«Билли, здесь столько всего творится! Джим изучает кинематографию. Я устроилась на работу в университет. Здесь повсюду тысячи и тысячи молодых людей. И потрясающие пляжи. Везде столько музыки, искусства. И свободы. Приезжай! Тебе понравится, вот увидишь. Ты сможешь жить у нас в квартире, сколько захочешь».
Перед приглашением Мэри я устоять не мог. На тот момент я находился в Канаде, учился в колледже Лойолы, и у меня успели возникнуть серьезные разногласия с деканом, которые уже зашли слишком далеко. Приглашение Мэри сулило мне новые впечатления в жизни, так что я с радостью ухватился за него.
Поездом экономкласса я преодолеваю расстояние в 2800 миль и за два с половиной дня добираюсь из Торонто до Ванкувера. Следующие 1300 миль до Лос-Анджелеса я намереваюсь путешествовать на попутках.
Многие любят бесконечность дороги за чувство свободы, которые оно дает, повсеместно это становится практически контркультурой. Молодые парни и девушки используют автостоп как побег от ценностей и догм своих родителей, в одиночку или парами, с рюкзаком за плечами, порой с гитарой, и путешествуют бесплатно, полагаясь лишь на порядочность окружающих. Щедро делясь своей музыкой и наркотой, они потихоньку, ручейками стекаются в Сан-Франциско и Лос-Анджелес. Ручейки постепенно превращаются в мощные реки. Здесь встречаются битники, хиппи и хипстеры, юбки в стиле кантри и брюки-клеш, водолазки и джинсы, рубашки в стиле тай-дай и банданы на голове. Песни протеста и рок. Присоединяйтесь все! Курите дурь и закидывайтесь кислотой! Подключайтесь к психоделической революции! Все должны быть свободны! Рок-н-ролльные группы – голос молодежи – надрываются в свои микрофоны. Власть народу! Мы изменим Америку! К чертям власть и материализм!
Тысячи любителей автостопа стоят вдоль дорог с поднятым вверх большим пальцем… и я в том числе. Останавливается машина, внутри муж и жена приятной наружности. Стрижка ежик и бабетта. Оззи и Харриет. Я бросаю свой рюкзак на заднее сиденье. От Ванкувера до пограничного поста рядом с Аркой мира[3] мы доезжаем без проблем. Постепенно накрапывавший дождик превращается в ливень.
Когда мы добираемся до таможни и иммиграционной службы США, начинает темнеть.
– Пожалуйста, ваши удостоверения личности, – говорит таможенник паре на переднем сиденьи.
– А это ваш сын?
– Нет, он просто путешествует автостопом.
Офицер указывает пальцем на меня.
– Ваше удостоверение личности, пожалуйста.
Он разглядывает мой паспорт, потом меня. Офицер приветлив с моими попутчиками и возвращает их паспорта. Затем смотрит на меня – уже не так приветливо.
– Какова цель вашей поездки в США?
– Я еду к другу.
– Имя этого друга?
– Мэри. Мэри Вербелоу.
– И где живет эта Мэри?
– В Лос-Анджелесе.
– Сколько времени вы собираетесь провести у Мэри?
– Она сказала, что я могу оставаться, сколько захочу. Так что не знаю.
– У вас достаточно средств, чтобы обеспечить себя во время пребывания в США?
– Вообще-то не очень.
– Сколько у вас при себе денег?
– Сто пятнадцать долларов.
Офицер смотрит на меня не мигая.
– Прошу выйти из машины, – говорит он и жестко добавляет. – Возьмите рюкзак и идите за мной.
Потом поворачивается к симпатичной паре и говорит, что им можно ехать дальше.
За стойкой стоит несколько мужчин с очень короткой стрижкой. Все очень официальны и вежливы.
– Пожалуйста, ваше удостоверение личности, сэр.
– Какова цель вашей поездки, сэр?
– Пожалуйста, пройдите в эту комнату, сэр.
Еще один «ежик» сидит за серым металлическим столом, очень деловой и непреклонный.
– Значит, вы едете навестить подругу, и это ваша единственная цель. И вы не уверены, как долго у нее пробудете. – говорит он.
– М-м-м… нет. Нет, сэр.
– А вы уже знаете, каким образом вы будете возвращаться в Канаду?
– Скорее всего, опять автостопом, сэр.
– Сколько у вас денег?
– Сто пятнадцать долларов.
