Дикий голубь - читать онлайн

ДИКИЙ ГОЛУБЬ.

Глава 1

После продолжительного знойного дня, утомлённая жарой природа, медленно погружалась в царство сумерек. Земля за день так накалилась, что казалось она вот-вот треснет на мелкие кусочки и погрязнет в кипящей лаве стихии. Днём на улице ни души, будто вымерли все; по-домам да по-норам забились бедненькие, в поисках тени, прохлады и отчуждения.

Но уже ближе к вечеру, когда палящая сила солнца иссякла, на смену ей подуло подобие лёгкого ветерка прохлады; деревня стала оживать от дневной спячки, возрождаясь от огненного забвения. Послышался голос человечества, соседей,– зашевелилась и заёрзала домашняя скотина; перекликались собачий лай и петушиный запев, гремели вилы о что-то железное и скрипел колодезный журавль. На улице наблюдалось движение. Всё становилось на свои места – конец света отложен, пока!

Вот и я, весь день провалялся на диване выжидая начала жизни. Ожидание длившееся вечность, оборвалось, и вот, дождался! Вышел на крыльцо, почесать своё… "Тр-р-ру! Не в ту степь… Конь лихой, акстись!"

"… вдохнуть глоток вечерней свежести!"

"Вот это в тему… а лучше посмотреть, не нужна ли кому-нибудь помощь…"

"Может что-нибудь романтическое?"

"Ну на худой конец… Гм-м…"

"Так как быть?"

"Продолжим просто…"

Вышел на крыльцо, чтобы… ещё раз осознать общечеловеческое предназначение своего скромного, но очень важного для меня бытия. Спускаюсь по ступенькам – одна, вторая, третья. Земля. Подняв руки вверх, висну на перекладине крылечного навеса; тот предательски скрипит и хочет наверно развалиться. Прежде чем отпустить, я истомно потянулся подогнув колени. Спрыгиваю. Делаю несколько наклонов вперёд и в стороны – так я размял кости и мышцы спины.

При наступлении темноты мне предстояло очень важное и серьёзное для меня событие. Или правильнее сказать дело. И поэтому я немного нервничал, морально сходя с ума. Немного может прозвучать двояко и всё-таки это словно внутри моей волосатой груди, колючие червяки своими длинными хвостами, плели между собой клубок раздражения. Отсюда изжога, чёс обеих голеностопов и… и ещё чего-то, что не могу подобрать правильных слов для обозначения и просто быть понятым. Ещё днём, когда я валял дурака, мною владело неимоверное чувство самоуверенности в своих силах и в возможностях перекопать горы и вырубить с одного удара кулака индийского слона. Но уже ближе к вечеру, это самое чувство меня стало подводить; горы оказались неприступными, а индийский слон так велик, что сравнение меня с ним, можно назвать не иначе как, муравей против динозавра. И вот сейчас, эта самая самоуверенность и вовсе меня покинуло, оставив в нерешительности и глубоких сомнениях.

Облачившись в старенький потёртый спортивный костюм, я дополнил его совсем новенькими полукедами и, неспеша завязав шнурки, легонько пробежался вдоль дома по тропинке взад-вперёд, давая ногам привыкнуть к новой обувки. Убедившись в комфорте, я проследовал в сарай. Сарай так, одно название. Вкопанные в землю деревянные столбики, обшиты с четырёх сторон волнистым шифером. Дверцой служил всё тот же шифер; аккуратным подъёмом и передвижением в сторону, и вот – вход открыт. Захломлён он был ещё прежними хозяевами, добродушно оставлено гнить от сырости, превращаясь в труху и гниль. А теперь и моего "добра" по-прибавилось, что можно либо ногу сломать, либо шею свернуть.

Нужное было совсем рядом, небольшой моток бечёвки – главное орудие моего труда на сегодня. Вернувшись к крыльцу, я положил его около завалинки. До наступления полной темноты было как бы ещё далеко, и чем занять себя, просто незнал. Топчась на месте, я разглядывал то свою одежду, то обувь, то снова переключался на костюм, и так проделывал по неколько раз, главной целью которого было – безжалостное уничтожение времени.

Признаться, уничтожение получалось не то, что глупым, но и проникновенно унизительным по отношению к… В эти минуты, о добром никак не думалось, потому что притаившемуся внутри злу, вскоре предстояло выбраться наружу. Мне самому предстояло вынуть его за ушко, но не для того, чтобы отшвырнуть, а для того, чтобы отряхнуть слежавшуюся с него пыль и подружиться на неопределённое время.

Так, к всеобщему уничтожению, моё внимание привлёк двор. Скорее огород. Мы его никогда не обрабатываем. Словно его не существует. За летний сезон трава вырастает в человеческий рост, а к осени высыхает и только тогда, собравшим с чем-то чуждым для моего сознания и тела, он очищается. А также при помощи жены.

Сейчас рост сорняка почти на уровне головы. Уже совсем скоро. Но когда-нибудь это не придётся делать. По крайней мере так хочется думать.

Меня неучили что-либо выращивать, полоть, окучивать, собирать урожай. Вставать рано утром и идти куда-то на работу. Меня вообще ни чему не учили, хорошему. И труду… Труду в том числе. Получаемые уроки жизни, не всегда приходились впрок, зато те, что отлаживались в памяти, почему-то оказывались непригодными к подвернувшейся ситуации. Парадокс!

"Фу, бурда! Зачем что-то делать, если можно это взять! Логично…"

"Логично? Паразительно…"

"Не понял! Паразитительно?"

"Паразитительно то, что здесь, прямо вот тут, произносится… А паразительно…"

"Не-е-т! Точно нет! Буду спорить…"

"Да! Интересно послушать…"

"Нет, спорить не буду. Произнесу мысль, которая имеет место быть!"

"Ну и…"

"Ну и… в том, что в одном индивиде, могут существовать пара существ. ПАРАСУЩЕСТВУЮЩИЕ! И не всегда эта пара, тесно друг с другом взаимодействуют. Хотя друг без друга, это невозможно представить…"

"Ну и?"

"Ну и… ты в простые вещи не хочешь врубаться. Где взаимосвязь?"

"Ты обо мне?"

"Ха…"

Наконец-то оторвавшись от себя, я неразуваясь, забежал по-быстрому в кухню, так, чтобы не увидела жена. Залпом выпиваю большую кружку воды и снова выскочил на улицу. Она успела что-то крикнуть, но я, якобы не услышал её.

Огромное нетерпение в ожидании наступления темноты и страдание безделием в течении дня, беспощадно деградировало мои способности мыслить, не давая как надо собраться и настроиться на нужный лад. Длинный – длинный летний день, так долго тянувшийся, плавно переходил в долгожданный вечер, но неожиданно вдруг как-будто остановился на время – немного передохнуть. Оранжевый круг солнца никак не хотел опускаться за линию горизонта, повиснув огромным воздушным шаром над землёй, раздражая таким образом мои нервные клетки.

Закуриваю. Весь день без них, даже соскучился. Вред – да никакого. Прикуренную сигарету, считаю наилучшим выходом из такой вот ситуации. Курю. Никотиновый яд не так сладок на вкус, но приятен на восприятие окружающего и на время приостановил мои страдания. Но не о чём ни думать у меня всё же не получалось. И поэтому, чтобы не засорять голову вредной информацией, я стал продумывать и так уже продуманный до мелочей план моих действий на предстоящую ночь. Выдумать что-то ещё уже становилось лишним и мне ничего больше не оставалось как встать и погулять по двору. В очередной раз.

Иду. Спотыкаюсь на ровном месте. Инерция хода даёт шанс удержаться, но два широких шага усиливают падение.

Искры. Много искр. Конечно от сигареты. Боль не важна, её не было.

Смешно. Комичность ситуации разряжает, я смеюсь, что окликает жена "в чём дело?"

Не отвечаю; удаляюсь от дома в глубь двора. Обхожу дом вокруг и останавливаюсь у калитки.

Нагретая за день земля ещё хранила тепло, я ощущал её подошвами своей новой обуви, напоминая мне о недавно минувшей жаре. Оно останется на всю ночь. Облокотившись об изгородь своего двора, я потягивал одну сигарету за другой, гасил пальцами докуренный до фильтра бычок и выбрасывал его лёгким щелчком среднего пальца далеко от забора. Уже четвёртая. Находясь в густой тени разросшейся яблони, я оставался невидимым для проходивших мимо моего двора селян. Но трое подвыпивших товарищей, медленно плетущихся прямо об мою изгородь, заметили меня и подошли.

–Здорово, Яшка,– зашумел радостно один из них. Это был Вовка Краснов, безобидный деревенский выпивоха, но трудяга, каких ещё поискать. У него не было передних зубов, что снизу, что сверху, отчего, когда он говорил и улыбался, то выглядел не совсем эстетично. Короче, без смеха на него не посмотришь. Но этом может и была его фишка. Он был в чёрных брюках закатанных до колен и серой рубашке без пуговиц, но перевязанной на пупке. Некогда модные туфли, теперь завёрнуты носами к верху, были обрезаны в области пяток и выполняли роль шлёпок.

–О,– будто удивился я, а сам думаю, "блин, не успех укрыться!"

–Эге-ге-гей,– опять шумит Вовка и откашлялся.

–Ты что так шумишь, Вован,– ответил тихо ему я, а сам оглянулся к дому, чтобы не услышала жена.– Привет!

"Вот оно, возвращение жизни!"– подумал я.

–Что за праздник у вас пацаны,– уже обращаясь как бы ко всем, но смотрю на Вовку.

Вовка подошёл ближе и протянул свою потную и немного грязную руку для рукопожатия.

–А у меня что ни день, то праздник, что ни ночь, то… -непереставая улыбаться говорил Вован, но запнулся. Он стал вытряхивать мусор попавший в обувь, а потом забыл о чём был разговор. Лишь когда он говорил, изо рта иногда летели капли слюней и приходилось держать дистанцию для безопасного общения. Так что продолжения, я особо не желал.

За ним подошли двое его товарищей. Но подошли, как-то неверным было выразиться; притащились, приползли, приволоклись. То были Гришка Сивокозов, парень лет двадцати пяти, вечный его спутник наверно ещё со школы, так думал я, и собутыльник Вовкин. Его грязный спортивный костюм был разорван на одной штанине вдоль лампасы и через открытый участок ноги была виден прилипший кусок глины. Под потёртой и дырявой в подмышках спортивной курткой не было майки, зато как у Вовки перевязана на пупе. Гришка был босиком и хромал демонстративно что-то показывая.

Третьего с ними я не знал. Похоже он был неместный. Но он также дополз до меня, чтобы протянуть руку и поздороваться. Он вообще был в одних шортах и в кедах без шнурков. Под языками кед было полно набито землёй, но ему это похоже не мешало. Голый торс, загорелый под солнцем до покраснения. Да и лицо тоже.

Вид у троицы был изрядно потрёпан и замученный – на первый взгляд, на воторой – не совсем далёкий, можно предположить что угодно. На самом же деле, первое – это перебор горячительного – ну, а только потом всё остальное. Открытые участки тела покрытые грязной пылью в перемежку с потом словно шахтёры, или работники полей, или, что там может быть ещё из нечистого труда, не важно. Измотанные, так называемым, тяжёлым трудом, только что закончили работу и возвращались домой. У каждого на висках от пота, была видна струйка скатившейся капли, а то и две, говорящая о том, что работа нынче удалась.

"Как сказать…"

"Удивительно!!!"

"Что? Как сказать? Или, что удивительно?"

"Да как хочешь? Думать не запрещено, делать… Прибыль не от полученного, а от начала зависящего…"

"Что так сложно?"

"Зато правильно…"

Да, ещё от выпитой огненной воды, парней так кидало из стороны в сторону, что были они похожи на неваляшек из магазина игрушек, или надувных мультгероев, которых часто выставляют перед недавно открывшимся новым магазином или аптекой. Надувная реальность уже принимается как за настоящую, придумывается философия и эстетика поведения между, которые ещё каких-то десять лет назад не существовало, ними.

Особенно пьяным был третий товарищ, которого я не знал. Он вообще не понятно какой-такой силой держался в вертикальном положении, а когда ему удалось ухватится за штакетник моего забора, то он с облегчением вздохнул, так как силы его потихоньку убывали и висели на волоске.

Я представил, что если бы к его спине вдоль позвоночника привязать шест. Интересно, насколько бы процент его стойкости, в таком шатком положении, вырос. Но воображение рисует его великое падение и шест становится ни чем иным, как орудием уб… Да так смешно!

–Где так натрудились, парни? Ещё в такой зной, – всё так же негромко, но с долей юмора спросил я, хотя поговорить нисколько не тянуло.

Вован и Гришка последовали примеру своего третьего товарища и тоже навалились на мой хлипкий заборчик так, что Вован загородил от меня своего самого пьяного друга, которого я незнал. Я же придерживал гнилой штакетник со своей стороны, дабы быть опорой и чтобы не предвиденное, не стало обьектом всеобщего шума. Не желая быть в тени, тот, которого я незнал, вышел вперёд и решил присесть на корточки прямо перед нами. Но не удержался. Он сначала подался вперёд; крен скрыто показал слабые узлы перевязки, но… сопротивление удалось, так как он со всего маху повалился на спину, закинув высоко вверх ноги. От внезапно наступившей беспомощности он напрёгся так, что вырвался пердёшь, да не единожды.

"Грубо… И грязно…"

"Не грубо! Такова…"

"Вот не надо! Не надо! Достаточно! Начни ещё, что мол жизнь такова, или что-нибудь в этом роде!"

"Мы и не думали… Ты что, забыл?"

У него захрустели пальцы сжатые в кулаки до побеления косточек. А глаза вытаращенные, но не видящие ничего, словно прилипли к одной ему известной точке. И только ждут! Ждут остановки.

От такого переворота его товарищи закатились пьяным смехом над ним. Разинутые беззубые рты, а те что есть, сияют чернотой… Чёрные рты и слюнявое нёбо, и меж обломанные клыки белым тянется наружу, через углы рта.

Вот так выглядит физическая глубина самого дна, яма, а если вдуматься, то и канализация вполне подойдёт.

"Бе-е-е-е-е, какая мерзость!"

"Ничего. Реалия жизни. Нормально! Ты чего хотел?"

"Ничего? Нормально? Ну знаешь…"

–Всё, Васю уже и ноги не держат. Решил прислониться спиной. Не получилось,– не переставая ржать тем же самым ртом, прошепелявил Вован. Казалось, что он выдавливает из себя пасту из зубного тюбика, прерываясь на вдох и душащий его смех.

