– Она ненормальная! Девке пятый год, а она и говорить не умеет! Позорище!
– А не надо было задом вертеть перед мужиками, выбрала бы нормального, родила бы от него, а не от всяких там заезжих ухажеров! А теперь матери норовишь навяливать?! У меня своих проблем хватает! Еще и с больной девочкой заниматься! Да и зарплата у меня не такая, чтобы еще и ты с меня деньги сосала!
– Что, трудно месяц-другой у себя подержать? Я может за то время личную жизнь устрою! А эта сучка мне мешает!
– Ты уже двадцать лет ее устраиваешь, эту жизнь! С самой школы! Не успевали веником ухажеров отгонять! В общем – нет, и нет! Родила, занимайся с ней сама! И точка!
– Ууу… сучка! Хотел вытравить суку, а она уперлась! – женщина с ненавистью в глазах бьет девочку наотмашь так, что та падает, ударяясь головой в стену возле шкафа в прихожей. Девочка заходится в рыданиях – тихих, почти беззвучных. Она давно отучилась плакать громко – плач мешает маме спать и целоваться с новыми папами. Потому Диане надо тихо сидеть на кухне, и не высовываться.
Хорошо хоть на кухне есть маленький телевизор – по нему иногда показывают мультики. Диана очень любит мультики. Особенно сказки. В сказках все добрые, хорошие, и мамы любят детей. Мама Дианы злая, она ее не любит. А иногда, когда пьяная, очень сильно не любит и делает ей больно. Один раз сунула ее в ванну и держала под водой, хотела утопить. Новый папка, который тогда был дома, не дал ей этого сделать. Сильно ругался, даже ударил маму, у нее потом был синяк. А мама потом мстила Диане – она тушила об нее сигареты. А когда Диана рыдала от боли и обиды, сказала, что если та кому-нибудь расскажет, сломает Диане руки и ноги, и бросит ее в лесу. Чтобы Диану волки съели.
Диана никому не сказала. Она привыкла терпеть. Сколько помнила себя – все время терпела. Ей все время было больно и плохо. Мама постоянно говорила, что не успела сделать аборт, и потому родила эту сволочь и гадину, которую надо было задушить ее в колыбели, чтобы не позорила своей умственной отсталостью. И что такая тварь никому не нужна, даже родной бабке!
Да, это была правда. Нет, не насчет того, что Диана была умственно отсталой – она была умной девочкой. По крайней мере, не глупее сверстников. То, что она до сих пор не умела говорить – это не от глупости. Она подсознательно не хотела говорить. С этими людьми. С этим существом, которое почему-то называют «мама». Она не мама. Мамы другие, Диана знала, какие бывают мамы. Диана смотрит телевизор, там мамы настоящие. Они веселые, любят своих детей, кормят их вкусной едой, а не объедками, не бьют и не выгоняют на лестницу ночью, чтобы целоваться с дядьками. Так о чем говорить с этой мамой? Диана вначале просила ее не бить, не мучить, называла мамочкой… но та только злилась и била еще сильнее. И тогда Диана замолчала. И кричала только раз, когда ненастоящая мама хотела ее утопить.
Ненастоящая мама дернула Диану за руку, швырнула к двери – Диана невольно вскрикнула от боли – плечо болело так же, как когда-то болел бок. Долго болел – мама тогда толкнула ее на угол шкафа и у Дианы что-то хрустнуло. Дышать было трудно, а мама ничего не заметила. И хорошо, что не заметила. Чем меньше она замечала Диану, тем меньше Диану мучила.
– Пошла! Чего разлеглась, сука! – пьяный голос мамы резанул по ушам, и Диана поскорее постаралась подняться, чтобы не получить новых ударов.
– Ты совсем девчонку замучила! Вот подам на тебя заявление о лишении родительских прав!
– Да что ты говоришь?! Да подай! Плевать мне на твое заявление! И на тебя плевать! Тоже мне, мамаша! Внучку не может подержать у себя! Пошли вы все в жопу! Все, все! Жизни нет никакой! Достали!
Распахнулась дверь, обдав Диану холодом из неухоженного, ободранного подъезда. Стекло в форточке окна на площадке было разбито, и морозный сибирский воздух свободно проникал в убогое помещение, давным-давно нуждавшееся в ремонте. Но ремонтировать никто не собирался – эти дома давно должны идти под снос, так что деньги вкладывать никто не будет. Но когда именно под снос – никто не знал. Так, в подвешенном состоянии можно жить и год, и пять лет, и двадцать – все зависит от удачи, и от того, с какой ноги сегодня встал глава города. А может, зависит и еще от чего-то – о чем жители, списанные вместе со своими домами не знают, и знать никак уж не могут. Их дело – терпеть и мечтать о новой квартире, о горячих батареях центрального отопления, о виде из окна не на стихийную помойку, а на садик с детской площадкой.
Но ничего этого Диана не знала. Затравленный зверек, лишенный любви, она жила только самыми простыми желаниями, можно сказать – инстинктами. Спрятаться в норку, добыть еду, согреться, уснуть. И все. Больше ничего. Ах да – еще посмотреть волшебный ящичек, окно в иной мир, в мир сказок и добра. Если бы можно было попасть туда, в этот ящичек!
По деревянной щелястой лестнице Диану буквально протащили – едва не волоком. Она кусала губы от боли, но не издала ни звука. И только слезы текли по щекам, противно холодя шею и плечи под тоненькой смесовой курточкой. Куртка холодная для этой погоды, уже морозы, первый снег выпал, но мама считала, что девчонка обойдется тем, что у нее есть. Небось не замерзнет. Пусть быстрее идет, тогда и согреется.
