– Я понимаю, – вздохнула Эльма. – Но теперь нам придётся это выяснить.
Некоторое время в помещении стояла тишина. Её нарушил Хёрдюр, постучав ручкой по столу:
– Нам не остаётся ничего иного, как возобновить расследование – опять провести допросы и изучить вещдоки. В общем, рассмотреть всё заново, но уже под иным углом. Наверняка существует что-то, что мы упустили из вида изначально.
– Однако, учитывая недостаток улик, есть ли вероятность, что это дело рук кого-то, с кем Марианна не была знакома и не состояла ни в каких отношениях? – Эльма знала, что такие случаи самые трудные для расследования: никакой видимой причины, убийство по стечению обстоятельств – просто не тот человек оказался не в том месте.
– Вероятность-то есть, – кивнул Сайвар. – Но такое большая редкость.
В Исландии убийства редко происходили по воле случая – обычно всегда существовала какая-то причина, какой бы незначительной она ни казалась, будь это хоть ссора в баре или тёрки с соседями.
Эльма посмотрела в окно, за которым проходили кутающиеся в утеплённые куртки люди. Они шли, втянув голову в плечи и пряча лицо от порывов ветра.
– Машину бросили недалеко от автобусной остановки в Бифрёсте, так что тот, кто её там оставил, предварительно избавившись от трупа, вполне мог сесть на следующий проходящий автобус, – сказала Эльма.
– Да, и если бы не минуло уже семь месяцев, ещё оставался бы шанс, что водитель кого-нибудь вспомнит, – Сайвар устало потёр себе лоб.
– Последними Марианну видели её коллеги, так? – продолжила Эльма.
– Так, и мы их тогда опросили, но у них ничего не вызывало подозрений.
– А человека, с которым у неё было назначено свидание, значит, зовут Хафтор, – вспомнила Эльма.
– По его словам, они так и не встретились, – кивнул Хёрдюр. – Он ей звонил несколько раз, но она не ответила. Его звонки зафиксированы в распечатке.
– А алиби у него было? – перечитывая материалы дела перед их совещанием, Эльма лишний раз удостоверилась, что многие факты звучат неубедительно.
Сайвар снова пожал плечами:
– Да нет. Живёт он один. Поскольку Марианна не отвечала, он якобы расслаблялся дома, а потом сходил на какую-то тусовку.
– Ясно. Значит, нам придётся ещё раз его проверить, – сказал Хёрдюр. – А что с отцом?
– С отцом?
– Я имею в виду отца Хеклы.
– О нём никаких данных. Я так понимаю, даже неизвестно, кто он.
Весной Эльма пыталась это выяснить, но безрезультатно. Кто отец Хеклы, не знал никто, включая её саму. У неё даже не отчество, а матчество: Мариённюдоттир[7].
– Вероятно, имеет смысл прояснить это, – сказал Хёрдюр. – Что ещё? Кто ещё может быть причастен?
– Это, в общем-то, и всё, – ответил Сайвар. – Я имею в виду, что мы поговорили со знакомыми Марианны, с её коллегами, со всеми, кто с ней общался на повседневной основе. Проверили записи телефонных разговоров и посты в соцсетях, но никаких указаний на то, что могло произойти, не нашли. Исчезновению Марианны её подруги не особо удивились, уже не говоря о её дочери. Во время бесед с её окружением мы не заметили и намёка на то, чтобы кто-то желал ей зла.
– Наличие у Марианны проблем с психикой подтвердили только её приятельницы и дочь? – поинтересовался Хёрдюр.
– В документах есть врачебное свидетельство о том, что Марианна принимала антидепрессанты, – пояснила Эльма. – Ну и разумеется, Хекла с трёхлетнего возраста находилась под наблюдением Комитета защиты детей. Тогда же появилась и патронатная семья – я имею в виду Сайюнн и Фаннара.
– Ну, значит, нам придётся переговорить со всеми ними опять, – повторил Хёрдюр и захлопнул лежащую перед ним папку.
