Сон пахнет полынью. Его легко узнать. Если чувствуешь запах полыни, значит, идет сон. Он уже близко. Сначала просто запах, а за ним тепло – теплый жаркий ветер – можно подставить ему лицо и руки, а потом почувствуешь и под ногами жаркий песок и камешки, как настоящие…
Как же легко быть юной! Все на свете тебе подчиняется, а тело торопится, все время торопится. Зачем идти, когда можно бежать и танцевать? Зачем говорить, когда можно кричать и петь? Зачем делать умный вид, когда можно честно смеяться и горячим шепотом рассказывать тайны? А тайны – все такие важные, и от них буквально зависит вся твоя жизнь, и мир может рухнуть, если только кто-то о них узнает. Никуда не надо спешить, но ты спешишь, все время спешишь, потому что юность – она никому не дает покоя. Какое счастье, что она длится так долго! Она как небо – высокое и бесконечное, надежное и уютное, потому что в небе самый главный и самый любимый человек – папа. Можно прибежать на аэродром пораньше, сесть на крылечке – никто не прогонит, все тебя знают – и ждать папу из рейса, когда он вернется, красивый и строгий, в форме и фуражке, и бежать, и бежать ему навстречу, а потом уткнуться в его запах… И никогда не взрослеть. А вечером в субботу идти с папой в театр, и все будут улыбаться и протягивать ему руки – папу знает весь город, – все станут непременно говорить, какая красавица у него дочь, и как быстро она выросла, и ведь совсем невеста. И папа будет гордиться. Можно будет крепко держать его за рукав, и от него будет пахнуть свежим одеколоном, сигаретами и ветром далеких городов. Пытаться изо всех сил запомнить этот запах, ведь папа скоро опять улетит, и нужно будет провожать его, и стараться не плакать. А потом убежать на поле за аэродромом, упасть на траву, раскинуть руки и смотреть на брюхо самолетов, чувствовать, как земля дрожит от их гула, а когда все стихнет, поймать ветер за крылья и кружиться, кружиться, кружиться! Как легко! Как прекрасно быть юной!
– Мама! Мамочка, просыпайся! Дима, как можно было так включить печку, ей же дует прямо в лицо! Мама! Просыпайся, дорогая, вылезай из машины. Ты и так проспала почти полтора часа.
Кто это может быть? Кто это говорит? Разве я заснула? Заснула прямо на траве? Ну, да, пахнет полынью. А где же ветер? Ведь был же такой горячий ветер… Не надо было так сильно кружиться, папа предупреждал, говорил, не надо. Просил надеть косынку, чтобы не напекло голову. Надо было послушаться, а теперь веки такие тяжелые…
– Мамулечка, дорогая, просыпайся. Вот, хорошо, открывай глазки, пойдем в дом… Фу, Дима, что за запах? Это новый освежитель? Что это, эвкалипт? Господи, как воняет, где ты его взял?
– Это полынь, Вер. В салоне купил. Мне сказали, успокаивает. «Степная полынь» называется. Очень натуральный. Прям полынь-полынь. Как в степи. Я подумал, маме твоей понравится, будет меньше беспокоиться. И тебе в качестве успокоительного.
– Гадость ужасная!
– Ясно, тебе, видимо, его лучше в чай покрошить. Или в суп. Микродозы бесполезны. Может, тебе его пожевать, Вер?
– Сам его жуй, шутник. Шутит он… – Вера в шутку пихнула мужа в бок и опять полезла на заднее сиденье будить разомлевшую маму.
Потом они ужинали, и это был уютный семейный ужин накануне выходных: много еды, много смеха, завтра никому не вставать в раннюю рань, никуда не мчаться. Все дома, даже Ниночка приехала, и близнецы не капризничали, а весело топали, держась друга за друга и пытались поймать таксу Сему. Большая семья, большой дом, в котором как будто и не живет болезнь и тревога.
