– Где вы? Я вас уже потеряла! – возмущенно сообщила я тетушке.
– Пока не на веки веков, аминь, – успокоила меня она, но не сдержалась, добавила драматизма: – Хотя, боюсь, тот день уж близок.
– Почему? Что случилось? – пуще прежнего встревожилась я.
Три часа назад тетя Ида и ее лучшая подруга Марфинька отправились на какое-то развивающее мероприятие, в суть которого я не вникала, потому как неистово самосовершенствоваться не стремлюсь.
Тем более что по нынешним временам интенсивное развитие обходится дорого, за него организаторы семинаров, практикумов, мастер-классов и прочих относительно честных способов отъема денег у мирного населения берут немаленькую копеечку.
На это, кстати, не далее как вчера сетовала сама тетушка, с нежностью припоминая бесплатные творческие кружки и спортивные секции времен СССР.
Не то чтобы моя родная старушка была стеснена в средствах, нет: у нее и пенсия приличная, и дети из своих Америк помогают. Просто тетушка, как коренная ленинградка-петербурженка, скромна в потребностях и экономна в расходах. Собственно, потому и поддалась на уговоры подруги вместе сходить на мероприятие – оно было бесплатным.
И что, скажите, могло случиться с двумя очень взрослыми девочками в каком-то развивающем кружке?!
– Марфа совсем плоха уже, – буркнула тетушка, отвечая на мой вопрос.
Я не стала спорить. У Марфиньки периодически случаются провалы в памяти, причем происходит это по какой-то непонятной системе, типа день через три-пять, но непременно от рассвета до заката. То есть однажды утром она встает, ощущая и уверенно позиционируя себя молодой и прекрасной, как семьдесят лет назад, и до самого вечернего отбоя живет в прошлом, называя окружающих чужими именами.
– И это я не про ее деменцию. – Тетушка будто подслушала мои мысли. – Оказывается, у нее снова село зрение, а она это игнорировала, не выписала себе вовремя новые очки, и вот результат – мы приперлись, как дуры, на вязальные посиделки!
– А куда должны были припереться? – уточнила я.
– Тоже на посиделки, но визуальные! А Марфинька не так прочитала анонс.
– Пардон, а что такое визуальные посиделки, я не знаю?
– И никто теперь не узнает, раз на деле они всего лишь вязальные!
– А какая была версия?
– У Марфиньки-то? Она полагала, это будет сеанс любования чем-то очень красивым.
– Например, вами? – Я наконец догадалась, почему тетушка сердится и досадует.
Нарядились старушки-подружки на эти их вязально-визуальные посиделки так изысканно-затейливо, что даже привычный к перформансам Василий Кружкин, наш сосед-художник, загляделся и споткнулся, встретив их во дворе. Скучные дамы со спицами и клубками, очевидно, оказались не той аудиторией, которая могла по достоинству оценить модное дефиле.
– Это уже неважно. – Тетушка мою догадку не подтвердила, но и не опровергла. – Я звоню, чтобы предупредить тебя: мы немножко задержимся в оптике, но к восьми я вернусь.
– Это поздно! – заволновалась я. – В двадцать десять я должна быть на Московском вокзале.
– Зачем это?! – Тут и тетушка заволновалась. – Ты уезжаешь? Опять? Надолго?!
У тети это идефикс. Она боится, что однажды я последую примеру моей собственной бабушки Антонины Васильевны и уеду из Питера навсегда. Уже много раз ей говорила, что все наоборот: я исправила ошибку, когда-то допущенную бабушкой, перевезя свою семью из Краснодара в Санкт-Петербург. Но всякий раз, узнав, что я куда-то убываю не пешком или на метро, тетя паникует.
– Спокойствие! Это не я уезжаю, это Ирка приезжает, – объяснила я. – А я должна встретить ее на вокзале и отвезти на съемную квартиру…
– Куда?! – Тетушка ужаснулась так, словно я сказала, что увезу свою лучшую подругу прямиком в ад. – На какую еще съемную квартиру? Ирочка всегда останавливается у меня!
