Привязанный к кровати, Мартин пытался определить, сколько часов прошло с тех пор, как утром он проснулся в лагере, счастливый и свободный. День, скорее всего, был тот же самый, но в темноте, не имея возможности узнать, сколько времени он провёл без сознания, Мартин мог только догадываться об этом.
Всем, кто пережил шок, важен не только сам несчастный случай, но и всё, что ему предшествовало. Они склонны постоянно анализировать ближайшие события в попытке найти связь между ними и понять, как самый обычный день может закончиться совершенно неожиданно.
В последнее утро в лагере Мартин проснулся рано и, насвистывая, отправился в душ. Вдоль задней стены модульного общежития тянулся ряд душевых кабин; слева от главной двери располагались раковины, а посреди комнаты – длинная деревянная скамья. Всё это напомнило Мартину раздевалку бассейна, куда он часто ходил в школьные годы; только тут висело гораздо меньше полотенец и никто не стал бы красть чистые трусы. Разложив на скамье бронежилет и шлем, он вошёл в кабинку, надеясь, что не будет перебоев с водой, и вспоминая дом, где были свои собственные пушистые полотенца и после душа можно было улечься на диван вместе с Поппи. Они бы пили чай и смотрели новости; она бы прижималась коленками к его бедру, а голову клала ему на плечо…
В отличие от некоторых, Мартин не слишком томился скукой в лагере. Он измерял время в обыденных занятиях; так он рассчитал, что, приняв душ сто восемьдесят шесть раз, отправится домой. Намереваясь бриться в восемьдесят четвёртый раз, он отметил, что всего через сто два раза уже будет укладывать рюкзак, собираясь в путь.
День, когда его взяли в плен, начался как обычно. Набросив на плечи полотенце, словно шарф, Мартин придерживал рукой подбородок под неестественным углом и бритвой выравнивал усы. Поппи любила смотреть, как Мартин бреется, находя этот процесс интимным и сексуальным. Дома Март во время бритья разговаривал с её отражением в зеркале; одетое в пижаму, оно выглядывало из-за его правого плеча. Стоя в душевой модульного общежития, он по-прежнему смотрел в правый угол зеркала, надеясь, что там мелькнёт её лицо. Каждое прикосновение лезвия бритвы к коже будто приближало его к Поппи.
Ночь прошла спокойно – всего один сигнал воздушной тревоги, да вслед за ним налёт. Это дало солдатам возможность насладиться непрерывным шестичасовым сном. Настроение у Мартина было хорошее.
Стоя бок о бок с Аароном, они болтали, не подозревая, как много будет значить для Мартина этот разговор. Обычно друзья обсуждали происходящее или всё, что находили забавным; это была весёлая, пустая болтовня, не требовавшая эмоций. До этого утра Аарон лишь пару раз упомянул о Джоэле, но сегодня ему очень хотелось говорить о сыне.
– Сегодня в письме пришёл его рисунок – не пойму, что на нём, но это гениально, чёрт возьми! Сохраню на случай, если вырастет знаменитым художником. Его работы ещё наделают шуму побольше «Подсолнухов»! Не могу поверить, что ему уже почти два. Я так по нему скучаю, Март…
Мартин кивнул, не найдя, что сказать в ответ. Он не знал, каково это – скучать по кому-то, кроме жены. Ему трудно было представить счастливые отношения между отцом и сыном, но любовь Аарона и Джоэля вызывала восхищение и что-то очень похожее на зависть.
Как и Поппи, Мартин всю жизнь провёл в районе Е17. Двухуровневая квартира Термитов располагалась недалеко от квартиры Поппи, в доме, который был данью шестидесятым. Гостиная могла похвастаться пёстро раскрашенными коврами, плакатом с клоуном Пепито над электрическим камином да овальным буфетом со стеклянным верхом, который собирал пыль, упаковки от пиццы и старые выпуски «Желтых страниц». Мать – нервная, беспрерывно курившая буфетчица в школьной столовой; отец… отец – просто сукин сын. Мартин не мог и вообразить, чтобы такой человек хранил его рисунки. Отец был из тех людей, которые ничего в жизни не видели и ничего не добились, но постоянно унижают и критикуют остальных. Он-то лучше других знал всё обо всём! Чем не талант для такого болвана – сидя в гостиной, из засаленного кресла изрекать мудрые высказывания.
