Он палач.
И руки его по локоть
В бальзамах замученных мертвецов.
Настало утро, о чём возвестил привычный сигнал:
– А-а-а-а-а-а-а-а! – с переходом в жалобный всхлип. Типичный крик постепенно нарастающей боли. Раздался с малой дыбы, на которой обычно работают с карликами.
Значит, нынешним утром учитель тренируется на ком-то из отшибинских мародёров. Проснулся чуть свет и сразу в подвал, и за дыбу, за клещи. Уж казалось бы, куда ему, истинному мастеру, совершенствоваться – но не зря писано в уставе гильдии: «Заплечные дела требуют особой сноровки, достигаемой ежедневными упражнениями».
У подмастерья тоже есть свой набор утренних упражнений – но с орудием попроще, называемым «метла». Надобно подмести задний замковый двор, образуемый малой тюрьмой, Арсенальной башней, кладовой и пыточной. Дворик довольно маленький, но поразительно грязный. Наверное, в отместку за доброе отношение его специально загаживают арестанты. Знают, мерзавцы: старина Удухт непременно проверит.
Подмастерье Даб поднялся с лежанки в тесной каморке, расположенной в точности над пыточным подвалом, нехотя натянул рубаху, завязал фартух – и нарочито бодрым шагом прошёл за метлой в кладовую. Мастер Удухт – он всё примечает. И бодрость твоего шага не преминет освидетельствовать на внутреннем суде, приговоры которого выносятся ежевечерне.
Худший приговор для нерадивого подмастерья – недопущение к ночной пытке сроком на год. Предшественник Даба целого года вынужденного бездействия не вынес – повесился. Ну, или «ушёл от нас», по многозначному выражению мастера Удухта. Разумеется, прежний подмастерье мог бы уйти и не через повешение – никто его специально не держал. Но притом остаться в заплечном ремесле ему никак не светило, а в другие ремесленные гильдии бывших палачей обычно не принимают. Говорят, что брезгуют, на самом деле боятся.
Так или иначе, Даб возблагодарил нетерпеливого Рэна за верное решение, а сам принялся добросовестно размахивать метлой, заботясь, прежде всего, о качестве звука. Пока мастер весь в трудах, иных критериев усердия хитроумного подмастерья он применять не станет.
Шарк-шарк-шарк.
– А-а-ааааа!
Шарк-шарк-шарк.
Уютный провинциальный замок Баларм. Если не считать истошных воплей из пыточного подвала, то даже тихий, в особенности поутру. Все спят, а кто даже не спит – предпочитает раньше завтрака не высовываться. Подумаешь, крики. У мастера Удухта – каждый день кричат по утрам и вечерам, все давно привыкли.
В том тоже немалое мастерство палача, чтобы даже громкие вопли не нарушали покоя в замке. Похоже на чудо, но – ведь не нарушают! Обитатели замка твёрдо знают: мастер Удухт их в обиду никогда не даст. Главное – им самим не нарушать установленных правил.
Ну, а коли даже согрешишь… Своих он пытает очень деликатно, почти без боли и членовредительства. Соблюдает принцип уважительного отношения к жертве. Уже за одно это знаменитым палачом из Баларма можно с полной искренностью гордиться.
А ведь он, к тому же, прославил свой замок – и не только на Клямщине, а во всей Наземной некрократии. Всякий знает: Баларм – это там, где служит самый развитый дознаватель Среднего мира: палач-художник не хуже Эвра, палач-некрософ уровня самого Цилиндиана. Палач – победитель жизни.
Кроме того – поразительна скромность мастера. Сколько признанных в Запорожье коллег по заплечной гильдии приезжало в замок перенимать опыт! Мастер Удухт никому не отказывал, кроме как в одном случае, когда его позвали возглавить гильдию в Абалоне. «Нет, – сказал он, – моё ремесло требует отшельничества». И не уехал из Баларма.
А ведь замок в ту пору находился ещё по другую сторону Порога Смерти. Не важно, что живые тут и тогда не появлялись (ну, разве забредёт какой незадачливый путник по большой ошибке).
И снова:
– А-а-а-а-а-а-а-а!
До чего приятно сознавать, что мастер с утра на посту.
