Городок Девондейл в штате Огайо на один вечер стряхнул с себя аристократическое спокойствие, которое отличало его от оживленных фабричных городков, расположенных по соседству. Элм-авеню, его главная улица, в другие дни по-домашнему тихая, на которой в этот час всегда были видны лишь вечно бодрствующие деревья, темные кусты и приглушенный свет фонарей, теперь словно расцвела и превратилась в сияющую дорогу, полную света, цвета, движения, и на все это с темного неба смотрели декабрьские звезды.
Автомобили выплывали из открытых ворот особняков и присоединялись к бесконечной процессии. Пешеходы, представлявшие самые разные сословия горожан, толкались на тротуарах, спешили вперед, за теми, кто оказался в начале шествия. Полицейские нервничали, кричали на водителей и строго выговаривали смельчакам, которые пытались идти в такой толпе против течения. В этот час все уважающие себя жители Девондейла могли следовать только в одном направлении, а некоторые из них уже достигли цели и теперь входили в широкие двери и шли по нефам, к скамьям с подушками.
Церковь Святого Эгидия была самым большим и самым популярным из храмов Девондейла, но и она не смогла вместить всех желающих посетить это событие, а его хотели видеть жители не только города, но и окружающих районов. Немногие избранные, показав приглашения на входе, заняли отведенные им места с чувством спокойного удовлетворения. Неприглашенных было куда больше, и теперь они стояли на морозной улице. Скоро их набралась целая толпа, которая мешала войти в церковь и перекрыла авеню, чем еще больше раздражала полицейских, регулирующих движение.
В толпе было много зевак. Как только подъезжал очередной автомобиль, они делали шаг вперед, чтобы поглазеть на гостей, которые из него выходили и пробирались по ковровой дорожке, расстеленной от края тротуара до самой церкви. В церковь в этот вечер съезжались сливки общества Девондейла, и зрители знали их всех – от президентов местных банков до Джимми Хэрригана, любимого кедди[1] Барбары Девон в загородном клубе.
В отличие от остальных гостей, Джимми прибыл пешком, но толпа заметила его скромное появление и приветствовала шутками.
– Эй, Джимми, старина, где твой парадный костюм? – хотел знать один его знакомый.
Другой взволнованно советовал:
– Не забудь, что шляпу, когда заходишь внутрь, нужно держать у сердца.
Джимми не отвечал на шутки. Для него это событие было слишком значительным и необычным. Он только ухмыльнулся и показал приглашение. Свои руки Джимми, когда собирался сюда, вымыл не очень тщательно, поэтому швейцар встретил его пронизывающим взглядом (Джимми этого и не заметил) и с некоторым недовольством проводил к последнему ряду.
Там Джимми огляделся, и у него округлились глаза. Он никогда раньше не бывал в церкви Сент-Джайлс и, вполне возможно, вряд ли попадет сюда снова. Он разглядывал убранство огромной церкви, яркий свет, огромное количество цветов, перешептывающуюся, ожидающую толпу, широкую белую ленту, которая отделяла передние ряды для особенных гостей невесты – например, тех, что прилетели из Нью-Йорка. Джимми знал все про этих друзей и про эту свадьбу. Его плохо вымытые маленькие уши всегда внимательно слушали, о чем говорят в городе, а в последнее время здесь говорили только о Девонах и о приближающейся свадьбе Барбары Девон. Даже сейчас горожане продолжали говорить о Девонах, ожидая появления невесты.
Прямо перед Джимми сидела миссис Артур Литтон – дама, которая была членом того же загородного клуба, что и невеста. Она рассказывала о кое-каких подробностях жизни мисс Девон своей спутнице, судя по виду недавно поселившейся в Девондейле.
– Видишь ли, – тихо говорила миссис Литтон, – это и вправду самая важная свадьба из всех, что у нас тут были. Барбара Девон владеет большей частью Девондейла, и ее дом, Девон-хаус, – одна из достопримечательностей штата. Из родственников в живых только ее брат Лори, и мне кажется, она была одинока, несмотря на всех своих друзей. Мы все ее очень любим и рады, что она нашла хорошего жениха. И еще мы рады, что она совсем нас не покинет: Барбара собирается жить в Девон-хаусе каждое лето.