Большой, толстый, неопрятный, он носил на расстёгнутой рубашке остатки недавней пищи; его седая борода казалась тенью на лице и по своей равномерной выстриженности могла бы стать шедевром дизайнерского искусства. За ним тянулся стойкий запах жареной пищи и секса. С ранних лет чувствуя, что отец – злой человек, Мартин ещё не мог осознать, как сильно его боялся. Лишь с годами, оглядываясь на прошлое, он понял, что всё детство провёл, затаив дыхание. Он верил – если не дышать, можно стать лёгким, как пёрышко, незаметным. Мартин Термит хотел стать невидимкой.
В первые десять лет жизни или даже больше Мартин не мог бы сказать, какого цвета глаза у отца, потому что никогда не смотрел ему прямо в лицо, а отводил или опускал взгляд. Мартин рос тихим ребёнком; опыт научил его скрывать свои мысли. Пару раз он высказал своё мнение по какому-то вопросу и тут же был жестоко высмеян отцом, который издевался над его детскими суждениями, во весь голос гогоча и повторяя слова сына, по-женски повизгивая, что совсем не подходило его зычному голосу: «Как ты сказал, кретин малолетний? Как это понимать? Ну ты и ничтожество!» Он часто поднимал на сына руку, порой чтобы ударить, но иногда тут же её опускал. Мартин не знал, ждать удара или нет, и каждый раз вздрагивал и скулил. Это отец находил смешным, да не то что смешным – просто УМОРИТЕЛЬНЫМ!
Страх насилия стал таким ощутимым, что стоило отцу слишком резко взмахнуть рукой, и мальчик готов был выпрыгнуть из кожи. Побои приносили едва ли не облегчение, доказывая, что Мартин не сошёл с ума. Он думал: «Вот видишь, Март, ты имеешь право бояться, он тебя бьёт; тебе не почудилось, это и впрямь больно!»
Мать, зависимая от никотина, даже не пыталась противостоять мужу. Мартин её не винил; не будучи благодарным ей за такую жизнь, он понимал – у неё тоже каждый день своя борьба, своя война. По ночам он слышал, как она кричит с надрывом, от боли, не от удовольствия. Зарывшись лицом в подушку, он рыдал, желая, чтобы всё это поскорее прекратилось, чувствуя себя никчёмным, думая: «Посмотри на себя, Март, лежишь тут и ревёшь в подушку, и ничем не можешь помочь маме. Он прав, ты просто ничтожество».
В такой атмосфере постоянного напряжения, страха и сигаретного дыма проходило детство Мартина; он не видел ни выхода, ни света в конце тоннеля. Всем этим стала дружба с Поппи. Она слушала его и не смеялась. Мартин навсегда запомнил день, когда открыл ей дверь в школьную столовую, шагнув чуть вперёд, чтобы раньше Поппи дотянуться до ручки. Он не мог объяснить, зачем это сделал, ему просто хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы Поппи стала чуточку счастливее, а её жизнь – чуточку легче. Прежде чем войти в дверь, Поппи посмотрела на Мартина, чуть наморщила нос и встряхнула головой, чтобы откинуть с глаз прядь волос.
– Рядом с тобой мне ничего не страшно.
Мартину показалось, будто его сейчас разорвёт от наплыва чувств. Словно Поппи подарила ему луну в коробке, такую прекрасную, редкую, невероятную вещь, что ею нельзя делиться с остальными. Домой из школы он не шёл, а летел. Он понял – если такой умной и красивой девочке, как Поппи Дэй, рядом с ним ничего не страшно, значит, не такое уж он и ничтожество. Ему тогда было двенадцать лет.
Он вошёл в квартиру; отец сидел на своём обычном месте, приросший к дивану и телевизору. Не отрываясь от экрана, он поприветствовал сына:
– Ах, она вернулась из школы. Как поиграли с девочками в нетбол?
Мартин встал между отцом и телевизором. Отец сжимал в руке пивную банку; алюминий трещал под его пальцами.
– А-ну-пошёл-отсюда-к-чёрту!
Мартин не дрогнул, не двинулся с места. Он смотрел отцу прямо в глаза – бледно-голубые. Пальцы отца собрались в кулаки, пульсирующие от напряжения, готовые начать атаку, но Мартин стоял спокойно, держа руки по швам – в эту минуту он был больше отца.