– А сколько у вас на банковском счету? – он хмурится.
– У меня нет банковского счета.
– Ну хорошо, сколько денег будет в вашем распоряжении во время пребывания в США?
– Нисколько, сэр.
– Пожалуйста, посидите здесь.
Он выходит. Мне надо в туалет, я встаю и поворачиваю ручку двери. Она заперта.
Минут через пять непреклонный офицер возвращается с официальной бумагой в руке. Штамп Государственного департамента США по таможенным и иммиграционным вопросам. ВО ВЪЕЗДЕ ОТКАЗАНО.
– Идите за мной.
Он открывает заднюю дверцу служебной машины и жестом предлагает в нее сесть. Отвозит меня обратно в Канаду, останавливается и открывает передо мной дверь.
– Если вы попытаетесь еще раз въехать в Соединенные Штаты Америки под ложным предлогом, вы пойдете в тюрьму.
Я в шоке, не могу вымолвить ни слова. Американец оставляет меня у обочины под проливным дождем. Симпатяга, одним словом. Добро пожаловать в США! А как же приглашение на статуе Свободы: «Отдайте мне ваших усталых, ваших бедных»?[4]
Я плетусь в сгущающихся сумерках прочь от Арки мира, прочь от Лос-Анджелеса, от Мэри. В никуда. У меня здесь, на Западе, ни родных, ни друзей. И какого хрена теперь делать? Что дальше?
Через два часа совершенно темно, хоть выколи глаза. Ноги сильно болят. Я до нитки промок, я отвержен и я в полном отчаянии. Но мне необходимо попасть в Лос-Анджелес, значит, надо как-то пересечь границу.
Дождь все еще моросит, что типично для Западного побережья. На шоссе не видно ни огонька. Черная дорога сливается с ночью. Наконец далеко в тумане появляется пара огней. Потом они становятся все больше, все ближе. Фары прорезают мглу. Уже слышно, как из-под шин разлетаются брызги воды. Сосредоточься. Тебя просто обязаны подобрать. Это твой шанс.
Бинго! Я голосую.
Грузовик проезжает мимо, шины шипят, как змеи, хвостовые огни удаляются по блестящему асфальту. Вдруг загораются фары заднего хода, потом огни освещают изумрудный лес по обе стороны шоссе. Грузовик разворачивается.
Водитель проезжает, на ходу разглядывая меня, и еще раз разворачивается. Открывает окно с пассажирской стороны и внимательно меня изучает: я чисто выбрит, с довольно длинными волосами.
– Какого черта ты здесь делаешь? Давай, запрыгивай!
Я залезаю в Dodge с огромными дверями и широченным задним сидением. Дрожа всем телом в насквозь промокшей одежде, я сразу по достоинству оцениваю теплую, удобную кабину – будто окунаюсь в горячую ванну.
Водителю лет тридцать пять, приветливый.
– Я Боб, – говорит он.
Американец. У него есть кусок земли и лошади в штате Вашингтон. Он приехал за канадским сеном для своих американских лошадей.
– Оно лучше и дешевле, – говорит Боб. – А ты откуда?
– Из Торонто. Но мне надо в Калифорнию.
– Далековато ты забрался. И что ты забыл в солнечной Калифорнии?
– Одна приятельница пригласила пожить у нее. Они с ее парнем переехали в Лос-Анджелес, и им там очень нравится. Она написала, что и мне понравится.
– Ты хиппи, что ли? – спрашивает он. – Похож на захлебнувшуюся крысу. Что ты здесь делаешь? От границы далековато.
– Мне отказали во въезде. — Я решаю открыться конезаводчику-Бобу.
– Значит, ты проделал две с половиной тысячи миль, и тебя не впустили в Штаты? — Он смеется.
Я сглатываю слюну.
– Боб, а можно я спрячусь у тебя в кузове, когда ты поедешь через границу?
Он смотрит на меня, потом довольно ухмыляется.
– Что ж, канадон, сегодня твой счастливый день.
Как выясняется, Боб большой шутник.
– Да я все время тут проезжаю туда-сюда, – говорит он. – Всех парней на таможне знаю. Перевезу тебя, не проблема. Мы вот что сделаем…
Боб отъезжает к обочине, вылезает под моросящий дождь и отодвигает брезент на кузове. Сбрасывает несколько верхних брикетов сена и раздвигает нижние.
