Дитя среди чужих - читать онлайн

1

Когда они вошли в кабинет врача, Дэйв почувствовал пристальный взгляд Мэри.

Прошло полгода с тех пор, как доктора Ре Хамаду назначили оказывать Генри психиатрическую помощь, и Генри делал большие успехи. Он медленно начинал воспринимать окружающий мир. Новый мир. И хотя у Генри были необычные проблемы, все заметили, что ему становилось лучше с тех пор, как начались сеансы с Хамадой раз в две недели.

Когда он переехал к Дэйву и Мэри (после двух изнурительных месяцев стационарной реабилитации, за которые Генри почти полностью восстановился физически, а также дал дяде с тетей возможность прийти к осознанию родительства), опекуны Генри обнаружили в ребенке нечто… уникальное. Выявили странную силу внутри мальчика, о которой новоиспеченные родители могли только догадываться, перешептываясь в темноте своей спальни и обсуждая тайну, в которую превратился Генри. Они пользовались словами вроде «особенный» и «одаренный», хотя совершенно не понимали, что всё это значит – как для самого Генри, так и для их семьи.

Дэйв знал, что у Хамады был опыт работы со всеми типами известных аномалий мозга. Изучал пациентов как с физическими, так и с химическими расстройствами – даже жертв насилия. Дэйв не сомневался, что Хамада хорошо разбирался в пациентах с сильными травмами, а также в том, что в какой-то момент тот увлекся некоторыми второстепенными науками о психике.

Но в чем он сомневался – и даже очень сильно,– так это в том, что этот добрый доктор когда-либо видел что-либо похожее на Генри. И хоть Хамада никогда не говорил о «даре» Генри, Дэйв полагал, что сегодня это изменится. Он ценил осторожность доктора, но ему не терпелось узнать профессиональное мнение о том, что происходит с мальчиком, услышать теорию о призраке, бродящем по коридорам разума Генри, который проник в мысли Дэйва и Мэри и жил с ними последние полгода.

Хамада закрыл дверь кабинета, когда Дэйв и Мэри опустились на большую кушетку в другом конце комнаты от минималистичного стола, прислоненного к увешанной дипломами стене.

– Мистер и миссис Торн, я так рад, что вы пришли,– сказал Хамада, присев на краешек жесткого кожаного кресла рядом с диваном. Его седые волосы были коротко подстрижены, льняной костюм отутюжен, но свободно сидел на худощавом теле.– Я решил, пришло время поговорить нам с глазу на глаз о прогрессе Генри. Пожалуйста, помните, что вы можете рассказать всё Генри, если захотите. Очень важно общаться друг с другом открыто. Думаю, Генри это пойдет на пользу.

Дэйв ничего не сказал, он не любил тянуть кота за яйца, как говаривала его мать. Мэри стряхнула невидимую пылинку со своей идеально отглаженной юбки, ее спина была напряжена, а лицо непроницаемо.

Хамада продолжил:

– Мы добились большого прогресса, и можно с уверенностью сказать, что Генри – особенный. Тем не менее, я подумал, будет разумно обсудить его… – Хамада нервно рассмеялся, покачав головой,– то, что делает Генри уникальным. То, о чем вы, наверное, уже знаете.

Дэйв чувствовал, что Мэри готова вмешаться, и надеялся, что она не станет кричать. Ее забота о Генри – материнский инстинкт защищать – оказалась необузданной. Однако Дэйв любил ее за это. Она стала замечательной матерью, когда у нее появился шанс.

– Мы ничего не знаем, доктор,– сказала она.– Он всего лишь маленький мальчик. Ребенок. Надо быть осторожными. Вы не согласны?

– Конечно, миссис Торн,– ответил Хамада.– Мы все хотим для Генри лучшего. Поэтому я и хотел обсудить с вами его…

Врач ненадолго замялся.

– Назовем это даром,– решил он наконец так, словно скидывал камень с плеч.– В любом случае, так вы намного легче воспримете то, что я вам покажу.

– Покажете? – поднял глаза Дэйв.

– Да. Если позволите.

Хамада встал, обошел кофейный столик и направился к большому дубовому шкафу. Он открыл дверцы, чтобы все увидели телевизор, видеопроигрыватель и небольшую стопку подписанных кассет. Хамада включил телевизор и вставил кассету в аппарат. Потом взял маленький пульт, нажал на кнопку и отошел в сторону. Экран ожил, показав полоску свернутого белого света, затем появились помехи.

– Секундочку… Вот и все.

Дэйв увидел тот же диван, на котором сидел, вот только на экране там были не он с Мэри, а Генри. Хамада на видео отошел и сел, в камеру попадал лишь верхний кусочек его головы.

– Ну что, Генри,– сказала та версия доктора.– Готов?

Генри здесь нравилось.

Ему нравилось с кем-то говорить, с тем, кто не считает его странным или ненормальным, как некоторые дети в школе. Ничего, что он другой. Зато он знал, что умный, и учеба давалась ему легче, чем другим детям его возраста. Но в школе смеялись над всеми, кто чего-то добивался умом. Синди Векслер любила показывать на него пальцем на перемене, хихикать со своими друзьями и повторять: «Ой, а кто у нас умник! Ой, а кто у нас умник!»

Генри жаждал в жизни только одного: признания. Он хотел, чтобы таких детей, как он, было больше – которых не заботил спорт, внешний вид и крутая одежда; которым нравились физика и история, которым правда нравилось учиться, расширять границы мира, раскрывать его секреты и загадки. Генри считал вселенную запертым ящиком с тяжелой крышкой, которую он отчаянно хотел открыть. Его ужасно бесило то, что эти любопытство и интеллект делали его другим. То, что он был слишком маленьким, чтобы противостоять хулиганам, слишком застенчивым, чтобы заводить новых друзей. Может, даже слишком сломанным своим прошлым.

Наблюдая за Хамадой, Генри снова сосредоточился. Опять карточки. Ну да, сегодня же вторник.

А вторник – это тесты.

Ожидая, когда Хамада начнет, он вытер нос и слегка постучал пятками по передней части дивана. Генри нервничал, ему хотелось быстрее приступить к делу. Он знал, как сильно эти тесты волновали доктора, но Генри они жутко надоели. Для него они не были чем-то особенным. Это же легкотня. Лучше говорить о чем-то другом, например, о дяде Дэйве и тете Мэри или о детях в школе. О том, как ему быть нормальным. Приемлемым.

– Ну, Генри, ты готов? – спросил доктор Хамада, аккуратно разложив карточки на коленях, вечный блокнот лежал рядом открытым, а красная лампочка камеры на штативе в углу не мигала.

Генри кивнул.

– Хорошо,– сказал Хамада,– тогда начнем.

Генри представил, как глаз в его мозгу – тот, что вырос там, пока он спал,– медленно открывается.

Он практически чувствовал, как поднимается тонкое серое веко, раскрывая черный глаз под ним. Его грудь напряглась, но не до боли, и в него полилась информация из сознания доктора – звуки, видения, мысли.

Цвета.

Генри дал черному глазу сфокусироваться на самых ярких цветах, на тех, которые содержали истории и мысли, а остальным позволил превратиться в мягкую статику тускло-коричневых и нежно-серых тонов. Теперь он делал это подсознательно, без усилий. Пока его настоящие глаза сфокусировались на полуоткрытых вертикальных жалюзи на окне, что прикрывали яркий дневной свет, льющийся снаружи, его широко открытый новый глаз уставился на доктора.

Хамада поднял карточку, держа ее наготове перед своей грудью. Сторона, обращенная к Генри, была совершенно пустой, а на другой был нанесен какой-нибудь ярко-синий контур. Генри должен был угадать, что это за контур. Однако он не гадал; он видел его так ясно, как если бы сам держал в руках карточку.

– Звезда,– сказал Генри и вздохнул, изо всех сил стараясь не показывать своей скуки, чтобы доктор не обиделся.

Хамада молча опустил карточку и взял другую.

– Круг,– на автомате ответил Генри.

Хамада убрал круг, взял что-то другое.

Теперь Генри смотрел на Хамаду внимательнее. «Этой я еще не видел». Может, доктор так пытался сделать тест сложнее? Генри чуть не захихикал от этой мысли. «Если бы он только знал, как это легко». Генри нашел описание изображения.

– Закорючки? – спросил мальчик.

– Правильно,– ответил Хамада лишь секунду заколебавшись.– Я только недавно добавил эту карточку.

Генри кивнул и позволил себе слабо улыбнуться, подбодрив Хамаду.

– Генри, когда я снова возьму эту карточку, можешь, пожалуйста, назвать ее волной? Чтобы мы оба понимали, о чем ты.

– Хорошо,– ответил Генри.

Хамада благодарно улыбнулся и продолжил, поднимая карточки одну за другой, а Генри отвечал скучным монотонным голосом, словно повторял простые числа в сотый раз.

– Прямоугольник. Круг. Знак плюс. Круг. Круг. Э-э, волна. Звезда. Круг. Звезда. Волна…

Пока отвечал, мальчик смотрел в окно, на свои дрыгающиеся ноги, на потолок. Только один раз его взгляд метнулся к Хамаде, и то лишь для того, чтобы найти на лице врача удовольствие, а может, и гордость.

К радости Генри так и было.

Видео остановилось.

– Эти карточки прислал мне коллега из Колумбии,– сказал Хамада, отвечая на невысказанный вопрос.– Их называют картами Зенера, в честь доктора Карла Зенера, известного исследователя ясновидения.

– Что, простите? Ясновидения? – спросила Мэри.

– Изучение парапсихологических явлений. Также вам должны быть известны термины «паранормальные явления» и «телепатия».

– Как у ясновидящих по телевизору? – фыркнула Мэри.– Вы считаете, что после комы у Генри появилось… что? Особые силы? Генри теперь предсказывает будущее?

– Нет-нет, все совсем не так,– спокойно ответил Хамада.– Вы говорите об экстрасенсорности. Это способность видеть то, что нельзя увидеть органами чувств. Но мне кажется, что способности Генри больше походят на телепатию. Если говорить проще, он читает мысли. Например, карты Зенера. Генри не видит эти карты, он видит, как их вижу я.

– И все же, доктор,– сказала Мэри, и Дэйв услышал, как ее голос дрожит от эмоций,– я ценю ваш энтузиазм. Но, если честно, мы платим вам не за эксперименты над ребенком.

Хамада сузил глаза. Он наклонился вперед, сжав руки на коленях в кулаки.

«Полегче, доктор,– подумал Дэйв, иронично про себя ухмыльнувшись,– теперь нельзя давить». Он подумывал вмешаться, бросить Хамаде спасательный круг, потому что правда хотел услышать его мнение. А также он знал, что Мэри уважала людей, которые отстаивают свою точку зрения.

До определенной степени.

– Миссис Торн, эта терапия крайне важна,– сказал Хамада, оставаясь спокойным, на счастье Дэйва.– Она поможет мальчику понять, на что он способен, а сейчас он не понимает. Как и вы. Даже я едва могу это осмыслить. Если Генри осмыслит свои способности, ему станет проще жить. Он не будет думать о своем даре как о чем-то плохом, иначе ребенок может раздражаться или, что еще хуже, замыкаться в себе. Возможно, даже не любить себя. Очевидно, он особенный, но ему нужно понять свою уникальность, а не бояться ее.

Мэри открыла рот, чтобы ответить, но Дэйв вмешался.