Поддайся знаменитый балармский палач на уговоры, да устройся в Абалоне – что бы сделалось с его родным замком? Уж точно, ничего доброго. Куда бы только девалось то мирное ощущение безопасности, которое всегда даруется чьей-то спокойной силой.
А вот когда рядом трудится такой великий мастер, некрократическая законность обеспечена, весь мир держится надёжно и стабильно. И Даб может смело глядеть в будущее, знай только не забывай шаркать метлой по каменному дворику. Хотя – подметено, кажется?
– А-а-а-а-а-а-а-ай! А-а-а-а-ай! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ай!
В ответ на возгласы пациента – безмятежная уверенная в себе тишина.
Такой тишины и покоя вряд ли встретишь где ещё в новых местностях, отошедших к Запорожью в последний год. Кто-кто, а Даб знает. Это его мастер посылал на ярмарку пыточного снаряжения в город Клям.
Вот в Кляме нынче – совсем неспокойно. Там не знают, кому верить. Город большой, всюду могут затесаться сторонники Живого Императора, разори шакал его могилу. На лицах-то у них не написано, что они его сторонники, а пытать всякого встречного-поперечного – путь трудоёмкий. Остаётся надежда на бдительность горожан и доносы. Но доносчики часто неумны, у тому же не всегда добросовестны. То-то каратели в чёрных латах вечно кого-то ищут, запросто могут и тебя прихватить – по ошибке, либо чьему-то навету.
А зато в Баларме карателям и делать нечего. Ведь Баларм как издавна считался оплотом Инквизиции, так и ныне не теряет значения. Сюда враги некрократии точно не просочатся – чай, тоже не дураки, опасаются верных слуг Владыки Смерти, а превыше всех – мастера Удухта.
Поэтому-то, служить здесь хорошо и надёжно. Нет, конечно, далеко не всем, но многим. Например, подмастерью Дабу.
– У-у-уй! – а вот это не простой крик боли. Это пациенту что-то отрывают. Кто-кто, а Даб, лучший ученик мастера Удухта, в таких возгласах уже недурно разбирается. Скоро сам отрывать обучится – с необходимой точностью. Так, чтобы пациент не умер, но больше не отросло.
– Хр-р-р-р!.. – а это хрип. Тот, кто хрипит, думает, что умирает, но не всё в мире так просто. Мастер Удухт легко не отпустит. Он виртуоз.
Кстати, пыточный сеанс подходит уже к завершению. Дабу-то ясно, что к чему. Ещё парочка-другая леденящих душу воплей, и мастер Удухт негромко позовёт: «Даб!». Это значит, подмастерью пора появляться с половой тряпкой и стирать с каменных плит расплескавшиеся во время пытки бальзамы. Мастер Удухт любит чистоту и не потерпит, чтобы хоть одно пятнышко сохранилось до следующего раза.
А следующий раз – это сегодня же вечером. Любимое дело мастеру не надоедает.
И вот раздалось долгожданное:
– Даб!
Подмастерье бросился к кладовой, аккуратно пристроил под стеной метлу и прихватил заранее приготовленную тряпку да ведро с ароматическим раствором. Теперь, в полной готовности, можно метнуться и на зов.
– Убирай, – буркнул мастер Удухт, кивая Дабу яйцевидной головой с обманчиво туповатым выражением. И тут же ушёл по делам.
Пыточный подвал выглядел ожидаемо. Дешёвый крупнозернистый бальзам оранжевого цвета оставил потёки на полу под малой дыбой, на которой скорчилось в судороге полуотвязанное карличье тельце с наскоро зашнурованной культей ноги. В углу, под пыточным столом, в самой яркой оранжевой луже валялась свежеоторванная ступня.
Даб мог ручаться за яркость впечатлений, полученных пациентом в последние мгновения утреннего сеанса пытки.
Собственно, без тщательно выверенных красочных впечатлений не обходится ни одна пытка мёртвого человека. Ибо хотя мертвецы и способны ощущать боль, ею их в принципе не надломишь, а потому центральную роль в работе с ними играет устрашение.
Именно устрашению служит создание на глазах у мертвеца картины запросто разрушаемого мёртвого тела – ужасней и быть ничего не может! Ведь обрести телесное посмертие так дорого стоит! Учитывая цену услуг некромантов и бальзамировщиков, оно должно бы теперь длиться вечно. Или уж по крайней мере, очень-очень долго. Если по справедливости.