– И с чего же нам начать?
В совещательной комнате снова ненадолго повисла тишина. Эльме это дело представлялось каким-то набором разрозненных фактов, и она ума не могла приложить, за что браться в первую очередь. Самым логичным было, конечно, сперва переговорить с ближайшим окружением Марианны и поинтересоваться, не появились ли на сегодняшний день какие-то новые подробности. Но с кого же начать? С Хеклы? С подруг или коллег?
– С Боргарнеса, – предложил Сайвар.
Хёрдюр кивнул:
– Завтра же. Вероятно, лучше всего сначала встретиться с полицейскими, которые вели расследование изначально. А затем неплохо бы пообщаться с её коллегами и подругами. И ещё с тем человеком, который пригласил её на свидание, – с Хафтором.
– А Хекла и её попечители?
Хёрдюр немного подумал и сказал:
– Я буду держать их в курсе того, как идёт расследование, но побеседовать с ними лучше позднее, – он посмотрел на своих коллег взглядом, в котором неожиданно появилась решимость, будто это дело зажгло в нём искру интереса. – То, что мы знаем теперь и не знали ранее, – это что Марианна была убита. Её убили, труп оставили в лавовом поле у Грауброка, а машину бросили в Бифрёсте. Её жестоко избили, расколов ей череп. Судя по гематомам на всём теле, побои продолжались и после того, как её сбили с ног. Нападение не носило сексуального характера, но, возможно, было совершено в состоянии аффекта. Вероятно, из ненависти. У меня есть подозрение, что это дело рук кого-то, кого Марианна хорошо знала.
«С днём рождения тебя!» я ей не пою, но торт покупаю и ставлю его перед ней. В центре торта одна-единственная свечка. Мы наблюдаем, как она горит, а с улицы доносится шум мусоровоза, который заполняет повисшую между нами тишину. Потом я задуваю свечу и подвигаю торт к ней.
Всё пошло не так, как должно было. У меня существовал план – я сделала всё, чтобы воплотить его, но всё случилось не как я хотела, потому что мир может в одно мгновение развалиться на куски, и одна маленькая ложь может изменить то, как тебя воспринимают люди. В Бога я не верю, но вот о том, наказывает ли меня он, размышляю. Может, эта девочка послана мне в наказание за то, что я натворила? Ведь когда я на неё смотрю, я ничего не вижу и ничего не чувствую. Будто я с ней и не знакома. Будто она – чужой ребёнок. Со своими густыми, чёрными волосами она абсолютно на меня не похожа, и крупная она не по возрасту. Жировые складки у неё на ногах не позволяют натянуть ей ни одни штанишки. Во время беременности я накупила для неё всяких дорогих шмоток, на которые у меня, честно говоря, и средств-то не было, но я поспешила. Она совсем не выглядит как дети в рекламе, и платьица от Ральфа Лорана или Кэльвина Кляйна смотрятся на ней просто нелепо. Они сидят на ней как на корове седло, ведь она не из тех хорошеньких девочек, на которых такой гардероб и рассчитан.
Поначалу я думала отдать её на удочерение. Я представляла себе пару, которая заберёт девочку себе и будет относиться к ней как к собственному ребёнку. Сделай я так, возможно, и мои родители остались бы в Исландии. В последний раз я получила от них весточку в виде письма, которое оказалось у меня в почтовом ящике через несколько дней после рождения дочери. Я сразу же узнала почерк моей матери на конверте и вскрыла его одним рывком, как изголодавшийся ребёнок. В конверт не было вложено ничего, кроме стандартной открытки с заранее набранным поздравлением, под которым мать от руки приписала их имена. Не мама и папа, а просто имена, будто я и не дочь им, а какая-то дальняя родственница.