– Доктор Хамада, насколько редок, насколько уникален дар Генри? Ведь, как и сказала Мэри, многие заявляют, что имеют такие способности.

– Верно,– сказал Хамада,– но лишь единицы из них проходили тесты под присмотром профессионалов, что смотрели на них через научную призму.

– В смысле, над ними не экспериментировали? – промямлила Мэри.

– Да, именно так.– Хамада подошел к столу, взял тонкий черный блокнот и отдал Дэйву.– Прошу.

Сбитый с толку, Дэйв открыл блокнот на первой странице. Он увидел имя Генри над чередой дат в шахматном порядке в левой колонке. Средняя колонка представляла собой аккуратный вертикальный ряд с цифрой 25. А рядом – такой же ряд из чисел 25.

– Что это? – спросил мужчина.

– Это результаты каждого теста, который я давал Генри с использованием карт Зенера, а также некоторые заметки других небольших, несущественных экспериментов. Здесь, на первой странице, можно увидеть, что он…

– На все ответил верно,– закончила Мэри, глядя поверх руки Дэйва.

– Да, двадцать пять из двадцати пяти, в те первые разы. Я не просто так об этом говорю, уж поверьте. Пожалуйста, просмотрите страницы.

Дэйв начал листать. Месяцы тестов. Даты были разными, но столбцы оставались прежними.

Все одинаковые. Везде 25. Дэйв тихо присвистнул.

– У Генри стопроцентный результат в каждом тесте, который я ему давал. Их уже были десятки, в течение многих недель,– Хамада наклонился вперед, понизив голос.– Средний исторический балл,– а мы говорим о десятках тысяч тестов, даже с теми испытуемыми, которых называют чрезвычайно одаренными, и их проверяли именно по этой системе,– составляет менее десяти процентов.

Дэйв поднял взгляд, и даже Мэри казалась пораженной.

– Так что отвечу на ваш вопрос, мистер Торн. Дар Генри, его сила и точность, невероятно уникален. На сегодняшний день о таком еще никто не слышал.

Дэйв посмотрел на Мэри и заметил, что ее скептицизм медленно рассеивается. «Хорошо,– подумал Дэйв и немного расслабился.– Если мы хотим сделать как лучше, надо поверить».

– А теперь позвольте показать последнюю запись,– сказал Хамада. Он подошел к шкафу и вставил в проигрыватель вторую кассету.– Обычно я не делюсь ни с кем личной информацией,– тихо продолжил он,– но сегодня я сделаю исключение.

– Личной? – переспросила Мэри.

Грустно улыбнувшись, Хамада нажал на «плей».

Генри больше не хотел играть в эту игру. Он устал, ему было скучно.

Часть его, можно сказать, плохая часть, которая ему не очень нравилась, хотела сжульничать. Назвать неправильный ответ на карточку, да на все карточки! Тогда им больше не придется играть в эту игру, и они вернутся к разговорам о мыслях и чувствах Генри, а не сидеть и разглядывать дурацкие фигуры на дурацком…

– Генри,– позвал Хамада,– ты готов?

Внимание Генри снова переключилось на врача. «Еще один раз,– сказал он себе.—Один раз я посмотрю на карточки, а потом мы еще немного поговорим. Он обещал».

Генри кивнул.

– Отлично. Поехали,– Хамада поднял карточку.

Прошла секунда. Потом еще одна. Генри ждал, когда появится изображение, как это и всегда бывало. Но что-то… блокировало его. Мешало. Он ничего не видел. Генри посмотрел на доктора, сосредоточился, полностью открыл внутренний глаз… Но там была стена мыслей – цветов,– которую он не мог обойти. Темно-зеленый туман, похожий на гороховый суп, окутал Генри, как плотное, непрозрачное облако.

Там было что-то еще, что-то глубокое, как слабо освещенный дорожный знак в густом тумане.

Имя.

– Доктор Хамада,– спросил Генри.– Кто такой Франклин?

Хамада опустил карточку и тяжело сглотнул.

– Что, прости?

– Вы думаете о человеке по имени Франклин. Очень, очень сильно,– сказал Генри, широко раскрыв глаза в притворном раздражении.

Доктор опустил карточку и на мгновение закрыл глаза. Когда они снова открылись, Хамада отвернулся от Генри к дальней стене, будто взгляд в сторону мог помешать Генри видеть.

Генри встал и подошел к доктору. Да, он все видел. Горчично-желтые, темно-зеленые, завитки черного отчаяния, окрашенные проблесками розового изумления. Франклин был человеком, которого любил доктор, и этот человек ушел. Была ссора.

– Вам грустно, да?

Тонкая слеза скатилась по щеке Хамады. Его удивленный взгляд снова метнулся к Генри, и он пораженно кивнул. Генри протянул руку и легонько похлопал врача по колену, детское лицо озарилось улыбкой. Затем он обвил маленькими ручками шею изумленного врача и прижал его к себе.

Хамада поставил запись на паузу.

Дэйв медленно осознавал то, что видел. Что все это значило.

– Франклин? – спросил он.

Хамада печально улыбнулся.

– Он много лет был моим партнером. Мы решили прекратить отношения в ночь перед моим сеансом с Генри. Я собирался устроить Генри обычный тест, но мои чувства… видимо, они перекрывали мысли. Я смотрел на карточки, но мой разум их не видел. Для Генри это, возможно, было все равно что пытаться увидеть луну сквозь тяжелые черные тучи, заволакивающие ночное небо и закрывающие ему обзор.

– Я не… – начала Мэри.

– Думаю,– перебил Хамада, взвешивая свои слова,– что Генри чувствует то, что чувствуют другие люди, видит их мысли. Представьте, как тогда выглядит его мир. Как душераздирающе. Как ошеломляюще. Как сложно. Его разум был вынужден как-то переводить все эти проекции, преобразовать необработанные данные во что-то понятное, что он может осмыслять. Тогда я узнал, что Генри использует цвета для перевода этой информации: черный обозначает ненависть, красный – гнев, и так далее. Удивительно, как быстро человеческий разум может адаптироваться или, в данном случае, эволюционировать.

Дэйв посмотрел на изображение на экране: Генри так широко раскрыл глаза, когда протянул руку, чтобы утешить этого человека. На его лице была невинная, любящая улыбка. «Милый Генри»,– подумал он и почувствовал новую волну любви к мальчику.

– Как ему помочь, доктор? – спросил Дэйв и почувствовал, как Мэри сжала его руку.– Как защитить нашего сына?

Хамада откинулся на спинку стула и раскрыл ладони – этакий жест интеллектуального поражения.

– Все, что мы можем сделать,– поддерживать и любить его, помогать понять и принять, кто он такой и на что способен.– Врач наклонился вперед и уперся локтями в колени, нахмурив брови.– В конечном счете, Генри сам должен научиться защищаться. И в этом ему никто не сможет помочь. Но он умный мальчик, и если это поможет, если мои теории о его даре верны…

– Что? – спросила Мэри.

Хамада улыбнулся Мэри, но явно внимательно подбирал слова.

– Скажем так, я считаю, что Генри далеко не беззащитен.

2

Фред засунул ржавый молоток и дрель на батарейках в пояс для инструментов, разложил десятифутовую стремянку, чтобы добраться до трубы. Он остановился на предпоследней ступеньке, его рост легко позволял ему дотянуться до поврежденного участка, а также открывал вид на усыпанную гравием крышу.

Он увидел обрывки скотча, следы от ботинок и царапины после работы кровельщиков, но ничего такого, что нуждалось в ремонте и о чем надо предупреждать администрацию школы. Всего лишь незначительный износ. А вот труба – совсем другое дело. Подъемник малярной бригады стоял слишком близко к стене, и один край предохранительной рейки зацепил желоб, сбив его с крепления и едва не разорвав металл надвое. Мисс Терри уверяла, что трубу можно починить и не покупать новую, поэтому Фред и задержался допоздна – занятия уже давно закончились, дети разъехались на автобусах по домам, и он уже сделал все остальные дела,– чтобы оценить ущерб.

Однако теперь, когда он поднялся наверх, Фред решил, что директор бредит. Ну, или переоценивает его способности. Металл оторвался, а крепления оставили страшные черные дыры в боковой обшивке. Ему понадобится водонепроницаемая шпатлевка, потом придется просверлить новые опорные отверстия и проверить, сможет ли он закрепить желоб так, чтобы тот удерживал воду во время ливней. «Черт бы все это побрал»,– подумал Фред и уже хотел спуститься по стремянке, когда от металла справа от него отскочил первый камень.

Его глаза на мгновение сузились – всего на мгновение,– а затем расширились от страха. Он повернул голову и увидел их. Джима Хоукса, Тайлера Легга и старого доброго Томми Пэтчена. Большинство детей называли его Трущобным Томми[1] прямо в лицо, а другие (по крайней мере, те, что помладше) – за спиной. Он был высоким даже для семиклассника, и его длинные темные волосы спускались ниже плеч, легко сливаясь с любой черной футболкой, которую он носил. Сегодня, как заметил Фред, на футболке Томми была изображена пентаграмма, с каждого белого конца капала кровь, а вокруг всего этого красовалось неразборчивое название какой-то метал-группы. Казалось, в одной из грязных рук Томми было зажато еще несколько камней, а двое других парней лихорадочно ковыряли землю, прямо как курицы с рюкзаками, пытаясь нарыть побольше патронов.

– Томми,– почти невнятно промямлил Фред, будто его рот не мог правильно произносить слова.– Томми, н-н-не кидайся камнями. Я… – он сглотнул, стараясь внятно произнести каждое слово,– я всё передам мисс Терри. Вам даже нельзя здесь находиться, шк-к-кола за-за-закрыта!

Лицо Томми засияло, его густые брови приподнялись, тусклые карие глаза расширились в комическом страхе, а бледные потрескавшиеся губы образовали букву «О» в притворном беспокойстве. Его обычный визгливый голос стал ниже, чтобы попытаться походить на Фреда, но выходило паршиво.

– Боже, тогда, наверное, мне лучше остановиться, да, Ф-Ф-Фред?

Не успел Фред ответить, как Томми запустил еще один камень, на этот раз размером с потертый мяч для гольфа, который попал Фреду прямо в локоть, отчего кожа и кость заныли под грубой тканью синего комбинезона. Фред заворчал, рефлекторно отвернулся и почувствовал, как стремянка под ним закачалась.

– Черт бы все это побрал,– пробормотал он себе под нос, закрыл глаза и сделал глубокий вдох.

– Эй, дебил! – заорал Мусорный Томми прежним писклявым голосом.– Тут есть и свои плюсы. Если ты упадешь и ударишься головой, ничего не случится, потому что ты и так уже от-от-отсталый!

Томми расхохотался во весь голос, и вечно поддакивающие Джим и Тайлер присоединились к этому гоготу.

– Отсталый! – пискнул Джим Хоукс и заржал так, словно Томми изобразил расистскую версию Ленни Брюса[2].

Бам! Бум!

Еще два камня попали в желоб справа от Фреда, и мужчина отпрянул, почувствовав, что теряет равновесие. Он был на порядок выше шести футов и носил на себе двести пятьдесят с лишним фунтов мяса и мышц, и когда все это смещалось в одну сторону, даже на несколько дюймов, точка невозврата могла быть достигнута очень быстро. Одна рука рассеянно взмыла в воздух, пытаясь дотянуться до верха стремянки, а другая вслепую схватила водосточный желоб. Следующий камень ударил по краю лестницы, куда тянулась его рука, и зацепил кончик безымянного пальца с достаточной силой, чтобы вызвать вспышку боли и заставить Фреда вскрикнуть. Левой рукой он ухватился за желоб, что спасло его от падения с высоты десяти футов на твердый бетон и, возможно, от настоящих увечий. Он потряс правой рукой, чтобы стряхнуть жжение, и резко повернул голову, чтобы смерить мальчиков свирепым взглядом.