Когда же палач на глазах человека показательно ломает драгоценную вещь, должную сохраниться навсегда – для страдальца многое делается безразличным. Или – безразличность многого впервые становится очевидной. Чего стоили данные обещания и великие идеалы перед лицом показательного изгнания мертвеца из заслуженной им вечности, подмастерье хитроумного Удухта мог наблюдать не дважды и не трижды. То-то и сам ума набрался. Ну, во всяком случае – верного знания.
Прежде чем вытирать с пола пятна бальзама-кровезаменителя, Даб уверился, что раненая нога карлика достаточно крепко завязана и больше не истекает оранжевой жижей.
Отлично! Течь и правда остановлена. Значит, пора вытирать прежние пятна – без опасения, что ещё натечёт.
Или нет: сперва следует отнести карлика снова в отведенную ему тюремную камеру, да поскорее, пока не очухался… Или всё же сперва стереть пятна бальзама – пока в каменный пол не въелся насмерть оранжевый краситель? Ну ладно, карлик подождёт.
Даб опустился на корточки и принялся оттирать лужицы, не давая им загустеть. Решил, что получается, хоть и не так быстро, как хотелось бы.
Первое время подмастерье косился на карлика, потом увлёкся процессом наведения чистоты, и даже думать забыл об источнике бальзамных пятен.
– Меня зовут Трюмз! – едва слышно пролепетал карлик. – Больше не надо, я всё скажу…
Он всё скажет? Даб внутренне усмехнулся. Насколько высоко эти карлики оценивают собственную осведомлённость! И невдомёк бедняге, что мастер Удухт и не хотел у него ничего выведать, а просто – тренировался.
На ком же ещё тренироваться, как ни на этих карликовых мертвецах-недолюдях, которые себя считают Великим народом, особенно любимым Владыкой Смерти? При этом Владыка их за Порог Смерти ни разу не позвал, но самоуверенные коротышки того даже не заметили. Они так и норовят нелегально проникнуть в блаженное Запорожье – а не ведают, что за нелегальным переходом Порога Смерти следует неотвратимая кара.
– Абалон… – простонал карлик. – Наши пойдут на Абалон!
Что-что? Как он сказал?
– Это кто ещё пойдёт на Абалон? – беспощадно-строгим тоном, составляющим одну из основ мастерства пытки, поинтересовался Даб.
– Посланник Смерти Дрю из Дрона! – резким голосом завизжал карлик, заставляя предполагать, что в один из прошлых сеансов у него уже оторвали кое-что другое, кроме левой ступни.
– Кто? – переспросил удивлённый подмастерье. – Посланник Смерти? Из ваших?
С каких это пор недалёких отшибинских карликов стали принимать в рыцарский Орден? Что-то темнит уважаемый Трюмз! Рассказывает явно невозможные вещи. Свихнулся он, что ли, на дыбе-то?
– Дрю из Дрона! – повторил карлик. – Посланник Смерти. Наши с ним почти договорились. У него свой отряд. Много людей высокого роста.
– Что за люди? – деловито осведомился Даб.
– Помню нескольких. Кло из Дрона, Амур из Кляма, Пендрис из Нефотиса, Умар из Баларма. Есть даже один великан – Ом из замка Мнил…
Говоря о великане, карлик Трюмз впервые распахнул глаза и поглядел на подмастерье заискивающим взглядом. Однако, на Даба произвело особое впечатление вовсе не упоминание о великане.
– Как ты сказал? Умар? В отряде, идущем к Абалону?
Изумлённый известием о некогда пропавшем из замка приятеле, подмастерье Даб допустил оплошность: показал карлику собственный интерес. Ответ не заставил себя ждать.
– Остальное я расскажу в письме после освобождения, – тоном превосходства заявил Трюмз.
– Посмотрим, – вздохнул Даб. Он отвязал запястья пациента от дыбы и, ухватив карлика под мышку, понёс его через подвальное сообщение к тюремному корпусу. Внимательно следя, чтобы бальзамы не оросили подземный ход: мастер и его всенепременно проверит.