Она даже топнула ногой, судя по донесшемуся из трубки мелкому стеклянному дребезжанию. Не иначе в оптике очки на полках подпрыгнули.
– Не в этот раз. Ирка приезжает с детьми, втроем они у тебя не поместятся.
– Это не повод отправлять их на съемную квартиру! – прозвучало как «в адский котел». – Момент…
Голос в трубке сменился шерстяными шорохами – не иначе тетушка отлепила мобильный от уха и прижала к жакету из буклированной ткани в стиле Шанель.
Я ждала, нетерпеливо поглядывая на часы. Мне пора было одеваться, обуваться, бежать к метро и ехать на вокзал. Я бы давно уже вышла из дома, если бы не пообещала тете оставаться на хозяйстве до ее возвращения.
Тетя живет в небольшой квартире на Петроградке. Ее жилище хитро слеплено из двух комнат, расположенных на разных этажах и соединенных деревянной лестницей, слишком крутой, чтобы даме в возрасте 80+ было комфортно по ней подниматься и спускаться. Поэтому комнату наверху – она у нас именуется светлицей – тетя практически не использует, та служит гостевой спальней.
В пригляде в отсутствие хозяйки нуждалась не квартира, надзор требовался тетушкиному четвероногому другу – коту Вольке. Этот серый разбойник в последнее время что-то загрустил, и тетя Ида, женщина умная и сильная, всю жизнь самостоятельно справлявшаяся со своими проблемами, завела любимому котику зоопсихолога. Тот живет в Москве и сеансы с Волькой проводит по видеосвязи. Снимает с кота стресс, с его хозяйки – деньги. На очередном сеансе проработки кошачьих психологических травм мне и пришлось заменить тетушку, отправившуюся на не оправдавшие ее ожидания посиделки. Волька – зверь самостоятельный, но не настолько, чтобы без чужой помощи подключиться к видеоконференции.
– Значит, так, мы нашли лучшее решение. – Тетя Ида вернулась ко мне. – Ты встретишь Ирочку с мальчиками, но отвезешь не куда-то там, а к Марфиньке. Она сейчас одна в четырех комнатах, с детьми ей будет нескучно.
– Это точно, – пробормотала я, но возражать не стала.
У Марфиньки большая квартира в старом доме на Канале Грибоедова, оттуда гостям Северной столицы будет рукой подать до главных достопримечательностей.
Я, правда, подумала, что Марфинька не представляет, насколько нескучно ей будет с Иркиными близнецами, которых родная мать называет башибузуками. Но понадеялась, что некоторая встряска одинокой старушке не повредит.
– А как прошел сеанс? Что Волька? – Тетя Ида не забыла о порученной мне миссии.
Я оглянулась, увидела втягивающийся в открытую форточку пушистый хвост и не без удивления признала:
– Похоже, психотерапия коту на пользу, он пошел гулять. Тогда и я побегу уже, хорошо?
– Передавай привет Ирочке и мальчикам, скажи, что завтра я буду ждать их к обеду. Столоваться у Марфиньки им не понравится, она никудышный кулинар. Так, а что бы мне такого приготовить?
Тетушке явно хотелось со вкусом спланировать меню, но я спешила и потому пообещала, что мы обсудим эту волнующую тему позже, когда я уже буду дома. Но сначала мне предстояло провести долгий телефонный разговор с Иркой, потому что обстоятельно побеседовать при встрече у нас не получилось. Башибузуки, которых мудрая родительница везла в отдельном купе, за сорок с лишним часов в пути истомились и принялись активничать, как только высыпались на перрон. Признаться, я позорно сбежала из их шумной компании, едва доставив постояльцев к Марфиньке.
Ирка позвонила мне, когда я уже была дома и кормила ужином свое собственное семейство, умиленно взирая на сына и тихо радуясь тому, что он теперь взрослый, серьезный парень. А в детстве тоже был совершенно неугомонным! Кстати, прозвище Масяня один из Иркиных пацанов получил как переходящее красное знамя от моего сына. У него с подружкиными близнецами тринадцать лет разницы в возрасте.