К его удовольствию (и легкому беспокойству), трое мальчиков на мгновение показались ошеломленными. Даже ухмылка Томми дрогнула и немного сползла. Джим Хоукс опустил поднятую руку, в которой был крепко зажат камень, и стал вдруг похож на мальчика, готового описаться и заплакать. Стал похож на ребенка.

«Полегче»,– сказал себе Фред и расслабил лицо.

– Лучше уходите,– сказал он, спускаясь на одну ступеньку,– или я расскажу о вас д-д-директору.

Томми повернулся и посмотрел на двух своих друзей. Теперь они все держали камни. «Наверняка у каждого по три или четыре штуки в их потных белых ладошках»,– подумал Фред, медленно опускаясь, чтобы не спровоцировать очередную «стрельбу».

И когда Томми снова повернул к нему свою прыщавую крысиную мордочку, Фред понял, что так не отделается. Он снова ухмылялся, как и двое других мальчиков. Ну прямо стая предпубертатных шакалов.

Так. Твою ж мать.

Фред бросился вниз по стремянке в тот же момент, когда обрушился первый шквал; услышал резкий треск ударов камней о металл лестницы и штукатурку стены. Что-то твердое ударило по основанию его гладкого черепа, на дюйм ниже правого уха, и в голове мелькнула белая вспышка.

– Тупой черный даун! – закричали Томми, и теперь Фред услышал в его голосе настоящую ненависть, а за ней безумный ужас, который прячется во всех убийцах – настоящих и будущих. Когда эта темная страсть высвобождается, она немного пугает, да-да, потому что тогда ты понимаешь, что ничего не контролируешь, что внутри разворачивается что-то живое и до поры скрытое, и оно проникает в конечности и в мозг, захватывает тебя целиком. Но еще страшнее становится, когда наступает следующий момент. Не тот момент, когда ты осознаешь, что скрывалось у тебя внутри, нет, а тот, когда ты понимаешь, что оно тебе нравится. Да, верно, Фред узнал этот мрачный голос, еще как. Трущобный Томми, можно сказать, был прирожденным убийцей, а это означало, что Фреда ждало нечто большее, чем небольшие неприятности.

– Достаньте этого ублюдка! – завизжал Томми, и Фред почувствовал, как врезаются камни в него, в стремянку, в стену; рядом разбилось окно мужской раздевалки. Фред спрыгнул с последней ступеньки, отбросил гордость и принял позор отступления взрослого мужчины перед тремя школьниками – он побежал.

Мальчики преследовали его по пятам, бросая новые камни; некоторые отскакивали от асфальта, по которому они бежали, некоторые попадали ему в спину. Один четкий выстрел шлепнул ему по заднице так сильно, что Фред аж подпрыгнул на бегу, морщась от боли. Связка ключей позвякивала на бедре, подсказывая ему безопасное место назначения. Надо лишь добежать до кладовки уборщика, Мануэль всегда хранит там рацию. Там можно запереться и позвать на помощь.

Он как раз на полной скорости завернул за угол, немного обогнав детей, и тут же чуть не сломал лодыжку, резко затормозив – с его весом это было непросто. В нескольких футах перед ним, прямо посреди открытой дорожки, стоял Генри Торн, глядя широко раскрытыми от страха глазами на летящего на него великана.

Фред дернулся в сторону, чтобы не врезаться в мальчика, но потерял равновесие и рухнул на пол. Колени и ладони сильно ударились о бетон, пояс с инструментами порвался, и что-то – скорее всего, дрель с мини-приводом – хрустнуло со звуком, похожим на похоронный звон.

– Господи боже! – закричал Фред, рухнув на землю; голос его звучал громко и отчетливо. Он перевернулся, сел на задницу (ладони горели от прикосновений к дорожке) и уставился на ошеломленного мальчика.

Генри, казалось, оправился от страха столкновения и теперь смотрел на Фреда скорее с удивлением, чем со страхом, будто тот был метеоритом, упавшим из космоса на Землю, который так неудачно преградил Генри путь. Фред заметил, что Генри нес тяжелый учебник, а за его спиной виднелся черный рюкзак. «Наверное, снова прятался в библиотеке»,– подумал мужчина.

– Что ты здесь делаешь, сынок? – закричал Фред.

– Я забыл свой учебник, а потом мы с мистером Джеймсом говорили о моем научном проекте,– изложил Генри; его спокойное выражение лица нарушилось только тем, что он сузил глаза так, будто смотрел внутрь Фреда, а не на него.– Вы напуганы. И… злитесь.

Не успел он добавить что-то еще, как трое мальчиков выскочили из-за угла, и все они, спотыкаясь, замерли. «Наверное, если отпрыск дьявола ухмылялся, когда ему дали в руки первые вилы,– подумал Фред,– он ухмылялся примерно так же, как Томми Пэтчен, когда увидел маленького Генри, стоящего над упавшим Фредом, уже готовый швырнуть очередной камень».

– Будь я проклят,– сказал Томми практически с благоговением,– два слабоумных ниггера по цене одного.

Фред пропустил оскорбление мимо ушей, но почти засмеялся, когда вечный двоечник и невежа Трущобный Томми назвал Генри Торна «слабоумным». Конечно, возможно, Фреда Хастингса, умственно неполноценного уборщика, который работал в школе только благодаря государственной программе для инвалидов, и легко было так назвать, но десятилетний Генри был не только отличником, но и уже посещал занятия для продвинутых и занимался после уроков с двумя учителями, чтобы заложить основу для будущей стипендии. Фред знал о Генри все это – и еще кое-что. Он прочитал парочку отчетов школьного психолога, в которых описывались определенные потребности Генри. Школе сообщили о некоторых проблемах, когда Генри вернулся после длительного отсутствия – например, о том, что мальчик все еще был сильно травмирован инцидентом с его отцом и последующей комой. Что он был чувствительным. Интровертом. Он был склонен скрывать эмоции. Фред думал, что все это наверняка правда, и даже не вся. А еще он задумался, могут ли подавляемые отчаяние и гнев Генри однажды вырваться подобно стреле, которую установили и удерживали, а натяжение тетивы нарастало до тех пор, пока она не сорвалась и стрела не выскочила. Ракета с дьяволом на хвосте.

Да, Фред прочитал всё о Генри. В конце концов, позиция уборщика предполагала доступ туда, куда он был закрыт другим.

А еще он читал о Трущобном Томми. Знал, что его отец был бывшим заключенным, а мама уже стояла на учете. Еще один проступок, и у Томми будут новые школа и государственный дом – тот, в который детей отвозят после того, как заберут у родителей-дегенератов. Он даже знал о 123-Б Хикори-лейн – адрес вонючего трейлера, где жили Томми, его папаша-зэк и мамаша-шлюха. «Может, Фред и слабоумный,– подумал великан,– но уж точно не тупой».

– Ай! – закричал Генри, и Фред выплыл из своих мыслей. Его взгляд метнулся к Генри, который потирал руку, по маленькой щеке текла слеза. Парни снова засмеялись, и Фред увидел, как они готовятся к очередному залпу. Полетел новый камень, на этот раз от Легга, и у Фреда было всего мгновение на осознание того, что этот снаряд – большой, зазубренный, размером с кулак – направляется прямо ему в лоб. Мелькнуло что-то темное – учебник Генри – и траектория полета камня была нарушена с глухим бам.

Их взгляды пересеклись, и в глазах Генри промелькнуло удовлетворение, которое быстро сменилось страхом. Мы по уши в дерьме, читалось в глазах Генри, и Фред был согласен.

«Ну уж нет»,– подумал он.

Мужчина вскочил на ноги, и руки мальчиков, уже поднявшие камни, на мгновение замерли, пока те смотрели на гигантского уборщика и ждали, убежит ли он… или нападет.

Фред развел руками и сделал два быстрых шага по направлению к мальчикам.

– РРРАААРРР! – проревел он и на один радостный миг подумал, что малыш Хоукс правда обмочится. Тайлер Легг сразу же повернулся и побежал, а Томми же просто сделал один неуверенный шаг назад, подняв руку для броска.

Фред повернулся, подхватил Генри на руки так, словно тот был большим мешком с зерном, и бросился бежать.

– А ну назад! – заорал Томми то ли Фреду, то ли его перепуганным подхалимам; впрочем, Фреду было все равно. Он завернул за другой угол и схватил связку ключей свободной рукой. Его пальцы быстро нащупали нужный, когда он остановился перед синей металлической дверью с поцарапанной, потертой табличкой с надписью «ОБСЛУЖИВАНИЕ». Он вставил ключ в ручку, ловко повернул и рывком распахнул дверь.

Фред ворвался в комнату, быстро, но мягко поставил Генри на пол и закрыл за ними дверь. Генри сделал несколько шагов вглубь тесной темной комнатки, пока Фред прижимал ухо к двери.

3

Пока огромный уборщик прислушивался к нападавшим, Генри пытался восстановить дыхание. Через несколько мгновений он инстинктивно огляделся по сторонам. В кладовке уборщика он еще не бывал, поэтому с интересом изучал полки с бутылочками, щетками, коробочками и лампочками. Потом обернулся, почувствовав необходимость изучить маленькое, зарешеченное окно, которое светилось квадратом послеполуденного света.

Его голова резко повернулась к двери как раз в тот момент, когда снаружи послышался гром от бега. Мгновение спустя издалека донеслись разочарованные крики хулиганов. Генри знал, что они не станут испытывать судьбу и рисковать наказанием из-за охоты на уборщика-инвалида, поэтому уберутся восвояси скорее раньше, чем позже.

Генри тоже не слишком беспокоился. Он знал о хулиганах все, прожил с ними всю свою жизнь. Однако с тех пор, как он поступил в начальную школу «Либерти», он научился избегать нападений, считывая своих противников. Он понимал – до какой-то степени – когда дети злились, грустили или просто скучали, и реагировал соответственно. После того, как он понял, что нужно говорить или как реагировать – смело на ложные угрозы, застенчиво на серьезные – школьные хулиганы оставили его в покое. Как будто после нескольких встреч они поняли, что с Генри что-то не так, и, может, даже немного побаивались его. Той его части, с которой было что-то не так. В конце концов, люди боялись неизвестного. А хулиганы из начальной школы, несмотря все бахвальство, все равно оставались детьми. А детей, как известно, независимо от их размера и гнева, легко напугать.

Ожидая, пока закончится этот новый инцидент, Генри изучал Фреда, вернее, его спину. Он уже начал читать его, но понимал, что нужно быть аккуратным с личной информацией, ведь нельзя лезть в душу людям только потому, что ты это умеешь. Тем не менее, Генри не мог сдержаться – только чуть-чуть, проверить, как Фред…

И тут вдруг Фред повернулся и посмотрел на Генри сверху вниз.

В этом темном чулане, откуда невозможно было сбежать, наедине с этим гигантом, способности Генри быстро отошли на второй план. «Никто не знает, что я здесь»,– понял он. Прижимая учебник к груди, как щит, мальчик сделал шаг назад.

– Кажется, они убежали,– сообщил Фред.– С рукой все хорошо?