Трюмз по дороге брыкался, размахивал плохо закреплёнными руками – которые, впрочем, после дыбы слушались его плохо. В общем, его попытки освободиться здорово бы рассмешили Даба, когда бы в уме подмастерья не засела дума: что и как сказать мастеру?
Можно, конечно, сообщить всё, как есть: карлик после тренировочного сеанса пытки неожиданно стал давать показания. Но поверит ли в то мастер Удухт? Что-то подсказывало Дабу, что нет, не поверит. Решит, что ретивый ученик преступил запрет на утренние занятия с материалом и провёл собственное дознание.
А если, скажем, промолчать? Но при следующем сеансе пытки карлик может и проболтаться, что какие-то сведения выдал подмастерью. Вернее всего, так и будет: кто заговорил однажды, потом не останавливается, трещит без умолку, только бы отвлечь палача от работы с инструментами.
Дело сильно осложняет упоминание об Умаре. Помнит ли мастер Удухт, что Даб с Умаром были некогда дружны? Помнит: мастер всё помнит. Значит, подумает нехорошее. Мол, хитрец Даб воспрепятствовал открытию истины, только бы выгородить старого дружка. Каковой дружок якшается с мятежниками, теми, что и за Порогом Смерти не успокоились, ага, и поддерживают Живого Императора, да будут неладны его дни.
Есть, конечно, радикальное средство – всегда помогает от болтливости серьёзно раненых пациентов. По возвращении Трюмза в камеру легонько пристукнуть его по башке, чтобы гарантированно молчал, а потом как бы ненароком ослабить шов на его свежей культе. Карлик истечёт своим оранжевым бальзамом, да и кончится вместе с последними капельками. Кто потом докажет, что он не самоубился?
Только если уж такое деяния Даба вскроется, то ему точно несдобровать. А кто поручится, что мастер Удухт не подстроил карличье признание, только бы испытать ученика? Неисповедимы тайные пути мысли хитромудрого Удухта.
Может, для кого-то Баларм – главнейший замок Инквизиции. Для кого-то – центр пыточного дела и сродственных ему ремёсел. Но для Фопона из Цанца сей захолустный замок – разумеется, место ссылки. Если ты переехал сюда из столицы крупнейшего воеводства, в каковом побывал четвёртым по значению лицом, обольщаться пустяками не станешь. Кто-кто, а уж Фопон знает, почему и за что он здесь оказался.
Правда, зачем он здесь, невдомёк пока и ему самому. Ну ведь не затем же, чтобы заведовать замковым архивом и продолжать Балармскую летопись – после живого переписчика, который бежал на восток от Порога Смерти. Уж кого-кого, а живого летописца высокопоставленному мертвецу Фопону замещать оскорбительно и обидно. Но, надо признать, заслужил.
Ещё бы не заслужить! Принял участие в заговоре и дворцовом перевороте, сместил с поста самого Умбриэля Цилиндрона – Управителя и главу Цанцкого воеводства, Жемчужномудрого воеводу (так его в недавнюю пору титуловали). Положим, Цилиндрон к финалу своего правленья Цанцем стал упрям и несговорчив, а значит, основательно неудобен Мёртвому Престолу. Ясно, что и переворот был угоден Владыке Смерти, не мог вызвать его недовольства и немилости, но – по всем некрократическим законам – заговорщики, конечно, неправы, должны нести наказание и всё в этом роде.
Понятно, что в конечном счёте карьера Фопона пострадала не из-за переворота самого по себе, а из-за того, как именно он прошёл – прямо скажем, наперекосяк. И настолько, что города Цанца больше нет: наземная его часть, почитай, вся сгорела, подземная – обвалилась. Да и то сказать: разрушение города – лишь внешний, не самый страшный слой катастрофы.
Но, благодарение Смерти, всё-таки в том, что стряслось в Цанце, виновников очень много, и Фопон среди них – второстепенный. И только потому наказание, которого он удостоился, выглядит довольно мягким.
Сюда, в Баларм, бывшего советника цанцкого Управителя привёз один из высокопоставленных инквизиторов с неназываемым именем, но запоминающейся внешностью: великан с особой – «дырчатой» кожей, свидетельствующей, между прочим, о принадлежности к Шестой расе.