Гришка ржал беззвучно, забывая иногда сделать вдох и поэтому когда кончался кислород, начинал также беззвучно кашлять и сипло вдыхать. А потом всё по-новой.

Я слабо улыбнулся, но больше в себя, желая оставаться вне их веселья. Ощущалась такая непреодолимая разница между ими и мной… И ещё неизвестно, на какой стороне лучше. Признание своего недопревосходства перед ними, я считал важным, если не более необходимым качеством, которое я силой собственной воли, сумел развить. Но вот черта не видна. И не успеешь глазом моргнуть, как "БАЦ!" и там…

–Да, что-то я устал немного,– проговорил заторможенно упавший Вася. Он смеялся сам над собой, поддерживая так коллективный смех товарищей, всё больше теряясь и проваливаясь глубже в безсознание.

Не сдержался и я, чтобы не засмеяться заодно и с ними, расшевелив одубевшую от напряжения грудную клетку; разряженные на секунду нервные клетки покрылись капельками испарины и стекая, щекотали взбухшие струны на шее, животе и щиколотке.

Смех продолжался ещё некоторое время. Смешинка прыгала то на одного, то на другого, то дальше по кругу. Невидимая нить, самым необычным образом связывала нашу компанию и я видел так красный и зелёный цвета. О таком я не рассказываю никому, потому что другим такое недоступно. Не то, ещё и посчитают больным. Ещё где-то путается жёлтый – его я не могу уловить глазом, так как он ведёт себя словно непоседливый ребёнок. Попытки обуздать неуравновешенный колор, не привели ни к чему плохому. Только отсутствие синего могло добавить тепла, но оно точно где-то присутствует, и… после чего я снова спросил у ребят.

–Так где ж так наработались, парни?– может мне и плевать на то, где, а главное как и за что они наработались. Нет! Просто спросил.

–У-у-у, брат,– протянул грустно Вова всё ещё смеющимся, широко открытым ртом; он вытер потной рукой прослезившиеся от смеха глаза, размазав их по лицу и добавил,– дед Иван умер. Всё, ушёл! Ему копали могилу.

Слово "умер", при любом его упоминании у меня вызывает скорбь – скорбь даже по неодушевлённому предмету, окончившее своё существование.

–Глубоко копали,– подал голос Гришка Сивокозов в подтверждение слов Вовки. Он сначала поднял руку вверх, показывая глубину могилы. Видя, что это никого не впечатлило, небрежно провёл себе по голове и по лицу, и от заторможенности, от которой ему тоже было сложно говорить, слова вываливались словно как уже переработанные, пережёванные,– все силы там оставили. Вот, только немощи свои домой несём,– указывая на своё тело обеими руками говорил он. Так ему казалось, что он говорит серьёзно, но чернота лица, которая в двадцать покрывает опытного алкоголика вряд ли может говорить что-нибудь серьёзное, если конечно это лицо не лауреат какой-нибудь престижной премии и оно бухает от творческого кризиса.

–Да ты что!– удивился я. С моего лица сразу исчезла улыбка и я тут же стал вспоминать покойного.

Дед Иван был самым пожилым жителем нашей станицы. По одним данным ему было где-то около ста лет, по другим источникам он уже пересёк вековой рубеж. Всю свою жизнь дед Иван, а если быть точнее, то Иван Демьянович Степанов, прослужил лесником в местном лесхозе. Может он и прожил столько много лет, потому что у него работа была такая, экологически чистая – всегда на свежем воздухе и почти всегда пешком.

Не помню откуда, но мне был известен такой случай из его жизни: как-то делал он обход вверенной ему территории и застукал на месте преступления "чёрных" рубщиков. Дуб валили на стройматериал. В те годы Дед Иван обладал богатырской силой, несмотря на свой невзрачный вид и нераздумывая, один пошёл на преступников. Подробности стычки мне не известны, но дело кончилось тем, что лесник привёз всю бригаду в отделение милиции, связанных по-рукам и ногам. Но порубленный дуб оказался никому не нужен – ни лесхозу, ни другим лесным хозяйствам. Бросать лес дед Иван не хотел и поэтому запряг своего тяжеловоза в телегу и доставил дубок к себе домой. Обтесал его, обстругал и сложил аккуратно на чердак сохнуть. По прошествии около десятка лет, когда дед вышел на пенсию, чтобы лес даром не пропал, изготовил он себе из него… гроб. Как всем говорил для себя, и убрал опять на чердак ждать своего часа. Остаток он раздал, а часть пошли на домашнюю мебель.

Многие тогда говорили, что дед умом тронулся, и приготовленный им гроб только ускорит его же кончину. Однако старик жил, а те кто на него наговаривал, давно уж покоится.

И пролежал гроб, ни много ни мало, больше сорока лет.

Сколько я помню его, а жил дед Иван всегда один. Ухаживали за ним поочереди его бабки соседки, которые и по годам, годились ему в дочери, а то и во внучки. Помогали ему чем могли, ну и всё такое. Одна даже к нему в жёны набивалась, но дед жил отшельником. От этих же бабок было известно, что у него уже и внуки все померли, а правнуки к нему никогда не приезжали и знаться с ним, не знались.

От такого известия моя печаль окрасилась в серое, с пёстрым в катушку коричневым. Старик был для нашей станицы своего рода достопримечательностью. И хоть я не коренной житель, за то время, что я тут живу, прикипел к деду как к родному. Он почти всегда сидел на скамейке у своего двора, провожая каждого прохожего своим грустным взглядом, но приветливо улыбающимся. Зелёная фуражка лесника всегда была на нём как приросший член тела.

Интересно мне было бы взглянуть на нынешнюю жизнь его глазами; пережив несколько эпох, в том числе войну, голод, Советскую власть и перестройку – как он воспринимает сегодняшний мир, как многослойность отложенных в нём времён, влияет на мировозрение, с высоты таких лет. И глядя на несколько десятилетий назад, что он думал о людях, окружающих его теперь; каким народ был, к примеру, перед войной и в послевоенное время, в добавок в сравнении с нынешним. Я уверен, что человек с таким долголетним опытом жизни, с лёгкостью смог бы предсказать то, к чему приведёт страну нынешняя обстановка – если ни в конкретных цифрах, то хотя бы в обычных предположениях.

"… если к тому времени, он не сошёл с ума…"

"Что тебя так и тянет на чернуху?!"

"Ничего меня не тянет. Правда жизни, да и годы… Не двадцать же лет…"

"Не тридцать и не сорок! Не улавливаю мысли…"

"Да пошёл ты…"

А может ему вовсе не было никакого интереса до творившегося в мире; жил в своём уголке, в высоко огороженном пространстве. Выглядывал из-за него, когда ему что-нибудь было нужно. Может человек так и не познал того, над чем многие бьются и разбиваются. И такое же множество ищут ответа на простые, но в то же время сложные вопросы.

И начинаешь задумываться: "А нужно ли всё это?"

"Можно ведь просто жить…"

"Можно… Тогда зачем?!"

"Это о чём? Непонятно!"

"Вот и я о том же…"

–Так вот,– продолжал Вовка, совсем уже став серьёзным,– уже завтра надо деда похоронить, отнести гроб на кладбище, закапать, поставить крест. Но чует моё больное сердце, что нам не справиться,– при этом он руки приложил к левой стороне груди и прикрыл глаза.

"На что он рассчитывает,"– подумал я, представив себя с лопатой в руках.

Сказанное Вовкой, принял на себя и Гришка; рука его дрогнула, но только правая.

Сидящий на земле Вася предавался забвению; моргал постоянно глазами стараясь их усердно рассширить и упрямо боролся с одолевающим его пьяным сном. Он что-то бурчал себе под нос, пытаясь не поддержать разговор, а скорее ругаться. Ругался. Наблюдая за ним боковым зрением, я видел жизнь; как легко и просто, кто-то из двуногих особей, нарочно сокращает свою жизнь. Если не сказать – уничтожает.

Его уже никто не слушал и никто не замечал.

За разговором про деда Ивана, я и не заметил как с луга погнали домашний скот. Медленно поднимающийся клубок пыли двигался в сторону станицы, издавая протяжный мычащий гул, топот копыт и звон редких колокольчиков. Вонь немытых коровьих шкур и навозом, тянулась следом за клубком. Собравшийся станичный люд встречал своих скотинок и погонял ласковыми приговорами; Бурёнки, Рябушки, Ромашки, Василиски… Где-то в гущине, неподалёку, раздались хлёсткие щелчки кнута. Это местный пастух Степан, гнавший скот с пастбища; гордо восседая верхом на коне, Степан важно погонял коров и бычков, не оставляя без внимания ни одну скотинку. Он был коренным станичником, хорошим пастухом и добродушным парнем. Был лишь у него один маленький недостаток, изьян и, как бы мягче это сказать,– с головой иногда он бывает недружен. Из-за этого недуга и в школе не доучился, и в армии не служил, да и мужики с ним дружбу водить побаивались.

Но не по своей воли у него такое. Стоило Стёпу только немного обидеть, как становился он неуправляемым дебоширом. А если к тому ещё добавить то, что Степан был равен силе Геракла, то последствия его дебошей можно было себе только представить.

К примеру можно привести то, что он голой рукой мог закрутить гайку на колесе трактора "Кировец" так, что потом мужики гаечным ключом не могли открутить её. А из советского пятака сворачивал "розочки" и "трубочки", на удивление любому желающему.

Слышал я также, что однажды его матушка очень упрашивала одного фермера пристроить его к себе на работу. Пожалел старушку тот фермер, ну и взял Стёпу на свою голову, учеником механика. Степан не лентяй, но чрезмерная тяга угодить, не важно кому, напрочь портила картину трудолюбивого и ответственного человека. Тот от усердия только гнул и ломал железяки словно пластилиновые или картонные. Степан, не зная меры своим силам, вывел из строя пару единиц техники, тем самым затянув сроки уборки зерновых. Единственное, что ему подошло, так это стать пастухом. С чем Степа и справляется не один уже год.

Был грех, и я с ним как-то повздорил. Не помню даже о чём, да это и неважно. Я тогда ещё незнал, что Степан местный богатырь и бывает неадекватным. После нескольких обидных, обоюдных слов, я вспылил, схватил его за грудки и пытался потрясти, чтобы внушить страх перед собой. Степан покраснел, расширил свои бешеные зрачки и выгнул спину как гусак; уже тогда я понял кто передо мной, но отступать было поздно – он, в порыве гнева, вцепился мне в руки, отнял от себя и стал медленно выкручивать, что я уж думал всё, выкрутит и оторвёт. При этом кривил рот как в нервном экстазе и моя задница почуяла серьёзную опасность. Но на моё счастье рядом оказалась его мать; сухенькая и добрая старушка. Степан её слушался безукоризненно, как верный слуга самого строгого хозяина. Ей удалось успокоить сына и увести от моей бедовой головы надвигающееся растерзание. С тех пор я с ним незнаюсь и даже не здороваюсь, и при встрече отворачиваюсь, делая вид, что не замечаю его. Хотя он, в отличие от меня, при встрече всегда приветливо кивает и даже несколько раз тянул руку для рукопожатия, но я оставался непоколебим в своей гордости.

Завидев нас, пастух потихоньку подьехал на коне к нам.

Сразу заваняло человеческим потом, конским навозом, да и коровьим тоже. Конь ещё так противно фыркал и клацкал "конфетой" натянутой рукой всадника и словно ждёшь от него какой-нибудь непонятки. Если не хуже…

–Здорово ребяты,– приветливо басом поздоровался с нами Степан. Он напряжённо улыбнулся, сдерживая с силой своё животное. Все ответили ему кроме меня. Гордость моя была сильней меня самого. Видно, что он ждал моего приветствия, но я был невозмутим и старался глазами с ним не встречаться. Степан же продолжал говорить,– отдыхаете в тенёчке? Жарко нынче было,– и снова слегка улыбается, и снова конь не стоит на месте, кружа его по оси, размахивая длиным хвостом, усаженного репейником.

Волной, создаваемая неугомонным животным, сильнее потянуло лошадиным потом, что я скривил лицо. Неухоженный хвост отбивался от назойливых насекомых, а кувалдовая морда тоже амплитудно вертя перед нами, кидалась пеной; брезгливым сжиманем ноздрей я скромно выражал отвращение – я любил этих благородных животных и был одним с ними целым, и по жизни, и по глубоким корням. Но сейчас, восседающий двуногий обьект встал плотной стеной между мной и моей страстью.

–Да, умаялись сегодня,– заговорил с ним Вовка осторожно.– Вот, без рук без ног почти,– Вова трёс руками изображая бессилие, то, которое минуту назад изображал мне,– как завтра будем, ума не приложу.

Степан глядел на него со множеством вопросительных знаков в глазах. Длинные, но корявые пальцы рук, удерживали узду, а закатанные рукава рубашки, показывали загорелые мышцы предплечья; словно тугие тросы, тянулись от кисти до локтя ровно уложенные ткани мышц, поигрывающие даже при незаметных движениях рук, подчёркивающие блескучим потом.

Вовка осторожничал при разговоре, как бы подбирая правильные слова напрягался внешне, что было заметно. Может у них со Степаном тоже, как и у меня было неприятное проишествие; он стоял к нему боком и говорил, не поднимая на него глаз. Только так, бросал их вскользь.

У Степана на лице выразилось неподдельное сочувствие к нему. Вряд ли он мог делать иначе; он как бы ловил слова, а с ними и смысл. Я бросал на него косые взгляды и Степан как бы был отключён от всего – лишь по-детски и внимательно следил, что говорит Вовка.

–О Стёпка,– заговорил опомнившись, Гришка, когда Вован иссяк,– ну ты слышал про деда Ивана?

–Как не слыхал, слыхал,– протянул с грустью Стёпа переминая бугристыми пальцами гладкую уже ручку кнута. Он громко и печально вдохнул, видимо представляя упомянутого старика. При вдохе грудь приподнялась и несколько капель пота скатились по ней, чтобы укрыться за самой нижней застёгнутой пуговицы рубахи.

–Помощник нам нужен,– как приговор прозвучало.– Завтра нужно схоронить деда. Пойдёшь?– предложил Гришка, сделав просительный акцент на последнем слове и замер.

Степан задумчиво наморщил лоб и почесал его кнутом.

–Так мне ж скотину пасти. Не-е, я не могу,– растягивая каждое слово, отвечал с грустью пастух.

Степан снова громко вдохнул и это показалось ещё печальней, чем в первый раз и поправился в седле.