Поэтому я пытаюсь снизить ожидания, когда следующим днём держу в руках конверт, который моя мать надписала своим витиеватым почерком. Конверт испачкался и помялся – видно, почтальон случайно уронил его в лужу. Войдя в квартиру, я кладу его на кухонный стол и готовлю себе кофе, стараясь дышать ровнее. Я беру конверт в руку, только когда сажусь к столу с чашкой кофе. Конверт тонкий, но внутри него что-то подвижное. Я распечатываю его, и на стол выпадает тоненькая серебряная цепочка, рассчитанная на детскую шею. На цепочке – маленькая серебряная подвеска, на которой выгравирована буква Х – первая буква имени моей дочери.
Сайюнн услышала смех, едва открыв дверь. Такой смех, от которого начинает болеть живот и становится трудно дышать. Когда она сама в последний раз так смеялась? Похоже, ещё в подростковом возрасте. Фаннар был всем хорош: добрый, понимающий, надёжный и верный, но только совсем не смешливый. Иногда они, конечно, над чем-нибудь вместе посмеивались, но никак не до колик в животе – смехом, похожим на тот, что доносился сейчас из комнаты Хеклы.
Сайюнн подошла к её двери, но, прежде чем постучать, ещё пару мгновений послушала: хотя бы так она могла заново пережить те времена, которые, по крайней мере в её памяти, были полны заманчивых перспектив. Когда она была подростком, ей казалось, что так будет всегда, будто зрелость придёт совсем не скоро, а она навсегда останется этой юной девушкой, которая не обязана решать, как ей быть и что делать со своей жизнью. Было ощущение, что время тянется бесконечно, но теперь, оглядываясь назад, Сайюнн не могла поверить, насколько коротким был этот период молодости. Зрелость подкралась незаметно, и не успела она оглянуться, как всё поменялось. Подруги у неё были всё те же, но, встречаясь, они больше не лежали бок о бок на кровати, не слушали музыку на кассетах и не обсуждали парней. Нет, теперь они говорили о кредитах, политике и повышении зарплат. О своих мужьях, детях, коллегах и знакомых. Они никогда не смеялись так, как смеются сейчас девочки.
– Хекла? – Сайюнн осторожно приоткрыла дверь, и подружкам удалось наконец немного отдышаться. Они лежали на кровати, разумеется, с телефонами в руках, а их носки были свалены в кучу на полу.
– Да, – приподнявшись на кровати и всё ещё пытаясь унять смех, произнесла Хекла.
– Останетесь на ужин, девочки? Я думала заказать пиццу.
– О, йес!.. – воскликнула Диса, а потом спохватилась: – То есть да, спасибо.
– Мне только у мамы нужно спросить, – сказала Тинна.
– Мне, вообще-то, тоже, – добавила Диса.
– Я позвоню вашим мамам, – предложила Сайюнн, подумав, какие они всё же милые девчонки, всегда вежливые и обходительные, но очень разные. Тинна – высокая, с копной белокурых волос (возможно, крашеных), крупная, но без лишнего веса. Она была поспокойнее, чем Диса, говорила немного, но когда говорила, то по делу. Не то чтобы застенчивая, скорее сдержанная – себе на уме. Диса – её полная противоположность – была начисто лишена всякой застенчивости и болтала с Сайюнн так, будто они сверстницы. Сайюнн даже иногда забывала, что Дисе всего лишь пятнадцать лет – так её увлекали их беседы на кухне, пока Тинна и Хекла были погружены в свои телефоны.
Сайюнн хорошо знала родителей обеих девочек, особенно матерей. Благодаря дочерям они и сами сдружились – настолько, насколько это было возможно женщинам их возраста. Это тоже являлось одной из тех перемен, что произошли по мере того, как Сайюнн становилась старше: у неё больше не было закадычных подруг – таких как прежде, которым бы она доверяла как самой себе и которые бы знали всю её подноготную. Сайюнн и её нынешние приятельницы вели беседы за чашкой кофе, иногда даже делились секретами и немного сплетничали. Это их сближало, но никогда до такой степени, чтобы стать подругами не разлей вода, и ровно настолько, чтобы преподнести себя в самом выгодном свете.