– Давай, канадон, будь как дома.
Я устраиваюсь между тюками сена, и он набрасывает поверх меня те, что были сверху. С усилием затягивает веревки брезентового верха. Я начинаю задыхаться в этой западне, меня обволакивает резкий запах сырого сена, дождь барабанит по туго натянутому брезенту. От нервного напряжения я не могу дышать.
– Не вздумай шевелиться, и чтоб ни звука! Иначе всему конец. – Боб хлопает по борту кузова. – Увидимся в Штатах.
Слышно, как шуршит гравий под его ковбойскими сапогами, потом захлопывается дверь кабины, взвывает мотор. Мы рассекаем завесу дождя. Меня бьет дрожь, одежда насквозь промокла, вокруг кромешная тьма.
Раньше, чем я ожидал, грузовик начинает притормаживать, потом останавливается.
– Привет, Бобби! Погодка что надо. – Кто-то от души смеется.
Мое сердце бешено стучит под брезентом.
– Как дела, Джимми? Этот проклятый дождь, похоже, никогда не кончится. Хорошо, хоть сено не мокнет.
– Проезжай, Бобби. Скоро опять увидимся.
Звук включающегося зажигания, и грузовик дергается вперед.
Через пятнадцать минут мы тормозим. Дождь уже не такой сильный. Боб поднимает брезент.
– Добро пожаловать в Америку! – Смеется он.
Я все еще нервничаю, но улыбки сдержать уже не могу. Ну, держись, Калифорния!
– Пора отметить! – Боб паркуется у закусочной «Блэйн». – Пива возьмем?
– Я-то с радостью, только у меня на пиво нет денег.
– Зато у меня есть!
Классный парень этот Боб.
Мы садимся на видавшие виды дубовые табуреты у стойки. Симпатичная молодая блондинка в белой ковбойской шляпе играет в пул с бородатым мужиком в сапогах будто из вестерна. Играет душещипательная кантри музыка. Я осматриваюсь. Ярко-оранжевая неоновая реклама Budweiser. Барменша. Пышная прическа, тонны косметики, рубиновые губы, большие кольца в ушах. Дешевые духи. Толстые накладные ресницы и добрые радостные глаза. На белоснежной блузке пара пятнышек; груди туго натягивают застегнутые пуговицы.
– Бобби! Как ты, дорогой?
– По-прежнему свободен! – ржет он в ответ.
– Да ну тебя. Придумай что-то новенькое, – подмигивает барменша. – Тебе как обычно, дорогой?
– Именно, Салли, и то же самое канадону.
Продолжая улыбаться, она нацеживает нам по пинте Budweiser в запотевшие стаканы. Дешевые браслеты сверкают на запястьях Салли, когда она тянется куда-то под стойку и извлекает полупустой захватанный стакан с помадой по краям. Ее личный. Барменша делает медленный небольшой глоток – так пьют те, кто умеет пить.
Через час раздается:
– Последний заказ, мальчики!
Боб заказывает еще по пинте на дорожку. Салли наливает наше пиво в пластиковые стаканы.
Грузовик начинает немного вихлять по дороге, и Боб останавливается у заправочной станции с магазином; тут же можно и переночевать. Он закупает дюжину ледяных бутылок Budweiser и банку маринованных яиц. Язык у него начинает немного заплетаться:
– Слишком много выпил, дальше ехать нельзя. Пора ужинать.
Я уже забыл, когда ел в последний раз.
Боб отъезжает чуть дальше и припарковывается на ночь. Достает пачку Marlboro. Зажигает спичку об ноготь большого пальца, закуривает. Допив пиво из стакана, он открывает еще два Budweiser и протягивает мне пару яиц. Мы болтаем, как два поддатых незнакомца у барной стойки. В итоге слишком много пива, слишком много яиц. Перед глазами все кружится. Я еле добираюсь до заднего сиденья.
– Спокойной ночи, Боб.
Сам Боб вытягивается на переднем сиденьи и через минуту уже спит.
Я просыпаюсь от яркого утреннего солнца. Господи, как больно глазам! Мой благодетель потягивается.
– Просыпайся, канадон.
Около часа мы едем мимо ухоженных пастбищ и ферм. Опять заряжает дождь. У нас обоих ужасающее похмелье, от которого раскалывается голова. Все чересчур громко: стук дождя по ветровому стеклу, истеричные движения дворников, голос жизнерадостного ди-джея по радио.