Новенькая – некая миссис Ренуэй, у которой, видимо, были свои планы поскорей влиться в местное общество, – внимательно слушала.
– Вчера в клубе я встретила Лоренса Девона, – сказала она. – Он – самый красивый из мужчин, каких я видела. Он и правда слишком привлекательный. Поговаривают, с ним связана какая-то интересная история. Ты знаешь, о чем речь?
Ее подруга кивнула:
– Боже, да! Все в курсе.
Это только подогрело любопытство ее спутницы, и миссис Литтон продолжила:
– Лори в этой семье всегда был паршивой овцой. Поэтому Девоны оставили все свое огромное состояние Барбаре и поручили ей заботиться о брате. Лори – пылкий молодой человек, и это только разозлило его. Он быстренько запаршивел еще сильнее. Его исключили из колледжа, и он завел плохие знакомства. Он играл, всегда был в долгах, по которым приходилось платить и Барбаре. Она долго не могла его образумить. Они оба, знаешь ли, были очень молоды. Ей было около двадцати четырех, Лори – на год младше. Но в прошлом году ей пришла в голову одна идея, поистине нечто удивительное.
Глаза миссис Ренуэй заблестели от любопытства.
– Расскажи мне, что случилось! – взмолилась она.
Миссис Литтон с довольным выражением на лице откинулась на спинку скамейки. Она была уверена, что ее собеседница просто сгорает от нетерпения.
– Ну, – сказала она, – Барбара предложила Лори пари, и он принял его. Они оба должны были поехать в Нью-Йорк, жить там в течение года под вымышленными именами, никому не рассказывая, кто они есть на самом деле, самостоятельно зарабатывая себе на жизнь. У каждого было по пятьдесят долларов, и рассчитывать они могли только на себя. Лори должен был завязать со всеми скверными привычками и начать зарабатывать сам. Если за этот год он заработает больше, чем сестра, то Барбара за каждый лишний доллар должна была выплатить ему пять. Если бы он продержался этот год, то независимо от результатов эксперимента она отдала бы ему десять тысяч долларов. Они с Барбарой должны были жить в разных частях города, не знать адресов друг друга и могли увидеться лишь дважды.
Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Ее подруга нетерпеливо ткнула ее локтем в бок.
– Продолжай! – взмолилась она. – Что случилось дальше?
– Нечто весьма неожиданное, – хмыкнула миссис Литтон (все друзья Барбары, рассказывая эту историю, в этом месте всегда хмыкали точно так же). – Барбара, наша умная Барбара, – продолжила она, – чуть не умерла от голода. А Лори, паршивая овца, после неудач и ошибок прибился к каким-то людям из театральной среды и наконец вместе с успешным драматургом написал пьесу. Возможно, отчасти ему повезло. Но пьеса имела оглушительный успех, Лори выиграл пари, и Барбаре пришлось выплатить ему небольшое состояние, чтобы сдержать слово.
Миссис Ренуэй сочувственно улыбнулась.
– Это прекрасно, – сказала она. – Для Лори! Как ты думаешь, он полностью излечился от своих пороков? Ведь он так молод и так хорош собой…
– Видимо, да. – Произнося это, миссис Литтон сомневалась в излечении Лори. – Пока что за ним ни грешка, и он увлечен своей новой работой. Но, разумеется, его будущее в руках Божьих, потому что Барбара с мужем едут в Японию праздновать медовый месяц, а Лори остается один в Нью-Йорке до конца зимы. Кстати, мужа Барбара нашла в Нью-Йорке. Он работает на бирже, его зовут Роберт Уоррен. Пари она не выиграла, зато мужа получила – встретила его, когда работала в почтовом отделении какой-то компании за семь долларов в неделю…
Миссис Литтон умолкла и выпрямила спину.
– Они идут! – возбужденно прошептала она. – О, боже правый! Я надеюсь, что не заплачу! Я всегда плачу на свадьбах, сама не знаю почему.
