Олеся выбежала из подъезда, дождалась, пока за спиной мягко щелкнет доводчиком тяжелая металлическая дверь, и только тогда рассмеялась.
Ох, уж этот Садиков! Ох, и Садиков! Пришлось ей с ним повозиться, а что было делать?! Ребята и впрямь сто долларов поставили, если она с него подпись стрясет. А ей эти сто долларов были нужны так же, как и подпись этого отвратительного бурдука на бумагах, то есть позарез. Неохваченным оставались еще два подъезда, но это уже не ее юрисдикция. Туда пойдет Стас Неповинных. Ее миссия на Садикове закончилась. Закончилась как с подписями в протест гаражного строительства, так и с ее общественной деятельностью закончилась тоже.
Все! Хватит! Она им так и сказала: больше не могу, завязываю, устала.
Устала видеть необоснованную ненависть в глазах людей. Устала врываться в их тяжелые жизни с нелепыми ненужными просьбами. Устала устилать столы больших людей их города собранными списками. И уходить потом ни с чем устала тоже.
Нет борьбе с ветряными мельницами, решила Олеся, завязав тесемки на папке с бумагами. Теперь она начнет жить по-другому. Займется своей личной жизнью, к примеру. Жизни ведь личной никакой! Это разве норма?! В двадцать семь лет и никаких серьезных отношений! Все спонтанно, случайно, недолговечно.
Спонтанное знакомство, случайный секс, недолговечные отношения. Разве это правильно в двадцать семь-то лет?!
Институт закончила. Родичи расстарались и на ее личный четвертак подарили квартирку. Тут же поспешили обставить, чтобы чадо не заскучало и не пожелало вернуться обратно. Работа опять же у нее имеется приличная. Хотя, может, и не очень приличная – секретарь-референт в одной солидной конторке в паре кварталов отсюда. Почему неприличная? Потому что босс, отвратность такая похотливая, ни разу не упустил возможности ущипнуть ее за задницу или погладить по коленке.
Все вроде бы в шоколаде, а чего-то не хватает. А чего, и сама уловить не могла. Начала было бросаться из крайности в крайность, чтобы ухватить это самое недостающее. Сначала в экстремальный спорт подалась, потом с парашютом принялась прыгать, следом по порожистым рекам спускаться. Все было не то! Все не то!..
Решила попробовать спасти мир. Ходила на демонстрации, митинги, потом вот подписи под воззваниями к народу и их вождям собирала.
И это наскучило. Результата никакого.
Олеся зашла в опорный пункт, что занимала их общественная организация. Сдала бумаги, забрала честно выигранные деньги и побрела домой.
До вечера, как ползком до Пекина, на работу сегодня идти не нужно, отпросилась еще с вечера. Что делать, чему себя посвятить на этот раз? Боже, какая же, в сущности, скука, эта жизнь! Каждый день одно и то же: одни и те же ощущения, одно и то же небо над головой, одни и те же рожи в толпе. Даже если все это попытаться разбавить, хватит ненадолго. Риск он тоже приедается. Она знает, что говорит, пробовала уже.
Может… Может, Дэну позвонить и встретиться вечером у нее дома? А что! Он давно ее хочет, почему не позвонить? Наобещать ему с три короба, а потом осчастливить!..
Нет, скука смертная. Дэна она знает, как облупленного. И заранее знает, что он станет делать, что говорить, как трогать ее будет. И еще ведь, гад такой, тайком от нее, запершись в ее туалете, примется крэк нюхать, чтобы кайф у него был отпадным. Ему отпадным, а ей?! Ей-то как?..
Олеся зачем-то остановилась на остановке и принялась глазеть на объявления. Зачем смотрела и сама не знала. От скуки, наверное. Скука, все было скука. Скучные дни, скучные люди. Люди, не способные на поступок, на безумство. Она вот недавно фильм один смотрела, эротический триллер, так ей понравился! Не фильм, нет. Сюжет был банальным до тошноты. Ей понравилось, как столкнулись на бегу главные герои: он и она. Столкнулись, и… бац, та самая искра между ними! Искра, которую она все ждет и ждет: того жаркого пламени, которое из этой самой искры возгорится. Пока ведь не было ни черта: ни пламени, ни искры.
Скука… Смертная скука до зевоты. Может, в службу знакомств податься, а? Там, может, найдется парочка ненормальных, вроде нее. Таких же молодых и ненормальных. Ищущих, одним словом.
– Тише ты, разгарцевалась!
Окрик, гневный и грубый почти, прозвучал ей в самое ухо, и следом что-то больно ткнуло ее между лопаток.
Олеся резко развернулась, намереваясь влепить обидчику, и тут же замерла с открытым ртом. Открыла рот для брани, а выругаться не получилось.
– Что смотришь? – мужчина болезненно морщился, поджимая левую ногу. – Ноги и так подмерзли, а ты еще по ногам, как по бульвару!