И они пошли. На улице темно, горят редкие фонари… страшно! Где-то там бегают волки… вот так ухватят за бочок, и унесут в лесок! И будут откусывать по кусочку…
Диане было холодно, а стало еще холоднее – она представила, как это больно – когда по-кусочку. Лучше бы сразу – откусили голову, и все тут! Она слышала по телевизору, как дяденька с бородой говорил, что все люди после смерти куда-то улетают. И там хорошо. Ну… там, куда они улетают. А тут они не должны грешить. Диана не знала, что такое грешить. Наверное грех, это когда она мешает маме целоваться с дяденьками. Но Диана старается не мешать. Только кушать очень хочется…
– Иди! Чего рот раззявила!
Диану буквально вздернули за руки вверх, как куклу – мама очень сильная, очень. Наверное, Диана скоро умрет. Мама ее очень не любит. Она уже сделала двенадцать абортов, а вот тринадцатый не успела, потому получилась Диана. Что такое аборты Диана не знает, но мама постоянно твердила ей, что тринадцатой должна быть она, Диана, и что сволочь, потому что выжила.
Что такого плохого в том, что она выжила – Диана тоже не знала. Ей бы добраться до дома, там что-нибудь съесть… например пирожок, который бабушка сунула ей в карман, и все будет хорошо. Она согреется, уснет… а во сне ничего не болит. И сны снятся хорошие!
Ей в прошлый раз приснилось, что у нее есть собака. Огромная такая! Как в телевизоре. Там такой смешной пес был… Диана проснулась с улыбкой, ей давно не было так хорошо. А потом стало плохо. Мама потащила ее к бабушке, и Диана знала, что ничем хорошим это не закончится. Бабушка тоже ее не любит. Сунет булочку, или пирожок, а у себя все равно не оставляет. Диана плохая. Никому не нужная. Только собачке! Но собачка во сне, а до дома еще идти и идти. Под джинсами только трусики – холодно. И ветер дует. Какой он холодный!
Диану начало трясти, плечо ужасно болело, хотелось немножко отдохнуть, но мама тащила ее и тащила… Мир начал расплываться, и Диане вдруг сделалось тепло и хорошо. Она потеряла сознание.
Женщина выругалась, с ненавистью и отвращением посмотрела на дочь, потом перевела взгляд на небо, усыпанное колючими ноябрьскими звездами, на темную, пустынную окраинную улицу, освещенную редкими фонарями, и вдруг решилась: она волоком оттащила девочку с тротуара, и подтащив к пустой, сваренной из листового металла остановке общественного транспорта, положила девчонку позади нее, в темноту, под напитанную ледяным холодом железную стенку. Еще раз воровато огляделась по сторонам, и уже не оглядываясь зашагала туда, куда собиралась идти. Домой, где ее ждет бутылка коньяка, крепкие объятья мужчины и свободная, счастливая жизнь. Потом скажет, что несчастная дочка вырвалась, убежала в темноту – мама ее искала, искала, так и не нашла. Поплачет на похоронах – еще и денег соберут на гроб и поминки, ведь такое несчастье! Такая маленькая девочка, и вот тебе! А потом все будет хорошо. Исмаил обещал ее взять замуж, а он богатый – у него пять торговых павильонов! И точки на базарах! И он такой хороший любовник…
Она уже забыла о девочке, будто ее никогда и не существовало. А может и не существовало – это была иллюзия, дым! Дым рассеялся и теперь можно дышать свободно. Хорошо!
Хорошо!
Диане было очень хорошо. Она свернулась калачиком и сладко спала. Ее не мучил холод, не мучила боль. Во сне нет боли и холода! Во сне есть только радость и счастье! И еще – собачка! Огромная, добрая!
Диане ужасно захотелось туда, к ней, к собаке! Так захотелось, что… что не выразить ни словами, ни… ничем не выразить. Даже если ты умеешь это делать. А Диана не умела. Она просто хотела уйти, и как можно дальше. Навсегда! Из этого злого мира, от этой злой «мамы», к собачке. К большой и доброй собачке! И к доброй маме. Ведь не все же мамы злые, она знает! Она видела в кино! Мама испечет ей пирог! Не такой, как у бабушки, старый, засохший, а хороший, вкусный!
Диана улыбнулась, и… исчезла. И там, где она лежала, осталась вмятина в наметенном за вечер первом, грязном еще снегу. И пирожок, выпавший из кармана. Трехдневный, старый, с луком и яйцами. Диана так и не успела его съесть.
Очнулась она от того, что мама снова хотела ее утопить и пихала в воду. Вода теплая, но Диана помнила, как тогда хотела дышать, как вода заливалась ей в нос, в горло, как было мучительно больно, и как хотелось жить. Она закричала – страшно, громко, так, как не кричала очень давно! В прошлый раз Диана успела оттолкнуться ногами и выставить голову из-под воды, вдохнула воздух и тоже закричала. И тогда прибежал дядька и ударил злую маму. И Диана стала дышать. Вот и сейчас – она закричит, прибежит дядька и спасет Диану!
Но дядька не прибежал. Прибежал невероятно огромный, страшный серый волк и остановился перед Дианой, пытающейся вырваться из рук злой мамы! И стало еще страшнее! Поняла: мама привела волка, чтобы он растерзал Диану. Или отдать ее волку, после того, как утопит.
И Диана кричала, Диана давала свой последний бой! Она не сдастся! Никому! Никогда! Ни волкам! Ни злой маме!
АААААА! АААААА!
И тут волк гавкнул – так громко, так звонко, что Диана захлебнулась своим криком и замолкла. Это был не волк! Это была собака! А волки боятся собак! Диана знает!