Толпа снаружи начала гомонить – явно увидев невесту. Эхо голосов провожало ее в церковь.
– Рабочие обожают Барбару, – прошептала миссис Литтон. – Она построила большой клубный дом для них два года назад, и она президент большинства их клубов.
Сидящий за ней Джимми Хэрриган, поневоле слушавший их беседу, презрительно вздохнул. Если эта дама так много говорит о мисс Девон, почему она не рассказывает ничего стоящего? Почему она не спешит поведать о том, что мисс Девон лучше всех женщин в клубе играет в гольф и не оставила никаких шансов миссис Литтон в прошлом месяце? Почему она умалчивает о том, как щедра мисс Девон, покупая тележки, перчатки и одежду для кедди? И почему она не упомянула, каким поистине благородным был Лори Девон, – вместо того, чтобы повторять ту старую историю, которую все знали?
Но сейчас миссис Литтон восхищалась красотой невесты, и Джимми от всей души был с нею согласен.
– Как чудесно она выглядит! – выдохнула та. – И она, и Лори – оба так прекрасны, что затмевают всех. О боже, я заплачу! Я точно заплачу! И мой нос станет пурпурным.
Волнение зевак на улице передалось почтенному собранию в церкви. Сидевшие на скамейках стали оборачиваться. Поплыли под своды церкви первые ноты свадебного гимна. Друзья, знавшие и любившие Барбару с детства, те, кто знали ее мать и отца, теперь смотрели на ее фигуру в белом, пока она медленно шла к алтарю, держа под руку брата, и видели девушку словно сквозь легкую дымку.
– Что за пара! – прошептала миссис Ренуэй, которая почти язычески поклонялась красоте. – С них можно вылепить скульптуры и поставить в одном из парков, чтобы публика могла ими восхищаться. Предоставлять такого молодого человека самому себе – просто преступная халатность! Если они так и поступят, то хорошего точно не жди, – мрачно предсказала она.
Миссис Литтон рассеянно согласилась.
– Жених тоже очень красив, – произнесла она. – А это милое создание, которое играет роль главной подружки невесты и выглядит так, словно умирает со скуки, – его сестра миссис Ордуэй из Нью-Йорка. Другая подружка невесты – еще одна приятельница из Нью-Йорка, русская девочка по имени Соня Орленефф, которую Барбара встретила, когда снимала квартиру. И посмотри только на инфанта Сэмюэля!
Лицо миссис Ренуэй напряглось. Она быстро поправила очки.
– На кого? – возбужденно прошептала она. – Где? Я не вижу никакого ребенка!
Миссис Литтон рассмеялась.
– Конечно, не видишь! Он слишком юн и слишком невысокого роста! Это малыш двух с половиной лет, которого Барбара подобрала в Нью-Йорке. Она зовет его инфант Сэмюэль и привезла его сюда вместе с его матерью, чтобы они жили в ее доме. Барбара говорит, что собирается обучать ее. Он несет подол ее платья и одет как паж, в крошечные белые шелковые бриджи и кружевные оборки. Ой, смотри!
По рядам сидящих в церкви прошла волна одобрительного гула. Внимание гостей привлекли три фигуры: сама невеста, ее брат, а третьим был идущий за Барбарой с зажатым в крошечных кулачках шлейфом свадебного платья инфант Сэмюэль, как назвала его миссис Литтон. Его круглые глаза смотрели прямо перед собой, а пушистые каштановые волосы были откинуты назад, словно потревоженные порывом ветра.
С последнего ряда на инфанта смотрела его мать – с гордостью и явным беспокойством. Она боялась, что малыш захочет покинуть процессию и побродить среди гостей и скамеек. Но Сэмюэля удалось убедить в том, что в церковь он вышел на прогулку. Прогулки были его любимым занятием, и сейчас он мужественно держался в новом для себя амплуа, пускай многое в происходящем ему и не нравилось. Его короткие ножки дрожали, а его крошечные ручки устали под весом шлейфа, но он не мог его уронить, потому что опасался чего-то ужасного и неприятного, что, как ему казалось, могло из-за этого произойти. Малыш с мрачным видом нес свою ношу.
