Томас Скотто Глава 3 Гея
Эту историю мне рассказала мать…
Она нашла лоскут кожи и долго выделывала его.
Сначала – под луной, чтобы размягчить кожу тайнами.
Затем – под первыми лучами солнца, чтобы утренняя роса пробудила её.
Наконец – под жарким полуденным солнцем, чтобы лоскут полностью затвердел.
Кожа оказалась уж слишком человеческой.
Работа заняла у неё несколько месяцев. Одни и те же движения в одни и те же часы. Те же тихие, бесконечно повторяющиеся движения. Лоскут казался таким маленьким в её руках, он напоминал клок белого облака, который она с лёгкостью могла сорвать с неба. Кожа походила на грустную белизну небесных барашков в минуты, когда они опускаются так низко, что превращаются в дымку.
Здесь, в Илии, в Фолойском лесу, почти не было выхода к небесам. Мало что проникало в этот лес, и ничто не покидало его. Никогда.
После долгих часов кропотливой работы и вложенной любви великанша разложила кожу на влажной земле. Она выбрала местечко, где мох разросся в зелёную мягкую подушку. Она не провела ритуалов, не пропела заклинаний, не совершила обрядов. Никто не держал великаншу за руку. С ней была лишь тишина, которую она знала как саму себя. Лишь давний друг по имени тишина.
С чудовищной медлительностью она направилась именно сюда, а не в какое-либо другое место. Лес простирался широко. Она могла выбрать местом моего рождения другой куст или дерево с более гладким стволом, прийти на берег зачарованного пруда. Однако невозможно сбить с правильного пути женщину, которая собирается впустить в мир ребёнка. У моей великанши только и были её рост, напоминавшая переплетающиеся кроны деревьев копна волос да единственный глаз. Слов она не знала. Зато имела сокровенную веру в то, что все заветные желания обязательно сбываются.
Я родилась от такого желания.
От кожи, принесённой в дар Земле.
От великанши, что хотела подарить мне целый мир.
Она дала мне имя Гея.
Долгое время жизнь состояла лишь из нас двоих.
Точнее, лишь из меня. Где бы я ни спала, куда бы я ни пошла, на что бы я ни обратила взгляд, моя великанша всегда была рядом. Из страха или из ревности, никому другому не позволяла она наблюдать за тем, как я расту. По ночам я спала подле неё, предпочитая расположиться у её округлого бедра или, чаще всего, у изгиба шеи. В то время я не могла знать, что это и был мой дом. У нас не было ни дворца, ни пещеры, ни хижины. Только гигантский лес с завораживающим пологом из листвы. Моим домом была моя мать.
Как она развлекала меня?
Мать сажала меня в карман туники и пускалась бежать меж тысячелетних дубов. И пусть каждый шаг её тяжело ударялся об землю, сердце моё билось всё легче. «Ещё!..» – просила я бежать ещё быстрее. Ветер обдувал лицо, и я расплывалась в улыбке. Мы заканчивали наши дикие гонки, сваливаясь на первой попавшейся поляне: она ложилась на спину, а я сворачивалась калачиком на груди матери, прислушиваясь к её дыханию. Мы были уставшие, но счастливые. Любой, кто встретил бы нас на поляне, решил бы, что мы сошли с ума. Мы были очень странной парочкой.
Как она учила меня?
Мать прикладывала руку к каждому дереву, что встречалось нам на пути. Сосуд сообщался с сосудом. Иногда она так крепко жмурилась, что я представляла, как они с деревом ведут глубокий разговор. Так я поняла, что нам с природой есть о чём поведать друг другу.
В другие дни она ловила птиц в полёте, оленей на бегу или щук в междуречье. Мать подносила их к моему лицу, чтобы я рассмотрела, понюхала, послушала их. Затем она сразу отпускала их и направляла по другому пути.
Мать ничего не навязывала мне. Она лишь неустанно стремилась дать мне знания и была так увлечена окружавшим нас миром, что он завораживал и меня.
Мать сажала меня в карман туники и пускалась бежать меж тысячелетних дубов.
Как она защищала меня?
Однажды глубокой ночью мать разбудила меня, посадила на правое плечо и принялась взбираться по одной из ветвей нашего самого высокого дерева. Восхождение казалось мне бесконечным. По какой-то причине она остановилась, не достигнув самой вершины. Несомненно, великанша хотела защитить нас, укрыть (вновь) под щитом древесной кроны…
Только из вышины доносились отдалённые раскаты, от которых ревел весь лес. Толчки, взрывы, новая угроза, которую я не знала, обретаясь на земле. Я не знала, какие бури или чудовища могли вызвать их. Казалось, грохот разносится издалека. И вот, к гвалту добавился новый запах, едкий и жгучий, заполнивший мои ноздри и заставивший сердце сжаться. То был запах огня, угольный смрад пепла. Закрыв глаза и заткнув обеими руками уши, я закричала, требуя спуститься вниз. «Быстрее!» И ещё быстрее.
В ту ночь зоркий глаз великанши спас меня от смертельной опасности. Повсюду царил хаос. Лес служил нам прибежищем. Я должна была оставаться здесь, с ней. Навсегда.
Как бы то ни было, годы шли, моё любопытство росло, и я пыталась выпытать у неё ответы на важные для меня вопросы:
– Скажи, ты уверена, что я такая одна? Совсем-совсем одна? У меня нет брата? Или сестры? Как было бы здорово…
Тогда, в попытках обмануть время, мать подхватывала меня, поднимала над головой и кружила. Точно так же великанша играла бы с сучком или выпавшей из гнезда белкой, которую она бы затем вернула в дупло. Из её глотки вырвалось лёгкое рычание, и я поняла: мои расспросы начали раздражать её. Зачем нам кто-то ещё? Нам хорошо вдвоём. Мать и дочь. Только мать и дочь.