У нас нет великой войны,
нет великой депрессии.
Наша великая война – это духовная война,
наша великая депрессия – это наша жизнь.
Тайлер Дерден.
Этот рассказ не основан на реальных событиях, не выражает какую-то философию и конечно, не имеет цели хоть как-то повлиять на чье-либо мировоззрение.
Тьма… Бесконечно малое, исчезающее мгновение света, и снова тьма… Всепоглощающая, всепожирающая, всепроникающая.…С начала веков, до нашего времени, и до кончины этого мира… Тьма… Что за ней? Кто или что скрывается за беспроглядным войлоком темноты? Что есть Тьма? Сатана, пришельцы с других планет, вампиры, оборотни, люди?.. Вы знаете?..
Вот и я не знаю…
Тысячи лет люди живут в крохотном лучике света, ухватившись за придуманные законы, возвышенную религию и боятся оступиться, чтобы не выпасть за пределы солнечного круга. И это правильно, ибо за гранью Тьма.… А меж тем сотни пропавших людей, тысячи нераскрытых преступлений, миллионы загубленных судеб, – это все Она.
И даже вселенское Зло по сравнению с ней ничто, ибо Зло пришло в мир с человеком и также скромно живет с ним в круге света.… В окружении Тьмы…
… Но люди забыли о ней, забыли, что луч света слишком узок, забыли, кто был вначале…
Тьма помнит, – я знаю. Всегда помнила, и никогда не забывала о крохотной искорке света. И она придет разрушить свет. Она уже здесь.
Что будут делать люди, когда свет угаснет, я не знаю. Может быть, растворятся во Тьме, может быть – станут бороться. Но тот мир, который мы знаем, уйдет навсегда.
… А может быть это всего лишь полуночный бред сумасшедшего, и никакой Тьмы и нет. Решать вам, думать вам. Я знаю.
И поэтому готовлюсь к встрече.
Тьма сильна. Она покорила этот мир и разрушила все его законы, восстановив на их место свои. Искореняя Свет, она все больше сгущает Сумерки в поисках новых слуг. И она их находит…
Я родился сильным. Все люди рождаются сильными и способными свернуть горы. Все кажется чистым и прекрасным, когда тебе ни по чем любые поражения и неудачи. Отдав дань горя погибшей мечте, ты берешься за новую, и не смотря ни на что, продолжаешь биться плечом в закрытую дверь, пока дверь не дрогнет. Не важно кто ты, добрый герой или злой гений, к тебе тянутся мужчины и любят женщины, уважают старики и боготворит молодежь. Если ты сильный – ты обречен быть искрой Света. Все люди рождаются для Света.
И Тьма это знает. Не в силах изменить человека, она меняет мир. Законы общества, законы поведения, будто паутинки опутывают жителей гибнущего мира, у них все меньше свободы и индивидуальности. Когда законы мира были светлы, это было неважно. Но теперь…
Теперь законы общества – это законы Тьмы. Нам нужно глупо улыбаться знакомым в ответ на плоскую шутку, чтобы не прослыть идиотами и прикидываться идиотами, чтобы начальник не узнал, что ты умнее его. Мир, выворачивающий гордость в черствость, доверчивость в глупость, верность в навязчивость – наш мир, мир сгущающихся Сумерек. Все, что было свято раньше, Тьма вывернула наизнанку, превратив сильных в слабых, а слабый обречен, стать Тьмой. Так наступили Сумерки.
Странно и страшно жить слабому по законам сильных. Странно и страшно знать, что когда-нибудь ты сломаешься и ошибешься, но не знать, когда. И оттого пропадает желание бороться, ибо любое действие может привести к последней стене, пробиться через которую ты уже не сможешь. Странно и страшно понимать, что все, что бы ты не делал, завершится очередным бессилием слабого перед сильным. И переступить через это нельзя.
Теперь я уже ни о чем не жалею, мне все безразлично – потому что я на темной стороне. Да, я стал слабым. Быстро, в один момент, вначале даже не заметив перемены, просто потому, что продолжал опираться на свою силу, во Тьме вдруг обернувшуюся слабостью. И Тьма стала диктовать свои законы.
