Я ОПЯТЬ УСЛЫШАЛА свое имя, доносившееся откуда-то издалека, из темноты.
«Лив. Эй, Лив». Голос приближался. «Оливия». Картинка стала четче, голос мягче. Дважды моргнув, я различила перед собой живую изгородь, низко свисающие ветви и сквозь листья – потусторонний отсвет от соседнего дома.
Потом уже лицо Рика, белизну его майки, когда он, повернувшись боком, протискивался через кусты, разделявшие наши участки.
– Все хорошо, – сказал он, подойдя ближе и выставив вперед руки, словно боялся спугнуть. – Ты в порядке?
– Где я?
Я никак не могла прийти в себя. Холодный ветер, ночь, Рик, стоящий передо мной в футболке и серых спортивных штанах, морщинки вокруг его глаз, мозолистые руки, которыми он взял меня за локти – и отпустил. Я оступилась и тут же скорчилась от боли в ступне, пронзившей меня сквозь туман. Я была снаружи. Мы стояли во дворе, среди ночи…
Нет. Только не это. Не опять.
Рефлексы были еще слишком замедленны, и паника пока не наступала, но я понимала, что очнулась на улице, босиком и с пересохшим, саднящим горлом. Наскоро осмотрела себя: намокшие края пижамы, ладони в песке и грязи, острая боль в ступне.
– Не волнуйся, я помогу. – Положив руки мне на плечи, Рик развернул меня обратно к дому. Как отбившееся животное, которое нужно завести внутрь. – Ничего страшного. Мой сын тоже иногда ходил во сне. Правда, только по дому.
Я пыталась сосредоточиться на его губах, на словах, которые он произносил, но что-то от меня ускользало. Голос звучал издалека, все вокруг расплывалось. Я еще не до конца вернулась в реальность.
– Нет-нет, я не спала. – Собственные слова царапали мне горло. Во рту все горело, безумно хотелось пить. – Со мной такого больше не бывает, – добавила я, с усилием поднимаясь по ступенькам крыльца. Ноги покалывало, как после долгого онемения.
– Хм, – сказал он.
Я говорила правду. Затянувшиеся ночные кошмары – да, особенно в преддверии годовщин несчастного случая, когда все всплывало на поверхность. Когда любой стук в дверь, любой неизвестный звонок вызывал у меня спазмы в желудке. Однако хождение во сне не повторялось с детства. Поначалу мне давали лекарства, а к тому времени, когда я перестала их принимать – раз пропустила, второй, потом забыла продлить рецепт, – эпизоды больше не возобновлялись. Отголоски прошлого, ничего больше. Как и все прочее, что осталось в прошлой жизни, у той девочки.
– Что же, по-видимому, еще бывает, – отозвался Рик.
Свет от крыльца отбрасывал на двор длинные тени. Рик надавил на дверную ручку – она не поддалась. Нажал еще раз и вздохнул.
– Как же ты ухитрилась-то? – Он посмотрел мне на руки, словно ожидая увидеть там ключ, прищурился при виде грязных ногтей, перевел взгляд на запачканные кровью ноги.
Мне захотелось объяснить ему, на что способно мое подсознание. Рассказать о моем инстинкте выживания. Только ночь вдруг решительно заявила о себе порывом холодного ветра, и моя кожа покрылась мурашками. В Северной Каролине даже в летние ночи не забываешь, что ты высоко в горах. Рик поежился, глядя в сторону, будто надеялся предугадать приближение следующего порыва.
– У тебя ключа не осталось? – спросила я, обнимая себя руками.
Изначально ему принадлежали оба участка, я у него этот дом и купила. Рик сам спроектировал его для сына, который вот уже несколько лет как уехал из города.
Лицо Рика напряглось, уголки губ опустились.
– Просил же тебя сменить замки.
– А я и собираюсь. У меня даже записано. Так что насчет ключа?
Он покачал головой.
– Я отдал тебе все, которые у меня были.
Теперь я сама подергала ручку, представляя другую версию себя. Ту, что, должно быть, закрыла изнутри замок, прежде чем захлопнуть дверь. Мышечная память. Безопасность прежде всего.
Я подошла к окну гостиной – доски крыльца заскрипели под ногами. Попыталась поднять раму… та не поддалась.
– Лив, – не отставал Рик, пока я вглядывалась в темное окно, прижав ладони к стеклу. Ни одна лампочка в доме не горела. – Будь добра, поменяй замки. Понимаешь, среди друзей моего сына есть разные люди…
– Рик. – Я повернулась к нему. Сосед никак не мог забыть, каким это место было в прошлом, задолго до моего приезда. До того, как здесь появились больница, новостройки, блестящий новенький асфальт, рестораны и толпы людей. – Если бы меня хотели ограбить, то не стали бы ждать так долго. – Он собрался возразить, но я его остановила. – Ладно, поменяю. Хотя сейчас это вряд ли поможет.