–Ну как так-то,– не отставал от него Гришка,– в последний путь человека проводить. Кроме нас-то у него никого же нет. Как же так,– Гришка хотел было уже расплакаться, ну мне так показалось; показать разочарование по-другому ему было не под силу и дело тут было совсем не в этом. Просто он хорошо понимал, что завтра ему будет не до похорон и вообще не до чего. Такое было всегда, или почти всегда. Особенно в последнее время, когда доза превышала настоящий объём вмещаемого.

–Ребяты, да я только рад бы вам помочь! Но у мене же скотина, кто ж её пасти будет,– Степан волновался и косо смотря в его сторону я видел как он чуть кнут пополам не переломил.

–Ну брат, ты…– Гришка образно развёл руки, вдохнул и замер, и посмотрев на меня как на союзника продолжил,– Яшка, ну скажи ты ему, что ли…

–… что сказать,– не уверенно и пару раз откашлявшись в подставленный кулак, заикаясь ответил я.

Степан глядел в никуда; воздушный вихрь пустоты, образованный из нас в многоугольный и неравнобедренный прямоугольник, обрывался только на уже спящем Васе… И непонятно как, но держался. Оттуда-то же он и вышел. Вихрь… Пустоты…

–Блин коровий, ну я тогда незнаю,– Гришка хлопнул себя по бокам бёдер и будто бы оглох; он повернул голову так неестественно, что другому это может показаться не совсем естественным. А оборот прямой речи, как-будто с совершенно не говорящим жителем Вселенной, подвёл настолько чёрную черту под ним или мною, что тот многогранный прямоугольник, который я видел в начале, сейчас разваливался как сгнившая древесина, труха…

Хотя ему хватило не то сил, не то просто сам, но сначала он смотрел на всех стоявших около него, а потом поднял голову и на Стёпу. Бежевой пеленой, так красиво вибрированной ветром его Л..... и билось о возможную стену, как о преграду мелочей, но таких великих и неприступных, что… Но такое было только между ними обоими.

–Ребят, я не могу…– Степан незнал чем ещё оправдаться, и что ещё сказать. Но резко изменился в лице,– я же, ребяты за вас как за родных, я же…, но кто ж скотину пасти пойдёт…-он оборвал свою речь, которая и так ему с трудом давалась из-за волнения.

А Гришка на голос дёрнул шеей, и как-будто нашёл объект внимания, а за ней дёрнулась и голова. Мне на секунду представилось, что он не от мира сего,– заблудший странник, попавший в не свою компанию и… застрял. Такое повторить, не каждому дано.

–Что ты к нему пристал?– набросился на Гришку Вован,– кроме него никто коров и не пасёт.– Потом он уже Степану сказал,– не обращай на него внимания Стёп, сами мы, как-нибудь… Сами!

Однозначно, Вовка хотел отделаться от пастуха, но так, осторожно.

–Да ладно, я так,– уже безразлично ответил Гришка,– просто завтра…

"Не понимал."

–Да заткнись ты,– рявкнул на того Вовка,– лист кленовый, банный и прилипчивый…

"Пытается шутить."

– Ну я поеду, ребят,– с грустью сказал пастух, развернул коня и пошёл прочь.

Мы трое смотрели молча вслед пастуху, так же, как и он некоторое время назад, смотрел на нас немного грустными, но выжидающими глазами. Только, что мы выжидали – разница, в несколько сот миллионов и берег от берега не то, что не виден, но и не досягаем.

Мы стояли как вкопанные, задумавшись каждый о своём, наблюдая удаляющуюся фигуру всадника и исчезающую в облаке пыли. Один Вася дрыхнул беспробудным сном, лёжа на остывающей земле, после бессмысленных попыток борьбы с дремотой. В этот момент Вася, существо отсутствующее само от себя, сейчас самое счастливое на земле животное – жаль, что счастье закончится утром и часть животного на неопределённое время растворится, и он так и неуразумеет этой истины. А ведь для счастья его, ему нужно было так мало – ноль пять и в сорок градусов, одно к двум с половиной.

Вывел нас из задумчивости женский крик, а точнее истерические ругательства, писклявая брань. Наклонишись вперёд через ограду, я увидел, как быстрым шагом в нашу сторону шла мать Вовки.

Образ пастуха унесло порывом несущегося вихря, и я мгновенно забыл его. В выцветшем в цветочек платье чуть ниже колен, из-под которого торчали тоненькие ножки, покрытые синим варикозом, но такие быстрые. Она махала в нашу сторону кулаком и выкрикивала несусветную брань на всю улицу.

Словно бес в неё вселился. Находившийся рядом и поблизости народ, раскрыв рты смотрели на скандальную женщину, а той хоть бы что; не стесняясь выражений, поливала благим матом пьяную компанию.

Уже совершенно на машинальном инстинкте, я вообразил суховей летящей по нашей улице, погоняемый сухим ветерком, мимо нас…

– Вот они, алкаши проклятые, выродки этакие. Не было и дня, чтоб ненажрались, скоты такие…

Вовка сначала аж вздрогнул от неожиданности; он было дёрнулся искать укрытия или бежать, но… Её-то он никак нерассчитывал тут встретить, да ещё в таком взбешённом виде. Вернее, он бы всё-равно её повстречал, живут-то они в одном доме. Просто сейчас прямо не тот момент, вот поэтому так и неожиданно. Видно ей кто-то донёс на него, кто-то по пути шёл или ехал на велосипеде и донёс, что мол, сынок твой, опять пьяный по селу шляется. Да не один, с дружками.

Подойдя к сыну, мать сразу отвесила ему неслабую оплеуху, при этом не переставая дико ругаться. Откуда столько энергии!

–Ма, ты что завелась, в самом деле,– старался унять её Вовка, но получалась неудачная отмашка,– ты что шумишь на всю станицу? Блин!

Вовка взялся за место оплеухи и несколько раз потёр её. На самом деле он подставил локоть под возможную очередную оплеуху и смотрит из-под него одним глазом.

–Я тебе дам, что шумишь! Я тебе дам, что завелась,– никак не унималась мамашка Вована, да ещё пуще стала браниться. У ней выступили жилы на шее и на висках, а глаза вылупленными белками искали удобного случая вырваться на свободу,– а ну быстро домой, скотина такая.– Затем она повернулась к Гришке и начала его ругать не меняя тембра звука и интонации,– спелись два друга алкаша и бездельника. Я тебе сколько раз говорила, чтоб ты к Вовке больше не приходил, а! Какого кляпа припёрся? Что тебе нужно от него?!– И вновь переключается на сына; она хватает его за шиворот и пытается потащить его в сторону дома, приговаривая,– когда вы её нажрётесь, собаки проклятущие.

У женщины сбился платок на бок и наружу выбилась седая чёлка; она нервно, дрожащими пальцами стала её поправлять и прятать.

–Да угомонись ты, мать!– невыдержал Вован снова вскрикнув на женщину.– На всю улицу орёшь… Гляди вон, люди смотрят,– мать неожиданно замолчала и образовалась тишина. Немного успокоившись, Вовка добавил ссилой утверждённым голосом,– сейчас Васька поднимем и пойдём.

–Какого Васька, кого поднимете. Скоты такие! Как вы меня задолбали,– и по-новой начала несильно, но часто хлыстать сына то по щекам, то по спине, и прибавлять в высоком голосе,– собаки треклятущие…– и так далее.

Женщина не замечала спящего человека и чуть не наступила на него.

–Что так бранишься, Никитична,– позвал её голос с противоположного края улицы.

Женщина ехавшая на велосипеде специально остановилась, чтобы сказать это.

–А, Фрося,– Вовкина мать прищурила глаза и разглядев говорившую, отвечала ей,– да вот, видишь. Сил моих нет. Скоты! Доконали сволочи.

Женщина с велосипедом хотела приблизиться, но передумала.

–Ты чаво, корову встречаешь?– Спрашивала дальше Вовкина мать.

–А то чего ж. Свою-то загнала?

–Да вот только что. Зараза. Гулят наверно. Капризна сволоч рогатая.

–Да ты что. Так рано. А что, нехай.

–Не говори. Раньше отелится. Да я отмучаюсь.

Молчание, как передых и время для переключения.

–Ну не хворай, Никитична,– сказала женщина с велосипедом и недождавшись ответа, уехала.

Вовка не обращал никакого внимания на разговаривающих женщин, только не спеша подошёл к спящему Васе и стал его поднимать. Не справляясь один, он крикнул на Гришку:

–Ну что встал, будешь помогать или как.

Гришка был ещё под гипнозом скандальной женщины; он испуганными глазами поглядел на мать Вовки, и малость испуганно и робко, подошёл к другу на помощь. А женщина, вновь обратилась к ним, и видя, что её шлепки не оказывают никакого вреда сыну, отвесила пару оплеух Гришке, возобновив брань. Только брань казалась теперь уже чем-то привычным и в меру обыденным.

Я же, чтобы не попасть под горячую руку разьярённой женщине, сразу, как только она подошла, отошёл в глубь своего двора и встал за ствол яблони в тень, наблюдая за происходящим уже со стороны. Гришка с Вованом кое-как подняли бурчащего в пьяном бреду товарища и, погоняемые бранной женщиной, вихлявой походкой побрели прочь. Вася не желал выходить из счастья, держался за свет, видимый только ему.

Оставшись один, я тяжело вздохнул; с неподдельной хрипотцой на вдохе и облегчение, с позывом на лирическое вдохновение, на что-нибудь не громкое, но обязательно мелодичное. В голове вертелись гладко сложенные строки стихов, из далёкой книги детства и только рифмованные окончания увязывались в понятное и похожее на слова. Что-то произошедшая перед моим двором сцена, ввела меня в неопределённую тоску и в чисто человеческое смятение. То ли печальная весть об умершем старике, которого многие уважали за то, что он просто жил. То ли компания друзей-собутыльников без светлого будущего, если оно вообще было в их иногда трезвом сознании. Может что-то третье, не проявляющее себя в яви, но так или иначе, какие-то три этих факта меня сильно заставили опечалиться и я еле-еле сглотнул вставший в горле ком выдуманного спазма. Ещё меня изредка посещало тревожное недопонятие своего бытия; не так, чтобы я был в крайнем смятении от него, но порой возникал вопрос, который у меня же самого выпрашивал скорейший ответ.

"А что если…"

"А что если?"

"… ничего. У меня бывает так… когда часто остаюсь один… Наплывает! Наплывает…"

"Но ты же не один? Ты же не один…"

"Да я не в том смысле! Понимаешь, чувствую давление, подпирание лет… Откуда, понять не могу…"

"???"

"Вот и я о том же. И не важно где оно давит. Важно, что оно есть. Или он…"

"А-а-а, теперь начинаю понимать.."

"Рано! Надо ощутить. Но если…"

"Стоп! Не надо…"

Машинально потянулся за сигаретой; почему острая необходимость подумать, должна обязательно сопровождаться "с покурить?" Я резко себя остановил; можно же просто не думать? Решил, что можно и лучше ещё раз прогуляться по двору и погонять плохое настроение меж широко расставленные стопы.

Проходя мимо окон дома, я остановился возле одного из них. Окно было распахнуто настежь, в доме уже горел свет, а в комнате увидел свою жену Любу. На руках она убаюкивает нашего грудничка мальчика Яна. Малышу уже было два месяца, и каждый день я наблюдал за тем, как он быстро развивается – прибавляя в росте и в весе. Сейчас он немного капризничал, теребя своими маленькими ручками мамкину грудь и пытался сунуть её себе в рот. Люба не обращала на это внимания и задумавшись продолжала его укачивать, напевая колыбельную и иногда поправляя спадающую на глаза чёлку. И как малыш не хотел, а сон его потихоньку одолел. Януш сладко заснул, а на причмоканных губках застыло липкое мамкино молочко.

Люба и не сразу меня заметила, а когда увидела, то чуточку смутилась; дуги тонких чёрных бровей выгнулись на максимальное число разглаженных морщин на лобной части лица. Затем одна опустилась, а пухлые губы собравшись в бабочку, нарисовали на её лице большое вопросительное и такое же восклицательное выражение. Не переставая качать ребёнка, она подошла ко мне. Тут я разглядел в её глазах тревогу и хотел было уже отойти, но Люба остановила меня, начав разговор.

–Не ходил бы ты сегодня никуда,– по-женски грубый голос жены, нагнетал меня не на шутку.– Чует моё сердце неладное!

И не много подождав, добавила как бы сама себе:

–Ох, чую неладное!

Откуда-то с улицы до нас донёсся голос Вовки, а потом и его матери. Потом снова его. Наверно пел Вася; голос просто был похож на Вовкин. Потом голоса всех сразу вместе; их заглушил лай сначала одной собаки, потом сразу нескольких. Переливы раскатистых звонков невидимой дымкой нависают над станицей и уже эхом отскакивают от её краёв. Хороший художник должен уметь изобразить услышанное на холст. Ну или на бумагу.

Малыш во сне стал кухтиться на Любиных руках и заплакал. Она развернулась и стала ходить покачивая всё ещё спящего ребёнка. Широкая спина жены, служила что ни на есть, мощным воплощением стены. Нет, ни той, за которую можно укрыться и переждать опасность, (хотя и это можно рассматривать как вариант). Прижаться к ней своей спиной, просто так, без причины. Не то же ли, что проявление ласки или заботы. Просто так.

Ян ворочился. Он время от времени всхлипывал и опять пристраивался к груди, сладко причмокивая. Я не отходил, беспокойно следя за родными. Когда малыш немного успокоился, Люба снова подошла ко мне. Я знал, что она хочет мне сказать и поэтому, борясь с собственным волнением, пытался выглядеть бодро и невозмутимо, и может даже весело.

–Любаш, всё будет хорошо,– опередив её, нежно заговорил я, а потом протянул руку через окно и взялся за её руку. Не слыша свой голос, я всё-таки чувствовал в нём дрожь и что никакой уверенности он не выражал. А ещё боясь дрожи в руках я отпустил её руку.

"Что она нашла во мне…"

"Не начинай!"

"И всё-таки…"

–Сердце моё болит за тебя, Яков,– она будто не слышала меня, твердя о своём.– Его не обманешь!

Люба была старше меня на три года, да и ростом выше порядочно. Ну, что греха таить, Любава и телосложением выглядела поздоровей моего; не знаю, что она нашла во мне.