Мистер Термит молчал. Не последовало ни остроумных замечаний, ни оскорблений. Он посмотрел на сына и понял, что произошла перемена. Хватит. Больше Мартин не станет терпеть это дерьмо. Всё это случилось благодаря Поппи. Она дала ему понять – он сможет бросить вызов всему миру и победить.
Потом, когда они качались на качелях, держась за ржавые цепи, она сказала:
– Ты мой самый лучший друг в целом мире, Мартин. – Было темно, но Поппи знала – он улыбается. – Мне будет очень грустно, если ты уедешь и мы больше не сможем вместе играть.
– Такого не может быть, Поппи. Ну куда я уеду?
Она пожала плечами – место, куда он мог отправиться, было трудно даже представить.
– Обещаю, Поппи, я всегда буду твоим лучшим другом. Мы как будто связаны невидимой ниточкой, от твоего сердца до моего. Если я буду тебе нужен, ты только потяни за неё, и я приду.
Поппи рассмеялась, представив себе эту ниточку.
– А если ты за неё потянешь, я тоже приду к тебе, Мартин. Так я всегда буду знать, когда тебе понадоблюсь.
Найдя в темноте руку Поппи, он спрятал в своей ладони маленькие пальчики…
Глядя на подбородок Аарона, покрытый мыльной пеной, Мартин думал – каково это, когда у тебя есть маленький сын, который рисует тебе картины? У них с Поппи всё было впереди, совсем рядом, оставалось только руку протянуть.
Завтрак, как и всё остальное в лагере, быстро стал для Мартина привычным. Звук собственных шагов по незнакомым тропам уже не пугал, и стало обычным, находясь среди пустыни, в тяжёлом защитном снаряжении идти по дощатому настилу за сухим пайком. Поначалу жизнь здесь казалась интересной – было что-то необычное в одинаковой одежде. Мартин казался себе участником единой команды – такое он раньше видел только в фильмах и журналах. Он чувствовал связь с остальными – дома его никто не понял бы. Закон, порядок и правила здесь касались всего, начиная от всеобщего похода в уборную и заканчивая всеобщей молитвой, и люди, с которыми его связывали такие отношения, стали ему товарищами.
Первые пару недель Мартин нервничал, ожидая чего-то, держа ухо настороже – вдруг завоет чёртова сирена. Возможность ракетного обстрела держала его в постоянном напряжении, особенно ночью. Райские сны о Поппи разбивались вдребезги, когда в них врывалось предчувствие опасности. Падая, зарываясь лицом в землю, он, затаив дыхание, ждал, повезёт ему на этот раз или нет.
Он вообще жил в ожидании, подобно тому, как в детстве ждал Рождества. Тогда он не знал, сбудутся ли завтра все его мечты, или впереди такой же паршивый день, как все остальные. Рождество оказывалось таким же паршивым днём, как все остальные, но он всё равно на что-то надеялся. Всегда есть шанс, пусть даже самый ничтожный, получить много радости, если весь год вёл себя хорошо.
Мартин всегда был умным ребёнком и понимал – весь этот бред про Санту только гнусное враньё, но за час или два до сна предвкушение чуда становилось почти болезненным. Ему нравилось думать, будто в жизни есть место волшебству, хотя бы где-то. Подобно этому он чувствовал себя в первые недели своего приключения – ходили разные слухи, в том числе о возможной опасности.
Однако через две недели до него дошло, как всё обстоит на самом деле. Работа и жизнь здесь были монотонны и предсказуемы. Он не видел ничего интересного, захватывающего и весёлого в постоянных бомбёжках и вероятности получить ранение в любое время дня и ночи. Когда-то манящее приключение на поверку оказалось полным дерьмом. Он пребывал в замешательстве. С этой работы нельзя было уйти раньше чем через год, нельзя было отпроситься, снизить темпы, уволиться. К тому же Мартин верил, что, если сможет через это пройти, всё станет по-другому; представлял в розовом свете будущее – своё и Поппи. Повышение означало дом, сад, может быть, переезд в какое-нибудь классное место. Им воздастся за все праздники, которых они никогда не праздновали…
Судорога в мышцах руки вернула Мартина в настоящее. Он покрутился немного, стараясь поудобнее улечься на матрасе, и с иронией отметил, что тоскует по унылой, утомительной работе в лагере. В любом случае там было в миллион раз лучше, чем здесь; да везде было лучше, чем здесь, даже в аду.
Резким спазмом свело кишечник.