Генри кивнул, хотя руку немного покалывало от боли – наверняка останется синяк. И все же он переживал вещи и похуже. «Да уж,– подумал он,– намного хуже».

– Я открою дверь и проверю. А ты пока иди к выходу с другой стороны. Тебя кто-то ж-ж-ждет?

Генри кивнул, хотя это было ложью. Мальчик каждый день ходил домой один, и если он возвращался до 16:00, Дэйв и Мэри с радостью предоставляли ему такую свободу. Генри знал, что сейчас уже почти четыре. Но если Мэри не поднимет шум и не решит побеспокоить дядю Дэйва на работе,– а Генри сильно в этом сомневался,– пройдет еще добрый час, прежде чем кому-нибудь придет в голову прийти за ним. Если не дольше.

– Ну ладно,– сказал Фред. Он приоткрыл дверь на несколько дюймов и заглянул в освещенный проем.

С приступом паники Генри внезапно захотелось выбраться из этого чулана. Преодолеть это расстояние, выйти из школы, побежать по Уикер-драйв и вернуться домой, в безопасность, к Дэйву и Мэри. На него это было не похоже – паниковать и бояться, но было здесь что-то гнетущее, что-то опасное. Оно будоражило сознание и холодило позвоночник. Он почти мог это увидеть… Если бы только открылся…

– Ладно, беги! – громко прошептал Фред и широко распахнул дверь, а сам отошел подальше, продолжая следить, не появится ли кто.

Все его любопытство улетучилось, когда Генри юркнул наружу – туда, где свет. Он в последний раз быстро взглянул на Фреда, который на мгновение опустил глаза на Генри, прежде чем продолжить высматривать хулиганов. Не говоря ни слова, Генри побежал к выходу сразу за столовой.

Мальчик на бегу проверил местность, черный глаз яростно метался, но не нашел ничего ни вокруг себя, ни впереди. Где бы ни были те парни, они не стояли между Генри и свободой.

Далеко позади себя он услышал, как закрылась дверь чулана, а потом и слабые, торопливо удаляющиеся шаги уборщика.

Генри не обернулся. Не «потянулся» к нему.

Он не хотел знать, что тот почувствует.

4

В комнате мотеля было душно. Аризонское солнце уже пекло вовсю и зависло высоко в небе, ярко освещая пустыню, не щадя никого и ничего своим слепящим жаром. Солнце Аризоны совсем не походило на обычное – животворящий маяк тепла и радости, каким его видит остальной мир. Нет, здесь оно больше походило на то, как если бы сам Бог держал лупу размером с Млечный путь, фокусируя лучи этой далекой газообразной энергии в одну пронзительную точку разрушительного жара, сжигающую эту юго-западную пустыню и всех ее обитателей, прямо как дети издеваются летним днем над муравьями.

Пекущийся под смертельным лучом конкретно этот участок штата Красного дьявола не представлял собой ничего, кроме мутной ленты старого шоссе, редких зарослей пузатых кактусов, саркобатусов, дикого львиного зева и другой устойчивой к солнцу растительности. Насекомые, ящерицы и другая фауна, плодящаяся в сухую жару, неподвижно лежали вдоль плоских выступов песчаника или судорожно сновали по участкам потрескавшейся песчаной земли.

Среди всей этой колючей природы и чешуйчатой жизни было еще кое-что: темный, забытый монумент, сгорбившийся на обочине коричневого шоссе, ветхий и нелюбимый, как надгробие серийного убийцы. Перед этим моргом гостеприимства висела обветшалая вывеска «МЕДНЫЙ МОТЕЛЬ»; видавшие виды буквы изо всех сил цеплялись за отслаивающуюся, выцветшую белую краску. Под названием было несколько фрагментов букв цвета черного чая, которые когда-то могли быть словами «МЕСТ НЕТ». Доска, которая когда-то прикрывала эту надпись (в зависимости от занятости на момент времени), давным-давно рассыпалась в труху. В любом случае, если взглянуть на нынешнее состояние «Медного мотеля», любой нормальный человек счел бы эти слова риторическими.

В «Медном мотеле» было двенадцать одинаковых номеров, потрескавшаяся парковка, усеянная мощными сорняками (сейчас на ней стоял лишь потрепанный «Шевроле Камаро» 74-го, когда-то черный, а теперь выгоревший угольно-серый), сломанный автомат с газировкой, офис, в котором храпел худющий старый менеджер, и на этом все.

Из двенадцати доступных номеров одиннадцать были пусты.

В седьмом номере мерно стучал маленький кондиционер; тепловатая струя воздуха из пыльных вентиляционных отверстий практически никак не снижала удушливую температуру в затененном чреве комнаты.

Обнаженные, потные тела мужчины и женщины лежали на продавленном двуспальном матрасе, простыни и пуховое одеяло свалились с края и бесформенными кучами валялись на пыльном полу около кровати.

Женщина дышала ровно, лежа задницей кверху и раскинув руки и ноги; короткие черные волосы прилипли к ее шее, вискам и щекам. Мужчина же свернулся в позу эмбриона, одна нога непроизвольно подергивалась, его губы лихорадочно произносили слова, которые беззвучно таяли в воздухе. Зрачки неустанно блуждали под веками, а лицо исказилось то ли от боли, то ли от страданий.

Во сне он всегда бежал.

Он с Тимоти – мой мальчик, ему через несколько недель исполнится десять – и они уже почти три месяца прячутся на заброшенной мельнице на ферме тестя к северу от Беги. Они с сыном бегут по песчаным плоским камням, во что-то играя. Его жена дома, изо всех сил старается сделать сарай смотрителя пригодным для жилья, хотя бы временно. Тимоти смеется и поворачивается к своему отцу, когда раздаются три быстрых и громких выстрела. Выстрелы чистым эхом разносятся по сухому пространству, доходя до недалекой реки, в которой тем утром мальчик пытался поймать рыбу, но смог лишь забрызгать ступни, колени и руки речной водой и прохладной грязью.

Когда раздаются выстрелы, Лиам прекращает погоню, встает столбом и смотрит на сына, который виднеется из-за гребня – в одних зеленых плавках, на залитом солнцем лице читается растерянность. Он в панике поворачивается к мельнице. Отсюда видны побеленные стены их импровизированного жилища, коричневые пятна ржавчины на серой жестяной крыше. Позади парит сломанная ветряная мельница, широкие серые лопасти застыли в душном полуденном воздухе.

«Они нашли меня»,– думает он. Еще один выстрел, и один из камней плюется пылью.

– Тимоти, БЕГИ! – кричит он, как кричал тысячу раз в тысяче снов до этого.

Тимоти слушается. Он бежит так быстро, насколько только позволяют его маленькие ножки.

А потом он исчезает.

Лиам бежит к тому месту, где всего несколько мгновений назад стоял его мальчик, видит бесконечно глубокую трещину в скалах шириной в три фута. Он падает на живот и зовет своего сына. Из тьмы тянется рука. Тимоти плачет, и звуки его страданий эхом отдаются в темноте.

– Мне больно, папа! – кричит он, а затем сзади раздаются быстрые шаги, и Лиам протягивает руку вниз, ищет тонкие пальчики своего ребенка, и тут ему на спину наступает тяжелый ботинок.

Он хочет объяснить, что ему нужно спуститься в расщелину с зазубренными краями, где ручей впадает в холмы и исчезает под землей, расширяется и впадает в реку. Он должен быть со своим мальчиком в холоде, сырости и темноте.

В этом сне, в каждом варианте этого повторяющегося кошмара, что-то нечеловеческое тянется из темноты и закрывает грудь и лицо его сына скользкими черными руками, которые извиваются, словно питоны. Эта штука тянет его глубже вниз, в чернильную черноту, и Лиам пытается закричать, увернуться от каблука, впивающегося в поясницу, соскользнуть в расщелину, в темноту, чтобы спасти своего ребенка.

И вот тогда грохот выстрела из дробовика врезается в его череп… и он просыпается.

– Господи, Лиам, ты в порядке? – спросила девушка; взгляд сонный, дыхание зловонное.

Лиам сел, сердце колотилось, он с жадностью глотал воздух. «Гребаный сон»,– подумал он, скорее злой, чем напуганный. Ведь независимо от того, как далеко он убегал, проклятый разум всегда был с ним, таща за собой грязный мешок старых воспоминаний.

– В порядке,– резко ответил мужчина, поднимаясь с кровати, встревоженный тем, как ужасно жарко было в комнате.

«Видимо, уже за полдень»,– подумал он и огляделся в поисках своих джинсов.

– Кажись, какой-то ужасный кошмар,– сказала девушка.

Лиам нашел джинсы, поднял их и просунул в них ноги. Он застегнул широкий коричневый кожаный ремень и впервые с момента пробуждения обратил внимание на женщину. Мозг был все еще затуманен из-за выпивки прошлой ночью – а потом и ранним утром. Сначала в том дерьмовом баре в Юме, а потом, когда тот закрылся, здесь – они поехали на север и остановились в первом попавшемся мотеле.

И как, черт возьми, ее зовут?

Лиам пожал плечами, решил, что это все равно не важно, и стал размышлять, уехать ему сейчас или сначала принять душ. Пока он размышлял и пытался забыть о проклятом сне и воспоминаниях, что шли в придачу, девушка тоже встала с кровати с хитрой ухмылкой. Она подошла ближе, обнаженная, словно змея, и начала возиться с только застегнутой пряжкой.

– Да ладно, Лиам, давай вернемся в постель. Что за спешка?

– В постель? Да тут же сто градусов.– Он на мгновение задумался.– Пойду приму душ, а потом сразу поеду.

Девушка обняла его, прижалась грудью к его ребрам, и Лиам вдруг понял, что реагирует на это даже несмотря на жару, раздражение и сон.

– Тоже неплохая идея,– сказала она.– Давай быстренько примем душ, а потом поедем в Калифорнию, да?

Она снова хихикнула и крепко прижалась к нему всем телом так, что это наводило на мысль о том, что их представления о душе существенно различались. Мужчина зажмурился и на мгновение задумался, пытаясь вспомнить, когда, а главное, нахрена рассказал ей о Калифорнии?

Тупой тупой тупой тупой тупой…

А потом он все вспомнил. Девушка была там барменшей. Перед закрытием она украла выпивку, а Лиам пообещал отвезти ее в мотель. Они легко вышли через черный ход, когда старик, управляющий баром, пошел посрать и сидел там еще десять минут после того, как они сбежали.

Стоп, он рассказал ей больше, так ведь? Рассказал о своем прошлом. О бегстве из Австралии после… После того, что случилось. Как затем познакомился с несколькими мелкими предпринимателями в Лондоне, чтобы обзавестись кое-какими контактами. И… да, черт возьми… он рассказал ей о своей бывшей, Каарон, и о Тимоти.

Лиам, может, ты и охренеть как умен, когда трезв, но когда к тебе пьяному подходит хорошенькая девка, ты тупее осла.

Он выдохнул и посмотрел на макушку девушки. С некоторой грустью он задумался, не слишком ли много ей рассказал. Например, то, что могло навредить в Калифорнии, навредить Джиму… или работе, придурок. Да уж. Он все пытался вспомнить, но он бы никогда об этом не рассказал… так ведь?

Он не хотел причинять ей боль, и уж точно не хотел ее убивать. Но от нее нужно избавиться, и побыстрее, пока у нее не появились еще какие-нибудь блестящие идеи вроде поездки с ним вообще куда-то, не говоря уже о Калифорнии.