– Ну вот, старина, здесь мой поворот.
Боб съезжает на обочину к ближайшим деревьям.
– Жаль, конечно, что такой дождь, но тут вроде посуше.
– Спасибо тебе за все, Боб.
Он пожимает мне руку и подмигивает.
– Счастливо, канадон. Надеюсь, ты разыщешь свою Мэри.
На меня капает с деревьев, кругом ни души. Я обезвожен, меня знобит и тошнит. Ну ты удружил, Budweiser!
Господи, о чем я думаю? Я быстро выставляю большой палец, и рядом со мной останавливается элегантный черный Oldsmobil.
– Тебе куда?
– Лос-Анджелес.
– Могу подвезти полпути.
– Отлично. Спасибо огромное!
До чего комфортабельная машина! Мягкая красная бархатистая обивка, будто лобби в уютной гостинице. Дождь становится сильнее, и я счастлив, что мне тепло и что я еду в нужном направлении, пусть даже с самым ужасным похмельем за всю мою жизнь.
Водитель жмет на газ, мили за окном бегут. У меня кружится голова, я голоден. В лицо дует горячий воздух. Я стараюсь фокусироваться на дороге впереди. До тех пор, пока внутренности не прорезает сильная боль: что-то совершает мучительный путь по моим кишкам. Я верчусь на месте так и этак, но это меня не спасает. Наступает миг блаженного облегчения, но машину тут же заполняет невыносимая сероводородная вонь: скопление пивных газов вырвалось наружу. Мне так неловко, что я не решаюсь поднять глаза на водителя. Вскоре я чувствую, что на подходе следующая порция. Меня переполняет ужас. В отчаянии я напрягаю мышцы, но это ни к чему не приводит. Из меня вырывается вторая бомба, еще хуже, чем первая. Вонища, от которой слезятся глаза, захватывает все пространство машины. Типичная смесь пива с маринованными яйцами – что может быть хуже? Водитель в отчаянии открывает свое окно, тут же мокнет под дождем, закрывает. Спрятаться негде, он заложник в собственной машине.
Я сгораю от стыда и молю свой организм о пощаде. Сцепив зубы, втянув в себя внутренности и корчась от боли, я взываю к каждой своей мышце, чтобы остановить «газовую атаку». Увы, поздно: последний выхлоп оказался смертельным.
Машина резко сворачивает к обочине и останавливается. На лице водителя ужас.
– Прости, старина, я больше не могу. Вали из моей машины к чертовой матери.
Я стараюсь выдавить из себя «извините». Но не могу, потому что изо всех сил пытаюсь подавить следующий неминуемый залп. Прошу тебя, Господи, пожалуйста, только не дай мне рассмеяться – но Господь не ответил на мою мольбу. Передо мной совершенно обескураженное лицо водителя, когда мои глаза вылезают из орбит от усилия произнести «спасибо». Он стремительно уезжает.
Представляю картину, которую этот несчастный наблюдает в зеркало заднего вида, все еще окутанный сероводородным облаком. Она отвратительна: я стою под проливным дождем на обочине, одному богу известно где, и ржу в голос. Мне страшно неловко, я хочу есть, и у меня похмелье – но я счастлив. Я в Штатах, и я направляюсь к молочной реке с кисельными берегами.
И к Мэри.
Слышится приглушенное рычание, и я вижу несущуюся ко мне гигантскую фуру. Из-под ее огромных колес вздымаются словно стены из воды, дворники яростно сбрасывают дождь с лобового стекла. Я опять высоко поднимаю большой палец, и чудище замедляет ход, хрипит, пыхтит и, наконец, останавливается метрах в пятидесяти от меня. Пассажирская дверь распахивается.
– Прыгай сюда, парень!
Я с трудом забираюсь в огромную теплую, сухую кабину. На зеркале болтается привычное зеленое бумажное деревце с запахом сосны.
– Куда направляешься?
Водитель средних лет, седые волосы зачесаны назад, лицо обветренное, в дружеской улыбке открываются кривые зубы.
– В Лос-Анджелес.
– Могу довезти до Портленда… Ты, небось, замерз?
Он кивает на коробку.
– Там горячий кофе и бутерброды, угощайся.
Фура перевозит железнодорожные шпалы для ландшафтной компании.
– Можно на этом нормально заработать? – интересуюсь я у водителя.