– Извини, – выдавила Олеся через силу, выкать было ни к чему, не тот случай. – Я не нарочно. Объявления читала…
– Понятно, – буркнул тот непримиримо и повернулся к ней спиной.
А Олеся тут же расстроилась. Почему он отвернулся?! Почему? Разве он не почувствовал ничего?
– Послушай, – она подошла к мужчине и тронула его за рукав давно вышедшей из моды дубленки. – Ты не сердись на меня, ладно? Я же не нарочно, правда.
– Отстань.
Мужчина глянул на нее свирепо и снова попытался отвернуться, но ее рука крепко держалась за его рукав. Он же не знал ничего про ее настойчивость. Садиков тот теперь знал, а этот мужчина нет. А ей вдруг очень захотелось, чтобы и он знал о ней тоже. О том, что она Олеся, например. О том, что она занималась экстремальным спортом одно время, а потом бросила. И о том еще, что по наивности своей полагала, будто можно спасти мир, выкрикивая лозунги с баррикад. И о том еще, что… внутри нее, кажется, вдруг что-то вспыхнуло. Вот в тот самый момент, как глянула в его потухшие темные глаза, внутри что-то и вспыхнуло. Может, это была та самая искра?..
– Слушай, чего ты хочешь? – под гладко выбритой обветренной кожей щек заходили желваки. – Тошно мне, поняла! Отстань, будь другом!
– Буду!!! – она улыбнулась ему открыто и непринужденно. – Другом буду, если хочешь!
– А если еще чего захочу, тоже будешь?! – его красивый рот презрительно скривился.
– Буду! Только если ты и в самом деле хочешь этого так же сильно, как я.
Что она говорит?! Что говорит, скучающая идиотка??? Возомнила себя той самой героиней, столкнувшейся с предметом своей страсти у светофора?! И думала, что этот угрюмый мужик сейчас возьмет ее за руку и отведет к себе, как тот киношный герой. И они станут до исступления заниматься любовью и…
– Это не Америка, девочка, – выпалил вдруг он, словно догадался, о чем она сейчас думает. – И это не кино.
– А что это? Проза жизни? Она тебе нужна? Серо все, убого, и день похож на день. Посмотри на себя! – затараторила Олеся, не сводя с него горящих карих глаз.
– Я себя видел, – перебил он ее и осторожно отцепил ее замерзшие пальцы от своего рукава. – И все буквально о себе знаю.
– Что именно?
– Что я тривиален, к примеру. Несовременен. Живу умирающими в сознании россиян ценностями. И главное, не хочу жить так, как все. А хочу жить так, как сам хочу.
– Я тоже!
Господи, он нравился ей с каждой минутой все сильнее. И та искра, о которой она мечтала, уже заходилась, потрескивая, робким ярким пламенем. Неужели?.. Неужели так бывает на самом деле? Так вот, случайно оступившись на остановке, шагнуть прямо в свое будущее! Здорово!!!
– Я тоже не хочу жить, как все! Хочу как-то по-другому, а как, не знаю. Не научишь? Я Олеся, – и она втиснула в его перчатку, плотно сидящую на руке, свою озябшую ладошку. – А ты?
– Я?.. – мужчина недоуменно качнул головой. Подумал мгновение и потом, будто решившись, представился. – Влад… Влад Хабаров… Если тебе это так важно.
– А ты куда сейчас? – Олеся так обрадовалась тому, что он не оттолкнул ее, а назвал себя и продолжил стоять, пропустив подошедший автобус. – Я вот лично без дела шляюсь.
– Что так? Тунеядка?
– Нет, что ты! Дела сдала только что по общественно полезной нагрузке, не хочу больше. А на работу мне только завтра.
И она зачем-то начала ему рассказывать и про Садикова, и про свой спор с ребятами, и про то, как шла по улице и тосковала от безделья. Оказывается, безделье – это тоже повод для тоски. И еще рассказала о том, что она шла и мечтала о самой главной в своей жизни встрече. Чтобы было, как в кино: красиво, пылко, сразу и навсегда.
– Я дура, да, Влад?! – она растерянно заморгала, внезапно замолчав.
Что он о ней подумает, господи?! Что из психушки сбежала? Что доступна всем и каждому? Что…
– Я не знаю, кто ты, – проговорил он, отводя глаза и сосредоточенно принимаясь рассматривать противоположную сторону улицы. – Как я могу судить о тебе, если вижу впервые! Чтобы узнать человека…
– Знаю, знаю, нужно с ним пуд соли съесть! – перебила она, выбегая вперед так, чтобы он мог видеть только ее, а не занесенный сугробом бордюр. – Но на все нужно время, Влад! А вдруг его мало?! Вдруг оно возьмет и закончится послезавтра, к примеру? Хочешь знать правду?
Хабаров смотрел на девушку и не мог понять, какие чувства та будит в его душе. Бестолковая, взбалмошная, но совсем не казавшаяся распущенной. И глаза… Глаза очень открытые и чистые, не то, что у его Маринки. У той глаза хитрой распутной шлюхи. И были такими всегда, он просто по молодости и влюбленности своей не рассмотрел. А эта… Эта кажется увлекающейся, да, но не гадкой точно.
