Семья вернулась в Суассон. Город был неузнаваем: одни лавки стерты с лица земли немецкими бомбами, другие разграбили немецкие солдаты. В окно автомобиля Робер видел полуразрушенные дома и тротуары, заваленные обломками строений и разбитых надежд их обитателей. Разрушено было не все – там и сям виднелись уцелевшие дома и магазины. Но эта избирательность лишь усугубляла ужас случившегося.
На подъезде к родным местам машина семьи Ларошфуко свернула на знакомую уединенную аллею на окраине Суассона. Робер увидел все те же ряды каштанов, которые прорезала узкая дорожка, вымощенная кирпичом. Автомобиль сбавил ход, повернул налево и покатил дальше, подпрыгивая на неровностях. Дубовые и липовые рощи мешали обзору, дорожка петляла то вправо, то влево, и машину постоянно трясло. Наконец показался просвет.
Величественный замок Вильнёв по-прежнему возвышался над окружающим пейзажем: неоклассический облик, кирпичный фасад, белокаменная отделка. Этот роскошный особняк семья Ларошфуко купила в 1861 г. у дочери одного из наполеоновских генералов. Солнечные лучи все так же заглядывали в окна северного крыла, заливая своим приветливым сиянием внутреннее убранство и все 47 комнат замка. Однако на круговой подъездной дорожке у дома они увидели нечто непривычное.
Немецкие военные автомобили.
Судя по бронемашинам и грузовикам, припаркованным как придется, по-хозяйски, немецкие солдаты уже вполне освоились в доме Ларошфуко. Но и это было еще не самое ужасное: чуть присмотревшись, семья увидела, что у замка нет крыши.
Господи, думал Робер, пытаясь осмыслить происходящее.
Ошарашенно озираясь, дети сбились в кучку на подъездной дорожке. Затем, не зная, что делать дальше, семья направилась к парадной двери.
Открыв ее, Консуэло и ее дети увидели знакомую каменную лестницу, ведущую из фойе в зал. Но теперь по ней сновали немецкие офицеры, едва удостоившие вниманием прибытие хозяев. Нацисты и впрямь реквизировали Вильнёв, как и многие другие дома и муниципальные здания, рассчитывая, что они послужат командными пунктами оккупационных войск или передовыми базами для предстоящей битвы Германии с Великобританией. Равнодушные взгляды немцев дали семье понять, что замок ей больше не принадлежит. «Мы были совершенно беспомощны», – вспоминал позже Робер.
Консуэло решила показать детям, что немцы – лишь временная и, значит, заурядная деталь их мира. Поэтому она велела им не обращать внимания на присутствие офицеров. Робер даже не записал у себя в дневнике, кто эти немцы, как они выглядят и кто у них главный. Но общие молчаливые договоренности между ними и нацистами он и его братья и сестры все же отметили. Хотя и неохотно, немцы все же потеснились. Они заняли одну половину замка, предоставив семье Ларошфуко другую. На втором этаже офицеры облюбовали большой зал с окнами во всю стену, смотревшими на великолепный ухоженный парк, и столовую, рассчитанную на 20 человек. Семье достались другой салон, где в свое время принимали знатных гостей и обсуждали приход Гитлера к власти, и уютная гостиная с креслами, книжными шкафами и фамильным гербом над камином. Герб Ларошфуко изображал красивую женщину с ведьминым хвостом: она как бы призывала членов семьи жить полной жизнью и наслаждаться всеми ее радостями. Третий и четвертый этажи – детские спальни и игровые комнаты, а также помещения для прислуги, рассчитанные на 12 человек, – поделили так же: немцы – на одной стороне, бывшие хозяева – на другой. (Сестра Робера Йолен рассказывала мне, что дом порой походил скорее на посольство.)
За Робером осталась его прежняя спальня – просторная, с пятиметровыми потолками, отдельной ванной и камином. Но он не мог выносить гулкий топот сапог нацистов, таскавшихся по каменной лестнице между вторым и третьим этажами. Ему казалось, что этот топот звучит как насмешка.
Семья не садилась за один стол с немцами – Консуэло и дети обустроили себе новую столовую в салоне. Главную винтовую лестницу приходилось делить с незваными гостями, но ни сами Ларошфуко, ни прислуга не вступали с немцами в разговоры, а немцы обращались только к Консуэло – как к матери семейства и главе местного отделения Красного Креста.
Отношения Консуэло с офицерами-оккупантами были, мягко говоря, непростыми. Вскоре они даже прозвали ее Грозной графиней.
И легко понять почему. Консуэло сама строила этот дом. Когда после Великой войны она, пухленькая девушка, скорее уверенная в себе, чем хорошенькая, выходила замуж за Оливье, то, лишь взглянув на руины родового гнезда Ларошфуко, заявила мужу, что хочет, чтобы восстановленный замок выходил окнами не на восток и запад, как это было на протяжении веков, а на север и юг. Так в комнаты будет проникать больше солнечного света. Оливье уступил желанию молодой жены. Так камень за камнем возникло неоклассическое чудо, и впрямь залитое естественным светом.
Теперь, 20 лет спустя, нацисты осквернили ее творение. Солдаты вермахта оправдывали свою репутацию – вечно орали, горланили свое «Ja-ja!», поставили во дворе семь громоздких танков и беспрестанно их драили, устраивали сборища в замке и под навесом, поставленным в парке. Куда бы они ни сунулись, везде оставляли после себя разгром. Кроме того, они считали нормальным писать на стенах. На стенах ее дома!
А еще эта разрушенная крыша…
Конечно, Консуэло знала, что виной тому была не немецкая, а британская бомба: во время Битвы за Францию она упала за полмили от моста, который должна была уничтожить, и вместо этого обрушила часть четвертого этажа замка. Но ее возмущало, что немцы палец о палец не ударили, чтобы залатать зияющую дыру, особенно когда лето сменилось осенью и стало холодать. Слугам пришлось натянуть на остатки крыши брезент, но толку от этого было мало. Когда шел дождь, вода текла по лестницам. Зимними ночами все мерзли, спать приходилось натянув на себя всю имеющуюся одежду. Бомба вызвала пожар, который, пусть и ненадолго, перекинулся на второй этаж и уничтожил систему центрального отопления. Теперь перед тем, как лечь спать, детям приходилось нагревать кирпич в дровяной печи, а затем натирать им постельное белье. Так хотя бы можно было заснуть.