– Так, первым делом, конечно, надо сводить башибузуков в Эрмитаж. Там, помнится, все крепко приколочено. Потом покататься по рекам и каналам, только выбрать кораблик понадежнее. – Подруга позвонила мне, чтобы обсудить предстоящую культурную программу. – Куда еще?
– В железнодорожный музей, – подсказал Колян. Он слышал нас, потому что я вывела разговор на громкую связь, предвидя, что может понадобиться помощь зала. – Там много старых паровозов, они очень прочные.
– На крейсер «Аврора», – предложил мой сын.
– «Аврора» старенькая, она может не выдержать, – не согласилась я. – Посоветовала бы пеший поход по какой-нибудь экотропе километров на десять…
– Лучше на двадцать, – быстро вставила любящая мать, прекрасно знающая родных деток.
– О, я знаю, что идеально подойдет: Сестрорецкое болото! – оживился Колян.
– Чего сразу в болото? – обиделась за своих деток подруга.
– Да, пожалейте болотную живность, там же какие-то утки редкие, жабы, змеи, – припомнила я.
– Жабы?! Змеи?! Круто! – донесся из трубки сдвоенный крик.
Я поняла, что Ирка тоже разговаривает по громкой связи.
И точно: к восторженным воплям башибузуков, чрезвычайно воодушевленных перспективой встречи с редкими земноводными, добавился хорошо поставленный голос Марфиньки:
– А в пятницу, имейте в виду, мы все идем в театр!
– Я в пятницу не могу, у меня тренировка, – быстро сказал мой сын, опасливо глянул на меня и добавил: – Сдвоенная. Четыре часа бальных танцев, какой уж тут театр. – И он заранее обессиленно поник, показывая, как измучит его предстоящее занятие.
– И я, и я не смогу! – поспешил заявить Колян. – У меня… это… ну… Одно очень, очень важное дело.
Я посмотрела на него насмешливо.
– Даже два важных дела! – сказал он. – Потом скажу какие. Это пока секрет.
Сын тихо хмыкнул. Он тоже прекрасно понял, что папа просто затруднился с ходу придумать уважительную причину, позволяющую уклониться от коллективного культпохода.
– А в какой театр? – уточнила я у телефонной трубки.
Санкт-Петербург – культурная столица России, театров тут – как блохастых собак. Нет, больше, потому что за гигиеной своих питомцев петербуржские собачники старательно следят, я за три года жизни в городе на Неве ни одного неухоженного пса не наблюдала. А вот театров повидала несколько десятков – и профессиональных, и любительских, и учебных. Самодеятельные коллективы часто выступают на плохо оборудованных сценических площадках и в чисто символических декорациях. Запускать в такие залы башибузуков опасно: может случиться непоправимая убыль реквизита, а то и вовсе хана театру придет.
– Конечно же, в МОЙ театр! – ответила Марфинька с важностью Карабаса-Барабаса, владельца популярной кукольной труппы.
– А, ну, это крепкое здание девятнадцатого века, оно уже много чего пережило. – Я успокоилась. – А что дают? И надо ли покупать билеты, или у тебя будут для нас контрамарки?
– У меня лично есть приглашение бенефицианта. – Важности в голосе Марфиньки не убавилось. – Правда, оно только на два лица, но все остальные, я уже договорилась, пройдут как статисты. Вы не потратите ни копейки, более того, это вам заплатят за съемочный день. Бенефис будут снимать для телевидения, так что публика в зале нужна приличная и колоритная. Не поленитесь принарядиться, пожалуйста.
– И много заплатят? – заинтересовался Колян.
Видимо, его еще не придуманные дела на самом деле могли и потерпеть.
– По семьсот рублей.
Озвученная сумма не вызвала бурных восторгов ни на этом конце телемоста, ни на другом.