– Нет! – взвыл Мартин громче, чем ему хотелось бы. – Пожалуйста, мне нужно в туалет, отпустите меня, пожалуйста…
Эти мольбы дошли до безразличных ушей. Два молчаливых охранника, не видимых Мартином, встали по обе стороны двери, сжимая в руках оружие. Несколько часов назад эти люди выбросили у ворот базы обезглавленное тело. В рот отрубленной головы они всунули записку, где были указаны их условия: освободить четыреста пленников, преданных организации и находящихся в тюрьме за три континента отсюда, в обмен на солдата, которого они захватили в плен. На размышления правительству Великобритании давалось двадцать четыре часа. Охранники ставили ноги на закатанный в ковёр труп Аарона, лежавший на полу машины, и им дела не было до двадцатиоднолетнего отца маленького Джоэля. Целые колбасы пепла падали с их сигарет на его тело. Тем более им не было дела до того, что Мартину Термиту нужно в туалет.
Ему пришлось несколько часов пролежать в собственных экскрементах, прежде чем похитители наконец поняли – он не такой уж опасный противник. Невидимая рука разрезала пластиковый хомут, стягивавший шею Мартина, сняла с его головы мешок. Нож, освободивший Мартина, пощекотал ему подбородок, и Март ощутил сбегающие по шее струйки крови, но не смог их стереть, потому что руки по-прежнему были связаны.
Он судорожно глотал кислород сквозь сухие рыдания и наконец-то без помех моргал и не вдыхал больше затхлую вонь мешка – своего спутника. Теперь он дышал воздухом, плотным от сугубо мужского запаха – сочетания пота, пряного дыхания и мускуса. Это была скверная, вонючая комнатка, но, в сравнении с необходимостью дышать сквозь грязный мешок, она была чудесна. Пару минут глаза привыкали к свету; снова получив возможность видеть, Мартин осматривал всё вокруг, пытаясь вникнуть в обстановку.
Комната площадью порядка четырёх с половиной метров. Белёные стены; нижняя половина выкрашена рыжевато-коричневым. Все в выбоинах, вмятинах. Куски штукатурки отвалились – вне всякого сомнения, стены были изрешечены пулями. На дальней кто-то наискось выцарапал фразу на арабском.
Мартин довольно долго изучал петельки и чёрточки, стараясь расшифровать узор из точек и штрихов. Но, видимо, ему суждено было окончить свои дни, не успев перевести древнюю цитату и осознать её горькую иронию. «Секрет счастья – в свободе. Секрет свободы – в храбрости».
С потолка зловеще свисал длинный кусок электропровода, напоминавший о доброжелательных благодетелях, которые обещали провести электричество, правда, обещания так и не сдержали. Маленькое, высоко расположенное окно было заколочено обломками деревянного ящика. Эти импровизированные планки криво прибили гвоздями к раме: так обычно персонажи мультфильмов наспех заколачивают дверь, спасаясь от заклятого врага, хотя он уже у них в комнате. Мартин рассматривал маленькое отверстие в сорок пять сантиметров. Сможет ли он туда пролезть? Как он доберётся до окна, как уберёт планки? Что по ту сторону?
Помимо кровати, в комнате находились два стула – вы найдёте целую кучу таких в гипермаркете «Сделай сам» в разгар сезона барбекю. Они стояли по обе стороны двери, опустевшие – те, кто их занимал, теперь стояли напротив Мартина. Когда его глаза перестали слезиться, он смог наконец рассмотреть мужчин. Одинаково одетые, они, на первый взгляд, показались ему двойниками, но вскоре оказались довольно непохожими.
– Спасибо. – Впервые за несколько часов он мог без помех говорить, и собственный голос показался Мартину непривычным.
Радость освобождения тут же сменилась пугающими вопросами. Зачем они сняли мешок? Что дальше? Причинят ли ему боль? Что ему делать? Говорить с ними? Знает ли Поппи, что он пропал без вести? Кожа на лице была содрана, из глаз текло.
Охранники и пленник разглядывали друг друга с равным интересом. Оба похитителя были бородаты, оба – в традиционных афганских головных уборах. Один – заметно старше, беззубый; видно было, что судьба не раз немилосердно обошлась с ним. Шрамы и въевшаяся в кожу грязь указывали на тяжёлые условия жизни. Второй – куда ухоженнее: волосы причёсаны, борода аккуратно подстрижена. Он дал Мартину воды и обращался с ним безразлично; и за то, и за другое Мартин был весьма признателен.
