2
Игва проснулся в холодном и липком поту с сильнейшей головной болью и ломотой во всех суставах. Ломка началась. Игва выдержал два часа мучений и отключился. Из памяти Борисова выплыла не совсем понятная игве фраза: « Я не Павка Корчагин» и он рухнул в шрастр.
Но там 714-го ждали. Игва сразу попал под энергетические бичи. Его погнали обратно, никто не собирался позволить ему провалить проект из-за «субъективных трудностей на первоначальном этапе». На подгибающихся ногах, корчась от боли во всем теле, игва пошел на кухню, постучал дверцами полок, в смятой пачке нашел остатки чая, заварил весь и снова полез в ванну. Немного отдышавшись и отлежавшись в теплой воде, выпил ампулу анальгина, любезно оставленного врачихой, запил неразбавленной заваркой.
Раздался звонок в дверь. Игва неловко повернулся и локтем опрокинул чайник себе на колени. Вскочил и громко произнес фразу, автоматически выскочившую из памяти объекта, очевидно, полагавшуюся произноситься в соответствующие моменты. Тяжелое состояние, в котором находился игва не позволило ему точно ее проанализировать, он только с удивлением отметил, что там было что-то про процесс размножения.
Игва плохо знал современный русский язык. Находясь в любой языковой и культурной среде, он понимал людей телепатически. Обычно, для внедрения и управления знание языка не требовалось. Благодаря своей высокой сенситивности, он чувствовал эмоциональное состояние объекта, мог заставить объект говорить и действовать в соответствии со своими целями. Мог определять чувства и настроения практически любого человека, на который удавалось настроится. А часто и менять это состояние по своему произволу.
Хотя конечно здесь было немало сложностей. Мотивы поведения людей иногда ускользали от его понимания, люди часто вели себя нерационально и непредсказуемо. С ними всегда было трудно работать, иногда они совершали поступки, сопряженные с большим риском, а бывало и прямо ведущие к гибели в ситуациях, по мнению игвы, требующих абсолютно противоположных действий.
Особенно часто эта путаница происходила при проявлении людьми чувства "любви". Для более или менее адекватной реакции на эти проявления игва определял для себя любовь, как стремление к обладанию и манипулированию объектом. Иногда это отлично работало, но не всегда.
После того как, что душа Борисова покинула тело, его память полностью сохранилась в структурах головного мозга, и осталась доступной игве. Он мог автоматически пользоваться определенными лексическими конструкциями, использовавшихся Борисовым в сходных ситуациях. Правда, полностью осознать их и разобраться в современном языке игва пока не мог. Но теперь, оказавшись в теле объекта, он был вынужден контактировать с другими людьми не только телепатически, но и вербально, используя человеческую речь.
Звонок в дверь настойчиво повторился несколько раз. Игва вытер ногу полой халата. Звонок уже не отпускали и в дверь забарабанили кулаком. Игва ногой пододвинул табуретку в переднюю и тяжело опустился на нее напротив входной двери. За дверью закричал Сучок:
– Борисыч, ты чего там помер? Открывай!
Игва посмотрел на замок, тот щелкнул, и от удара ногой снаружи, дверь резко распахнулась. На пороге стоял Сучок, рядом с ним лысый мужичок невысокого роста, за ними маячили фигуры двух амбалов. Очевидно тело Борисова выглядело не лучшем образом, потому что Сучок икнул и, сказав ту же фразу про размножение, добавил
– Ну ты Брорисыч, блин даешь! Как из могилы. А я тебе ширево принес. А это мой кореш – насчет договора на квартиру. Давай Борисыч подписывай, ширнешся – сразу полегчает.
Лысый широко улыбнулся и, доставая из кейса бумаги, шагнул вперед.
– Давай знакомится. Я знаю, тебя зовут Борисов и ты, вижу, плохо себя чувствуешь. Давай подпишем договор, я сразу плачу за месяц вперед, сотню зеленых и презент, классное ширево, – и лысый помахал у игвы перед носом, вынутой из кейса упаковкой промедола, – даже разводить не надо.
714-й поднял тяжелый взгляд на говорившего. Тот сразу поперхнувшись замолчал. С трудом, ворочая языком, игва сказал:
– Я завязал, ничего подписывать не буду и денег мне не надо. Уходи.
Лысый сначала побледнел, затем покраснел и заорал:
– Завязал! Козел вонючий! Я тебе покажу «Завязал». Ты мне за ширево бабок должен без счета! Подписывай! А не то сдохнешь прямо сейчас! Всю пачку вкачу! Сразу откинешься!
Шкафы, стоящие у лысого за спиной молча выдвинулись вперед, вопросительно посмотрев на хозяина.
