Джал пропустил гостей в квартиру и побежал с зонтиками и плащами в ванную, чтобы с них не натекло перед дверью. Возвратился с тряпкой, подтер пол в коридоре. Гости старательно вытерли ноги о коврик, и Джал повел их в гостиную.
– В самый ливень попали!
– Ну да! А эти два безобразника выскочили из дому с непокрытыми головами, – пожаловалась Роксана. – Ты только посмотри на их волосы, просто вода течет. Ты не дашь мне полотенце, Джал?
– Конечно!
Рассаживая гостей по истертым диванам и креслам, он без нужды переставил парочку кофейных столиков, схватился за диванные подушки, которые тут же водворил на прежние места, включил настольную лампу и встревоженно осведомился, не бьет ли свет в глаза.
– Ничуть, – заверил его Йезад.
Обычная хлопотливость Джала маскировала его радость от встречи. Он поспешно извинился, объявив, что должен помочь Куми на кухне.
– Полотенце, Джал, – напомнила Роксана. – Пока эти шайтанята не простудились.
– Ох, извини!
Понесся за полотенцами, через минуту вернулся, продолжая извиняться за промедление.
Роксана набросила полотенце на голову Джехангира и так энергично терла, что у того плечи ходили. Он решил усилить эффект и задергал руками и бедрами в дикой пляске.
– Стой спокойно, клоун, – одернула его мать.
Она взъерошила сыну волосы, проверяя, сухие ли.
– Так. Твоя очередь, Мурад.
– Я сам, – воспротивился Мурад, отстаивая суверенитет, обретенный вместе с недавним тринадцатилетием.
Мать передала ему полотенце, достала из сумочки гребень. Джехангир терпеливо ждал, пока Роксана причесывала его и делала пробор слева.
– Теперь ты хоть на бандита не похож.
Мурад взял у матери гребень и подошел к застекленной горке у противоположной стены. Смотрясь в стекло, он тщательно причесал волосы на собственный лад, без пробора.
Роксана спрятала гребень и предупредила сыновей, чтобы они хорошо вели себя, не надоедали тете и дяде. Йезад добавил и свое предостережение, пробормотав при этом, что никому не известно, как им не надоедать, самый верный способ: ничего не говорить и ничего не делать.
– Изображайте статуи, – посоветовал он.
Мурад и Джехангир рассмеялись.
– Я серьезно. Лучшая статуя получит приз.
– А какой приз?
– А сюрприз!
Оба немедленно застыли, стараясь не моргать и следя, кто первый не выдержит. Однако вскоре статуя-Мурад ожила и стала разгуливать по гостиной. Сначала Мурад выглянул в окно из-за гардин, потом решил раздвинуть их. Но потянул за обе сразу – и гардины обрушились вместе с карнизом.
– Ну, видишь, что ты натворил? Сейчас же сядь на место, – прикрикнула мать, изображая суровость, которая ей никогда не удавалась. – Ты старше Джехангира и должен подавать ему хороший пример!
Мурад подобрал с пола карниз и начал нанизывать на него гардинные кольца. Надев одну гардину, он обнаружил, что вторая соскользнула с другого конца карниза.
– Слышал, что мама сказала? – вмешался Йезад. – Брось!
– Я хочу сделать, как раньше было, чтобы тетя не сердилась.
Йезад приподнялся на диване, будто собираясь встать на ноги.
– Я кому сказал сесть!
Заметив вспышку гнева в отцовских глазах, Джехангир напрягся, надеясь, что брат не ослушается приказа. Вспыльчивость отца братьям была хорошо известна. Мурад надул губы и плюхнулся на стул. Отец мгновенно сменил гнев на милость.
– Будем надеяться, тетя не убьет нас.
Роксана не сомневалась, что Куми сразу прибежит на шум. Но та не показалась – вместо нее в дверях появился Нариман, в новенькой рубашке, неровно заправленной в брюки.
– С днем рождения, дедушка! – хором закричали мальчики.
Опережая брата, Джехангир соскользнул с дивана и ринулся к Нариману, который медленно шаркал к своему креслу.
– Стой! – перехватила его Роксана. – Ты так дедушку с ног собьешь, дай ему сесть.
Роксане показалось, что отец сильнее волочит ноги, чем при их прошлой встрече, и, конечно, он совсем ссутулился. Доктор предупреждал, что симптомы паркинсонизма будут усиливаться по мере прогрессирования болезни. Что за слова они употребляют, подумала тогда Роксана, прогрессировать! Прогресс…
Опускаясь в кресло, Нариман не удержал равновесие и тяжело рухнул на сиденье. И улыбнулся, видя тревогу на их лицах.
Джехангир обнимал и целовал деда, легонько тиская его подбородок, будто резиновый на ощупь, как ююба, весь в редких щетинках, твердых как сахарные крупинки. Дед смеялся и наклонял голову для следующей части ритуала – поглаживания по лысине.
Ритуал возник несколько лет назад, когда дед брал мальчиков за подбородки, а они отвечали ему тем же. Завороженные дедовой щетиной, они ощупывали все его лицо, приходя в полный восторг от гладкости и твердости блестящей лысины, которая так замечательно контрастировала с рыхлым подбородком.
Мурад, чувствуя, что ему уже не по возрасту детские игры со щетинистым дедовым подбородком, протянул деду руку. Нариман пожал ему руку и притянул к себе, чтобы обнять.
– Дедушка, покажи зубы! – попросил Джехангир.