Охранник развязал ему руки. После мучительной боли, когда кровь вновь побежала по затёкшим конечностям, он ощутил непередаваемое блаженство от того, что можно запустить пальцы в волосы, почесать лицо, потереть глаза. Руки слушались плохо, ладони казались онемевшими кусками плоти.
Мартин тяжело перемещал тело, пока наконец не смог сесть, прижавшись к стене. Поправил форменные штаны, чтобы их содержимое не липло к коже. Ему было неприятно, но чутьё подсказало пока не обращаться к этим людям с просьбами и быть благодарным за уже подаренную свободу.
Не обращая на него внимания, охранники снова заняли свои места на стульях у двери и продолжили разговор на гортанном арабском, не допускавший чужих.
Мартин закрыл глаза, наслаждаясь переменой положения. Он никогда бы не подумал, что окажется в такой ситуации; вместе с тем он сознавал, что именно этого больше всего боялась Поппи. Долгое время, чуть ли не целый год перед отъездом Мартин убеждал её, что шансов попасть в плен практически нет. Теперь пришлось признать, что слишком наивным оказался он, а не она.
Служба оказалась совсем не такой, как он ожидал, записываясь в ряды вооружённых сил. До того, как подписать контракт, Мартин никогда не думал об армии, о том, каково это – быть солдатом. Он не встречал никого, кто служил, кроме стариков, защищавших родину; по правде говоря, их воспоминания казались ему несколько скучноватыми.
Была только одна причина, по которой Мартин решил служить, – ему казалось, что только так он сможет обеспечить им с Поппи лучшее будущее. Он терпеть не мог квартиру, где они жили, шум машин, наркоманов и исписанные стены в подъезде. Мартина выводила из себя мысль о работе Поппи, до которой она добиралась в вонючем лифте и где восемь часов в день мыла и накручивала на бигуди волосы старушек.
Мартин страдал от того, что не мог обеспечить Поппи жизнь, которой она была достойна. Она заслуживала большего, чем изо дня в день торчать в грязной парикмахерской, работая на полоумную старую шлюху. И он хотел дать ей намного больше.
Он видел рекламные объявления в газетах и по телевизору, даже читал какую-то литературу, но если бы его спросили, по какой причине он решил пойти в армию, он не нашёл бы ответа. Впрочем, он знал ответ, просто старался не думать о причинах.
Окончив школу, Мартин устроился на работу в местную автомастерскую. Он хотел стать механиком, а порой в фантазиях видел себя даже управляющим. Не мечтая о головокружительной карьере, он скорее предпочитал путь наименьшего сопротивления, возможность хорошо устроиться, имея небогатый выбор. Пару лет спустя, по-прежнему подавая чай, бегая туда-сюда с заказами для владельца, отвечая на звонки и выгребая мусор после окончания рабочего дня, он внезапно осознал, что застрял на месте.
Мартин старался, изо всех сил старался, как тупой тяжеловоз, который надрывается, не задумываясь, что происходит вокруг. Он работал охотно, ожидая, что в недалёком будущем ему воздастся за все труды.
Начальник всё твердил, что где-то через полгода начнётся обучение; Мартин верил, как идиот. Он хотел верить, он должен был… Но однажды зимним утром всё изменилось.
Пришёл работать сын владельца автомастерской, парень шестнадцати лет. В первый же день ему выдали комбинезон и собственный набор инструментов в голубой железной коробке. Мартин мечтал об этой коробочке с отделениями и навесным замком. Ещё этому парню отвели свой собственный крючок, чтобы вешать одежду. Не за дверью кабинета, как Мартину, а в самой мастерской, как всем механикам и ремонтникам.
Мартин смотрел, как в конце трудового дня вся бригада дружески хлопает парня по спине. Смотрел, как он любуется солидолом у себя под ногтями. А потом взглянул на свои мягкие, чистые руки, день за днём подшивавшие счета и снимавшие телефонную трубку, и всё понял. Он понял то, во что отказывался верить последние два года – его никогда не станут хлопать по спине, его обучение не начнётся никогда, и собственного крючка в автомастерской ему тоже не отведут. Мартина затошнило; он почувствовал себя очень, очень глупо.
