Деревенская площадь. Налево берег пруда с несколькими ветлами. Перед сценой широкая улица с избами по обеим сторонам. С правой стороны изба бабушки Авдотьи, следующая Григория, с левой стороны к пруду большое деревянное железом крытое здание с надписью посреди здания «Волостное Правление», ближе к сцене на левой же стороне сторожка с надписью «Церковно-приходская школа». За волостным правлением изба Ирины, дальше Андрея. Садится солнце. День праздничный. На сцене много народу: подростки, девушки, парни; свежих, здоровых лиц мало; на завалинках, у изб, сидят постарше. С правой стороны площади, под лабазом устраивают лавчонку жена торговца и сын ее, подросток. Бабушка Авдотья сидит на завалинке у своей избы; положив голову на колени бабушки, полулежит Любуша.
Бабушка Авдотья (перебирает волосы Любуши). Вишь… Щиплется?
Любуша. Я ему: ты что, Никитка, щиплешься? А он смеется; «Это я, бат, люблю тебя».
Бабушка Авдотья. А ты б его по загривку… по загривку…
Любуша. «Идем, бат, в лес по малину». Я ему: кака така малина теперь? А он: «Найду тебе спе-е-лую…»
Бабушка Авдотья. Озорник он и есть… Вот как станет в другорядь звать, и отрежь ему: «С неумытым в лес иди, а не я с тобой, сопляком, дура, ходить стану». Да по загривку его, по загривку: «Дескать, не для тебя, сопляка, честь свою берегу, а для богоданного мне мужа».
Портной (проходя). Бабушке… (Кланяется, быстро раздвигая и сдвигая ноги.)
Бабушка Авдотья (сухо, степенно). Здравствуй и ты, не знаю, кто такой будешь…
Портной. Хо! Портной из города! Ножницы пропил – теперь ногами режу. Вот как! Вот как! (Быстро раздвигает и сдвигает ноги.) Хо!
Никитка (проходя, смущенно останавливается, портному). Так-так… с ножницами всякий дурак справится, а ты вот так без ножниц.
Портной (перед Никиткой проделывает то же). Хо!
Никитка (ободряясь, покровительственно). Так-так…
Алена (одета по-мещански, с лицом тупым и самодовольным, проходя). Бабушке Авдотье!
Бабушка Авдотья (сухо, не глядя). Здравствуй и ты.
Алена проходит, Никитка с смущенной улыбкой смотрит на нее; Алена усмехается и пренебрежительно отворачивается.
Портной (подмигивая Никитке на уходящую Алену). Штучка…
Никитка, самодовольно улыбаясь, делает папироску.
Хо! Дай-ка, мил друг, и мне.
Никитка. Дайка уехала, прислала купитку. (Уходит.)
Портной (за ним). Ну дай же, дай… (Забегает вперед и стрижет перед ним ногами.) Хо!
Никитка. Сказано: не дам…
Уходят.
Бабушка Авдотья (провожая их глазами). Так и пропадет от водки… Только и можно спасти его, ежели кто яблоко покойнику в гроб положит да сорок раз имя пьяницы помянет, а потом то яблоко и даст пьянице съесть, чтобы не знал он, значит, какое это яблоко.
Любуша. Никитка с Аленкой-то как перемигнулся: к ней теперь, наверно, и попер… Он сказывает, у них, бабушка, там на огороде гульба идет всю ночь…
Бабушка Авдотья. А ты брось и думать о нем.
Любуша. Не было мне сухоты думать о нем!
Настя в новом платке, молча целуется с бабушкой, сестрой, садится.
Бабушка Авдотья (после молчания, нехотя). Ну рассказывай…
Настя (холодно). Нечего рассказывать.
Бабушка Авдотья (вздыхает). И так… На цепь сажают, в два кнута бьют, а рассказывать родной бабушке нечего, выходит… Ребенок где?
Настя. Где? Напоила маком, и спит.
Любуша (протягивая через бабушку руку и щупая Настин платок). От Нефеда?
Настя. Так неужели от мужа?
Бабушка Авдотья (сдержанно). И при муже носишь?
Настя. Вынесла под мышкой, а на улице надела.
Любуша. А я б назло при нем и надела б!
Бабушка Авдотья (строго). И мужа-то еще не припасла, а о полюбовнике уже думает.
Любуша (брезгливо). А ну вас… Ни об чем я не думаю.
Груня (подходит к Любуше). Айда в хоровод?
Любуша. Айда!
Уходят с Любушей в толпу.