Пес подошел к Диане и вдруг улыбнулся! Оскалил белые, невероятно огромные и красивые клыки – такие, как были у собачки во сне! А потом лизнул Диану горячим, шершавым языком. Это было приятно… и все как в самом лучшем сне!
Диана посмотрела на маму, и… вдруг поняла – это не Злая Мама! Это… тетя! Какая-то тетя! Очень красивая тетя – стройная, темноволосая, полногубая, большеглазая, совсем не похожая на Злую Маму, губы которой вечно были сложены в тонкую злую линию. И только для дядек эта линия становилась улыбкой – не для Дианы. Тетя, похожая на сказочную фею, смотрела на девочку улыбаясь, так добро, так хорошо, что Диана перестала сопротивляться и отдалась ее теплым, сильным, ласковым рукам. И погрузилась в теплую воду. А потом – в сладкий-пресладкий сон. И ей ничего не снилось. А как может сниться сон, если она уже во сне? Ведь во снах сны не снятся!
Проснулась от того, что… ей было очень хорошо. Не просто хорошо, а ОЧЕНЬ! Ничего не болело, ничего не ломило, и было так хорошо, так уютно! Как во сне. Ну да, конечно же, она еще спит! И видит сны! И какие! Ей такая замечательная собака приснилась! По виду – как волк – уши стоят, серый, глаза будто светятся, зубы огромные… но добрый! Улыбается! И гавкает. Ох, как громко гавкает! От такого гава все волки точно разбегутся. Не любят они когда на них такая собака гавкает! Волки – они только маленьких девочек не боятся, а вот таких собак – просто писаются со страху! Бегут – и писаются!
Диана тихонько хихикнула, представив, как бегут писающиеся волки, и вдруг поняла – а она ведь не спит. Она лежит в совершенно незнакомом месте, и ей очень, очень тепло. Даже жарко. И она… голенькая?! Ой! Совсем голенькая!
Ощупала себя – точно, на ней ничего нет кроме чего-то вроде простыни. А еще – на ней лежит что-то мохнатое, Диана видела такое пальто у бабушки. Она называла его «тулуп». Таак… тулуп… бабушка… она у бабушки?! А почему так темно? Ночь? А тогда почему бабушка ходит посреди ночи? Там точно кто-то ходит!
Попыталась сесть, встала на колени, и… БАМ! Ударилась головой о что-то твердое! Даже искры из глаз посыпались!
– Ой! – невольно вскрикнула, и тут же шаги на пару секунд затихли, будто человек внимательно прислушивался, а потом… топ-топ-топ… и в глаза Дианы ударил яркий свет, идущий от лампочки, закрепленной на потолке. Девочка увидела улыбающееся лицо прекрасной феи из сна, и обмерла, не в силах поверить в случившееся – неужели она еще спит? Фея может быть только во сне! В сказке! В жизни их не бывает, иначе бы фея обязательно бы помогла Диане, спасла бы ее от мучений! А может все-таки есть, и она прилетела! На вертолете! На голубом!
– Яй! Амара ту фан! Эгей, мара, каран бар!
– Что? Я не понимаю! – Диана сжалась, потянула на себя простыню, она вдруг остро почувствовала, что совсем раздета. И ей стало стыдно. Фея, волшебница, а она перед ней голенькая! И где одежда?! Куда подевалась ее одежда?!
Волшебница похоже что поняла ее, улыбнулась и сделала пару шагов в сторону. Затем протянула руку и подала Диане ворох одежды – трусики, маечку, джинсы и тонкий свитер. Ее одежду, Дианы. Девочка приняла одежду, сунул под простыню, и красная от стыда стала одеваться. Фея снова хитро улыбнулась, почему-то укоризненно помотала головой и шагнула в сторону, исчезнув с глаз Дианы. Что-то загремело, и вдруг по комнате разнесся такой упоительный, такой замечательный, такой… такой… запах… что… в общем – запахло мясным супом, и у Дианы громко (она сам удивилась – как громко) забурчало в животе. И девочка была уверена, что услышала смешок – кто-то хихикнул, непонятно почему. Неужели потому, что Диана так громко бурчала животиком? И что тут такого смешного? Она давно уже не кушала, и…
Вот сейчас Диана точно почувствовала, как давно не кушала. Ужас – как давно не кушала! Сейчас хотя бы маленькую корочку хлеба… огрызок пирога… пирожок, который дала бабушка! Девочка точно вспомнила, что не съела пирожок. Он, наверное, остался в кармане куртки. А где куртка? Конечно же фея не будет ее кормить замечательным фейским супом. Диана недостойна этого супа. Она плохая, сучка, тварь – мама так всегда говорила, когда Диана просила что-нибудь вкусненького из того, что мама принесла. Говорила, что она не заслужила хорошей еды. Девочка не знала, как ее можно заслужить – она как-то спросила маму, как именно ей заслужить вкусную еду (это было еще до того, как Диана замолчала), так мама ее сильно побила. А потом плакала, глядя на разбитое лицо дочери. Плакала, и все равно называла ее тварью и гадиной. Этих мам не поймешь, они наверное все такие странные. Хотя Диана знала только одну маму в жизни, и много мам из телевизора. Наверное, настоящие мамы все такие странные и злые.
Одевшись, Диана успокоилась начала внимательно осматриваться по сторонам. Вернее – в одну сторону, потому что другая была закрыта занавеской. Эта сторона тоже была закрыта, но Диана сдвинула занавеску, и теперь можно рассмотреть все как следует.
Это большая комната. Можно даже сказать – огромная. Для Дианы, конечно – она ведь еще маленькая, и для нее все комнаты огромны. Даже кухня, в которой ее запирали, чтобы не мешалась и не раздражала маму. Но эта комната была размером как много кухонь! Сколько именно – девочка не знала. Она не умела считать. Как, впрочем, и читать. Ее никто этому не учил.