Нариман вытолкнул языком вставную челюсть на губу и сразу вернул ее на место.
– Еще!
– Не тормоши дедушку, – сказал Йезад. – С этим безобразником никакого сладу нет! Поздравляю, чиф, и желаю многих лет.
Он сердечно пожал Нариману руку и потрепал его по плечу.
Наконец пришел черед Роксаны. Она обняла отца, сказала, что он прекрасно выглядит, ее это так радует!
– Господь благослови тебя, папа, и дай нам Бог много, много лет праздновать твой день рождения!
– Как минимум до сотого, – сказал Йезад.
– Да, дедушка, – поддержал Мурад. – Ты должен выбить сотню. Как Сачин Тендулькар в матче против Австралии.
– Подумаешь, – фыркнул Джехангир, – остается всего двадцать один день рождения!
– С арифметикой у тебя все в порядке, – усмехнулся Нариман, – но у меня и так было слишком много дней рождения.
– Не говори так, папа, – попросила Роксана, и тень пробежала по ее лицу.
Она сидела на диване рядом с креслом отца.
Заглянувший в гостиную Джал подстроил свой слуховой аппарат, который особенно донимал его, когда разговаривали несколько человек.
– Что? Что такое? Кто говорил про сотейник?
– Про сотню, – поправила Роксана и пересказала брату то, что он не расслышал.
Джал улыбался и кивал. Но тут его позвала Куми, и он заспешил к ней на кухню.
– А у тебя сколько дней рождения до сотни? – спросил Нариман Джехангира. – Девяносто два?
– Нет, дедушка, так было в прошлом году. Теперь всего девяносто один.
– А у Мурада?
– Всего восемьдесят семь.
– Замечательно. Скоро вы будете молодыми людьми, у вас появятся девушки. Надеюсь, вы меня пригласите на свои свадьбы?
Настроение Наримана улучшалось с каждой минутой. Веселье, смех и молодость действовали как противоядие обволакивающей эту квартиру унылости, тем тягучим часам, когда ему казалось, что даже стены с потолками покрыты налетом тоски несчастливых десятилетий. Даже мебель из тика и розового дерева, громоздкие шкафы и кровати с балдахинами на четырех столбиках, тяжеловесные остовы, ждущие пугающей кончины, опять выглядели уютно и приветливо. А длинный ряд фамильных портретов в коридоре – как комичны сейчас их кислые лица!!
– У Джала и Куми все хорошо? – шепнула Роксана.
– Обычный театр и фырк-фырк, ничего особенного. По большей части…
Он замолчал – в гостиную входила Куми с большим блюдом хрустящих картофельных ломтиков и громким «хэлло», обращенным ко всем собравшимся. Взгляд ее сразу упал на свалившиеся гардины, но негодование не успело излиться в слова – Роксана опередила ее:
– Видишь, что этот негодный мальчишка натворил! Ну ничего, он еще свое получит!
Куми осталось только проявить великодушие:
– Ничего страшного. Джал все приведет в порядок. Только бы бесстыжие зеваки в окна не начали заглядывать.
– Мы же на третьем этаже, тетя, – встрял Джехангир.
– Ты думаешь, зеваки лишь только по улицам бродят? Могут из окна напротив пялить глаза. Или даже в телескоп смотреть из во-он той высотки, что в миле отсюда.
– Кто там смотрит из высотки? – недоуменно вопросил Джал.
– Выключил бы ты свою машину, – посоветовала Куми, – все равно разговор ведь не о серьезном.
– Пускай слушает! – возмутилась Роксана. – Ему тоже хочется участвовать в разговоре.
– А кто будет платить за новые батарейки? Ты знаешь, почем они и как их жрет эта его коробочка?
– Аппарат – вещь необходимая, это как лекарство.
– Оттого, что вещь необходима, деньги на ее покупку чудом не появятся, – огрызнулась Куми. – Все дорого: лук, картошка, хлеб, масло, кухонный газ, – перечисляла Куми.
– Нужно составить бюджет на все расходы, – посоветовала Роксана. – Заведи отдельный конверт для каждой траты.
– Благодарю вас, я тоже проходила экономику домоводства в школе. Какой смысл в конвертах, когда в них нечего класть?
– Ты права. – Йезаду хотелось положить конец спору. – У всех одни и те же проблемы.
– Глупости! Вам же не приходится ухаживать за папой, а на это столько денег уходит!
Роксана открыла было рот, чтобы напомнить ей, что папа получает пенсию, но Йезад подал жене знак – дурацкий спор из-за батареек грозил перейти в полновесную ссору – и сменил тему:
– Скажи, Куми, что это за бесконечная стукотня?
– Это идиот Эдуль Мунши стучит, кто ж еще?
– Вот кто с радостью повесит гардины, – пошутил Йезад.
Джал изобразил ужас:
– Кто угодно, только не Эдуль. Если не хочешь, чтоб на нас потолок обрушился!
Все расхохотались. Эдуль Мунши, живший этажом ниже, считал себя талантливым мастером на все руки. Доказательством могла служить дверь в его квартиру – пластинка с именем хозяина прибита криво, крючок изнутри не попадет в скобку. Весь дом знал, что он владеет замечательным набором инструментов, и весь дом боялся его готовности прийти на помощь в случае поломки. Эдуль радостно предлагал соседям инструменты и себя в придачу. Он горел желанием поработать у соседей, потому что в собственной квартире ему больше не разрешалось ничего чинить. Миссис Мунши решила, что не может позволить мужу разрушить всю квартиру – должен быть предел.