По велению дырчатого великана во дворе замка собрались все обитатели – живые и мёртвые – от управляющего Босса с сынком Банном и до последнего чистильщика отхожих мест. Инквизитор очень строго поглядел на тех нескольких балармцев, что дерзнули до сих пор остаться живыми (это в инквизиторском-то замке!), после чего скупо представил Боссу настороженного Фопона.
«Ваш архивариус бежал? Этот человек вместо него, – сказал великан, – и вместо летописца».
«Но летописец у нас остался», – Босс кивнул на одного из живых людей, робко топтавшихся в сторонке.
«Этот летописец у вас не задержится! – рявкнул инквизитор. – Живых людей к летописанию отныне не допускать!».
«Понял! – угодливо поклонился Босс. – Прикажете им заняться мастеру Удухту?».
«Прикажу!» – великан, к ужасу живого летописца, воспользовался подсказкой управляющего.
Вот, собственно, и всё введение Фопона в курс дела. Да и что его вводить, если он ещё недавно ведал документацией целого воеводства? Управляющий Босс вручил ключ: разбирайтесь, мол сами.
А парой дней спустя уже сам Босс побывал «в гостях» у мастера Удухта. Ибо новый архивариус Фопон – сам разобрался. Сверился с описями, да и обнаружил недостачу в замковой казне: большую и труднообъяснимую. Под пытками подтвердился факт кражи, после чего инквизитор специально заехал в замок, чтобы с позором изгнать управляющего.
Правда, Фопона не повысили. Напрасно он ожидал справедливости. Часть функций управляющего передали мастеру Удухту, для других сыскали ему помощников – а нового архивариуса предпочли не отвлекать от архива да летописания.
«Летопись важно вести скрупулёзно, то есть тщательно», – свысока посоветовал мастер-палач. И свысока не по природной глупости, а потому что имел на то право, данное Инквизицией. А Фопон подобного права как раз не так давно лишился.
Что тут скажешь?
Государственного мужа сдали в архив? Ничего, посидит в архиве, сколько надо, пока не дождётся востребованности. Велели вести летопись замка Баларм? Будет вести, вникая во все тошнотворные подробности переходного периода здешних агонизирующих земель к окончательно мёртвому состоянию. Справится.
А ещё в новой должности у Фопона есть счастливая возможность многое разузнать о месте, куда он попал. Свод балармских летописей, накопленный за пару-тройку веков, да ещё целый архив в придачу. Врагу бы такого инквизиторы не поручили. Только стороннику – наказанному, но всё же достойному доверия.
Всё ли верно в рассуждениях? Нет: о доверии – самообман.
Вероятнее другое – архив дали стороннику, которого после всех цанцких неудач надлежит как следует проверять. Но только проверки Фопону не страшны, он их заранее чует всей поверхностью мантии. Уж он-то их выдержит с честью, поскольку искренен в служении делу Смерти.
Конечно, в осведомлённости самой по себе кроются многие опасности, но ведь и перспективы! Опасны новые неудачи, укрепляющие подозрения начальников. Увы, подобный риск – условие роста. В какой-то момент многознания твоего могут испугаться – и на всякий случай устранить, несмотря на всю твою ценность. У того же, кто не осведомлён, перспектив нет совсем никаких. Его тоже уберут, когда потребуется, и тем скорее, что он решительно бесполезен.
Невежество ведёт к смерти, а знание – к Смерти с большой буквы, в которой и за которой – сила!
Фопон был бы не собой, если бы не прочитал всю пришедшую к нему летопись. При этом древняя история замка увлекла его мало, зато новейшая – весьма и весьма. Из первых томов летописи замковый архивариус выудил совсем немного сведений, зато – достоверных. Из последних томов – много, причём недостоверных. Не удивительно: с новейшей историей всегда так.
Собственно, давние исторические периоды отпечатались на самой замковой архитектуре, отсюда и впечатление достоверности.
Первоначально Баларм строился для людей, но потом перестраивался под иные пропорции. Как и другие замки на Клямщине, он долгое время принадлежал богатому великанскому роду из Менга. Род обнищал – не всем же родам становиться со временем только богаче.
Но вот первая неожиданность: похоже, самое начало процесса обнищания рода приходится уже на последнего представителя – великана Кагера. Раз так, очень велика вероятность, что нищета его – последнего в роду постигла путём воровства или мошенничества.