– Дети, если вы будете хорошо себя вести, обещаю отдать свой гонорар вам, так что вы получите по тысяче рублей карманных денег на брата, – услышала я голос Ирки.
– А бенефис – это сколько часов? – шепотом уточнил у меня муж.
– С учетом съемок? Боюсь, все шесть, а то и восемь, – так же тихо ответила я.
Но подруга в трубке меня услышала и прокомментировала вполне удовлетворенно:
– Целый день примерного поведения, да еще и без затрат с моей стороны? Прекрасный вариант, мы согласны!
– Если дети будут вести себя хорошо, могут рассчитывать и на мой гонорар, – пообещала я.
Манюня и Масяня в трубке издали радостный вопль, каким воинственные индейцы могли бы приветствовать появление на горизонте каравана фургонов мирных переселенцев. Ирка одобрительно хмыкнула, а мой муж весьма скептически молвил:
– Я бы не стал на это надеяться.
– Ты и не стал. – Я напомнила, что он безответственно уклонился от участия в культурно-массовом мероприятии, и Колян предпочел сменить тему.
Однако позднее выяснилось, что муж мой, мудрый человек, был совершенно прав.
– Чей-чей это бенефис? – Я присмотрелась к афише.
Персонаж, изображенный на ней, больше всего походил на сильно потрепанного жизнью престарелого Амура: его крутые кудри сверкали начищенным серебром, но дряблые щечки рдели райскими яблочками.
– Бориса Барабасова, – ответила Марфинька и мимоходом фамильярно щелкнула нарисованного дедушку Амура по крючковатому носу.
– Того, который в ваших святцах зовется Барбариской? – Я оглянулась на тетушку. – И с которым Марфинька всегда не ладила?
– Когда это мы с Барбариской не ладили? – Марфинька, услышав мои слова, притормозила на мраморной лестнице и всем своим видом выразила несогласие со сказанным.
– В ваших анекдотах он предстает в нелестном виде, – напомнила я.
– Мы не просто не ладили! – Марфинька мотнула головой, и длинные серьги-висюльки в ее ушах полыхнули яростным блеском. – Мы враждовали! Сражались в кровь, бились насмерть!
– За роли? – не поняла Ирка. Она шла медленно, крепко держа за руки сыновей и сдерживая их разрушительные порывы. – Но вы же разного пола, как могли конкурировать?
– Да не за роли, детка, а за любовь публики, расположение режиссеров и внимание СМИ! – Тут Марфинька как раз увидела оператора с камерой и приосанилась, изящно облокотившись на беломраморную балюстраду.
– Проходим, проходим дальше, не скапливаемся. – Взлохмаченная девица с хрипящей рацией в руке просторными взмахами погнала нас в зал.
– И на подмостках Барбариска Марфиньку всегда обставлял, – нашептала мне тетушка. – Зато она блистала в кулуарах, такие связи имела… Тому же Барбариске пару раз подножку подставила, но раз-другой и помогла…
– Поняла, это высокие и сложные отношения, – хихикнула я.
Про Барбариску я много слышала (преимущественно от Марфиньки) и даже видела несколько фильмов с его участием, а вот на театральной сцене Бориса Барабасова не наблюдала.
Он, как и его заклятая подруга, давно уже ушел на покой, но к восьмидесятипятилетию вдруг получил орден от самого президента, и тогда руководство театра, в котором он служил всю жизнь, озаботилось организацией бенефиса. В Минкульте идею неожиданно поддержали и даже выделили деньги на телеверсию, что обусловило проведение съемок, для участия в которых мы все и прибыли.
О чем я лично очень пожалела уже через пару часов.
Все это время мы сидели на своих местах в партере, изображая живейший интерес к происходящему на сцене, а там концертные номера и театральные миниатюры перемежались рабочими моментами со сменой декораций и освещения. После артистов в костюмах на подмостки выскакивали рабочие в комбинезонах и командующий ими нервный худой мужик, похожий на вампира, – весь в черном, худой, бледный, с очень длинными нервными пальцами. Показывая, какие страдания причиняет ему тупость персонала, он то и дело со стоном закрывал глаза ладонью, и тогда казалось, что на его физиономии неуютно устроился инопланетный хищник-лицехват.