– Интересно, кто тот несчастный, которого на этот раз подловил Эдуль на свои инструменты?
Снова раздался смех, и Нариман с удовлетворением обвел взглядом гостиную, радуясь, что ссоры удалось избежать.
– Не пора ли выпить? – спросил он.
– Пять минут можешь подождать? У меня готовы угли для лобана, и солнце уже село.
Она вышла из гостиной и вернулась в белом муслиновом покрывале, неся в руках серебряную кадильницу, источающую светлый дымок.
Роксана с наслаждением вдохнула запах ладана; для нее обряды и религия значили куда больше, чем для Йезада. После внезапной смерти матери воспитанием Роксаны занималась материнская родня – угрызения совести не позволили Нариману ни в чем противиться родственникам покойной жены. Они учили Роксану молиться, совершили ее навджоте – обряд посвящения в парсы, по праздникам водили в храм огня.
Позднее, в замужестве, ей очень недоставало соблюдения обрядов, но Йезад не верил в них, говорил, что ему достаточно посещения храма по большим праздникам, а ладан хорош только от москитов.
Серебряная кадильница в руках Куми, доставшаяся ей от мамы, вызывала у Роксаны благоговейное чувство и воскрешала детские воспоминания. Она ждала своей очереди поклониться огню. Но Куми сначала поднесла кадильницу Йезаду, который сидел ближе. Тот ритуально сложил ладони перед грудью.
– Покрой голову, – шепнула мужу Роксана.
– Извини, – пробормотал он.
Он прикрыл одной рукой макушку, другой повел в сторону кадильницы, направляя дым на себя. Мурад и Джехангир ухмылялись, наблюдая за неумелыми движениями отца.
Обойдя всех, Куми двинулась вокруг гостиной. За ней лениво тянулась струйка дыма. Торжественность, с которой она совершала обряд, забавляла мальчиков.
– Ваша тетка очень благочестивая женщина, – пряча усмешку, заметил Йезад вслед удаляющейся Куми.
– Воистину, – сказал Нариман. – Она на прямой связи с Богом.
– Не надо, – попросила раздосадованная Роксана, которой так хотелось сохранить ощущение торжественности обряда, когда кажется, будто с запахом ладана по дому плывут ангелы-фаришты.
Куми сбросила муслиновое покрывало с головы на плечи и объявила, что теперь можно и выпить.
– Что будете пить, Мурад и Джехангир, фанту или севен-ап? А может быть, – она широко раскрыла глаза, показывая, что речь пойдет об особом лакомстве, – может, вам налить моего домашнего малинового шербета? Я лично собираюсь пить шербет.
Детям был отлично известен теткин шербет – розоватый переслащенный безвкусный напиток.
– Шербет потом, – ответил Мурад, – а сейчас мне фанту.
– Мне тоже, тетя! – подхватил Джехангир.
Джал вызвался заняться взрослой выпивкой и принялся смешивать скотч и содовую для Йезада, Наримана и себя. Роксана попросила налить ей отвергнутого малинового шербета, и Куми сразу просияла.
– Мученица, – шепнул Йезад жене, легко коснувшись губами мочки ее уха.
Нариман заметил и тихонько улыбнулся. Он радовался счастью дочери, ее отношениям с Йезадом. Он часто видел, как они обмениваются едва приметными, невидимыми миру сигналами нежности.
Но ее выбор напитка Нариман опротестовал.
– Шербет? В день моего рождения? Нет уж, выпей чего-нибудь покрепче.
– Не нужно, папа, спиртное сразу ударяет мне в голову, а потом меня ноги не держат.
– Чиф прав, Рокси, – поддержал тестя Йезад. – Сегодня особый день.
Мурад и Джехангир тоже подали голоса:
– Да, мама, сегодня такой день!
Детям случалось видеть маму чуть-чуть навеселе не чаще одного, ну двух раз в год, но им это очень нравилось, потому что тогда с маминого лица исчезало выражение вечной озабоченности.
Роксана со вздохом, будто берясь за трудное дело, согласилась выпить рому с фантой.
– Только, Джал, капельку рома и побольше фанты.
Она откинулась в кресле, предвкушая праздничное удовольствие.
Мурад, дожидаясь своей фанты, от нечего делать подошел к горке, которая занимала почетное место в гостиной. Джехангир немедленно потянулся за братом. Горка всегда притягивала детей, как магнит, а от строжайшего наказа тети и дяди ничего там не трогать ее притягательная сила только возрастала.
Роксана с нарастающим беспокойством поглядывала на сыновей. Нариман повел рукой, будто желая успокоить дочь.
– Папа, ты себе не представляешь, на что способен Мурад. Такой чават растет, такой хитрюга! А младший ему подражает, когда они вместе. В одиночестве Джехангир может часами сидеть с книжкой или складывать головоломки.
Она легонько подтолкнула локтем мужа, чтобы тот следил за мальчиками.
– Боже сохрани, чтоб они что-то напортили в святилище.
«Святилище» было их тайным словечком для обозначения уймы безделушек, игрушек и стеклянных поделок, которыми была заполнена горка, благоговейно почитаемая Джалом и Куми. Среди чтимых святынь был клоун, который шевелил ушами, когда ему нажимали на живот, пушистая белая собачка с качающейся головой, крохотные модельки старинных автомобилей и работавший от батарейки Элвис Пресли, который беззвучно перебирал струны своей гитары. В былые времена Элвис пел «Деревянное сердце», но, как любил рассказывать гостям Джал, что-то в механизме сломалось в тот самый августовский день, когда умер Король.