Ещё до «приглашения» в замок Фопон что-то слышал о великане Кагере, причём в основном – пересуды недоброжелателей. Последний хозяин Баларма жил не по средствам, любил азартные игры, вот и зачастил в замок Глюм к приятелю Плюсту, где почти полностью проигрался. Таково главное из услышанного прежде.
Порывшись во вверенном ему архиве, Фопон отыскал и документальные подтверждения жуткого проигрыша в Глюме. Все деревни под Балармом – а таких имелось около дюжины – в скором времени после счастливого выигрыша хитрый Плюст прибрал к рукам, крестьян поголовно вывез, а дома разорил. Странно, как не отошёл к нему и сам замок.
Впрочем, и самым страстным игрокам, не чета новичку Кагеру, случается иногда остановиться. Ну, хотя бы для приёма пищи.
А вот ещё одна неожиданность. Летописец славно пошутил: оставил две примерно равновероятные версии новейшей истории замка Баларм, обе записаны его рукой, одинаково переплетены, и если не вчитываться – трудноразличимы.
Первая версия такова.
Плюст обыграл Кагера, забрал деревни. – Кагер обратился за помощью к великану Югеру из Гарма. – Югер не стал связываться с Плюстом, но и в помощи как бы не отказал: прислал в замок своего управляющего (Босса). -Вскоре Кагер пропал. – Управляющий послал Удухта учиться пыточному мастерству. – Пока палача не было, в замке процветало воровство и новая напасть: одержимость демонами. – Удухт вернулся, провёл дознание, арестовал множество слуг и гостей замка – кого за воровство, кого за одержимость. – Случаи одержимости привлекли внимание Инквизиции. – От имени Инквизиции в Баларм приехал великан Югер. – По причине долгого отсутствия Кагера, Югер объявил замок собственностью Инквизиции. – В результате в замок Баларм пришла Инквизиция. – Всё.
Что ж, Фопон из Цанца готов допустить, что события в замке и вокруг него так и развивались…
Или так.
В замок Баларм пришла Инквизиция. – Кагер проигрался. Инквизиция отправила Удухта учиться пыточному мастерству. – Кагер обратился к Югеру. – Югер прислал в замок своего управляющего по имени Босс. – Кагер пропал, а с Югером Инквизиция договорилась. – Управляющий Босс пытался вести собственную игру. – Когда Удухт вернулся, то по указаниям Босса арестовал множество слуг и гостей замка – кого за воровство, кого за одержимость. – Инквизиция была очень благодарна управляющему Боссу и великану Югеру. – Всё.
В какой-то из версий, а может быть, в обеих, покойный летописец изменил последовательность событий. Либо, что тоже возможно, самовольно восстановил изменённую. За то его и покарал великан-инквизитор, отдавая в руки мастера Удухта. Или не за то.
Впрочем, все игры с последовательностями имеют основным фокусом установление момента времени, когда именно присоединением Баларма озаботилась Инквизиция. Либо прежде всех симптомов неблагополучия, либо – вследствие.
Основные же действующие лица – не меняются: великан Кагер Балармский, великан Югер из Гарма, управляющий Босс, палач Удухт, инквизиторы. Где-то в эпизоде в обеих версиях появлялся и великан Плюст из Глюма, чья кожа вовсе не случайно такая же дырчатая, как и у великанов-инквизиторов. Значит, он тоже из Шестой расы.
И куда-то делся великан Кагер: то был одним из действующих лиц – и вдруг сразу превратился в бездействующее лицо. Инквизиторы, что ли, устранили? И что характерно, его странное поведение прошло две ступени: сначала проигрался, потом пропал. То и другое – равно неожиданно.
Заботило ли Фопона, кто и в чём на самом деле виноват? И да, и нет. Ловкий советник из Цанца предвидел: включиться в игру ему придётся. Только вот включиться надо – на стороне Инквизиции, поскольку другие стороны проиграют. А чтобы это сделать, надо вовремя выяснить, в чём именно она состоит, сторона Инквизиции. При этом определять цели инквизиторов надо тонко, чтобы не насторожились.