…Яростный треск старого, наверное, еще советского, будильника вырвал меня из зыбкого полусна, и я открыл глаза. Все та же убогая комнатка, все тот же унылый пейзаж городского заката в осеннем мареве. Все, как и было вчера.
От мутной бессонницы ужасно болела голова и кровь водопадом шумела в ушах, но дотянуться рукой до звенящего урода и прекратить его истерию было выше моих сил. Жить, как всегда, не было никакого желания.
Долго и тупо глядя в потолок, я решил, что сегодня будет мой последний день, и если ничего не случится, то утром я все-таки нажму на курок этого чертова пистолета. Приняв для себя это решение, я тяжело перевернулся на бок и сел на грязной кровати, свесив ноги на пол. Кровь, равномерно распределившаяся по телу за время сна, понемногу вытекала из головы назад вниз, куда-то в область живота, и оттого мириады звезд закружились у меня в глазах, а шум в ушах заглушил все внешние звуки. Понемногу все встало на свои места, когда все в мире дерьмо, кроме мочи.
Пересидев смену сна и бодрствования, вновь обретя способность чувствовать, я достал из-под подушки пистолет. Ментовской «Макаров» с восемью боевыми в обойме приятно вжался в ладонь, предлагая не ждать утра. Я заглянул в дуло, оценивая вероятность ждущей там смерти, поднес оружие к виску, ощущая горячей кожей холодный металл. Пистолет радостно запульсировал, новым сердцем забившись в моей руке, и вынудил снять предохранитель. Будто наркоман, поднесший шприц, полный «черным», к вене, я предвкушал момент, когда спущу курок…
– Твою мать! Долбанный ты говнюк, выключи свой сраный будильник, а то я сейчас тебя вместе с ним выключу навсегда!! – крик соседа и его стук ногой в стену сбросил с меня гипноз оружия.
Я вздохнул и вновь засунул «Макаров» под подушку. Как бы там ни было, но Тьма вновь оказалась сильнее, вместо крови струясь по моим венам, стуча в моем сердце, живя в моей голове. Она не хочет меня отпускать, и поэтому я в который раз отложил пистолет, глупо надеясь, что в следующий раз уж точно нажму на курок. Изо дня в день, из года в год, с тех пор как я упал во Тьму, я каждый день смотрел на этот, черт знает, откуда появившийся у меня пистолет, понимал, что это единственное оружие, которое в силах уничтожить Тьму во мне, уменьшить ее количество во всем мире ровно на один пиксель, но каждый день он вновь оказывался под одной и той же подушкой.
С твердой уверенностью сегодня утром, наконец, воспользоваться своим оружием, я, под песни неугомонного будильника поставил чайник и не спеша оделся. Старая замызганная рубашка уже не просто пахла, а била в нос застарелым запахом пота и сигарет, но другой у меня не было, и я в который раз поклялся постирать ее с утра. Некоторое время тошнотворный запах грязной одежды еще преследовал меня, и я решил непременно умыться, чтобы хоть как-то приготовить себя к неминуемой смерти.
Из зеркала в ванной на меня взглянул угрюмый мужик неопределенного возраста, с бородой до глаз и тусклым безразличием во взгляде. Повинуясь мимолетному порыву, я схватил станок и принялся сбривать жесткую поросль на лице. Порезавшись в трех местах, я все-таки освободил бледную, болезненную кожу от короткой густой бороды двухнедельного возраста, не меньше. Удовлетворенно кивнув тощей тени человеческого существа в отражении, я слил собравшуюся за ночь во мне мочу в раковину, косясь на уже несколько недель забитый унитаз.
Выйдя в комнату и так и не поняв, зачем поставил чайник, я накинул свой старый рваный плащ, и под марш будильника вышел из квартиры. На звук закрывающейся двери вышел сосед – здоровенный детина с бритой головой.
– Эй, мудак, а ну иди сюда! – гаркнул он и тяжелым уверенным шагом направился ко мне.
Я не считал себя мудаком, но, тем не менее, остановился и терпеливо ждал, пока эта гора накачанного метаном мяса не преодолеет десять метров, разделявших нас. Когда бетонной стеной мускулов он навис надо мной, низкий утробный голос человека, обозленного на весь мир, пролаял в мое ухо:
– Если ты, вонючий ублюдок, живешь как скотина и срешь в штаны, это не значит, что все должны делать так же!