"Хе-хе-хе…"

Ведь и серьёзные семейные проблемы большей частью решала она, порой не спрашивая моего мнения. Меня это обстоятельство мало смущало, скажу больше, я этим даже гордился. Для серьёзный решений я был пока не готов. А может и вообщее…

Вот и сейчас, жена игнорировала мои слова, высказывая свои мысли вслух и выстраивая свой план убеждений насчёт меня. Перечить ей я не собирался. Бесполезно! Да и уж слишком был переполнен своими внутренними эмоциями, которые мне с трудом удавалось подавлять в себе.

Я набивал невидимую ёмкость воздушной материей и чтобы закрыть крышку беспардонным образом, прямо ногой впихиваю его по углам, зато в другой стороне выпирает пузырь, чуть ли не вываливаясь наружу. И тогда принимаюсь за него. Но в той стороне, которую оставил, появляется новый… И так до бесконечности.

–Всё пройдёт гладко, верь мне,– как мог, успокаивал я жену.

Но слова как пыль, как песок во время песчаной бури; имеет вес, и в куче авторитета нагоняет такой ужас, так накручивает, что зажимает под ложечкой и в глазах цвет пропадает.

–Особенно гладко, как в прошлый раз. Да?– Резко обернувшись ко мне, выпалила Люба. Сверкнувшие искры опалили край моих чёрных волос, ресниц и три дня не брившейся щетины. Это она умеет. Этого ей не занимать…

Я и сам не заметил, как ухватился за левое плечо, которое совсем недавно зажило. И повернулся к Любе боком.

–Вот оно! Еле ноги тогда унёс,– продолжала жена укоризненно высказывать мне,– забыл? Я-то всё помню.

Она хотела ещё что-то добавить, но не стала. Как застрявшее в дереве острие топора – воткнул, и не можешь вынуть. Или вытащить – как угодно,– точно также и она. Только это исходило как заранее поставленное на место и при необходимости, она, или оно, употребляла это уже без спланированного заранее; вставляла туда куда нужно, и сколько раз нужно.

"Если не считаться с тем, что бездельем сыт не будешь…"

"Да, но… Впрочем…"

"И безделье, это если считать сугубо относительно тяжёлого труда, тоже можно засчитать за труд…"

"Непонятная логика! Надо разобраться…"

"Разобраться!!! Псы! Жрать охота, будешь делать!!!"

"Это ещё кто?"

"???"

"Дед Пихто и бабка с пистолетом…"

"Наверно догадываюсь…"

"Ну и?"

"Нас трое! У женщин по три…"

Каждое Любино слово болью отражалось в моём плече. Рана в общем-то зажила, но небольшие физические нагрузки давались мне не легко. Да и кривой шрам остался на память, алого цвета. Можно так сказать, производственная травма.

В ту злополучную ночь, видимо охранник, а может даже и сам хозяин, застал меня в расплох. Я было бросился бежать, но он ловко закинул на моё левое плечо лассо из цепи. Значительно позже, я понял, что оно предназначалось для моей шеи. Затянув петлю, он дёрнул её с такой силой, что у меня ноги взлетели выше головы и я плюхнулся на землю, полностью потеряв ориентацию в пространстве, и где я нахожусь. Но чувство самосохранения тогда меня не покидало не на секунду. Я не представлял, что могу как-то пострадать, или просто умереть; ограничения в свободе, узкие рамки, да и вообще какие-там-нибудь ограждения и заборы – это не для меня. Пространство! Разграничивания границ, настолько, насколько горизонты отделяют землю от неба, а может и дальше, до которых мне пока не удавалось добраться.

Я смог не только быстро подняться на ноги, но и таким же резким движением остановить новую атаку, а затем вырвать цепь из рук противника и атаковать ею же его. После чего повергнув уже соперника наземь. Прихватив с собой отобранный трофей, я успешно удалился домой.

Но уже приближаясь к станице, стал испытывать неприятное чувство боли в районе плеча.То было следствие того, что чем дальше я удалялся от места драки и начинал успокаиваться, тем больше болячка стала проявлять весь свой негатив и доставлять мне неприятные чувства. У порога дома, боль стала просто невыносима. Из-за вывихнутого плеча я даже с трудом мог передвигаться. Единственным моим желанием было рухнуть в постель и отключиться. Но как это сделать, если испытываешь неимоверную боль.

Если честно, вспоминать процесс моего лечения мне не очень хотелось. Люба заботилась обо мне как о малом ребёнке, не обращая внимания на то, что сама была уже на девятом месяце беременности.

Вот и сейчас, выслушивая жену, я, опустив виновато голову, потирал своё левое плечо и как бы заново переживал то проишествие.

–Тебе и сейчас, ведро воды поднять не легко,– говорила она ворчливо.– Яков, останься дома. Не ходи!

Мне страшно было поглядеть ей в глаза, иначе если погляжу, не смогу устоять, послушаюсь её и останусь дома. Но я решил идти.

–Вспомни Чипу Колю,– не унималась жена. Выразительность её слов словно грузовиком наезжали на меня,– братья Стоговы, к кому он забрался, так ему голову набили, что ходит теперь и воробьям дули показывает,– Люба отвернулась в сторону. Она говорила, а голос её отскакивал от низких потолков комнаты и направлялся точно в меня. Люба продолжала,– бедная тётка Анюта, мается теперь с ним, а он всё-равно блаженный,– и опять повернувшись ко мне, добавила,– ты разве этого хочешь, Яков?

Молчу. Делаю вид, что слушаю и не собираюсь спорить.

А получается ли? Получается!

–А Януш! Твой брат! Перспектива быть следующим…

Я ничего не слышал кроме неё; тембр звуковых волн, исходящих от Любавы, напрочь перекрывал ощущения живого пространства вокруг, словно в герметично закупоренной камере. Такое со мной было редко, но каждый раз запоминающе; так я испытывал гордость, и никак не за неё перед собой, а за себя перед нею. И пусть я остаюсь в тени – это пусть второсторонне, абсолютно никак на меня не влияет; в эту редкость, я наслаждаюсь некоторым застоем бытия, словно остановившееся время, даёт редкую возможность насладиться самым любимым, самым дорогим. И чтобы она не говорила, смысл уже размыт при первом появлении и плывёт как сигаретный дымок. Только на запах не попробуешь.

Ответ от меня она не услышала, поскольку я не глядел на неё. Да и отвечать не собирался. Для себя я всё решил и только ждал подходящего часа.

Я лишь дождался, как Любаша понесла малыша в кроватку и используя момент, удалился от окна в наступившую темноту. К тому же солнце уже скрылось за горизонтом и наступили сумерки. Я решил уйти, ничего не сказав жене. Перевязав шнурки на кедах и накинув на правое плечо верёвку, я отправился на ночной промысел.

Глава 2

Олег Фёдоров стоял на маленьком крылечке небольшой сторожки, плавно вдыхал полной грудью деревенский воздух с примесью навоза и сырости, и с наслаждением смотрел на алый закат уходящего солнца. Низкий крылечный навес тёмной чертой пересекал приятное глазу небо, придавливая к горизонту закат.

Очередное ночное дежурство. Целая ночь скуки и почти ничего неделания; да что почти – нарезание кругов по периметру территории, измерение дальности полёта плевков подсолнечной шелухи, высчитывание пустых звуков до безумия и… Ну, можно иногда позволить короткий промежуток времени прикорнуть в сторожке, но это только во вред, и организму, и психике.

Порою Олег задумывался о бесполезности своего занятия…

"Всего-то…"

"А то мало что ли?! Порой и дышать трудно?"

"С чего бы?"

"От не сбывшихся надежд…"

"Мечты! Наивность глупого ребёнка. Несмыслёнышь…"

"Ой-ой-ой! Аккуратно на поворотах…"

"Нисколько! Только правда. А правда, насколько тебе известно, горька…"

Хочет усмехнуться ртом, но горечь в горле. Ёжики…

"Почему сразу так непонятно? Почему так сложно…"

"Интрига! Глупость, сравнима с…"

"Нет! Не надо! Давай сначала…"

… словно безнадёжность тянущая в бездну, но самое главное, это отсутствие перспектив на такой работе, зон развития, карьерного роста и вообще выбранному в жизни пути. Неопределённость цели, или же её отсутствие – нежелание признаваться себе в этом, а отсюда и душевные мытарства. А с другой-то стороны он и делать больше ничего не умеет. Кроме как вести наблюдение за объектом и охранять чьё-нибудь имущество.

Впрочем, на выбор профессии повлияла служба в армии, которая прошла в элитном спецподразделении, средь чистого кавказского неба, воздуха и высоты красивых гор. Армия стала тем пределом, потолком, за которым обнаружилось ничто… Цель, при своём достижении оказалась размазана, но Олег плохого не замечал. Исключения были – он решил их поправить на ровном, уже на достигнутом,– ведь сладость удовлетворения ни с чем не сравнимо, и пережить по-новой одно и то же, как-то не хотелось.

Если исключить главное, то армия научила его обращаться с огнестрельным оружием, выдерживать многокилометровые марш-броски и тактике ведения боя. А рукопашный бой, которым как ему казалось, он владеет в совершенстве, призёр и победитель множества армейских соревнований и показательных выступлений. Олег поддерживает форму и по сей день, уделяя занятиям самое лучшее своё свободное время. А ещё потому, что в своей воинской части ему даже не было равных; мастерство оттачивалось до автоматизма и в прямом смысле слова пот и кровь сопровождали его каждый день, изо дня в день. Олег мог вести бой с двумя, а то и с тремя противниками одновременно – приёмы против вооружённых противников считал для себя любимым занятием, а стрельба из огнестрела вырабатывала терпение и сконцентрированность.

Таким перечислением он прикрывался, и прикрывал то, чем прикрывался.

"Что-то нет такого ощущения, что то, что задумал, достигло цели…"

"… или цели достигнувши, не ощущаешь…"

"А что ощущаешь, когда переступаешь через порог достигнутого?"

"Гм, хорошенький вопросик! Сам придумал?"

"Само придумалось…"

И вот, что теперь – он охранник частного крестьянско-фермерского хозяйства, с зарплатой обычного слесаря третьего разряда и никаких продвижений по службе, никаких привилегий и похвальных грамот, благодарственных писем и корпоративов?

Вроде да!

Ну да, Олег имеет нескольких людей в своём подчинении, выполняющие его хоть и не приказы, а чёткие указания по ведению охраны и соблюдения порядка. Имеет разрешение на ношение огнестрельного оружия, которого у него пока нет, и… всё?

Всё? Всё! Разве такой перечень не может иметь веса?

Только лишним будет, "которого у него пока нет". А так всё! Ничего лишнего… Оружия у него не будет.

За десять лет, что прошли после армии, Олег ничем не изменился. Только что отпустил усы и бороду. Хотя первые три года были какими-то… пустыми что ли. То, что идут года, Олег понял, когда они побежали – безоглядки и жестоко. А следы уничтожала природа; он же думал, что оставлял их сам, но их просто не было.

Олег знал! Знал, и не верил!

И тогда он стал работать, как бы ради чего-то, но на самом деле закрывал так внутреннюю пустоту и слепоту перед реальностью. И практически не отдыхал, а только работал, работал и работал (пахал, пахал и пахал. Можно ещё так: вкалывал, вкалывал и вкалывал. И не в вену, а в геморой). Та цель, на которую он якобы взобрался, виделась ему ровной плоскостью и бескрайне бесконечной. Словно будет это если ни вечно, но довольно-таки продолжительное время. Ошибка была не в том, что достижение цели состоялось, а в том, что он не признал того, что достижение не соответствовало его внутреннему удовлетворению. Да и внешне; по-началу это излучалось в глазах, на лице и в его повседневных делах. А потом не получалось. Не хотелось делать то, чего не хотелось.

Сила в чём? В правде!!!

Олег всё ещё себе не признавался, просто думал и перечислял, что нажил за эти годы: ни жены, ни детей, дом который достался ему в наследство от родителей и то, напополам с младшим братом.

Младший брат! Это совсем другая история и если бы ни эта тема, о нём можно было бы написать отдельный роман. А так…

… А так, младший брат был тем, от которого ждать "света" или "добро пожаловать", как от противоположного ждать такого же обратного. В общем многое сложно, если ни сказать всё. На сию минуту, брата, Олег мог охарактеризовать как человека ведущим праздный образ жизни, считающим, что его жизнь если и не удалась, то его это как-то мало волнует. Берёт то, что есть, не задумываясь откуда оно и с лёгкой, даже с пренебрежительной хваткой бросает то, что дано даром…

Выбрасывает!

Выбрасывает… чем вызывает крайнее недовольство старшего брата. Хорошо хоть то, что Олегу удалось устроить его к себе на работу. Он его уговорил. Легко! Но не так, как это обычно делают; просто тот уже находился под условкой и тут либо то, либо другое… То есть как такового, выбора не было и уговаривать пришлось чисто формально.

Также как и Олег, он стал охранником; камуфляж, берцы – повадки, хотя в армии не служил. Это больше всего раздражало Олега. А то, что таким вот способом, ну и пусть; теперь-то он был как бы под его присмотром, чтобы видел его хамское лицо – взял под шефство и вот, теперь он всегда при нём.

Так думал Олег. Но на самом деле:

"И как ему легко это далось? Ха-алява-а!"

"…похоже на зависть и… и на что-то ещё! Злость!"

"… да по хрену!"

Да по хрену, иначе бы шлялся по всяким притонам и гадюшникам, собирая букет винерологии, как и большая часть молодёжи из их деревни. И сгнил бы заживо…

Не далеко от него резко вспархнула птица взорвав тишину; Олегу показалось, что он вздрогнул, но это нервное; машинально напрёгся и на слух хлопающих и быстро удаляющихся крыльев повернул голову. Да, он и вправду вздрогнул, да так сильно, что немного свело икроножную мышцу левой ноги.

–Куропатка,– на выдохе полушёпотом проговорил он. Перед глазами предстала картинка охоты, после чего он добавил,– на рассвете я тебя подстрелю из…– Олег руками изобразил ружьё и с имитировал выстрел с неподдельной отдачей в плечо. Затем сдул струящийся дымок с воображаемого ствола ружья и убрал его за плечо.

"На рассвете,– подумал он ещё раз,– пережить только ночь и остаться нормальным, разумным, здравомыслящим…"

Маленькая цель, способ преодоления тяжести несущего профессионального бремени и просто, чтобы не отупеть. Он хватается за неё как за спасательный круг и пытается развить её дальше, но… воображение отключает картинку и становится темно. Олег встряхнул головой, будто скинул с себя вместе с водой и отрицательные эмоции, почесал свою густую бороду, брызнула горсть искр и хотел было уже достать из нагрудного кармана сигаретку. Но вспомнил о том, что уже как целых три месяца он борется с этой пагубной привычкой, пытаясь избавиться от неё и покончить с ней. Изобразив кислую гримасу на лице, он отдёрнул руку от кармана и зажмурился.

