Румыны не давали имен подкидышам. Брошенный семимесячный ребенок в изоляторе Первой окружной больницы, судя по записям, переведенным для Кейт Лучаном, был зарегистрирован как «несовершеннолетний пациент мужского пола номер 2613». Медкарты большинства детей содержали сведения о том, кем были их родители, или кто оставил их в детском доме или больнице, или, по крайней мере, где их обнаружили, но в медкарте пациента номер 2613 подобная информация отсутствовала полностью.
Кейт просмотрела эти записи предыдущей ночью, вернувшись из Питешти с отцом О’Рурком. Она поблагодарила его за поездку, когда он, уже за полночь, высадил ее перед домом. Они больше не обсуждали его брошенное вскользь предложение насчет усыновления. Кейт никак не могла отделаться от мысли, что священник, возможно, пошутил.
Но все же, прежде чем рухнуть в кровать, она проглядела свои записи.
«Несовершеннолетний пациент мужского пола номер 2613» был доставлен в Первую окружную больницу Бухареста, после того как врачи детской больницы в Тырговиште не смогли диагностировать болезнь, явно угрожавшую его жизни. В число симптомов входили потеря веса, апатия, рвота, отказ от молочных смесей и некое расстройство иммунной системы, из-за чего любая простуда или вирус гриппа представляли для ребенка смертельную опасность. Анализ крови не выявил гепатита или других дисфункций печени. Не указывал он и на анемию, но количество лейкоцитов было гораздо ниже нормы. Переливания крови, начатые в пять месяцев, казалось, дали надежду на чудесное выздоровление: почти две недели ребенок пил из бутылочки и набирал вес, а реакция на аллергический тест показала положительную динамику иммунной системы. Но потом вновь начались проблемы с иммунитетом, и все вернулось на круги своя. Последующие переливания приносили все более краткосрочные улучшения в состоянии больного. Пять недель назад ребенка перевели из Тырговиште в Бухарест, и почти все это время Кейт Нойман боролась лишь за сохранение его жизни.
Она вошла в изолятор. Толстая сестра с заячьей губой стояла у детской кроватки и кормила ребенка; вернее, она курила сигарету и смотрела куда-то в сторону, одновременно тыкая протиснутой через прутья кроватки бутылкой с соской ему в щеку. Он при этом слабо попискивал и не обращал на соску никакого внимания.
– Убирайтесь, – сказала Кейт и повторила то же самое по-румынски.
Сестра засунула бутылочку в грязный карман халата, одарила Кейт злорадной улыбкой и, стряхнув пепел с сигареты, неторопливо вышла.
Кейт взяла ребенка на руки и огляделась в поисках качалки, которую она раздобыла для этой палаты. Качалка опять исчезла. Тогда она присела на холодный радиатор под окном и, нежно покачивая, стала убаюкивать малыша. «Нужно срочно назначить внутривенное питание», – подумала Кейт. Последнее переливание крови принесло облегчение лишь на пять дней.
Ребенок остановил взгляд на ее лице и перестал плакать. Он был таким крошечным, что ему вполне можно было дать не семь месяцев, а семь недель. Маленькие ручки и ножки казались почти прозрачными, большие глаза пристально смотрели на Кейт, как бы ожидая ответа на какой-то заданный вопрос.
Кейт достала бутылочку с заранее подогретой смесью и попыталась вставить соску в маленький ротик. Малыш отворачивался, не желая есть, но каждый раз его взгляд возвращался к ней. Тогда она поставила бутылочку на подоконник и стала его просто баюкать. Глаза ребенка медленно закрылись, а частое дыхание перешло в спокойное сонное посапывание.
Она покачала его еще немного, напевая колыбельную, которую ей пела мать:
Тихо, дитя, не говори ни слова,
Мама купит тебе пересмешника.
А если пересмешник будет петь,
Мама купит тебе бриллиантовое кольцо.
Вдруг Кейт умолкла и приблизила к себе лицо малыша. Она вдыхала детский запах, ощущала шелковистость реденьких темных волосиков. Его частое дыхание обдавало теплом ее щеку.
– Не бойся, Джошуа, – шептала она. – Не бойся, малыш. Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я не дам тебе пропасть.
На следующее утро, после шестнадцатичасовой смены и лишь трех часов сна, Кейт отправилась в красивое министерское здание, чтобы начать бесконечную бумажную волокиту, связанную с усыновлением.
Возвращаясь в тот день в госпиталь, она встретила на лестнице Лучана Форсю. Он горячо обнял ее, крепко поцеловал в щеку и отступил на шаг.
– Неужели это правда? – спросил он. – Ты хочешь усыновить ребенка из третьего изолятора?
Кейт лишилась дара речи. Она еще никому ничего не говорила об этом, кроме министерских чиновников сегодня утром. Ей пора бы уже привыкнуть к тому, что здесь, кажется, все знают обо всем и обо всех.
– Это правда, – ответила она. Лучан усмехнулся и снова обнял ее.
