Пружина на входной двери райотдела милиции была такой мощной, что попасть с улицы внутрь удавалось только физически сильным людям. Сама же дверь была застеклена, причем таким сортом стекла, как «иней», – сквозь него угадывался лишь силуэт посетителя.
Стояло тихое осеннее утро. Дежурный капитан зевнул. Он готовился к рапорту и, водя пальцем по строчкам, перечитывал рапортную сводку, прежде чем передать ее другому дежурному – по городу. Капитан вчера поругался с женой, уходил из дома второпях, хлопнув дверью, и забыл взять очки, а потому держал сейчас лист далеко от себя – дальнозоркость хренова с возрастом пришла. Это мешало вникнуть в суть документа, приходилось излишне напрягаться, и он не сразу заметил за стеклом двери тень. Но звук – словно кошка скребется – услышал и поднял глаза. Кто-то пытался дверь открыть, но это, само собой, ему не удавалось. Тогда неизвестный «кто-то» замер и стал терпеливо ждать – правда, непонятно чего.
Капитан опять зевнул и толкнул ногой задремавшего сержанта-помощника. Тот даже не пошевельнулся. В утренние часы, известное дело, сон самый сладкий. Капитан толкнул посильнее и позлее. Ему тоже невыносимо хотелось спать, и чувство зависти явно придало толчку энергичности.
– Посмотри, кто там за дверью?
– Ба-ба… – членораздельно сказал, приоткрыв один глаз, сержант.
– Откуда знаешь?
– Приснилась, говорю, та-акая баба!.. – сержант встал, открыл второй глаз, потянулся и вышел из «дежурки», покачивая широченными, как армейский оружейный шкаф, плечами.
Он открыл дверь изнутри и выглянул наружу, потом буркнул:
– Я же говорю – баба. Заходи, чего, дура, мерзнешь…
С утра на улице было и в самом деле сыровато и холодновато. Сержант даже сквозь полудрему это тоскливо почувствовал.
Вид молодой женщины привлек внимание капитана сразу. И он тут же сообразил, что районную сводку придется дополнять. Что-то с женщиной стряслось – длинная куртка распахнута, под ней – только легкая майка и джинсы. Как попало накинутый шарф. Под глазами отеки – то ли ото сна, то ли от слез. Тушь с ресниц размазана по острым скулам. Блуждающий взгляд не все понимает. Одна рука – в кармане, вторая нервно дергает ползунок на замке-молнии курточки – того и гляди оторвет…
Женщина подошла к кабинке, где сидели менты, минуту смотрела сквозь ограждение из органического стекла, потом наклонилась к просверленным отверстиям – своего рода переговорному устройству между посетителями и обитателями «дежурки». Но ничего произнести долго не могла.
Капитан устало откинулся на спинку кресла. Он давно отвык на своей службе от сочувствия – слишком это много отнимало душевных сил, и потому спросил холодно, по-деловому:
– Ну-ну, что с тобой случилось?..
– Я… Я… – губы дрожали.
– Что – «ты»?..
– Я мужа убила…
И женщина вдруг достала из кармана пистолет.
Сержант, который не успел еще вернуться к себе за ограждение и продолжить просмотр душу и еще что-то будоражащих снов, проявил завидную реакцию: бросился на женщину, тренированным ударом выбил пистолет из слабой руки, а саму руку мастерски завернул за спину, отчего посетительница согнулась и чуть не упала. Но сопротивляться и даже стонать от боли не стала – словно ничего не почувствовала. Более того, капитан заметил, что у женщины даже взгляд не изменился – она словно спала наяву.
Капитан понял без подсказок – наркоманка. Судя по состоянию, у нее вот-вот начнется ломка. А это, знал капитан, снова потребует от него каких-то действий.
– Отпусти ее, – скомандовал он. – Поднимай «тревожную группу», пусть проверят.
– А что тут проверять? – удивился сержант, отпуская посетительницу и поднимая с пола двумя пальцами – чтобы отпечатков лишних не оставить – пистолет. – Сама же сказала…
– Ты что, не видишь, в каком она состоянии?.. Наркота… Наркоману что угодно привидеться может. Пусть проверят. А то домой к ней приедут, а «мертвый» муж им дверь откроет! Нас же на смех поднимут. В любом случае, убийствами пусть горотдел занимается. Нам, сам понимать должен, крупнее семейных скандалов ничего не надо, – он вытянул руку и сам нажал кнопку вызова «тревожной группы». – Подъем, братва! На выезд!
Капитану очень нравилось называть этих ребят «братвой». Да он к тому же и лучше других знал, как много правды в подобном обращении.