Уже как три месяца он пытается бросить курить, а сигареты всё-равно носит с собой. Нет-нет, да и сорвётся! Затянется во весь объём своих лёгких, голова приятно закружится, и как бы становится легче; отчего интересно, от никотинового кайфа? Но от того, что не смог удержаться, внезапно растроится, до по-синения сжав кулаки и нервно бросит бычок на землю, растопчит его тяжёлым ботинком и сплюнет.

Вот и сейчас, когда ему на каплю удалось преодолеть себя, взять вверх над тем двойником, существующем где-то глубоко внутри его самого, Олег испытывал неимоверную гордость за проявленную силу воли. Гордость, с некоторых пор становится для него пресной, хотя он сам этого не замечает. Но это пока!

Сняв кепку, он свободной рукой провёл по коротко стриженной голове, а затем и по лицу, издав при этом не слишком громкий звук.

–Э-э-эх!– Олег хочет слышать эхо, чтобы подъём звука шёл не то, чтобы изнутри, а ощущался физически, словно обнимает его, прижимает. Он этого хочет и поэтому ждёт. Ждёт, недожидаясь. Одев кепу обратно на голову, Олег при этом так широко улыбнулся выставив на показ свои белые и ровные зубы, как отпечаток на зеркале уходящему солнцу.

–Будем здравы!– прозвучало словно ахнул от восторга, словно высокие и широкие вороты, вдруг потеряв связь с креплением, плашмя падаю на землю… И снова улыбается.

С западной стороны неба постепенно появлялись звёздочки, словно умелая рука человека, лёгким движением заставляла зажигаться маленькие точки. Каждым мазком кисти, художник старается менять тот или иной оттенок, создавая из одного крупного, несколько мелких, чтобы звёздные точки не выглядели одинаково. В том и прелесть звёздного неба! Они разные, хоть и такие далёкие!

Небосклон затягивала сине-чёрная мгла, словно одеялом, а на место некогда красовавшегося солнышка, образовывалась тёмное алое пятно, катившееся за горизонт и вскоре исчезло.

Ночь наступает!

От недалеко проходившего русла реки ветерок донёс "кусочки" влажного воздуха в виде пара, отчего у Олега по телу пробежали приятные мурашки. Бр-р-р! У-ух-ух!

"Тишанка – река детства,– подумал он. -Сколько впечатлений!"

Мурашки переворачивались и наварачиваются одна на другую, заварачивают кожу; Олег чешет ногу под задницей и решительно, совершенно осознанно вздрагивает с бодрящим, но глухим звуком "А-а-а!"

Почему-то часто, когда находишься один, вспоминается детство и тянет к природе, к истокам, к вылазкам компанией друзей и с самого утра до позднего вечера одно и то же, как по-накатанному, по-новому. Речка основное летнее времяпровождения, отсюда и тоска, отсюда несёт тем, что ему кажется уже не доступным до свободы. И там внутри, рвётся куда-то ещё глубже, ещё дальше, непонятное самому Олегу. Ему хочется познать это, разобраться, взять под контроль, самому решать и делать направления. Но то, что-то не подчиняется, прячется как ребёнок, как маленькая, но зубастая зверушка. И только глазки блестят зелёным оттенком из тёмной норки.

А там за углом сияет яркий свет, и ему нужно выйти на него, но в душе настолько темно, что сделать шаг, решиться не так-то просто – можно просто попасть в яму, или споткнуться. И боль… не от разочарования, а от выдуманной опасности. Но Олег улыбается и ждёт. Ждёт!

Ему пришлось снова полной грудью вдохнуть прохладу в себя, послать всё к чёрту и предаться анархии жизни. Но только там, за пределом реальности, почему-то это кажется так легко?!

Привычка!

Он хотел было уже зайти в сторожку, но тут его окликнул дед Захар, или как другие его называют из уважения – Захар Прохорович.

–Олег, погодь немного. Осекнись!– Несмотря на свои семьдесят восемь лет, Захар Прохорович выглядел бойко, не подстать молодым и не забывал блеснуть раритетным словечком. Это его, можно сказать, первая фишка.

На этой ферме он начал работать ещё, когда строился коммунизм как и сама ферма. У самых истоков. Весь перечень рабочих специальностей, который касается животноводства и около него, были им тут же приобретёны. Даже ветеринар. Слух о колхозном айболите слышен был далеко за пределами района. Вот ещё одну осваевает – частный охранник, ну или как проще выразиться – сторож. Захар Прохорович хорошо знал своё дело, то, которому служил, почитая труд не как первоочередную добродетель, а как одно из жизнедеятельности всего человечества, а то и больше. Захар Прохорович никогда не прогуливал и не опаздывал – закалка всё того же социализма, даже больничный никогда не брал.

Может за это его всегда и держали здесь, и не отправляли на заслуженый отдых. А ещё он был дальним родственником хозяйки фермы, чем и объяснялось его долголетие на этом рабочем месте.

–Ну чего тебе, Прохорыч?– отозвался Олег, сходя с крыльца сторожки и сделав пару шагов навстречу деду.

Дед шустро ковылял, вихляя правой ногой и словно неровная клюка выскакивала из-под широких полов засаленного до затвердения плаща. Как хоккейная клюшка. Но впрочем это ему мало мешало – привычка; дед дымил вонючей (ядрёной) папиросой – его одно из повседневних и постоянных его занятий – распространяя ядовитый дым вокруг себя, прищуривая один глаз. Вторая фишка. Не считая того, что прищуренный глаз не видит.

Прохорыч уже издалека заговорил:

–Нынча Тоньку повстречал,– он уже подошёл.

–И что?

– Просила передать, что скоро будет. Хочет сделает какое-то там заявление. Понял чё?– Захар Прохорович говорил очень серьёзным тоном и старался придать важности каждому своему слову. Причиной этому он считал свой большой возраст и опыт.

Следом за ним двигалось облако от густого тления папиросы. Дед остановился, а облако ещё двигалось как по инерции. Оно захватило голову Олега и остановилось; Олег хотел увернуться, но этого было бы мало и поэтому просто не шевелился. Терпел.

Речь Захара Прохоровича была немного шепелявой, спотыкливой на звонких согласных и жжёванной на шипящих. Язык забавно гулял по дёснам и шлёпал по губам. Олег обращал на это внимание, (а на это нельзя не обратить), отчего вызывало у него лёгкую улыбку умиления. Над старостью, но ни капли насмешки. Старших он уважал.

Дед остановился в двух шагах, плюнул на догорающий фитиль папироски и бросил себе под керзач. Тот пустил прощальный дымок и дед коряво придавил его в землю.

Уже наступила ночь, но глаза как бы не замечали сумерек. Плавность перехода при желании почти не ощущалась. Привычка.

Дед посмотрел на Олега задумчиво.

–Ну понял,– Олег знал, что старик любит поговорить и просто так не уйдёт.

–Значить-то так,– дед облизал губы и полез в карман плаща; глубокое "ущелье" не поддавалось сразу и дед подключил вторую руку. С плеча спадает старое ружьишко и ударяет его по голове. Олег поддёрнув плечами усмехается, а Прохорыч с лицом победителя достаёт початую пачку папирос "Казбек".

–Слушай, Прохорыч, я конечно уважаю тебя,– обратился к нему Олег, улыбаясь и указывая на пачку папирос,– ну где ты берёшь эту отраву?

–Так-то нахожу,– деловито, видимо принимает за некий комплимент ответил дед и по-стариковски усмехается. Облизываясь, язык выныривает и тут же исчезает. Затем только он продолжает с особой, ему свойственной манерой.– Да Тонька откуда-то привозит мне. Знает места чертовка!

Последнее предложение дед так прошепелявил, что Олег не удержался и засмеялся.

–Ну что ты лыбишься, лбина,– не выдержал усмешки Захар Прохорович, но не обижался.– Сказал же, Тонька скоро будет, сделает важное заявление. Понял?

–Да понял я, Прохорыч, понял,– по-серьёзней ответил ему Олег проведя рукой по усам и бороде снимая веселье.– Я даже знаю, про что заявление будет. И о чём, тоже,– он отвернулся в сторону от деда и задумчиво поглядел в сторону исчезнувшего солнца. Прощальные обрывки пламени ещё вырывались от общего круга, но тут же гасли, не оставляя даже дыма увядания.

–Ишь ты. Знаеть он!– проворчал дед.

В юные лета Олега, дед Захар вовсю вёл не очень морально-нравственный образ жизни; по многочисленным слухам, пускавший по большей части и сам Прохорыч, он поиспортил чуть ли не всех имевшихся девок на деревне. Да и приезжих тоже. Но и тех ему мало было. И тогда пускалась его похоть по соседним деревням и сёлам. После тех похождений, дед Захар, а в молодости его кликали Заходер, часто возвращался битым, а иной раз его привозили домой, так как самому после побоев было добираться не в мочь. Бывало и того хуже, когда девицы награждали его венинфекциями и вместо того, чтобы остепениться и успокоиться, Захадера это задорило на новые приключения.

Олег частенько, при возможности шутил над ним на эту тему; безобидность их заключалась в том, что шутки забывались, даже самые, по мнению Олега, колкие и унизительные. Да и сам Прохорыч не прочь был пошутить над собой. Поражало Олега ещё то, что как такие девицы находились и велись на него, зная, что Захадер из себя представляет.

Олег не обманывал старика. Он действительно знал, о чём Антонина Сергеевна, хозяйка той фермы, на которой работали и дед Захар, и Олег, и его подчинённые, хочет сделать заявление. Вот уже в течение нескольких месяцев, а может даже и больше, на их ферму, и на фермы других предпринимателей, стали наведываться непрошенные гости; неопределённый, в определённом смысле субьект особи человека, так желающий поживиться за счёт чужого имущества. Эти самые особи, или лучше пусть их мы будем звать "гости". Так вот, эти самые "гости", просто самым наглым образом уводят с ферм скот, режут и сдают его на рынок перекупщикам, либо живым весом. Всё происходит в ночное время суток (наверно), тихо и аккуратно, и не заметно для охраны.

Как!?

Несколько раз скотина пропадала и в смену Олега, что приводило его в ярость и бешенство. Он готов был искромсать сам себя на мелкие кусочки и сам же себя сожрать, хоть это и невозможно в практическом плане. Это не просто напрягало; в такие моменты Олег вытягивал руку перед собой вперёд и она дрожала. Психологическое напряжение передавалось на, казалось бы, мощные телеса; несовладание с самим собой нарушено и как быть дальше…

Не нравилось это обстоятельство и хозяйке (а как иначе), что Олега ещё более огорчало и заставляло всякий раз бледнеть и становиться ни тем, за кого он себя выдаёт, при встрече с Антониной Сергеевной. А если ещё считать, что он очень серьёзно относится к работе, щепетильно выполняет порученное и если в его смену происходит какое-нибудь ЧП, то это больно ударяло по его авторитету и очень сильно влияло на самолюбие. Он мог ночей не спать, ни есть, ни пить -переживая такие обстоятельства. Спасали медитации когда-то и где-то им прочитанные, а по большей части выдуманные им же самим. Олег в них верил и считать их самообманом было бы не верным, если б они не помогали.

Олег удалялся от людских глаз и концентрировался на каком-нибудь неодушевлённым предмете, но обязательно связанным с живой природой; деревья, небо, река, муравьи. Сам себя он в некотором смысле сравнивал с самураем, но только в некотором. Две вещи ему недостовало до такого звания и одна из них никогда его не приблизит к этому. Никогда, ни при каких обстоятельствах, Олег ни сделает над собой "хара-кири"; как бы он не уподоблялся этим благородным воинам, он есть, остаётся и будет православным христианином и страх перед смертным грехом, несущим мрак и вечные муки, держат его в стальных руках спасения.

Ещё ему нужен был человек, чтобы служить; необходимость быть кому-то нужным, полезным, даже подойдёт роль незаметной тени, но пусть один только раз пригодиться его существование как воина, ему и этого будет достаточно, но… Но такого человека пока нет. Только на примете…

Доходили до него слухи, что аналогичные ситуации и на других фермах и охрана тоже была бессильна с угонщиками скота. И фермера словно сговорились не обращаться в милицию, имея острое желание самим и своими средствами разобраться с ворами; кто ставил капканы, кто протягивал электрический провод по периметру фермы и включал приличные вольты. Кто-то рыскал по мясным рынкам и тряс торгашей на предмет "откуда товар", кто… да много кто чего придумывал стараясь блеснуть изобретательностью и находчивостью, только жертвами капканов и электрических проводов были бездомные собаки, да мелкие грызуны навроде бобров и сусликов. Единственный раз попался какой-то бомж и то, которого насмерть убило током. А на рынках торгаши тоже себе на уме и к ним не так-то просто было подъехать.

В пылу кипеша кражи прекращались, но не надолго; только становилось известным об очередном "визите" и напряжение возвращалось, а с ним и новые изобретения. До участившегося воровства у Олега был только один напарник, его родной брат Коля, да дед Захар. Теперь же с некоторых пор, его численный состав охранников удвоили, а воровство так и не прекратилось. Олег придумывал план и детальный чертёж охраны территории. Каждый раз он был уверен, что это то, что нужно и убеждал в том других; но план проваливался, а чертёж рвался в клочья и приготавливался заново.

Каждый раз хозяйка была благосклонна к нему и не высказывала каких-либо резких претензий, но Прохорыч явно испортил хорошее настроение и чего теперь ждать от его родственницы, он незнал. Незнал, это сказано относительно – Олег ждал того дня, когда плотину прорвёт и хлынет грязь гнева и самое правдивое определения его места на этой чёртовой земле. И вроде после последнего посещения "гостя" прошло уже почти два месяца, но это обстоятельство никак не облегчало состояние Олега. Ведь та ночь болью отзывалось в его памяти и в других частях тела. Олег почти поймал вора; он увидел себя со стороны, и он себе понравился. Искуссно закинув лассо из цепи тому на руку (хотя и целился на голову), он дёрнул и опрокинул его наземь. "Всё,– думает,– попался!" Но парень оказался не простым хулиганом, а неплохо подготовленным… бандитом. Он не только сумел вырвался, но ещё парировал новую атаку Олега, в которую он шёл смело, чтобы сделать контрольный захват; давно, а может и впервые Олега не просто не боялись, а реально хотели навредить. Вор несколько раз огрел Олега отобранной у него же цепью, отчего он потерял сознание и позволил уйти вору с его же орудием. Об этом никто не узнал; Олег обиду затаил внутри себя и в душе надеялся, что "гость" снова появится и тогда…

–Что поскучнел, Олежка?– вывел из забытья его Прохорыч.