Вдруг он забыл обо всем. Воздух наполнился чудесными звуками, которые он никогда не слышал раньше. Он раскрыл глаза еще шире. Он приоткрыл рот, выражая глубочайшее удивление. Он хотел остановиться и выяснить, откуда доносится музыка, но процессия увлекала его вперед. Тяжко вздохнув, он продолжал идти. Ему было трудно, но он знал, что впереди, закутанная в целую кипу белой ткани, идет Бабс, которую он обожал.
Когда процессия замерла, малыш тоже остановился. Кто-то шепнул ему на ухо, и его ручки наконец-то отпустили шлейф. Затем Сэмюэлю захотелось сесть на него, и теперь он сидел на нем, оглядываясь по сторонам. Прогулка вышла довольно долгой. Теперь в большом доме, где Сэмюэль находился, было очень тихо, только один голос что-то говорил Бабс. Все здесь было странным и незнакомым, и Бабс казалась очень далекой. Знакомые люди в их нарядных костюмах выглядели чужими. Сэмюэль начал сильно сомневаться в том, что эта прогулка будет приятной, и уже приготовился плакать – уголки его рта опустились вниз.
Но тут на его колени упал цветок. Он посмотрел вверх и увидел, что ему улыбается Соня Орленефф. Даже Соня была другой, она выглядывала из того, что Сэмюэлю смутно напоминало розовые облака. Но глаза принадлежали прежней Соне, и улыбка тоже была ее, и, судя по всему, она хотела, чтобы он поиграл с розовым цветком. Он медленно и со вкусом разобрал его на части – на это ушло некоторое время. Затем Сэмюэль перешел к созерцанию ноги в розовой туфле, тоже Сониной, и мужского нарядного ботинка и черного шелкового носка, которые принадлежали Лоуи (речь Сэмюэля еще не была безупречной). Лоуи тоже улыбался Сэмюэлю, а Воберт стоял рядом с Бабс и говорил что-то дрожащим голосом.
Сэмюэль снова вздохнул. Возможно, Лоуи скоро возьмет его на настоящую прогулку по снегу. Все эти бело-розовые облака вокруг, может, конечно, и красивые, но для него в них не было ничего интересного. Он просительно посмотрел на Соню, которая быстро поставила его на ножки. Человек у перил перестал говорить с Бабс, и прогулка продолжилась, на этот раз в сторону двери. И снова эта особо ценная белая штуковина была у Сэмюэля в руках.
Звуки, наполнявшие воздух, стали еще более чудесными. Они восхищали Сэмюэля. Он стал махать пухлыми ручками из стороны в сторону, и легкая ткань шлейфа двигалась вместе с ними. Руки Сони остановили его. Сэмюэль с тоской подумал, что маленькому мальчику совершенно нечего делать в этой странной процессии. Мрачно, но спокойно инфант продолжал свой путь.
– А вот и он, – прошептала миссис Литтон своей подруге. – Сейчас видишь?
Миссис Ренуэй счастливо рассмеялась.
– Родни Бэнгс, драматург, работавший с Лори, сидит в первом ряду, – продолжила миссис Литтон. – А толстый низенький лысый мужчина рядом с ним – Джейкоб Эпштейн, менеджер из Нью-Йорка, который финансировал их постановку.
В тот самый момент Эпштейн шептал что-то своему компаньону, и оба они смотрели, как Барбара и ее муж идут к двери, пустившись в первую маленькую прогулку в их совместной жизни.
– Слушай, Бэнгс, если мы вставим в спектакль сцену с такой же свадьбой, то сможем ли мы немного расшевелить Бродвей, а?
Бэнгс рассеянно кивнул. Его карие глаза смотрели на невесту и ее брата – его приятеля и соавтора. Его охватила странная депрессия – чувство новое и горькое, которое заставило его понять, почему проливают слезы подруги Барбары. Под влиянием этого чувства он произнес:
– Свадьбы чертовски депрессивны. Публике веселье подавай.
