«Клянусь Юпитером Всемогущим, что сей священною клятвой присягаю главе Римской империи Нерону Клавдию Цезарю Августу Германику, главному военачальнику римской армии, что обязуюсь беспрекословно ему повиноваться и, как подобает храброму солдату, во всякое время буду готов отдать жизнь свою за эту клятву…»
Голоса шести вернувшихся из Испании когорт эхом отозвались от окружающих казарм и развеялись в воздухе. Катон, стоящий рядом с Макроном и сигнифером Второй когорты, опустил вытянутую вперед и вверх руку, и этому примеру последовали все когорты до единой. Клятва была новая, составленная Палласом для преторианской гвардии и для всех легионов Рима. Ее слова были Катону поперек души: в них подозрительно не упоминался ни сенат, ни народ Рима. Солдаты присягали в верности исключительно Нерону. Прежде никакой император не заходил настолько в изъявлении всем известного, но не вполне охотно признаваемого факта: в Рим возвратилась тирания. Дух присутствия Тарквиния Гордого[18], последнего царя города, свергнутого несколько столетий назад, считай что воскрес.
На возвышении перед гвардейцами опустил свою увядшую руку Бурр – и отступил, уступая дорогу новому императору. Облачение Нерона было под стать событию: сапожки лилового сафьяна, в тон им шелковая туника и плащ с золоченым греческим орнаментом. На серебряном нагруднике – ощеренные друг на друга золотые львиные морды, а из посеребренных ножен меча выглядывает рукоять слоновой кости. На лбу венок из дубовых листьев, а в руке унизанный каменьями скипетр с золотым набалдашником в форме орла.
– Во фигурушка, а? – пробурчал Макрон. – Будто прямо отсюда на божницу засобирался.
– Чшш, – тихо шикнул Катон.
Медленно обводя взглядом воинские ряды, Нерон выпятил грудь и приподнял подбородок. Вторая когорта в сравнении с остальными смотрелась гораздо более поредевшей. Что неудивительно: именно на нее во время боев в Испании пришелся главный удар неприятеля. Император выступил на полшага к самому краю помоста, отчего Паллас машинально протянул к императору руку, словно собираясь отпихнуть его от края, но в последний момент опомнился и убрал руки за спину, чтобы впредь не повторять подобных оплошностей. Нерон поднял скипетр и, держа на весу фигурку золотого орла, обратился к своим гвардейцам в традиционной манере, свойственной учителям риторики:
– Товарищи мои по оружию! – голосом весьма мелодичным, но искаженным усилием докричаться до всего плаца, воскликнул он застывшим в стойке солдатам. – Пускай вы принесли присягу на верность мне, но вам следует знать, что и я поклялся всемогущему Юпитеру Статору в том, что буду верным слугою Риму и братом всем, кто держит наготове свое доблестное оружие на службе Рима и кого я имею честь именовать моими товарищами. – Он поднял руки, словно обнимая скопившихся перед ним людей. Над когортами взвились разрозненные возгласы приветствия, хотя по большей части плац молчал.
– Рим вступает в канун нового золотого века, – продолжил Нерон. – В прошлое канули дни тирании Тиберия, хаоса Калигулы и мздоимства, расцветшего буйным цветом при моем дорогом отце Клавдии. Отныне Рим станет сияющим светочем всего, что можно назвать цивилизованным и лучшим на свете. И пусть и друзья наши и враги взирают на него с благоговейным трепетом.
– А денежки-то наши где? – язвительно буркнул сигнифер, за что Макрон ожег его взглядом.
Сигнифер открыл было рот на подобное лицемерие начальства, но, увидев во взгляде Макрона светлую сталь, прикрыл рот.
– Однако не только с трепетом будут они взирать на Рим, – вещал Нерон. – Взирать на нас они будут с ужасом, трепеща от одной лишь мысли противостоять нам. Страх будет для них ключевым словом и смыслом жизни. Страх перед мощью Рима и беспощадной храбростью наших всесокрушающих легионов, несущих огонь и ярость всем, кто нам противостоит! Нет такой части света, куда мы не осмелились бы войти; такой, на которую не падает грозная тень наших штандартов. Нет врага, которого мы не могли бы одолеть. Врага, которого б мы убоялись. И никакой враг, ни в какие времена не превзойдет нас силой оружия. А римское владычество продлится еще тысячи и тысячи лет. Да будет на то воля богов! Сила и честь!
