Весь год были перелеты. «Аэрофлот», Lufthansa, Georgian Airways, S7, Ural Airlines, Air Astana, Air Berlin, Ryanair, «Азербайджанские авиалинии», Alitalia и, наконец, Air France. И в каждом из этих десятков самолетов у меня было место у крыла – 5F, 7F, 11A. Иногда в бизнес-классе, тогда место 2 или 3 у прохода. Со мной летала неразлучная парочка – бирюзовый чемодан, маленькая сумка и неизменный ноль килограмм в багажном отделении. Путешествовать лучше всего налегке, будь ты директором супермодной группы или обросшим пыльной щетиной искателем приключений. Ручная кладь – это и есть твой единственный гарант на искомую свободу.

Я летала с заложенным носом, с отитом, летала в наркотическом и алкогольном состояниях, трезвой и счастливой, трезвой и совершенно несчастной. В таком режиме прошел год, и мне уже можно было не снимать квартиру в Москве, поскольку основное время я проводила в других городах. Стюарды меняли форму по сезону и язык – по необходимости, сменяли друг друга аэропорты и страны, неизменной константой оставался бирюзовый чемодан марки Samsonite, маленькая черная сумка Marc Jacobs и привычка держаться за руки первые минут десять после взлета. Иногда я брала за руку соседа, если это был коллега или друг, но чаще всего – саму себя.

Традиция брать за руку во время взлета и держать до тех пор, пока не исчезнет значок «Пристегнуть ремни», появилась после прыжка с высоты четыре тысячи метров.


– А почему мы парашютисты?

– А потому что мы боимся летать в самолетах!

После этого звучит отсчет и «ready-set-go». Я падаю вниз. Боже, у меня же еще планы выпить с этими ребятами шампанского в гостинице «Парашютист», где в номере ржавая раковина, из окна с деревянными рамами дует, но видны тонкие березы и взлетная полоса, где матрас тощий, а в спину врезаются пружины. На стене возле раковины белый потрескавшийся кафель, на нем следы чужой зубной пасты. Бу-э.

Я падаю. Где-то там внизу плешь из песка.

Всего год назад меня сбила машина, и мне жаль, если снова будет больно коленке. Машина – черный «мерседес», она проломила мне грудину, сломала ногу в трех местах, разорвала мениск и лишила Нового года. За рулем сидел пьяный двадцатилетний ублюдок, который пытался сбежать и оставить меня на льду, но его поймала проходившая мимо учительница немецкого языка.

Мне вообще везет со всем немецким. С криком «стой» она вцепилась в дверь его уже отъезжающей машины. Он остановился. Если бы нет, то он переехал бы меня второй раз. Быть дважды сбитой одним и тем же «мерседесом» – это какой-то черный анекдот.

Я падаю и думаю: «Только бы не коленом!»

Потом: «Только бы не пятками!»

В голове суетится подслушанная от работников аэродрома история про девушку, которая несколько лет назад прыгнула и запуталась стропами в электрических проводах и таким вот чудом осталась жива. Ну, проболталась она так пару часов, на волоске от того, чтобы поджариться, как унылый стейк. Зато жива! Отличные новости, у меня тоже есть все шансы выжить, главное – не задеть колено.

Внизу деревья, поля, дома, где-то справа тонет в дымке гостиница «Парашютист». У меня все еще есть на нее планы, поэтому надо целиться и попасть в плешь, не задев колена, пяток и лица.

Пых! Ноги мягко входят в песок, я валюсь на бок и смеюсь. Странное ощущение: как будто смеется кто-то другой, а я в этот самый момент болтаю ногами, сидя на высоковольтной жердочке где-то далеко-далеко. Живая, да еще какая!

Спустя час я, Длинный Худой, Взрослый Профи и Близняшки сидим у меня в номере. Пьем шампанское с водкой. На завтра обещают ветер, и вряд ли будут прыжки. За окном раскачиваются березы, кажется, сейчас переломаются, видно, что ветер действительно очень сильный. Уже стемнело, но бутылки с алкоголем не заканчиваются: «Абрау-Дюрсо», брют и «Хортица – Серебряная прохлада» как будто испытывают нас.

Парни смеются, что на нас, девчонок, коктейль «Северное сияние» не действует. Они и не подозревают, что водку я и Близняшки по-тихому выливаем в чайную кружку с отбитой ручкой. Мои собутыльники – профессионалы парашютного спорта: Близняшки пятый год занимаются бейсджампингом, Длинный Худой – главный фрифлаер в Европе, Взрослый Профи и вовсе рекордсмен мира. Им ничего не страшно. Практически ничего. На фоне этих смелых людей я – мелкая мышь, трусиха, которая боится быть без отношений и в отношениях боится быть тоже, повернутая на успехе только из-за страха проиграть и не жалеющая никого, кто оказывается на пути, лишь потому, что кто-то может оказаться лучше.

Я шестидесятипятикилограммовое сыкло, которое в прекрасный момент свободного падения думает только про колено, пятку, лицо. Не про друзей, не про семью, не про работу, не про саму восхитительную возможность свободного падения, а про свои конечности.

Оказывается, я рассуждаю вслух. Они внимательно на меня смотрят, а затем признаются в своих страхах. Забавно, но мастера парашютного спорта боятся летать пассажирскими самолетами. И вот именно здесь, в этой временнóй точке, происходит тот самый разговор про «держать за руку на взлете». В этом уверен каждый из них – и Длинный, и Взрослый, и Близняшки. И я соглашаюсь. Это классная традиция. Это важно, потому что вместе и правда не страшно.

Мы напиваемся и начинаем курить прямо в номере, кидая окурки в чашку с водкой. Я засыпаю на костлявом матрасе под рассказы о прыжках, богах, смерти и жизни.

Из всего произошедшего за этот длинный день я зафиксировала ощущение свободного падения и понимание, что вместе не страшно, а человеку важно держать за руку другого человека, а если другого нет, что ж делать, обними сам себя на десять минут после взлета или доставай парашют.

ГЛАВА I. ТРАДИЦИИ, ОТПУСК И ЕГО ОКОНЧАНИЕ

23 декабря, «Аэрофлот»

Группа летит в Алматы на заказник.

Заказник – это неанонсируемый коммерческий концерт для корпоративного или частного клиента.

Группа – это группа, в которой я работаю директором.

Может быть (скорее всего), ты ее знаешь, может (если не говоришь по-русски) нет. Может, ты прямо сейчас начинаешь петь какую-нибудь их песню (счастье, что я не нахожусь рядом!). Или презрительно фыркнешь: «Они че, еще живы?» Последняя реакция характеризует тебя как заносчивого мудака. Если ты девочка, то, cкорее всего, наградив Артиста неправильным псевдонимом, завизжишь что-то из серии: «Он такой классный! Женат?» Если ты мальчик от 18 до 35, то обязательно споешь что-то, переделав манеру исполнения и даже строчку из песни, что бы это ни значило. Это же так смешно! Возможно, еще ты спросишь, не педики ли эта группа, и: «А че, реально кто-то из них поссал на могилу Фрейда?» Тот, кто занимает ответственный пост в крупной компании или планирует связать себя священными (аминь!) узами брака, конечно же, уточнит – сколько за песню на закрытом концерте? Я отвечу – нисколько, и по одной песне никто ничего, конечно же, не играет, если это не эфир на телевидении или радио.

В целом мы с вами не найдем общий язык, потому что все, что вы хотите и на что способны в отношениях с рок-звездами – это либо самоутвердиться за их счет, либо купить их. Редко кто выдаст простое «ок», узнав, что у меня за работа.

Итак. 23 декабря рейс в Алматы выполняет авиакомпания «Аэрофлот».

Стюардесса с кукольным личиком, предлагая бокал с шампанским, смотрит на меня в упор, а затем улыбается, будто бы узнав во мне старого приятеля. Говорит вполголоса:

– Привет! Мир тесен! Вот и встретились! Поговорим после взлета?

Я смотрю направо, где сидит мой коллега. Может быть, у стюардессы косоглазие, и блуждающий взгляд обращен на самом деле не на меня.

– Рада тебя встретить… Так необычно…

Продолжаю пялиться на бортпроводницу. Круглые бедра, светлая кожа, все это лучшее из славянского в красной униформе. Проводницы «Аэрофлота» вообще самые эффектные. Ты кто и что тебе от меня надо? Она (на золотом бейдже написано «Валентина») точно обращается ко мне:

– Я неделю назад оставила сообщение на автоответчик, ты не слушала?

– Извините! – не своим, а каким-то истерическим и писклявым голоском вступаю в диалог и, испугавшись этого чужого голоса, пробую снова:

– Извините, вы меня с кем-то путаете, Валентина!

Бортпроводница качает светлой головой и резюмирует:

– Путаю? Ах вот так… Понятненько.

После чего уходит, оставив меня пристегнутой в кресле в полном замешательстве.

– Ты чо? Это же та баба из «Рамады»! – шипит мне в ухо стейдж-менеджер Никита.

– Э-э-э-э!

– Ты даешь!

Видя мое непонимание, стейдж-менеджер продолжает:

– Меньше месяца назад, отель «Рамада», Астана, ты с этой бабой в бассейн ходила еще. Хорошая девка… Реально, что ли, уже телок своих не запоминаешь? Она еще тебе на ужине показывала, как жонглировать четырьмя яблоками за раз…

– Бля-я-я-я-я-я. А-а-а-а! Это она?

– Это она.

– Пиздец. Неловко вышло.

– Да уж.

Стейдж-менеджер цокнул языком и вставил наушники. Из них доносилась нервная песня Muse.

Самолет начинает шуметь, заходят последние пассажиры-«опаздуны». C видом провинившихся школьников они стараются прошмыгнуть незамеченными. Валентина меняет бизнес-класс на эконом – лишь бы не видеть меня, наверное. Эвакуационные выходы и как пользоваться спасательными жилетами нам демонстрирует тощий стюард.

Что ж, все-таки я превратилась в мудака, в того самого, от каких предостерегала подруг.

– Мне страшно, – говорю я Никите, но он не слышит.

Во время взлета я незаметно касаюсь рукава сидящего рядом стейдж-менеджера.


24 декабря, рейс выполняет авиакомпания Air Astana

Авиакомпания Air Astana, которая еще на языке автозамены кириллицей исправляется на «эйр сатана», примечательна тем, что на этих бортах выдают железные приборы, даже в эконом-классе. Не помню других авиакомпаний, где так легко и красиво рискуют. Казахи, могут себе позволить!

Мне иногда хотелось воспользоваться этими приборами в превентивных целях. Любая гастролирующая группа – клубок конфликтов. Его мы с пацанами тщательно наматываем из недосказанности, эгоизма, усталости, скопившейся сексуальной энергии, переходящей в ярость, и холода, который идет изнутри. В любой группе, хотите вы этого или нет, рано или поздно появляется тот, кто считает чужое. Тот, кто очень и очень завидует.

Конкретно я в этот раз отчаянно мечтала закрыть глаза на взлете, а затем открыть их, когда шасси коснется земли, и узнать, что нашего дорогого басиста съела моль. Ну или ладно – что парню досталось наследство, и он уехал в Австралию навсегда. Или что он опоздал на рейс. Или хотя бы забыл паспорт. Да что угодно! Но нет – он сидел сзади и громко думал.