– Чего ты хочешь, Олеся? – Хабаров неожиданно для самого себя стянул с руки перчатку и провел тыльной стороной ладони по девчачьей щеке.
Просто захотелось почувствовать своей рукой ее кожу и все, ничего больше.
– Я? – она покраснела от его прикосновения, и оттого еще, что собиралась сейчас сказать. – Я хочу, чтобы ты не ушел сейчас. Не ушел, не исчез вон за тем поворотом. Может, я глупая, не знаю. Может быть… Но не хочется, чтобы ты исчез из моей жизни просто как эпизод. Пускай ты станешь самым главным экстримом в моей жизни, Влад! Я этого так хочу… И еще…
Олеся, застеснявшись, опустила глаза под его взглядом. Неловко стало от мужицкой мудрости, сквозившей на нее оттуда. Он же взрослый был совсем – этот Хабаров. Взрослый и поживший, и наверняка, знающий много чего и еще больше понимающий и про жизнь саму, и про таких вот дурочек, как она. Глаза у него такие темные, умные и очень грустные, будто пеплом посыпанные. Пеплом от потухшего костра. Кажется, где-то она уже про это слышала, про пепел в смысле. Странно так, она вот жаждет, чтобы разгорелось, а у него, кажется, все уже перегорело. Зря она надеется, видно…
– Так что там у тебя еще? – он опустил руку и снова спрятал ее под перчаткой.
– Не думай обо мне плохо, ладно? Ты говорил что-то про ценности, которыми до сих пор живешь. И там наверняка нет места подобным поступкам, что я сейчас совершаю.
– А что ты сейчас совершаешь?
Хабаров по-прежнему не мог понять, что он чувствует к этой девочке. Ничего, скорее всего. Ничего, кроме пустого, бессмысленного любопытства. Хорошо, что без отвращения хотя бы. Думал, что ненавидеть станет все человечество, а женщин в особенности. Вроде пронесло…
– Я клею тебя, Влад! Клею самым примитивным, самым отвратительным образом! – воскликнула Олеся с огорчением. – Представляешь, есть один парень. Дэн… Он бы за одно мое подобное слово не знаю, что сделал бы. А я вот, как дура последняя, клею незнакомого мужика на остановке. Маразм, да?
– Наверное, – характеризовать ее поступок он не собирался.
– Прости меня, Хабаров. Прости… Я очень напористая и очень упрямая… Но мне почему-то шарахнуло в голову… Вот когда я обернулась и посмотрела на тебя, мне шарахнуло в голову, что ты…
– Что я?
– Что ты – моя судьба, – произнесла Олеся со странным придыханием, будто в любви ему только что объяснилась.
– Ничего себе! – в его глазах впервые с момента знакомства что-то дрогнуло и поплыло. – А ты не торопишься, девочка? Вдруг я окажусь совершенно дурным человеком? Может, я вор. Может, убийца или сексуальный маньяк, к примеру…
– Ага! И тебя разыскивает Интерпол, – фыркнула она недоверчиво, нисколько не испугавшись. – У меня на подонков нюх, знаешь! Вот Садиков, у которого я была только что, тот гадкий жутко, хоть и не маньяк.
– Да? И чем же он такой гадкий? – девчонке все же удалось его зацепить, странно, но удалось. Уходить от нее ему вдруг расхотелось. – Приставал к тебе?
– Ага! Щас! Я бы ему пристала! У меня на этот счет пара приемчиков имеется. Это я скорее к нему пристала… Нет, я не об этом. Просто… – Олеся облизала пересохшие губы, надо же, как она волнуется. – Когда я была у него на кухне, ну искала списки там в куче бумаг, воды попила. Он что-то такое увидел в окно. Я перед этим тоже что-то такое видела, но просто внимания не заострила. Так, мелькнуло кое-что…
– Что?
– Не знаю. Точно не могу сказать. Кажется, за ангарами какие-то страсти разгорались. Кто-то метался или дрался. Разве с такого расстояния разглядишь!
– А Садиков этот, что же, разглядел?
Хабаров внезапно насторожился и смотрел на нее теперь без прежней апатии, а очень пристально и внимательно. Или ей это показалось просто?
Олеся помотала головой, пожала плечами, переступила с ноги на ногу и почувствовала вдруг, что сильно замерзла и вымоталась от странного разговора, который сама же и навязала незнакомцу.
– Уж не знаю, что ему удалось рассмотреть. Думаю, не больше, чем мне, но…
– Но?! – нетерпеливо перебил ее Хабаров, подгоняя.
– Но у него там камера лежала на подоконнике вот с таким огромным объективом. – Олеся показала руками окружность величиной с хорошую тарелку. – Он схватил ее с подоконника и давай щелкать! Козлина еще та! Развлекается он так.
– А он кто?