Олег вздрогнул от неожиданности, но самообладание не терял не на секунду. Образ "гостя" ещё полностью не растворился и поэтому он с твёрдым лицом подошёл к рубильнику и включил фонари. И обернулся.

В это самое время от деда исходил такой дикий туман, такое волнительное наваждение, что Олегу просто невозможно было находиться рядом. Словно попадаешь в какую-то мистику,– окунувшись с головой неглядя, и неподумав, что возврат оттуда, совсем в другом месте. Раздражение, началом которого послужила неожиданность, росло быстрее, чем Олег успевал справляться с волнением. Но и назвать это облаком тоже нельзя. И даже из самых лучших побуждений. При свете фонаря папиросный дым воплощался в зловещий, серого цвета дух, овевал собою деда и всё около него на растоянии вытянутой руки и даже немного больше. Как в только что начавшемся реально-мистическом фильме, в котором обязательно должно было быть продолжение.

"А может ему тут просто лучше, чем где бы то ни было…"

"Оно вынырнуло как бы из давно забытого мифа, канувшего не то чтобы во времени, а как бы перевернувшись во сне на другой бок, ощущаешь полное онемение той части тела, на которой только что спал; войдя в реку и сходу окунувшись там, персонаж вынырнул здесь и растворяться неспешил. А выдавал себя совершенно не за того, кто был на самом деле. При желании, можно было разглядеть на конечностях щупальцы и кривую рожицу какого-то совершенно непонятного зверя; оскалившись на незнакомую ему обстановку и людей возникшись около него…"

Олег срывает руками изображение как бумажную афишу, давно прошедшего фильма. И рвёт его, и рвёт…

"… и направление в котором они перемещались, было будто бы вырезано из того пространства, в котором Олег привык всё и всех видеть…"

Сознание отказывалось воспринимать это за действительность, за явь, за… Ещё чуть-чуть, ещё немного и он накинется на кого-нибудь, чтобы сдвинуть эту стену недоступности, пусть и жертвой этого станет кто-нибудь из своих.

"… через этот смок не было видно, ни земли, ни звёздного неба. Таял даже двор, корпуса, сторожка – как само место действия, не выходящая за рамки экрана. Падающий свет из-за его спины, ассоциировался с некоим появлением деда из ниоткуда; стоит немного представить, и дед как бы парит над…"

Олег морщится; сейчас ему бы подпрыгнуть на месте и сгрохотом стряхнуть всю эту нечисть, как большой дождевой плащ. Но чтобы падая, плащ обязательно превратился в труху. Иначе…

Когда ему наконец удалось перебороть волнение, то с негодованием, и нисколько на деда, а сколько на тяжёлые воспоминания, сказал:

–Прохорыч!!!– Всё-равно звучит как взрыв, как всплеск, как рвутся натянутые тросы,– я же курить бросаю! Ёлки-палки…

"… но продолжение такое смешное! Ха-ха-ха!"

"Ты тоже понял!Ха-ха-ха!"

"Придурки! Это не то, о чём вы думаете. Придурки!"

"… да просто попался на врасплох. Ха-ха-ха! Обычное дело! Тьфу…"

"… ага! А был-то прям на пике! Прям на пике!"

"Ха-ха-ха!"

"Всё не так. Вы! Придурки! Отстаньте…"

Дед непонимающе смотрел одним глазом на молодого человека. Сквозь густой дым никотина, на Олега смотрела эпоха, но не просто смотрела, а сгорала до последней капли керосина… и тот ничего толком не понимал. Медленно добавляя огня потухающему воображению, он даже шагнул ближе. Это как наступить на голову повергнутому врагу, хотя повержение как таковое, снимает с оппонента хоть какое-нибудь название.

–А что такое?– Наконец-то что-то дошло до деда (как капля просочившаяся через сварочный шов…), но в чём причина негодования Олега, так это то, как видно в глаза при общении – что видишь, то и говоришь. А лучше молчать; это как получится.

Прохорыч заулыбался беззубым ртом, кривя верхнюю губу, заварачивая её словно специально в бок. Видно сухие дёсна и пожелтевшие края языка.

"Как он это делает",– спрашивает сам себя Олег, но вслух…

–Как ты куришь такую гадость, Прохорыч? Блин!– Олег кашляет как-будто специально и быстрым шагом направился в сторожку. В догонку ему, дед Захар крикнул:

–Ты чего?

–Ничего,– злится очень,– иди ты!

Дед делает ещё шаг вперёд. Он не сдаётся, но силы в нём уже меньше прежнего.

–А где ж остальные рёбяты, а? Олежка, слышь меня?

–В обходе по территории,– бросает Олег и скрываясь за дверью, но добавил вскользь,– ни человек, а вепрь какой-то. Вампир!

Дверь хлопнула. Разговор закончен.

Наблюдая за исчезнувшим за дверью парнем, дед Захар долго стоял как вкопанный и всё также продолжал дымить своей вонючей папиросой. Он проиграл, но чтобы Захар Прохорович отчаялся – не бывать тому.

Он знал о происходящих в хозяйстве племянницы делах, но относился к этому абсолютно спокойно. Прохорыч был твёрдо уверен в том, что в его время такое не допустили бы. Его время самое лучшее и твёрдое в плане стабильности и контроля, а что сейчас твориться ему остаётся только наблюдать в подтверждении своего мнения.

Прохорыч выполнял свою работу настолько, насколько хватало его старческих сил, и вполне был этим доволен. Докурив, он снова бросил пустую трубку из-под папиросы себе под ноги и затоптал его кирзовым сапогом – единственное, точно отработанное до автомата движение, работающее даже при отключении мозга. Поправив старую винтовку на плече, дед решил пройтись по территории в надежде встретить кого-нибудь из ребят, чтобы пообщаться с ними.

С Олегом-то не удалось.

Просто поговорить.

На столбе, прямо над сторожкой, затрещал прожектор и несколько раз, почти незаметно моргнул. Это совершенно нисколько не повлияло на густоту чёрных красок вокруг него. Площадь освещаемого пространства, упорно держала свои границы, и тот перепад, почти незаметный глазу, сливался в ещё один неопределённый цвет.

На самом же деле, функции, определяемые производителями, ничтожно меркнут в пучине бытовых тяжб, случающихся во вселенском масштабе потребителей и их потребностей. Каждый индивид, под своей невидимой оболочкой, оказывается как бы взаперти. И стоит заметить, что это олько по собственной воле. При соприкосновении с другим индивидом, оболочки соединяются и происходит, также невидимая связь.

Что под собой она несёт, или подразумевает, остаётся загадкой, потому что при разрыве индивидов, следов соединения напрочь не остаётся.

Войдя в сторожку, Олег увидел человека, сидящего на стуле спиной к нему. Перед человеком работал телевизор, передавались последние новости. Субмарина "Курск" по всем двум каналам. Трагедия всероссийского масштаба немогшая не затронуть Олега; он и так навзводе, тут ещё он.

Человек не оборачивался, будто не слышал, что кто-то вошёл, а Олег нарочно не стал греметь и показывать своего присутствия. Только хлопнувшая дверь и скрипнувшая половица, не могли не судить об обратном. Как игра, или борьба невидимых миров – всё тихо, спокойно, светит солнце и рождаются люди. А внутри вот-вот сейчас разорвётся двойной узел как при максимальном натяжении. И ведь никто не заметит.

Олег не двигая головы, только глазами осмотрелся по комнатушке, а сам слушал новости. Изображение было с рябью, но лица можно было разглядеть. Но звук чистый. Как раз передавали на сколько им ещё хватит кислорода.

"Да как они там могут вычислить, сколько им там хватит! Идиоты! Пацаны считай заживо похоронены, а они там вычисляют! Корм для рыб."

Олег сдавил челюсти до боли в зубах и отпустил. На столе стоял бокал с недопитым кофе, а в тарелке недоеденная яичница. Хлебные крошки, и на полу тоже. Дышало беспорядком и безответственностью. Многодневными носками.

" … идотом меньше, дибилом больше…"– подумал он ещё раз о том же. И зачем, сам не понял.

Сидящий человек, мужчина, был младшим братом Олега – Николай, или как он его ещё ласково любил называть – Коленька. Это было больше похоже на заботу старшего над младшим, чем на обидное обзывание или кличку. Но Николай этого не любил и порой сильно раздражался. Но больше его бесило. Нет, не от обиды, но желание убить, чисто образно, возникало периодически. Ну или просто навредить, чтоб неповадно было, или чтобы, когда язык снова захочет повторить такое, он сразу же отвалился. А лучше всего, чтобы чирий вскочил, на самом кончике. Коля терпел и почти никогда высказывался напрямую брату по этому поводу; во-первых – авторитет старшего брата был выше всяких там обид, к тому же тот мог просто-напросто нанести физически вред – избить, нанести телесный увечья, что вызывает невосполнимый дискомфорт в быту и в работе. Во-вторых – мстительный нрав Коленьки сделать пакость изподтишка, подразумевал затаённое и взятое в долг. По-больней, по-острее, так, чтоб запомнилось и при следующих встречах посмеяться, и потыкать в него пальцем, мол, сам нарвался, вот и получай. Хотя с Олегом такое может не прокатит. Можно и шею свернуть и руки с ногами переломать. Было и третье, но оно состояло ещё в плане разработки и пустить его в ход не представлялось возможным. На что хватало Николая это сделать точно до наоборот указаниям братишки. Ну и так это в отместку, он иногда разыгрывал брата самыми идиотскими шуточками лишь бы досадить тому.

Олега это ни много ни мало тоже раздражало, а в последнее время стало бесить. Хотя он и совершает путь к самосовершенству.

Всё-таки братья.

Вот и сейчас, заслышав на крыльце братца,– а это точно был он,– Николай быстро уселся на стул спиной ко входу и, раскинув широко ноги, изобразил спящего человека на рабочем месте.

"Спящего человека на рабочем месте!"

Олег к любой работе подходил с полным осознанием ответственности и всегда делал всё правильно и всё как положено. Всё правильно, подразумевало под этим лист бумаги, на которой чёрным по белому были расписаны правила. Пункт за пунктом, пронумерованные и изложены чётко прописанные формальности. Они если и не выучивались наизусть, то тщательное изучение этого, сводило на нет непонятно поставленная где-то запятая и продолжение многоточия.

Этому его никто не учил, он сам в себя это заложил и когда – уже наверно и не помнил. Олег был очень щепетильным к деталям, к текущим обстоятельствам, также включая внезапность и неожиданность, и особенно к конечному результату; он должен быть как минимум удовлетворительным. Так он мучил себя, и того же требовал от своих подчинённых. И очень был зол – был зол, если кто-то не выполнял возложенных на него обязанностей. Исключений не было и для младшего брата. Особенно для него.

Николай, прекрасно знал это (иначе бы было очень странным), о дотошных значениях брата в работе и поэтому порою разыгрывал его таким вот образом, ломая прижившийся с корнем стереотип старшего брата к ровному и правильному; и понимал – тому однозначно такое никогда не будет нравиться и выпущенный "дракон" на, а ближе будет сказать, в лице старшего брата – это такая пища для внутреннего червяка Коли, что сидит внутри него и без которой ему наверное теперь не жить.

А заснуть на работе, это уже крайняя наглость, за которую брат мог не просто побить,– надавать поджопников и хлёстких затрещин, а то и реально избить, с кровью и переломами. Но Коля был ещё обладателем неприкосновенности и просто не понимал – всё что-то, когда-нибудь происходит впервые. Не надо только самому подталкиваться на это. Или вызывать.

Старший брат быстро понял в чём дело. Коля был однообразен в розыгрышах и для Олега не составило особого труда распознать шутку. Но разозлить всё-таки удалось.

По телевидинию перечисляли фамилии офицеров и матросов атомахода "Курск". Олег на лету ловил окончания фамилий и представлял их лица, о чём они думают… Чёрт!!! О чём можно думать в ожидании смерти. Смерти не быстрой, даже не средней; ожидание растягивается на два-три дня и она неприменно наступит. И так же медленно! Можно с ума сойти и тогда может быть легче будет. Или вообще всё по-хрену!

Видя перед собой затылок, Олегу так хочеться дать крепкую оплеуху… Так, чтобы шлепок ещё долго звенел о барабанные перепонки ушей. А потом ещё раз… Олег почувствовал внутреннее закипание, вспомнились все косяки брата и бесполезность мозговой прочистки. Тут же затрещали костяшки кулаков и свод сжатых скул.

А он-то думал, что сможет положиться на младшенького, заиметь гордость за него, чтобы не думать и даже не видеть, а только знать, что вот, он есть – значит всё будет в порядке. А тут на те вам – такой цирк, будто специально хочет вывести из себя, дерзит, знает место и колет в него.

Олег стал сопостовлять трагедию "Курска", с отношениями с братом, и сознание порывалось выгнать себя на улицу и что-нибудь сделать. Что-нибудь сделать, значит проявить действие, не имеющее абсолютно никакого отношения к здравомыслию, к приличию, и к совести. Выскочить, стать посередине двора и раскрыв рот, выпустить на волю дракона; здесь свирепость не во внешнем виде животного и не в том жёлто-красно-синем пламени, извергающемся из самого нутра, а том последствии, что оно нанесёт… в первую очередь самому себе.

Только к чему всё это – ответ задерживался, а запуск-то произведён и что-то должно обязательно случиться. Прерывистое дыхание, бешеный пульс в висках и взять, да и закричать во весь опор, и начать крушить попавшиеся на пути препятствия, и быть тому урагану самым сильнейшим, что когда бы то ни были прежде.

Но Олег сдержался; закрыв глаза он медленно выдохнул. Даже просто не накричал на него. Но поговорить с ним он всё-таки должен.

–Послушай, братишка,– начал Олег разговор; он не глядел на Николая, испытывая отвращение к увиденому, но не показывая его. -Что-то затянулось это… -Подобрать нужное, а самое главное, правильное слово, ему было трудно. -Может, хватит заниматься глупостями, устраивать вот эти концерты,– Олег повёл рукой перед ним, как бы указывая на него.– Ты же всё-таки на работе, как ни как. А?