Когда приобреталась новая безделушка, ее с гордостью демонстрировали гостям, потом торжественно помещали за стекло. Как говорил Йезад, единственное, чего недоставало в ритуале, это курения благовоний, возложения цветов и пения молитвенных гимнов. Он отмахивался от объяснений Наримана, что причина тут в болезни отца Джала и Куми и в их тяжелом детстве. На свете много обездоленных детей, возражал Йезад, но не все, выросши, фанатично играют в игрушки.
Помимо игрушек на полках стояли серебряные кубки – школьные призы Джала и Куми. К кубкам прикреплены карточки с указанием, за что получены призы: Джал Палонджи Контрактор, третья премия, бег на трех ногах, 1954; Куми Палонджи Контрактор, вторая премия, бег с лимоном на ложке, 1956, и так далее. Они хранили не все призы: только полученные на тех соревнованиях, на которых присутствовал и подбадривал детей отец.
И две пары наручных часов, теперь уже слишком маленьких для их запястий, и два вечных пера – подарки отца к навджоте сына и дочери. А было это почти сорок лет назад. По совету семейного жреца, дастурджи, с церемонией навджоте заспешили, когда стало ясно, что Палонджи осталось недолго. Дети не успели выучить все необходимые молитвы, но дастурджи заверил семью, что не станет обращать внимания на недочеты: лучше отцу присутствовать на церемонии, даже если посвящаемые помнят не все слова, дабы он спокойно умер, зная, что дети должным образом вошли в зороастрийскую общину.
Мураду надоело смотреть через стекло, и он решил открыть дверцу горки. Роксана тихонько подтолкнула Йезада, и тот предупредил сына, чтобы он ничего не трогал.
– Стекло пыльное, за ним ничего не видно.
Мурад окинул взглядом полки. Его не заинтересовали вазы, серебряные трофеи, пластмассовая гондола с гондольером, фирменный махараджа «Эр-Индии» на носу реактивного самолета, миниатюрная Эйфелева башня. Любопытство у него вызвали две ухмыляющиеся обезьянки в самом центре выставки.
У одной был барабан с палочками, другая держала в лапах бутылку с надписью «выпивка». У обеих сзади торчало по ключику. Мурад повернулся спиной к гостиной, чтобы не видно было, что он делает, и стал заводить барабанщика. Сообщник Джехангир прикрывал брата.
Но предательская пружина выдала братьев. Куми знала ее звук, как мать – дыхание своего дитяти. Забыв про напитки, она бросилась к бесценной своей горке.
– Как не стыдно, Мурад, как не стыдно! – Она притворялась спокойной, но срывающийся голос выдавал ее чувства. – Я тебе тысячу раз говорила, не трогай горку!
– Немедленно поставь вещь на место, – сказала Роксана.
– Я же ничего не ломаю, – возразил Мурад, продолжая крутить ключик.
– Ты слышал, что сказала мама! – прикрикнул на сына Йезад.
– Дай обезьянку дяде Джалу, негодный мальчишка, – вышла из себя Куми. – Пусть он заведет ее.
– Я хочу сам!
Йезад поднялся на ноги. Мурад понял, что пора сдаваться. Но не успел – Куми влепила ему оплеуху.
Испугавшись, как бы Йезад не врезал и Мураду, и Куми, Роксана вскочила с дивана, оттолкнула сына в кресло, придержала руку мужа и резко бросила Куми, что если надо наказать ребенка, то можно пожаловаться родителям! Благо они рядом!
– Я еще жаловаться должна? Вы тут расселись и спокойно смотрите, как он хулиганит! Если бы вы выполняли родительский долг, мне не пришлось бы на него руку поднимать!
– Шутишь?! – вспылил Йезад. – Если ребенок взял игрушку в руки, так это называется хулиганить?
– Давай, защищай его! Вот так дети и сбиваются с пути!
– Ты пойми, Мурад, дикра, – Джал морщился, прижимая палец к уху, – тут очень деликатный механизм.
Лишний поворот ключа – и пружина может сломаться. Тогда мой барабанщик будет молчать, как замолчал мой Элвис.
Он завел игрушку и поставил ее на стол. Лапки обезьянки заходили вверх-вниз, палочки легонько постукивали по барабану.
– Замечательно, правда? Я и вторую тебе заведу.
Вторая обезьянка подносила бутылку ко рту, опускала ее, подносила и опускала…
– Потрясающая парочка, я тебе скажу! На нее можно смотреть без конца.
Дети не проявляли ни малейшего интереса. Им-то хотелось самостоятельно завести обезьянок, самим привести их в движение, а так…
– Неблагодарные дети, – проворчала Куми, – даже не смотрят…
– Хватит, Куми, – сказал Нариман. – Забудем.
Но кровь Куми уже кипела от обиды. Ничего она не забудет, заявила Куми, это он умеет так решать проблемы. Поэтому не стоит удивляться, что он и свою жизнь исковеркал, и другим не дал жить. Не стоит удивляться, что он бесстыдно крутил роман с этой Люси Браганца, погубил и мамину жизнь, и…
Нариман обвел взглядом присутствующих и вскинул руки жестом бессильного извинения. Роксана попыталась остановить сестру:
– Ну при чем тут эти дела, Куми? К чему вытаскивать их на свет божий? Да еще при детях. И я не понимаю, какое отношение имеют к этому обезьянки?