– Свиридов, – намекнул капитан дежурному следователю, – если там все ясно, может, в город дело и не передавать? Посмотри, сориентируйся… Убийство, раскрытое по горячим следам… Нам только плюс будет, верно?
– Посмотрим… – сурово сказал Свиридов и положил в карман колоду игральных карт. «Тревожная группа» за ночь выезжала только дважды. В остальное время парни играли в «храпа». Следователь умудрился проиграть четверть вчера только полученной зарплаты и потому был зол, как собака.
Скучно на работе бывает не только иногда трезвым сторожам на пустых складах простаивающих предприятий, но и частным сыщикам. Могу говорить об этом откровенно и обоснованно, не опасаясь, что коллеги на меня подадут в суд за клевету.
Я сидел и, естественно, скучал у себя в кабинете, перекладывая на столе с места на место бумаги, в которых надобность уже отпала – по причине неплатежеспособности недавнего моего клиента. Еще бы – если на человека объявлен всероссийский розыск, то ему, понятное дело, трудно бывает заплатить. Без стука и даже без скрипа открылась дверь и вошел Лева Иванов, отставной ментовский подполковник, а ныне – мой уважаемый шеф и директор частного детективного агентства «Аргус».
– Серега, насколько я понимаю, отставному майору спецназа ГРУ положено знать если не все, то многое из такого, что простым смертным может совсем не понадобиться в жизни… – он уселся в кресло для клиентов, сразу став ниже ростом и совсем не похожим на начальника.
– Предположим, – я пока не понимал, к чему он клонит.
– У меня вот, представь себе, возникли проблемы дома. Внучке принесли ежа – подарили, чтоб им самим, этим дарителям, ежовой щетиной поизрасти… А он не хочет ничего есть. И вообще из-под кровати не выбирается. Только ночью чуть-чуть потопчется по комнате – и назад. Даже молоко не пьет. Может, болеет?
Вопрос, надо сказать, достойный моей нынешней должности! Но и честь мундира отставного спецназовца поддержать хочется.
– А это еж или ежиха? – хитро спросил я в соответствии с этим скромным желанием.
– А кто ж их разберет? – озадачился Лева и стал чем-то отдаленно похож на роденовского «Мыслителя».
Здесь он, голубчик, и попался, потому как я слышал, что только еж может отличить ежа от ежихи.
– Вот узнай, а потом приходи, поговорим…
– А где узнать?
– Ты, похоже, пенсию свою ментовскую не заслужил, если меня об этом спрашиваешь. Тоже мне, розыскник…
Вот так – красиво и категорично. И пусть сам разбирается с этими колючками. Я же в доме, кроме кошек, никого сроду и не держал.
– Ладно, – Лева, похоже, расстроился. – Да, к тебе сейчас клиент подойдет. Я его на тебя «расписал», чтобы у тебя пролежней на спине не образовалось… Он сейчас в бухгалтерии. Аванс оплачивает.
И шеф ушел.
Надо же так… Нехорошо получилось. Человек ко мне – со всей душой, даже работу, а следовательно, и дополнительный заработок подогнал, а я его чуть ли не матом…
В дверь поскреблись. Я догадался, что это не ежик Левы Иванова, и пригласил:
– Да-да. Войдите, – и включил диктофон.
Клиент оказался молодым человеком лет двадцати пяти – двадцати восьми. Вот его портрет: подслеповатые глаза за толстыми стеклами очков избегают смотреть прямо, но это, как мне показалось, не от нечестности, а от неуверенности в себе. А в целом – ничуть не примечательное лицо. И ничего не выражающее, кроме той же неуверенности. Однако, при всей невзрачности, лицо запоминающееся.
– Здравствуйте. Меня к вам направили. Моя фамилия Осоченко, – и он протянул мне корешок от приходного бухгалтерского ордера.
Я показал рукой на кресло и взял корешок. Каждое дело обычно начинается именно с этой невзрачной бумажки, которую следует просмотреть и вернуть клиенту. А потом отрабатывать оплаченную им сумму. Как правило, отработка эта бывает довольно нудной. Чаще всего в детективное агентство обращаются люди с просьбой собрать сведения или о конкуренте, или о предполагаемом компаньоне – чтобы не обжечься в каком-то деле.
– Итак?
– А я уже вкратце рассказывал вашему директору… – начал он, словно школьник, не выполнивший домашнее задание.
– А теперь расскажите мне подробнее, – перебил я. – И смелее, молодой человек. Сегодня я сыт и клиентов съедать не собираюсь.
Терпеть не могу, когда мямлят.
– Вчера убили моего друга… – и долгая пауза.