Комната – как из сказки! Стены из огромных, толстых бревен – Диана видела такие в кино в сказках про богатырей. Стол посреди комнаты – тоже как для богатырей! За него могут усесться сразу… много! Много людей!
В углу – полочки, на них какие-то фигурки. Смешные такие – тетеньки, дяденьки, бородатые и гладкие, одна тетенька даже голенькая стоит! Только с крыльями. Красивые фигурки.
На столе – чашки, ложки, и хлеб – дырчатый такой, и видно – вкусный-превкусный! Если его посыпать солью, налить в кружку молока, откусить кусочек, запить холодным молоком… ммм… это так вкусно! Так здорово!
Снова забурчал живот, и Диана невольно ойкнула, положив на него руки и зажав, будто уговаривая не бурчать. Она же дома у феи, как можно так шуметь?! Что, потерпеть нельзя?!
Фея появилась сбоку – прекрасная, как… сон! Поставила на стол чашку, откуда исходил дразнящий мясной запах, махнула рукой и что-то сказала – непонятно что, но смысл был ясен, она приглашает Диану слезть с лежанки и сесть за стол. Диана с сомнением посмотрела вниз – высоко! Страшно! Правда внизу стоит лавка, но попробуй-ка, дотянись до нее!
Фея поняла, широко улыбнулась, подошла и прежде чем Диана успела что-то предпринять или о чем-то подумать – выдернула девочку неожиданно сильными руками и прижала к себе, глядя в глаза своими черными, с искорками глазищами. Диана только и смогла, что пискнуть и затихнуть в могучих объятьях волшебницы. А та снова засмеялась и неожиданно наклонилась и поцеловала Диану в лоб. Девочка вздрогнула, и… и потекли слезы. Диана сама не знала – почему. Может потому, что она вдруг с тоской, болью и отчаянной надеждой захотела, чтобы эта женщина была ее настоящей мамой! Той самой – из сказки, из телевизора, Мамой!
Фея бормотала что-то непонятное, утирая ей слезы, а потом вдруг сама заплакала, всхлипывая, прижимая девочку к себе, и покачивая, как младенца. Наконец они обе наплакались, успокоились, и поморгав своими огромными ресницами фея широко улыбнулась и усадила Диану за стол. Подвинула к ней чашку с варевом, положила рядом с чашкой красивую глубокую ложку, расписанную странными, невиданными девочкой узорами, положила ломоть хлеба. Подумала секунду, и повязала на шею Дианы тряпочку – точно так, как Диана видела это в кино. Это чтобы одежду не пачкать!
Девочка нерешительно взяла в руки ложку, ожидая, что она окажется очень тяжелой – большая же! Но ложка оказалась очень легкой и удобной. Но Диана все равно медлила – сама не знала почему. Сидела, косилась на фею, разглядывала ложку, и вдыхала замечательный запах бульона. Тогда фея улыбнулась, укоризненно помотала головой и забрала ложку из руки Дианы. Девочка сразу расстроилась – ну вот, как она и ожидала – недостойна вкусной еды! Но оказалось, фея собралась ее кормить сама, как маленькую девочку, как младенца. Она поболтала в чашку, поднимая со да гущину, подула в ложку, попробовала, а потом решительно поднесла ложку со всем содержимым к губам Дианы, коснувшись краем ложки зубов девочки. Та непроизвольно шире открыла рот, и… в него полилась восхитительная струя вкусного, пряного мясного бульона!
Диана закашлялась, проглотила суп, и вот возле ее губ еще одна ложка! И ее содержимое проглотила. Потом нерешительно перехватила ложку у феи (что она, Диана, маленькая, что ли?), и начала есть сама – осторожно черпая из чашки и заедая мягким, тоже пряным хлебом. Вкусно! Было ужасно вкусно!
Содержимое чашки кончилось очень быстро, даже кусок хлеба доесть не успела. Нерешительно покосилась на фею – не даст ли еще вкусноты? Но та поняла и решительно помотала головой – нет! И тут же показала на живот, потерла его и сказала:
– Ой-ой! Ооой!
Диана задумалась – что бы это значило?! Потом догадалась – фея хочет сказать, что будет больно животик! Ну да, Диана хоть и маленькая, но уже знала, что если долго не есть, а потом сразу много скушать, будет болеть животик.
Потом фея налила в кружку чего-то вроде компота. Наверное, это и был компот, только вкус немного непривычный, не такой, как у бабушкиного компота. Злая Мама никогда не давала Диане компот, только бабушка. Компот Диане нравился, он сладкий, а еще – кисленький. Вкусный! И этот тоже был вкусным. Диана высосала всю кружку, доедая свой недоеденный кусочек хлеба, и устало откинулась на спинку стула. Хорошо тут у феи! Как в сказке!
И тут… ей захотелось пи-пи. И так захотелось, что Диана пискнула, согнулась и ухватилась руками за низ живота. Ой, плохо! Не хватало еще написать на стул волшебницы! Она за это превратит Диану в крысу! Или еще чего хуже – в таракана! И что делать?!
И снова волшебница поняла – улыбнулась, подхватила Диану, сняв ее с подушки, положенной на стул (чтобы повыше сидеть!), и взяв за руку повела ее за печь, в дальний угол комнаты. Тут нашлись и Дианины кроссовки – старенькие, но еще крепкие, они не были такими чистыми наверное с самого их рождения. Фея помогла Диане обуться, и через пять минут уже рассказывала, как пользоваться заведением под названием «хайлар». Видимо это на фейском языке так назывался туалет. Странный это был туалет – унитаза нет, водой не смывается… деревянный стул с дыркой, и все. А еще – кувшин с водой, полотенце, мыло и все такое. Улыбаясь и подмигивая, фея жестами наглядно показала Диане, как следует пользоваться этим странным заведением, и что делать с кувшином. Не совсем, конечно, показала, только изобразила, но Диана все прекрасно поняла – она ведь была умненькой девочкой, что бы там про нее не говорили дураки! Когда фея решила, что Диана усвоила урок, она вышла, притворив дверь, и оставила Диану одну.