– Не вмешивайся в мой разговор с папой! Хочешь понять, так подумай немножко! Этот так называемый отец, он шесть жизней превратил в кошмар, и я никогда ему этого не прощу, особенно его постыдных отношений с любовницей после женитьбы. Кем должна была быть эта женщина – ведьма, a не женщина, – чтобы пойти на такое? А если ей хотелось так закончить свою жизнь, то почему ей было не оказать им всем милость и не…
– Куми, – прервал ее Джал, – мы должны показать Рокси новую куклу, которую ты купила. Посмотри, Рокси. Японская кукла.
Джал добился лишь частичного успеха: Куми понизила голос, но продолжала бурчать. Послушные восторги Роксаны – прелестное кимоно, а какие цвета чудные, и вышивка настоящей золотой нитью – постепенно утихомирили Куми. Она даже привлекла внимание Роксаны к малюсенькому зонтику, который ей нравился даже больше, чем очаровательные крошечные туфельки.
Затем игрушки были возвращены в горку и заперты на ключ. Расплатившись за прегрешения детей, Роксана снова уселась рядом с отцом, тихо радуясь восстановлению мира.
Три скотча с содовой, две фанты, один ром с фантой и домашний шербет Куми были наконец разлиты по бокалам. Выпили за здоровье Наримана, после чего он предложил тост за четырех обезьянок.
– За четырех? – переспросил Джал.
– За двух обезьянок Куми и за двух обезьянок Рокси.
Они засмеялись, даже Куми улыбнулась за компанию. Нариман спросил мальчиков, как дела в школе после каникул.
– Как вам нравятся новые уроки?
– Они уже не новые, дедушка, – ответил Джехангир. – Учебный год давно начался: одиннадцатого июня. Почти два месяца назад.
– Так давно? – усмехнулся Нариман, вспоминая собственное детство, когда время вело себя так же разумно, а не проносилось равнодушно мимо, как теперь, когда дни и недели пролетают в мгновение ока. – А как ваши учителя?
– Нормально, – хором ответили оба.
– Расскажи дедушке, кем тебя назначила учительница, – подсказала сыну Роксана.
– Я – контролер домашних заданий. – Джехангир объяснил, что в классе три контролера, которым поручено проверять выполнение домашних заданий в классе.
– А если окажется, что кто-то не выполнил? – спросил Нариман.
– Я должен сказать мисс Альварес, и этому мальчику поставят ноль.
– И ты это делаешь?
– Конечно! – ответил Джехангир, а его мать изобразила на лице удивление вопросом.
– Ну, а если ты дружишь с этим мальчиком? Все равно скажешь учительнице?
– Мои друзья всегда выполняют домашние задания.
– Толковый ответ, – заметил Джал.
– Так чей же сын? – спросил Йезад, и все засмеялись.
– Если бы такую систему ввело правительство Индии, – сказал Джал, – богатые ученики вместо домашних заданий давали бы взятки учителям.
– А директор школы, – хихикнул Йезад, – грозился уволить учителей, если те не будут отстегивать ему процент.
– Не учи детей коррупции, – сказала Роксана.
– Коррупция носится в самом воздухе, которым мы дышим. Страна специализируется на превращении честных людей в жулье. Правильно, чиф?
– Ответ, к сожалению, да.
– Псу под хвост пошла страна. И не породистому псу, а шавкам.
– Может быть, коалиция БДП и Шив Сены исправит дело, – предположил Джал. – Мы должны дать им шанс.
Йезад засмеялся:
– А ядовитой змее ты тоже дал бы шанс, если бы нарвался на нее? Эти две партии и подначили индусских экстремистов на разрушение мечети Бабри Масджид.
– Да, но то было…
– А как насчет ненависти к меньшинствам, которую Шив Сена насаждает уже тридцать лет?
Он отхлебнул большой глоток виски.
– Пап, а ты знаешь, что Шив Сена устраивает концерт Майкла Джексона? – влез Мурад.
– Все знают, – ответил ему Джал. – В газетах было. И Шив Сена миллионы на этом загребет. Они добились освобождения от налогов, потому что это, видите ли, культурное событие национального значения.
– А как же! – откликнулся Йезад. – Майкл Джексон со своим сверкающим гульфиком и рукой на пахе жизненно необходим для нации. Удивительно, что лидер Шив Сена не объявил его врагом чего-то, даже врагом хорошего вкуса не объявил. Ведь этот придурок направо и налево раздает ярлыки «анти» – антито, антисе. Южане у нас – антибомбейцы, Валентинов день – антииндусская затея. Кинозвезды, если они родом из той части Пенджаба, которая после сорок седьмого к Пакистану отошла, предатели родины.
– Боюсь, если у него живот начнет пучить от карелы, так он эту тыкву объявит антинациональным овощем, – хихикнул Нариман.
– Будем надеяться, что ему набедренная повязка в паху не натирает, а то как бы он все нижнее белье не запретил, – сказал Джал.
Йезад налил себе виски, разбавил содовой.
– Откровенно говоря, мне все равно, кто у нас в правительстве и что они там делают. Я больше не верю в спасителей нации. Каждый раз получаем спасителя с половинкой.
– Пап, а почему ты про все говоришь «с половинкой»? – спросил Джехангир.
– Потому что половинка – это самое главное.
Джехангир не понял, но все равно засмеялся. Ему нравилось слушать рассуждения отца.