Перед вылетом из Алматы басист по достоинству оценил мой новый чемодан и, сделав лицо мистера Хэнка, изрек: «Ну ничего себе у нас менеджмент: с чемоданами за четыреста евро путешествует!» Естественно, он смачно ругнулся. Такая гнусная, паскудно-искренняя реакция. Я чувствовала себя ужасно: мужчина, рок-музыкант с отличной по всем трезвым меркам зарплатой считает, сколько я потратила на чемодан. Жуть.

Во время взлета вкладываю свою ладонь в горячую руку стейдж-менеджера. Он не сопротивляется.


Москва. Никуда не едем

Утром я приехала домой, но весь день не могу выйти из квартиры.

На лестничной клетке в пуховике и шапке сидит Сумасшедшая Поклонница Моих Пальцев Алена.

Ей двадцать четыре, и она меня преследует.

Я вижу ее в на экране домофона.

Мы познакомились два месяца назад в ночном клубе на лесбийской вечеринке «Битчез». Алена была чертовски милой в дешевом полиэстровом желтом платье и с бабочкой, нарисованной на щеке блестящей зеленой краской. Я выглядела по дресс-коду – черное, мундштук.

В туалете клуба моя подруга Директор Скандально Известного Режиссера Рита, которая пришла на вечеринку из любопытства («попялиться на таких же психушек, как ты»), предложила кокаин.

– Неплохое место, кстати! Едва я зевнула, как барменша-мужик вручила мне это. – Рита достает из кармана джинсов пакетик.

– Смотри-ка, – говорю я.

– Паркуа бы и не па? Да?

Мы стоим в туалете и смотрим друг на друга, безмолвно выпрашивая разрешение на преступление перед организмом и законом. В моей сумке есть почти все, и вот уже я перерезаю черную китайскую коктейльную трубочку швейцарскими маникюрными ножницами, чтобы загнать в свой русский нос голландский порошок.

Через двадцать минут я уже танцую, придерживая руками желтый полиэстер, через тридцать пять в том же туалете мои пальцы оттягивают капроновые колготки и хлопковые трусы. Добрый вечер.

Итак, ее зовут Алена. Она носит полиэстер, любит полусладкое шампанское, работает в отделе кадров строительной компании. Она бреется там, где надо, чтобы было гладко. Она живет на станции метро «Теплый Стан». У нее мягкая попа и влажная промежность. Она носит лифчик с застежкой спереди.

Мне весело, и я могу. Это все голландский порошок.

– Алена!

– Да? – Она поворачивает ко мне голову так резко, что ее длинные кудри-пружинки дают мне пощечину.

– Я буду трахать тебя, Алена.

– Ха-ха-ха.

От ее смеха и кокаина я становлюсь самцом.

И ей уже не до смеха. Через три минуты я в Алене уже по запястье. Она громко дышит и стонет, упоминая Господа. Мне плевать, услышит ли кто-нибудь. На ее лицо я смотрю через зеркало. Блестящая зеленая бабочка мечется из стороны в сторону. Отражение своего лица я вижу тоже. Оно безразличное. Это настолько пугает, что я отвожу взгляд.

Через десять минут мы выходим. На полу туалета остается лужа, в которую я специально наступаю кедом.

В коридоре очередь из девушек. Взгляды. Восторг. Осуждение. Под предлогом, что мне надо провериться, я сбегаю в ночь, подхватив Риту, которая возвышается на барном стуле и, прикидываясь лесбиянкой, кокетничает с барменом.

Она в восторге: «Серьезно? Прямо в клозете? Я думала – лесби более нежные, ну ты точно настоящий мудак!»

Мы едем с Ритой ко мне на такси. В машине я закуриваю и понимаю, что от моих пальцев пахнет сексуальным фастфудом.

Я забыла про Алену, как только вошла домой и помыла руки.

А она нашла меня в фейсбуке, раздобыла номер, и я совершила неосторожный поступок – сказала ей свой адрес и заветное «приезжай».

Без кокаина и спонтанности она оказалась слишком реальной:

– лифчик с ложными силиконовыми вкладками;

– дурацкая родинка на щеке, из которой торчал толстый волос;

– кроме тупого быдло-ожидания выходных и хреновой работы в отделе кадров строительной компании, ее ничего не интересовало;

– она путала Чехова с Тургеневым;

– она слушала мою группу и, увидев в моем доме причастность к Артисту, заголосила, что выросла на его песнях.

Во второй раз секс с ней был скучным и горизонтальным, на сатиновых простынях после ее ухода остались кудрявые длинные волосы.

Но ей понравилось, она стала ждать меня, писать сюсюкающие сообщения, грозные сообщения с обещанием рассказать всем про меня правду (буа-га-га!) и делать извиняющиеся визиты без приглашения.

Случайный секс под наркотиками должен заканчиваться вместе с оргазмом партнера и никогда, никогда не повторяться. Это как фастфуд, которому нет места на фарфоровых тарелках в моем доме. Фастфудный секс должен быть за пределами сатиновых простыней, за пределами частной собственности.

Я смотрю в экран домофона и вижу ее, отчаявшуюся, скучающую псевдоромантическую королеву драмы, Сумасшедшую Поклонницу Моих Пальцев.

«Однажды ей надоест, и она отстанет», – думаю я и не выхожу из квартиры до самой ночи.


26 декабря, рейс выполняет авиакомпания «Аэрофлот»

Новогодняя елка в Екатеринбурге для пятисот металлургов. Летим туда и обратно без ночевки, а завтра отпуск. Никуда не поеду. Найду квартиру с ванной и буду в ней лежать все время. В квартире, которую мне оплачивает группа, вместо ванной душевая кабина с приемником. Голая и мокрая, по утрам я слушаю радио Jazzz. В целом все здорово, но иногда хочется лежать целую вечность в пене и тишине.

Во время взлета держу стейдж-менеджера за руку, он проводит пальцем по моей ладони. Или мне показалось? Может он просто пошевелил пальцем, как Черная Мамба.


***

На обратном пути все повторилось. Я взяла его за руку, и он несколько раз ответно сжал мою ладонь. Звукорежиссер, случайно скользнув взглядом мимо, быстро отвел глаза и уставился в телефон. Господи, глупость, ничего личного, это просто безобидная сентиментальная традиция – держать за руку при взлете. Зачем делать значимой такую ерунду? Во время расставания в аэропорту звукорежиссер заинтересованно поглядывал на меня. Такой, типа, взгляд: «Эй, а я кое-что про тебя знаю, но буду помалкивать, ага?» Ага.


Москва. Никуда не едем

В какой-то момент я вдруг осознала, что, как в лучших традициях худшей беллетристики, все зашло слишком далеко. Мы cо стейдж-менеджером Никитой стали друзьями. Дружба наша чаще всего выражалась в том, что он покупал мне кофе на вынос и держал дома охлажденной бутылку шампанского для меня.

– Приезжай, я сделаю тебе ванну! – однажды позвонил он.

Я приехала. Обо мне ни один друг так не заботился никогда. Запомнить, что у меня нет ванны, что я только о ней и мечтаю – на это способен лишь человек с уровнем сознания менеджера. По cостоянию квартиры было видно, что в ней отчаянно пытались прибраться. По крайней мере, избавились от коробок из-под пицц и пустых пивных бутылок. Ванна сияла, рядом брошена почти израсходованная упаковка «Пемолюкса». Синие крупицы от чистящего средства забились в трещины на напольном кафеле. Полотенца пахли его дорогими духами. О том, сколько стоят духи стейдж-менеджера, знают все: однажды их разбили в гримерке, и шорох был во всех смыслах изрядный. Злоумышленника, разбившего духи, так и не нашли, но в преступлении мы подозревали басиста. Хотя, конечно, он был «невиновен».

Пока набиралась вода, Никита, расположившись в глубоком кресле на балконе, раскладывал травку и табак в разные кучки, а затем добавлял из них в третью.

Свернул косяк, взорвал, протянул мне.

– Расслабляйся!

Я сделала две хорошие затяжки и ушла в ванную, прикрыв неисправную дверь. Сквозь тонкие стены было слышно, как он играет на гитаре Muse и Nirvana. На случай внезапного вторжения хозяина квартиры я лежала, втянув живот и окружив любопытные области островками пены. Забавное, небось, было зрелище. Но дверь не открывалась.

Он просто играл, а когда я вышла, выдал очередное хрустящее полотенце («для волос») и осведомился, достаточно ли хорошо мне было.

Так протекал весь отпуск. Это были самые свободные дружеские отношения, в которые мне только удавалось угодить. Где я просто лежу в ванне. Он просто играет на гитаре. И мы просто курим и выпиваем иногда по бокальчику-другому. Мне не надо было выслушивать, поддакивать или рассказывать. Так способны дружить только пятнадцатилетние. После ритуала «ванна-музыка-косяк» я уезжаю домой, где никого нет. А он остается в своей берлоге, где ванна все еще наполнена запахом моего шампуня.

Телефон терзали агенты, прокатчики, сотрудники, фанаты. Иногда третьей линией пытались прорваться подруги: Сонечка, Рита и Люся. Я не брала трубки. Мне был ничего не нужно. Кроме этих ощущений: тебя ждут, тебе рады, от тебя не хотят секса и отношений. И с тобой немногословны.

Но, шоу, которое, как известно, должно продолжаться, становилось все ближе. Отпуск был на исходе.

За месяц разлуки и редких телефонных контактов по работе мы успели порядком изныть от безделья. Мы продолжали работать, только ритм сбавился раз в сто-пятьсот. В привычные нормальному человеку восемь часов в день, а не в наши нормальные менеджерские двадцать четыре умножить на семь. Мы тосковали друг по другу, по группе, угасали без тура и «нормальной загрузки».

В один из таких депрессивных дней, кажется, он был последним перед, я позвала Никиту в кино. Фильм оказался плохим: про то, как одна американка, актриса-аэрофобка, отправилась поездом во Владивосток.

Операторская работа – отстой.

Актерская работа – отстой.

Сюжет – отстой.

Единственное, что было неплохо, это самолеты и поезда. Наши руки инстинктивно соприкоснулись, когда на экране показали взлетную полосу и самолет оторвался от земли.

После дрянного фильма мы гуляли по городу, пили шампанское из горла, кидались друг в друга снежками и как-то совсем опрометчиво оказались в новой высотке «Триумф Палас».

Мы выбрали панорамный номер за двадцать тысяч рублей.

– На чей паспорт оформлять? – поинтересовалась хостес.

– На мой! – хором ответили мы, протягивая паспорта.

Оставив автографы на гостевых карточках, мы зашли в номер, куда хостес незамедлительно поставила еще одну бутылку охлажденного шампанского.


***

Секса с мужчиной у меня не было на этот момент тринадцать лет как. То есть из моих тридцати с лишним практически всю мою сознательную сексуальную жизнь.

Не могу сказать, что завтра я выйду на улицы с плакатом и буду бороться за права ЛГБТ, но девушки меня привлекают больше. Они привлекают меня гораздо больше. И, когда я говорю, «гораздо больше», я имею в виду, что меня может привлечь только девушка.