– Послушай, дорогуша,– сказал Лиам, стараясь говорить как мачо австралиец, в которого она влюбилась, а не как коварный преступник, которым он был.– Может, ты пока включишь воду, а? А я скоро подойду.

Он оттолкнул ее, поцеловал в губы, и когда она провела руками по его щекам и взлохмаченным черным волосам, он почти подумал о другом выходе, потому что внезапно ее версия душа показалась чертовски хорошей идеей. Он прервал поцелуй и отвел взгляд от нее, от ее тела, будто что-то выискивал.

– Мне надо позвонить, ладно? Иди включи воду.

Девушка на мгновение вопросительно на него посмотрела, а потом улыбнулась, отвернулась и очень медленно зашагала в ванную.

«Она хорошенькая,– подумал Лиам, а затем зажмурился.– Да, чувак, но представь, что Джим сделает с этим хорошеньким личиком, если она заявится в Калифорнию, будет задавать вопросы, искать милашку Лиама. Хорошеньким оно больше не будет».

Он снял трубку с телефона, стоявшего на тумбочке, и подождал, пока зашумит вода. Как только услышал плеск, то подождал еще пару секунд; потом спуск воды в унитазе, затем скрежет металлических колец для занавески для душа. Лиам бросил телефонную трубку на смятую постель и быстро нацепил футболку. Обыскал комнату в поисках своей спортивной сумки, запаниковал, когда ее не оказалось ни на потертом стуле, ни под грудой постельного белья, а потом вспомнил, что оставил ее в машине вместе с заряженным «Глоком».

Когда он убедился, что взял все – то есть ключи, бумажник и солнцезащитные очки,– то тихо выскользнул за входную дверь, стараясь не звякать цепочкой на замке, а затем медленно закрыл за собой. Он подбежал к машине и сел внутрь. Жара в салоне поглотила его, как раскочегаренная печь, и ему пришлось потратить драгоценные несколько секунд, чтобы опустить одно окно. Лиам выехал задним ходом на узкое коричневое шоссе, не сводя глаз с двери номера мотеля. Если она выйдет, если у нее будет хоть крохотный шанс увидеть его номер, ему придется воспользоваться «Глоком».

Он молился, чтобы она осталась в номере.

Когда Лиам ускорился (его старушка хоть и утратила свою красоту, зато мотор был еще что надо), посмотрел в зеркало заднего вида, надеясь не увидеть там разозленную, мокрую девушку, которая гонится за ним голышом по изнуряющим волнам послеполуденной жары. Но там никого не было, поэтому он отпустил напряжение, сковавшее грудь, и выдохнул. Спустя несколько миль он остановился, чтобы опустить все окна, потому что кондиционер сломался еще несколько месяцев назад.

Направляясь на запад, Лиам думал о кошмаре, который, по факту, таковым не являлся, ведь все это было взаправду. Верно? Да, все, кроме последней части, потому что в пещерах не жили существа, которые хватали маленьких мальчиков.

Или жили?

Нет, но в мире существовало зло.

Он его видел. Он его творил. Монстр.

Лиам вздохнул, зная в глубине души, что не смог бы убить девушку, но все же жалел, что рассказал ей о Каарон и уж тем более о Тимоти. Эти воспоминания он любил считать скрытыми. Теми его частями, которых никто не мог видеть. Мужчина думал, что если он будет держать их – мысли о них – запертыми в сознании, тогда они будут менее реальными, и ему не придется скучать. Не придется чувствовать боли от того, что его мальчика нет рядом.

– Что сделано, то сделано,– сказал он вслух, успокоенный своим филигранным побегом, дорогой и твердым звуком собственного голоса.

Он улыбнулся, разогнал помятый «Камаро» до восьмидесяти и прикинул, что позвонит Джиму как раз вовремя, плюс-минус пара минут, в зависимости от пробок. И это хорошо, ведь за годы знакомства с Джимом Кэди Лиам понял одну важную вещь – и ее никогда не стоит забывать, сколько бы они вместе ни работали и каким бы хорошим другом он ни считал Джима – Кэди никогда нельзя злить. А Джиму нравилась пунктуальность. Он любил точность. И до сих пор эти черты приносили Лиаму ощутимую пользу; Лиаму, который, по сути, был его главным напарником. Правой рукой, так сказать.

Ага, но руку можно и отрезать, так ведь, приятель?

Улыбка Лиама разгладилась, и он начал думать о работе. Прорабатывать основные пункты, план. Было важно прописать все до приезда, потому что было бы слишком глупо явиться неподготовленным, а эта работа была сложнее большинства других. Все должно пройти идеально. Да, у них была несколько сложных заданий по всему миру – ограбления банков, проникновения со взломом, даже охота за головой болтливого свидетеля для каких-то умников в Чикаго,– но эта была другой. Неисследованная территория.

Они еще никогда не похищали людей.

5

Дом Торнов, уютно устроившийся на фешенебельных пригородных улочках северного Сан-Диего, представлял собой белый коттедж с железными перилами вокруг небольшого, но чистого крыльца и метафорически провисшей крышей – из-за второго кредита, который перешел им после смерти брата Дэйва. Без кредита было никак, и он был краткосрочным (по крайней мере, Дэйв молился на это) – все ради оплаты медицинских счетов Генри. Месяцы как стационарных, так и амбулаторных сеансов физиотерапии, не говоря уже о последующей психотерапии – необходимость, которую страховая компания отказалась покрывать.

По крайней мере, Дэйв и Мэри радовались тому, что они возместят часть этих расходов, как только Генри достигнет совершеннолетия и получит выплату, но этого придется ждать около десяти лет. Они оба согласились перевести каждый цент иска (за вычетом небольшой суммы на покрытие лечения Генри) в трастовый фонд, чтобы быстро забыть обо всем и двигаться дальше, зная в глубине души, что им будет нелегко, но при этом точно понимая, что они справятся. Придется. Разве был другой выбор?

С переездом Генри им пришлось принести и другие жертвы, но они совсем об этом не жалели. В самом начале кабинет Дэйва, где он работал по ночам, в выходные и зачастую в праздники, пришлось перенести в и без того маленькую гостиную, чтобы у Генри была собственная спальня.

Чтобы свести концы с концами и вернуть всех своих клиентов, Дэйв работал больше (даже по его обычным стандартам). Мэри пришлось скорректировать часы работы в местном отделении страховой компании, где она работала вместе с педантичным мужчиной по имени Леопольд Гэнтри, который с ангельским терпением вошел в положение Мэри и сразу же подогнал свой график под новое расписание.

И все же, несмотря на сдвинутые графики, увеличенный рабочий день и финансовые проблемы, Торны никогда не были так счастливы. Они стали семьей, и это было бесценно, особенно учитывая последствия внематочной беременности Мэри и последующего заболевания органов малого таза, из-за чего ее фаллопиевы трубы склеились, как запечатанная дверь, которая никогда уже не откроется, сколько бы приятелей Дэйва туда не стучалось. Да, семья, и уж Мэри позаботилась о том, чтобы ею они и оставались, несмотря на то, что их свели вместе ужасные обстоятельства. С ее новым графиком она могла готовить ужины почти каждый вечер, и поэтому, даже со сложным расписанием, чрезвычайными ситуациями на работе или любыми другими мелкими жизненными неприятностями, они втроем каждый день ужинали вместе. Говорили. Делились друг с другом новостями.

Обычно Генри шутил дурацкие шутки весь ужин напролет, а Дэйв еще более дурацки реагировал – все ради того, чтобы заставить Генри смеяться и забыть о болезненном прошлом, обо всем плохом в мире.

Но в этот вечер за ужином чувствовалась ощутимая неловкость, напряжение, которое ни Дэйв, ни Мэри не могли понять. Мэри предположила, что все это из-за их визита к Хамаде и из-за того, что они хотели поговорить с Генри о его даре. Они с мужем уже обсуждали этот вопрос. Разработали стратегию. Но теперь, увидев угрюмого Генри за столом, они оба молчали и гадали, подходящий ли это момент для такой темы.

Дэйв тихо кашлянул. Они с Мэри многозначительно переглянулись.

Но Генри едва ли обращал на них внимание, а лишь ковырял вилкой мясной рулет без всякого желания его есть.

– Генри? – наконец сказала Мэри наигранно ласково, а это означало, что она хочет поговорить о чем-то личном. О его мозге, о докторе или о том, что сказал учитель в школе.– Мы сегодня говорили с доктором Хамадой.

Генри отложил вилку, такую большую и блестящую – он ненавидел ее, потому что чувствовал себя с ней малышом, которому приходилось сжимать прибор в кулаке, рядом с зубцами, чтобы не уронить. Мальчик тяжело вздохнул, положил руки на колени, ссутулил плечи и настороженно перевел взгляд на Дэйва и Мэри. Он понял, что они пялились на него весь ужин, ожидая подходящего момента завести этот разговор. Но он был погружен в свои мысли, думая о тех хулиганах, которые бежали за ним, о том, как уборщик заперся с ним в кладовке, о ненавистном оскорблении. Генри не хотел сейчас ни о чем говорить, и уж тем более о докторе Хамаде.

Его глаза перебегали с одного лица на другое. Дядя Дэйв улыбался, но казался нервным. Тетя Мэри тоже улыбалась, но как-то чопорно, и Генри понял, что ему не отвертеться.

– Ладно,– тихо ответил он, ничего не выдавая.

– Он рассказал нам о… – Мэри запнулась,– о ваших играх. С карточками. У тебя хорошо получается.

– Карты Зенера,– поправил Генри, понимая, к чему все ведет.– Да, я их отгадываю.

– Это хорошо, Генри,– выпалил Дэйв, откладывая вилку.– Мы просто хотели больше о тебе узнать; мы с доктором Хамадой хотим, чтобы ты понял себя, был счастлив.

– Я счастлив,– сказал Генри правду. Он пытался показать это Дэйву и Мэри, но, кажется, у него не получилось. Дэйв снова выглядел нервным, а Мэри – взволнованной, как будто Генри только что крикнул: «Я вас ненавижу!»

– Отлично, Генри,– ответила Мэри,– и это самое главное. Мы просто…

– Вы хотите знать, умею ли я читать мысли? – резко спросил Генри.– Всех, кого захочу?

Дэйв замер с едой во рту, а Мэри вдруг выпрямилась, будто Генри вытащил из кармана змею.

– Я могу,– продолжил он.– Я не читаю, потому что это невежливо, но если захочу, это просто. Как взять в руки книгу. Или смотреть телевизор.

Наступила минута молчания, пока Дэйв и Мэри приходили в себя после столь откровенного заявления Генри. Они еще не обсуждали эти странные способности так прямо. Генри понял, что Дэйв и Мэри были к этому не готовы. Не хотели знать наверняка всю степень его возможностей.

Прямо как в тот раз, когда тетя Мэри спросила его о перешептываниях по ночам, и Генри сказал ей правду – он разговаривал со своим папой. Это ее напугало. А когда об этом узнал дядя Дэйв, он казался даже не напуганным, а рассерженным. Будто Генри делал что-то плохое или играл с кем-то, с кем не должен. И когда они узнали, лучше совсем не стало!

Поэтому Генри начал разговаривать с папой только про себя. По крайней мере, пытался. Иногда он забывался и шептал или говорил вслух, но старался не делать этого в их присутствии, иначе они снова испугаются и разозлятся. Хоть они и пытались быть милыми и помочь ему, Генри понимал, что ничего не выйдет.