Как ни странно, здесь не было холодно, хотя и прохладнее, чем в комнате. Диана подождала (сама не зная – чего именно), а потом резво сняла штанишки и проделала все, чему ее научила волшебница. И ей это даже понравилось – забавно ведь, как игра! Вымыла руки с мылом и довольная пошла обратно в комнату. У порога разулась, и пошла по полу в одних дырявых носках – пол был покрыт ковриками и ковровыми дорожками, так что ногам совсем не было холодно.
Уна проснулась совсем рано, еще затемно, хотя необходимости в этом никакой не было. Просто проснулась, и все тут! Темно, тихо, за окном непроглядная тьма. Кахир еще посреди ночи выпросился на улицу – носиться под звездным небом по морозному лесу – что лучше этой забавы? Так он считает, не Уна. Откуда она знает, что он так считает? А знает, да и все тут! Если он может угадывать ее мысли – почему ей не обладать таким умением? Столько лет вместе – каждый пук друг друга известен и определим.
Встала, накинула на себя халат – спала, как всегда, обнаженной – так привыкла, и так ее учил Учитель. Во сне тело дышит и соединяется с пространством посредством открытых энергетических каналов. А если закрылась, закуталась в толстые тряпки – никакого тебе соединения.
Впрочем, Уна никакого такого соединения не чувствовала. Просто ей было приятно ощущать обнаженной кожей тонкую ткань одеяла и мех верхнего, мехового. Она накрывалась им тогда, когда печка выстывала и становилось холодно.
Поднявшись, подошла к печи и послушала дыхание девочки. Убедилась – та жива, спит крепко и спокойно. Хорошо! Улыбка невольно вспорхнула на лицо Уны. Странное дело, да – раньше Уна улыбалась не так часто, а вот теперь, когда появился этот найденыш…
Странная девочка. Непохожая на местных. Местные – в основном блондинки, как и положено северянкам, ширококостные, сильные, и что греха таить… не очень красивые. Хотя… как это рассмотреть. Если с точки зрения южанки Уны красивая женщина должна быть утонченной, худенькой, гладкой и не очень большой – местные считали, что красивая женщина обязательно широкобедрая, плечистая, мощная! И мешок муки поднимет, и пьяного мужа домой отнесет, и лошадь на скаку кулаком срубит. И ребенка легко родит. А такие как Уна – ущербные, несчастные, никудышные.
Впрочем, так оно и есть – Уна никудышная, раз не может родить. И ничего с этим не поделать. Еще когда она была ребенком маги-лекари сразу определили: неспособна на роды. Потому ее судьба и была такой… хмм… неправильной. Не такой, какой положено быть судьбе «порядочной» принцессе. Что по большому счету ее и спасло.
Мысли, мысли… чего тут думать? Завтрак надо готовить. Скоро девчонка проснется, и ее надо будет откармливать. Именно откармливать, а не кормить – такую худобушку надо как следует пичкать едой. Пока не наберет нормальный вес. А то как птичка певчая – одни ножки, да клювик!
Улыбнулась. Ага, птичка певчая! Так завопила… птичкам и не снилось! Голосяра – как… как… хмм… непонятно – у кого. До сих пор в ушах звенит!
Уна весело хихикнула (она вообще не любила долго печалиться), и принялась шарить по закромам в поисках пряностей. В суп надо было добавить не просто пряности, а еще и те, которые возбуждают аппетит и подстегивают жизненную силу. Пусть быстрее восстанавливается! Пусть нагуливает аппетит!
Быстро, и без брезгливости, разделала мясо принесенное Кахиром. Не для себя – для пациентки. Сама и кашку с тыквой поест – полезно и вкусно. Поставила котел на плиту, добавив в печь на уголья свежих поленьев (ночью пару раз вставала, подбрасывала, уже в привычку вошло). Дрова сама напилила – летом и осенью. За то время, что здесь живет, обросла инструментами, в том числе и стальной пилой, довольно-таки большой ценностью в лесном краю. Без пилы дров не напилишь, придется нанимать работников, деньги платить. А Уне в охотку попилить бревна – двигаешь рукоять пилы и думаешь о своем… вжик-вжик, вжик-вжик… успокаивает, как медитация. Теперь вдвоем пилить будет – вдвоем-то сподручнее!
Почему уверена, что вдвоем? А некуда девчонке уходить. Не местная эта девочка. Почти что копия Уны в детстве – такая же темненькая, ушастенькая, худенькая. Как дочка! Если бы Уна могла родить.
Взгрустнулось, но тут же грусть вытеснили мысли о другом. Что-то давно не было больных, целую неделю. Так-то оно вроде и хорошо – для людей хорошо – но ей-то на что жить? Не хочется заветную заначку потрошить. Это только на крайний случай.
Оделась, пошла к проруби, захватив с собой здоровенный лесорубный топор. Махала им Уна очень ловко, как завзятый мужик, и скоро в разлетающихся ледяных брызгах забурлила темная вода. За ночь прорубь крепко промерзла, так что с первого-второго удара не сдалась. Мороз крепчает!
