«Киев. – Вследствие предписания министра юстиции, палата, в распорядительном заседании, войдет в рассмотрение вопроса о правильности постановления окружного суда по делу художника Малова».
Известие в духе времени. За последнее время у нас царит обвинительное направление.
Я отношусь с величайшим почтением к правосудию и преклоняюсь пред милосердием. Правосудие родилось на земле, родина милосердия – небо. Это с неба звучал голос:
– Милосердие, милосердие всем живущим на земле!
И прочитав, что г. Малов освобожден от суда[2], – я порадовался этому акту милосердия.
Меньше всех я радовался, конечно, за г. Малова. Слава Богу, что человек избег каторги. Но надо сказать правду, на Сахалине я встречал людей[3], заслуживающих гораздо более жалости и симпатий, чем г. Малов.
Гораздо больше я радовался за г-жу Пасхалову. На суде этой много перестрадавшей женщине предстояла тяжкая роль. Отказаться давать показания, – скажут:
– Жестокосердие!
Давать показания, – пройти сквозь строй мучительных вопросов, которые будут задавать и прокуратура, и защита. Это – душевное наказание, стоящее телесного.
Но больше всего я радовался за память покойного Н.П. Рощина-Инсарова.
Я знал, в чьи руки попало дело Малова. Один очень ловкий, очень юркий, очень пронырливый, мелкий одесский присяжный поверенный, лишь только случилось несчастье, обратился к г. Малову с предложением защищать, и г. Малов «дал свое согласие», избрал его себе защитником.
Это тоже немножко странная черта! Малов, к чести его сказать, не допускает мысли о каких-нибудь «отношениях» между его женой и покойным Рощиным. И вот, убив человека ни за что ни про что, – он первым долгом начинает заботиться о защитнике. Немножко рано, немножко поспешно…
Я знавал одного убийцу, убившего ни в чем не повинного человека. Когда ему предложили защитника, – он отвечал:
– Ах, уйдите вы от меня, ради Бога! Не все ли равно, что со мной будет?! Каторга, оправданье, – да разве они вытравят из моей души это ужасное воспоминание? Разве спасут меня от меня самого?
В это время думают об убитом, и немножко рано думать о себе.
Я знал, как повелась бы эта зашита. Сколько ушатов грязи было бы вылито на память Н.П. Рощина-Инсарова. И относительно актера – это сделать не трудно. Добродетельнейший из актеров – чудовищнейший «обыватель».
Стоило задать вопрос:
– Отношения Рощина к женщинам?