В тот вечер он тихо, медленно брёл домой; рот наполнила горечь, она стекала в горло, просачивалась в вены. Униженный, разочарованный, Мартин плакал душой, и в голове звучали слова отца: «Ну ты и ничтожество!» Вот какой была вторая причина. Мартин пошел в армию, чтобы доказать отцу, гнусному, никуда не годному отцу, что может чего-то добиться, что из него выйдет человек. А третья причина была такой: Мартин хотел показать своей Поппи, что он – настоящий мужчина, что скоро он подарит ей дом в деревне, о котором она мечтала, и сможет зарабатывать достаточно, чтобы содержать их семью.
Он плёлся по главной улице, мало что замечая; его плечи и уголки рта были опущены. На глаза попался призывной пункт. Мартин тысячу раз проходил мимо, не обращая на него ни малейшего внимания, но в этот вечер здание словно пульсировало, светясь в темноте. На промокшей под дождём улице, среди серого бетона и мусора, оно манило рекламой, гласившей: «Стань лучшим». Словно эти слова были обращены только к Мартину. Ведь именно этого он и хотел – стать лучшим.
Он прижал нос к окну и долго, завороженно смотрел на фотографии людей, путешествовавших по солнечным экзотическим странам, и список под заголовком: «Выбери свою профессию». Его глаза жадно пили волшебные слова в алфавитном порядке, от «Автомеханика» до «Шеф-повара», а между ними – множество других. Мартин не верил своим глазам! Его мольбы были услышаны.
Домой он мчался, бежал всю дорогу, полный сил и радостного ожидания. Наконец ворвался в квартиру. Поппи стояла у плиты, спиной к мужу; её волосы были стянуты в конский хвост, из которого выбились острые завитки волос и теперь щекотали бледную кожу. Схватив жену за талию, Мартин закружил её по кухне и заглянул в глаза – такие ясные, что он видел в них своё отражение. Он готов был взорваться от наплыва чувств.
– Я тебя люблю, Поппи. Скоро мы с тобой заживём совсем по-другому! – Он поцеловал жену в губы.
– Рада слышать, Март. А теперь иди, мой руки, чай готов. – Она продолжала доставать столовые приборы из тёмных глубин раковины и вытирать их о кухонное полотенце. Несмотря на столь бурные проявления чувств, вообще-то несвойственные её мужу, Поппи сохраняла спокойствие и невозмутимость. Она никогда не радовалась прежде, чем выясняла всё до мельчайших подробностей, и лишь тогда решала, стоит ли радоваться. Ей было известно – если раньше времени начнёшь предаваться восторгам, то потом не избежать разочарований, без которых можно бы и обойтись. Пихнув её бедром, Мартин пошёл мыть руки, уже не сердясь на их чистоту и мягкость. Он был счастлив – теперь у него появились план и светлое будущее. Завтра же он сделает первый шаг ему навстречу.
Как только прозвенел будильник, Мартин выпрыгнул из постели, на этот раз не ворча и не мечтая поваляться ещё десять минуточек. Он хорошо выспался в предвкушении чудесного нового дня и был рад, что этот день наконец наступил. Мартин стоял на пороге новых свершений; он знал – сегодня для него, для них начнётся новая, прекрасная эпоха.
В автомастерскую он решил не звонить и не сообщать о своём решении уволиться. Нельзя было назвать его ненадёжным человеком, но раз с ним так обошлись, пусть получат по заслугам. Это был жалкий бунт, даже ничтожный, но для начала и это было неплохо.
Надев костюм, Мартин вышел из дома, чувствуя, будто стал трёхметрового роста. Он важно шагал по главной улице, улыбаясь всем прохожим, попадавшимся ему на глаза. Он казался себе великим, всемогущим, наподобие тех наглых ребят, что в баре никогда не пропустят вперёд, что знают всех и каждого и напропалую сорят деньгами. Теперь он словно стал таким же, как они. Словно знал ответы на все вопросы.
Призывной пункт был открыт; он манил огнями, как путеводная звезда. Мартин уверенно вошёл в дверь, думая обо всех, кто записывался здесь в армию, и ощущая себя частью чего-то необыкновенного, очень важного.
За двумя столами сидели двое мужчин в униформах. Мартин подошёл к тому, что справа. Что случилось бы, выбери он другого? Вдруг его распределили бы в другой полк? Отправили бы в другую страну? Где бы он сейчас оказался? Играл бы в футбол за стенами лагеря? Вполне возможно, но что толку было теперь задавать все эти вопросы.