Скоро день зимнего перелома, когда солнце дает людям самую долгую ночь, а потом поворачивается на лето. В день поворота устраивается праздник Поворота. Уна на него ходит – почему бы и нет? Ее там ждут. Она хорошо поет, и все ей очень рады. Хоть Уна и затворница, но и ей иногда хочется побыть в человеческом обществе. Опять же… она молодая, крепкая женщина, и ей тоже хочется мужчину. На постоянные отношения Уна не решается, да никто особо и не горит желанием взять в жены бесплодную (Уна сразу распустила этот слух, поделившись с одной из знакомых «по-секрету»), но красивый молодой лесоруб с мозолистыми руками, или пышущий здоровьем купец с крепкими, ласковыми объятиями – иногда можно позволить себе расслабиться, и забыть, что она принцесса крови. Тем более что их объятия ничем не отличаются от объятий какого-нибудь родовитого наследника старой дворянской династии либо гвардейского офицера. Уж Уна-то это знает точно. Она не отличается особой любвеобильностью, но как лекарка, знает – для здоровья очень даже полезны пусть и редкие, но достаточно регулярные любовные соития. Без этого женщину ждет куча всяческих не очень приятных болезней.
По крайней мере, об этом говорят многие медицинские трактаты – на себе Уна такое не проверяла. Тем более что Уна женщина одинокая, брачными узами не скованная, и вообще – кому какое дело?! Неужели не имеет права хоть немного себя порадовать? Главное – не иметь дел с женатыми мужчинами. В противном случае тут не жить. Бабы объединятся и сожгут вместе с избушкой. Потом пожалеют, да – лекарки-то рядом не будет! Но вначале сожгут.
Вернулась, положила топор на его место – за дверь (Там ему самое место – на всякий случай. Мало ли…), взяла коромысло, ведра и пошла за водой. Сделала три ходки, и пока притормозила. Достаточно воды!
Накрыла на стол в ожидании, пока сварится бульон, хотела заняться приготовлением снадобий – впрок, и тут вдруг вспомнила, что теперь не одна и девочка спит, а греметь пестиком в ступке и разбудить дитя очень уж не хотелось. Тогда оставила свои планы на ближайшее будущее и пошла в красный угол, туда, где стояли статуэтки богов.
Кто ей помог? Кто услышал ее затаенные желания, ее мечту? Кто послал ей Найденыша, Дайну? Она так и решила, что будет звать девочку найденышем-Дайной. Почему бы и нет? Скорее всего имя девочки какое-нибудь экзотическое, заморское, не нужно привлекать к ней внимание. А Найденыш, Дайна, или Дайн – вполне себе распространенное имя на Крайнем Севере. Так издавна называли самых желанных детей.
Итак, кто это? Богиня любви Аула?! Уна погладила статуэтку обнаженной девушки с крыльями за спиной, удивительно похожую на нее, Уну. Она такая же стройная, сухая – дай ей крылья, и тоже взлетит! Вот только любовного лука, коим богиня насылает любовь нет у Уны.
А может это бог лукавства Серхи? Нет, этот толстенький божок чисто пакостник. Гадость какую-нибудь наслать – это запросто, а вот прислать желанного ребенка – кишка у него тонка.
Тогда, наверное, Мать Богов, Асана. Это она покровительница всего рожающего и плодоносящего. Она родила Мир после соития с Создателем. По крайней мере, так говорится в храмовых книгах. Уна не представляла, как это женщина может родить Мир, но не верить храмовникам у нее не было оснований. Это их работа, они лучше в ней разбираются. Они же не лезут к ней с советами, как лучше сделать снадобье!
Уна встала на молельный коврик перед статуями, и обратилась ко всем сразу, стараясь перечислить и не забыть даже самого ничтожного и неприятного из божков – даже бога Лжи Сидура:
– Я не знаю, кто послал мне такое счастье, но спасибо вам за все! Я принесу вам жертву – как только попаду в храм. Благодарю вас, всемогущие!
Выполнив положенное, с легкой душой одним плавным движением встала на ноги, потянулась, и вдруг взорвалась серией мягких, но очень быстрых движений. Было похоже, что она бьется с кем-то видимым только ей – очень быстрым и ловким. Уна то вставала на одну ногу, то замирала, как цапля на болоте. Это продолжалось недолго, но Уна даже вспотела – у нее на лбу выступили капли чистого, здорового пота. Хорошо! Приятно ощущать себя сильной, быстрой… здоровой!
Уна вообще редко болела. Нет, не так – она вообще не болела, если не считать болезнью ушибы, порезы и уколы иголкой. Да и те у нее зарастали за считанные часы – правильные снадобья и железное здоровье делали свое дело.
За занавеской послышался какой-то звук, и Уна замерла, сделав шаг. Постояла, послушала, на печи завозились, и послышалось:
– Ой! – вместе с отчетливым – «бам!»
Ага. Это «бам» неспроста – Уна улыбнулась. Она тоже билась головой о потолок, когда лежала на полоке. Забудешься, сядешь спросонок, и бам! Готово дело! Аж искры из глаз. Долго не могла привыкнуть.
Подошла к печи, отдернула занавеску. Оп! На нее смотрят два испуганных черных глаза. Копна спутанных волос (потом ими займемся!), шрамы на лбу (тут без челки до бровей не обойдешься, вот же твари, изувечили девчонку!), худенькие голые плечики. Испугалась, натянула на себя простыню, сжалась в испуге.
Уна улыбнулась, сходила за одеждой, отдала малышке и задернула занавеску. Похоже что там, где девочка раньше жила, очень трепетно относились к обнаженности тела. Это бывает, и нередко. Уна много читала, и знала, что больше всего табу на обнажение тела существует в странах, которые расположены в холодных районах мира. А вот в южных краях частенько запретов на обнажение не существовало вовсе. Люди спокойно относились к голому телу, и не видели в обнажении ничего запретного или постыдного. Скорее всего это закономерно – в жарких странах противопоказано усиленно укутывать свое тело – эдак можно и помереть от перегрева. А вот на севере – тут без теплой одежды никак. Банально, и наверное скучно, но это правда.