Он вздохнул, и дыхание превратилось в пар.
– Может, ты как-то иначе выбралась?
Я сошла за ним с крыльца и осторожно зашагала по высокой траве. Мы обогнули дом. До окна моей спальни снаружи не достать, к тому же оно явно заперто. Попробовали открыть заднюю дверь, потом окна кабинета и кухни – все, до чего смогли дотянуться.
Ничто не потревожено, все заперто наглухо. Рик поднял глаза на рифленое чердачное окно, выходившее на небольшой, чисто декоративный балкон, и нахмурился. Оно было приоткрыто.
– Ну, это уж слишком, – протянула я, с трудом подавив озноб.
Вторым этажом никто не пользовался, он пустовал, лишь в углу стояло деревянное кресло-качалка, чересчур громоздкое, чтобы стащить его вниз по лестнице. Такое впечатление, что его прямо там и сделали. В центре потолочной балки – единственном месте, где можно было выпрямиться, – висела одинокая лампочка.
Наверх вела узкая лестница, втиснутая за дверью в коридоре. Сам чердак был настолько тесным и темным, что там становилось не по себе. Оттуда доносились все звуки, которые издавал дом: шум воды в трубах, гул отопления, жужжание вытяжки. Я поднималась туда редко, разве что немного прибраться. И всякий раз неизменно начинала с того, что открывала это окно – облегчить задачу.
Я слышала, что если очутиться глубоко под водой и не знать, где поверхность, то можно сориентироваться, выпустив воздух и следуя за пузырьками к спасению. Открытое окно служило мне таким ориентиром. Если бы когда-нибудь понадобилось, поток воздуха подсказал мне, где выход.
Видимо, в последний раз я забыла его закрыть. Однако прыжок оттуда закончился бы более плачевно, чем испачканные руки и оцарапанная ступня.
Рик провел ногой по траве, и я заметила, что он тоже босой. Значит, услышал меня среди ночи и прибежал на помощь, даже не подумав обуться или прихватить куртку.
Сосед направился к заднему крыльцу, я поплелась за ним.
– Сын тут всегда прятал ключ… – Он наклонился и пошарил в трещине под лестницей. Вытащил что-то, покрытое грязью. Оперся о колено, выпрямился и положил мне на ладонь кусочек металла. – Надо же, все еще здесь.
Я вставила ключ в скважину и открыла дверь.
– Ура, – обрадовалась я.
Протянула ключ Рику, но тот его не взял.
– Ну пожалуйста, на всякий случай, – настаивала я. – Пусть у тебя будет запасной.
Продолжая хмуриться, Рик все же взял ключ и положил в карман. Ночью сосед выглядел каким-то другим. Обычно ходил в джинсах, фланелевой рубашке и туго зашнурованных рабочих ботинках, несмотря на то что давно уже не работал подрядчиком. В начале года ему исполнилось семьдесят. Седые волосы обрамляли лицо с глубокими морщинами – видно, что человек провел десятилетия на солнце, своими руками выстраивая жизнь. Он по-прежнему возился в сарае, постоянно предлагал вместе достроить мой верхний этаж. Сейчас он выглядел другим не только из-за непривычной одежды, он как-то вдруг состарился. Стал будто хрупким. Контраст был удручающим.
Рик вошел в дом первым, включил свет и обвел глазами кухню. В раковине стоял бокал из-под вина. Я почувствовала непреодолимое желание прибраться, доказать, что забочусь об этом месте. Что я его достойна. Несмотря на кажущуюся мягкость, Рик был проницателен, его взгляд постоянно перемещался – к сводчатому входу, к темному коридору.
Именно к Рику я прибежала за помощью, когда однажды на крыльце обнаружила детеныша летучей мыши; когда увидела у самого порога змею; когда мне мерещились шорохи в кустах. Сосед сказал, что летучая мышь, вероятно, заблудилась, и прогнал ее метлой; заверил, что змея безвредна; велел мне топать ногами, шуметь и всячески заявлять о своем присутствии, чтобы отпугнуть всю живность, которая рыщет по кустам. Разросшийся в последние пару лет город загнал диких зверей глубже в леса, но ушли не все. Кое-какие остались. Заявляли о себе. Отстаивали свои права.
Рик оглядывал дом, словно видел его в прошлом: с другими людьми и другой историей.
– Я тебя услышал, – сказал он, теребя золотое кольцо на безымянном пальце. – Услышал, как ты кричала.
Я закрыла глаза, пытаясь вспомнить свой сон. Понять, что именно кричала. Звала кого-то или просто на помощь? Слова вертелись на языке, пока глаза скользили по поверхности кухонного стола. Посылка с вещами матери стояла теперь в шкафу, в спальне, куда я поставила ее два дня назад.
– Извини, что напугала, – сказала я.
– Да ничего.