Сайюнн прикрыла дверь, и почти сразу за ней снова раздался смех. Ей подумалось о том, была ли Хекла настолько же весёлой, живя с Марианной. Наверняка нет. В школе в Боргарнесе у неё были вечные проблемы с друзьями, вернее, с их наличием. Хекла призналась в этом Сайюнн одним воскресным вечером, ещё до того, как пропала Марианна. Сайюнн заметила, как с течением дня растёт тревога девочки: с каждой минутой её ответы становились всё более односложными, а взгляд всё более отрешённым, пока Сайюнн наконец не усадила её перед собой и не спросила, что происходит. Именно что происходит, а не всё ли в порядке.
Хекла расплакалась и рассказала, что в школе ей всегда одиноко, а чувствовать одиночество среди людей, это гораздо хуже, чем когда рядом нет вообще никого. «Пожалуйста, пожалуйста, не отправляй меня обратно!» – слёзно умоляла Сайюнн девочка, и той, конечно, ничего не оставалось, как взять телефон, позвонить Марианне и объяснить ей ситуацию. Не лучше ли Хекле остаться в Акранесе, пока её душевное состояние не придёт в норму? Нет, конечно: Хекла должна ходить в школу! На том конце провода, как и всегда, не прозвучало ничего, кроме безразличия. И это называется мать! Но теперь-то беспокоиться об этом больше не придётся, подумала Сайюнн, набирая номер матери Тинны.
Когда вернулся Хёрдюр, Гийя сидела у кухонного стола. Рядом с ней на детском стульчике восседало новейшее дополнение к целой ораве внуков – внучка номер пять, премилая девчушка с симпатичными кудельками, которой совсем недавно исполнился год.
– Значит, не поработать бебиситтером ты не можешь? – спросил Хёрдюр, открывая холодильник. Ему ли было не знать, что после радиотерапии Гийя часто чувствовала усталость, да ещё и все эти пакеты с покупками, что он увидел в прихожей, едва войдя в дом: в городе Гийя с дочерью явно не сидели сложа руки. И вот теперь, вместо того чтобы отдыхать, она ещё и присматривает за внучкой! Про покупки он, однако, даже не заикнулся: не хотел выступать в роли обвинителя.
– Ой, да перестань ты, – ответила Гийя, не отводя глаз от девочки, которую как раз кормила. – Это для меня гораздо лучший отдых, чем валяться на диване, задрав вверх ноги.
– Да, но разве врачи не рекомендуют…
Гийя перебила его на полуслове:
– Если уж мне завтра помирать, то я лучше проведу свой последний день с родными людьми, чем в одиночестве лёжа в постели.
Хёрдюр только хмыкнул, не понимая, как она так легко может говорить о смерти. Ему от таких высказываний становилось не по себе. Гийя улыбнулась, и морщинки у неё вокруг глаз стали заметнее. Сама она на них сетовала, а вот Хёрдюр находил их прекрасными, поскольку они придавали взгляду Гийи теплоту и весёлость. Он сразу вспоминал, какой замечательной была их совместная жизнь и сколько они вместе хохотали от души. И когда Гийя улыбалась Хёрдюру, ему не оставалось ничего иного, кроме как улыбнуться в ответ, положить руки ей на плечи и поцеловать в макушку.
На время лечения Гийя сократила себе рабочую нагрузку – по крайней мере, официально. Она полагала, что Хёрдюр даже не догадывается, что она каждый день заглядывает на работу и берёт кое-какие дела на дом, помимо того, что ещё и присматривает за пятью внуками. И это вопреки указаниям доктора не утруждаться. Надо бы ему, конечно, побеседовать с детьми и попросить их поберечь мать в течение тех недель, что идут процедуры. Однако сделать это нужно так, чтобы не узнала Гийя, иначе потом разговоров не оберёшься!