– Это режиссер шоу, – любезно объяснила нам Марфинька. – Забыла, как его… Какое-то посконно-сермяжное имя. Не то Митрофан Лаптев, не то Никифор Кашин…
– Евграф Носков, – подсказала я, поскольку успела прочитать афишу.
– Не исключено. – Марфинька не стала спорить, но интонацией внесенную поправку не одобрила. – Плохой он режиссер, я считаю. Не может должным образом организовать процессы. Публика давно уже ждет антракта.
– А буфет будет? – встрепенулась при упоминании антракта Ирка.
– Да, но без икры и шампанского, – поморщилась Марфинька. – С раздачей воды и бутербродов. На меня не берите, я приглашена на приватный фуршет за кулисами.
– Как это – не берите? – возмутилась Ирка. – Все возьмем и съедим, дети не откажутся от лишнего бутербродика.
Я покосилась на Манюню и Масяню. Они уже явно были готовы на что угодно – хоть в очереди за бутерами стоять, хоть ползать между рядами, вытирая пыль под креслами парадными вельветовыми костюмчиками, лишь бы не сидеть на месте еще час-другой.
Марфинька была права: режиссеру стоило подумать не только о собственных творческих муках, но и о страданиях публики, прикованной к креслам. По-моему, торжественный выход героя праздника вполне можно было снять с первого же раза, не делая дубли в тщетной попытке добиться идеального дефиле.
Тут нужно отметить, что Евграф Носков проявил некоторую предусмотрительность, оставив съемку номеров с участием бенефицианта под конец. Молодые актеры «отстрелялись» довольно быстро. Дедуля Барабасов тем временем отдыхал в своей гримерке и вышел на сцену только через два с половиной часа после начала съемки.
Увы, он вышел неправильно. Не так, как это видел режиссер.
В представлении Евграфа Носкова Борис Барабасов с гитарой легким, быстрым шагом выходил из темноты на авансцену, где в свете софитов задушевно исполнял «Песенку кавалергарда» из кинофильма «Звезда пленительного счастья». Он в нем в свое время отметился в какой-то малозначительной роли.
Поскольку, вопреки тексту песни, наш кавалергард дожил до весьма почтенных лет, костюмировать его должным образом не вышло. В лосины-то худощавый старичок, пожалуй, втиснулся бы и ментик на сутулое плечо набросил бы, почему нет, но натянуть положенные кавалеристу высокие сапоги никак не мог.
– У него же артрит и подагра, – сообщила нам Марфинька с плохо скрытым злорадством, после чего демонстративно потопала в пол собственными изящными туфельками.
Здоровье она всегда берегла, а потому до сих пор может щеголять в модельной обуви на каблуке.
Не имея возможности экипировать кавалергарда-долгожителя по форме, художник по костюмам проявил изобретательность и одел бенефицианта «в домашнее», но с отсылкой к позапрошлому веку. В мягких брюках на штрипках и стеганой бархатной куртке, под которой пенилось кружево белоснежной рубашки, Барабасов с его седыми кудрями походил на заслуженного ветерана войны с Наполеоном. Героический образ чуточку портили вышитые сафьяновые туфли без задников, но тут уж ничего нельзя было поделать: подагру с артритом победить потруднее, чем Бонапарта.
– Он похож на Дон Кихота на пенсии, – сказала мне Ирка, как следует рассмотрев экс-кавалергарда Барабасова.
Он предоставил такую возможность всем желающим, поскольку раз за разом повторял выход, который никак не устраивал режиссера.
– И уж лучше бы не выходил на своих двоих, а выезжал на какой-нибудь кляче, – в сердцах добавила подруга. – Даже осел давно понял бы, чего от него добиваются!
– Будь добрее, дедуле крепко за восемьдесят, – не совсем искренне защитила я Барабасова.