Но Фопон справится! И начнёт, разумеется, с того круга обязанностей, который ему официально выделили. С работ по систематизации архива и «скрупулёзного» летописания.
Дополнять незаконченные тома Балармской летописи Фопон из осторожности не стал – ведь пришлось бы выбирать между двумя версиями. А если начать новую книгу, вопрос выбора сам собой отпадает. Кто крайне скрупулезен в делах, тому и решения принимать некогда.
Изо дня в день с неустанной дотошностью Фопон из Цанца заносил в замковую летопись примитивные подробности здешней жизни. Чем питались обитатели Баларма на завтрак, обед и ужин, с кем работал великий мастер Удухт и его подмастерье Даб – ещё не великий, но очень старательный. Какие гости замок посещали, какие – покидали. Какая притом стояла погода.
Последний вопрос даёт особенно много простора сарказму летописца. Что-что, а погода в Запорожье, куда Баларм угодил вскоре после нового назначения Фопона – весьма однообразна. Здесь даже время года не меняется. Говорят о «вечной осени», но это даже не осень. Так, межвременье.
От Фопона ожидали тщательности? Он будет настолько тщателен, что читатели от тоски повыпрыгивают из Библиотечной башни и убьются о каменные плиты парадного двора! Сам великий мастер Удухт поперхнётся словом «скрупулёзность», когда вздумает почитать ноаую замковую летопись. Да она своим объёмом уже десятикратно превосходит весь летописный свод Баларма со дня основания и до прихода последнего писца.
Жаль, мастер Удухт летописью не очень-то интересовался. Вот и не находилось удобного случая его как следует удивить. Оставалось надеяться на будущее. Рано или поздно Фопона заметят, удивятся его способностям и, забыв былые прегрешения – истинные и мнимые – поставят выполнять задачи посложнее. С того момента и начнётся новое восхождение.
В тех обильных текстах, которые Фопон из Цанца создавал сейчас, его самого мало что могло заинтересовать, и всё же некоторые события удивляли, заставляли задуматься. Собственно, только эти события и были достойны летописного упоминания. Когда бы не повеление мастера пыточных дел, Фопон бы не вздумал записывать всю остальную ерунду. Но послушание превыше разумения. У опальных советников преданных ими воевод – так уж точно.
На те события, которые его особенно впечатлили, Фопон составил специальный указатель. Просто для себя, чтобы в нужный момент отыскать их в массиве сплошняком написанного текста.
Во-первых, новому летописцу Баларма представлялся важным пережитый замком опыт продвижения Порога Смерти. Словно вертикальная тень чёрной стены пробежала замковым двором с запада на восток, и – глядь – Баларм уже в Запорожье. Непостижимо, жутко? Да, но и величественно!
Усилием инквизиторов, которые заблаговременно прогнали из замка живых людей, переход в сугубо мёртвую зону Среднего мира состоялся легко, без лишних жертв и разрушений. Ну, только мастер Удухт некоторым жертвам в пыточном подвале произвёл дополнительные телесные разрушения – так это ведь не считается, ибо виною выступила не стихия, а разумная воля!
Во-вторых, Фопона, как истинного поклонника Смерти, не могло не восхитить то дерзновение, с которым перешедший в Запорожье инквизиторский замок превращал окружающую среду из агонизирующей в гарантированно мёртвую. Живых людей прогнали ещё накануне движения Порога, живые животные разбежались сами, но вот живые растения (трава, кусты, деревья) нуждались в терпеливой умерщвляющей помощи. Ведь если растение правильным образом не убить, то в Запорожье оно погибнет неправильно: разложится, вместо того, чтобы окаменеть.
Так вот, для спасительного окаменения некогда живого ландшафта, каждое деревце в увядающих осиновых рощах вокруг замка пришлось побрызгать специальными бальзамами для деревьев. Даже не просто побрызгать, а основательно полить и пару раз повторить для верности.
Когда осины окаменели, Фопон испытал некое странное чувство – тревожное и торжественное. Откуда такое взялось? Ну конечно: всплыли по ассоциации эпизоды переворота в Цанце.
Деревьев, цементируемых вяжущими веществами, в столице воеводства тогда, конечно, не было. Зато – Умбриэля Цилиндрона тоже побрызгали чем-то наподобие. Даже не просто побрызгали, а влили в жилы воеводы сей бальзам, ведущий к окаменению. Вследствие чего – вот умора – бедняга превратился в нерукотворное изваяние самого себя.