Эпштейн кивнул в ответ. У него много чего было на уме. Как и гости вокруг, он думал о действе, которое сейчас наблюдал, в понятных ему образах. Свадьба, проведенная с таким размахом, стоила, по его мнению, десять тысяч долларов. Но что это значило для невесты с ее состоянием в тридцать или даже сорок миллионов? Странно было, что ее родители оставили все ей и ничего сыну, пускай тот и шалил в юности. Но сейчас с юношей все было в порядке. Он сделает собственное состояние, если дьявольские искушения и увлечение женщинами не помешают ему в этом. Он отлично начал! Еще несколько успешных постановок вроде пьесы «Человек наверху», и Эпштейн забудет о тех провальных спектаклях, в которые он вложил кучу денег в этом сезоне. Если бы он только мог заставить Бэнгса и Девона сразу начать работать над новой пьесой, которая наверняка будет превосходной…
Эпштейн закрыл глаза и всей своей душой иудея предался магии музыки, мечтая дальше – об Искусстве и Долларах, Долларах и Искусстве.
Позже, в автомобиле, который домчал их с Эпштейном на свадебный прием в Девон-хаус, Родни Бэнгс кратко высказался по поводу свадеб.
– Я полагаю, что женщины плачут на свадьбах, а мужчины чувствуют себя мрачно, потому что они знают, во что попала невеста, – невесело заметил он.
Эпштейн захрипел.
– Ты и я, мы холостяки, – напомнил он молодому человеку, на мгновение ставшему циником. – Это нам надо волноваться!
– О ком я волнуюсь, так это о Лори, – признался Бэнгс.
Эпштейн повернулся к нему с неподдельным интересом.
– Ну, – сказал он. – Что там с Лори? Он в порядке, нет?
– Сестра всегда держала его на поводке, – напомнил ему Бэнгс, – и Лори этот поводок нужен. Теперь она уезжает в Японию на целых четыре месяца. Поводок уезжает вместе с ней. Будет очень интересно посмотреть, что такой парень, как Лори, будет делать со своей вновь обретенной свободой. Его натура вряд ли поменялась за год, зато поменялись обстоятельства, – медленно добавил он. – И наверняка он уже забыл все свои обещания, данные Барбаре. Его испытательный срок окончен.
Эпштейн снова зарычал. Он хотел сказать, что любит Бэнгса и Лори как сыновей, которых у него не было, но в няньки к ним не нанимался. Вместо этого вслух он произнес:
– Ну, мы же присмотрим за ним, разве не так?
Бэнгс нахмурился.
– Мы должны будем делать это очень осторожно, – проговорил он. – Если Девон нас на этом поймает, то нам нечем будет за ним присматривать – он нам глаза вырвет!
Эпштейн снова захрипел.
– Мы займем его делом, – радостно предложил он. – Начинайте прямо сразу писать другую пьесу. А? Отличная идея.
Бэнгс покачал головой.
– В этом и проблема, – сказал он. – Лори решил, что пока не будет работать. Он говорит, что устал и хочет несколько месяцев отдохнуть. Кроме того, он думает, что Америка объявит войну до конца зимы. Он собирается поехать добровольцем сразу, как только это случится, и не хочет оставлять за собой никаких незавершенных дел, например недописанных пьес.
Эпштейн посмотрел на него встревоженно. Это были плохие новости. Не дав ему времени осмыслить их, Бэнгс нанес второй удар.
– И конечно, в этом случае, – добавил он, – я тоже пойду добровольцем.
От такого двойного удара голова и плечи Эпштейна опустились. Сейчас он понял: его любовь к этим ребятам, в которой он сам иногда сомневался, была все же глубокой и искренней. Мало кто из отцов мог испытывать столь горькую смесь гордости и боли, которая потрясла его сейчас. Но он, как обычно, не смог это выразить словами.
– Ой, ну, – рассеянно сказал он, – я думаю, будем решать проблемы по мере их поступления. Вы пока еще не на войне.