Усевшись напротив внучки, Хёрдюр скорчил смешную физиономию. Девочка склонила голову набок и уставилась на него своими глазищами. Общение с малышами не было сильной стороной Хёрдюра – он никогда не знал, что им говорить и как себя с ними вести. А если он вдруг начинал сюсюкать, как это делают многие, когда имеют дело с маленькими детьми, то чувствовал себя полнейшим идиотом.
– Может, закажем что-нибудь на вечер? – спросила Гийя. – Я не успела зайти за продуктами, а холодильник почти пустой.
– Я позвоню, – сказал Хёрдюр, поднимаясь и выходя в гостиную.
Гийя сунула кусочек хлеба с паштетом в рот внучке, но та его моментально выплюнула, выпустив при этом фонтанчик слюны, которая потекла у неё по подбородку.
– Ты наелась, радость моя? – сказала Гийя, вытирая ей ротик нагрудником. – Давай-ка узнаем, не захотят ли Сибби и компания поужинать с нами, – громко обратилась она к Хёрдюру. – Они должны вот-вот прийти.
– Да, так и поступим, – отозвался тот, набирая номер сына и борясь с непреодолимым желанием растянуться на диване и закрыть глаза. Гийю он обожал и часто размышлял о том, что лучшей спутницы жизни ему было не найти. Однако иногда ему хотелось, чтобы они были хоть чуточку более похожими друг на друга в плане характера: Гийя испытывала самую большую радость, когда их дом был полон людей – и взрослых, и детей – со всеми вытекающими отсюда обязанностями. Разумеется, Хёрдюру это тоже доставляло удовольствие, но главное было не переусердствовать: временами ему не хотелось ничего иного, кроме тихого вечера наедине с женой.
Пол в душевой бассейна «Ядарсбахки» был почти сплошь покрыт мыльной пеной. Несколько девочек, у которых только что закончилось занятие по плаванию, развлекались тем, что набирали в ладони мыла из висящего на стене дозатора и соревновались, кто надует самый большой пузырь. Ступая с превеликой осторожностью, чтобы не растянуться на скользком полу, Эльма пробралась в единственную свободную кабинку. Наскоро переодевшись в купальник, она ретировалась из душевой, радуясь тому, что больше не слышит стоящего там оглушительного визга вперемешку с хохотом.
Сочетание сумерек и подводной подсветки, отблески которой заколебались, когда Эльма погрузилась в бассейн, создавало почти мистическую атмосферу. Из-за того, что воздух был напоен прохладой, вода ощущалась тёплой, вызывая вдвойне приятные эмоции, и она без промедления начала заплыв. Вода нежно ласкала тело, и едва Эльма окунулась в неё с головой, оставляя на поверхности почти все звуки, ей, как и всегда, почудилось, что она проникает в какой-то совсем иной мир. В качалке она на долго не задержалась – в это время дня там было не протолкнуться: люди вставали в очередь к малочисленным тренажёрам, установленным на террасе спортивного центра.
Проплыв дорожку бассейна сорок раз туда и обратно, Эльма вышла и опустилась в джакузи. После интенсивного плавания дышала она прерывисто, но вскоре по телу разлилось сладостное тепло, и усталость как рукой сняло. Снаружи не доносилось ни звука, и всего несколько человек наслаждались джакузи вместе с Эльмой. Мельчайшие капельки влаги поблёскивали в свете уличного фонаря, и, сомкнув веки, она подставила им лицо.
Кто-то ухватил её сзади за плечи так внезапно, что на мгновение она даже перестала дышать.
Резко обернувшись, она воскликнула:
– Сайвар! Ты что, хочешь меня утопить?
Тот усмехнулся и опустился в джакузи рядом с Эльмой:
– Я так и знал, что ты тут.
– И решил напугать меня до полусмерти? – она вдруг осознала, что после купания лицо у неё, должно быть, всё в красных пятнах. После физической нагрузки оно временами напоминало топографическую карту, ну или какое-то изделие, выполненное в технике лоскутного шитья.
– Виноват, – ухмыльнулся Сайвар.