– Еле хватает на оплату счетов, – его глаза смеются. – Когда я только начинал, у меня практически ничего не было. И с тех пор мало что изменилось.
Вот это называется везением: я мчусь по шоссе, развалившись на переднем сиденьи этой махины, и смеюсь над рассказами веселого водителя.
Когда мы добираемся до Портленда, я прошу высадить меня у автобусного вокзала.
Преодолев четыре тысячи миль на поезде, попутках и автобусе, я наконец добираюсь до Лос-Анджелеса.
Ранним вечером я вылезаю из автобуса. Воздух теплый, ветки пальм раскачиваются от мягкого бриза. Следующая остановка – Мэри. Я в нетерпении. Ее номера нет в телефонном справочнике. А в моем последнем письме я просто написал: уже в пути, еду.
Я бреду прочь от автовокзала и натыкаюсь на невзрачный двухэтажный отельчик с большими цветными окнами. Внутри виднеется темный, полный людей зал. Я захожу, сажусь у стойки на крайний табурет и заказываю пиво. Отсюда мне хорошо видно, что творится вокруг.
На другом конце стойки – три оживленные девушки. Они сильно накрашены, выглядят как-то необычно. Хихикают, болтают, веселятся. Одна из них опускает монету в музыкальный автомат и пританцовывая возвращается на место. Она подмигивает мне. Народу полно, становится шумно. Эффектная троица заказывает еще выпивки.
– И еще пиво для того парнишки с края.
– Спасибо! И ваше здоровье!
– Переползай к нам!
Почему бы и нет?
Они веселые и приветливые.
И немного пьяные.
– Мы тут отмечаем. – Указывают на высокую брюнетку. – У Джерри день рождения.
– Правда? С днем рождения, Джерри!
Спасибо. Как тебя зовут? – Она широко улыбается.
Все трое проявляют ко мне неподдельный интерес.
– Что ты делаешь в Лос-Анджелесе, Билли?
Я рассказываю им о Мэри.
– Погоди-ка… ты проделал четыре тысячи миль, чтобы увидеть эту девушку?
– Ага.
– Должно быть, она того стоит! – в восторге говорят они. —Давайте позвоним ей!
Девушки приходят в возбуждение.
– Ее номера нет в справочнике, у меня только адрес.
Они заказывают всем по последней и просят счет.
– Слушай, поехали к нам? Переночуешь в гостевой спальне, а утром мы отвезем тебя к Мэри. У нас и дома найдется что выпить. Продолжим веселье.
Мы выходим из бара как раз вовремя, чтобы полюбоваться невероятным закатом на фоне пальм и нежно-розового неба.
Когда мы приезжаем к ним домой, я понимаю, что в них было необычного: это первые в моей жизни трансвеститы. Первоначальный страх испаряется, когда я понимаю, что это просто веселые и доброжелательные ребята. Они искренне хотят помочь незнакомцу.
На следующее утро Джерри везет меня в Голливуд к Мэри. Она вылезает из машины, достает из багажника мой рюкзак и неожиданно говорит:
– Дай я тебя обниму, дорогой. Вот наш телефон. Позвони, когда устроишься. Может, как-нибудь соберемся и даже познакомимся с твоей Мэри?
– Джерри, спасибо за все. Очень рад нашему знакомству!
Я машу ей вслед и иду к ступенькам, ведущим к квартире Мэри. Звоню в дверь справа. Динь-дон! Мое сердце выпрыгивает из груди. Я так давно ее не видел.
Ответа нет, поэтому я стучу. У меня ощущение, что по ту сторону двери кто-то есть.
– Мэри! Это я, Билли.
Латунная ручка двери поворачивается, и дверь распахивается.
Господи, как ей это удается? Она стала еще красивее. Длинные рыжеватые волосы распущены, чистая, сияющая на солнце кожа, стройные ноги.
– Билли! – Мэри сияет улыбкой и хлопает в ладоши от радости. – Ты все-таки добрался!
Между объятиями и смехом она берет меня за руку и ведет в свою симпатичную квартирку. Садится на диван и хлопает по подушке рядом с собой.
– Поверить не могу, что ты здесь!
Мэри тут же снова вскакивает, чтобы сделать чай, я иду за ней в маленькую кухню. Она ставит чайник и проводит меня через заднюю дверь в крошечный дворик.
– Ты только взгляни, Билли, у меня даже есть собственное дерево авокадо!