– Он? Точно не знаю, но мне кажется профессиональный фотограф. Ребята говорили мне, что у него где-то даже студия собственная имеется, что ли. Где-то в центре. Слушай, Влад, может, сходим посидим где-нибудь, я замерзла жутко. А хочешь… – Олеся судорожно сглотнула, боясь произносить, но все равно сказала именно то, что хотела. – А хочешь, ко мне пойдем. Я живу тут неподалеку. У меня чай есть, настоящий из Китая. И еще виски. Пойдем, а, Влад?
– Ты ни о чем потом не пожалеешь, Олеся? – медленно проговорил Хабаров, не отрываясь, глядя в ее глаза.
Странной была все же эта девушка. Андрюха подобных девчонок называл безбашенными. И предпочитал иметь дело именно с такими. Мороки меньше, считал он. Хабарову вот лично нравилась морока. Нравилось ухаживать, узнавать, привыкать. А, оказывается, это не актуально. Сейчас все по– другому. Другие нравы, другие правила, по которым он – Хабаров – играть не привык. Может, стоило попробовать?
Вот возьмет сейчас и согласится. А там будь, что будет. Хотя, быть там по ее настрою могло только одно. Ясно дала понять, на что она рассчитывает – он ее судьба.
Ни хрена же себе, загнула, девочка! Судьба!..
Представление хоть имеет о том, что это такое?! Мчится по жизни с широко распахнутыми глазами, не глядя ни по сторонам, ни под ноги. Ни на чем таком не заморачивается, на нравственности, например. От скуки может с парашютом прыгнуть или мужика незнакомого на остановке склеить. А потом под стакан виски в каком-нибудь ночном клубе либо в баре похвастаться подружкам, что папика трахнула от не фиг делать. Так себе оказался папик, правильный, несовременный…
– Нет, не пожалею, – ответила Олеся, подумав секунд тридцать, не больше. – Я же вижу, ты хороший.
– Идем, – вдруг решился Хабаров. – Идем, только ни о чем меня не спрашивай и не проси потом. Если уйду, не ищи. Договорились?
– Нет, не договорились, но все равно пошли. Нам туда, – качнула Олеся подбородком влево. – Догоняй, Влад Хабаров.
Нет, она все же была очень странной – эта Олеся. Странной, если не сказать больше. Догадалась же, по его хмурому виду, что с ним что-то не то. Что он явно не в себе, расстроен, одним словом, а все равно к себе домой потащила. Не боится же! Вдруг вот он, к примеру, какой-нибудь извращенец или… Ах, да, она же владеет какими-то приемами и его внезапного нападения не боится. Все равно! Так же нельзя! Познакомились и через десять минут уже идут к ней на квартиру. Неужели и в самом деле сейчас так принято?! О, времена! О, нравы!..
Сейчас вот зайдут к ней, запрут дверь за собой и что дальше? Что он со своими представлениями о любви и сексе будет с ней делать? Он же не современен и банален, как кусок черствого черного хлеба, так, кажется, Маринка о нем сказала. И что он со своей банальностью станет делать с такой продвинутой девицей, как эта Олеся? Ох, Андрюху бы на его место, тот бы нашелся мгновенно. Ухитряется ведь, мерзавец, имея третью жену и троих детей, гулять напропалую. И никогда ни разу ни о чем не пожалеть.
А он – трус несчастный – уже пожалел. Идет вот за ней следом и жалеет, что согласился. Слабак, тряпка, ничтожество… Такими идиотами, как он, вымощена дорога в заповедные края рогоносцев.
Нет, все же зря он пошел за этой Олесей. Если захотелось погулять, чтобы отомстить неверной супруге, соглашался бы с Андрюхой. Обещал же тот познакомить его с порядочной девушкой. Вот и надо было знакомиться. Встречались бы вечерами под фонарным столбом или возле памятника Пушкину на центральной площади их города. Гуляли бы по заснеженному городу. На каток, может быть, сходили бы, на лыжах в лес. В ресторан бы ее сводил, и уже потом можно было бы…
Чушь! Чушь же, Хабаров, собачья чушь!
Стал бы ты гулять часами и мерзнуть ради призрачного удовольствия смотреть в чужие глаза и греть не родные ладони в своих?! Вряд ли. И на каток черта с два с ней пошел бы. Еще не хватало на Веньку с друзьями там нарваться. Или на знакомых. Объясняйся потом, что за дама с тобой. И почему она именно с тобой. В рестораны ты тоже редко когда ходил, и ходить никогда вообще не любил. Что за блажь платить бешеные деньги за сомнительного качества отбивную, если та же Маринка могла этих самых отбивных несколько дюжин за час нажарить. И с этой тарелочкой, с бутылочкой пивка да перед телевизором, ум-мм, что может быть лучше. Может, и несовременно это, зато приятно и необременительно.
