное содержимое. Кучка перьев лежала поверх растерзанной подушки, а дверь украшала собой пол, будучи… выбитой.
Меня все это не интересует, мне нужен только холодильник. В этой комнате его нет, а это значит, что я должна искать дальше.
Прекратив сидеть на подоконнике и встав, я вновь водрузила рюкзак себе на плечи, после чего мельком глянула на рыжеволосую «девушку» и нервно сглотнула, ощущая привкус кислоты и соли во рту.
– Прости… – нехотя я отвернулась от всего этого зрелища, вытерев рот уголком рукава толстовки, на вид которой мне пришлось наплевать вопреки внутренней брезгливости, что заставляла внутренности сжиматься тугим комком.
Мелкими шажками я направилась в сторону кухни, что находилась прямиком за дверью, обогнув ванную, в которую вел еще один дверной проем.
Прямоугольный стол, с которого кто-то сорвал желтоватую скатерть и бросил последнюю в углу, был пуст и чист, а кухонный диванчик был завален столовыми приборами: вилками, ножами, ложками, выглядывал и край штопора. Холодильник стоял у стены, невысокий и пузатый. На нем висело с десяток разномастных магнитов, изображавших маленьких животных, страны и улыбки.
Мне не нравилась вся эта картина. Она была слишком спокойной, она находилась в контрасте с тем, что мне пришлось пережить за этот слишком длинный, беспорядочный день.
Все такое… живое.
Противно от этого.
Я дернула на себя дверцу холодильника, ожидая отыскать в нем хоть что-нибудь съестное, но от увиденного лишь повалилась на пол, издав испуганное сипение, в горле в одно мгновение стало сухо, что-то булькнуло в груди. Ноги сами понесли меня назад, и только когда мой затылок соприкоснулся со столом, я застыла на месте, запрокинув голову и изучая содержимое открытого.
Что-то скрюченное и склизкое, столь похожее на мертвеца и, впрочем, бывшее мертвецом, вывалилось на пол безжизненным мешком из холодильника, распространив гамму наихудших запахов тухлого мяса и плесени, рассыпав вокруг себя комья белоснежных червей. Рой мух закружил по кухне, а я сидела, упираясь затылком в стол и чувствуя пот, что ледяными струями бежал по моей спине.
Только не говорите мне, не говорите мне, что это… Я не вынесу, я ведь понимаю, что это необоснованно и глупо, держать кого-то в холодильнике, потому что он умер… Или потому что умер ты…
– Не двигается… – тошнота вновь переполнила меня незабываемым ощущением кома в горле, но я, скривившись, поднялась, опираясь на стол, после чего села на край дивана и изо всех сил заехала самой себе по левому колену кулаком, пытаясь сосредоточиться. Слезы потекли у меня из глаз, обжигая натертую, покрасневшую кожу век.
Труп лежал на полу, маленький и скрюченный. Он казался особенно скользким в слабом свете солнца. Кожа его блестела и отливала серой гнилью.
Просто не надо смотреть в его сторону… Это ведь просто. Поищу в ящиках что-нибудь…
Схватившись за эту мысль так, как стоит хвататься за соломинку утопающему, я кинулась к ряду ящиков и тумб, обогнув скрюченное нечто по дуге. Мои пальцы дрожали, когда я открывала все дверцы, которые только могла, вываливая на пол все, что мне удавалось найти.
Здесь были макароны, какие-то крупы, сода, соль, мука. Все это летело на скользкий, чистый линолеум и оставалось на нем, пока я не выгребла все до конца, опустившись перед этой мешаниной пакетов и открытых пачек на колени.
Я поем… Что-то нормальное, пусть и сухое… Я поем, поем, поем! Набью желудок чем-то, кроме таблеток…
Напомнив себе о том, что стоит отыскать еще и аптечку, я рывком разорвала пачку с макаронами и начала есть, перемалывая на своих зубах все, попадавшее в рот, в мелкую, хрусткую крошку. Это была редкостная дрянь, которая резала меня изнутри, когда я ее жевала.
Кровь из десен запенилась у меня на губах, а я все грызла и грызла макароны, издавая истеричное, нервное хихиканье. Розовая жижа, похожая на грязь, вылилась из меня вместе с подобием рвоты, когда мое тело, наконец, скрутило в приступе боли. Желудок внутри предательски сжался и готов был взвыть, но все равно терпел и принимал пищу, а я ела через силу, жмуря глаза и вымученно скалясь.
Больно… Больно, грязно, противно и мерзко… Я бы с радостью сварила все это и скормила самой себе… Но нет электричества. Ничего нет. Нужно просто есть всякую дрянь и радоваться тому, что у меня есть хотя бы этот пакет… Который уже почти пуст.
Вода слабой струйкой текла из крана в пустую бутылку из-под минералки, которую я все же догадалась прихватить с собой из того злосчастного магазина.