От нее веет блаженством, оживленное лицо прекрасно. А калифорнийский загар – как вишенка на торте. Я люблю ее со всей чистотой юности, понимая, что для меня она недостижима.
А Мэри полна энтузиазма, рассказывает об их с Джимом жизни. Ее глаза сверкают.
– Лос-Анджелес – фантастическое место, Билли. Нам с Джимом тут все нравится, – говорит она. – Здесь столько всего происходит. Мы так рады, что переехали!
Она рассказывает об особой местной атмосфере, о толпах молодежи, о творческом подъеме в музыке и искусстве, о расслабленном образе жизни, вечной «движухе», дивной погоде.
– Вот увидишь, тебе тоже все понравится. Гарантирую!
А я уже счастлив только от того, что сижу рядом с ней на диване и купаюсь в ее лучезарности.
– Когда ты уехал из Монреаля? Как долго добирался? Где ночевал?
Я начинаю свой рассказ и уже собираюсь рассказать, как меня нелегально ввезли в страну, когда открывается входная дверь. И тут я наконец знакомлюсь с Джимом. Он входит в комнату и, понятное дело, удивляется, что рядом с его девушкой на диване сидит незнакомый парень. Ростом около шести футов[5], среднего сложения, одет в джинсы и бежевую рубашку. На лице отросшая щетина.
– Милый, смотри, кто наконец доехал до нас из Канады! – взволнованно говорит Мэри. – Билли Косгрэйв, это Джим Моррисон.
– Так ты все-таки добрался. – Мы пожимаем друг другу руки. Джим застенчиво улыбается. – Рад познакомиться. Добро пожаловать в Лос-Анджелес.
Я вижу перед собой добрые серо-голубые глаза. Все в нем выдает добродушный, расслабленный характер.
– Ну наконец-то мы встретились, Джим. Я столько о тебе слышал!
Еще одна застенчивая улыбка.
– И я о тебе. Это надо отметить. Сейчас пиво открою.
Мэри искоса смотрит на Джима, когда тот направляется на кухню. Она не одобряет никакого алкоголя.
Джим возвращается и вручает мне холодную бутылку Miller.
– Ну, давай. Добро пожаловать, старик.
Он удобно устраивается на стуле и кладет ноги на край журнального столика.
– Билли как раз начал рассказывать, как его нелегально перевезли через границу, представляешь?
Глаза Джима загораются.
– Да ты что? Тебя реально ввезли в Штаты контрабандой?
Разговор льется легко, перетекая из одной темы в другую.
– Будешь еще пиво, старик?
Он говорит неспешно, растягивает слова, как южанин. Кажется, что ему интересно все.
Мэри спрашивает о моем конфликте в колледже Лойолы.
– У меня не прекращались стычки с нашим деканом-самодуром. Слишком много правил. У меня с собой письмо, которое он написал, когда меня отчислили. Как-нибудь покажу.
Джим хмыкает:
– Забавно. Среди нас объявился бунтарь!
Мэри начинает клевать носом. Мы проговорили целую вечность.
– Утром рано вставать на работу, – говорит она. Приносит мне подушку и одеяла. – Ты будешь спать на диване. Спокойной ночи, мальчики.
– Еще пиво будешь?
– Давай.
Мы обсуждаем все на свете. Джим мне нравится, очень нравится. Он обаятельный, умный, любит похохмить.
– Ты гляди, почти два часа. Я тоже пойду, старик. До завтра. – Джим удаляется в ванную, потом в спальню к Мэри и закрывает за собой дверь.
Я сворачиваюсь калачиком на диване; я так возбужден, что долго не могу уснуть.
На следующее утро я просыпаюсь на диване, в обнимку с подушкой и одеялом, и слушаю пение птиц, доносящееся через кухню со двора.
Первым появляется Джим: босиком, в джинсах, без рубашки. Припухшие веки, спутанные волосы.
– Привет, Билли. Будешь кофе? – Он наливает нам по чашке, потом открывает дверь на задний двор и разглядывает дерево авокадо. – Ты смотри! Они совсем спелые, уже можно есть. Роскошный день, старик! Здесь всегда так.
– Мальчики, доброе утро! – Мэри выплывает в пижамных штанах и футболке Джима. Ни бюстгальтера, ни косметики. У меня дух захватывает.
– Билли, до сих пор не могу поверить, что ты и правда у нас! – Она со смехом обнимает меня.