Казалось, сержант по вербовке только его и ждал. Три остро заточенных карандаша лежали поверх кипельно-белого блокнота по правую руку сержанта.
Улыбнувшись Мартину, сержант указал на стул возле стола.
– Садитесь, пожалуйста.
Ещё не спросив имени Мартина, не спросив, зачем он пришёл, сержант уже обращался с ним уважительно, и это было приятно. Очень приятно.
– Меня зовут Кит Эдвардс, я – сержант Королевского полка принцессы Уэльской, сокращённо КППУ. Могу я узнать ваше имя?
– Меня зовут Мартин Термит. – Мартин, как обычно, ожидал ухмылки, удивлённо поднятой брови или даже настоящего взрыва хохота, но ничего этого не последовало, словно фамилия Термит – самая обыкновенная и смеяться тут не над чем. Здесь решались серьёзные дела. Поскольку сержант никак не реагировал, Мартин совсем успокоился – никто над ним не издевается, всё идёт по плану.
– Чем я могу вам помочь, мистер Термит?
Чем он может помочь? Мартину захотелось перегнуться через стол, сжать сержанта в объятиях и закричать: «Вытащите меня из этого дерьма! Устройте куда-нибудь поприличнее! Сделайте меня самым лучшим, чтобы мы с Поппи могли гордиться своей жизнью, чтобы у меня был свой крючок в автомастерской и солидол под ногтями, дайте мне выучиться на механика, дайте мне доказать, что я не такое уж ничтожество!»
К счастью для обоих, ничего этого Мартин делать не стал. Вместо этого, переплетя пальцы, положил руки на колено – возможно, чтобы они перестали дрожать, но вместе с тем бессознательно пытаясь придать значительности всему разговору. И раньше, чем начать колебаться, раздумывать или вообще уйти прочь, посмотрел сержанту Киту Эдвардсу прямо в глаза.
– Я подумываю стать солдатом. – Голос прозвучал увереннее, чем Мартин себя чувствовал.
Сержант не смеялся. Он тихо кивнул, словно услышал правильный ответ, тот, которого ждал. Ему попадались тысячи отчаявшихся ребят, не знавших, куда идти, какой путь выбрать. Ребят, которые хотели от жизни больше, чем она могла им дать; ребят, осознавших цену образования, лишь когда школьные ворота захлопнулись перед ними навсегда. Он искал в точности такого парня, как Мартин, которому нужна была возможность начать с нуля, которому стоило дать шанс. Всё произошло оперативно и без проблем, словно выдача нового паспорта или регистрация смерти.
Мартин не сказал Поппи, куда отправляется и что собирается сделать. Он хотел показать ей – он может проявить инициативу, сам найти выход из паршивой ситуации и повернуть её по-другому. Когда он вышел из дома в костюме, Поппи поняла – впереди у Мартина что-то важное, может быть, собеседование. Как мудрый родитель, позволяющий ребёнку маленькие секреты, она не стала портить сюрприз, раньше времени раскрывать интригу.
Когда же Мартин вернулся домой и рассказал, куда ходил и что сделал, Поппи сначала не поверила. Снова и снова она повторяла, как сломанный робот: «Что? Что ты сделал? Зачем? Зачем, Март?» Улыбка на её лице сникла; Поппи обвила себя руками. Мартин подробно, искренне отвечал на её вопросы, но она продолжала повторять: «Что ты сделал?» и следом: «Зачем?», будто он говорил на чужом языке.
Мартин не смог скрыть разочарования и замешательства. Он-то ожидал, что Поппи обрадуется не меньше него и тоже увидит в случившемся ответ на их мольбы, а не начало кошмара.
Но с той самой минуты, как Мартин, взволнованный, сияющий, вошёл в дверь, в голове у Поппи крутилось лишь одно слово – разлука. Очевидная, немедленная. Они будут оторваны друг от друга, порознь, сами по себе.
Волна горечи накрыла Поппи с головой. Она не могла поверить – неужели он ничего не понимает? Почему до него не доходит, что всё это значит? Поппи закусила губу, чтобы не назвать его никчёмным болваном и тем самым не напомнить ему об отце. И потом, эти слова были несправедливы.
Мартин оцепенел. Неужели она совсем его не понимает, не возьмёт в толк, почему он это сделал, не видит, что это ради лучшей жизни? Он сжал её руки.