Неужели не мог отрепетировать свою вступительную речь перед тем, как сюда прийти?
– Милиция что говорит?
– Ничего пока.
– Где убили?
– Дома.
– Убийца?
– Вот в этом-то все и дело…
Теперь и ежику понятно. Тому самому, который у Левы Иванова молоко пить не желает. Просто – все по полочкам разложено. Оказывается, дело в убийце. Послушаем дальше – может, и еще что новое узнаем?
– Понимаете, он сам редко кололся, а жену колоться заставлял…
– Убийца?
– Нет, убитый. Нравилось ему смотреть, как Санька «плавает» от укола. Так и позавчера вечером было. А вчера утром она пришла в себя после дозы… Сидит в кресле, в руках – пистолет… А на полу – Валентин валяется. С простреленной головой. Сама она ничего не помнит.
Опять долгая пауза.
– А дальше? – вынужденно подогнал его я.
– Она пошла в милицию. У них райотдел – рядом, через дорогу. И сказала, что мужа убила. Ее арестовали.
Теперь я паузу поддержал. Мое скудоумие – что сделаешь, от природы я такой! – не позволило мне сразу сообразить, чего же хочет от меня настойчивый посетитель в таком ясном деле.
– Санька не могла это сделать, – сказал Осоченко наконец, словно Рубикон перешел.
Вот так. Теперь все ясно. Или почти все…
– Вас как зовут? – спросил я.
– Осоченко.
– А имени у вас нет?
– Есть. Гоша, – он покраснел и опять отвел глаза. Ресницы его при этом замигали так часто, словно в глаз бревно ветром занесло.
Должно быть, не любит свое имя.
А у меня, кстати сказать, уже включилось «зажигание», и проявилась просто необыкновенная страсть к работе. Я старался быть вежливым:
– Гоша, я понимаю, что вы по каким-то причинам переживаете случившееся, принимаете все это близко к сердцу. Но давайте сразу договоримся – вы заплатили деньги с определенной целью. Я пока не понимаю, с какой именно. Поставьте мне конкретную задачу, а потом я буду задавать вам вопросы. Так у нас разговор получится более членораздельный. Итак, чего вы хотите?
– Я хочу, чтобы вы доказали невиновность Саньки, – как ни странно, понял он все же мой вопрос. И даже сумел сказать фразу достаточно твердо.
– Но она сама призналась?
– Она ничего не помнит. Она же была под кайфом…
– Хорошо. А откуда у вас уверенность, что она не могла этого сделать?
Теперь клиент задумался на пару минут.
– Я их очень хорошо знаю. Знал, то есть… Его – знал, ее – знаю… – он явно запутался во временных окончаниях. – Мы в одном классе учились и до сих пор дружим. Дружили, то есть… Она любила его…
– Это еще ничего не значит. Наркотики существенно меняют психику человека.
– Она не была конченой наркоманкой… И потом, когда она пришла в себя, дверь квартиры была открыта…
– Но, как я понимаю, ваша уверенность основана исключительно на предположении? А о чем говорят факты? Вы познакомились с милицейским протоколом?
– Нет… – смутился он.
– Поймите, я могу этим делом заняться, но давайте сразу договоримся конкретно, чтобы потом недомолвок не было и взаимонепонимания, хорошо? Вы ставите мне задачу доказать ее невиновность. Я знакомлюсь с материалами дела и только после этого уже смогу вам ответить – есть ли хоть какая-то возможность отвести от Саши подозрения. Если нет – то я ничем помочь вам не смогу.
– Хорошо… Я так и думал.
– Договорились. Еще один вопрос. Вы также хотите, чтобы я нашел убийцу, если это не она?
– Нет. Этим пусть занимается милиция. Я не настолько богат, чтобы все оплачивать.
Странно, но в его глазах я вдруг уловил железную непоколебимую твердость. И эта твердость как-то не вязалась с тем первичным впечатлением, которое я составил о Гоше Осоченко. Похоже, парень жадноват. Впрочем, эту фразу – «я не настолько богат» – говорит каждый второй клиент, и я к ней уже привык. И не каждый из них достаточно жаден. Проверено.
– Но, вероятно, поимка настоящего убийцы, если он существует не только в вашем воображении, будет единственной возможностью доказать невиновность жены убитого. Как тогда?
– Тогда – да…
Я протянул руку под стол и выключил диктофон. Предварительный разговор закончен, пора приступать к предварительному расследованию.
Как правило, «по степени тяжести» убийства не расследуются райотделами. Такие дела уходят или в городское управление, или же сразу в областное, или вообще с разбегу в следственный отдел ФСБ, что автоматически ставит их на контроль Генеральной прокуратуры.