– Тебя как зовут? Спросил игва.
От неожиданности лысый замолчал. Потом прищурился и с сарказмом сказал:
– Можешь звать меня Дядя Федя, пидор!
Игва всегда удивлялся, с какой легкостью люди открывали свои имена. Он внимательно взглянул на лысого и сказал:
– Нельзя быть на такой нервной работе с аневризмой аорты, волноваться совсем нельзя – лопнуть может в любой момент. И почему-то добавил, услужливо подсказанную Борисовской памятью, фразу:
– Ох, и плохо мне Федя. И сделал движение, как будто пальцем что-то раздавил у себя на ладони.
Лысый резко побледнел и стал заваливаться на, стоящих рядом, шкафов. Губы у него посинели, дыхание стало прерывистым и хриплым, глаза закатились. Один из шкафов подхватил лысого подмышки, второй достал пистолет.
– Убери пушку кретин! У него внутри лопнул сосуд. Если за пять минут доскачите до больницы, врачи могут откачать. Быстрее!
Шкафы вывалились из квартиры, таща лысого за руки и за ноги. Похоже, что в экстремальных случаях Борисвская память подсказывала правильную лексику. Игва перевел взгляд на вжавшегося в угол Сучка. Сунул руку в карман и, вынув смятые 100 долларов, бросил их Сучку.
– Возьми сотку и проваливай, я – правда, завязал.
Сучок растерянно подобрал деньги.
– А как же…
– Я сказал, вали на хрен, чего не понял?
Что-то во взгляде игвы показалось Сучку убедительным, он молча исчез. В дверях остался стоять сосед алкаш, вышедший на шум из квартиры напротив. Игва махнул ему рукой, приглашая войти.
– Зинка дома?
Сосед судорожно кивнул.
– Трезвая?
Сосед выразительно поднял брови и развел руками. Все понятно, совершенно трезвой жена соседа Зинка не была никогда.
– Позови!
Сердце в груди Борисовского тела готово было выскочить. Сказывались усилия, затраченные на разгон депутации. Он пододвинулся на табурете ближе к стене и оперся на нее спиной. Закрыл глаза и попытался унять тахикардию.
– Ох, и плохо мне Федя – повторил игва.
Вернулся сосед в сопровождении толстой бабы в халате, из-под которого виднелась несвежая ночная рубашка.
– Ну, ты Борисыч, даешь! Как ты их, в натуре! Он как пушку достал, я подумал все, даже глаза закрыл – затараторил сосед.
Игва махнул на него рукой. Затем достал еще сотенную купюру, последнюю.
– Так Зинка, слушай меня внимательно. Продашь баксы, съездишь в магазин «Свет» у Варшавки и купишь соковыжималку. Потом на рынок, купишь моркови килограмм десять, апельсинов-лимонов и яблок. Еще на рынке купишь меда, на рынке, не в магазине, поняла? Себе купишь две бутылки, сдачу вернешь!
Зинка выпучилась на Борисова, рот у нее открылся.
– Ну, Борисыч, ты блин даешь! Вовка сказал, ты завязал! Так ты, еще и спятил! Морковь то тебе нахрена? И эта… сокожалка?
– Все Зинка, бери баксы и иди! Если нажрешься до того – убью!
Зинка мигнула.
– Ну, ты чего! Борисыч, мне сегодня на смену идти, тверезвая я. Слышь Борисыч, – Зинкин тон сменился с обиженного на жалостливый, – я это, в залете я. Может присоветуешь чего, ты ж это, вроде врача, а то в больницу идти больно неохота.
Игва вяло махнул рукой:
– Иди уже, сейчас не до того, потом.
Зинка живо подхватила протянутую купюру.
– На улице не меняй – наколят, – крикнул ей вслед игва.
– Борисыч, так ты чего, вправду завязал? Ну, ты даешь! Слышь, угости сигареткой, – снова засуетился сосед.
Игва мотнул головой в сторону кухни,
– Пойди, возьми.
Вовка вернулся в переднюю с пачкой сигарет,
– Я возьму две?
Игва кивнул -
– Забирай все.
– Так ты и курить бросил? Ну, блин!
Глаза у Вовки заблестели.
– А впить у тебя не осталось? Может в холодильнике чего?
Игва кивнул на сумку с бутылками.
– Вон, забери посуду – сдай. Сосед подхватил сумку.
– Ну, Борисыч, – он встряхнул сумку, бутылки звякнули. Ну, это, за твое здоровье…
И выходя, оглянулся-
– Так ты, блин, и на работу пойдешь? Ну не хрена себе!