Ушло время романтики, Хабаров! Ушло, признай это. Не до встреч тебе теперь под луной. Не до рассветов, наполненных соловьиными трелями. И ничью улыбку ты теперь ловить не станешь, и трепетом жилки возле ключицы умиляться тоже не будешь. И сердце от звука женского голоса теперь не замрет. Умерло… Все умерло в тебе, Хабаров. И воскрешению не подлежит.
Надо как-то пытаться жить по-другому. Как? Да хотя бы вот так, как эта девчонка. Увидела его и почти сразу победила. И ведет его к себе, знать не зная, и ведать не ведая, что из всего этого может получиться. А скорее и знать не хочет. Ей так удобнее.
Нет, у нее есть чему поучиться, Хабаров. Точно есть. Хотя бы тому легкомыслию, которого в твоих мозгах сроду не водилось.
Они гуськом обогнули угол девятиэтажки, прошли метров двадцать по узкой вытоптанной в высоком сугробе тропинке и остановились возле подъезда с солидной металлической дверью и домофоном.
– Здесь я живу. – горделиво похвасталась она. – Во-он мои окна на шестом этаже.
Он для приличия проследил за ее пальчиком, указывающим куда-то вверх. И кивнул, будто и в самом деле понял, которые, из доброго десятка пластиковых оконных проемов, ее. Потом вошел следом за ней в подъезд и хмуро огляделся.
Ничего себе подъезд, приличный вполне. Чистенько, светло. Жильцы, следуя веяниям моды, даже сделали попытку развести на широких подоконниках какую-то растительность. Та, бедная, льнула к промерзшим насквозь стеклам, обжигалась холодами и скручивала листья в тугие хрустящие трубочки.
– Холодно им, – коротко пояснила Олеся, проследив за его взглядом. – Не учли, что подъезд плохо отапливается.
Хабаров промолчал в ответ, шагнул за ней следом в подошедший лифт и тут же задрал голову к потолку. Смотреть на девушку у него сейчас просто сил не было.
Зря он все же затеял эту канитель со знакомством. Нужно было ехать домой, раз уж собрался и с работы отпросился. Дома собрать свои вещи, оставить этой гадине записку и уехать. Куда? Есть куда, бездомным не будет!
Для начала пожил бы у Андрюхи на даче. Дача, правда, не Андрюхина. Солидный двухэтажный домик с газом, отоплением и светом принадлежал его второй супруге Софье. Та сейчас моталась с очередным бойфрендом по заграницам, а ключи от дачи оставила Анохину.
– Пользуйся, любимый, тебе же нужно, я знаю!
Было ли это актом возмездия третьей Андрюхиной супруге, что увела его от Софьи, или частью нерастраченных надежд на то, что бывший супруг к ней когда-нибудь да вернется, разбираться тот не стал. С благодарностью принял ключи, и с не меньшей благодарностью пользовался приличной хатой для своих многочисленных свиданий.
Сегодня, выслушав утром Хабарова про то, что невмоготу стало и все такое, что, может, пора попробовать или не стоит, поздно, может, уже, Анохин лишь молча пожал ему руку. И ни слова не говоря, вложил ему в ладонь связку ключей.
– Пробовать никогда не поздно, – коротко обронил в ответ на Хабаровский вопросительный взгляд. – Пробуй! Живи!
– И сколько я там буду жить?
– Сколько нужно, столько и будешь. Сонька еще не скоро вернется. А коли и вернется, ты ей никак не помешаешь. Она же всегда к тебе теплые чувства питала.
Что правда, то правда. Софья души не чаяла в Хабарове. Обожала его спокойный, уравновешенный взгляд на жизнь. Восторгалась его супружеской верностью и частенько и в глаза и за глаза ругала Маринку за предвзятость.
– Упустишь когда-нибудь мужика, Марьяша, поверь мне, упустишь! – вещала вторая супруга Андрюхи. – Жалеть будешь, потому что пропадешь ты без него на второй же день!..
Металлический короб лифта дернулся и замер. Двери тут же расползлись в разные стороны, открывая Хабарову вид на просторную лестничную площадку с тремя совершенно одинаковыми дверями.
– Моя дверь та, что в центре, – молвила Олеся, протиснулась бочком мимо него из лифта и заспешила, роняя то и дело ключи, отпереть свою квартиру. – Входи, Влад. Будь, как дома.
Как дома! Как дома он точно уж не хотел. У него теперь и дома-то нет. Он же решил уйти, а если он что-то решил, то…
Черт его знает, как он поступит в этом случае, в этот злополучный день! Он неправильно начался, и неправильно, судя по всему, завершится.
– Проходи, проходи, ботинки можешь не снимать, на улице же снег.
Ботинки он все же снял. Не привык ходить по дому в обуви. Стащил следом с себя дубленку, шапку. Пристроил все на вычурную рогатую вешалку, торчащую в углу уродливым скелетом. Пригладил волосы перед зеркалом и только тогда обернулся на нее.
Олеся, пока Хабаров неспешно раздевался, заученным движением швырнула на крюк вешалки свою куртку, шапку на полку перед зеркалом, быстро расчесалась и теперь стояла, сцепив ладошки замком, и ждала, когда он на нее посмотрит.