– Давайте о другом поговорим, – предложила Роксана. – Скучно о политике.
– Ты права. Итак, чиф, что вы думаете о первенстве мира по крикету?
Нариман покачал головой:
– Я не одобряю эту новую разноцветную форму. Крикет – это белая фланель. А вырядиться как попугаи и обязательно закончить матч в один день – это не крикет.
– Хуже всего фанатизм, – вздохнул Йезад. – Каждая игра между Индией и Пакистаном как новая война в Кашмире.
– Я думала, мы больше о политике не говорим.
– Извини, Рокси. Чиф, так когда вы посмотрите, что вам подарили?
– Прямо сейчас!
Мальчики помчались в прихожую за подарком. Длинный узкий сверток был положен Нариману на колени, где он подрагивал в такт дрожанию его ног.
– Дедушка, можешь угадать, что это?
– Ружье? Меч?
Мальчики отрицательно качали головами.
– Длиннющая скалка для огромных лепешек?
– Опять не то, дедушка!
– Сдаюсь!
Роксана предложила дождаться Куми, но та крикнула из столовой, чтобы развернули без нее, ей некогда, она сейчас не может отвлекаться. Куми застучала посудой, напоминая о себе и о том, что она занята обедом, а не глупостями.
Видя, что отцу не справиться с оберткой, Роксана незаметно призвала на помощь Мурада. Отца она спросила, помогает ли новое лекарство.
– Сейчас гораздо лучше, смотри сама.
Нариман расставил трясущиеся пальцы.
– Как скала. Ну, почти как скала.
Из-под обрывков упаковки появилась трость.
– Какая красота! – Нариман провел рукой по отполированному дереву.
– Настоящий орех, чиф.
– Смотри, дедушка, мы надели на нее специальный резиновый наконечник, чтоб не скользила.
– Замечательно, – восхитился Нариман, передавая палку Джалу.
Джал тоже выразил восхищение подарком и для наглядности даже постучал тростью по полу.
Куми заглянула в гостиную – и застыла на пороге.
– Глазам своим не верю!
– В чем дело, цвет не тот? – забеспокоилась Роксана, зная суеверность сестры.
– Задумайтесь на минутку. Что вы дарите? И кому? Трость. Папе.
– Он любит ходить пешком, – ответил Йезад. – Палка ему пригодится.
– Мы не хотим, чтобы он ходил пешком! У него остеопороз, болезнь Паркинсона, пониженное давление – он просто ходячая медицинская энциклопедия!
– И ты хочешь поставить меня на полку. А я не собираюсь находиться круглые сутки в закрытом помещении.
– Согласен с вами, чиф. Так спятить можно.
– Ах, ты согласен? А что вчера случилось, тебе известно? Я не хотела говорить об этом в папин день рождения, но теперь скажу! Хотя нет. Пускай Джал расскажет. Скажи им, Джал.
Джал откашлялся, поправил слуховой аппарат и кротко сказал, что вчера с папой случилась беда.
– Глупости, я просто споткнулся и подвернул ногу, вот и все. – Нариман подтянул рукав, демонстрируя пластырь. – Вот она, чудовищная рана, которая напугала их.
Смех Йезада и улыбка облегчения на губах Роксаны сбили Куми с толку.
– Вы меня послушайте, – взмолилась она. – В следующий раз он может так легко не отделаться. Шутка ли, в его возрасте гулять одному!
– Так, может быть, вы с ним будете выходить? Прогулка всем пойдет на пользу, – предложила Роксана.
– Хочешь одним махом всех нас покалечить? А ты почему молчишь? – набросилась Куми на брата. – Всегда я должна спорить и оказываться плохой?
– Это все слуховой аппарат, Джал из-за него не может участвовать в разговоре, – вступился Йезад. – Знаешь, Джал, современная техника творит чудеса, теперь есть более совершенные приспособления, такие миниатюрные, что их и не видно.
– Да брось ты, – оборвала его Куми, – если он с большим аппаратом не слышит, как ему маленький поможет?
– Сейчас улицы – гиблое место, – начал Джал. – Пешеходные дорожки разрыты, пешеходы вынуждены идти по проезжей части. Что ни день – десятки несчастных случаев. Мы уговариваем папу гулять по квартире, благо она такая большая. Свежим воздухом можно на балконе подышать. К чему рисковать жизнью и конечностями на этих убийственных тротуарах?
– Мне кажется, вы преувеличиваете, – сказал Йезад. – Я не спорю, ходить нужно с осторожностью и не полагаться на дорожную сигнализацию. Но мы все-таки в цивилизованном городе живем.
– Да? – съехидничала Куми. – Почему же ты хотел в Канаду уехать?
Об этом Йезад не любил вспоминать.
– Это когда было. И причина была не в уличном движении и не в плохих тротуарах.
В ответ Куми объявила, что раз так, раз они считают, что папины прогулки не опасны, то она лично больше не будет сопротивляться. Но если, боже упаси, с папой что-то случится, то они с Джалом доставят папу прямиком к месту жительства Ченоев.
– Чифу мы всегда рады, – согласился Йезад, – только не забудьте заодно прихватить одну из свободных комнат. Мы живем в двухкомнатной квартирке, а не в семикомнатном дворце, как вы.
– Смейся, смейся. А я серьезно. Другого выхода просто не будет, – заявила Куми. – На сиделку или медсестру денег нет, а о больнице для хроников не может быть и речи. Пускай Джал расскажет, как идут дела на бирже, маминых денег только-только хватает на самое необходимое. А папа все свои средства вложил в вашу квартиру – о чем вы прекрасно знаете.