Девушки, девушки – с нежной белой кожей и кожей оливкового цвета,, с морщинами на переносице и у глаз, с привычкой грызть ластик на карандашах, играющие сережками в своих ушах, наматывающие пряди волос на палец, дышащие на стекла очков перед протиранием о футболку. Девушки! Девушки, носящие в сумках пластырь, карманную книгу стихов Блока, старую гигиеническую помаду и карамельку «Театральная». Девушки с педикюром яркого цвета и девушки, которые никогда не красятся. Девушки с родинками на спине, татуировками на запястьях, знакомые с французскими винами и не проходящие мимо картинных галерей. Цитирующие фильмы Франсуа Озона, крестящиеся в сторону церковных куполов, поющие мантры, собака мордой вверх, приветствие солнцу, бег и веганство. Все это девушки.

С ними ты – король мира. Я – король мира, окруженная калейдоскопом из девушек. Блондинки, рыжие, шатенки, брюнетки, бритоголовые. Женственные и пацанки, стюардессы и проводницы, работницы киноиндустрии, официантки, запутавшиеся мамаши, томные преподавательницы иностранных языков, рафинированные студентки филфака, воинствующие журналистки, бармены и повара, актрисы и риэлторы. Как щелкала у Пушкина орешки белка, так и я щелкаю эти головы, попадая в них, оседая в них до финального «все, пока».

– Все, пока, милая! – это я закрываю за собой двери отелей, квартир, домов и купе поездов.

– Куда ты?

– Завтра тяжелый день, у нас же тур!

И какое в ответ понимание:

– Созвонимся?

– Завтра же!

– Увидимся?

– Скорей бы.

C девушками у меня завязываются отношения, в которых не надо притворяться слабой, ждать, когда тебе догадаются подать пальто и открыть дверь машины. Все это я умею и делаю сама для моих подруг и любовниц «на скорую руку». Это единственный фастфуд, который я люблю и за который готова платить.

Проведи пальцем по запястью, опусти голову на плечо и шепни: «Ты как Скарлетт Йоханссон, только лучше», – уточни размер ее безымянного пальца: «У тебя же шестнадцатый, да?» Поинтересуйся, как называются ее охренительные духи, пригласи к совместному приготовлению ужина – и вот у тебя есть секс не на один, а на пять раз. C девушками больше смеха и легкости, вы одинаковые, и ты все знаешь про ее гормоны, да что там – ты знаешь все про ее жизнь. Ни один парень за первые три часа знакомства не узнает, что девушку лупила мать, куда ушел отец, какая кличка была у ее щенка, как ей делали первую колоноскопию и на какие продукты у нее тотальная непереносимость. У меня больше форы, чем у парней. Последний год в разных городах и странах мы как будто соревновались с Никитой в количестве завоеванных девушек. После концерта на ужине группы с нами всегда от трех до пяти новых чикуль. Административный персонал, координаторы, фанатки, которых пригласил кто-нибудь из парней поехать с нами до следующего города. Время идет, уже принесли горячее. Я иду курить на улицу. Самая растерянная всегда выйдет за мной.

– Можно сигаретку?

– Конечно!

– А зажигалку?

Я прикуриваю, наши глаза встречаются. Дальше идет пятиминутка вопросов «давно ли ты с ними работаешь», «а интересно ли», «а какие города», «а ты замужем». И вот после этой пятиминутки, когда на кончиках пальцев остается один лишь сигаретный фильтр, я спрашиваю:

– Где здесь можно поплавать?

И мы сбегаем от всех и идем в бассейн, на берег озера, в море. Мы смеемся, напряжения нет, одна лишь легкость. В номере есть бутылка шампанского.

– Обсохнем и по бокальчику?

– Разумеется!

Завалить на гастролях девушку легко и приятно. Иногда у меня выходит лучше и честнее, чем у стейдж-менеджера. Кроме того, моя игра спортивнее – я плаваю. У меня есть преимущество: никто не станет меня разыскивать и предъявлять беременность, никто не устроит мне скандал, да и вся связь останется в полном секрете. О том, что ты спала с директором группы с грудью третьего размера, ни одна даже самая болтливая фанатка не будет трепать направо и налево, как это делают случайные девчонки мужской половины банды. (Слухи о размере каждого из них суть переходящее женское знание от Владивостока до Сан-Франциско с заездом в Якутск и Кострому.) О моих размерах трепаться не будут. Обо мне вообще ни одна из них не скажет.

Я свободна и защищена, а в моей постели никогда не бывает холодно. М-м-м-м… Де-е-е-ву-шки.


***

Секса с мужчиной у меня не было тринадцать лет, но, кажется, за год совместных соревнований за внимание женщин вот он, приз: Никита и я в одном номере. Мне страшно и интересно. Это мой напарник, мой друг, мой хрен разбери кто еще, но кто-то важный. Это единственный пацан на свете, который понимает меня и принимает. Пока он ловко крутил косяк, я старалась держаться непринужденно. Ходила из стороны в сторону по сорокаметровому номеру то на пятках, то на носочках.

– Ты че? – прерванное десятиминутное молчание.

– Да так, задумалась…

– Не надо думать! Надо дунуть!

Мы встали на стулья у стеклянной панорамной стены. Пятьдесят седьмой этаж. Москва на ладони. Мы видим всех, никто не видит нас.

Летят самолеты, едут машины, поезда идут. А мы стоим тут, два оторванных от дел панка, курим косяк в президентском люксе прямо в противопожарную сигнализацию и пьем шампанское.

Где-то между скуриванием косяка и совместным заходом в кровать он шлепнул меня по заднице:

– Слушай, это все круто, но, если мы сейчас замутим, мне надо будет уволиться.

Заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо, целует в лоб, как целуют детей, проверяя, нет ли температуры.

Мы проходим к кровати, свет гаснет. И в темноте я слышу последнюю реплику на сегодня:

– А я не готов.

Утром мы вышли из высотки: он пошел пешком в сторону Белорусского вокзала, я уехала к себе на такси. Вечером нам надо было встречать группу. Отпуск закончился. Скалли и Малдер так и остались коллегами.


26 января, Москва

Вечером мы встретились в гримерке Buddha bar. Кроме нас с стейдж-менеджером, все не виделись друг с другом целый месяц. По лицам читалось: и еще бы столько. Звукорежиссер сел на диету пищевой паузы и реально сбросил килограмм десять. Голос басиста выдавал фирменные трели про «ебаный в рот, где мой кетчуп, на хуй?». Световик старался вести себя незаметно, ведь спросят же, где новый световой райдер. А райдера-то и нет. Гитарист бренчал на гитаре – по ходу, он весь отпуск усиленно учил новые блатные песни. Репертуар гитариста включал многих от Вертинского до группы «Ноль», но чаще всего он пел про женщин-проституток или богемные похождения шпаны. Барабанщик явился несколько помятым и с красным лицом. Видимо, закончил пить накануне, часов за пять до саундчека. Клавишник был весь выглажен и по традиции выглядел отлично. В каждой его клетке и клетке его рубашки просвечивала жена. Классная девчонка, которая по своей сути не кто иной, как его менеджер. Трубач завел роман с молодой актрисой и как будто сам помолодел. Никита, парень, с которым я проснулась утром, был угрюм и словно меня избегал.

Не имеет значения, кто и что делал вчера и даже этим фантастическим утром. Все в сборе, и сейчас начнется наш очередной заплыв. В тур входим мягко, отыграв ни к чему не обязывающий заказник.

В работе менеджера очень важна тактичность. Нельзя после отпуска сразу ехать. Нужно дать группе возможность размяться на заказнике или концертном эфире, чтобы снова «пощупать» друг друга, привыкнуть, вспомнить все. После этого можно седлать кофры и ехать хоть на край света. Нельзя сразу кидать откисшую на отдыхе группу в тур. Кассовый зритель увидит: что-то не так. И переведет по своему разумению.

Сегодня в Buddha bar как раз такая разминка. Заказник на семьдесят человек, день рождения женщины тридцати пяти лет с грустным лицом и грустными гостями. Им всем там в зале грустно – зато у нас охуительно весело.

В гримерке на твердой позиции запах перегара, блючиза и рыбы. Это невыносимо и раздражает.

– Алло? Мы подъезжаем! Две минуты, встретишь? – звонит водитель Артиста.

Я выхожу на улицу, все начинают суетиться. Подбегает агент, помощница агента, начальник службы безопасности – крепкий простой мужик, пожалуй, единственный из всех не вызывающий отторжения. Все, кто хоть чуть-чуть участвует в дележке этого пирога, хотят засвидетельствовать свое почтение, а еще больше – причастность к Артисту.

Я стою и жду. Холодно.

– Киса-а-а моя, а можно фотку с ним? – берет меня за локоть агент.

– Бр-р-р… Нет.

«Нет» я говорю с интонацией суки. Просто не надо лапать меня. И без «кис», пожалуйста. Агент в костюме цвета рижских шпрот вздыхает разочарованно. Панибратство не прошло. Подъезжает машина, выходит Артист.

– Привет!

– Здаров!

Мы обнимаемся, он целует меня в уже подмерзшую щеку, и мы идем к нему в гримерку. Здесь нет ни сыра, ни рыбы, ни колбасы, ни любой другой херни. Артист приехал работать, а не ужинать. Но запрошенный в райдере эстетский минимум на столе: яблоки, чай, бутылка шампанского, пачка бумаги и три маркера черного цвета.

Он снимает куртку и вешает ее на крючок. Артист выглядит идеально всегда: эра интернета, лишив звезд статуса полубогов, не отняла у них идущего изнутри лоска, харизмы и уверенности в себе. А, помимо перечисленных качеств, у Артиста еще есть характер и стиль.

– Сколько играем? – интересуется он по-деловому.

– Сорок.

– Корпоратив?

– День рождения.

– Ага…

Задумчивый, он садится, пишет сет-лист. Я сажусь рядом и синхронно делаю десять копий от руки. Так быстрее, чем просить у шпротного агента принтер. Ребро ладони черное от маркера. Как всегда.

– Все в сборе? Отведешь?

Мы идем к группе. Едва зайдя в гримерку к пацанам, морщимся: надо убрать эти вонючие сыр и рыбу из райдера. Невыносимый запах.

– Здарова! – Артист жмет руку всем, кроме световика, который все еще прячется в углу.

– Че, Толстый, бухал, что ли?

– Ну так, погудели с товарищем из Сургута…

– Ну-ну! Оно и видно. Сургут… Красавец, чо!

Все хихикают. Немного из вежливости, что ли. Я отдаю сет-листы технику, тот распространяет их. Гитарист делает пометки, какую песню на какой гитаре играть. Техник забирает пакет с водой, полотенца, сет-листы и уходит на сцену. Через пятнадцать минут все уйдут, и мы с Никитой останемся вдвоем. Меня мучает вопрос: стоит ли обсуждать с ним произошедшее, или лучше сделать тупой, но действенный вид, что ничего не было.

– Народ, пошли, все готово! Блин, а это… Кмх… Где клавишник, блин?

Стейдж-менеджеру очень жарко, и в попытке остыть он часто одергивает горловину футболки. Ему бы сбросить килограмм пятнадцать, чтобы не потеть, как женщина в климаксе.

– Иду! – Голос клавишника доносится из курилки.

Гитарист наливает себе стакан чистого виски.

– И я, пожалуй, пригублю.

Барабанщик кидает взгляд на Артиста. Не дожидаясь ответа, он суетливо чокается с гитаристом и делает жадный глоток.

– А че? Вещь! «Джеймесон» все-таки…

– Пошли, пошли, пацаны! – поторапливает стейдж-менеджер.