Николай выдохнул с лёгкой и видимой досадой оттого, что ему не удался розыгрыш. Пряча ухмылку и прекратив кривляться, он повернулся к брату. Олег знает, что он сейчас увидит и поэтому… больно удариться о пустоту не желает.

–Брат! От такой работы можно со скуки помереть,– недовольно выдавил из себе Коля, поправляя воротничок камуфляжа. Но с лица ухмылка не сходит. Прилипла.– Вон, где весело!

Николай имел ввиду происходящее по телевизору и потом молча смотрел в никуда. Диктор уже рассказывал историю создания "Курска", ловко маневрируя выученными наизусть цифрами характеризующие превосходство "Курска" над другими субмаринами, приводя конкретные примеры и факты из истории, а также недавних событий.

Олег не просто сопереживал трагедии. Ему представлялось, что это и с ним случилось и концентрировался на принятии каких-нибудь действий выхода из сложнейшей ситуации; лишь бы не сидеть сложа руки. Он стал прохаживаться по комнате взад-вперёд войдя в роль начальника, коим и находился. Николай не обращал абсолютно никакого внимания на него и спокойно приводил своё обмундирование в порядок. Тяжёлое молчание, не понимающих друг друга братьев, Олег решил прервать, продолжая поучать.

–Как малый ребёнок всё-равно. Будь хоть немного серьёзней. Оглянись вокруг, неужели то, что ты видишь, имеет столько грязи, которое изливается от тебя? Или я тебя чем-нибудь обижаяю?

Олег наконец-то повернулся к брату. Это не так легко.

– Что за ветер у тебя в голове. Что он как бездомный… Мозги как у шестнадцатилетнего.

–Ты говори понятней,– ответил ему Коля вихляя правой стопой и прикусывая нижнюю губу,– что тебе конкретно не нравиться?

А ему-то всего двадцать один; в таких летах либо ты взрослый, либо застреваешь в детстве навсегда. Хотя об этом можно ещё и поспорить.

Николаю не хотелось продолжать, и уже пожалел было, что заговорил с братом; он только посмотрел исподлобья на него с игривой ухмылкой, но не в глаза, а так, скользнув по силуэту лица. Потом поднялся, взял с дивана кепку и направился к выходу.

–Ты куда?– резко спросил Олег, взбесившись, что полетели брызги. Он рассчитывал на долгий разговор,– я ещё не закончил, вернись на место. Сейчас же!

А Николай будто и не слышал его. Он только и сделал, что навроде бы остановился, но это было лишь замедление шага; он шёл дальше.

–Я сказал сядь на место!– Олег кричал, хотя хотел просто выразиться грозно и немного угрожающе.

Не вышло.

Снова мимо.

Николай, подходя к двери, выглядел победителем; ему удалось разозлить брата. Он спокойно сказал:

–Пойду территорию обследую,– он распахнул вовсю дверь и повернулся,– может, что-нибудь полезное обнаружу. И тебе стыдно не будет за меня! Зайчик там, или лисичка, подойдут?!

Олег словно застывает на месте, как ледяной, но чтобы сдвинуться с места, ему надо разбиться… Парадокс!

Переступив порог, Николай с издёвкой бросил:

–Если что, я сразу тебе доложу.

Он захлопнул дверь, и Олег слышал, как его ноги ступают по крыльцу.

–Послушай, чего ходить. Там Андрюха с Лёхой. И Прохорыч гуляют,– пытался докричаться Олег до брата, с каждым словом повышая голос, вдруг меняя гнев на милость. Но он только ударяется о потёртый и в некоторых местах уже дырявый дермонтин, обитой двери и осколками осыпается на пол.

Увы! Очередной промах, как выстрелить в глухом лесу, а потом кричать "Ау!" А уже после самому себе сказал:

–Кому я говорю? Какой-то трэш!

Вряд ли Николай слышал, что крикнул брат. Вряд ли слышал он его вообще когда-нибудь; в последнее время они всё чаще стали не понимать друг друга. Нет, не то, чтобы постоянно ругались; препирания исходящие от старшего, парировалось младшим как бронзовым щитом от бамбуковых стрел. Слышно было лишь постукивание дождя о жестяную кровлю и… слёзы. Нет! Не мужчины. Слёзы женщин, не дождавшихся своих мужей с…

"… с какой ещё работы?"

"… может вовсе не об этом!"

"Уверен?"

"… пока ты под сомнением, мы не сможем быть уверены до конца!"

"Мы! Преимущество в двойной силе. Не переживай!"

… и переживал от этого наверно только один Олег. Коля же был больше эгоистом, думал только о себе и о том, как бы досадить брату. Работал на "отстань", в голове одни только гулянки. И ничего в нём такого нет, чем мог быть полезен обществу.

Самому себе. Яркость парируется темнотой солнцезащитных очков. Коле они так идут – как мерзавцу…

Олег встал у окна и наблюдал за удаляющимся от сторожки братом, освещённым ярким фонарём. Николай шёл вразвалочку, собирая ботинками пыль, словно дерзкий подросток, нахамивший взрослым и удаляющийся с высоко поднятой головой. Сейчас он должен обернуться и послать плевок, сжатыми губами… и усмешка. Ни того, ни другого. Коля скрылся в тени первого корпуса, оставив только еле заметный дымок от прикуренной им сигареты.

Красная точка в темном, как в недоступном, писала: "Отвянь!"

–Бросишь тут курить. Щенок!– Олег говорил сам себе, но сам хотел, чтобы его кто-то да подслушал, помог. Ну или хотя бы подсказал как правильно.– С детьми наверно люди так не тискаются, как я с младшим братом! Чёрт какой-то, а не дитя!!! Дитя,– громко усмехается,– дитя, которому пошёл уже третий десяток.– Он уже достал сигарету и стал мять её в руке.

–Не я твой папа! Чёрт…– Выдох как перед сном. Осталось только глаза закрыть и впасть в забвение.

Он снова впал в задумчивость, устремив взор куда-то в чёрную точку. Выросли-то они без отца, Коля его и не помнил вовсе. Вот и был Олег ему и за старшего брата, и за папку, в одном лице. Он с ним находился везде и всегда, был опорой и заступником, помощником и учителем жизни. А когда повзрослели, будто чужие стали. Что-то Олег в нём упустил, чему-то недоучил, что вместо благодарности и уважения, идиотские выходки и наглые оговорки. И чем дальше, тем хуже. Словно, пока он находился в армии, Колю как подменили…

Телевизор всё ещё трещал; Олег резко направился к нему и дёрнул вилку из розетки. Ему хотелось ещё что-нибудь сделать, но вдруг понял, что и то, что делает, лишнее, совершенно не нужное действо. Застыв на месте ощутил жар и капли пота на лице. Жужжащая муха яростно билась в стекло лампочки, подбираясь к свету с разных сторон, но чем сильнее она билась, тем ниже она падала. И несколько раз шлёпалась о пол. Назойливость её вновь поднимала к горящей лампочке и всё повторялось по-новой, пока она не обожглась и громко не плюхнулась уже на стол, мёртвая.

Нирвана погружала его глубже; тело отделялось от духа, но погружение получалось каким-то абсурдным, скомканным, словно по кускам разрывалось и подавалось на стол для приёма внутрь… И он лепил его по памяти, только хотел сделать немного лучше, пластичней, по-своему вкусу.

И получалось…

Олег недолго был в задумчивости; вывел его из нирваны звук подъезжающей машины. То была хозяйка фермы – Антонина Сергеевна, тридцатипятилетняя бизнесвумен, широко шагающая по жизни женщина и просто красавица.

Олег убрал сигарету обратно в пачку и направился к выходу навстречу машине.

Антонина Сергеевна для Олега Фёдорова – это особый, даже особенный объект для высоких и чистых проявлений чувств, такого правильного и всегда кажущегося неземного состояния, когда не можешь смотреть на кого-то, мягко сказать, равнодушно. При виде этой женщины, у Олега в груди трепетали друг о друга крылашки и слышал их мог только он. В эти минуты он забывал о брате, о проблемах на ферме и даже о том, кто он.

Ярко-серебристый джип японского производства остановился прямо перед сторожкой. Из машины вышла очень красивая женщина; для шикарности нужна была другая обстановка, но со временем она и это перешагнёт. На вид ей можно дать намного меньше лет, чем ей было по-настоящему. Из распахнутого салона сразу запахло дорогим парфюмом, резко перебивающим запах навоза и пота, преследующего взрослого мужика. А мычание, доносившееся из корпусов, звучало как музыка, в унисон, приветствуя хозяйку. Всё это никак не вписывалось в окружающее её место. Но как бы там ни было, она хозяйка всего, что на тот момент её окружало.

"Флейта!"

"Однозначно флейта…"

"Да, но хоть в чём-то!"

"Ой-ой! Сейчас умру…"

Одета леди была в лёгкий и короткий сарафанчик, чётко подчёркивающий её изящную фигуру никогда не рожавшей женщины. Она некоторое время стояла вливаясь в декорацию. Антонина из семьи военного и учителя истории обычной средней школы. Но ни оттуда, ни отсюда к ней не передалось. Тоня была стервой для мальчиков, оторвой для девочек и непослушным ребёнком для родителей. Ни военная дисциплина, ни ласковый подход ни сделал из неё человека, как любил говорить её папа.

Её отцу даже приходилось браться за ремень, чтобы вразумить непутёвую дочь, а в четырнадцать она впервые не ночевала дома и даже не у подруги. По возвращении на утро, отец переборщил с перевоспитанием и она сбежала, к бабушке в деревню. Тоня точно незнала, чья она мать; важным было отношение и оно было. Бабуля в прошлом была коммунисткой с самым глубоким и проникновенным убеждением в светлое будущее, к которому каждый сам должен найти дорогу. С этим убеждением и происходило дальнейшее перевоспитание, что не мешало Тоне стать лёгкой женщиной, перепустившей через себя всю деревню и из других тоже.

А когда внезапно не стало родителей, Тоня продала наследство в городе и выкупила ферму у госудаства с передыхающей скотиной. И не прогадала. За пару-тройку лет встав на ноги, получала прибыль и вкладывала в развитие.

Получилось. Не само. И звёзд с неба не хватала. Она шла по ним, специально наступала на них и давила, давила, давила…

Образ жизни только не изменился; единственное, что, к ней стало не так просто подьехать – бизнес-вумен за рулём "чемодана" за три лимона…

Увидев появившегося Олега, она направилась к нему, издевательски виляя бёдрами.

–Олег, здравствуйте,– приблизившись, заговорила Антонина Сергеевна. Её голос только дополнял шику её красоте. Растроенная флейта.

–Добрый вечер,– ответил он официально, немного смущённый видом хозяйки. Держать статус "серьёзного", получалось как-то надуто.

–Как дела у вас?– Продолжала она,– где все остальные? Всё тихо?– Оглядываясь вокруг себя словно юла, спросила хозяйка, а вела себя как школьница, перед учителем в которого по-уши влюблена, но обязательно хочет из-за этого, его унизить.

Типа скромница.

–Ребята обходят территорию. Ведётся тщательное наблюдение,– начал отчёт Олег.– Я вот, на главном посту. Веду наблюдение отсюда. -Олег откашлялся в кулак и продолжал. -Включил недавно фонари. Полный контроль, сейчас под…

–Хорошо,– перебила она, ещё раз оглянулась и добавила,– я хотела бы сделать заявление. Кое-что нужно обсудить.

–Я сейчас быстро соберу ребят,– начал суетится Олег, хотя как он сейчас всех соберёт, незнал.

–Стоп, никого не нужно собирать,– резко оборвала его хозяйка. Флейта соскочила с влажных губ, а мокрые пальцы еле удерживали инструмент,– я думаю, что мы с вами, Олег, сможем обсудить волнующий меня вопрос,– она сделала паузу, обдумывая предстоящую речь. Подняв руку, чтобы поправить волос на затылке, Олег заметил гладко выбритую подмышку и представил точно такое же, только в другом месте, и глотнул.

–Я обсолютно уверенна в вашем профессионализме, Олег,– продолжала она подступаясь медленно,– и нисколько не сомневаюсь в вашей порядочности как человека знающего своё дело и свою работу, но, для меня уже стало делом чести схватить нашего незваного "гостя",– почувствовалось напряжение в голосе на последнем слове.– Который, просто самым наглым образом, посмел меня обидеть.– К флейте добавилось ещё что-то; Олег не мог разобрать. Звук глухой, но дополнение металлическое и с камнями.

Она изобразила руками перед собой шар и также образно его раздавила. При этом что-то прошипела ртом. Вдохнув полной грудью воздух, она спокойно продолжала незаконченную речь.

–Который уже не один раз наведывался на наш двор. Тварь!– Антонина Сергеевна при этом всё время смотрела на Олега, как бы наблюдая за ним, за его реакцией и насколько он внимателен.– И скажу вам, довольно-таки удачно для него.

Она смотрела в его глаза, как в зеркало.

Несомненно, последнее, это камень в него. "И по заслугам"– подумал Олег.

Он внимательно слушал и старался внимать в каждое слово сказанное хозяйкой. Перед его лицом пробегали её слова, в образах животных: звери, насекомые и птицы. И чем ему казалось, что слова были острыми на слух, укоряющими и больно ударяющими не только по самолюбию, но и…, тем животное было хищным и возбуждённым, агрессивным и готовым к атаке. Каждое предложение ассоциировалось с бегущей толпой (не понятно кем), после которой, стеной поднималась пыль.

И когда она закончила, произошёл обрыв в пропасть, куда все и провалились. Олег с трудом хватал воображаемое, но цепочка с обрывками звеньев, была бесполезна по своей сути и… он просто обязан был сказать что-нибудь в ответ, чтобы поддержать разговор и так сказать, быть на одной с нею волне. Короче, не сорваться в эту самую пропасть. Флейте нужен был аккомпонимеант, иначе продолжение бы получилось похожим на битое стекло. Ещё Олег прекрасно понимал, что наступил именно тот момент, когда он должен проявить инициативу и показать ей, что умеет думать головой не хуже, чем осуществлять охрану, забыв на секунду о провалах.

–Надо его как-нибудь заманить сюда. Как рыбак, на живца, или охотник…– осторожно начал он, слегка косясь на хозяйку, но сразу осёкся, потому-что ему тут же хочется зажмуриться и раствориться. Может несколько и не в тему, но что-то говорить-то надо было, нужно было какое-то действие, продолжение, шевеление – ни столб же он в конце концов, вкопанный посредине улицы, чтобы бродячие псы справляли на нём нужду. И он понял то, что это сказал не он, а тот, кто отвечает за самосохранение, на чём держится тот, за кого он себя иногда выдаёт.