– А тебе следовало бы поплавать со мной – физическая активность тебе не помешает.
– Ты что же, намекаешь, что у меня лишний вес?
– Нет, ничего подобного я в виду не имела.
– А вот мне как раз показалось, что именно это ты имела в виду, – сердито взглянул на неё Сайвар.
Эльма закатила глаза – воспринимать обиженную физиономию Сайвара стоило с известной долей скептицизма. Он был известным любителем троллинга, на который Эльма уже неоднократно велась. Озорная искорка в глазах Сайвара нивелировала все сомнения – он просто её разыгрывает.
– Кстати говоря, – сменила тему Эльма. – Я ещё раз просмотрела записи с телефона: между звонками Марианны дочери очень короткие промежутки. Такое впечатление, что что-то произошло и она набирала номер Хеклы с интервалом в несколько минут. Напрашивается вывод, что дело было срочное.
– Хмм, – протянул Сайвар, опуская затылок в воду, чтобы намочить волосы. – Какие у тебя предположения?
– Не знаю что и предположить. Кроме того, Сайюнн неоднократно звонила Марианне в течение нескольких дней до её исчезновения. – Сидеть в джакузи становилось жарко, и Эльма немного приподнялась из воды. – Речь, должно быть, шла о Хекле. Возможно, Марианна поехала в Акранес, полагая, что Хекла находится там.
– Может, и так, – кивнул Сайвар. – Но это всё равно не объясняет, почему её обнаружили мёртвой в лавовом поле у Грауброка. Если ты, конечно, не намекаешь, что её убила Сайюнн.
Мужчина лет шестидесяти – шестидесяти пяти погрузился в джакузи бок о бок с ними, протянул руку, чтобы включить гидромассаж, откинулся назад там, где струя была наиболее сильной, и закрыл глаза.
Эльме пришлось говорить на полтона выше, чтобы Сайвар расслышал её, несмотря на шум воды:
– Нет, я не об этом. Просто размышляю: что там могло случиться по пути? И не скрывает ли что-то Хекла? Может, она всё-таки поехала в Акранес? Есть ещё и вероятность, что это как-то связано с семьёй Марианны. Или с тем, кто назначил ей свидание. Может, этот Хафтор заехал к ней пораньше, а Марианна находилась в некой неприятной ситуации или даже в опасности. Но тогда зачем звонить Хекле? Почему было не вызвать службы экстренной помощи?.. Или…
– Эльма, я слышу тебя урывками, – перебил её Сайвар, не поднимая век.
Эльма слегка ткнула его локтем в бок и обречённо покачала головой. Может, и хорошо, что Сайвар не расслышал её: она и сама чувствовала, что обрушила на него какой-то несвязный поток сознания. Временами работа захватывала её настолько, что она ни о чём другом и думать не могла. Другое дело Сайвар – он умел отключаться и теперь сидел рядом с ней совершенно расслабленно. Надо было, видимо, Эльме у него поучиться. Однако, когда речь шла о таком серьёзном происшествии, это было ох как не просто. По примеру Сайвара она тоже откинулась на спину и закрыла глаза. Совсем скоро подводная струя перестала бить, и в джакузи вновь наступила тишина.
– Так о чём ты говорила? – полюбопытствовал Сайвар, приподнимаясь.
Эльма бросила косой взгляд на сидевшего рядом с ними мужчину и едва слышно сказала:
– Я говорила, что нам надо тщательнее расспросить Хеклу. Если кому-то и может быть что-то известно, то ей.
– Согласен. Завтра и расспросим, – кивнул Сайвар.
– Нам надо бы проверить и… – начала было Эльма, но её слова утонули в булькающих звуках, потому что пожилой мужчина опять запустил гидромассаж. Сайвар склонил голову, чтобы лучше её слышать, но Эльма лишь махнула рукой. Она опустила голову на бортик бассейна и стала смотреть, как в воздухе пляшут частички пара.