В Девон-хаусе они обнаружили обычную для свадебных приемов толчею. В церкви еще была проведена какая-то граница между гостями. На приеме, кажется, границы не было никакой. Тут были все протеже Барбары Девон, и их было много – вся молодежь из ее клубов, все ее старые и новые друзья. В каждой красиво украшенной и просторной комнате на первом этаже Девон-хауса уже стояли люди – вдобавок к прибывающим новым гостям, число которых увеличивалось с каждым часом.
Бэнгс и Эпштейн вошли в центральную залу. Лори Девон, возвышаясь над толпой благодаря высокому росту, увидел их и поспешил поздороваться, положив руку на плечо каждого из них. Он был в том настроении, которое оба его друга любили и которого побаивались. Лори был безумно рад. Ему нравился его зять. Впечатление о триумфе в Нью-Йорке еще было свежо в его памяти и наполняло его энергией. Он был предан своим компаньонам и был счастлив работать с ними. Но больше всего, хотя сам он горячо отрицал бы это, он ликовал из-за приближающейся свободы.
Лори любил свою сестру, но устал зависеть от нее. Сейчас он наконец мог жить собственной жизнью. И это будет достойная жизнь. Он твердо решил, что покончил с пьянством и азартными играми. Он был уверен, что излечился от них в прошлом году. Он полностью понял их опасное влияние – как и то, что ничего не может быть прекраснее работы, которую любишь. Он понятия не имел, что делать со своей независимостью, но при мысли о ней наполнялся бесконечным восторгом. Он еще не решил, чем будет заниматься, но был уверен, что проведет это время хорошо. Глядя с высоты своего роста на кругленького Эпштейна и крепко сбитого Бэнгса, он улыбнулся в их трезвые лица, и от этого с них слетела торжественность.
– Пойдемте к Барбаре, – радостно предложил Лори. – Она хочет с вами попрощаться и велит вам укладывать меня в кроватку каждый вечер. Она скоро уедет. Мы с Бобом усадили ее, чтобы она немного отдохнула.
Лори отвел их в комнату, ставшую бухтой спокойствия. О ней знали только избранные гости, там было посвободнее. Барбара сидела в кресле без подлокотников с высокой спинкой. В убранстве невесты она, и без того невероятно красивая, производила весьма сильное впечатление и этим, сама того не желая, заставляла Родни страдать еще больше. Край ее платья лежал на полу, и на нем спал, словно уставший щенок, инфант Сэмюэль.
Уоррен, возвышаясь над сидящей женой, пожимал руки недавно пришедшим гостям и отвечал на их поздравления. Потом он взял Лори под руку и прошел в другой конец комнаты, где его сестра миссис Ордуэй лениво беседовала с несколькими давними подругами невесты. Он знал, что Барбара хотела перед отъездом серьезно поговорить с друзьями ее брата. Лори это тоже было известно, и он подмигнул своим друзьям, как хулиганистый ребенок, пока его вели прочь.
Молодая миссис Уоррен удивилась, когда Бэнгс и Эпштейн обратились к ней, назвав новым для нее именем, но тепло поприветствовала их и указала на спящего Сэмюэля с извиняющейся улыбкой.
– Его мама потерялась где-то в толпе, – объяснила она. – Он выпил два стакана молока, съел четыре огромных куска торта и три тарелки мороженого, и сейчас он спит или без сознания, я не знаю.
А затем стала задумчивой.
– Я так рада видеть вас, – мягко произнесла она. – Вы знаете, о чем я хочу поговорить.
– Можно догадаться. – Бэнгс улыбнулся ей со странной грустью, которая сопровождала его всегда, когда он разговаривал с Барбарой. Девушка словно была для него святыней, к которой нужно относиться с должным почтением.
– Ты хочешь, чтобы мы присматривали за Лори, – тихо добавил он. – Ну разумеется, мы будем это делать.
Она снова улыбнулась, на этот раз той редкой улыбкой, от которой ее лицо будто светилось изнутри.
– Тогда я спокойно могу ехать, – сказала она им. – И ничего больше говорить не надо. Вы, конечно, понимаете, что я доверяю Лори. Как я могу ему не доверять – после того, как он примерно вел себя целый год? Просто… – Она заколебалась. – Полагаю, я боюсь жизни, – призналась она. – Я никогда такого не испытывала. Но… я поняла в Нью-Йорке, насколько мы иногда бываем беспомощными.