Она знала, что производит впечатление на мужчин. Знала, и иногда бесилась, а чаще уставала от этого. Поймать взгляд собеседника ей удавалось не часто, тот обычно елозил на уровне ее груди, иногда ниже бедер. Олеся забыла о декольте, никогда не позволяла себе коротких юбок, но толку от этого было мало.
– Данил, – хмыкал обычно прозорливый Дэн; он почти всегда звал ее именно так, сокращенно от ее фамилии – Данилец, редко Леськой, никогда полным именем. – Зря ты с этой одежной епитимьей всю эту хрень затеяла. Толку мало, поверь! Мужик, он все равно то, что надо разглядит, а вот ты можешь индивидуальность растратить…
Кажется, она и впрямь что-то утратила, поскольку взгляд Хабарова ниже ее подбородка не опустился. Стоял, осматривал ее лицо и волосы и даже не собирался спустить глаза чуть ниже.
– Чаю хочешь? – спросила Олеся, поскольку молчать дальше показалось ей неприличным.
– Наверное.
Он и сам не знал, чего сейчас хотел. Смыться, наверное, поскорее и из дома ее богатого, и от девчонки этой, по-современному складной и длинноногой.
Разве мог он себе представить на остановке, что под ее мешковатой курткой и широкими штанами скрывается такое добро?! Если бы мог, сбежал бы еще тогда.
Олеся повернулась к нему спиной и побрела на кухню. А Хабаров, пользуясь случаем, тут же впился в нее глазами.
Она была не просто красивой и складной. Она была шикарной женщиной! От крохотных пяток, спрятанных сейчас под ажурными пуховыми носочками, до кудрявой макушки. И какое бы барахло она на себя ни цепляла, все без толку. Девочка была – шик, что надо! Так, кажется, Анохин характеризовал подобный типаж. И Хабаров впервые с ним не мог не согласиться. А раньше ведь спорил до хрипоты…
Кухня была огромной и неухоженной. Горы кастрюль, тарелок, которые помыли, да так и не удосужились убрать по шкафам. Засохшие корки черного хлеба на батарее.
– Это я для птичек сушу, – смущенно пояснила Олеся и тут же принялась, просыпая крошки на пол, сгребать сухари в матерчатый мешочек. – Ты присаживайся, Влад, сейчас будем чай пить, если хочешь. А может, чего покрепче?
– Можно и покрепче. – впервые согласился с ней Хабаров. Присел к столу, отыскав незахламленный какими-то бумагами краешек, и вдруг попросил. – Олесь, а у тебя водка есть?
– Водка? Есть, конечно. Я сейчас…
Осторожно поглядывая в его сторону, она быстро убрала бумаги со стола. Водрузила в центр бутылку «Парламентской» и начала заполнять поверхность тарелками. Крохотные огурчики из заграничной банки. Колбаса, рыба, какие-то немыслимые консервы, отливающие оливковыми боками невиданных Хабаровым морепродуктов, хлеб тоненькими треугольничками. Потом достала из навесного шкафа невысокую рюмку, поставила ее перед ним и, проговорив коротко «вот», тоже присела.
– А ты что же, не будешь? – Влад распечатал бутылку и плеснул себе в рюмку.
– Я? Да нет, не хочется. Ты пей, пожалуйста, не обращай на меня внимания!
Глупость сказала несусветную! Ей же хочется, чтобы обращал! Еще как хочется. Чтобы смотрел на нее, а не мимо. Чтобы разглядывал ее, как другие. Отмечал что-то про себя и восторгался.
Когда прыгала перед ним на остановке, все таким простым казалось, без заморочек и сложностей. Вот придут они, говорить будут все время, может, смеяться над чем-нибудь общим, это непременно их сблизит. А ничего не вышло! Ни разговора не получилось, ни единения душ. И смеяться им, судя по всему, не над чем. Ему так уж точно.
Хабаров рюмка за рюмкой пил водку, почти не закусывая. Пил и не пьянел, мрачнел только все сильнее, хотя, казалось, куда уж мрачнее. На нее не смотрел по-прежнему, пристально разглядывая крохотную точку в столешнице. Когда в бутылке оставалось чуть меньше половины, Хабаров неожиданно спросил:
– Думала, что будет по-другому?
– То есть?.. – Олеся занервничала.
Он откровенно припирал ее к стене своей взрослой прямотой, она не была готова.
– Думала, придем, и я с порога начну раздевать тебя? Так ведь, детка? – он поднял на нее темные пустые глаза. – Почему все сейчас называют своих женщин детками, не знаешь?
– Не-ет, – ей сделалось не по себе и от вопросов его странных, и от глаз пустых, будто мертвых.