– Но вы живете в таком чудном доме! – вздохнула Роксана. – Что ж вы вечно нам завидуете?
– Чудный дом? Дом с привидениями, который давно пришел в разор и запустение! Вы посмотрите на эти стены, их уже тридцать лет не красили. Что мы будем делать, если потечет крыша или выйдет из строя последний клозет, я просто не знаю. Подумать только, ведь мы могли жить вместе, одной семьей – нет, вам потребовалось отделиться.
– Постой, – остановил ее Нариман, – Роксана ни при чем, это было мое решение.
– Почему мы вообще ворошим эту старую историю? – не выдержала Роксана. – Только потому, что тебе не понравился наш подарок папе?
– Подарок, трость эта, лишнее свидетельство того, какой ты стала невнимательной. Ты не была такой раньше, пока не вышла замуж и не уехала от нас. А теперь тебя совершенно не волнует, как мы тут – живем или умираем. И мне от этого больно!
Куми отвернулась, вытирая слезы. Роксана замерла, почувствовав себя преступницей.
– Не надо, Куми. – Она обняла сестру. – Куми, не говори глупости, я каждый день думаю о тебе, о Джале, о папе… Ну не плачь, Куми…
Она подвела сестру к дивану и усадила между собой и Йезадом. Куми, всхлипывая, пожаловалась, что никто и слова не сказал про рубашку, которую они с Джалом подарили папе.
– Отличная рубашка, – заверила ее Роксана.
– Они похвалили ее, как только вошли, – помог отец. – Ты была на кухне.
– Вот что, чиф, а как насчет головоломки вместо этой трости, а? Я уверен, что Джехангир с радостью подарит вам одну из своих. Или одну из своих книжек про приключения «Знаменитой пятерки».
– С одним условием – чтобы каждый вечер Куми и Джал читали мне по одному приключению.
– И будете вы «Знаменитая тройка»! – заключил Джехангир, рассмешив всех, включая Куми.
Куми пригласила к столу с обычными извинениями за скромность обеда: она старалась, как могла, но чего хочешь, того никогда нет в продаже, цены на рынке дикие, качественных продуктов не достать, все идет на экспорт и так трудно накрыть приличный стол.
– Запах фантастический! – потянул носом Йезад.
– Вкусно пахнет, – подтвердил Мурад, которому тетка указала на один из двух стульев в конце стола.
Джехангир попытался сесть поближе к деду, но Куми перехватила его и усадила рядом с братом.
Все расселись, но тут Нариман спросил, почему не выставлен фарфоровый сервиз. Куми схватилась за голову.
– Каждый год, папа, ты задаешь мне этот вопрос. А если что-то разобьется или треснет?
– Она права, папа, – вступилась Роксана. – Мы у себя тоже не пользуемся дорогой посудой.
– Как бы то ни было, сегодня я хочу видеть хороший фарфор на столе.
Джехангир тихонечко повторил это выражение – «как бы то ни было», смакуя сочетание слов. Отец шепнул ему, что никто в семье не говорит по-английски так, как дед.
– Я тебя умоляю, папа. Пожалуйста! Если что-то из посуды треснет, мы не сможем найти замену! И пропал весь сервиз.
– Придется пойти на риск. Жизнь продолжается. Если посуда стоит без пользы под замком, она в конце концов в буфете побьется. И что толку? Лучше получить удовольствие от нее.
– Хорошо, – согласилась Куми, отпирая буфет и доставая тарелку. – Доволен? Ты будешь есть с этой тарелки.
– Выставь весь сервиз. Обеденные тарелки, сервировочные. Большое блюдо для риса, салатницы и соусники.
– Но все уже подано! Ты хочешь, чтобы я все переложила, а потом мыла в два раза больше посуды? Извини, я не в силах.
– В таком случае вам придется обедать без меня.
Не обращая внимания на голоса протеста, он сделал попытку выйти из-за стола. Куми, чуть не плача, взывала к окружающим: вот, вот они, его капризы, вот что она вынуждена терпеть каждый день.
– На мой взгляд, чиф, на простых тарелках еда вкусней, – уговаривал Наримана Йезад. – Красивая посуда своей элегантностью отвлекает внимание от главного.
Джехангир и Мурад уверяли, что им достались красивые тарелки, и предлагали деду поменяться, соблазняя его картинками с Питером Пэном. Джал бормотал что-то о банановых листьях, есть с которых значит следовать прекрасной древней традиции. Роксана обещала отцу устроить для него обед, сервированный на ее лучшем фарфоре, если сейчас он возвратится за стол. Но Нариман был непреклонен.
– Все без толку, я сдаюсь, – наконец сказала Куми.
– Ничего, мы быстренько, – шептала ей Роксана, пока они доставали тонкую фарфоровую посуду, – а после обеда я помогу тебе все перемыть.
Джала, Йезада и мальчиков прогнали из-за стола. Когда стол был заново накрыт, еда разложена по блюдам и салатницам английского «Ройял Доултона», всех снова пригласили обедать.
– Благодарю, Куми, – сказал Нариман. – Стол выглядит великолепно.
– Не стоит благодарности, – проворчала она сквозь зубы, подавая ему первому.
Он любил рыбьи головы, поэтому Куми старательно выудила для него парочку голов с блюда.