Группа уходит. В проеме между сценой и коридором я вижу силуэт Артиста, который считает про себя, вставляет инэйр и выходит на сцену.

Мы остаемся вдвоем. Нас опять бросили на сорок минут. Никита делает вид, что очень занят, бегает из гримерки то на второй этаж зала «слушать звук», то в пультовую, то на улицу.

– Ты от меня бегаешь? – Я спрашиваю в лоб.

– Нет! – Он таращит глаза, стараясь быть убедительным.

– Все нормально?

– Конечно, ты чего! Есть фильтр?

Ничего не нормально. Все ненормально. Все сломано. Мне больше никогда не нальют ванну, не сыграют через дверь «My girl», не пошутят на тему «Задница – метр!» у какой-нибудь координаторши. Мы не будем соревноваться в игре «чья девка краше» и «чей номер ночью громче». Все безвозвратно и стопроцентно похерено этой ночью.

– А чего тут обсуждать? Работать дальше надо. И все.

Его клинит и он повторяет:

– И все. И все.

– О`кей. Все – так все. Работаем.

Стейдж-менеджер садится крутить косяк, я иду в гримерку Артиста и смотрю на свое грустное лицо в зеркале. Обиднее всего, что вся эта охрененная псевдоромантика случилась в самом высоком здании по дороге из аэропорта Шереметьево. Обидно, что он обвел меня вокруг пальца.

«И все! И все…»

Через сорок минут группа сходит со сцены. Все как будто бухали без продыха, концентрация кумара и агрессии в воздухе запредельна, но основное отрицательное шкалит только от одного человека из коллектива.

– Уважаемый менеджмент, гребаный крот, – мерзко вопит басист, – а где мой бруcничный пирожок, на хуй?

– Да вон же он. В холодильнике, чтоб не испортился, туда-сюда! – ткнул в витрину холодильника для напитков стейдж-менеджер.

– А я это, бля, как понять должен? Телепатически? Сквозь тернии к звездам, а?! Угадай мелодию?!

– В битву экстрасенсов тебя точно не возьмут! – ржет Никита.

Опытный менеджмент никогда не пойдет на прямой конфликт с группой. Особенно сразу после концерта. У стейдж-менеджера стальные нервы.

Я достаю из холодильника пирог и ставлю его перед басистом.

– А вилку?! Есть вилка тут?! Что за сервис, ебать ту Люсю!

Если бы вилка оказалась у меня в кармане, я не удержалась бы и воткнула ее прямо в его жилистую правую руку. Слышу хруст поврежденных сухожилий. Опытный менеджмент никогда не пойдет на прямой конфликт с группой.

Заходит Артист. Басист затыкается, никто резко ничего не требует, никто не орет, не истерит и не выебывается. Примерный полуголый мальчик басист вместе с остальными ребятами остывает после выступления.

– Поехали? – обращается Артист ко мне.

Я киваю, молча беру пальто и выхожу следом. На черный асфальт Бульварного кольца падает точками снег.


28 января, Air Baltic

Группа едет в Ригу. На два дня. Градус настроения примерно ноль или чуть ниже. Кажется, лучше всем нам и впрямь сейчас сдохнуть тут от этой гребаной депрессии, только бы не продолжать тупое бесконечное нытье. Автобус с группой выехал на Ленинградку в направлении Шереметьево, прямо передо мной трясется в такт московским дорогам «Триумф Палас», где два дня назад было весело, а теперь словно и не было этого веселья. Теперь только так и получается думать. Интересно, это здание когда-нибудь снесут? Когда? Один из грандиозных плюсов профессии – куча знакомств. Здесь правило шести рукопожатий сжимается до одного, а мечты управлять миром переходят из разряда бредовых фантазий во вполне себе будни. Может быть, я могу выяснить план Москвы на сто пятьдесят лет вперед и мне станет легче, если я узнаю, что этого дома однажды не будет?

Никита слинял на свободные места в хвосте самолета.

Подальше от меня и басиста, который всю дорогу до аэропорта твердил только об одном: сколько получают басисты на Западе и как же его, бедолагу, недооцениваем мы.

Во время взлета я беру за руку сама себя и думаю о том, как было бы в тему замутить со стюардессой, но на борту их всего две, и обе старые и страшные.


1 февраля, Москва

Мне хотелось срочно кому-то рассказать о произошедшем, но случай представился лишь спустя несколько дней. Я вытащила на встречу свою подругу – Второго Режиссера Сонечку. Она была занята сразу на трех проектах, но после моего звонка взяла час перерыва и примчалась в наш любимый ресторан.

– Тебя никогда не застать, а тут сама позвонила! Полюса перевернулись! Еду! Жди! – выпалила она, и вот мы уже сидим в «Северянах».

– Уволь его! – выслушав, посоветовала Сонечка.

– Он прямо меня бесит, – продолжила она, – человек-пельмень какой-то. Отказаться от тебя из-за работы. Это так… примитивно.

Сонечка очень меня любит. В хорошем человеческом смысле. Она любит со мной пить водку (редко), ходить в баню (очень редко), а еще пить вино и шляться по магазинам. Второй Режиссер пашет с утра до вечера во имя провального кинематографа. Это чисто коммерция, никакой души, никакого авторского кино и артхауса. Душу Соня спасает в церкви. В отличие от других православных в моем окружении, Второй Режиссер спокойно произносит слова «педик», «секс», «трахать мозг» и «адище». К моей увлеченности девушками относится терпимо, в душу не лезет, лечить не тащит, но сейчас видно, что у нее появилась надежда на то, что я соскочу в большой сексиз малого, пусть и без венчания.

– Уво-о-оль его! – Сонечка пытается изобразить электропилу.

Я сказала, что тупо увольнять за то, что парень хотел приударить, но оказался рациональным и не стал идти до конца, потому что работа важнее.

К тому же в глобальном плане у Никиты есть два судьбоносных преимущества:

1) его задница всегда прикрыта моими стараниями,

2) его никогда не уволят, потому что он без преувеличения виртуозно добывает травку.

Соня ела селедку под шубой и отвечала левой рукой на нескончаемые сообщения в телефоне.

– Я тебя слушаю! Не их! Тебя! – объяснила Второй Режиссер, заметив мой взгляд. – Но скоро пора бежать – они там на истерике все. Что у вас там было в отпуске в целом?

Я рассказала, что в отпуске было хорошо. Хоть и скучно. У Второго Режиссера отпуска не было пять лет, поэтому слова «скучно» она не понимала.

Продолжая есть селедку под шубой, в основном налегая на «шубу», Соня слушала про мои приключения: закаты, рассветы, ванны, косячки и прочие дары от дорогого мироздания, а также про новое белье, новые простыни, новые чулки и другие приобретения.

– Отпуск закончился, и вы вернулись в ваше реалити-шоу, где тринадцать мужиков, а женским полом наделена одна ты, – резюмировала Сонечка, выслушав мою историю. – Понятно все. Картина, мать ее, маслом!

Она не понаслышке знает, что в наших профессиях действует жесткий сексизм. Баба не может облажаться, мужики же могут делать что угодно – всегда будет виновата баба. Особенно хреново, если кто-то поймет, что с по умолчанию виноватой во всем бабой у тебя был или намечается роман.

В спорных моментах Никита сейчас выдерживал позицию, в совершенно абсурдной степени противоположную моему мнению. И изо всех сил стоял на своем. Доказывал, что он на своей стороне, а никак не на стороне директора в юбке.

– Картина маслом, именно так! – подтвердила я вывод Второго Режиссера.

– Вот и я говорю! Все – бегу, убегаю! Официант! – Соня уже надела пальто и подвязала воротник павловопосадским платком. – Счет!

Чмокнув меня в щеку, Сонечка выбежала на выход и у дверей помахала мне рукой, а потом пригрозила пальцем, крикнув напоследок:

– Уво-о-оль его!..


***

Спустя несколько дней после обеда с Вторым Режиссером объявился Никита. Звонок раздался поздно вечером, когда я сидела в корейской маске из свиньи. Маски мне подарила Директор Скандально Известного Режиссера Рита со словами: «Изумительная вещица, там есть пятачок и ушки, поржать можно! Тебе с твоей работой только ржать и остается, как и мне с моей!»

Поржать не удалось, а маску пришлось снять, потому что стейдж-менеджер был непреклонен и сказал:

– Выходи. Я у твоего дома.

Я вышла в холод, накинув пальто и натянув угги. Огромный автомобиль Никиты занял сразу два парковочных места у помойки. Стейдж-менеджер любезно отворил мне дверь машины и тут же выпалил:

– Я сегодня ушел от своей!

Была там некая мифическая барышня, которая все время живет в Ирландии. Мы даже однажды почти пересеклись в аэропорту. Никита тогда обмолвился, что она должна быть где-то в здании терминала. Ну, я не растерялась и, как настоящий друг, с ходу предложила самое лучшее решение:

– Давай побежим, заплатим денег, и чтобы по громкой связи объявили: «Группа желает ирландской девушке приятного полета!» – или что-то типа того.

Но Никита не позволил себя увлечь и заявил, что ирландская девушка этого не стоит. Такие у них были замечательные отношения.

И вот он приехал ко мне ночью и говорит, что ушел от нее.

– Почему, что случилось?

– Я влюбился.

Я сижу в его «тундре», припаркованной рядом со зловонной помойкой. Сижу и ликую, и думаю – вот оно! Он ушел. Он влюбился. И теперь… Ну наконец-то! Не прошло и тысячи лет после той ночи в «Триумф Паласе»…

– Да ты что?!

– Да. Только что попрощался с ней. Я ведь плакал, просил прощения… За то, что постоянно был в группе, на гастролях. Ей не хватало ни меня, ни внимания, ни нашего общего времени. Ей было тяжело со мной.

– Ну. – Мне не терпится услышать продолжение: – И что дальше?

– Я познакомился с классной телкой, ей двадцать один год, у нее во-о-от такая жопа!

– Вот такая жопа! – повторила я машинально и прикусила язык. Охренеть можно! Я ожидала чего угодно, но только не этого… Никита истолковал мои слова по-своему и радостно кивнул, продолжая описывать выдающиеся достоинства телки, среди которых упомянул и ее мегасуперпрофессию – промоутер сигарет, а потом назвал и имя. Оказалось, что у новой девушки есть имя и даже фамилия.

Смешно. Имя и фамилия – однокоренные. Как сахар сахарный. Ну, блин! И тут я не сдержалась:

– Послушай, малыш, я что, хуже собаки, что ли?!

Кажется, он задумался – впервые за вечер.

– Нет, – произнес наконец Никита. – Просто… Просто… Ты слишком хороша для меня. А еще… Еще я люблю смотреть, как ты клеишь девок!

– Девок?..

«Девок – так девок. Работаем», – пронеслось в голове.

– А-а-а… Ну смотри дальше. Пока! – И вскоре эта во-о-от такая февральская жопа у помойки осталась где-то далеко позади в моей памяти.

Я поняла тогда, что маска из свиньи запоминается куда лучше, чем свинья без маски.