Он только напугает их, прямо как сейчас.

Генри почувствовал невероятную усталость. Он опустил подбородок, уставившись на холодный мясной рулет и картофельное пюре на тарелке и тяжелую вилку, забытую на скатерти.

– Можно я пойду, пожалуйста? – сказал он.

Дэйв и Мэри переглянулись.

– Ты почти ничего не съел,– сказала Мэри.

– Я не хочу,– пробормотал мальчик и соскользнул со стула.– Извини, тетя Мэри,– добавил он, не зная, за что извиняется – за несъеденный ужин или за то, что они не смогли ему помочь. Или, точнее, за то, что он не успокоил их, а только напугал, и так они себя и чувствовали – напуганными и беспомощными.

Он это видел.

– Генри,– начала Мэри, но Дэйв мягко положил руку ей на предплечье.

– Ничего, Генри,– сказал Дэйв.– Может, ты приляжешь? А мы оставим тебе еду. Если вдруг проголодаешься, мы потом разогреем, хорошо?

– Да, спасибо.

Генри сделал несколько шагов в сторону коридора, а потом повернулся и увидел, как они смотрят друг на друга, держась за руки, на их лицах ясно читалась озабоченность.

– Я люблю вас,– сказал мальчик.

Мэри подошла к нему, опустилась на колени и крепко обняла, поцеловав в лоб и щеки. Генри улыбнулся, и холод, поселившийся в его сердце, начал таять.

– Мы тоже тебя любим, Генри,– сказала она, гладя его по лицу и голове.– Иди приляг, а я попозже к тебе зайду.

– Хорошо, Мэри,– ответил Генри и пошел в свою спальню, закрыв за собой дверь. Угасающий свет, льющийся через его единственное окно, окутывал комнату туманным багровым закатом, углы уже заволокла тень. Он заполз на свою кровать, желая просто полежать пару минут. В животе заурчало, и он подумывал пойти доесть свой ужин. Размышляя, он обхватил руками мягкую подушку и закрыл глаза.

6

Когда он открыл их снова, было темно.

Он весь был слишком теплым, потным. Его укрыли одеялом, и одежда все еще была на нем – те же спортивные штаны и футболка, в которых он ходил в школу. Во рту пересохло. Он перекатился на бок и посмотрел на светящиеся цифры прикроватных часов в форме бейсбольного мяча.

12:34

Он сел, потер веки. Немного сбитый с толку, рассеянный.

Видимо, в какой-то момент он уснул. Кто-то накрыл его одеялом и оставил дверь открытой. Генри улыбнулся: его любовь к Дэйву и Мэри помогла сгладить острые углы трудного дня, рассеять туман временной дезориентации.

Он любил оставлять дверь спальни открытой, потому что ночник в коридоре помогал спокойно ходить по ночам в туалет (и не бояться); в его спальне было только одно окно, через которое лунный свет наполнял комнату серебристыми очертаниями и тенями – целый мир, укрывающий воображаемых монстров.

Генри с немым стоном осознал, что его действительно разбудила слишком знакомая потребность, которая давила на мочевой пузырь легкой спазматической болью. Но когда он сбросил одеяло с разгоряченных ног и свесил их с края кровати, то замер – его затуманенный сном мозг быстро уловил новые, актуальные данные.

В коридоре не горел свет.

Вертикальная темнота заполнила пространство между приоткрытой дверью и рамой. Тьма, собравшаяся в коридоре, просочилась в комнату через отверстие, разлилась по полу и стенам, залила потолок.

Генри изучал эту вертикальную черную полосу, задаваясь вопросом, сможет ли выдержать нарастающее давление в мочевом пузыре настолько, чтобы снова заснуть. А еще он гадал, пока разжигались первые угольки страха, почему тусклый ночник лимонного цвета не был включен.

«Тебе нечего бояться»,– прошептал голос у него за ухом.

У Генри перехватило дыхание.

«Папочка?»

Он уже давно слышал голос – с тех пор как очнулся после комы, но иногда это все равно заставало его врасплох. И Генри хотел убедиться. Это правда папа – или все это у него в голове? Порой он не понимал, реален голос или выплыл из подсознания, хитро имитируя человека, которого Генри так хорошо знал, так сильно любил.

– Папочка? – на этот раз вслух. Он ждал.

Голос вернулся – так близко – и это точно не лжец из подсознания. Все взаправду. «Реально, как какашки», как любил говорить Дэйв, обычно, чтобы рассмешить Генри.

«Уверяю тебя, сынок,– продолжал голос заискивающим тоном,– можешь выйти. Я все за тебя проверил. Там нет ничего, кроме семейных фотографий. Вот увидишь. Иди».

Генри покачал головой; ему все еще не хотелось идти в темноте.

– Нет,– прошептал Генри, но его мочевой пузырь болезненно сжался. Он не сможет терпеть всю ночь.– Не хочу.

Мальчик прислонился спиной к сосновой спинке кровати, подтянув колени к груди, подальше от открытой двери и темного коридора за ней.

«Ладно, послушай,– произнес шелковистый голос, переместившись от уха назад, а потом прямо напротив, будто Генри говорил с кем-то с глазу на глаз.– Я проверю еще раз, хорошо? А потом вернусь и скажу, все ли там чисто».

Генри ненадолго задумался, признал логику и кивнул.

«Ну отлично, договорились,– ответил голос, явно довольный собой.– Сейчас вернусь».

Тени рядом с кроватью Генри завибрировали, а потом слились воедино, как лужицы черной ртути. Густая чернота собралась в кучу и встала, будто человек. Тень поднялась в полный рост – высокая, тощая фигура – и отошла от мальчика к двери.

Генри наблюдал, как она проскользнула в коридор – черная фигура, едва различимая в темноте, словно очерченная серебром, как тень, подсвеченная ореолом. Она посмотрел в одну сторону, потом в другую, затем снова повернулась к Генри, слегка пожав темными плечами.

«Ничего,– сказала тень.– Иди сюда и включи свет. Я постою с тобой».

Медленно, все еще настороженный, Генри соскользнул с кровати и направился к двери. Пока фигура в тени наблюдала за происходящим, Генри наклонился так, что его глаза оказались на уровне ночника.

«Давай, сынок. Я охраняю».

Генри кивнул, протянул палец к свету и повернул крошечный пластиковый переключатель. Узкая лампочка, напоминающая пламя свечи, спрятанное за морской раковиной, ожила, и желтый цвет заполнил коридор мягким светом. Генри улыбнулся с облегчением и благодарностью.

Но улыбка дрогнула, когда он уловил движение в конце коридора, где только что со щелчком закрылась дверь.

Там стоял дядя Дэйв в боксерских трусах и белой футболке. Он уставился широко раскрытыми глазами. Но не на Генри, а за него.

На человека-тень.

Генри обернулся, но не увидел ничего, кроме пустого коридора. Затем он повернулся обратно к Дэйву и улыбнулся.

– Привет, Дэйв,– сказал мальчик, потирая глаза, будто только проснулся.

Глаза Дэйва метнулись от Генри к пустоте позади него, затем обратно. Выражение его лица смягчилось, и Дэйв слегка покачал головой, прежде чем устало, неуверенно улыбнуться в ответ.

– Что ты делаешь?

– Мне надо пописать,– сказал Генри.

Дэйв открыл рот, чтобы ответить, но Генри быстро прошел в ванную и закрыл за собой дверь.

Когда Генри вышел, Дэйва там не было. Мальчик пошел в свою комнату, мечтая снова уснуть, но увидел, что его дядя сидит в ногах его кровати, ожидая в мрачной темноте.

– Генри, ты в порядке? – спросил Дэйв, его голос звучал устало и, возможно, немного испуганно.

– Ага,– ответил Генри, подбежал к кровати и запрыгнул на нее; его ноги мягко стукнулись о руку Дэйва.

Мужчина рассмеялся, встал и натянул одеяло до подбородка Генри.

– Не так сильно, а то жарко,– предупредил Генри.

– Может, открыть окно? – спросил Дэйв.– Я могу, но тогда ты с утра будешь слышать, как гремят машины с мусором.

– Нет, просто не накрывай.

Дэйв кивнул и аккуратно отложил одеяло ниже ног Генри, а потом накрыл самую малость.

– Так нормально?

– Да,– ответил Генри.– Вообще-то, открой и окно, пожалуйста. Только наполовину. Я не боюсь шума.

– Ладно,– сказал Дэйв и пошел к окну.

После яркого света в ванной глаза Генри снова привыкали к темноте, но теперь было легче благодаря мягкому свечению ночника в прихожей.

Мальчик ясно видел Дэйва, когда тот раздвигал занавески в изножье кровати. Лунный свет лился внутрь, окутывая его прохладной синевой.

Когда Дэйв открыл окно, Генри увидел сзади него темную наблюдающую фигуру. Человек-тень вышел на лунный свет, и Генри отчетливо увидел лицо – двухцветные черты носа, скул, губ и подбородка. И глаза цвета серебряных монет.

В комнату ворвался прохладный ветерок. Дэйв снова сел на край кровати Генри.

– Я слышал, как ты говорил, сынок. Это… – Он осекся, но затем продолжил.– Это был твой папа? Папа снова здесь?

Генри смотрел на дядю, но не отвечал. Он увидел приближающуюся тень своего отца. Увидел, как темная рука потянулась к плечу Дэйва.

Генри крепко зажмурил глаза.

«Папа, нет!»

Когда мальчик открыл их, темная фигура исчезла, и Генри вздохнул с облегчением, благодарный, что отец вернулся внутрь, где ему самое место. Дядя Дэйв с любопытством наблюдал за Генри.

– Нет, дядя Дэйв,– ответил Генри и пожал плечами.– Наверное, просто странный сон.

Дэйв заметно расслабился, накопившееся напряжение спало с его плеч. Он выдохнул и улыбнулся.

– Тогда ладно. Давай, засыпай.

Дэйв встал и направился к двери, затем обернулся. Ночник горел позади него, теперь превратив в тень дядю.

– Ты же знаешь, Генри, твой папа любил тебя. И если он с тобой, это хорошо, это означает, что он все еще жив в твоем сердце. Ты ведь понимаешь?

Генри увидел темную фигуру отца, стоявшего в холле позади дяди, прислонившись спиной к противоположной стене и скрестив руки на груди. Под мерцающими серебристыми глазами изогнулась ухмылка.

– Понимаю,– тихо ответил Генри и отвернулся от двери, чтобы уснуть.

7

В другой части Либерти, той, что располагалась ближе к окраинам города, где наряду с канализационными и энергетическими заводами разрастались свалки, где телефонные столбы имели тенденцию наклоняться, а предприятия были преимущественно «закрытого типа» (конторы сантехников и стеклодувов, небольшие фабрики одежды, алкогольные магазины с решетками на окнах и металлообрабатывающие мастерские), располагалась полоса индустриализма, в конце которой красовалось грубое скопление трейлеров, прямо как ракушки на панцире черепахи. Если кому-то придет в голову посчитать, он насчитает пятьдесят трейлеров, расположенных в шахматном порядке рядами по десять, по бокам которых тут и там стояли еще несколько – все последующие вырастали на свободных клочках земли так же бессистемно, как дикие маргаритки.

Парк был обозначен при входе изогнутой металлической аркой со словами, которая тянулась от верха одной разрушающейся кирпичной стены до другой, а под ней проходила подъездная дорога с выбоинами. Именно под этой аркой однажды проезжал каждый из трейлеров в надежде найти свободное место, которое потом можно было бы назвать своим, устало обосноваться на отведенном прямоугольнике земли (разумеется, с оплатой за три года вперед) и поспать.