Бабушка Авдотья. И понимать-то уж что-то я плохо стала. Восьмой десяток караулю вот это место, чего не перевидала, а такого срама еще и не было в родне…
Настя. А кто срам устроил? Кто говорил: иди, иди…
Бабушка Авдотья. Так как же иначе? С каких достатков кормить тебя было?
Настя. Ну вот и накормила: ладно, Нефед помогает, а то хоть по миру…
Бабушка Авдотья (вздыхая). А нас-то как выдавали? Спрашивали?
Настя (не слушая). День-то весь больной на печи, а ночью с печи ко мне: я муж… А дух тяжелый… в гроб живой легче…
Бабушка Авдотья. А так легче, срам такой примать на себя?
Настя. В чем срам? Был бы Нефед мужем, не хуже людей жила бы.
Бабушка Авдотья. Так ведь не муж же…
Настя. Так неужели тот окаянный муж? Не считаю я его мужем.
Бабушка Авдотья. Ты не считаешь, а люди…
Настя. Пусть люди и живут с ним.
Бабушка Авдотья. А бог?
На площади показывается Нефед. Он идет беспечным увальнем. Настя, увидав его, вся загорается, оживленно вскакивает, идет к нему навстречу, с Нефедом скрывается в толпе. Бабушка Авдотья машет рукой и убито задумывается.
Груня (звонким голосом). Девки, айдате на речку песни петь?
В это время показывается ручная тележка с сидящей в ней бабушкой Драченой.
Веселые голоса. Драчена, Драчена!
Мишанька (вытаскивает тележку на авансцену, кладет оглобли и весело обращается к бабушке Драчене). Терпишь?
Бабушка Драчена. Терплю, батюшка, терплю.
Мишанька. Ну и терпи. Уговор помнишь?
Бабушка Драчена. Какой уговор?
Мишанька. Какой уговор? Полтину за то, что привез да отвез, а что на чудотворной соберешь завтра – пополам.
Бабушка Драчена. Так-так, батюшка.
Толпа подростков окружает Драчену.
Голоса из толпы. Го-го!
– И устарела же…
Бабушка Драчена. Ох, устарела: сил нет. Лежу да плачу, а вставать надо: не встанешь, не соберешь, не соберешь – чем кормиться?
Голос из толпы. А что, баушка, годков сто будет?
Бабушка Драчена. И не упомню, батюшка, не упомню.
Голос из толпы. Охота еще…
Бабушка Драчена (силясь встать). Ох! Охота, батюшка, охота…
Никитка (товарищу). Она все думает, что приехала к покойной барыне.
Товарищ. Ну?
Никитка. А вот дай срок: баушка, ты к кому приехала?
Бабушка Драчена (весело). К кому приехала? К Марье Ивановне приехала…
Толпа смеется.
Голос из толпы. Марья Ивановна – так, а вот Борис Павлович лют.
Бабушка Драчена (испуганно). Ох, лют, батюшка, лют: чуть что – пороть!
Голос из толпы. А ты потише, а то как раз – услышит.
Бабушка Драчена (хватается за голову и быстро прячется в тележку). Ох, пропала моя головушка.
Смех.
Голос из толпы. Тридцать лет, как померли и Марья Ивановна твоя и Борис Павлович.
Бабушка Драчена (лукаво). Его и не жаль, батюшка, – пес с ним!
Голос из толпы. А ведь и там, слыхала: нам же работать назначено на него?
Бабушка Драчена. Ну?
Голос из толпы. Дрова под тот котел, где варится он, таскать нам же назначено.
Мишанька. Ну ладно: куда же теперь с тобой деваться?
Бабушка Авдотья (кричит). Ну уж вези ее ко мне.
Бабушка Драчена (проезжая мимо Авдотьи, радостно, ласковым, детским голосом). Ох, Авдотьюшка, милая ты моя, ласковая, помнишь ли, как молоды мы были, в лес по малину ходили?
Бабушка Авдотья (машет рукой). На, вот что вспомнила…
В воротах скрывается тележка с обеими бабушками.
Груня. Айдате же, парни, девки!
Толпа уходит. Хоровод поет за сценой, в то время как на сцене действие не прерывается.
Слова первой песни за сценой:
«Плетень, заплетайся,
Золота труба, завивайся.
Из-за гор горы девица,
Из-за синя моря,
Из-за чиста поля
Гусей выгоняла.
Серых выгоняла.
Тига, гуси, домой,
Тига, серые, домой.
Гуси не идут домой,
Серы не идут домой.
Я сама гуськом.
Сама беленьким.
Сама сереньким,
Уж я улком шла.