Пережитое волнение, особую причину которого он и сам едва уловил, Фопон поневоле выплёскивал в летописном тексте, когда описывал работы замковой челяди по спасению рощ. Волнение меняло не только почерк летописателя, но и – характер изложения.
Продвижение Порога Смерти на восток и посмертное спасение каких-то там окрестных деревьев – словно не тот же самый Фопон описывал, а другой человек, художественно одарённый. Если кто-то спустя годы возьмётся изучать многотомный манускрипт Фопона-летописца, будет, наверное, поражён. Ну и пусть удивляется: до причин ему не докопаться, даже если не проглядит любопытный симптом в пылу сражения с унылой массой прочих сообщений.
Остальные более-менее яркие события, свидетелем которых стал писец Фопон, по эмоциональному отклику сильно не дотягивают до двух самых первых. Однако, чтобы подстраховаться, балармский архивариус включил в указатель по своему труду не два пункта, а добавил к ним третий, четвёртый, пятый и ещё около четырёх десятков, примечательных пусть чем-нибудь.
В-третьих, более-менее важным событием Запорожской истории замка стало показательное изгнание повара – со всеми подмастерьями в придачу. Бедой повара стало примитивное понимание собственного ремесла. Старик, даром что почти столетний уже мертвец, умел готовить пищу живых, и только её. Пока замок находился по другую сторону Порога Смерти, с этой концентрацией несовершенств можно было мириться. Но Запорожье задаёт иные правила. Пища живых туда попросту не поступает, а тем более – она там изначально не растёт.
В-четвёртых… Но чтобы вспомнить, что именно в-четвёртых, летописцу приходится сверяться с указателем. С пятым и последующими пунктами – та же ситуация. Увы, переход между интересными и вовсе неинтересными событиями – достаточно-таки плавный. Большинство же из них – воистину «малоинтересны».
Впрочем, и малоинтересные пункты живо заиграют новыми красками, а то и намертво врежутся в память, как только Фопону повезёт провести связи между ними и несколько запутанными сведениями по предыдущей истории замка, доставшимися в наследство от замученного мастером Удухтом летописца-предшественника.
Живые организмы очень хрупки, а мёртвые палачи не всегда способны рассчитать силу воздействия. Даже со знаменитыми мастерами случаются такие неприятности. Но что-то Фопону подсказывало: мастер Удухт рассчитал верно. Только расчёт был вовсе не к тому, чтобы оставить летописцу жизнь.
– А-а-а-а-а-а-а-а! – раздалось с заднего двора.
Оказывается, наступило раннее утро. К сожалению, Фопон-летописец опять увлёкся и снова не уложился в ночное время: слишком пространно (и «скрупулёзно») стал описывать позавчерашний визит менестреля.
Хотя, казалось бы, о чём тут повествовать? Ну, явился паренёк поглазеть на замок, в котором – о чудо – служит палачом «тот самый» единственный в своём роде мастер Удухт. Ну, вздумал по наивности заинтересовать знаменитого палача своим неподражаемым пением. А того не знал, что мастер Удухт всё равно лишён музыкального слуха, что в песнях обращает внимание только на текст, каковой расценивает с единственной стороны: «в рифму – не в рифму».
И если текст оказывается рифмованным (а в песнях такое случается сплошь и рядом) – вот тут-то и начинается самое интересное. Потому что на исполнителя ложится тень сурового подозрения. Не служит ли он рупором вселившегося в его тело демона? Ужасного «Демона-говорящего-в-рифму», для которого нет ничего-ничего святого – таким даже «Мёртвый престол» в радость зарифмовать со столом обеденным.
Закончился день для того менестреля вполне ожидаемо – криками на дыбе в пыточной мастера Удухта. Криками громкими, от всей души, причём далеко не в рифму.
По мнению Фопона, оставленному им при себе, в этих криках не слышалось ничего демонического. Палач Удухт рассудил несколько иначе. Что ж, мастеру виднее – он инквизиторами оставлен в замке за старшего. А менестрель – тот, конечно, сам виноват. Так ему и надо, мерзкому демону.