ГЛАВА II. АРТИСТ, КОЕ-ЧТО О ВОДИТЕЛЯХ И ОТНОШЕНИЯХ

Артист. Март. 07:00, Москва, едем на утренний эфир

Мы всегда молчим. Я сажусь сзади водителя рядом с Артистом, мы трогаемся, и в воздухе воцаряется гробовая тишина. Мне хочется сказать: «Я люблю тебя, слышишь?! Держись, пожалуйста, ты устал, я вижу. Спасибо тебе за тебя и все-все-все!». В голову лезет это и тому подобная мирская сентиментальная херня. Мне хочется прошептать или выкрикнуть – не понимаю еще: «Ты так устал, давай отменим все, пожалуйста! Я хочу, чтобы ты был просто счастливым, к черту график, к черту концерты! Я не хочу, чтобы ты ненавидел меня за то, что тащу в восемь утра в беспросветную жопу мира, где мы, как подростки, будем есть стремный фастфуд в забегаловке на дороге». Я хочу сказать ему, что он мой лучший друг, лучший шеф и самый хороший парень на свете. Но после приветствия мы всегда молчим. Машина трогается, мы изучаем каждый миллиметр отведенного нам окна. Я – левого, Артист – того, что справа.

Мы приезжаем на телеканал. Сонный гостевой редактор не знает, где у нее кофе – зачем ты здесь, девочка? И почему бы каждому человеку в мире хотя бы один день в жизни не сделать свое дело как надо? Она виновато суетится и предлагает чай. А в чем логика, если нам хочется кофе? Какой чай? Едва сдерживаясь, предлагаю ей сбегать к автомату или разменять крупную купюру на монеты, чтобы сходить самой.

Артист сидит в комнате ожидания. Гример Старый Педик выглядит пошло и пахнет под стать – булочкой с корицей. Бесцеремонно и нарочито празднично вещает в пространство:

– Ой! Это же вы-ы-ы! Я в караоке ваши песни пою, знаете, как пою! Ого-го!

Артист смущенно улыбается.

– А песня про бухло? Ваще улет! Больше всего я люблю вот эту вашу песню про алкоголь!

Старый Педик стоит в фартуке с карманами, из которых торчат кисточки и кисти разного калибра. Высунув кончик языка, он достает самую толстую и начинает гримировать гостя.

– Про уши не забудьте. – Артист сидит с закрытыми глазами, будто спит.

– Да кто же про ваши уши забудет! Они у вас замечательные!

Все это громко, празднично, как будто бы вовсе не раннее утро в серой, промозглой Москве, а вечеринка в Сохо. Гример заканчивает свою работу и поворачивается в мою сторону:

– Так-так! А тут у нас кто?

– Дед в пальто! Мне не надо, спасибо!

– Хамка! – показывает он мне язык и, виляя бедрами, уходит из гостевой комнаты.

Мы с Артистом переглядываемся через зеркало и смеемся.


Артист. Апрель. 23 часа, Алматы

Так получилось, что после концерта мы накидались в гримерке, и Артист решил докопаться. Он стал рассуждать о поэтах, я ответила, он сказал, я сказала. Со мной нельзя спорить, потому что все это переключается в режим «сама дура» и каждый остается при своем мнении. Мое мнение было в тот раз, что Леха Никонов все-таки поэт. И Верочка Полозкова, и всякий, кто может собрать тысячу рублей за свои стихи – поэт. И не надо мне рассказывать про душу и великих, которые писали в стол. И Набоков поэт. Артист считает, что Набоков зануда и стихи у него скучные. И еще что-то считает. У него есть мнение. А мне ну никак не хотелось подтверждать его мнение. В общем, мы поссорились. Ехали молча. Точнее громко и напоказ молчал он. Я тоже. У отеля мы вышли, он выкурил сигарету и нарочно не попрощался. «Ну, и ладно! – подумала я – Все равно завтра будет все хорошо».

Так и случилось.


Водитель Артиста. Апрель. 3 часа ночи, Москва

У водителя Артиста неприятная особенность – он не считает себя водителем. Каждый раз, оставаясь наедине со мной, он напоминает, что у него два высших образования, он москвич, и вообще, если бы не идеальный характер его Артиста, он бы открыл свой бизнес и был таков. Как водитель он хорош. Но с некоторых пор у него появилась манера звонить мне в три часа ночи и приглашать на свидания.

– Алло?! Спишь? Эй…

Это звонит он, не знающий про сериал «Аббатство Даунтон», преследователь с пятнадцатилетним стажем безупречного вождения.

– Уже не сплю. Что-то случилось?

На самом деле я смотрю сериал и пью вино, но прикидываюсь спящей, потому что знаю, что он скажет дальше.

– Может, я заеду? Посидим? У меня выходной завтра…

Все это произносится тщательно приторным баритоном. Никто не видит, но от каждого его слова я закатываю глаза и стреляю себе в висок из пальца.

– Нет! Я ложусь.

– Ну ладненько, споки-ноки! Чмок тебя.

«А-а-а-а-а!!!» – Я рисую в воздухе бомбу и взрываю себя и весь Таганский район, а затем и всю Москву. Зрителей нет, но мне надо как-то выплеснуть эмоции на тему водителя, возомнившего себя черт знает кем.


***

На следующий день я завтракаю с Ритой. Вяло, как проходную новость, я рассказываю, что меня домогается водитель.

– Да они все охуевшие! – Директор Скандально Известного Режиссера внезапно и нервно оживляется. Энергично отправляет в рот одну за другой ложки творога.

Мне бы тоже начать правильно есть. Все эти каши и творожки с ягодами выглядят достаточно гламурно, хотя в наше время слово «гламур» заменили «ЗОЖ» и «фирмово».

– Спирулину забыла, – сетует Рита и достает из сумки металлическую коробку в форме черепа. Приложив череп к уху, она трясет им в воздухе, и улыбка появляется на циничном лице ночного кошмара всех видеооператоров, буфетчиков – и водителей, конечно.

Она вскрывает череп-коробку и достает оттуда зеленую таблетку. Быстро закидывает ее в ярко накрашенный (девять утра) рот и запивает минералкой. Минералка без газа.

– Да… Короче, они все охуевшие. Короче, в прошлом году наш режиссер взяла молодого смазливого водилу и, ты прикинь, через неделю он уже изображал ее бойфренда. – Тут ее голос стал зловещим: – Как за здравствуй, вальяжно так стоял в дверях квартиры, когда она собиралась. Не на лестничной площадке, прикинь?! В квартире, на коврике стоял и спрашивал, «можно ли кофеек», пока она на одной ноге по дому прыгала – тушь, колготки, помада… Вот это все. Собиралась, короче, на встречу. Он, мудила, стоял, наблюдал, ждал, на часики поглядывал. И «кофеек» просил сделать. Урод!

– Уволила?

– Она? Нет! А я – да! – Рита произнесла это не без гордости.

– Но! Это еще не все… Следующего я взяла из бывших военных, сорок лет, женатый, вроде все должно быть норм, но! У нас же не бывает без херни: новый водила запал на меня и на всю эту типа шоу-бизнес-хрень. Он сначала ее довозил до дома, а потом меня. Останавливал тачку у подъезда и спрашивал, не довести ли меня до дома. До квартиры в смысле. Однажды я была с коробками, нам какие-то подарки прислали, а у меня балкон большой, есть где хранить… Короче! Говорю ему: проводите меня! Несли коробки вместе, в квартире он коробки поставил, говорит, мол, че-то больно у меня уютно, и такой ладошками хлопнул вот так, – ДР отложила ложку и продемонстрировала, как именно водитель хлопнул и потер ладошки. – Чайку, говорит, может организуем? Чайку ему, блядь, организовать! Да ты охуел!

Я засмеялась, а она вернулась к ложке и сердито посмотрела в свою тарелку. Рита ест медленно, я уже успеваю сжевать круассан и выпить кофе, а она элегантно погружает ложку в творожное облако, словно здоровается с каждой ягодой. Со стороны она может показаться заносчивой, капризной, избалованной, но она совсем не такая. Директор Скандально Известного Режиссера – лошадь, и только в моменты между съемками она может позволить себе быть медленной, потянуть удовольствие, а не есть макароны из картонной тарелки, исходя мелкой дрожью в холодном съемочном павильоне. И никакие суперпуховики не спасают от пятнадцатичасовой смены в неотапливаемом ангаре.

– Я за эти «кофейки» и «чайки» их увольняла и увольнять буду! За эти все панибратства. За то, что они телок ненавидят! Они же нас ненавидят, потому что у нас водилами работают. Потому что у меня есть «бентли», который я купила, а он его водит. Не могут простить вот за это превосходство бабы. Даже в финансовом плане.

– Да уж…

Остапа понесло. Видимо, историей про водителя я задела что-то слишком личное. И у нас, у каждой из нас, девочек индустрии, есть пара дюжин такого личного.

– Знаешь, че? Я тебе больше скажу, я бы их не просто увольняла. Я бы их сжигала. Натурально! Нам, работающим женщинам, нужно тепло, так пусть это тепло будет идти от горящих мудаков!

На этой философской оде мировой справедливости мы торжественно чокнулись: она чайной чашкой, я молочником.


***

Вообще Риту патологически тянет к людям, которых нужно спасать. Она выбирает не просто тех, кого нужно спасать, а кого очень-очень нужно спасать.

Уже год мы ходим с ней к одному и тому же психологу. За это время мы сделали вывод, что отношения обе заводим сами и назло всем. Выбираем только мы, не было еще такого случая, когда бы мы позволили за собой ухаживать.

Только Рита влипает в такие отношения надолго, а я от получаса до полутора лет.

Объекты ее интереса – всегда нереализованные в жизни мужчины с кармическими или вполне себе материальными долгами.

У меня тоже есть свой почерк в отношениях: я заканчиваю их, едва начав.

Рита говорит, что у меня мужской подход и любя называет «наш мудак». Что довольно-таки раздражает, когда она начинает меня так приветствовать в самых неожиданных местах.

– Наш мудак пришел!!! – машет рукой Рита, стоя на красной ковровой дорожке кинотеатра «Октябрь».

– Да, меня ожидают! О, наш мудак уже здесь! – объясняет Рита хостес в ресторане.

После моей категоричной просьбы перестать называть меня «наш мудак» даже в шутку Рита произносит это без голоса, одними лишь ярко накрашенными в любое время суток губами. И после такого «приветствия» бессовестно хохочет уже в голос.


Водитель Артиста. Апрель. Час ночи, Москва

– А я вот тебя давно спросить хотел, – это водитель пишет мне SMS.

– М?

– А почему такая интересная и шикарная девушка, как ты, и одна? Извини (смайлик – обезьянка, прикрывающая лапками рот), если лезу не в свое дело.

– Это и правда НЕ твое дело, – отвечаю я и продолжаю работать над логистикой тура. Готовимся к новому сезону.

– (Смайлик со слезинкой три раза.)

С балкона доносится запах московской весны. Где-то по прямой на север все еще возвышается над городом никчемный «Триумф Палас».

ГЛАВА III. ПРОЩАЙ, БАСИСТ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДА!

Май. Москва

Что такое стадионный концерт? Это круто! Круче, чем секс, круче, чем любовь. За два дня до него ты не спишь, сидишь на монтаже, орешь на прокат, прокат орет на тебя, но это все с любовью и болью за Артиста и группу. Ты видишь, как на твоих глазах из пустой коробки – стадиона получается шоу: собирается сцена, наращиваются фермы, распаковываются многочисленные кофры, из которых достается оборудование. Занимают места билетники, охранники, полиция, в здание стадиона гордо заходят собаки с кинологами и проверяют каждый угол, раскладывают мерчандайзинг продавцы, приезжает скорая помощь (которая, как мы надеемся каждый раз, не пригодится). На твоих глазах и при твоем участии из ничто образуется платформа для создания эмоций. Скоро придет зритель, скоро Артист сделает последний «пшк» лаком для волос и поставит ирокез, скоро звукорежиссер, как космонавт, сделает «пока» рукой и пойдет на пультовую – неторопливо, как будто идет ставить флаг имени нашей группы на Луну. Барабанщик вытрет лысую голову полотенцем. Стейдж-менеджер выкурит три сигареты подряд и, подтянув штаны, спросит: «Ну что? Можно уже?»

Я выйду в фойе, посмотрю, сколько людей стоит на улице при входе. Вернусь и попрошу еще минут десять. Чтобы еще сколько-нибудь чуть-чуть опоздавших, долго заходивших людей могли успеть к началу.

– А может, все-таки пора? – уточнит Никита.

– Десять минут, – скажу я.

«Десять минут!» – передаст по рации всем службам стейдж-менеджер. «Поняли: десять минут», – подтвердят все задействованные в этом процессе участники.

– Десять минут! Десять минут! – забежит он в курилку, в гримерку группы, в гримерку Артиста и на всякий случай крикнет в пустой коридор бэкстейдж-зоны.

– Сколько минут? – традиционно начнет «троллить» младший техник.

– Уже семь! – крикнет Никита.

Мы все замрем на трех минутах до старта. Начнет играть минусовка нашей песни для выхода. Погаснет свет в зале. Толпа начнет топать и кричать название группы. Сначала тихо, затем все сильнее и сильнее.

Группа уже рядом. Осталась минута. Пятьдесят секунд. Сорок. Артист вставляет инэйр. Барабанщик, клавишник, басист и гитарист выходят в темноту. Десять секунд: музыка прекращается. На экранах обратный отчет и гудки: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль. Артист делает шаг в темноту. Группа начинает играть. Зал ходит ходуном. Шоу запущено. Его уже ничто не может остановить.

На случай отключения электричества с нами генераторы и Бог.

В Бога мы верим только на стадионных концертах.


***

Первые три песни мы с Никитой стоим справа от сцены за кулисами. Следующие две слушаем из зала. Затем разделяемся, и я иду в ВИП-зону к гостям группы. Тут все: от жен музыкантов до друзей и промоутеров, которые зашли поглазеть на чужой успех и хотят, чтобы и в их городе было так же. Хотя бы наполовину. Сегодня у нас рекорд – четырнадцать тысяч человек в зале. Такого не было года три. Говорят, что шоу-бизнес переживает кризис и поэтому так сложно делать стадионные концерты, но только ради них и интересно работать.

Потом мы снова встречаемся в бэкстейдж-зоне. И обнимаемся. Никита хлопает меня по спине:

– Все классно! А ты ссала.

– Я всегда ссу.

– Я знаю. Ну и зря. Все как надо работает.

Играет уже десятая песня. На сцене только Артист и клавишник, все остальные участники группы выбежали со сцены покурить. Басист орет и пинает стоящий в проходе гитарный кофр.

– Что случилось? – спрашиваю я у Никиты, хотя понятно, что он не в курсе.

– Сейчас узнаю.

Стоит трехэтажный мат. У басиста вздулась жила на лбу, он бьет ногами стену. Барабанщик орет ему в ответ тоже матом, просит, чтобы тот успокоился. После чего басист плюет ему в лицо. Никита делает скачок и делает одновременно две вещи: одной рукой кидает барабанщику полотенце, которое у нас висит для Артиста при выходе на сцену, а второй хватает за горло разбушевавшегося.

– Вы что, охуели все, что ли? – кричит Никита.

Басист пинает Никиту по колену, начинается драка. Песня в акустической версии уже на третьем куплете. Зал подпевает, и этот хор как-то хреново сочетается с извивающимся на полу клубком из музыкантов и стейдж-менеджера.

– Я вызываю охрану?! Вызываю?!!! – кричу я, вжавшись в стену. Они так увлечены, что и мне может достаться за милую душу.

Но тут барабанщику удается каким-то образом высвободиться, и он орет не своим голосом:

– Мужики, выход! Доиграли!!! Бегом, на хуй!

Его черная одежда в следах пыли и грязи.

Гитарист тоже вырывается из месива. И тогда Никита берет в охапку басиста и, глядя ему в глаза, говорит очень спокойно:

– Тебе пора!

После чего выставляет психа на сцену. Серьезно – ставит его туда, как вазу на стол. Хорошо еще, что Никита плотный и большой, а музыканты весят каждый не больше семидесяти килограмм!

Весь оставшийся концерт – еще пятнадцать песен – мы со стейдж-менеджером сидим на полу в коридоре. Наши руки трясутся, голоса дрожат, как у нашкодивших подростков.

– Значит так, – говорю, – хватит с меня.

– И с меня. И с меня. И с меня… – Опять его клинит, как и тогда, после той памятной ночи в «Триумф Паласе». С Никитой это бывает в минуты стресса.

Сразу после концерта Артист, не раздевшись, не выпив чай и даже не отлепив от себя тейпы, проходит мимо нас и провозглашает легендарное:

– Уволен!


***

У нас было полчаса, чтобы разобраться в произошедшем. Полчаса – именно столько Артист сидел закрывшись в своей гримерке и не выходил. Удалось выяснить следующее. Басист разорался еще на сцене, это слышали даже первые рядов десять. Гости из ВИПа не слышали, но видели – что-то не так. Орал он как потерпевший, потому что ему якобы попал луч света на педалборд и он не видел десять секунд, куда жать. Это была официальная версия.

Неофициальную понимали мы все: приход, психоз из-за наркотиков. В группе никто, кроме него, на регулярной основе ничего такого не употреблял. Выпить, покурить все были не дураки, но что-то более серьезное – нет.

Об увольнении решила сказать ему при всех. Выдохнув, я открыла дверь гримерки, за мной, словно телохранители, вошли Никита и световик.

Атмосфера в гримерке явно была накалена до предела, но все молчали:

– стоявший в углу гитарист,

– сидевший рядом с ним на корточках барабанщик,

– куривший электронную сигарету из открытой дверцы душевой клавишник,

– повернувшийся к нам спиной звукорежиссер

– и, наконец, сам «виновник торжества», лежавший с голым торсом на диване. Его лицо скрывало полотенце.

Я приблизилась:

– Ты здесь?

– Пшли все на хуй! – ответил торс басиста.

– Мы вызвали тебе такси, тебе пора… – вмешался Никита.

Басист отбросил полотенце и пожелал сделать стейдж-менеджеру минет. Опытный менеджмент вступит в конфликт, только если речь идет о комфорте Артиста.

– Зови охрану! Я не выйду отсюда.

Дважды просить не пришлось. Трое парней из службы безопасности взяли его под локти и выставили на улицу. Барабанщик, которому басист оставил огромный синяк на плече и царапину на шее, просил их «поаккуратнее», звукорежиссер молча болтал головой из стороны в сторону, словно не веря в происходящее. Световик сидел в позе мыслителя и отводил взгляд. Было стыдно за то, что басист один из нас. Из команды. Когда его выносили, он орал. Музыкальные инструменты ему привезут позже.

– Чо дальше? – спросил гитарист, открывая бутылку виски.

Мы не знали. В дверь постучали, затем она приоткрылась, и в гримерку просунулась голова Артиста:

– Все?

– Все!

– Уволила?

– Да.

Артист зашел в гримерку в танце. Схватил стул и станцевал с ним, снял с вешалки куртку стейдж-менеджера, станцевал и с ней. Он улыбался и был совершенно счастлив.

Группа смотрела на него с недоверием из серии «С ума сошел шеф-то?».

Отплясав, Артист сообщил:

– Никакого афтепати с гостями. Поехали бухать бандой!

Так быстро после стадионного концерта мы, кажется, еще не собирались. Через каких-то десять минут наш туровый автобус выезжал из чрева стадиона. Фанаты, столпившиеся у служебного выезда, провожали нас восторженными криками.

Они еще не знали, что нас стало меньше на одного.


Москва. Афтепати

Со стадиона мы направились в клуб, где всегда что-то происходит. Раз в пятилетку именно там я встречаю человека, который полностью меняет мою жизнь. Это тоже сильно связано с самолетами, потому что клуб называется «Китайский Летчик Джао Да». Известно, что владелец клуба, помимо музыки, занимается бортовым питанием самых популярных авиакомпаний в стране.

Это был очень странный выбор. Логика и текущий статус группы говорили против такой локации. Но как-то потянулось сердце, и мы пошли. За соседним столом расположилась Драг-Королева российского шоу-бизнеса. Экстравагантная персона сидела в бархатной пижаме, вокруг нее на стульях, стараясь занимать поменьше места, находилось обязательное для ее имиджа придворное окружение.

В этом окружении среди прочих была Она.

Если предположить, что у Прекрасной Розы и Маленького Принца родился сын, получилось бы вот Это.

Она.

Бывают такие встречи, которые запоминаешь сразу, с первой секунды, с первого пересечения взглядов. Запоминаешь, чем пахло в тот момент, какая музыка была.

Играла Mushaboom и пахло жареной картошкой.

Есть такие встречи, в которые помнишь вcе до малейшей детали.

Трещину на потолке, изъян на бокале, Ее улыбку и наклон головы до того, как Она подняла голову и посмотрела на тебя.

В общем, помнишь совершенно все. Как правило, такие встречи ничем хорошим не заканчиваются, но как сладостно возвращаться, и возвращаться именно в те секунды начала.

До того как обратить на меня внимание, Она сидела, склонив голову в сторону кого-то из свиты Драг-Королевы. И в целом казалось, что с Ней все хотят говорить, а Она, как любезный монарх, позволяет себя отвлекать от собственного внутреннего монолога. Ее улыбка за несколько секунд моих наблюдений успела достаться трем людям за столом. Это была даже не улыбка, а свет чистой энергии. Как дурачок, я пялилась на это ангелоподобное существо и теряла самоконтроль.

– В ногах правды нет! – окликнул меня клавишник, и тут Она подняла глаза. Сначала формальное внимание, затем интерес, взмах ресниц, уголок Ее губ дернулся, и меня одарили приветственной улыбкой.

– Да! Иду! – чуть более, чем радостно, сказала я в никуда, по-дурацки подмигнула незнакомке и села за стол к группе.

В компании пацанов всегда можно затеряться, и мое глупое подмигивание фее с соседнего столика скоро будет забыто, я растворюсь, я в черном, я директор классной группы, я неприкосновенна, и мои нервные подергивания глазом можно воспринять как часть имиджа.

Черт! Зачем я подмигнула?!

За соседним столиком Драг-Королева перманентно и громко провоцировала:

– Гарсон, вина! И легализуйте там однополые браки, в вашей этой Испании! Совсем охуели, гребаные гомофобы!

Королева кричала, снова просила вина, снова отчитывала официантов, звала всех танцевать. А больше всего хотела, чтобы с ней танцевала я. Она улыбалась мне, эта взрослая женщина/мужчина, поющая песни про любовь и эпатирующая всем – от нарядов до поведения.

В какой-то момент Драг-Королеве удалось увлечь меня на танцпол, несмотря на мои протестующие комментарии.