Руки старика слабо дрожали, что случалось теперь все чаще и чаще. То ли начало болезни, то ли тяга выпить. Я не спрашивала. Как и он не спрашивал меня о руке, хотя часто задерживал взгляд на длинном шраме; каждый раз пристально всматривался, прежде чем отвести глаза.
Дрожащими пальцами Рик вынул у меня из волос увядший лист, застрявший где-то над ухом. Вероятно, я подцепила его, когда пробиралась сквозь низко висящие ветки между нашими участками.
– Хорошо, что я тебя нашел.
Я покачала головой.
– Со мной такое раньше случалось. Ходила во сне. Но все давно прошло, – повторила я, как ребенок, который отказывается во что-то поверить.
Он кивнул. Часы на микроволновке показывали 03:16.
– Постарайся немного поспать, – посоветовал он, открывая дверь из кухни.
Вставать меньше чем через три часа. Бессмысленно ложиться.
– Ты тоже.
– Не забудь запереться, – крикнул Рик с заднего крыльца. Дверь захлопнулась, в ящике задребезжали столовые приборы. Шлепанья босых ног почти не было слышно, когда сосед спускался по ступенькам.
Теперь я сама осматривалась вокруг, проверяя, не побывал ли кто в доме. Задержала дыхание, прислушалась, хотя знала, что была одна.
Ведя пальцами по темной стене, я подошла к открытой двери в спальню. Щелкнула выключателем. Простыни выдернуты из-под матраса и смяты в ногах. По спине поползли мурашки. Знакомая сцена – все признаки ночного кошмара, хотя кошмаров не повторялось уже много лет. В детстве врачи приписывали эти эпизоды посттравматическому синдрому, вызванному ужасами трех дней, проведенных под землей.
Это все из-за посылки, решила я. Мое подсознание, спровоцированное воспоминанием о холоде и темноте – не важно, было ли такое на самом деле. После несчастного случая мне еще долго снился один и тот же кошмар: камни – везде, куда только могла дотянуться. Холодные и сырые. И бесконечная тьма.
Я просыпалась от жуткого ощущения, что меня обступают стены, откидывала простыни, дергала руками и ногами, отпихиваясь от чего-то несуществующего. На месте воспоминаний остался один страх.
В таких случаях мама делала горячий шоколад и давала таблетки, чтобы меня успокоить. Закрывала ночью дверь на крючок и вешала погремушку – чтобы проснуться и вовремя меня остановить.
Я повернулась и посмотрела назад, в коридор – свет из спальни падал на деревянный пол. По нему тянулся след из капель крови. Я не знала, были ли они там до того, как я вышла из дома, или появились теперь. След обрывался у кухни. Она и комната, которую я использовала как кабинет, находились слева; а справа под аркой начиналась гостиная, ведущая прямо к входной двери. Больше крови нигде не было. Только в коридоре.
Я вошла в гостиную и села на диван, чтобы исследовать порез на ноге. Сначала подумала: заноза. Однако там что-то блеснуло. Что-то металлическое? Нет, стекло. Я вытащила осколок ногтями и, прищурившись, поднесла к свету, чтобы рассмотреть получше. Маленький и острый, неопределенного цвета из-за грязи и крови. Я оглядела комнату. Ваза на журнальном столике, зеркало над диваном, лампа на тумбочке. Ничего разбитого или не на месте.
Я обошла комнату за комнатой. Даже поднялась наверх, хотя разбиться там ничего не могло. По лестнице пришлось подниматься на ощупь, касаясь узких стен. Лунный свет косо пробивался сквозь открытые окна, и тень от кресла-качалки четко вырисовывалась на полу. Я дернула за цепочку, но свет не зажегся. Ощупала пространство над головой – патрон пустой. Была ли там вообще лампочка?
Я вздрогнула от порыва холодного ветра. Захлопнула оконные створки, набросив между ними крючок – без защитной сетки внутрь могла залететь птица.
От взгляда в ночь с этой высоты мне стало не по себе. Борясь с подкатившей паникой, я бросилась вниз продолжать поиски. Проверила полки, окна, пересчитала чашки в буфете, заглянула в мусорный бак. С каждой минутой мной все сильнее овладевало беспокойство.
Никаких следов ночных похождений.
Она совсем еще малышка. Ну, вы же видели фотографию. Большие карие глаза и копна волос.
Я заметила ее ночью из окна кухни – она стояла прямо посреди улицы. Еще до того, как пропала. Может быть, месяцем или двумя раньше. У меня тогда дочка болела, я пошла принести ей воды. Сначала перепугалась – снаружи кто-то стоит и таращится. Потом включила свет на крыльце и узнала ее. Окликнула, но девочка не ответила. Я знала, чья это девочка, знала ее мать. Они живут не так далеко, наверное, и мили не будет. Вот только она стояла босиком, в темноте. От их дома до нашего надо перейти три или четыре улицы – слава богу, в такое время машины здесь почти не ездят.
Я к ней подошла, позвала по имени… Малышка как сквозь меня смотрела. Знаете, таким остекленевшим взглядом.