Родни понимающе кивнул.
– Я знаю, – согласился он. – Но все будет в порядке. Не сомневайся.
Эпштейн добавил пару слов. Он хотел успокоить, но вышло у него не слишком изящно.
– Мы вытащим Лори из любой передряги, – искренне заверил он Барбару.
Та засмеялась. Вокруг них собирались в кружок только что пришедшие гости.
– Остановимся на этом, – сказала она и протянула им руки. – До свидания. Я не буду больше вас благодарить. Но – храни Господь вас обоих!
После такого благословения Эпштейн отправился в тот угол, где бледный Уоррен и скучающая Луиза Ордуэй стояли в окружении гостей, среди которых была Соня Орленефф. Эпштейн настойчиво отвел жениха в сторону.
– Уоррен, – торжественно сказал он. – Я хочу снова поздравить тебя. Ты выиграл женщину на миллион! Нет, ты взял и выиграл женщину на восемьдесят миллионов!
Уоррен засмеялся, и голос у него слегка дрожал. В толпе гостей он на мгновение поймал взгляд своей жены.
– Пускай будет миллион миллионов, – радостно согласился он и повел Эпштейна в залу, где сервировали ужин.
Кроме Бэнгса и Эпштейна, на свадьбе были и другие знакомые Лори, которые год назад ему покровительствовали и теперь пытались загладить эту неловкость избытком дружеского внимания. Зоркие глаза Лори, сегодня полные блеска, конечно, все это разглядели, и он еще больше развеселился. В клубах или в другом месте он мог бы позволить себе развлечься в их компании. Но только не дома, где он вел себя как хозяин на свадьбе сестры. Здесь его манеры были безупречными, несмотря на столь приподнятое настроение.
– Нет, – услышали Уоррен и Эпштейн. Лори обращался к миссис Литтон и миссис Ренуэй. – Я бы с огромным удовольствием приехал, но завтра я еду в Нью-Йорк. Видите ли, вся эта свадебная суета, а я еще слежу за тем, чтобы Барбара хорошо себя вела, пока находится под моим крылом, – все это немного выматывает. Мне нужно вернуться обратно в город и восстановить силы.
– Я полагаю, вы будете отдыхать, пока пишете новую пьесу? – чуть не захлебнулась от восторга миссис Ренуэй.
Лори покачал своей черноволосой головой.
– Даже не думайте! – заявил он. – Не произносите подобных слов рядом с Эпштейном. Это звучит как обязательство!
Любопытство и хорошие манеры недолго боролись в миссис Ренуэй, и последние быстро проиграли.
– Тогда чем вы будете заниматься? – кокетливо спросила она.
Молодой человек задумался, словно слышал такой вопрос впервые.
– Ну, – сказал он наконец, – только между нами. Я собираюсь поискать приключения. Следующие четыре месяца я намерен посвятить тому, чтобы отправиться за синей птицей удачи, найти ее и поймать за хвост!
Удивленное выражение лица мисс Ренуэй сменилось радостью догадки.
– О, – весело сказала она, – вы шутите.
Лори улыбнулся и повернулся, чтобы поприветствовать опоздавшего гостя. Те, кто его слушал, обменялись недоуменными взглядами.
– Хм! – сказал Уоррен. – Вы это слышали?
– Ничего себе у нас виды на будущее, – пробормотал Родни Бэнгс.
Джейкоб Эпштейн выглядел встревоженным. Чуть позже он присоединился к толпе у входа и видел, как жениха и невесту вывели из Девон-хауса, усадили в автомобиль. Зерна риса, которыми их осыпали, отскакивали от бортов лимузина Барбары, не причиняя ему никакого вреда.
– Она уехала, – сказал он Бэнгсу.
Они вернулись во все еще полный гостей, но уже опустевший без главных героев праздника, особняк.
– Поверь мне, Бэнгс, – добавил он торжественно, – на той работе, на которую мы подрядились, мы не сможем сидеть спустя рукава!