Костя тревожился. Он не жил, а плыл по реке переживаний и опасений. Он, конечно, прикрывался, как мог, напускной веселостью и мнимой беззаботностью. И даже сам верил иногда, что весел и беззаботен.
Но стоило ему напороться в своем житейском плавании на подводные камни внезапных ударов, какие случаются неизбежно, он падал духом на самое дно. И оттуда, из болезненного и безжизненного уныния, с тоскою взирал он наверх, пытаясь сквозь мутные воды своих неудач разглядеть Бога, докричаться и домолиться до Него.
Ударов этих жизненных Костя не выносил, хотя силу и мужество к ним имел в избытке. Только вот по юности лет не догадывался о силе этой, ибо и не всякий взрослый и поживший на Земле знает о себе, о своем зле и добре и о своей слабости и силе.
В школьную пору Костя тревожился из-за учительских оценок и оценки со стороны одноклассников, которые, конечно, оценивали. И Костя ждал, когда выучится и высвободится.
Когда же школьные годы томительно сочлись без остатка, и Костя влился в свободную пустоту взрослой жизни, тревога не отстала, а только сменила личину. Теперь опасался он неустроенности и несчастливости, отыскивая в повседневном течении подтвержденья своим страхам.
Отца, без которого Костин путь казался подвесным мосточком без перил, заменил крестный дядя Илья и взял парня к себе помощником в автосервис. Здесь Костя вздохнул было с облегчением, слагая все надежды на этого опытного и рассудительного добряка. Но, вскоре удар за ударом, тревога вновь пробила себе путь к сердцу юноши. Да и случаев к тому сбылось не мало.
– Держи! – крестный всучил Косте в руки мотоциклетный картер – основную часть двигателя. – Я буду выбивать подшипник, а ты держи крепко.
Костя обеими руками схватил “железяку”, которую никак ни куда не зажать, и дядя Илья принялся ударами молотка по пробойнику, похожему на зубило, выбивать упрямую деталь. Держать приходилось почти на весу, а потому силы Костиных рук не хватало, картер вздрагивал при каждом ударе, заставляя зубило соскальзывать.
– Держи удар! – велел дядя Илья, для внушительности сдвинув брови и взглянув помощнику в глаза.
Костя и вовсе, как казалось, схватился мертвой хваткой, но зубило вновь дрогнуло, соскользнуло, и удар молотка пришелся аккурат по пальцу дяди Ильи в самое основание ногтя.
Крестный швырнул инструменты на пол, согнулся в полуприсяд и зарычал как раненый лев, фыркая и придерживая здоровой рукой больную. Так с полминуты он корчился и порявкивал. Наконец, стянул промасленную перчатку и с усилием, от которого болезненность только возрастала, растер ушибленный палец.
Бедный Костя аж сжался весь в предвкушении взрыва, какие часто случаются с мужиками, саданувшими себя по пальцу молотком.
Но боль, видимо, утихла внезапно. Потому, что именно с неожиданной и странной внезапностью к дяде Илье вернулось ровное и деловитое спокойствие. Он снова надел перчатки, поднял инструменты с пола и задумчиво, как ни в чем ни бывало, проговорил:
– Та-ак… Почти выбили, – и снова заработал молотком.
Через полчаса они уже заменили все подшипники и сальники, отстукали по картеру паронитовую выкройку для прокладки, и, пока Костя вырезал ее ножницами, дядя Илья засуетился над любимым своим чайком.
– Дядь Илья, а как это у тебя так палец резко переболел? – спросил с интересом Костя, когда они взялись за свои горячие кружки.
Крестный рассмотрел травму – ноготь в основании почернел.
– Так оно у всех так, – ответил он и снова растер свежий ушиб. – Только знают не все. Но, я заметил еще в молодости, когда боксом занимался, что удар надо держать спокойно. Тело-то недолго болит, а душа – всю жизнь потом стонет. Не пускай в душу телесную боль.
Костя не понял.
– То есть, ударил по пальцу молотком, – рассудил он с улыбкой. – И заболела душа?
– Вроде того, – крестный добродушно усмехнулся и задумался над ответом, ибо человеком он был не очень красноречивым. – Ударил по ногтю, или по ноге, бывает… Тело страдает, ему больно, пусть корчится и стонет. А ты – не тело. Не только тело. Ну и терпи молча, не говори ничего, там, в голове у себя. В мысли не пускай эти страдания, в разум. От него душа сильно зависит.