– Я хочу, чтобы ты мной гордилась…
Про себя он добавил: «Чтобы ты не предпочла мне кого получше, чтобы не оставила меня. Я хочу такую работу, которая позволила бы мне обеспечить нашу семью. Я не могу больше мести полы, Поппи, это меня убивает».
Эти слова, конечно, объяснили бы ей всё, но Мартину нелегко было их произнести. Они были не набором звуков, а признанием своих неудач, сказать их – значило расписаться в собственной неблагонадёжности.
– Но, Март, ведь я и так тобой горжусь!
Он знал – это правда; ему стало грустно. Он почувствовал себя виноватым.
Поппи покачала головой.
– Что теперь будет, Март, что ты с нами сделал?
Они стояли друг напротив друга, словно актёры в низкопробной драме, играющие незнакомцев. Это было неловко, нелепо; глупо было чувствовать себя так рядом с супругом, родственной душой. Чуть слышный голос шептал Мартину на ухо: «Да уж, молодец, Март, ну и бардак ты устроил. А ведь всё шло по-человечески».
Мартин мечтал купить дом с садом, освоить специальность, получать хорошую зарплату. Собираясь выучиться наиболее востребованной профессии, он раздумывал, стать ему сантехником или же механиком. Но ход его мыслей был неправильным. Скоропалительное решение оставило ему мало времени на размышления. Теперь он стал пехотинцем; зарплата была крошечной, даже меньше, чем он получал в автомастерской. Ему сказали, что обучать ремеслу начнут попозже, и он надеялся, что на этот раз не обманут. Но солдатам не предоставлялось ни домов, ни квартир, во всяком случае, в ближайших окрестностях, а переезд был немыслим для Поппи. В отличие от других боевых подруг, она не смогла бы жить в бараке, в районе, где проходит обучение её муж, тогда как сама она нужна в другом месте. Они застряли в своей муниципальной квартирке, пусть даже армия и выплачивала какую-то ренту.
Мартин привык, что с ним обращаются как с грязью, он вырос в таких условиях, но сейчас никак не ожидал такого отношения. Ведь он стал взрослым, женатым, защищал королеву и страну… Он отвык от всего этого дерьма, но быстро привык к нему снова.
Военная подготовка была скучной, однообразной и выматывающей, призванной подавить, если не сломать, волю, доказать Мартину, что самое главное – подчиняться приказам. Он быстро усвоил этот урок, выполнял всё как положено, в буквальном смысле научившись низко склонять голову. Истинную цену всех указаний он осознал только в бою. Кто последним подчинялся, последним реагировал на приказ, ставил под сомнение важность задания, тот подводил не только себя, но и всю команду.
Мартин не стремился показаться самым остроумным, самым скандально известным, не считал нужным переходить границы дозволенного, хотя бок о бок служил с людьми, предпочитавшими вести себя вышеупомянутым образом.
Его задача была другой. Он не искал друзей, поскольку не нуждался в них. Многим одиночкам и чудакам армия заменяла семью, но для него семьёй была Поппи. Единственное, что его интересовало, – где пригодятся полученные навыки, что они дадут. При этой мысли Мартин грустно улыбнулся. Вот что они ему дали, вот где он оказался. Это уж слишком для любой теории.
Назначили дату отправки Мартина в Афганистан. Пока он проходил военную подготовку, они с Поппи ещё воспринимали её как злокачественную опухоль, которую чувствуют, но не говорят о ней, втайне надеясь, что рассосётся. Но этот день наступил раньше, чем они ожидали; удар был таким сильным, что оба не могли дышать. В каждой фразе бурлил невысказанный гнев, и любое слово, любое действие давалось с трудом. В последние несколько недель между ними установилась неловкая формальность: оба так старались уйти от темы, что она стала чем-то вроде плотины, останавливающей свободный поток слов.
Мартин знал, Поппи старается держать себя в руках, чтобы и последний вечер вместе стал особенным. Она купила бутылку вина, вымыла голову, надушилась. Мартин был благодарен ей за мудрое решение сменить гнев и отчаяние на спокойное принятие действительности. Но ничего не вышло.
Их ссоры были такими редкими, что Мартин мог пересказать каждую, слово в слово. Несколько недель спустя, пожалуй, забыл бы, как всё началось, но вспомнил бы, чем закончилось и что они друг другу сказали.