Катон слушал, а сам медленно втягивал сквозь зубы воздух. К цветистым словесам военачальников накануне битвы он был привычен, но речь нового императора была, пожалуй, еще велеречивей. И напрочь лишена правдивости. Не было ни страха, ни дрожи среди бриттских племен, с которыми они воевали последние годы. Не гнулись под тенью римских штандартов и испанцы, бестрепетно идя на смерть ради свободы от римских поработителей. А как назвать то побоище в германских лесах, в ходе которого оказались истреблены три легиона императора Августа? А как быть с унижением от разгрома семи легионов Красса во время войны с Парфией? Тот позор был усугублен еще и тем, что парфяне позлатили смерть римского полководца, залив ему в глотку расплавленного золота. Нет, правда в том, что хотя на Рим и смотрят с трепетом, но, наряду со страхом, в нем наличествуют непокорство и прямой вызов. История, если относиться к ней с должным вниманием, учит одному: все империи рано или поздно заканчивают свое существование.
И тем не менее речь Нерона была вполне цветистой и вдохновляющей. Так что немалые суммы, затраченные на его образование, все же не пропали втуне.
– Зрите, снова доказали нам свою доблесть воины преторианской гвардии. Те самые, кто присутствует сегодня на этом параде. Подвиги ваши в Испании вновь осенили гвардию славой и выбили из бунтовщиков дух, все еще живущий в неблагодарных сердцах тамошних недоразвитых народов. А из всех посланных туда частей нет более достойной, чем Вторая когорта. Ну-ка, выйди вперед, префект Катон вместе со своим сигнифером!
Катон, машинальным движением выпрямив спину, уверенным шагом направился к передней части плаца; сзади слышался хруст калиг сигнифера. Чувствовалось, каким уважением преисполнены сердца стоящих по правую руку солдат. На подходе к помосту Катон резко повернулся и, топнув ногой, встал навытяжку перед императором. Сигнифер встал сбоку, держа поднятый сигнум когорты идеально по вертикали в локте от земли. Сверху на них с надменным одобрением взирал Нерон. Вот по жесту его холеной руки сзади подступил Паллас с накрытым бархатной тряпицей подносом, где лежал золотой браслет, а также диск с украшением в виде лаврового венка. Катон опустился возле императора на одно колено и почтительно склонил голову. Обращаясь к гвардии, Нерон с напором заговорил:
– Вторая когорта прекрасно проявила себя при обороне от мятежников, возглавляемых преступным Искербелом. Эти солдаты явили пример высочайшей отваги и умения воевать пред лицом десятикратно превосходящего их в численности врага. Сенат проголосовал почтить Вторую когорту этим венком в знак благодарности от себя и от народа Рима, а поскольку полномочия сената олицетворяю я, то и вручаю эту награду. Сигнифер, выставить штандарт!
Солдат четко отставил ногу и протянул к возвышению древко, так что верхушка теперь находилась в локте от императорского торса. Нерон взял с подноса венок и приспособил его на крестовине сигнума, откуда свисали тяжелые складки материи с вышитыми литерами “S.P.Q.R.”[19]. Позднее венок переместится на древко, где уже нашли себе место две награды, полученные когортой. Император убрал руку, и сигнифер, выждав пару секунд, поднял сигнум, чтобы взблескивающие на солнце награды были видны всем гвардейцам.
– Префект Катон, – изрек Нерон, – тебе мы приносим благодарность за хорошее руководство людьми, вверенными под твое начало. Лично я не упомню офицера, который бы дважды на протяжении одного года представлялся к награде!
Он улыбнулся, а Катон ощутил секундный прилив самодовольства, припоминая знак серебряных копий, которым его и Макрона удостоил император Клавдий через пару месяцев после их возвращения в Британию. Обратно их отозвали по следам во всех смыслах провального похода, закончившегося гибелью чуть ли не целого легиона заодно с его командиром. Но все это было делом политики, а Риму нужно было хоть что-нибудь да отпраздновать, и потому их с Макроном восславили как героев. Во всяком случае, сейчас в заслуженности наград сомневаться не приходилось. Отличились и они, и вся Вторая когорта.
Нерон поднял с подноса золотой браслет и возвысил голос, добиваясь, чтобы его слышал весь плац:
– За храбрость и вдохновенное начальствование мы вручаем этот символ признательности нашему товарищу Квинту Лицинию Катону, командующему Второй когортой преторианской гвардии!
Катон шагнул вперед для принятия награды, чувствуя немалый вес золотого украшения. Просунув руку, он сжал края, чтобы браслет плотней закрепился на правом предплечье, и победоносно поднял руку. Когорты гвардейцев приветствовали его громовым ревом, быстро поймав ритм так, что звук имени эхом отражался от окружающих казарм, взрастая в оглушительное крещендо. Грудь Катону распирало от гордости. В этот момент он посмотрел императору в глаза – затаенные, словно притихшие. Поглядев секунду-другую, Нерон нервно хихикнул, после чего поднял руку, унимая неподобающее ликование на плацу. Крики пошли на убыль, а сам Нерон более-менее восстановил самообладание и поднял скипетр, требуя тишины и внимания солдат. Когда шум утих, он вполголоса обратился к Катону:
– Отпускаю тебя в строй, префект.