Лидия Андреевна в строгом платье, с ниткой жемчуга на шее восседала на высоком стуле во главе стола и рассказывала истории, ни разу не ошибившись в датах сорокалетней давности, именах-отчествах, званиях и наградах коллег своего покойного мужа, количестве членов Политбюро и сюжетах старых кинофильмов. Правда, она упорно называла Славу Мишей, сразу же забыла, что только что уже съела два куска грушевого пирога и обиделась, что ей так и не предложили десерт, но и этот конфликт был быстро улажен. Митю и Мотю отправили спать, и Лидия Андреевна сказала, что тоже пойдет к себе, потому что хочет еще почитать на ночь. Вера повела ее наверх по лестнице, наслаждаясь ясным вечером в маминой голове: никаких ссор, скандалов, обид и страхов. Никаких «подозрительных посторонних» в доме. Она помогла маме переодеться, расстелила постель, включила торшер и музыку – Дима сделал специально для нее подборку старых песен и даже нашел где-то старые выпуски новостей. Лидия Андреевна тихонько подпевала, пританцовывала и водила руками по воздуху, улыбаясь кому-то невидимому, но, похоже, очень симпатичному.
– С тобой еще посидеть, мам?
– Нет, не нужно, детка, у тебя и без меня столько дел. Ужин был прекрасный, спасибо! Хотя можно было приготовить и десертик, но и без него все чудесно, просто чудесно. И чай такой душистый, ты добавила чабрец? Это же заварка «со слоном», да, Верочка?
Неужели? Она не верила своим ушам, в последнее время мать узнавала ее все реже, а чтобы помнить еще и имя – это был совсем праздник. Но, похоже, Вера рано обрадовалась.
– Хорошо, что ты стала почаще заходить к нам с папой, – сказала вдруг Лидия Андреевна совершенно серьезно, – мы всегда тебе рады, ты же видишь. Давай больше не будем ссориться, милая, ладно? Тебе пора перестать упрямиться. Разве это профессия – то, что ты выбрала? Не позорь нас, прошу. Нужно идти учиться во второй мед, нужно. Мы же во всем тебе потакаем, мы ведь даже не возражаем, что ты приводишь к нам в дом своего так называемого мужа. Хотя я не слепая и не глупая, Веронька, я же вижу, что он у тебя каждый раз разный… Но я ведь ничего не говорю, муж так муж, называй их как хочешь, главное – чтобы ты была счастлива.
Она пожелала маме спокойной ночи, убедилась, что та приняла таблетки (пару раз она ухитрялась незаметно их выплевывать), и спустилась вниз. Там все еще уютно галдело за столом их семейство. Только уставший от детских притязаний Сема растянулся на полу толстой колбасой с короткими лапками.
– Ну, что, угомонилась? – спросила Мила.
– Да, – вздохнула Вера, погладив собаку и устраиваясь поближе к окну. – Была мила, добра и снисходительна. Ограничилась только замечанием о моем моральном облике.
– Опять меняешь кавалеров как перчатки?
– Да, Дима опять каждый раз разный.
– Нет, вот где в жизни справедливость, скажите вы мне? – наигранно возмутился Дима. – Я таскаюсь с вашей мамой больше всех, между прочим, и по врачам, и по процедурам, и эти гастроли «на аэродром» – тоже вечно я.
– Сегодня тоже гастролировали? – спросила Ниночка.
– Ну, да, видишь же, чемодан в коридоре, не успели убрать.
– Странно, обычно у нее «аэродром» по субботам…
– Погода меняется, пораньше «накрыло».
– Так вот, вы мне скажите, почему я каждый раз разный, а? Здоровый мужик с бородой! Как меня можно не узнавать и путать. Это я-то разный? Ну, ребят?
– А лучше было бы, если бы она тебя узнавала? – спросила Мила, собирая со стола тарелки. – Это счастье, что ты у нас годишься на все случаи жизни: и водитель, и доктор – уговариватель пить таблетки, и курьер из совета министров, и все Веркины мужья заодно! Доешьте салат, кто-нибудь, а? Жалко же выбрасывать, а в холодильнике стечет. И баклажаны вон остались, три кусочка.
– Слушайте, а я вспомнила, – вдруг сказала Вера.
– Что вспомнила? Тебе тоже не дали тортик, бедная моя?
– Да подождите вы, не смейтесь. Я вспомнила ту юбку, Мил. В красных цветах. У нее ведь правда была такая юбка.
– О чем вы вообще?