Акушерки говорили, что со временем станет полегче, и судя по всему, они-таки оказались правы. Теперь, когда я начала работать, кое-что действительно стало легче. Мы просыпаемся, я одеваю её и отвожу к няне. Целых восемь часов мне не нужно думать ни о чём, кроме себя самой и своей работы. А работу свою я люблю. Я устроилась секретарём в адвокатское бюро в центре города. В мои обязанности входит быть стильно одетой, отвечать на телефонные звонки, регистрировать клиентов. Я веду учёт консультаций, отправляю письма и наконец снова чувствую себя самой собой. Большинство адвокатов мужчины, но есть и одна женщина. Она высока ростом и исполнена достоинства, всегда в брючных костюмах, с безупречной укладкой и длинными ухоженными ногтями. Она на несколько лет старше меня, и мы иногда болтаем за чашкой кофе. Мне очень хочется быть её подругой, но ещё больше мне хочется быть ей. Когда никто не видит, я изучаю веб-страницу юрфака и мечтаю, что однажды так оно и случится. Я с головой погружаюсь в эту жизнь, что так далека от жизни, которую я веду последние пару лет. Однако рабочий день заканчивается, и реальность снова показывает мне свою самую неприглядную сторону: я мать-одиночка, живущая в уродливой многоэтажке, и у меня нет ни времени, ни средств на то, чтобы получить диплом.
На дорогах пробки, но я не спешу, хотя уже опаздываю. Когда я наконец добираюсь, понимаю, что няня недовольна, буквально с порога. Дверь распахивается, едва я успеваю постучать, и она возникает на пороге с девочкой на руках.
– Припозднились вы, – упрекает она, смахивая с лица прядь спутанных волос мышиного цвета. На правой щеке у неё огромное фиолетовое родимое пятно, которое неизменно приковывает к себе мой взгляд. Оно занимает полщеки и очертаниями напоминает какой-то остров.
– Простите, задержалась. Больше такого не повторится. – Выдавливаю я из себя улыбку, стараясь не думать о том, что лицо моей дочери находится в нескольких сантиметрах от этого отвратительного дефекта.
– Постарайтесь уж, – отвечает няня. – Я не могу иметь дела с теми, кто не уважает моё время. Кроме вашего ребёнка полно других детей. Я заканчиваю в пять.
– Конечно-конечно, я понимаю, – говорю я, принимая из её рук свою дочь. Какая польза указывать няне, что времени всего-то десять минут шестого? И что бы такого важного она успела сделать за эти десять минут, интересно?
– В следующий раз мне придётся взять с вас денег.
– Это больше не повторится. – Снова улыбаюсь я, хотя мне так и хочется вмазать ей по лицу, на котором нет и намёка на макияж.
Няня почти выталкивает меня за порог, даже не дав возможности надеть на ребёнка уличную одежду. Естественно, оказавшись у меня на руках, девочка начинает верещать, и мне приходится чуть ли не бегом возвращаться к машине, прижимая дочь к одному боку, а её одежду – к другому.
– Чёрт, – бормочу я, роняя на свежевыпавший снег варежку. С трудом открыв дверцу, я усаживаю девочку в детское кресло. Она визжит, как поросёнок, из носа у неё вылетают сопли, прилипая к щекам. Ну почему дети такие грязнули?! Пока я пытаюсь её пристегнуть, она колотит меня по лицу и дёргает за волосы. Я испытываю непреодолимое желание завизжать в ответ, но прикусываю губу и считаю до десяти. Когда я оборачиваюсь, чтобы поднять варежку, у меня по спине пробегают мурашки.
– Это вы уронили? – спрашивает мужчина, протягивая мне коричневую рукавицу.
– Да, спасибо, – говорю я, одновременно замечая его прямой нос и тёмные брови.
– Тяжёлый день? – улыбается он.
– Ну, вообще-то да, – отвечаю я со смешком и смахиваю с лица волосы, надеясь, что выгляжу ещё более-менее сносно. На работу я всегда хожу при параде: собираю волосы в тугой узел или выпрямляю, подвожу глаза чёрным карандашом и регулярно наношу на губы блеск.