Уна происходила из теплых краев и ей было плевать на условности северян, но как ящерица, меняющая свой цвет в зависимости от того места, на котором находится – бывшая принцесса меняла свою внешность и свои привычки, приспосабливаясь к обычаям конкретного места. Если бы здесь зимой и летом ходили в меховых шапках – она бы так и ходила. Нельзя выделяться из толпы, нельзя обращать на себя внимание.
Времени прошло довольно-таки много, но Уна знала, как эффективно могут работать тайные службы Королевства – если захотят, конечно. Но они хотят. Дядя умеет мотивировать – кого деньгами, а кого страхом смерти. Нужно признать, что правителем он оказался гораздо более умелым, чем ее покойный отец. Уж дядя-то точно не допустит такого вот всеобщего заговора против короля!
Сходила к плите, взяла с полки глубокую чашку, поболтав в кастрюле, налила в чашку мясного бульона. Пряный запах ударил в нос, и Уна слегка отшатнулась, вздохнула – может пересилить себя, начать есть мясное? Не выглядит ли на самом деле глупо эта ее странная для обычных людей привычка? Местные на нее поглядывают с усмешкой – мол, какая-то странная, как не нашей веры! Это где-то на юге есть люди, которые едят только растительную пищу и не убивают животных. Может ты как раз с юга? То-то черненькая такая! И худая! Не как наши девушки!
Уна слышала такое не раз, и не два. И ей это ужасно надоело. Однажды она не выдержала и пригрозила – те, кто будут ее доставать – пусть лучше не приходят за помощью! Отстали. Может, напугались, а может, не хотели ее обижать. Хотя тут разных людей хватает… и таких, что даже видеть не хочется. Впрочем – как и везде. Нет в Мире совершенства.
Через пару минут Уна выяснила одно странное обстоятельство: Дайна совершенно не понимала языка, на котором говорит Уна.
Поставила чашку на стол, обернулась к девочке, наблюдавшей за ней с полока, махнула рукой:
– Ну что ты там засела, как птичка в гнезде? Пойдем, завтракать будешь!
Девочка непонимающе сдвинула брови, будто силилась понять слова Уны, потом ее лицо разгладилось – вроде как поняла. Двинулась слезать, и… остановилась. Высоко!
Уна недовольно цокнула языком, ругая себя за глупость – забыла, насколько девчонка мала, подошла к печи и легко, как щенка или котенка выдернула девочку из «норы». Прижала к себе, подержала пару секунд, и под нахлынувшей волной нежности вдруг взяла и поцеловала Дайну в лоб. Девочка вздрогнула, губы ее скривились и она заплакала. Тихонько так, почти беззвучно… Уна прижала ее к себе, покачивая и баюкая, и была девочка такой уютной, такой невыразимо… родной! И Уна тоже заплакала, уже второй раз за последние сутки, что было для нее просто невозможно. Она выплакивала горючими слезами свою мечту о нормальной семье, о муже, о детишках, о том, чего она была лишена, и чего никогда не могла получить – даже если бы так и оставалась левантийской принцессой.
И так они плакали с минуту, может меньше. Потом Уна взяла себя в руки, улыбнулась, вытерла слезы себе, девочке, и усадила ее за стол в высокое деревянное кресло-стул, подложив под попку девочки туго набитую подушку.
Почему-то Уна думала, что девочка сейчас бросится есть – схватит ложку, ухватит кусок хлеба, и начнет жадно глотать пахучее варево, давясь и кашляя. Но ничего такого не случилось. Девочка сидела, поглядывая на женщину, и не трогалась с места, будто ждала от хозяйки дома команды.
Хорошо, пусть так! Уна подвинула ей ложку. Девочка все равно не стала есть! Уна забеспокоилась, взяла ложку в руку и черпнув бульон аккуратно поднесла ложку ко рту Дайны и влила содержимое деревянного черпачка в ее аккуратный красивый ротик. Дайна судорожно вздохнула, проглотив бульон, и тогда в ее рот отправилась следующая порция варева. А потом, к радости Уны, девочка перехватила ложку, и стала есть сама. Уна пододвинула ей хлебный ломоть – и хлеб пошел в дело. Славно! Значит девочка вполне разумна, и с головой у нее все в порядке! Вот только почему-то не понимает слов…
Бульон закончился, девочка вопросительно посмотрела на Уну, та улыбнулась:
– Нет, милая, хватит! Животик будет болеть! Ты давно не ела! Надо постепенно привыкать к пище!
Она изобразила боль живота, ойкнула, и девочка серьезно кивнула. Вообще, как показалось Уне, это была на удивление серьезная и разумная девочка. Никаких истерик, никаких лишних телодвижений – как взрослая. Надо есть, она ест. Надо сидеть, она сидит.
Затем они пили узвар из лесных ягод, подслащенный засахаренным медом – очень полезное, но еще и очень вкусное питье. Девочка пила с наслаждением, раскрасневшись и отдуваясь, аккуратно доедая свой недоеденный кусочек хлеба. Она ела его так, будто этот самый кусочек был огромной ценностью, и такой ценностью точно нельзя разбрасываться. И это верный признак того, что с едой у девочки в последние месяцы, а может и годы было очень даже все непросто. Ценит пищу!
А потом Дайна вдруг покраснела, схватилась за низ живота, и понятливая Уна повела ее в туалет. Кстати сказать, это тоже была проверка – достаточно ли цивилизованна девочка, знает ли она, что такое туалет.