– Она сегодня собиралась на этот свой аэродром и очень расстроилась, что не может найти юбку, какую-то красную, с цветами. Бред очередной, в общем. Кричала на нас, что мы с Веркой таскаем ее вещи, а она без этой юбки не может лететь. Я ей сказала, что у нее нет такой юбки, а она еще больше рассердилась, расстроилась, Веру потом не узнала.
– Так вот, это не бред! – перебила Милу Вера. – Та юбка, я ее вспомнила! Я была совсем маленькая, а Милка, наверное, вообще кроха. Я маме не доставала даже до пояса, помню, был какой-то праздник, день рождения, наверное: взрослые все танцевали, и мама танцевала, а я устала и хотела к ней на руки, хныкала и цеплялась за эту юбку, чтобы она меня взяла. Огромные красные цветы на ней были. Огромные! А юбка кримпленовая, тогда была такая ткань, кримплен… Модная. Мама вообще красиво одевалась. – Она вздохнула. – И юбка эта была у нее. Точно, была. Она знала, что ищет… Она не придумывала.
– Ну, давайте тогда за юбку. – Дима разлил по бокалам остатки вина. – Раз уж она отыскалась в глубинах памяти! День сегодня отличный, я считаю! И на аэродром скатались всего минут за двадцать.
– Да она потом еще часа полтора в машине спала. Как бы ночью не начала бродить.
– А почему мы на самом деле никуда с ней не ездим? – вдруг спросила Нина.
– Потому что с ней и дома хлопот хватает, – быстро ответила Мила. – Куда с ней ехать? От незнакомой обстановки состояние может ухудшиться, это же стресс, и тогда нам вообще кранты. Не-не, я за то, чтобы не будить лихо.
– Но она же все время хочет куда-то лететь. Вдруг это не просто так?
– Конечно, не просто так. Все с Альцгеймером постоянно куда-то летят и едут, мы же с тобой вместе того профессора слушали.
– Только бабушка ведь не просто так и не все время летит, она же собирается именно в субботу, она знает, что с собой брать… Мне кажется, ей может стать лучше, если с ней куда-нибудь поехать. Ну, а вдруг? Мам? Теть Мил?
– И кто с ней полетит, позволь спросить? И куда? Пункт назначения ты как собираешься выведать? В тысяча девятьсот шестидесятый год нам с ней лететь? А полетишь не туда – начнется скандал и обострение. Нет, мы точно не полетим. У нас работа и близнецы. – Слава решительно помотал головой.
– У меня отпуск еще не скоро, Нинуль, а у мамы работы невпроворот – новые проекты. Не вырваться. Никто сейчас не может… – Дима качал головой и доедал баклажаны, которые все-таки подсунула ему Мила.
– Я могу!
– Нина, прекрати, тебе двадцать лет! Куда ты полетишь с сумасшедшей старушкой?
– Она, во-первых, моя бабушка, а потом уже сумасшедшая старушка. А я, если кто не помнит, будущий врач. И она же крошечная совсем стала, я с ней справлюсь, если что. Она при мне никогда не буянит.
– Нина, это даже не обсуждается! Улетите куда-нибудь, она перестанет тебя узнавать, начнет скандалить и плакать…
– Я дам ей таблетки!
– Или совсем уйдет в себя. Мы, конечно, очень ценим твое рвение и благородство.
– Да нет тут никакого благородства! Она моя бабушка! Я не хочу остаться совсем без нее! Она же всегда была такая… мудрая и железная. А теперь ее у нас почти нет! – Она сказала это так неожиданно звонко, что повисла долгая пауза. – И если у меня есть хоть еще неделя, хоть полнедели с ней, то я хочу, чтобы ей было хорошо… И мне. Пока она совсем не исчезла. Вы же все понимаете! Она исчезает…
Они еще долго говорили и спорили, но каким-то чудесным образом двадцатилетней Ниночке – точной копии своей упрямой бабушки Лидии Андреевны – удалось добиться от своих родственников согласия на самое настоящее путешествие. Через пару недель, чтобы успеть все уладить и собраться. Вера все-таки решила лететь с ними, а если на работе случится форс-мажор – вернуться раньше. Куда лететь, они как-то особо не раздумывали. Решили, главное, чтобы было тепло и лететь не очень долго. Из всех возможных вариантов остановились на Турции: и из-за климата, и из-за сервиса, и потому что к пожилым людям там всегда относились с большим уважением.