Для начала я набрал телефонный номер горотдела.
– Мне нужен Лоскутков, – на начальственный тон здесь реагируют адекватно, поэтому я всегда стараюсь говорить с интонациями крупного и толстого руководителя, когда звоню в отдел, ведающий убойными делами. Стопроцентный вариант.
– Минутку.
Раньше, бывало, когда я сначала называл себя, мне приходилось ждать минут по пять. Сейчас Лоскутков взял трубку почти сразу. Прокашлялся прямо в микрофон, чтобы уши мне хорошенько прочистить, и только после этого хмуро рявкнул:
– Слушаю.
– Здравствуй, майор.
– Привет, майор.
Это традиционное наше приветствие. Не в лучших традициях литературного русского языка, но слушающий такое приветствие поймет, сколько пренебрежения мы вкладываем в звание друг друга.
– У меня к тебе вопрос. По вчерашнему убийству. Жена застрелила мужа. Знаешь?
– Слышал.
– Дело – у тебя?
– Ты что? Оно же раскрыто по горячим следам! Нам его и не передавали. А что тебя интересует?
– Все. Я с ребятами из райотдела почти незнаком. Ты не можешь походатайствовать за меня, чтобы дали возможность в материалах поковыряться?
– Пожалуйста. Позвони через пять минут.
Я успел заварить себе чай и с мстительным чувством даже переложил лишку сахара. Мстительность – это оттого, что сам майор Лоскутков на чайную чашку обычно кладет целую совковую лопату сахара. А поскольку он сейчас далеко и до моей сахарницы ему не дотянуться, то я имею полное право над ним понасмехаться.
Он позвонил сам.
– Поезжай в отдел. Я договорился. Ты вообще-то чем сейчас занимаешься?
– Чай пью, – сказал я невинно, вроде бы между делом, но со вкусом. – Только вот сахара по ошибке переложил. Ты же знаешь, я слишком сладкий не люблю. Но придется пройти через все муки, не оставлять же его недопитым. Такого мне моя жадность не простит.
Лоскутков сделал вид, что ему пора ложиться в госпиталь – слух совсем пропал.
– Про Лешего слышал?
– Слышал.
– Ничего интересного сказать не имеешь?
– Что будет, сообщу.
– Ладно. Оставь сахарку на мою долю. У нас сейчас весь отдел на ушах стоит. Но, может, выберу вечерком время, заскочу… – и он положил трубку.
На ушах они стоят, как я догадался, из-за Лешего. Есть из-за чего постоять. Есть из-за чего на ушах даже мозоли натереть, если стоять придется достаточно долго.
Лешим городские газеты прозвали серийного убийцу, который наводит страх на парочки, желающие «отдохнуть» в автомобиле на окраинах городского соснового бора. Если не было подходящей свободной квартиры, то подобные парочки ехали в городской бор. Ставили машину где-нибудь среди зарослей. Там Леший и подкарауливал их. Он убивал обоих – и мужчину, и женщину. Мужчину просто убивал, без затей – и, похоже, без злости. А вот над убитой женщиной еще и издевался – кромсал ножом тело, лицо, разрезал рот так, что губы становились лоскутьями, распарывал живот. Но, самое интересное, не насиловал. Впрочем, это-то как раз и говорит о том, что действует маньяк.
Типичный маньяк. Первый случай произошел три года назад. Тогда женщина была одна. И не было машины. Убийство произошло ночью, жертва была сильно пьяна. К «серийным» дело отнести, естественно, было еще нельзя, хотя сами садистские методы убийцы заставляли задуматься о его вменяемости. Предполагали месть, состояние аффекта. Повторения, по правде говоря, не ждали. Всегда думается, что маньяки появляются где-то там, в стороне. Два года назад преступление повторилось уже трижды, хотя и с большими перерывами. Теперь присутствовали пары. Почерк постепенно выкристаллизовался. Одним из убитых оказался милиционер, у которого Леший позаимствовал пистолет. Тогда газеты и начали поднимать шум. В прошлом году бор казался тихим и безопасным. Думали, что маньяк исчез. А за последний месяц – снова три случая. С интервалом в два дня. И ментовка, и ФСБ бегают сломя голову, пытаются что-то выискать. Но, насколько мне известно, имеют они в наличии только частицы кожи под ногтями последней жертвы, отпечаток башмака (похоже, армейского образца) и проржавевшую опасную бритву со следами крови. Однако Леший действовал, как я слышал, ножом. Только однажды воспользовался пистолетом. Тем самым, милицейским. Так что бритва вполне может принадлежать другому маньяку.