Катон вместе с сигнифером дружно повернулись и, печатая шаг, вернулись к поредевшим рядам Второй когорты, где заняли место рядом с Макроном.
– Молодчина, префект. По заслугам и честь.
– Спасибо, друг мой. Заслуги эти наши общие.
Нерон отошел на заднюю часть помоста и сел там на табурет с мягкой обивкой. У императора за спиной застыли двое телохранителей-германцев. А еще там стояла стройная молодая женщина в искрящейся на солнце шелковой столе под синим плащом-пенулой. Женщина положила императору на плечо свою ладонь, которую он взялся нежно поглаживать.
– Что за женщина? – не поворачивая головы, спросил Макрон.
– Понятия не имею, – ответил Катон. Это была не Клавдия Октавия, к браку с которой Нерона принудили для укрепления связи с прежним императором. – Но не его жена, это точно.
Продолжить разговор не получилось: к переднему краю помоста приблизился Паллас и, расправив плечи, обратился к гвардии:
– Доблестные солдаты! Вы видели, какую любовь к вам испытывает наш император. Что еще может быть нужно от жизни? Вы – герои Рима. Да что там Рима – герои всей империи! Никто из солдат не сравнится по подвигам с прославленной преторианской гвардией, вселяющей ужас во врага! Так пусть же услышат они клич, который только и должен звучать из уст гвардейцев! Победа! Победа! Победа!
При этом он ритмично вздымал сжатую в кулак руку. Кое-кто из людей подхватил клич, но поняв, что большинство их не поддерживает, прекратил скандировать. Паллас еще какое-то время покричал, но постепенно выдохся и опустил руку с встревоженным выражением на лице.
– Какая сдержанность! Какая скромность! Именно они и приличествуют благороднейшим из людей. Я должен был учесть это ваше качество, прежде чем подать свой скромный голос.
– Где наши деньги? – раздался требовательный возглас.
– Да! – выкрикнул еще кто-то. – Где деньги?
– Тишина в строю! – рявкнул кто-то из центурионов. – Душу вытрясу из любого, кто заговорит в нарушение дисциплины!
– Деньги где? – вновь взвился крик над задними рядами.
Его подхватили другие, и скандирование, набирая силу, стало взбухать отчаянным ревом. Паллас, подняв руки, что-то прокричал, но голос его на фоне шума не был слышен. Имперский вольноотпущенник с мучительно искаженным лицом тряс кулаками, силясь что-то донести, но был он не более чем перышком перед лицом вихря.
«ГДЕ НАШИ ДЕНЬГИ?! ГДЕ НАШИ ДЕНЬГИ?!»
Где-то вблизи послышался зычный бас, и Катон, обернувшись, с ужасом увидел Макрона, держащего ладони у рта. Если к беспорядку примыкают уже и офицеры, это означает, что бразды уходят у начальства из рук, и если ничего не сделать, то вскоре все грозит опрокинуться вверх дном. К счастью, кое-кто на помосте почуял близкую опасность. Вскочив на ноги, к переду помоста рванулся Нерон и, оттолкнув Палласа в сторону, с целью привлечь внимание гвардейцев замахал своим золоченым скипетром.
– Друзья! Дорогие мои собратья!
Постепенно скандирование пошло на убыль, а император выдавил на лице подобие улыбки.
– Будут, будут у вас деньги! Ничуть не меньше, чем у солдат из других когорт! Сестерций к сестерцию, и ничуть не меньше. Клянусь самой своею жизнью. Только вы должны понять, что такую сумму разом в настоящее время выдать сложно.
Стон прошел над рядами, и вновь раздались гневные голоса. Тем не менее император продолжал:
– Имперская казна почти пуста. Но к Риму следует целый обоз с серебряными слитками, идет вот в эту самую минуту. Надо подождать всего лишь несколько дней, и вы получите свое вознаграждение. Я скорее лишу себя глаз, чем не дам вам того, что причитается вам по праву. Доверьтесь мне. Доверьтесь вашему императору!
Он сделал паузу, вслушиваясь в реакцию солдат. Сердитый рокот и разрозненные возгласы продолжались с неослабной силой. Улыбка стала сходить у Нерона с лица, и он сделал шаг назад. Тотчас вперед выступил Бурр и, прикрыв императора собой, завопил, держа ладони рупором:
– Парад прекращается! Офицеры, приказать подчиненным разойтись! Все по казармам, немедля!