Его многотонный кулак, быстрым движением описав порядочную дугу, врезался в мое только что побритое лицо. Загадочно хрустнул нос, брызнув во все стороны мелкими красными капельками, и я рухнул на пол. Еще пару раз больно ударив меня по почкам и голове ногами, он одной рукой поднял то, что осталось от меня с пола, и почти прокричал:
– Чтоб даже духу твоего здесь не было! Увижу еще раз – убью на хер!
Я, как мешок с дерьмом, висел над полом и думал, что он в чем-то прав. Чего хотя бы стоит то, что, когда у меня отключили электричество, я разломал нашу общую розетку, подключил два провода, и вот уже полгода благополучно воровал электричество у этого тупого дебила. Сколько раз я пьяный, не сумев доползти до собственной квартиры, блевал под его дверью, не имея привычки убирать за собой. Да много чего было, и моя жизнь с его точки зрения, да и всего общества, действительно была сплошным дерьмом.
– Пошел ты…, – плюнул я ему в лицо.
Осчастливив меня еще парой увесистых оплеух, он бросил меня подыхать на полу и удалился в свою квартиру. Впрочем, так просто меня было не уничтожить – я смахнул с лица кровь, опираясь о стену поднялся и двинулся в сторону лифта.
Улица меня встретила промозглой осенней ночью, с колючим, гуляющим по пустым тротуарам ветром и мелким косым дождем. Последние листья, сорванные осенью с редких чахлых городских деревьев, летели мне навстречу, перемешиваясь с обрывками старых газет и другим мусором, прибиваемым дождем к земле.
Я уже давно не видел город днем, но каждый раз просыпаясь, и выходя в свой ночной мир, мне становилось жутко от ощущения мертвой громады огромных строений, нависших над одиноким человеком. Летом, весной или даже зимой это не так ужасно из-за редких летних полуночников, спокойствия и бархатной тишины укутанного снегом города или пробивающихся сквозь асфальт ростков новой жизни. Но сейчас, осенней ночью, город, погруженный в тишину умирающего мира, особенно страшен, ибо именно в такие ночи просыпается вековая Тьма и нисходит сюда, на городские улицы, чтобы пугающей чернотой заглядывать в окна домов и тушить последние искры света в душах их жильцов. В это время в мир, рожденный следовать Свету, приходит Тьма, чтобы однажды уже не уйти никогда. В эти часы, когда за плотной пеленой туч не видно даже звезд и воздух становится плотен и тягуч от уныния и скуки, в мир приходят клочья абсолютной Тьмы, ее слуги, уничтожающие Свет…
Пока я дошел до станции метро, дождь смыл с моих рук и лица кровь, оставив кое-где лишь глубокие царапины и ссадины.
Случайные встречи. В метро, в самолете, в толпе, во дворе дома – каждый день встречаешь странно знакомые лица. Миллионный мегаполис живет своей жизнью, швыряя тысячи человеческих судеб из одной своей окраины в другую, чтобы они могли ненароком пересечься где-то в центре. Собираясь утром на работу, ты не думаешь о том, кого встретишь в толпе за эти тридцать минут дороги, но в тяжкой полудреме в вагоне метро ты мыслями уже на работе или дома, а бренное тело пустыми глазами осматривает окружающих тебя людей. Рассматривая их, будто ржавый гвоздь на стене, ты не можешь понять и увидеть того, что каждый из них смотрит на тебя теми же глазами. Сотни людей в этом большом муравейнике каждый день чувствуют тепло жизни другого, сев рядом в троллейбусе, столкнувшись на улице, зайдя в один магазин. Горной лавиной проносятся мимо человеческие судьбы, мчась куда-то в непонятном стремлении, но в тяжкой спешке к маленькому уголку огромного бездушного существа города, ты не замечаешь миллионы населяющих его душ.
…Когда я вышел из метро, дождь уже прекратился, оставив промокший город мерзнуть под холодным ветром. Закутавшись плотнее в плащ, я закурил и направился в старую, провонявшую потом, куревом и спиртом, забегаловку «Старый дуб».