– А я знаю! – он неожиданно коротко хихикнул, пьяно замотав головой. – Потому что так модно сейчас говорить! Детка, малыш… Как дела, детка? Я люблю тебя, малыш! По-современному это, Олеська! Мне вот никогда не понять этой новизны. Не дано, понимаешь! Безлико это как-то – детка! Как кошку на «кис-кис», так и женщину. Куда уж проще, казалось бы, имя переиначить, сделав его мягким, нежным, ласковым. Нет же! Малыш!.. Детка!.. А-аа, я, кажется, догадываюсь, откуда это веяние!
– Откуда же?
То, что он говорил, ее мало заботило. Ее и саму так неоднократно называли. Шеф лично почти никогда по имени, только деткой или по фамилии.
Пугало то, как именно Хабаров это говорил! С каким нажимом, почти с отвращением. Олеся могла поклясться, что слышит, как поскрипывают, сжимаясь, его крепкие белые зубы.
– Это все для того, чтобы имен не перепутать! Точно! А я-то… А я-то всегда задумывался, отчего да почему… Представляешь, у молодого человека за вечер три или четыре девушки! Разве запомнишь, как их всех зовут?! Да никогда! И вот для того, чтобы не путаться в их именах, и было заимствовано из-за океана это имя собственное: Детка!.. Звонит он ей или она ему на следующее утро. Как дела, детка? Отлично, малыш! Пойди вспомни, после угарного вечера, с кем и как ты был… Я за сегодня у тебя который по счету, детка?!
Он пьян, как скотина! Хабаров понял это, лишь сказав ей гадость.
Или сделал это умышленно? Специально надирался и ждал, когда поплывут мозги, раскрепощаясь? Хотел же!..
Признайся самому себе, Хабаров, хотел ее уязвить. Хотел намеренно сделать ей больно. Чтобы не смотрела на тебя с такой терпимостью и пониманием. Чтобы не была столь красива и бесшабашна. Чтобы не смела так неосмотрительно знакомиться с мужчинами на остановках и приводить их в свой богатый дом.
Наивная или глупая? Глупая или наивная?
Разве можно доверяться чужому человеку?! Родному нельзя, это он теперь точно знает, как никто. А чужому, так тем более!
В хрустальной вазе на рабочем столе денежные купюры достоинством в пятьсот рублей. Сколько точно, он не понял, но что не одна – это точно. На открытой полочке одного из шкафов рассмотрел золотую цепочку, безалаберно брошенную, да пару сережек и колечко.
Да одного взгляда достаточно, чтобы понять: в этом доме есть, что взять. И это, не считая главного приза – хозяйки.
А она его прямо с остановки и прямо домой.
– Нельзя быть такой дурой, Олеся!!! – проговорил он строго, снова замотав головой, стараясь избавиться от хмеля. – Ты очень уязвима сейчас, понимаешь? Я здоровый и сильный, а ты слабая и хрупкая. Да еще и дура вдобавок! Мне же ничего не стоит тебя сейчас…
Она заплакала?!
Хабаров остолбенел от неожиданности. И глянул на нее испуганно, мгновенно просветлевшим взглядом. Точно, заплакала. Тихо, без истерик и всхлипов. Сгорбилась, обняв себя руками, и молча, глядя в окно, плакала.
Слезы крупными горошинами катились по щекам, таким нежным на ощупь, он же знает, пробовал. А она не делала попытки их утереть.
– Господи, что я говорю?! Что вообще я здесь делаю?! – Поставив локти на стол, Влад обхватил голову руками. – Прости меня, Олеся! Прости великодушно! Я уже ухожу… Прости!
Он встал и сделал пробный шаг из-за стола. Пол неуверенно покачнулся вместе со стенами. А вместе с ними качнулась и поплыла куда-то в сторону Олеся, сгорбившаяся за накрытым для него столом.
За что, спрашивается, девушку обидел? За то, что обидели его? Она-то тут при чем?..
– Прости меня, пожалуйста! – пробормотал он, старательно выговаривая слова, пошел к выходу, но на полпути остановился возле нее и погладил по плечу, еще раз повторив: – Прости меня, пожалуйста! Я не должен был… Не имел права… Ты здесь совершенно ни при чем.
– А кто?! Кто при чем, Влад?! – она зачем-то ухватила его пальцы и сжала, удерживая.
Зачем остановила? Зачем?! Пускай уходит! Пускай ищет свою правду в своем придуманном незаплеванном мире, за высоченным забором из нравственности и ханжества.
Презирает ее? Пускай презирает! Ей плевать… Почти плевать!
Он уйдет, а она позвонит Дэну. И проведет с ним остаток дня и всю ночь. Они станут пить пиво, нюхать крэк – она попробует, невзирая на отвращение, – и трахаться станут до звона в пустой башке. А наутро она пойдет на работу и всегда будет делать вид, что не заметила сальных поглаживаний своего брюхатого шефа. Он будет гладить ее по коленкам и заднице, а она с невозмутимым видом будет наливать ему кофе. Потом выйдет из кабинета и тут же забудет, в каком именно месте ее касались гадкие жирные пальцы. Он же никогда не идет дальше этого, так чего кипеть негодованием?..