Кейт не могла не улыбнуться в ответ. Этому румыну, студенту-медику, было двадцать с небольшим, но она никогда не воспринимала его ни как румына, ни как студента. Сегодня Лучан был одет в гавайскую рубашку от «Рейн Спунер» с большими розовыми цветами, вареные джинсы «Кэлвин Клейн» и кроссовки «Найк». Его аккуратно подстриженные волосы чуть-чуть не дотягивали до прически панка, а на руке красовался дорогой, но неброский «Ролекс». Лицо Лучана выглядело слишком загорелым для студента-медика, глаза казались слишком ясными и живыми для румына, а английский был беглым и насыщенным идиомами. Кейт частенько думала о том, что, будь она помоложе лет на пятнадцать, даже на десять, ей, возможно, не удалось бы устоять перед его обаянием. А сейчас она считала его своим единственным настоящим другом в этой странной, печальной стране.
– Великолепно! – воскликнул Лучан все с той же улыбкой, вызванной известием о ее предстоящем материнстве. – Если мы с тобой поженимся, то таким образом обзаведемся ребенком без всяких усилий и долгого ожидания. Я всегда говорил, что «Поляроид» должен заняться производством детей.
Кейт хлопнула его по плечу.
– Успокойся, – сказала она. – Как твои заключительные экзамены?
– Мои заключительные экзамены заключительно закончились, – выпалил Лучан. Он взял ее за руку и повел вверх по лестнице. – Расскажи-ка, как все прошло в министерстве. Тебя заставили ждать несколько часов?
– Конечно.
Они миновали высокую дверь и оказались в сумрачном, гулком вестибюле больницы. Ожидавшие своей очереди будущие пациенты занимали все скамейки вдоль длинного коридора. Каталки со спящими или коматозными больными стояли, как затертые на стоянке автомобили, и на них никто не обращал внимания. Пахло эфиром и лекарствами.
– И когда ты заполнила бумаги, тебя заставили ждать еще несколько часов? – В обращенных на нее голубых глазах Лучана можно было прочесть что-то вроде сочетания веселости с… чем? Симпатией? Любовью? Кейт отбросила эту мысль.
– В общем-то, нет. Как только я заполнила бланки, они действовали вполне квалифицированно. Я имела дело лишь с одним человеком. Он сказал, что все ускорит, и теперь я понимаю, что так оно и оказалось. Странно, да?
Лучан скорчил смешную рожицу. Кейт иногда казалось, что парню с таким остроумием и такой мимикой лучше бы стать комедийным актером, а не врачом.
– Странно! – воскликнул он. – Это беспрецедентно! Неслыханно! Квалифицированный чиновник в Бухаресте!.. Бог ты мой! Ты мне еще скажи, что в рядах Фронта национального спасения есть хоть один истинный патриот!
Он говорил так громко, что два больничных администратора, шедших впереди по коридору, недовольно оглянулись.
– Кроме шуток, – продолжал Лучан, поглаживая ей руку. – Назови мне имя этого чиновника. Может, мне тоже когда-нибудь понадобится квалифицированная помощь.
Кейт знала отца Лучана, известного поэта, интеллектуала и критика режима, в то время как мать юноши по иронии судьбы была связана с номенклатурой – партийной элитой, которая имела возможность отовариваться в магазинах для начальства и обладала прочими особыми привилегиями. Кейт иногда казалось, что Лучан лично знаком с каждым из двух с половиной миллионов жителей Бухареста. Несмотря на то что семья пользовалась привилегиями, молодой Форсю откровенно презирал и режим Чаушеску, и тот, который пришел ему на смену.
– Кажется, его фамилия Станку, – сказала она. – Да, Станку.
– Ага, как у писателя, который умер семнадцать лет назад. Не удивительно, что он хороший человек. Хотя ему еще подрастать и подрастать до имени Станку.
– Расти и расти, – машинально поправила Кейт. Она вспомнила проворного чиновника, вспомнила, как он с кем-то созванивался, рылся в бумагах, заверял ее, что румынская выездная виза для ребенка будет готова к восьми тридцати на следующее утро. Когда Кейт затронула скользкий вопрос о здоровье Джошуа – сейчас она уже воспринимала ребенка только как Джошуа, хотя и не могла объяснить, почему выбрала именно это имя, – господин Станку не стал вдаваться в подробности и лишь заметил, что с этим вопросом трудности могут возникнуть только в американском посольстве.
Они поднялись в лифте на третий этаж и взяли из шкафа чистые халаты и маски. Лучан указал на бахилы – нечто вроде носков огромного размера, которые больничный персонал надевал на обувь для работы в изоляторе.
– Достаточно и масок, – сказала Кейт.
По утренней сводке уровень лейкоцитов у Джошуа был умеренно низким.
– Привет, Сильвер, – бросил Лучан, завязывая маску. Кейт покачала головой. Она знала, что Лучан когда-то ездил с отцом в Америку, но провел там всего несколько дней. Откуда он знает про Одинокого Ковбоя?
Лучан, казалось, прочел ее мысли. Она увидела по его глазам, что он ухмыляется под маской.