В разное время года, в зависимости от долготы дня, у меня всегда после заката оставалось до смены несколько часов свободного времени, которое нужно было чем-то занять. Поначалу все, на что хватало моих сил и фантазии – это гасить вонючий спирт с бомжами в подъезде, но где-то год назад меня занесло сюда. Не знаю уж, что это было: божественное провидение или адский замысел, но, когда я впервые вошел в эти двери, мои ноги просто отнялись. Это была роковая случайность, но не в силах сойти с места, я не дышал и замер с широко открытыми глазами, боясь спугнуть этот мираж. Да, тогда я увидел Свет; крохотную, трепещущую искорку среди изъеденных Тьмой душ.
Ей было чуть больше двадцати, но что-то в ее организме было не так, и выглядела она не больше чем на шестнадцать с торчащими под кожей хрупкими косточками. Девушка – официантка, она бегала между большими деревянными столами, разнося пиво, водку и закуску, получая грубые шлепки по худой заднице, стараясь не замечать мутных от выпитого похотливых взглядов посетителей. Уж не знаю, во что она верила, но ее не сломили ни одиночество, ни неудачи, ни та грязь, в которой она жила.
С тех пор, я хожу сюда каждый день. Сначала она не замечала меня, как и всех остальных темных, но однажды вдруг присела за мой столик и с детской непосредственностью представилась:
– Привет, меня зовут Лена.
Она объяснила, что знает всех завсегдатаев, кроме меня, поэтому и решила познакомиться. Подумав, сказала еще, что я ей понравился, и что я не похож на остальных.
Мне было все-равно тогда, все-равно и сейчас. Самое главное было то, что я понял природу ее света, понял, почему она с надеждой смотрела на каждого незнакомца изо дня в день, ожидая своего сказочного принца в этой дыре. Мечта о любви была отчетливо видна в ее взгляде, вырисовывалась в контурах губ, чувствовалась в каждом движении, но открылось это мне только теперь, когда она посмотрела мне в глаза. Но светлые такие открытые и глупые, доверяясь темным, ведь она сама меня не интересовала, я был занят лишь ее странной душой. Так и сказал:
– Ты мне не интересна.
Наверное, она обиделась, потому что с тех пор не пыталась со мной заговорить. Впрочем, несмотря ни на что, ее свет продолжал гореть, а я продолжал ходить сюда, ожидая увидеть рано или поздно черный провал Тьмы в ее душе. Ибо Сумерки сгущаются.
…Жизнь, она как зебра полосатая. Полоска белая, полоска черная, снова белая – и так пока не сдохнешь. По-крайней мере так должно быть, Свет и Тьма равносильны в твоей судьбе. Но в мире, где Света уже не осталось, а Тьма живет в душах людей, часто случается иначе. Бывает так, что Свет просто забывает о тебе, бывает, что он не в силах больше бороться за тебя – по-разному выходит, а заканчивается всегда одинаково. Когда белые полосы исчезают, когда перестаешь верить в любовь, оттого что душа заплевана, а сердце сожжено, когда уходит последний друг, потому что Тьма встала между вами непроходимой топью, когда ты уже не видишь смысла жизни, и кажется, что она проходит мимо, как поезд, на который ты опоздал, из-за того, что ты слаб и тобой управляют…
Тогда картина жизни превращается в черное месиво, поужаснее «Черного квадрата» Малевича и мир становится темным, теряя краски и последние искры света. Тогда, сам того не понимая, ты делаешь незримый шаг в сторону, и вдруг оказываешься с другой стороны этого мира. С его темной стороны, ибо Тьма поглотила тебя, и уже никогда не отпустит. Можно бороться, ей можно не подчиняться, но ты уже часть ее и пока Свет повержен, этого не изменить.
…Сегодня здесь было не людно: несколько одиноких алкоголиков и шумная компания молодежи скрашивали одиночество грязной забегаловки. Мне, впрочем, это нисколько не было интересно, я одинаково комфортно чувствовал себя и среди десятков глупых, ничего не видящих людей, и в полном одиночестве.
Как всегда, купив за стойкой бутылку водки, я уселся за ближайший свободный столик и выпил первых два больших глотка. Почувствовав, как алкоголь провалился к желудку, я закурил, ожидая, когда появится Лена. Я чувствовал, что она где-то рядом, чувствовал это всей своей темной душонкой, как кошка чует собаку, но в который раз не мог в это поверить. Не мог поверить в то, что она все еще светлая.