Мне хотелось смеяться и плакать одновременно, но я стойко терпела все это жизненное издевательство и пыталась наслаждаться тем, что у меня было – слабой струйкой воды и ноющим, разрывающимся желудком, который, казалось, наелся колючей проволоки.
«Теперь я не могу есть макароны в таком… сухом виде, это так больно… Нужно что-то придумать, я знаю это. Я бы с радостью что-нибудь придумала, но не могу. Физически не могу.
Я сижу на кухне и жду, пока бутылка наполнится водой. С пола на меня смотрит маленький трупик, выпавший из холодильника этой «девушки».
Я еще о ней не писала… У нее очень красивые рыжие волосы, чей цвет я смогла понять без лишних вопросов или взглядов. Не могу поверить в то, что такие красавицы становятся… монстрами. Это странно. Так не должно быть.
Хотя, о чем я вообще пишу? Никто не должен заражаться такой дрянью и лишаться разума… Никто».
– Придется пришить еще листы… Я забыла нитки дома… – отпив из бутылки и вновь поставив ее наполняться, я спрятала дневник в рюкзак и, оставив его на столе, прошлась до чужой спальни, после чего обогнула дверь, лежавшую на полу, и нехотя попыталась порыться в вещах той «девушки».
У нее была лишь разноцветная, плохая одежда. Мужская, женская, детская… Меня вновь передернуло от полного осознания того, что я нашла в холодильнике, и макароны заерзали в желудке иголками дикобраза, заставив меня опомниться и приняться обыскивать ящик явно старого деревянного комода.
Нижнее белье, духи… Откупорив последние и принюхавшись, я скривилась, не выдержав столь стойкого и терпкого аромата, а вот их обладательница, все еще лежавшая наполовину в квартире, а наполовину на улице, зашевелилась, принявшись дергать босыми ногами.
Подумать только… Я обыскиваю чужой дом, пока его владелица висит на окне…
Никакого швейного набора не было ни в спальне, ни на кухне, хотя в ванной мне удалось отыскать аптечку.
– Обезболивающее… – перебирая лекарства, я невольно бросила взгляд на наполненную водой ванну, в которой что-то витало под самой гладью, широко раскрыв белесые глаза. Смотреть поближе на это у меня не было никакого желания.
Перебрав аптечку и сунув пару лекарств в карманы, а несколько первых попавшихся таблеток себе в рот, я запила этот горький коктейль водой из бутылки, что наполнялась пускай и медленно, но все же наполнялась.
Время шло, а я кругами рыскала по квартире, обходя стороной то ванную, то скрюченный трупик на полу.
Теперь это место выглядит так, словно в нем побывали мародеры… Притом не один раз.
Усмехнувшись собственным мыслям, я все же подобралась обратно к подоконнику и присела на самый его край, рядом с вновь прекратившей двигаться «девушкой», перекинув ноги на сторону улицы. Прыгать вниз даже с маленькой высоты было страшно, поэтому я застыла на месте, смотря то на небо, то на темневший внизу, в нескольких сантиметрах от моих кроссовок, асфальт.
Мне было мерзко от того, что я делала минутами ранее, но в то же время меня всю охватывал азарт, что тек по моей крови приятным душе адреналином. Жизнь налаживалась. Впервые за столь долгое время я была на улице, да еще и имела при себе столько еды и вещей.
Только консервного ножа у меня нет…
Обернувшись и захотев было пойти за ним, я уловила лишь шум открывающейся двери и скользнула вниз, позабыв о том, чего боялась мгновениями ранее.
Рыжеволосая «девушка» среагировала на все это мгновенно и даже обернулась, успев расширить глаза и искривить свое искореженное лицо в столь дикой гримасе, что я почувствовала уже ставшую для меня родной тошноту.
Там, в квартире, кто-то был.
Если это кто-то… Такой же, как и я? Ведь людей много… Так много, что… Ну, а если нет? Если там тот, для кого все это – не больше, чем простуда? То что мне тогда делать? Я не могу с ним столкнуться… Или с ними.
Рассудив подобным образом, я отступила в сторону от окна и замерла, прижавшись спиной к стене, вслушиваясь в заунывную тишину, что на мгновение сменилась треском, а после – чьим-то падением.
Воздух наполнился едким хрустом, я вцепилась зубами в рукав своей грязной толстовки, чувствуя, что макароны вместе с водой и выпитой мною дрянью пошли наверх.
А самое смешное во всей этой ситуации то, что я совершенно не вижу, что происходит там. И не смогу увидеть, если не заберусь обратно.
Кривая улыбка наползла на мои губы, и я, повинуясь какому-то внутреннему порыву, побрела прочь, гонимая с этой улицы, гонимая от этого дома чем-то неведомым. Вероятнее всего – рассудком. Его здоровой частью.
А где-то позади меня улицу наполнял заунывный хруст. Он был тих, но при этом от него не веяло ничем хорошим.
Совсем.