Если бы перед ним сейчас была стена, он бы стукнулся в неё головой. Не сильно, а чувственно. Смотрелось бы как прикосновение. В чём-то древние китайцы оказались правы, и предложенное кем-то построить великую стену, приняло совершенно необратимый оборот и объём глубокомыслия в его мнении.

–Вот именно,– не обращая внимания на робость своего подчинённого, резко проговорила Антонина Сергеевна, а Олег незаметно выдохнул.– Вот именно! Заманить и сделать это надо аккуратно, ни в коем случае не навредив при этом самим себе.– Жестикулируя указательным пальцем перед собой, она стала прохаживаться около Олега и говорить дальше. -А посколько мы не знаем кто это и тем более, когда он в очередной раз объявиться, то чем мы сможем его "прикормить"? Как его заставить к нам забраться?

Олег снова представил стену, только теперь он не прикосается к ней как прежде, а с разбегу пытается воткнуть в неё голову и если стена выстоит, то… Олег думал, что сказать, а ещё, почему он её так боиться, почему мягкий на ощупь и розовый на цвет парфюм этой женщины, заставляет его дрожать, заставляет стоять на носочках и почти не дышать…

… задержанный воздух в лёгких, давно истратил своё предназначение и просился наружу. Выходя вон, оно как-то само, вырвалось в предложение:

–Антонина Сергеевна, а что если нам просто не включать фонари на территории… Его бдительность ослабнет и… И манящий желанием лёгкой добычи… Мы будем ждать его…

Шайка малолетних хулиганов, поняв, что их проделки изоблачены и они схвачены, ищут варианты для оправдания. "А что если так… А что если этак… Может так, на авось…"

Наступило гробовое молчание. Если сейчас прозвучит колокольный набат, он вздрогнит и… лишь бы не умереть от разрыва сердца. Олег не знал, чем закончить начатое предложение и буквально съёжился внутри весь, как ёж перед лисицей, только вместо иголок розовая рябь нежной кожи. Ему показалось, что он "сморозил" такую глупость, непоправимую ошибку, что хозяйка сейчас нашумит на него в три этажа, а ещё хуже, созовёт совет и единогласным голосованием его понизят в должности и поставят вместо него какого-нибудь смазливого юнца, который добравшись до власти, сначала будет дозолять его, доносить на него и командовать ИМ. Но на миг немного раскинув мозгами, Олег посчитал, что это вовсе не плохая мысль. Да и другое просто не шло на ум.

"А может не шло на ум, поэтому и казалось не плохой мыслью…"

"… и как плохая мысль, может называться мыслью?"

"Гм-м. Уж лучше ничего не говорить. Молчание – не золото, но дорого…"

"Дорого не то, что кому-то не доступно, или… Дефицит?"

Она некоторое время молча обдумывала на первый взгляд, странное предложение подчинённого, и если немного логически по-рассуждать о том, что непрошеный "гость" промышляет таким вот способом, то есть, делец мрака и служитель тьмы, то отсутствие света для него, как говорится, в самый раз. Ну если он, конечно, не дурак, или ещё там кто-нибудь. Хотя исключения могут состовлять значительно больший процент, от общего числа умопомешанных.

–Идея в общем-то неплохая,– протянула наконец Антонина Сергеевна и он вновь услышал знакомый звук флейты.– Но вы знаете, Олег, что при этом вам надо быть вдвойне бдительным. И справитесь ли вы вчетвером на такой большой территории. Ну деда я, конечно, не считаю.

"Что, всё так просто…"

–Обижаете, Антонина Сергеевна. Конечно справимся,– отвечал Олег обиженно, разводя руками, а у самого грудь колесом,– всё-таки это наша работа, и мы должны, нет, мы просто обязаны справляться.

"Где-то он уже это слышал и просто повторил, кем-то уже сказанное ранее…"

"Нет, а грудь колесом, не слабое выраженьице…"

Хозяйка игриво покосилась на него, введя словно за ручку в краску.

Связь состоялась. И хоть Олег незнал названия своего инструмента и ноты были не больше, чем линии с закорючками – мелодия звучала. От воодушевления и наполнившего душу волнения, он толкал себя на творение, на создание, на лепку из глины и огранку гранита. Творчество просто требовало высоты и не обьёмной широты. Но одному не справиться…

–А то может людей вам ещё прислать, так сказать, в помощь,– предложила она. В её голосе прозвучали нотки флирта, не понятно только для чего они. Флейта осеклась, но так, почти незаметно.

Это была подножка – грубая, намерено проведённая операция, продуманная для выведения из равновесия. Однако, специально!

–Ну что вы, в самом деле,– уже совсем разобиделся Олежка, пряча при этом глаза туда, куда-нибудь ей за спину и сжимал кулаки от удовлетворения.– Антонина Сергеевна, я же сказал вам. Справимся, значит справимся! Не надо нам никого.– Он отвернул в сторону голову и бурча себе под нос добавил,– что мы дети что ли.

Вроде бы и сорвался аккорд, как-будто струна порвалась, но в следующий момент он звучал как переход от одного к другому и… мелодия продолжалась. Неожиданно, но красиво!

Она усмехнулась моргнув несколько раз нарощенными ресницами, а у него загорелось в груди. С каждым толчком жар усиливался, приятно переходя в ноги. Через пухлые губы, Олег видит блеск её белоснежных зубов; он отражается от фонаря, не смотря на то, что свет идёт жёлтый.

Теперь она уже смотрела на него оценивающим взглядом и через некоторое время сказала:

–Я надеюсь, вы знаете, что делаете, Олег!– И приблизившись к нему на неприличное расстояние, поправила у него завёрнутый во внутрь воротничок и спросила более мягким тоном,– а вы женаты, Олег?

Вопрос Олега срубил буквально с ног; превозмогая мощнейший порыв ветра похожего на ураган, он как мог удерживал вертикальное положение. Горячий воздух парировал сделать вдох, но… "Олег успел быстро вскочить и вот, он уже стоит и отряхивается!" Ну чисто морально, и чисто не зная что ответить, он стал даже заикаться, когда думал. Но ничего не ответил. Её прикосновение как толчок в бездну, но перед этим она словно играется, балансируя его телом над пропастью… но Олег ухватился за край обрыва и теперь карабкается, чтобы выбраться.

"Уж лучше б её с собой прихватил. Вместе бы полетели,"– подумал он о приятном падении в обнимку.

Но тут из-за угла, как на помощь ему, вышли его напарники, (а по-совместительству и его подчинёные) – Лёха и Андрюха. Два здоровенных парня, ну просто настоящие бойцы, верзилы; кто-то таких называет гориллы, или амбалы, но это только в их пользу. Может по сути их величина немного и раздута, но совсем на немного; атлетизм – одного, у другого – перебор с протеином и не соблюдение режима.

Они о чём-то весело разговаривали, если судить по их лицам и подпрыгивающей походке, а когда увидели хозяйку с Олегом, то немного сконфузились, притормозили и шепнув друг другу несколько фраз, замолчали. Они хотели казаться расслабленными и один из них даже имитировал невозмутимость. Но получалось так себе, что он и сам понимал, но продолжал это делать… Они вовсе замедлили шаг уже подходя к ним. Антонина Сергеевна медленно убрала от Олега руку и повернувшись к нему спиной, обратилась к подошедшим.

–Здравствуйте, мальчики!– Слушая её со стороны, Олег замечал в голосе хозяйки нотки властности и высокомерия, которые к нему, наверное не относились.– На ввереном вам объекте, надеюсь, всё в порядке?

Как ревность, Олег бы это наверно не назвал. Но почему ему сейчас захотелось наброситься сразу на обоих и… по шее, по шее – и Лёхе, и Андрюхе. Лёха стоял немного опустив голову, словно перед боем, только руки держал в карманах и нервно сжимал кулаки. Андрюха вертел головой на толстой шее – то на Лёху, то на хозяйку, с идиотской ухмылкой, но с пустым вырадением глаз.

Олег уже представлял Андрея, или как все они его ещё зовут – Дрон, с расквашенным носом и выбитыми передними зубами. Лёха!? Лёха же, не так прост, но только не для него. Раунд. Может начало второго… Не больше!

"Ревность?"

"Да какая ревность?! ....... вожака!"

"Что, вожака? Не понял!"

"Попробуй сам… Про Ромео помнишь?"

"А что? Помню!"

"Нет, ничего! Так, полёт…"

–Так точно,– по-солдатски прогремел Дрон, косо поглядывая на Лёху, но тот смотрел неодобряюще и поэтому Дрон враз увял.

–Да всё в порядке! Будьте спокойны,– более раскрепощённо добавил Алексей и стал словно в стойку – левая нога чуть вперёд и прижал немного голову в плечи. При этом он не спускал тяжёлого взгляда с хозяйки, которая с достоинством выдержала битву взглядами.

Лёха из тех, кому говорят и он делает. Делает и думает. Делает не тупо, и не добросовестно. А как нужно! Только должен быть тот, кто скажет как делать. Такой как Олег. Удачное сочетание, устраивающее обоих.

Олег смеряет его оценивающим взглядом и отпускает. Затянувшееся молчание должно вот-вот треснуть как мыльный пузырь переполненый… не чистой водой. Точно! Но Антонина Сергеевна не собирается продолжать битву взглядами; за неё это сделает время – время закончит…

–Ну и ладненько! Продолжайте работу,– она не спеша осмотрела всех и добавила,– желаю удачи!

Ей может и показалось, что кого-то не хватает, а может знала, но не падала виду.

Развернувшись на месте как солдат, Антонина Сергеевна поспешила к машине, но распахнув двери попросила подойти Олега.

–К чему я всё это начала, да не закончила?– он буквально бегом поспешил к ней. -Просто недавно в хозяйство Гавриловых, также забрался некто, поживиться их добром. Ну и Дмитрий Тимофеевич с сыновьями быстро обработал их.– Антонина Сергеевна специально сделала паузу, возможно представляя картину "обработки", а затем продолжила,– из местных оказались, соседи. Но те как-то умудрились сбежать, недосмотрели что ли, и теперь в лесу прячутся, словно лешии (усмехается). Если Тимофеич их достанет, непоздоровится ребятам. Обиделся он круто, злой! -Прозвучал хард-рок на манер танца вдвоём, потому-что она смотрела на Олега и, убедившись, что тот внимательно слушает, договорила,– я всё к тому, чтоб повнимательней были – вдруг к нам заберутся беглецы. Терять-то им больше нечего. Сечёшь!?

Флейта отложена, а тяжёлая чёрная электрогитара на широком, кожаном ремне с металлическими заклёпками через плечо, свисала грифом вниз. В правой руке медиатор – удар по струнам. Сейчас она рыкнет и всё – Брайн Джонсон в женском обличии, хриплым голосом попадает в ноты, толпа ревёт, пуская волну по кругу… А Олег за ней, в образе Ангуса Янга; он ещё сильней бьёт по струнам, ещё и ещё… Он прыгает как сумашедший, но он всё-равно смотрит на неё и дай она только знак…

Ждём следующей композиции.

–Пусть только попробуют,– самоуверенно произнёс Олег и ловил взгляды Андрюхи и Лёхи, как поддержку, как защитный козырёк во время камнепада, потому что на данную минуту, он в поле один. А один в поле не воин. Но те как потерянные мыши застывшие в углу смерти; они уже отключились и ждут зажмурив глаза. Даже Лёха. Олег увидел непонимающий взгляд хозяйки и собравшись, скромно добавил,– я всё понял, и мы всё сделаем!

Ну конечно же это намёк на то, что в других хозяйствах охранники более шустрые, нежели они. Олегу догадка была неприятна, но сделать он пока ничего не мог; лишь сжатые кулаки и неровное сопение. Ему теперь противна звучащая музыка, исходящая от неё. Но это временно…

–Хорошо! Удачного дежурства бойцы,– произнесла она, несколько осторожно незамечая напряжения.

Словно специально ведёт игру. Выводит…

Усаживаясь в машину,Тоня сверкнула белоснежными бёдрами, матовым телесным полотном; Олег как воспитанный джентльмен, отвернулся, но сам представлял продолжение. Поглядев вслед уезжающему джипу, он развернулся и направился к своим товарищам, находясь ещё под приятным впечатлением. На лице одного из них, он заметил идиотскую ухмылку и в очередной раз понял – сдерживать эмоции ещё одна, не достигнутая им ступень к самопознанию и подъёму.

–По ходу у нашего старшего, намечаются шуры-муры с хозяйкой,– словно затараторил Андрюха, косо поглядывая на Лёху и мигая ему. А также надеясь, что и Олег поддержит его шутливый тон и продолжит. Но не тут-то было; старший был на грани взрыва. И это будет далеко не мыльный пузырь.

Олег сверкнул одним глазом.

–Что за бред несёшь, придурок. Заткнись,– огрызнулся шеф брезгливо скривив гримасу от… сдержанности,– ты бы так при хозяйке поговорил. Перец недоделанный. А то как её увидел, так сразу язык проглотил или… в одно место засунул. Да!?

В самую середину между ними, упал огромный каменный вал. Воспалённый треугольник словно умыло двухметровым столбом пыли, но напряжение поддерживал только Олег и связь. Он быстро смиряется и влезает на самый верх и уже оттуда продолжает.

–Не время болтать.

–Да ладно, не заводись,– стал оправдыватся Дрон, поглядывая вновь на Лёху – вновь ища поддержки и не находя её, решил справиться в одиночку.– Что я такого сказал?! -Руки в стороны.

–Я говорю заткнись,– Олег уставился на него и сомнений в том, что следующим шагом шефа будет серия из нескольких ударов, ни у кого не возникало.

Пыль осела, а пыл – Олег справился сам и ему потребовалось некоторая пауза для того, чтобы положить эту маленькую победу над собой, на нужную полку. Лишь бы во время сильного ветра, не снесло.

–Ладно, закрыли тему,– словно обрезал он, переключаясь к важному.– Лёх, выключи фонари и где Николай, кто его видел? Что б его!

–Сейчас подойдёт,– ответил Лёха, не двигаясь с места.– А что за прикол с фонарями?

Лёха как восемь месяцев после армии; спецназ, горячая точка, краповый берет. Олег симпотизировал ему, молчанием, смотря часто в спину. Исполнительность, бесприкословность без лишних слов, делала его идеальным для… не для охраны фермы. Олег понимал и был готов, что он вскоре уволится и возможно их пути больше никогда не пересекутся.