– Как она вас, – говорит он.
– Что, простите?
– У вас кровь на щеке.
– Ой, – только и говорю я, провожу рукой по щеке, и её начинает щипать. – Да она устала, бедная… Кажется, день немного не задался у нас обеих. – Я пытаюсь перевести всё в шутку, но тут сознаю, насколько нелепо я, должно быть, выгляжу. Причёска, бывшая ещё несколько минут назад аккуратно уложенной, растрепалась, щёки наверняка пунцовые от оплеух, которыми меня наградила собственная дочь. И плюс ко всему на ногах у меня нейлоновые колготки и туфли на высоком каблуке, несмотря на пронизывающий ветер и снегопад. В общем, образцовой матерью я совсем не выгляжу – но это не новость.
– Да ничего страшного. Могу себе представить, каково это.
У меня на этот счёт большие сомнения, но я помалкиваю. Смущённо улыбаясь, я киваю и делаю шаг к машине – внезапно у меня возникает желание как можно скорее смыться.
– А теперь за папой заедете? – спрашивает незнакомец до того, как я успеваю сесть в машину.
Я замираю, внутренне ликуя. Этот вопрос означает лишь одно.
– А папы у нас нет – мы вдвоём.
– Вот оно что, – произносит мужчина: теперь его очередь смущаться.
Тогда я решаю облегчить ему жизнь и, прежде чем он успевает сказать что-то ещё, выпаливаю:
– Я оставлю вам свой номер.
Он звонит на следующий день, и мы договариваемся о встрече. Поскольку я в этой жизни одна как перст, да и няню ещё поди найди, мне не остаётся ничего иного, кроме как пригласить его к себе. В его голосе я улавливаю колебание. Он бы наверняка предпочёл встретиться где-нибудь в ресторане или в баре – подальше от ребёнка и от квартиры, кричащей всем своим видом, что в ней живёт мать-одиночка. Однако потом он всё же соглашается. Да, он готов прийти. Почему бы не сегодня вечером? Звучит неплохо. Даже лучше, чем неплохо, – хочется сказать мне. Сколько же времени прошло с тех пор, как я проводила вечер с кем-то ещё, кроме неё? Даже и вспоминать желания нет.
Вечером она будто почувствовала, что что-то произойдёт: ноет, пока я её мою, и снова ноет, когда я переодеваю её ко сну, да ещё и есть отказывается. Когда она в таком настроении, просто нытья ей, конечно, мало: ей надо царапать меня, кусать, бросаться на пол, рискуя заработать синяки и шишки. Я подхватываю её за голову, чтобы она её себе не разбила, а она впивается ручками мне в лицо и сжимает щёку, насколько хватает её силёнок. Я вскрикиваю и прежде, чем сознаю, что делаю, наотмашь ударяю её по лицу. Непроизвольная реакция. Звон пощёчины эхом отдаётся во всём доме. Следующие пару мгновений стоит мёртвая тишина. Но только пару, потому что по их истечении она поднимает такой крик, что мне кажется, будто я глохну.
Я бросаю взгляд на часы, вижу, как уже поздно, и тоже даю волю слезам. Они текут в три ручья, обжигая мои расцарапанные щёки. Рефлекторно бросив взгляд в зеркало, я вздрагиваю при виде самой себя: опухшие глаза и пурпурные щёки с глубокими царапинами. И как же я теперь встречусь с этим мужчиной? Как я теперь вообще с кем-то встречусь?! Девочка всё ещё корчится на полу, а я распрямляю спину и смотрю на неё, чувствуя, как у меня подёргиваются пальцы. Во мне бурлит гнев. Это она во всём виновата! Как же мне хочется в неё вцепиться и зашвырнуть в спальню. Чем дольше я на неё смотрю, тем неистовее моя ярость, и, не в силах её обуздать, я истошно кричу: