СКОЛЬКО СУРАЙЯ СЕБЯ помнила, их было двое: она и мама. Они слонялись по старому деревянному дому, плавно раскачивающемуся от легчайшего дуновения. Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять: так быть не должно. Что в семьях, населяющих книжки с картинками и ярко раскрашенные мультфильмы по телевизору, обычно больше двух человек.
– Где мой папочка? – как-то раз спросила она маму. Ей тогда почти исполнилось четыре, и она всё ещё запиналась о слова. Сурайя нетерпеливо ёрзала, пока мама расчёсывала её спутавшиеся волосы и усмиряла непослушные пряди в сдержанные косички. – У всех остальных есть папы. Папа Марьям водит большой грузовик. У папочки Адама усы. Папа Кираны купил ей новую куклу с настоящими волосами, которые можно причёсывать. – Нижняя губка девочки огорчённо выпятилась. Как несправедливо, что у неё нет того, кто катал бы её на большущем грузовике или покупал игрушки (а вот без усов она, пожалуй, могла обойтись).
Мамины руки на мгновение замерли, неуверенно зависнув у шеи Сурайи.
– Он умер, – произнесла она наконец. – Твой папочка мёртв.
– Что такое «мёртв»?
Сурайя не видела маминого лица, но когда та ответила, голос её был сухим и резким, словно удар прутом:
– Это когда люди уходят и уже не возвращаются, а ты никогда их больше не видишь.
Сурайя молча обдумывала услышанное. Она морщилась, когда ловкие мамины пальцы оттягивали волосы, от чего по коже головы пробегали крошечные укольчики.
На следующий день в подготовительном классе не оказалось миссис Чау. Её живот потихоньку рос долгие месяцы. Девяти вверенным ей малышам, среди которых была Сурайя, сообщили, что миссис Чау какое-то время не будет и что пока ими займётся другой учитель.
– Да, Сурайя? – спросила мисс Амина, увидев, как та тянет руку.
– Она не вернётся, потому что она умерла? – громко спросила Сурайя.
За этим эпизодом последовал звонок домой, и с её матерью серьёзно поговорили. Сурайя не впервые выдавала подобное в классе. Учительница вежливо заметила, что из-за неё другие дети чувствуют себя неуютно.
Мама была недовольна.
К пяти годам Сурайя поняла, что отличается от остальных. Никто никогда не говорил этого вслух (по крайней мере, при ней), однако различие было легко измерить. Оно исчислялось в сантиметрах между Сурайей и другими детьми, когда они сидели на разноцветных скамейках за обедом. В секундах, которые тянулись, когда учительница велела разбиться на пары (когда никто не брал Сурайю за руку, сердце стучало так сильно, что её почти трясло). В двадцати дополнительных минутах, которые она проводила в одиночестве, когда всех остальных уже забрали под радостный галдёж родители, или бабушки с дедушками, или няни, или служанки (маме нужно было закончить работу в начальной школе, где она преподавала). В количестве баджу курунг[5], лежащих в шкафу, и комплектов, сшитых мамой из дешёвого хлопка, которым она закупалась в большом городе. Одежда Сурайи сильно отличалась от ярких юбочек, платьиц и футболок с мультяшками, которые носили другие девочки.
Сурайя изо всех сил старалась не обращать на это внимания. «Тут как с дурианом», – говорила она себе. Некоторые люди, вроде её мамы, обожают сливочно-жёлтую мякоть колючего зелёного фрукта. Другие же, как сама Сурайя, считают, что у него запах и вкус вонючих пяток. «Плод на любителя, – пожимала плечами мама, когда Сурайя морщила нос от невыносимого душка. – Со временем распробуешь».
Возможно, она такая же. Дуриан в человеческом мире. Девочка без друзей. Быть может, однажды люди её полюбят. Вероятно, она просто не встретила своих.
Однако, находясь в ожидании, Сурайя не сидела сложа руки. Дел было невпроворот: буквы в книгах только начали складываться в слова, создавая восхитительные истории, которые девочка могла открывать для себя снова и снова. Сцены и персонажи, которых она воображала в голове, с помощью цветастых мелков принимали форму на бумаге из старых тетрадей, лист за листом. Тетради мама приносила специально для неё. А когда Сурайя заканчивала читать и рисовать – оставались деревья, чтобы лазать. Рисовая плантация, чтобы плескаться. Жуки, чтобы узнавать новое. Фрукты, чтобы срывать с веток. И грязь, чтобы лепить куличики.
Поэтому, когда появился Розик, выбравшись из крошечного тельца кузнечика, чтобы предстать перед ней в истинном обличье, она посмотрела на него с тем же неприкрытым любопытством, как и на всё вокруг, и улыбнулась. К тому моменту, когда дух предложил ей зёрнышко дружбы, одиночество уже подготовило плодородную почву. Сурайя закопала семечко глубоко в сердце, и оно пробивалось и прорастало, пока не заполнило девочку, сплетая разбитые кусочки воедино и делая Сурайю цельной.
– Мам, расскажи мне о бабушке, – попросила Сурайя как-то вечером. Рисуя за кухонным столом, она перебирала фломастеры, ища идеальные цвета для единорога. Мама тем временем готовила ужин.
Казалось, эта мысль терзала Сурайю уже целую вечность. Как математика, которая давалась ей в школе не без труда (Сурайя как раз училась вычитать и не испытывала при этом особого восторга). Если у неё когда-то была бабушка, как сказал Розик, почему мама никогда о ней не говорила? Почему не было ни историй, ни фотографий? Она решила, что единственный способ это выяснить – спросить.
Когда слова сошли с языка, мама перед ней и Розик в кармане одновременно застыли.
– У тебя нет бабушки, – ответила наконец мама. Она стояла к Сурайе спиной. Нож вдруг опять пришёл в движение. Размеренное «клац-клац-клац» вновь застучало по деревянной доске: мама нарезала лук с морковью для курицы «маса кичап».
Сурайя нахмурилась.
– Не-воз-мож-но, – проговорила она. Девочка недавно узнала новое слово и очень старалась, произнося его осторожно и с превеликим удовольствием. – Бабушки есть у всех. Не может быть, что у тебя нет мамы.
– Разумеется, она была, – ответила мама. – Но её больше нет. Уже очень давно.
– Она умерла? – Теперь, в полные пять, Сурайя понимала, что такое смерть. Она уже выросла из четырёхлетней малышки.
– Да.
– Но какой она была? – Сурайя с интересом наклонилась вперёд. Рисунок был забыт, незакрытые фломастеры постепенно высыхали на столе. – Как выглядела? Каким было твоё детство? Вы…
Сурайе пришлось замолчать: мама со стуком положила нож на тумбу и, резко повернувшись, посмотрела на нее. В это мгновение она напоминала небо перед самым началом дождя на рисовой плантации: тёмное и мрачное из-за сгустившихся грозовых туч. Однако когда мама заговорила, голос был спокойным и ровным. Каждое слово разрезало воздух, словно нож, которым она только что работала.
– Мы не говорим о твоей бабушке, – сказала она.
И речь о ней и правда больше не заходила.