– Я не танцую после третьего мартини. К тому же на мне совершенно отсутствуют положенные случаю шпильки.

– Такие, как ты и Моника Беллуччи, могут себе позволить выглядеть как угодно, милая.

На весь предстоящий вечер я – Моника. И весь предстоящий вечер меня будут изучать самым заинтересованным взглядом, каким я удостаивалась за последние несколько лет. Знаете, то чувство, когда тебя именно сверлят, когда тебя хотят. На меня смотрела Она, продолжая оказывать знаки внимания и всем окружающим.

Мы танцевали с мягкой Драг-Королевой, под моей ладонью скользил плюш, и вся она была мягкая и добрая, хоть и отпугивающая с порога своей эпатажностью. Иногда она брала меня за руку, иногда опускала благоухающую голову мне на плечо. Голова уставшей изображать из себя не ту, кем она на самом деле является, была легкой, а бюст – большим и, кажется, настоящим.

– Моника! Давай купим вина? – Серые глаза, склонившаяся головка белокурого пышного ангела, а не матерщинницы и балагурши.

– Давай!

Бармен, не скрывая презрения к тусовщикам типа нас, закатывает глаза, когда моя новая подруга и партнерша по танцам вопрошает, вытянув палец в сторону его грудной клетки:

– Мальчик, есть уже у вас натурально что-то из Испании? Или только ты у нас тут самый натуральный?!

– Вина, пожалуйста, и воды. – Кладу на стойку деньги и стараюсь отвлечь героиню светских хроник от негатива в лице бармена, а бармена – от агрессии к хмельной героине.

Моя напарница по танцам хватает бутылку, не дожидаясь, когда бармен отправит к нам официанта.

– Бокалы! – кричит она мне сквозь музыку, отдаляясь в сторону столиков, где сидит группа и ее свита.

– Спасибо, – киваю я уставшему от посетителей бармену и с тремя бокалами иду к своим.

Это несколько шагов.

Может быть, десять, может – пятнадцать. Не больше. Но почему-то я четко ощутила спиной прошлое, где остался не только этот бармен, но и все остальные. C каждым шагом к столикам меня не покидало ощущение, что я все больше приближаюсь к будущему.

Она смотрела на меня холодными серыми глазами, как смотрел бы тот самый ребенок Маленького Принца и Прекрасной Розы – с любопытством и в то же время отстраненностью. Драг-Королева уже шептала ей на ухо, наверняка какую-нибудь похабщину про меня. Плевать, рано или поздно найдется добрый человек с кокаином, и через полчаса от моего смущения не будет и следа. Я познакомлюсь с ней, найти бы только сыворотку для уверенности.

Помотав головой по сторонам, я выдохнула. У парней за моим столом такого добра явно не водилось, что уж говорить о других посетителях этого места!

Как странно, что все это происходит в «Летчике». Нет чтобы встретиться всем нам в более модном месте, тогда бы я с холодным рассудком подошла и, как Клинт Иствуд, поглядела бы на нее снизу вверх, обозначив свою заинтересованность. Но мы на днище, в Китайском, мать его, Летчике!..

Это была мистика. Мой предыдущий роман начался шесть лет назад именно здесь. Другой роман – здесь же, на концерте одной уже малоизвестной группы. Трижды была в «Китайском Летчике» и дважды выходила оттуда с уловом. Такая тенденция. Порошка нет, уверенности в себе тем более. Что ж…

Я просто поставила два бокала за столик Королевы, а один за свой. Парни обсуждали прошедший концерт, Артист с интересом наблюдал за всем, происходящим на этом дне культурной жизни столицы. Он редко куда-то ходил. Тем более в маленькие музыкальные клубы. Думаю, это был его первый визит в «Китайский Летчик».

– Как дела? – спросила я, оглядывая стол: три бутылки виски, десять колы, ведро с подтаявшим льдом.

– Да вот, пьем… – первым ответил клавишник.

– Ты хорошо там время проводила? – поинтересовался Артист.

– Жаркие танцули. Очень хот! – Стейдж-менеджер оттянул майку и сделал несколько движений, демонстрируя вымышленную большую грудь, а заодно проветриваясь. В общем, традиционно вставил свои пять копеек.

Я сидела с пустым винным бокалом, бутылка была в полуметре за столом эпатажной Драг-Королевы и ее свиты. Как только я подумала о том, что неплохо бы выпить, отвлечься и отметить с ребятами прошедший концерт, как она материализовалась.

– Моника!!!

Королева махала одной рукой бутылкой, другой показывала на нее пальцем.

– Иди к нам, моя хорошая! Ну их! И так все время ты с этими… мужиками!

Парни засмеялись, Артист кивнул в сторону столика коллеги по шоу-бизнесу и улыбнулся ей. Я встала и, взяв пустой бокал, пошла к Королеве и ее гостям.

Как только я села на свободный стул, гостеприимная звезда вызвалась лично налить мне вина. Ее аккуратные руки c маникюром, где два пальца покрашены в желтый цвет, а остальные в фиолетовый, держали под углом бокал, через который я видела группу. Сквозь стекло они отражались как в комнате смеха – толстыми и комичными.

– Моника, – раздалось сбоку. Ее голос я не слышала, как мне казалось, никогда, но узнала бы из сотни: – А мы с тобой познакомились семь лет назад…

– Где?

– Только один вопрос за вечер… Здесь.

Сделала вид, что помню. Улыбнулась с видом «А-а-а, ну да, ну да, точно». Но, конечно, я не помнила и злилась на себя.

«Только один вопрос за вечер» – прекрасное начало беседы.

Молча приняв правила этой игры, я не стала задавать стандартный в наше время вопрос: «Чем занимаешься?» От нее едва заметно пахло табаком и цветами, и важнее для меня было узнать не ее род деятельности, а название ее духов и имя.

С момента первых секунд встречи с этим человеком я впала в транс и делала все медленно и молча, словно загипнотизированная. Втягивая незаметно воздух рядом с ней, я пыталась вспомнить название цветов, которыми от нее пахло. Только закрыв глаза, я поняла, что это роскошные белые цветы кустарника жасмина. Табачок и жасмин – такое сочетание сразу уносит в июньскую ночь после дождя, когда заходишь в парк, протираешь ладонью мокрую скамейку, cадишься на нее и закуриваешь. А вокруг белые, светящиеся в темноте цветы жасмина. И тишина.

Утащить бы дитя Принца и Прекрасной Розы в парк. Если бы можно было менять силой мысли места и компанию, я непременно воспользовалась бы этой опцией, и мы бы оказались не в этом подвале и не с этими людьми, а на какой-нибудь неприметной скамейке вдвоем.

Украдкой я поглядывала на нее, а она – на меня.

На указательном пальце объект моего изучения носила большое серебряное кольцо с рубином, короткие ногти без лака, бровь, нос, уши проколоты, и везде кольца из хирургической стали. Запомнился шрам на шее – белый, ровный и широкий, так что даже страшно представить, как он мог возникнуть. Глаза в черной подводке со стрелками, стремящимися к виску. Бледное лицо с четкими скулами. Я не могла припомнить женщин, выглядевших более железными, чем она.

Стоп.

А кто вообще сказал, что это женщина?

В компании травести кто угодно может оказаться кем угодно.

Некоторое время мысли зависли и блуждали в поиске ответа на вопрос, кто этот человек. Может быть, это не девушка, а такой феминный гей?

Вивьен Вествуд выпускает лифчики для парней с начала двухтысячных. Мало ли.

Я чокнулась с Драг-Королевой и ее гостями, воздушно чокнулась с соседним столиком, продолжавшим меня «пасти» и приглядывать за мной. Изображая, что заинтересованно слушаю концертного менеджера своей напарницы по танцам, я продолжала разглядывать сына Принца и Розы. Холодные серые глаза, темные брюки, дизайнерская белая рубашка, свисающий фиолетовый шарф, элегантные ботинки. Когда ты видел много одежды, ты уже можешь видеть ценами. Одета объект моего изучения была тысяч на сто.

Кто она (или все-таки он)? Чем занимается? Есть ли у этого человека грудь?

Перед ней стоял бокал с «Негрони» и почти пустая чашка с чаем.

«Кто ты? Кто ты?» – думала я, разговаривая с другими гостями, улыбаясь Королеве и иногда отвлекаясь на бесконечно приходящие в телефон письма.

Холодный сын Принца и Розы молчал, изредка улыбаясь то одному, то другому собеседнику. Сама я делала вид, что меня интересуют все, кроме нее.

– Пойду курить! – негромко сказала я как будто в никуда, но объявление предназначалось только для нее.

Без стимуляторов и равнодушия я в бушующем море страсти зеленый юнга: заикаюсь, шифруюсь где не надо и переигрываю.

Она нашла мою руку под столом и, слабо пожав ее своей приятно прохладной ладонью, одними губами ответила: «Я с тобой». Наш диалог никто не заметил.

Выйдя на улицу, я глубоко дышала.

«Успокойся и свали пока не поздно!» – уговаривала я себя, прильнув спиной к серому зданию «Летчика».

Щелк – раздалось сбоку. Укутав голову своим фиолетовым шарфом, она закурила Lucky Strike и молча протянула мягкую пачку.

Так кто из нас Клинт Иствуд?

Я вытащила из протянутой пачки сигарету и покрутила в руках.

– Это тебе! – Она дала мне зажженную, я машинально закурила ее, а первую, неприкуренную, кинула в карман. На Лубянском проезде повисла тишина.

– Ты… – Мы обратились друг к другу одновременно и засмеялись от неловкого совпадения.

– Давай ты первая, – она пожала плечами.

Боясь сказать глупость, я констатировала: «Ты, я смотрю, утеплилась» – и большей глупости придумать было невозможно.

– Ага, «утеплилась», – передразнила она и добавила: – А ты наступила на птицу!

Я вздрогнула и посмотрела под ноги, а затем, ничего не увидев, вытаращилась на нее.

– Шутка!

Она широко улыбнулась, прикурила теперь уже себе и продолжила молча смотреть на меня. Самое беспонтовое знакомство за всю мою долгую практику.

Что делать? Где моя группа? Где хоть один прохожий, который бы отвлек от происходящего? Я глупею и теряю былую уверенность и силу на глазах. Еще каких глазах! Таких, которые смотрят с насмешкой.

Одновременно мы сделали шаг навстречу друг другу. Прохладная ладонь коснулась моего лица, и, не встретив сопротивления, она, едва касаясь, провела ею от моего виска до губ. Я продолжала курить, но прохладные пальцы перехватили у меня сигарету – та несколько секунд висела в воздухе – после чего вставили ее обратно мне в губы.

Я ничего не делала, заняв выжидательную позицию.

Как будто прочитав мои мысли, она произнесла не без вызова:

– Ваш ход, мадам!

Не знаю, что на меня нашло. Я была зла из-за самого факта ее существования, а еще больше за слово «мадам». Я сделала глубокую затяжку, cняла с пальца кольцо и дала ей пощечину. От неожиданности на ее глазах выступили слезы. Но вида, что обижена или оскорблена, она не подала. Провокатор улыбнулась и продолжила выдыхать дым.

– Примитивно и от души, – прокомментировала я свой поступок, надела кольцо на палец и зашла внутрь «Китайского Летчика», оставив ее на улице.

С этим человеком неожиданно хотелось всего, и совершенно не смущало, что наши познания друг о друге – ничто. Я не знала точно ни ее имени, ни возраста, под сомнением оставался даже ее настоящий пол!