Катон повернулся лицом ко Второй когорте. Лица гвардейцев были разгневаны, сердитыми жестами они указывали на помост. Положение выходило из-под контроля, дисциплина рассыпа́лась. Необходимо было что-то срочно делать.
– Вторая когорта! Становись!
Встретившись взглядом с Макроном, Катон отчаянно кивнул. Ветеран, набрав в грудь воздуха, ревом повторил приказ и с воздетым центурионским жезлом двинулся на передний ряд первой когорты. Солдаты, понимая, чем грозит ослушание строгому начальству, застыли навытяжку. За передним рядом последовали остальные. Свирепыми окриками и взмахами жезлов добивались своего и другие центурионы с опционами. Совсем скоро Вторая когорта стояла тихо и смирно, как в начале парада. Пример передался остальным когортам, и постепенно дисциплина была восстановлена.
Было видно, как небольшая императорская свита спешно покидает помост и торопится к воротам лагеря. Оставался лишь один Бурр. Сцепив за спиной руки, он стоял крепко упершись в пол и, вскинув подбородок, поедом ел взглядом плац.
Катон снова набрал в грудь воздуха:
– Вторая когорта, в казарму и по местам! Офицеры, шевелите людей!
Центурия за центурией ускоренным шагом покидали плац. Катон на ходу пристроился рядом с Макроном и сигнифером. Сердце в его груди отчаянно стучало.
– Вообще-то, парад мог бы пройти и поглаже, – поделился Макрон.
– Согласен, – удрученно махнул Катон. – Сейчас нам, друг мой, надо держать ухо востро. Сдается мне, что в Риме скоро станет не менее опасно, чем на настоящем поле боя.
По возвращении Второй когорты в казармы Катон и Макрон вместе с сигнифером отправились к кузнецу и там втроем с гордостью пронаблюдали, как наградной венок надежно прикрепляется к железному ободку вокруг древка сигнума. Вообще-то это задание сигнифер мог выполнить и сам, без присутствия командиров, но уж очень им хотелось своими глазами лицезреть, как на штандарте занимает место первая награда, завоеванная Второй когортой после их перехода в гвардию.
Закончив работу, кузнец взыскательно оглядел место крепления и лишь после этого почтительно вручил штандарт префекту.
– Ну вот, прошу принять, – сказал он.
Катон посмотрел на венок и улыбнулся.
– Красота.
– Красота и есть, – кивнул Макрон. – Скоро еще другие появятся.
Префект печально поцокал языком.
– А вот я в этом не уверен. Может, и ошибаюсь, но у меня впечатление, что Нерон не из тех, кому нравятся военные походы. По всей вероятности, нам теперь светит сопровождать его в Байи[20] и обратно, или вон сдерживать на праздничных гуляниях толпу. А такими деяниями Вторая наград заработает не густо.
– Да уж куда там…
Катон передал штандарт сигниферу.
– Ну что, Гонорий, береги его как до́лжно.
– Сила и честь, господин префект.
Они как раз вышли из кузницы, когда начал накрапывать дождик. Ветер усилился, и Катон плотней запахнулся в плащ, подбородком уйдя в его складки.
– Ты как думаешь насчет обоза с серебром? – спросил Макрон на обратном пути к казармам. – Нам сказали правду или…
Катон поглядел на друга искоса.
– Ты когда-нибудь встречал правдивых вольноотпущенников императора?
– Намек понят. Но если так, то, пожалуй, Палласу придется отступить от правил. Ты же видел, как оно выходит… Если ребята не получат своего серебра, причем быстро, то недалеко до беды.
Макрон отправился распределять ночные караулы, а Катон пошел к себе. Блаженством грела мысль поскорее снять доспех и налегке отправиться в город, повидать сына. Возможно, удастся несколько часов погулять и поиграть с ним, прежде чем Петронелла заберет Луция на кормежку и сон.
Дверь в жилье была открыта, но Метелла там не оказалось. С нелегким сердцем Катон переступил порог. Тревожно вскинуться заставил тонкий скрип половицы в таблинуме. Рука непроизвольно легла на рукоять меча. Неслышно приблизившись, префект с осторожностью заглянул внутрь. За его столом сидел Паллас. Появление Катона он встретил елейной улыбкой. Тот ответил холодным взглядом. Паллас был скроен из той же материи, что и его предшественник Нарцисс; откровенно говоря, к доверию это не располагало. Присутствие такого человека могло лишь насторожить: того и гляди жди беды.
– О, префект Катон, – сказал он так, будто появление хозяина жилья его изрядно удивило. – Мне кажется, настало нам время поговорить.