– Записи одной старой радиопостановки, – пояснил он. – Кое-что я привез из Нью-Йорка несколько лет тому назад.
– Когда был еще ребенком, – уточнила Кейт.
Как только Лучан начинал казаться ей слишком привлекательным, она заставляла себя вспомнить, что он еще не родился, когда был убит президент Кеннеди, и что ему было всего три года, когда убили Роберта Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Думая об этом, Кейт ощущала себя очень старой, хотя в год гибели президента ей самой исполнилось всего десять лет, а когда застрелили Бобби, она еще ходила в школу.
Лучан пожал плечами.
– Ладно, старушка. Один – ноль. Так мы будем смотреть твоего ребенка?
Кейт пошла вперед. Ее вдруг холодной волной окатило предчувствие, что Джошуа лежит в своей кроватке уже мертвый и остывший.
Ребенок был жив. Он лежал на спине, сцепив маленькие ручонки, и смотрел на Кейт снизу широко раскрытыми глазами. «Несовершеннолетний пациент мужского пола номер 2613» – вскоре он станет Джошуа Артуром Нойманом – был голеньким, если не считать сбившейся тонкой пеленки, и походил на маленького птенчика, выпавшего из гнезда раньше времени: вздутый живот, выступающие под бледной, розоватой кожей ребра, тоненькие искривленные пальчики… В том месте, где пластырь удерживал иглу капельницы, бросалась в глаза заметная припухлость.
Кейт хотела было проверить капельницу, но Лучан опередил ее, подрегулировав опытной рукой приток раствора.
Кейт перегнулась через бортик кроватки и, склонившись к ребенку, нежно поцеловала его в щечку.
– Подожди еще несколько дней, малыш.
Ребенок сморщился, будто вот-вот готовый расплакаться, но вместо этого вздохнул. Теперь он перевел взгляд на Лучана, тоже наклонившегося над кроваткой.
– Эй, парень, – сказал Лучан театральным шепотом, – выступает Нил Даймонд. – И он промычал несколько тактов из песни «Прибытие в Америку».
Кейт сняла металлическую табличку, висевшую на гвоздике у кроватки в ногах малыша, и нахмурилась, пробежав глазами записи, появившиеся за время ее отсутствия.
– Наконец-то они удосужились сделать анализ крови, который я просила еще три недели тому назад, – сказала она. – Я бы сама его сделала, будь в этой чертовой дыре приличный микроскоп.
– И что там? – спросил Лучан, щекоча пальцем животик ребенка.
– Такое же низкое количество Т-лимфоцитов, что и раньше, – ответила Кейт. – А еще подтверждается критический дефицит аденозиндезаминазы.
Лучан вдруг выпрямился, изобразив деланое внимание, закрыл глаза и затараторил скороговоркой, будто на экзамене:
– Аденозиндезаминаза… Жизненно важный фермент, необходимый для расщепления токсичных побочных продуктов обычного метаболизма… отсутствующего при таких редких расстройствах, как дефицит аденозиндезаминазы.
Он открыл глаза и уже серьезным тоном сказал:
– Извини, Кейт. Это ведь неизлечимо?
– Теперь излечимо, – отрезала Кейт, швырнув табличку на батарею отопления с такой силой, что лязг металла эхом прокатился по небольшому помещению. – Это весьма редкое нарушение… возможно, меньше трех десятков детей во всем мире… Но средство есть. В Штатах мы пользуемся…
– Искусственным ферментом ПЕГ-АДА, – договорил за нее Лучан. – Но я сомневаюсь, что в Румынии есть ПЕГ-АДА. Возможно, его нет во всей Восточной Европе.
– Даже в партийных больницах?
Лучан медленно покачал головой. Кейт обратила внимание на то, какой у него мужественный подбородок, насколько гладкая кожа на щеках. Чтобы прочитать лабораторный анализ, он надел круглые очки в черепаховой оправе, но вместо придания солидности и серьезности они преобразили его в совершенного мальчишку.
– Я могу заказать этот фермент в Америке или через Красный Крест, – сказала Кейт. – Но к тому времени, когда посылка пробьется через все препоны и проволочки, пройдет не меньше месяца, а Джошуа может умереть от какого-нибудь вируса. Нет, быстрее получится, если я увезу его с собой… – Она помолчала. – Вообще-то ты молодец, Лучан. Знать о дефиците аденозиндезаминазы… Большинство практикующих врачей в Штатах об этом и слыхом не слыхивали. Что ты получил на выпускном экзамене?
– Четыре целых ноль десятых. Выдающиеся результаты во всех областях, в том числе и в делах любовных. – Лучан опять наклонился над кроваткой. – Ну что, малыш. Давай-ка двигай вместе со своей трансильванской попкой в Боулдер, чтобы мамаша доктор Нойман всадила тебе в нее дозу ПЕГ-АДА.
Джошуа в своей кроватке, казалось, обдумывал эти слова, после чего сцепил кулачки покрепче, сморщился и громко заплакал.