А Хабаров пускай катится ко всем чертям! Не получится из него того героя, который ей был так нужен. Не получится, как ни крути! А то, что внутри у нее все горит сейчас и плавится, так это…
Черт его знает, почему и из-за чего это! Но пройдет оно, непременно пройдет. Вот как только уйдет Хабаров, и она позвонит Дэну, так сразу все и пройдет.
Но Хабаров все почему-то медлил. Продолжал стоять, тиская ее плечо, а потом и вовсе упал на колени, пристраивая свою голову на ее коленях. Допился, называется?
– Я не должен был тебя обижать, девочка. – бормотал он придушенным голосом. – Не должен был! Ты хороший человек, наверное. Я – дрянь! Даже собственная жена… Собственная жена заявила мне об этом. А мы прожили пятнадцать лет с ней! Это не час знакомства. Это целых пятнадцать лет… Дрянь, говорит, ты, Хабаров. Пустая, ничтожная дрянь, о которую даже ноги утереть стыдно. А ты меня домой к себе привела, Олеська.
Он уже ничего почти не соображал. Не соображал, что говорил. Не понимал, что делал. Каялся в чем-то. За что-то извинялся, поглаживая ее коленки, упакованные в джинсу. Потом шел, ведомый ею, и падал куда-то вниз со странным ощущением щекочущей пустоты в животе. Падал со странным хрустом и болью. Или это во что-то его спина упиралась.
Ничего не понимал, что говорил, что делал…
Он даже не понял, что произошло! И наверняка не понял, с кем он только что занимался любовью! Называя ее удобным, не так давно приобретенным: «детка», Хабаров любил ее по-пьяному неловко и второпях и, кажется, уснуть успел еще до того, как скатился с нее и занял свое место возле стенки.
Осторожно вытащив из его пальцев зажатый подол своего свитера, Олеся отодвинулась к краю широченного дивана, а потом и вовсе встала. Почему-то на цыпочках подошла к окну и выглянула на улицу.
Горы снега возле подъезда и вдоль дороги были расчерчены карандашными пунктирами наполовину занесенных жасминовых кустов. Скамеек и песочниц вовсе не было видно. В дальнем конце двора, правда, дыбилась красная островерхая крыша металлического гриба. Это все потому, что там постоянно дул ветер, и снега наметало чуть меньше. А какой начнется потоп, когда все это станет таять?! Ливневая канализация практически не работала. Лужи после дождей разливались размером с деревенский пруд. Приходилось прыгать с камня на камень, а то и вовсе таскать с собой в пакете резиновые сапоги. Это еще полбеды. Что будет, когда начнется стройка?! Тут уж никакие сапоги не помогут.
Липовая аллея, которую намеревался выкорчевать гаражный кооператив, брала свое начало как раз во дворе ее дома. И заканчивалась углом дома, в котором жил зловредный и равнодушный Садиков. Как-то он там теперь? Проявил свою пленку, которая обещала ему скандальный сюжет?
Как отвратительно! Олеся скосила взгляд на спящего Хабарова.
Люди выясняют отношения, пускай даже ссорятся, а он, получается, подглядывает. Так мало этого, он еще снимает все это на фотоаппарат.
Ну, а дальше что? Как он собирается всем этим распорядиться? Поместит снимок в какой-нибудь скандальной газетенке? Вряд ли желтая пресса заинтересуется банальным скандалом семейной пары. Такое на каждом шагу сплошь и рядом. Зачем снимал тогда?
А может, он тайное удовлетворение получает от скандалов, когда мужчина бьет женщину по лицу? Это, пожалуй, версия. Хабаров же признался ей, что не выдержал и ударил Марину по щеке, когда она обозвала его дрянью…
Из-под плинтуса нещадно дуло, и голые ноги тут же озябли. Олеся поежилась, натянув пониже на бедра длинный свитер, и вернулась на диван. Осторожно присела и, склонив голову к плечу, со странной улыбкой уставилась на свое новое приобретение.
Хабаров – это было круто! Это было, как случайный порог на капризной горной реке, которого не ждешь и о котором никто никогда не говорил с тобой. Как боязнь бездны перед прыжком.
Он был совсем-совсем взрослый, красивый, не по-сегодняшнему правильный и интригующе загадочный. Олесе это нравилось, это ее волновало, и этого она давно ждала.
Хабаров спал, болезненно сведя четкой формы брови к переносице. Сильные руки безвольно раскинуты, ноги, наоборот, поджаты и напружинены, будто перед прыжком. Он еле сумел раздеться. Если бы не ее помощь, так и путался бы в ремне и новой застревающей молнии на джинсах. И голову бы ни за что не протиснул бы в тугое горло свитера, если бы не она. И еще он все время повторял, что хочет ее. Очень сильно хочет.
Его рука вдруг потянулась к ней, пошарила по диванному пледу, поймала за свитер и с силой потащила на себя.
– Ложись, детка, поспим немного. Ложись… Все будет хорошо!