Вывеска гласила: «ОКНО НА МОРЕ». Каждая буква была вылита из твердого металла, давно проржавевшего от дождя и потускневшего от времени. Название врало; хоть море и находилось всего в шести милях от отеля, обнаружить его можно было только с вертолета. Через так называемое «окно» трейлерного парка можно было увидеть только несколько квадратных миль зарослей кустарника, покатую гору, большую часть года скорее коричневую, чем зеленую, и, в дальнем конце этого прекрасного пейзажа, юго-западный угол парковки «Уолмарта».

Один из таких разбросанных трейлеров был прижат к краю парка. Это место жители называли «баками» – вдоль низкой бетонной стены выстроился ряд больших металлических мусорных контейнеров. Когда-то яркие разноцветные баки давно стали единообразными и теперь походили на сбившихся в кучу ворон, окрашенных в серовато-черный цвет годами жестокого обращения со стороны людей, богов и зверей, переживших целое поколение мусора, воздействие любых погодных условий и реки собачьей мочи на ржавых стальных колесах.

Этот трейлер, напоминавший брошенный в грязь бежевый кубик лего, был домом Мусорного Томми Пэтчена, камнемета и хулигана.

Там родители Томми смотрели «Ночное шоу» и распивали пузырь бурбона «Эван Уильямс». Томми лежал в своей спальне в задней части трейлера, ближе всего к бакам, читал старый, потрепанный журнал «Хэви Метал», который одолжил ему Грейсон, и решал, подрочить ли на голую мультяшную цыпочку верхом на белом леопарде или дочитать комикс о космических мутантах, которые порабощали женщин Земли. Он как раз перелистывал страницы обратно к желанному изображению, когда что-то или кто-то трижды постучал – тук-тук-тук – в маленькое окно его спальни.

Томми слегка подпрыгнул от неожиданности и поднял глаза на окно. Оно было маленьким и открывалось горизонтально, а стекло было таким же искаженным и полупрозрачным, как в ванных придорожного мотеля. Оно находилось высоко, но не настолько, чтобы до него не смог дотянуться озабоченный семиклассник вроде Томми. У стены прямо под окном стоял ящик из-под молока, забитый стандартным набором подростка – комиксами, бейсбольными карточками, неиспользованными копилками – все это служило подспорьем. В грязи снаружи у окна стоял похожий ящик, в любой момент готовый для использования. Томми давным-давно освоил этот трюк с ящиками, когда ему нужно было залезть обратно в свою комнату посреди ночи (или ранним утром) после тусовки с парнями и пивом на дерьмовой заправке. Или, в редких случаях, после встреч с Бэтс, не совсем уродливой четырнадцатилетней соседкой, (которая, божежтымой, раньше была его няней), во время которых они целовались и играли пальчиками на той же упомянутой заправке, если девушке удавалось улизнуть из своего трейлера на другой стороне парка.

Сегодня Томми не планировал вылазку. Никто из парней ему ничего не говорил, поэтому ночным посетителем могла быть лишь Бетти «Бэтс» Маккиллен, непревзойденная няня. Томми приподнялся на затекшем локте, у него уже потекли слюнки при мысли, что это действительно Бэтс, и она вот-вот сделает ему первый минет, если он сможет ее убедить – и Господь свидетель, он давно пытался,– что это не страшный грех.

– Бэтс? – сказал он приглушенным тоном, чтобы не спалиться родителям.

Ответа не последовало, и Томми уже собирался вернуться к журналу, теперь уже твердо решив сначала подрочить, а потом почитать, когда снова раздался стук. Медленнее. Настойчивее. На этот раз парень даже разглядел руку через полупрозрачное стекло. Размытый кулак, представляющий собой черное пятно на фоне темно-синей ночи.

Тук. Тук. ТУК.

Томми скатился с кровати и осмотрел узкий коридор, ведущий в гостиную. Ему открывался вид на телевизор и половину Джея Лено в дурацком белом парике, исполняющего какую-то тупую сценку,– наверняка его родители откинулись на спинку дивана, потягивали дерьмовый виски и курили сигару. Он тихо закрыл дверь до щелчка, а потом на всякий случай запер. Они к нему не зайдут – никогда не заходили,– но если дверь заперта, они точно не станут пытаться. Пойдут в кровать, громко потрахаются и отключатся.

Возбужденный журналом и все больше думая о том, что, возможно, сегодня Бэтс наконец-то сдастся, Томми надел черную толстовку, поправил в зеркале прическу и отправился на разведку.

Он встал на изогнутый жесткий красный пластик и открыл окно.

– Бэтс?

Тишина.

Думая скорее либидо, чем мозгами, Томми высунул голову из окна, чтобы проверить, кто к нему пришел.

Массивная рука схватила его за волосы, пальцы были такими длинными, что обхватывали почти всю его голову. Рука дернулась, и парень начал кричать от боли – от страха – когда вторая грубая рука зажала его лицо.

С легкостью и быстротой, с какой вытаскивают винную пробку, Томми протащили через окно за голову и вытащили в ночь.

Он упал и сильно ударился о землю, из легких вышибло весь воздух. Не успел он среагировать, как что-то мощное надавило ему на живот, и быстрая череда ударов обрушилась на ребра с силой кувалды. Томми услышал, как в груди что-то хрустнуло, и он не мог дышать, не мог говорить. Не мог кричать. Боль была такой невыносимой, что работала похлеще новокаина, а рот открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной в речную грязь.

Он открыл глаза и на долю секунды увидел лицо нападавшего. Ужас и осознание пронзили его с такой силой, что он потерял всякую возможность мыслить рационально. Парень пробормотал несколько слов, среди которых могли быть «мама» и «помогите». Или, возможно, «прости».

Томми перевернули на живот. Грязь забилась ему в рот и глаза, а пронзительная боль от сломанной кости в груди вспыхнула, как от удара ножом. В мозгу что-то взорвалось. Невероятно большие руки схватили его за голову по бокам, и зазубренный валун вонзился в нижнюю часть позвоночника. Когда его голову оторвали от земли, позвоночник согнулся, и Томми понял, что массивное колено пригвоздило его к земле так, будто он был насекомым, приколотым к стене булавкой.

Томми подумал о девушке из журнала и ее белом леопарде… или это был тигр? Он представил, как скачет с ней верхом на этом тигре, держа девушку за обнаженную талию, и они убегают далеко-далеко…

Гигантские руки сжали, затем повернули с быстрой, дикой легкостью. Шея Томми хрустнула, как высохшая куриная кость.

Мальчик обмяк. Нападавший мгновение постоял, переводя дыхание, затем поднял тело и отнес к бакам, расположенным всего в нескольких ярдах. Там тело бесцеремонно выбросили вместе с мусором всего трейлерного парка. Утром его увезут на грузовике на свалку, где оно будет зарыто в землю, чтобы вечно лежать среди всеобщего хлама.

Из трейлера в прохладный ночной воздух просачивались звуки «Ночного шоу». Зрители громко смеялись.

8

Пока помойные крысы грызли кончики пальцев и мочки ушей остывающего тела юного Томми, другая потенциальная жертва бросилась спасать свою собственную проколотую иглой кожу, хотя и от совершенно другого хищника.

К счастью, мет, который Ричи выкурил час назад, предоставил его измученным мышцам достаточно химического адреналина, и он мчался по темному лесу достаточно быстро, чтобы удрать от преследователя. Струйки мерцающей в лунном свете слюны линиями тянулись от его нижней губы к груди потрепанной футболки. Парень захныкал, из его глаз хлынули слезы, влага смешалась с потом, который словно масло сиял бисеринками на лбу, висках и щеках. По пути Ричи потерял ботинок, и теперь его ноги тяжело били по влажной почве с асимметричным бум-плюх, бум-плюх, пока он убегал от монстра, потому что это был именно монстр.

Ричи успел его разглядеть.

Когда он заковылял подальше от лучей слабого огня из бака, чтобы посрать под деревом, как животное, то зашел слишком далеко, повернулся и понял, что заблудился. Ему было все равно; в лагере ничего не осталось. Горстка порошка, что они поделили между собой, давно закончилась, и Ричи не хотелось снова попасть в лапы этого жирного ублюдка Джерри, с которым он мирился только потому, что это его жена-шлюха отсосала дилеру за жалкие четверть грамма, которую они так жадно скурили. Нет, он беспечно бродил, а под конец упал на землю под сенью пахнущей ванилью сосны, где смеялся просто так и грезил о треснувших звездах, рассыпающих бриллианты.

Ричи пришел в себя через несколько минут, когда что-то твердое ткнулось ему в руку.

Затем в грудь.

Затем постучало по голове, будто резиновым молотком.

Парень резко сел, готовый дать отпор обидчику,– сразу сжавшись и готовясь к насилию из-за выработавшейся привычки после многих лет тяжелой жизни на улицах,– и обнаружил, что смотрит в большие желтые глаза. Тяжелые веки прищурились, будто существо изучало его. Оно поднялось с корточек, черные конечности раздвинули скользкую внешнюю оболочку, которая, подобно мягким круглым пластинам, прилипала к телу, закрывая вывернутую голову.

Ричи закричал, и когда тварь потянулась к нему, он отшатнулся, закричал еще раз, в панике бормоча какую-то чушь. После нескольких неудачных попыток он, наконец, встал на ноги. А потом развернулся в темноту и побежал.

Существо последовало за ним.

Иногда Ричи слышал, как оно приближается – то слева, то справа. Ему и в голову не приходило, что эта тварь, возможно, играет с ним, ведя к месту назначения. В гнездо. В пещеру для убийств, где лежали кости сотен жертв, сухие и хрупкие.

Он осмелился оглянуться в поисках, но дерганные, одурманенные наркотиками глаза не заприметили ничего, кроме армии серебристых деревьев.

И ни одного следа преследователя.

Ричи развернул лицо вперед как раз вовремя, чтобы увидеть, как низко свисающая ветка, толстая, как взрослая анаконда, метнулась к его глазам. На долю секунды он осознал, что обзор заслонил витиеватый узор коры, а затем его голова озарилась белым светом; раздался сильный хруст, когда переносица врезалась в ветку, и все еще двигающиеся ноги взметнулись вверх, из-за чего он вытянулся по горизонтали и рухнул на спину. Ричи застонал и заморгал, а когда поднес руку к лицу, то почувствовал, что нос слабо болтается, а кончик сдвинулся в сторону. Сломался. Внутренний скрежет смещающихся хрящей совпал с более глубокой, оглушительной болью, которая пронзила голову, пропитав и без того ослабленный мозг густым сиропом сотрясения мозга.

Позади хрустнула ветка, и в тело снова влился адреналин страха, на время расчистив мешающие мысли в мозгу, и этого хватило для экстренной выдачи соответствующих команд слабым, дрожащим конечностям: «Двигайся, твоюжмать! ШЕВЕЛИ ЗАДНИЦЕЙ, РИЧИ!»

Ричи зашевелился. Он поднялся на колени и пополз вперед, тяжело дыша, как собака, искривленный нос был плотно зажат, в голове стучало, как в барабанной бочке.