Переулком шла,
Клубок ниток нашла.
Клубок катится.
Нитка тянется.
Клубок дале, дале, дале.
Нитка боле, боле, боле.
Я за ниточку взялась, –
В руках нитка порвалась».
Солнце садится, лучи его золотят пруд.
Любуша за сценой: «Давайте – „Растворю я двери клетки“».
Слова второй песни за сценой – медленно, задушевно:
«Растворю я двери клетки,
Пущу пташку на моря –
Потаенных два словечка
Снеси другу моему.
Сядь на яблонь на кудряву.
Пропой песню, пропой нову,
Участь горькую мою.
Не у нас ли во деревне.
Во веселой слободе
Жил мальчишка разудалый,
Лет семнадцать, холостой.
Он задумал, сын, жениться,
Позволенья стал просить:
Позволь, батюшка, жениться,
Взять которую люблю.
Отец сыну не поверил,
Что на свете есть любовь:
„Все на свете девки равны.
Можно каждую любить“.
Отвернулся сын, заплакал,
Отцу слова не сказал.
Шел он садиком зеленым.
Шел дорожкой столбовой,
Сел под яблоню румяну
И под ветку зелену,
Вынул шашку, вынул востру
И зарезал сам себя.
Его буйная головка
Покатилась по траве,
Его очи, его ясны
Прямо к солнышку глядят,
Его письма дорогие
Прямо к Любушке летят.
И Любушка принимала
И читала во слезах.
Где читала, там упала,
Там и кончилась любовь».
Нефед и Настя. Жена купца и сын его.
Нефед. Рада?
Настя (порывисто). Ох как рада! Так уж рада: все сразу забыла. Тебя одного, желанного, вижу… Ох, Нефедушка! Хоть годик бы пожить с тобой… Есть же счастье на свете, а чем, чем хуже мы людей?
Нефед. Будет, Настя, и нам счастье. Что время-то терять? Айда за мельницу.
Настя (радостно, испуганно). А народ?!
Нефед. В кои годы свиделись, и все ты: народ, муж, бабка…
Настя (быстро, оглядываясь). Ну иди… Я через Иринин двор… (Уходит в Иринину избу.)
Нефед проходит улицей.
Торговец (выходит из избы Григория, жене и сыну). Да поворачивайтесь, Христа ради, скорее… К вечеру как раз чудотворную принесут, а у вас ничего не готово.
Григорий (без шапки, придерживая волосы, идет подобострастно за торговцем). Видно, и вам же все труды вкруг нерукотворной.
Торговец (озабоченно). Бог труды любит… Алена, да убери же, Христа ради, короб… Эка народ бестолковый, прости господи… Ступайте чай пить. (Принимается сам за разборку коробов.)
Жена и сын уходят.
Григорий (заискивающе). Так и поспеваете везде за образом?
Торговец (отдуваясь). Так все лето и ездим.
Григорий. К нам-то впервой еще… Чать, и насмотрелись же на чудеса, что матушка пресвятая царица небесная во славу свою творит?
Торговец. Бывает.
Григорий (испуганно). Бывает?!
Торговец. Так как же иначе? Чудак человек, – на то и чудотворная.
Григорий (умиленно). Так, батюшка, так.
Федор (с толпой женщин, богомольцев, проходя, кланяется – любовно, ласково). Простите, Христа ради.
Григорий (кланяется, придерживая рукой волосы). Дедушке Федору Ивановичу… Тоже поспеваете встречь нерукотворной?
Федор (смиренно). Надо потрудиться…
Григорий (торговцу). Много же трудов приемлет и Федор Иванович у нас: нет и мест таких, где, кажись, не побывал бы он: его молитвами живем.
Федор (нехотя). Какие наши молитвы? Носит господь до срока, дает время грехи замолить. Земному богу служил семьдесят годков, надо и для небесного потрудиться.
Григорий (вздыхая). Надо, надо…
Торговец. Дело доброе…
Федор. Выйдешь этак: в ногах ломота, грудь подвалит, – думаешь: тут за околицей и душу богу отдашь, а глядишь, разомнешься, и понес господь… А на душе радостно… Вспомнишь про село – жутко; злоба там, как в котле, кипит, а посмотришь в небо – и забудешь все: тучка ли то плывет, ангел ли господен летит, волю его святую несет…
Торговец. Ну вот вам. (Подает горсть пряников.)
Федор. Простите, Христа ради. (Показывает на проходящего юродивого.) Вот чьими милостынями живы. (Уходит с бабами.)
Григорий (вслед). Правильно, батюшка, правильно.