Как оказалось – прекрасно знает, и умеет пользоваться. И это радовало. Ну что же – туалет освоили, желудок набили, давай теперь знакомиться! Как тебя на самом деле зовут, милая?
– Как тебя зовут? – спросила Уна, снова усадив девочку за стол. Та сразу нахохлилась, нагнулась над столом, и стала смотреть в столешницу, потупив взгляд и наблюдая за Уной искоса, как если бы ожидала какой-то гадости. Уна вздохнула – никогда ничего не бывает просто! И что делать?
– Я – Уна! – медленно сказала женщина – Ты – кто?
Девочка смотрела на нее и молчала. Губы ее даже не дрогнули.
Уна вздохнула, а потом вдруг запела песенку про веселого песика, который скачет по дорожке, и которого догоняет девочка. Эту песенку ей пела кормилица Аннуш, молодая полноватая женщина, которая была с Уной все ее детство. Вначале как собственно кормилица, потом как нянька. А потом Аннуш уехала в свою семью, по которой очень соскучилась, и Уна по ней очень плакала. Кормилица была наверное единственным человеком (если не считать Мастера), который ее искренне любил. Любил не за то, что она богатая и родовитая, а за то, что она вот такая есть на белом свете. Мать? Матери было не до нее – она интриговала, блистала на балах, бегала к любовникам, рожала. Отец? Ему тем более не до Уны, «пустой» принцессы, неспособной принести наследника ни одному из королей или императоров этого мира. Пустышка. Обманка. Позор семьи!
Братья и сестры? Ха! Кроме презрения и насмешек – больше ничего. Кто любит изгоев? Справедливости ради, она к ним относилась с такой же «любовью». Но это нормально – как говорится, сколько ты даешь, столько тебе и отдадут. Да еще и с процентами. И никак иначе.
Девочка слушала песенку, а потом ее губы сложились в улыбку – милую такую, детскую, беззащитную, как одуванчик под ветром. Дунь – и улетит улыбка, сорвется с лица, оставив после себя лишь голый, худой скорбный стебелек.
– А ты умеешь петь? – замолчала Уна – Ну-ка, спой что-нибудь! Давай!
Уна закивала, жестами предлагая девочке не бояться и запеть, та смотрела на нее непонимающе, потом мелко закивала – поняла! – и запела. На незнакомом Уне языке (!!!) спотыкаясь на словах, корявенько, но женщина вдруг подняла брови – а девочка-то умеет петь! У нее есть голос! Только голос… странный, низкий, не девчачий, будто в ней сидит другая девочка, гораздо старше, грубее. Увидев, что Уна поражена ее пением, девочка сбилась и замолчала, покраснев и снова упершись взглядом в столешницу. Уна хотела ей что-то сказать, ободрить, и тут в дверь постучали. Нет, не постучали – поскребли.
Дверь, сделанная из старого темного дуба снаружи была покрыта царапинами почти на высоту человеческого роста. Кахир иногда был особенно нетерпелив и обрушивался на нее всей массой своего тяжеленного тела, а его лапищи заканчивались когтями – больше достойными какого-нибудь медведя, чем домашней благообразной собаки. Так что ощущение было таким, будто кто-то пинает в дверь здоровенными сапожищами со стальными набойками на носах.
Уна легко вспорхнула с места, отодвинула на двери тяжелый стальной засов (на ночь всегда запиралась – мало ли кто по лесам шастает, эдак во сне и сгинешь), и в комнату ворвался пахнущий псиной сгусток энергии. Он радостно лизнул в нос не успевшую увернуться Уну, подскочил к Дайне, и та уже в полной мере испытала, что такое собачья радость. Лицо девочки мгновенно стало мокрым и липким, пес ткнулся лобастой мордой в живот найденыша, и Уна вдруг испугалась – вдруг девчонка перепугается зверя, решит, что тот хочет ее укусить!
Вообще-то все, кто видел Кахира вблизи, старались отойти от него подальше не делая резких движений. Уна сама, увидев такого чужого пса постаралась бы не вызывать у него подозрения в том, что женщина представляет для него хоть минимум опасности.
Однако произошло совсем не то, чего ожидала Уна. Девочка обняла Кахира за шею и стала хохотать – так счастливо, так радостно, так весело, что у женщины даже заныло сердце, то ли от радости, то ли от печали. Девчонка не отпускала Кахира, а тот, будто знал ее всю жизнь, стоял перед ней и терпел, пока Дайна его гладила, тискала, что-то шептала ему на ухо и блаженно улыбалась, как если бы нашла самое дорогое сокровище в своей жизни.
– Ка-хир! – сказала Уна, указывая на пса.
– У-на! – показала на себя.
– Ты —?
– Диана! – тихо ответила девочка, и Уну будто треснули поленом по голове. Она едва не потеряла сознание от нахлынувших, просто-таки сбивших ее с ног чувств – Диана! Это же… Дайна! То есть… Найденыш! Это знак судьбы! Знак богов! Это точно они прислали ей Дайну!
– Дайна! – выдохнув и продышавшись сказала Уна, указывая на девочку – Ты – Дайна!
– Дайна! – повторила за ней девочка, улыбнулась, но вдруг снова нахмурилась – Диана. Диана!
– Диана – так Диана – пожала плечами Уна и добавила – Здесь будешь Дианой, а в деревне – Дайной. Почему бы и нет? Не надо привлекать внимание странными именем. Ладно?
Но Диана ничего ей не ответила. Она не поняла. И Уна снова вздохнула – надо как-то выходить из положения, учить девочку говорить. Иначе… иначе нельзя. Им ведь тут жить!