Обворожительная чудачка! Еще она отчаянно самостоятельна и практична. Я узнаю, что, к огромному разочарованию Джима, вскоре после приезда сюда она съехала с его квартиры и сняла себе отдельную. Теперь Джим мотается, как челнок, между своим домом и ее. Мэри очень быстро нашла работу в офисе UCLA и начала брать уроки живописи в городском колледже. Ответственность уживается в ней рядом с художественным, творческим началом.
Сейчас она сидит на кухне в лучах утреннего солнца и расчесывает свои прямые длинные волосы, пока они не начинают блестеть. После этого идет в спальню и переодевается в белую блузку и темную юбку, и сразу становится весьма целеустремленной и энергичной. Берет небольшую сумочку.
– Увидимся после работы!
Джим, который в этот момент сворачивает косячок, поднимает глаза, улыбается и машет. А я иду проводить Мэри до двери и тоже машу, пока она садится в свой Volkswagen.
– Потрясающая девчонка! – говорю я, возвращаясь в комнату.
Джим выдыхает дым и довольно ухмыляется:
– Мы с ней родственные души, старик.
Самое невероятное то, что я никогда не ревную Мэри к Джиму. Она на три года старше меня и уже три года влюблена в него. Я счастлив и благодарен уже за одно то, что они приняли меня на свою орбиту.
В выходные Джим и Мэри везут меня на пляж Санта-Моника. Ясно, почему вся молодежь стремится попасть сюда: бескрайние воды Тихого океана, потрясающие пляжи, неспешно накатывающие волны. Первый раз в жизни я вижу как серфингистов, так и девушек в бикини.
Через несколько дней Джим берет у Мэри машину и возит меня по окрестностям. Сперва мы высаживаем ее у административного здания на территории просторного кампуса университета. Студенты в шортах неспешно прогуливаются между пальм и других тропических растений. Да, UCLA не Лойола, а Лос-Анджелес уж точно не Монреаль.
Я попал в рай.
– Билли, чем займемся? Что ты хочешь увидеть? – спрашивает Джим.
– Все!
Он улыбается.
– Тогда поехали.
Джим возит меня повсюду. В деловой центр Лос-Анджелеса, который, как ни странно, в четырнадцати милях от побережья, потом по легендарному бульвару Сансет: мимо Голливуда и Беверли-Хиллз, Пасифик Палисейдс и до самого конца, где бульвар упирается в Тихий океан. Мы сворачиваем направо в сторону Малибу, затем обратно по Тихоокеанскому шоссе мимо Палисейдс Парк к пирсу Санта-Моники. Пока Джим паркуется, я обращаю внимание, насколько сегодня меньше народа по сравнению с воскресеньем.
– Давай прогуляемся до Вениса, – говорит он.
– Что такое Венис?
Джим указывает к югу от пирса.
– Прибрежный район, туда всего мили две.
Мы медленно идем вдоль берега, волны подкатывают прямо к нашим ногам, солнце сияет в безоблачном небе.
Венис – совсем другое место, непохожее на открыточные виды Лос-Анджелеса. Обветшавшие здания, хиппи, богемного вида публика. Квартал явно заброшен, если судить по домам-развалюхам и странноватым личностям.
– Почему это называется Венис?
– У одного застройщика были свои планы на это место, – рассказывает Джим. – Он прорыл настоящие каналы – как в Венеции в Италии. В следующий раз покажу. Тут всегда было много эмигрантов и богемы, но теперь главным образом хиппи. Своего рода Хейт-Эшбери[6], только в Лос-Анджелесе.
Мы прогуливаемся, пока он не вспоминает про время и спрашивает у прохожего, который час.
– Слушай, нам пора, скоро забирать Мэри.
На пирсе Санта-Моники Джим выкуривает еще один косячок.
– Я тащусь от этого места, – говорит он. – Здесь так спокойно, неспешно, просто.
– И я тоже, – отзываюсь я. – Это фантастика!
Я понимаю, почему Мэри любит Джима. Он – интересный и самобытный. С ней он всегда нежен и добр, заботлив, уважителен. Ужасно стеснительный, я таких в жизни не встречал. Он знает кучу всего и хочет узнать еще больше. С ним можно говорить на любую тему. В нем есть какой-то южный шарм и манеры, он очень галантен с Мэри. И, как и она, хорош собой. Джим и Мэри – очень красивая пара.