Торговец (Григорию, показывая на юродивого). Что за человек?
Григорий (таинственно). А так, раб божий… Илюша по прозванию… Юродивый.
Юродивый (в отдалении, становится на колени у одной из изб). Упокой господи и покой дай новопреставленной странничке божией Фаиде и всем странничкам твоим, прежде представшим: Селивестру, Авдею, Петру. (Кивает головой, тихо бормочет, стоя на коленях.)
Торговец. Это что же он?
Андрей проходит и молча слушает.
Григорий. Ветхая старушка тут в келейке жила, да вечор преставилась. Вот он и поминает… А то так днем, на заре, или ночью в селе, или на мазарках заберется, станет на колени и начнет поминать всех, кто только помер при нем на селе… Всех помнит.
Торговец. Что ж, это хорошо.
Григорий (понижая голос). Так считаем: великий раб божий… И житье вот выбрал у меня в бане. И не знаю, с чего и выбрал: так и хуже людей я будто, и грехами весь, как собака паршивая блохами, обсыпан, и с чего ему на душеньку пало жить у меня – не знаем, – выбрал и живет. Не нам нашим умом понять, а так только по приметам смекаем: великий раб.
Юродивый возвращается.
Торговец. А нельзя ли потолковать с ним? Охотник я с этакой душой, которая, можно сказать, бога видит, сообщиться.
Григорий (раздумчиво). Уж и не знаю я, батюшка, как его воля будет.
Андрей. Так что ж? Скричать его, и только… Эй, Ильюшка, поди сюда: вот барин погуторить с тобой желает.
Юродивый (растерянно). Неколи мне, староста я, – кур в огороде гонять надо… (Торопливо уходит, озабоченно про себя говоря: «Киш, киш…»).
Григорий (задумчиво). Не пожелал…
Андрей. Не пожелал же.
Торговец (обиженно). Не показался я ему, что ли?
Григорий (уклончиво). Нет, так что-нибудь.
Торговец (недовольно). О каких курах он толкует?
Андрей. Вишь, будто кур ему по огородам гонять надо: слышь, старостой куриным зовет себя.
Григорий (раздумчиво). Не пожелал…
Андрей. А вот из чего не пожелал: я слово неловкое сказал: барином тебя обозвал. А он, слышь, из наших же, из дворовых… С малолетства вот такой же все юродивый был, а господам, видно, сумнительно было: парнишка как парнишка, а от дела отлынивает. Маненько и прижимали его: на горячую плитку голыми ножками, слышь, ставили; вот он с тех пор и робит… И бар уж тех нет, купцу и земля перешла, а он как заслышит: барин там, альбо чиновник – уйдет сейчас.
Григорий. Робкий…
Торговец. Ну вот, какой же я барин? Ваш же брат, одна кость: от Адама, чать, все. А жаль, охота бы покалякать. И дела есть от него?
Григорий (нехотя, таинственно). Есть. (Смотрит на Андрея.) Вот как город горел. Город где? Семьдесят верст. Теперь вот машину строят, близко будет; а прежде когда-то весть дойдет. А он бегает по селу да кричит: «Горим, в огне горим», а тут слышим – сгорел город, и как раз в ту пору, как он бегал.
Андрей. У него все этакая повадка: «В огне горим». Ну, а уж как помер человек, тут и перестал он гореть, тут с ним и разговарить можно – с покойником, значит. А с нашим братом, живым, только и разговор у него: «Горим», а то: «Помрешь, все поймешь»; или с миской под окно: «Дай!» Непременно полную ему наливай, там чего хочешь, только полную – хоть воды налей.
Юродивый опять проходит мимо к избе покойницы, нерешительно оглядываясь.
Это все к покойнице его тянет.
Торговец (идя к юродивому). Здравствуй, божий человек, вот постой, я тебе дам. (Достает кошелек, роется, вынимает монету, протягивает юродивому.)
Юродивый (жалобно, просительно). Не надо, дяденька…
Торговец. А ты возьми. Наврали тут тебе, что я барин, – такой же мужик, как и вы все.
Юродивый (еще просительнее). Не надо, дяденька, как бы в тюрьму не попасть…
Торговец. Почему в тюрьму?
Юродивый (скороговоркой). Помрешь, все поймешь…
Андрей. Это, слышь, после пожара тогда в городе его сажали, думали, что и он поджигал, – оттого что бегал тогда по селу да кричал: «Горим!»
Торговец (юродивому). А ты возьми, Христа ради возьми, не обижай, – поклонюсь тебе. (Низко кланяется.)