Но было очевидно, что отсюда мы должны уехать вместе. Что так и нужно поступить.

«Один вопрос за вечер» лишил меня всех вариантов на допрос. А примитивный и от души поступок сначала придал мне смелости и вернул в реальность, а затем загнал в тупик.

Она вернулась за стол в этой своей дымке жасмина и табака, увлеченно болтала c Драг-Королевой и другими людьми, продолжала, подперев рукой чуть розоватую щеку, потягивать «Негрони», который кто-то заботливо освежил. Разговоры за этим столом сводились к итальянской опере, испанскому хамону и азербайджанской кухне. Мне нечего там было ни почерпнуть, ни добавить.

Уезжала из клуба я одна и раньше всех: наутро надо было ехать снимать кассы, забирать отчеты и формировать собственные, а вечером снова в путь – закрытое мероприятие на севере Италии, на которое я должна приехать раньше музыкантов. Короче, в битве эмоций и прагматизма победила реальность. Я ушла незаметно и не попрощавшись. Выходя из «Летчика», я намеренно не оглядывалась, хотя очень хотелось детально и подробно запомнить, как она сидит, как она выглядит, как она улыбается. И держит ли она свою щеку рукой как воспоминание о нашей вредной привычке курить?

В такси меня не покидало ощущение, что я что-то забыла там, в «Китайском Летчике». Что-то важное, типа кошелька или паспорта. Дома я поняла, что это было… Быть может, сердце?! О да, пусть это звучит пафосно и торжественно – но именно так, скорее всего, и было!..

Попрощавшись с таксистом у дома, я опустила руку в карман и нашла там чуть смятую сигарету Lucky Strike. Перевернула руку ладонью вверх, покрутила кольцо на указательном пальце.

Теперь я не понимала: как так получилось, что я дала сыну Принца и Прекрасной Розы затрещину?!


***

Смывая ватными дисками тушь и заматывая волосы в домашнюю «дульку», я размышляла об этой встрече. И пришла к заключению, что таинственный сын Принца и Розы с шрамом и пирсингом принадлежит Драг-Королеве, что он/она – ее так называемый «плюс один», сопровождающая/ий ее не только в клубе.

Ну конечно! Надев пижаму, я налила себе вина, села на пол и набрала в телефоне номер Сонечки – надо было срочно сообщить кому-то близкому «брейкинг ньюс». В три ночи из всех моих подруг не спала только она.

Трубку сняли быстро, на заднем фоне у Cони орали пьяные.

– Не обращай внимание, это актеры, – быстро объяснилась она и вся превратилась в слух.

Я рассказала все, что произошло со мной вечером. Пьяные продолжали орать, и Соня на секунду отвлеклась от разговора со мной, рявкнув: «Молчать всем!» Наступила тишина, через которую Соня кричала уже мне:

– Так кто он?!

– Да я не знаю! Точнее я знаю ее уже семь лет, но не помню… А он помнит, прикинь?! Или она! Я даже не поняла, какого человек пола! Это же травести-тусовка, там может быть все что угодно. Может, это гей? Такой очень женственный, например. А я тут голову ломаю. Это же Москва! У нас тут все удивительное… У Драг-Королевы, например, есть сиськи. Я тебе говорила, какие у нее большие сиськи?!

– Про сиськи ты не говорила, но мне остается только завидовать. У меня вот с этим делом…

Я икнула.

– Все у тебя в порядке-е-е-е! Ик. У Драг-Королевы такие две-е-е головы! Она как трехголовый человек. Ик. Я, конечно, все понимаю, но… Ик. Это слишком! Интересно, они спят вместе? Ик! Ик!

– А ты там, кроме прочего, еще и напилась, дарлинг?

– Нет! Да! Не суть, Сонечка! Ик! Это шоу-бизнес! Ик! И, не сняв трусы и не посмотрев в паспорт, нельзя гарантировать, какого человек пола… Ик!

– Ха-ха-ха! И что? Что дальше-то? Слушай, попробуй задержать дыхание! Твое икание начинает раздражать!

Я задержала дыхание и, надув щеки, продолжала держать у уха телефон. Выдохнув, проверила, прекратилась ли эта напасть. О, счастье! Порой Второй Режиссер дает действительно дельные советы.

– Прошло?

– Ага! Короче! Семь лет назад мы познакомились с ней (или с ним – Сонь, я реально не знаю пола!!!) в «Китайском Летчике», но я в упор не помню. В тот день меня интересовали только девушки, да и вообще страшно вспоминать, как мы все выглядели семь лет назад! Что она там во мне запомнила? Или он! Жуть!

– Это геноцид, даже не смей. Что было, то было. Семь лет назад все мы были страшненькие, но зато жутко счастливые. Я уже начинаю думать, что в жизни выдается либо одно, либо другое. – Соня вздохнула.

– Все и сейчас классно… Кроме одного! – Я сделала паузу, чтобы прикурить Ее сигарету. На балконе стоять в пижаме было холодно, пришлось вернуться в квартиру.

– Что там? Выкладывай, не томи в три часа утра – это бесчеловечно же, ну!

– Я никогда не уведу у любого работника шоу-бизнеса его мужа. Или жену. Или девушку или парня. Или… – Я не могла сформулировать мысль, ко всему прочему меня и правда достаточно развезло от выпитого вина.

– В общем, не возьму я чужую Музу. Они творцы – им нужнее. А этот парень или девушка… Боже! Этот человек явно с Драг-Королевой. Блин, а сейчас модно в пижамах ходить по городу? Я бы прошлась… Но какие сиськи, Сонь! Прямо с мою голову каждая! Красиво, наверное… Но можно умереть, если обнимет покрепче!..

– Наведи про нее справки, Моника! – Соня засмеялась, впервые произнося мое новое имя. – Реально. Узнай у кого-нибудь, тебе же ничего не стоит выяснить подробности! Надеюсь, это твой человек и никакие травести на него не претендуют! Я слышу, ты все еще не бросила курить. Докуривай, дорогая, и баиньки. И никаких прогулок в пижамах, умоляю!

Я так и сделала. Уже лежа в постели, зашла в фейсбук. Там меня ждало двадцать восемь новых сообщений и только одно, которое я прочитала тут же. С фотографии на меня смотрел холодными серыми глазами ребенок Принца и Розы. Ее настоящее имя было Джейн.

«У нас все-таки девочка!» – завопила я про себя, не скрывая радости и не прочитав ее месседж, а произнесла вместо этого детсадовскую дразнилку на имена: «Тетя Джейн всех поджейнит, переджейнит, выджейнит. Тетя Катя всех покатит, перекатит, выкатит».

Ну что, Джейн, удиви меня. Читала я ее сообщение уже одним глазом:

«Моника, хорошо что мы встретились снова. Странно, мы столько лет живем в Москве, рядом, и совсем не поддерживаем связи. (смайлик с высунутым языком и подмигивающим глазом). С меня один вопрос тебе, примитивный и от души».

Черт! Она еще и заигрывает со мной!

Уже сквозь сон я понимаю, что улыбаюсь.

ГЛАВА IV. ДУРНЫЕ ПРИВЫЧКИ И ИДЕАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

Когда начинается шоу?

Когда выходит на сцену группа? Когда к группе и бушующей толпе присоединяется Артист и весь зал буквально взрывается от напряжения? Или когда начинает работать прописанный свет и зрителю открываются декорации и видеоинсталляции? Может быть, шоу начинается, когда зал, успокоившись от первой волны восторга (группа и Артист на месте – играется вторая песня), стоит замерев: «Ну, удиви нас, что дальше?», – а в обратку на свое снисходительное «ну-ну» получает тройной объем энергопотока? И Артист удивляет и дает им по полной – так, что они уже ничего не видят, кроме него и группы? Возможно, для кого-то шоу начинается с того момента, когда ты перестаешь понимать, где ты и сколько времени уже прошло, ты не бегаешь курить, не идешь к бару и даже не пытаешься достать телефон, чтобы заснять что-то в плохом качестве «на память», когда тебе важно запомнить самостоятельно, когда дорога каждая секунда контакта с любимым артистом и невозможно ничего пропустить.

Так когда начинается шоу?


Май. Москва ― Милан, рейс выполняет авиакомпания Alitalia

– Что вы будете?

– А?!

Я отвлекаюсь от бортового журнала. Надо мной склонилась стюардесса с подносом, на котором стоят стаканы с водой, соком и игристым.

– М-м-м…

Мои мысли еще в журнале, он на итальянском, и я ни слова не понимаю в напечатанном там, но с детства люблю разглядывать картинки. За секунду до вмешательства бортпроводницы я разглядывала дом со страницы рекламы недвижимости, представляя, где у меня в этом доме что стоит и какого цвета свечи на полу открытой террасы создают уют мне и моей семье. Живо представляется, как в этом белом современном доме с панорамной стеной с видом на озеро и зеленые холмы смеются мои дети. Обязательно два мальчика и одна девочка. Мальчики ходят в вельветовых штанах и соломенных шляпах, девочка – большая умница и похожа на меня, в четыре года умеет читать-писать-завязывать-шнурки и не доставляет никаких проблем. По вечерам мы садимся ужинать за большой прямоугольный стол, на нем каждый день новая скатерть (пусть будут из Zara Home), меняются подсвечники и цветы и вазы для цветов. Дети рассказывают, что они делали и что собираются делать завтра, а потом идут читать книги в детские комнаты. У них всех свои комнаты, это обязательное условие для рождения троих детей. Я ставлю посуду в посудомойку, вода начинает поступать в резервуар, и кухня бурлит от звука льющейся воды. Выхожу на террасу и не курю.

Я вообще бросила курить с появлением этого дома и этих детей. Вглядываясь в фиолетово-розовое небо, я слышу тишину. Свечи на террасе сегодня черные, пламя иногда сбивается от ветра. На мне бежевые мягкие брюки и голубая кашемировая кофта, все очень уютное. Я вешу пятьдесят шесть килограмм, и у меня есть время и желание делать укладку каждый день. «Беззвучный режим на телефоне!» – вспоминаю вдруг я и смотрю на пропущенные звонки. Друзья уже совсем рядом. Моя девушка привозит наших подруг Сонечку, Риту и Люсю, они все в восторге от дома и того, как я выгляжу. Мы обсуждаем новый спектакль и три новые книги.

Никаких разговоров про музыку.

Моя девушка – блондинка с мягкой улыбкой. Она любит детей, музыку, грушевый сидр и ухаживает за грушевыми деревьями в нашем саду. Она уважает мои границы и умеет проводить время отдельно. Ее работа любимая, ее желания искренние. Меня она тоже любит и каждый день, возвращаясь домой, привозит мне «сюрпризик». Сегодня это камень с дороги в виде ангела. Она завернула его в лист папоротника, перевязала осокой и незаметно положила на стол. Она целует меня в щеку, показывает взглядом обратить внимание на этот зеленый органический сверток, а сама отправляется к винному шкафу и достает две бутылки красного вина. Я открываю папоротник и провожу пальцем по камню в виде ангела: он гладкий, отполированный водой и временем. Итак, очередной «сюрпризик». Трогательно до слез. Его я кладу туда же, где лежат остальные необычные камни и ракушки, принесенные моей женой в дом: это симпатичная клумба на балконе в нашей спальне.