Парень продирался сквозь одни ветви, пригибался под другими и выбежал на небольшую поляну. Окруженный деревьями, он не увидел ни расчищенной дорожки, ни неоновой вывески с надписью «ВЫХОД». Осмелился взглянуть на луну – огромный глаз ночного неба, выпученный от ликования, наблюдал, как бедный, бездомный, зависимый от метамфетамина Ричи бежит, спасая свою жизнь. «Какого хрена ему нужно?» Парень почувствовал жар слез и подергивание губ, предвещавшие бурные рыдания. Он подавил эмоции, пытаясь собраться с духом. «Оно меня не достанет,– хныкал его разум.– Ричи ему не дастся!» Парень продрался сквозь очередной участок подлеска высотой по пояс и густого, как шиповник. Сломанная ветка вонзилась в ступню, проколов носок и кожу. Горячая молния пронзила ногу. Ричи снова упал и взвыл.

Щелк.

Его голова дернулась назад, чтобы осмотреть окружающие деревья.

– Оставь меня в покое, ублюдок!

Его крики были молитвой – то, что он проклинал, нельзя было так просто уговорить или отпугнуть. Ричи сделал несколько глубоких вдохов и попытался встать. Нога посылала сильные сигналы боли, но он мог на ней прихрамывать. Ковыляя вперед, он заметил, даже несмотря на панику, что почва как будто изменилась. Он посмотрел вниз и увидел, что прокладывает путь через полосу расчищенного леса, а земля была утрамбованной и гладкой.

«Твою мать! – завопил мозг от яростной надежды.– Это же гребаная дорога!»

Ричи проковылял еще несколько ярдов, деревья редели на его глазах, дорога изогнулась, и он увидел свое спасение. Затененное строение совсем неподалеку. Упрямый укол человечности, застрявший среди раскинувшегося, забытого богом леса.

Дом.

– Эй! Помогите мне! – попытался он закричать, но его лицо было так изуродовано, а страх настолько заполонил сознание, что с разорванных губ сорвалось невнятное: «Э! Пмхт ме!»

Ричи преодолел участок земли, отделяющий линию деревьев от дома, быстрым, хотя и с запинками, бегом. Позади себя он услышал какое-то движение. Ближе. Быстрее. Это нечто приближалось…

Заставляя себя не думать, не оборачиваться, парень перепрыгнул через три ступеньки на крытое крыльцо, позволив телу врезаться в дом. Он поднял кулак и постучал в дверь.

– Эй! – закричал Ричи, в горло залилась кровь, практически душа его. Он нагнулся, сплюнул кучу красной жижи на крыльцо и вытер дорожки от слюны голым предплечьем. Закашлялся, оперся щекой о дверь и хрипло пропищал: «Пожалуйста…» в плесневелую дверь.

Вернись к нему обоняние, Ричи почувствовал бы запах разложения. Запустения.

Постепенно кусочки головоломки соединились в его сознании. Он отступил на шаг и в ужасе уставился на дверь. Затем повернул голову, увидел заколоченные окна, расположенные в шахматном порядке вдоль фасада дома, и облупившуюся краску. Ричи присмотрелся к двери повнимательнее, пока паника перерастала в глубокий страх, и понял, что там висел ржавый замок на провисшей скобе между дверью и рамой.

– Заброшенный,– тихо сказал он, и в груди расцвел зародыш смирения. Впервые за много лет Ричи мыслил с абсолютной ясностью.

Деревья зашуршали.

Ричи повернулся. В кости просочился неподдельный ужас.

Повсюду были птицы.

«Воро`ны,– подумал он.– Или во`роны». Он так и не выучил хренову разницу. Земля была усеяна ими, как черной стружкой. Они прыгали, каркали и хлопали крыльями в его сторону.

Неподалеку, сразу за стаей птиц, из-за темных деревьев, густой завесы черных листьев, вышла фигура. Если бы он уже не знал, то мог бы принять ее за женщину в халате. Но Ричи увидел вблизи то чудовищное, невозможное, чем оно было на самом деле, и тогда смирился с правдой.

Здесь, под конец, пришло понимание. Ясное и леденящее душу.

Он постучал пальцем по ржавому висячему замку, запиравшему дверь заброшенного домика, и понял, что сделал именно то, чего от него хотели. Пока парень наблюдал, как существо движется к нему сквозь море птиц, как все они расступаются, словно Чермное море, давая проход существу, он мог бы поклясться, что оно выглядело довольным. Может, даже радостным. Так можно чувствовать себя после тяжелого рабочего дня; такой приятный треск открывающегося холодного пива и закат с видом на веранду – настолько же прекрасные и удовлетворяющие, как послевкусие от лучшего секса во вселенной.

«Вот только эта хрень не пиво собралась открывать»,– подумал Ричи, медленно спускаясь с крыльца, птицы враждебно каркали и освобождали ему путь. Существо провожало его своими золотистыми глазами, но в остальном оставалось неподвижным, остановившись в десяти футах. Ему было достаточно просто смотреть.

«Нет-нет-нет,– подумал Ричи, начиная шаркать вдоль фасада, готовясь скрыться за углом, если эта штука только даст ему такую возможность.– Нет, эта тварь хочет откупорить меня». Истерика клокотала в глубине его сознания, ведь какая-то часть понимала, что это правда. Знала, что он вот-вот умрет.

НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Давно забытая часть разума Ричи бунтовала, та часть, которая, казалось, давным-давно потонула в тумане метамфетамина. Часть, которая все еще несла в себе желание выжить. Она закричала, и этот давно забытый крик придал Ричи сил, о существовании которых он и не подозревал.

«ЖИВИ! – визжал этот голос.– ВЫЖИВАЙ!»

Ричи бросил взгляд направо и увидел угол дома на расстоянии плевка.

– Не подходи! – крикнул он, а затем изо всех сил побежал.

Ричи завернул за угол, как хулиган, который вырвал сумочку у старушки, за которым гнались полицейские. Все вокруг него заполонилось хлопаньем крыльев и криками черных птиц, и он ослеп. Пальцы босой раненой ноги с хрустом врезались в шершавый бетонный выступ. Застрявший ноготь на ноге оторвался, а кость на большом пальце сломалась. Ричи вскрикнул и рухнул на землю, как ему показалось, уже в сотый раз за эту ночь.

Обливаясь потом и тяжело дыша, с бешено колотящимся сердцем, он сел и схватился за поврежденную ногу, умоляя о минутной передышке, потому что не знал, сможет ли продолжать.

Две вещи заставили его снова двигаться. Первая – наклонная двойная дверь подвала, возвышавшаяся на фут над землей, о которую он споткнулся, когда убегал. А вторая, гораздо более тревожная – скорость, с которой существо двигалось к нему по выбеленному луной, заросшему сорняками лугу. Птицы, почувствовав конец, все как одна поднялись в воздух, заслоняя лунный свет, открывая существу свободный путь к бедному, побитому Ричи.

«Так оно правда надо мной издевается»,– рассеянно подумал он, осознав это до конца, как только увидел истинную грацию и силу гибкого существа; оно ведь с легкостью могло настигнуть его в любой момент.

– Пожалуйста,– раздраженно закричал он; казалось, каждая часть его тела была сломана или окровавлена. Он подумывал сдаться, но его отравленные наркотиками органы взбунтовались от последнего выброса адреналина.

– Иди на хер! – всхлипнул он (получилось «Дь ах!») и в ужасе пополз в подвал.

Рывком распахнул одну дверь, увидел лишь темноту и без колебаний бросился в нее всем телом, захлопывая дверь за собой, а само тело, словно сломанная кукла, скатилось по нескольким каменным ступенькам и упало внизу кучей. Холодная грязь прилипла к лицу, и пока он бормотал сдавленные молитвы, попала на губы и язык.

Ричи не слышал, как за его спиной открылись двери подвала, но это было не важно. Он потащился вперед, обернувшись лишь один раз.

Существо над ним было черным на фоне синей ночи, широкий серебряный глаз луны наблюдал из-за плеча, как оно спускается. Ричи пополз на локтях, добравшись только до ближайшей стены, где принял сидячее положение, прислонившись спиной к потрескавшемуся грубому бетону. Его влажное дыхание участилось, а желтые глаза становились все ближе.

Он не умолял. Он просто хотел, чтобы все поскорее закончилось.

Тварь присела у его ног. С затененного лица донесся слюнявый, чирикающий звук. Она заползла ему на ноги, и Ричи даже хватило сил осознать, насколько она была тяжелой для чего-то такого тощего. Длинная черная конечность вылезла из-за двух подвижных пластин и согнулась под острым углом.

Без предупреждения эта конечность быстро и резко опустилась вниз.

Левая коленная чашечка Ричи раздробилась.

Он закричал, и существо снова подняло и опустило согнутую конечность, разбив кость другого колена с треском, который, казалось, заполнил темное земляное помещение, как фейерверк. Ричи мог бы потерять сознание от боли, если бы мет, бьющий в сердце и мозг, не заставлял его бодрствовать и проживать каждый ужасный, мучительный момент. Тварь заползла к нему на колени, на теперь согнутые и сломанные ноги. Она схватила его за руку и выплюнула что-то сначала теплое, а затем обжигающее на кожу внешней стороны запястья. Ричи вскрикнул, когда плоть на его руке начала плавиться, будто тварь плевалась кислотой. Она прижала запястье к стене, где плоть прилипла из-за нечеловеческой эпоксидной смолы и липких остатков его собственной кожи. Тварь повторила то же самое с другим запястьем, и теперь руки Ричи были раскинуты, как крылья, а голова повисла на шее. Из глубины его тела вырывались надтреснутые рыдания, наполняя рот кровью и мокротой.

Существо встало с ног Ричи. Длинная овальная раковина, закрывавшая переднюю часть, раздвинулась, как занавески, и оно издало пронзительный, радостный звук. Темные веки затрепетали над желтыми глазами в чем-то вроде экстаза. Тварь схватила Ричи за волосы и прижала голову к стене; его разбитое лицо и тусклые глаза смотрели прямо перед собой. Существо рванулось вперед. Что-то твердое и толстое втолкнулось Ричи в рот.

И проталкивалось дальше.

Ричи выпучил глаза, когда кости в его вытянутой челюсти хрустнули, а рот невероятно удлинился, пока какая-то часть существа проталкивалась глубже в горло. Он больше не мог ни кричать, ни дышать. Он не мог сделать ничего, кроме как биться в конвульсиях, когда толстые мышцы существа дернулись, и поток обжигающей жидкости хлынул, как горячее, кишащее паразитами море, в его горло.

Закончив, тварь выбралась наружу, а потом медленно устроилась поудобнее, чтобы понаблюдать, и ее горчичные глаза счастливо светились в темноте подвала.

Ричи так и не понял, умер он от утопления, удушья или шока. Но он правда умер, и это к лучшему. Теперь он не чувствовал, как личинка – новый организм, вселяющийся в его еще теплую плоть,– набухает, как жиреющая пиявка, кормясь в глубинах его внутренностей. Новая жизнь пожирала кровь и свежие органы, прежде чем медленно заскользить вверх, проталкиваясь мимо кишок, мимо легких, мимо сердца. Вверх по шее и, наконец, к основанию мозга, где и обосновалась.

Существо проворковало что-то материнское и, пересекая комнату с низким потолком, поднялось по лестнице в прохладную ночь, чтобы собрать все необходимое.

Снаружи лесные птицы ожили предрассветным пением, и старое, обветренное лицо дома осветилось тускло-оранжевым светом нового дня, не обращая внимания на монстров, что затаились глубоко в его чреве, и не подозревая о других, которые вскоре прибудут к своим друзьям.