У Куми сердце екало, когда кто-то звякал посудой или со стуком ставил ее на стол. Хуже всего было видеть, как передают с рук на руки тяжелое блюдо с рисом.
– Осторожней, – взвизгнула она, когда Мурад выронил ложку, которая ударилась о край тарелки.
– Дхандар-патио[3] удался, – сказала Роксана, и Куми просияла от похвалы.
– Только очень острый, – заметил Джал.
– Дхандар-патио обязательно должен быть острым, иначе он не заслуживает названия патио, – возразил Йезад, утирая салфеткой лоб, вспотевший от перца. – Не включить ли вентилятор? – предложил он.
– Не надо, папа может простудиться, – запротестовала Куми.
– В такую погоду? Скорей можно опасаться теплового удара, – ответил Нариман.
– Как угодно. Я не собираюсь спорить.
Куми поднялась из-за стола и повернула выключатель.
Лопасти потолочного вентилятора медленно пришли в движение, разгоняя застоявшийся воздух. Сидящие за столом облегченно вздохнули. Но на лопастях месяцами бездействовавшего вентилятора скопилась уйма пыли, и скоро под потолком закружились легкие серые облачка.
– Смотрите, – показал на них Мурад, первым заметивший нависшую угрозу.
– Скорей прикройте пищу! – закричала Куми, наклоняясь над своей тарелкой.
– Все в укрытие! – завопил Джехангир.
– Рассредоточиться! Ложись! – подхватил Мурад. – Прямо в грязь!
– На самом деле сейчас грязь ляжет на нас, – заметил Нариман. – Вы чего начитались? Ковбойских комиксов?
Следуя примеру Куми, все наклонились над тарелками, загораживая их от пыли. Джал бросился к выключателю…
– Не двигайтесь, пока не осядет пыль, – посоветовала Роксана.
– Как вы, чиф?
– Все хорошо. Согбенность – моя естественная поза. И она дает мне возможность получше разглядеть содержимое моей тарелки. У этой рыбы довольно злобный взгляд.
– Может быть, ей пыль в глаза попала? – предположил Йезад, а Нариман напел «пыль в твоих глазах», от чего дети пришли в полный восторг.
Зато Куми разрыдалась.
– Доволен своим вентилятором? Погубил обед, на который я целый день убила!
Роксана сказала, что ничего не погублено, все замечательно, пыль заметили вовремя и сразу приняли меры, так что ничего не случилось.
– Мне так хочется еще рыбки, дхандар-патио на редкость вкусный. Скоро можно будет есть?
Оглядевшись по сторонам, Джал объявил, что пыль осела и воздух безопасен. Сидящие за столом распрямились и, чтобы утешить Куми, набросились на еду. Некоторое время в столовой слышался только стук ножей и вилок.
Тишину разорвал оглушительный вой электроинструмента. Куми отшвырнула салфетку. Хорошего понемножку, когда стучат молотком – это одно, но дикое завывание, да еще в такую поздноту, невозможно терпеть!
Куми высунулась в окно:
– Мистер Мунши, прекратите этот шум! Хаэ, Эдуль Мунши! Сегодня папин день рождения, и мы обедаем. Имейте совесть и немедленно прекратите этот идиотский шум!
Инструмент замолк, она вернулась за стол и хмуро уставилась в тарелку. Джал сказал, что Манизе, жена Эдуля Мунши, очень славная женщина, и скорей всего это она заставила его остановиться.
– Воздадим каждому по заслугам, – возразил Нариман. – Куми умеет добиваться результатов.
Обед закончился спокойно. Ножи и вилки перестали стучать, все были сыты. Роксана попросила мальчиков отнести посуду на кухню, Джехангир бросился собирать тарелки со стола, опередив Мурада. Он понимал, что мама хочет быть поласковей с тетей Куми, а заодно старается показать, какие хорошие мальчики ее сыновья.
Нариман извинился – что-то застряло в зубных протезах. Джехангир проводил деда в ванную, чтобы посмотреть, как тот вынимает и чистит вставные челюсти.
– Знаешь, дедушка, мне хотелось бы, чтобы и у меня вынимались зубы. Так легче чистить и щеткой всюду достать можно.
Нариман беззубо рассмеялся, понюхал, не пахнет ли от протеза, и вставил его на место.
На десерт подали фалоду, потом вышли на балкон. Дождь прошел, в воздухе пахло свежестью. Пересмеиваясь, помогали друг другу отряхнуть пыль с одежды; Джехангир воспользовался случаем, чтобы хорошенько треснуть Мурада по спине. Взрослые забыли о своих стычках. Эдуль Мунши, памятуя о позднем часе, совсем негромко постукивал своим молотком.
– Чало, пошли, нам пора, – сказала Роксана. – Завтра в школу.
– Как бы то ни было, давай побудем еще чуточку. – Джехангир был доволен, что сумел вставить фразу.
Дед со смехом взъерошил внуку волосы.
– Верно, посидим еще немного. Не спеши.
– Вы не знаете, что это за фрукт, – поднялся на ноги Йезад. – Его завтра с постели не поднимешь – ой, ай, голова болит, живот урчит, попка ноет.
– Мы скоро снова придем, – пообещала Роксана, целуя отца.
Нариман с тоской смотрел, как Джал несет из ванной просохшие зонтики и плащи.
Заперев на ночь двери, Куми сказала, что после каждого визита семейства Ченой у нее такое чувство, будто по дому ураган пронесся, настоящий смерч.
– Странно, – заметил Нариман, – а у меня такое чувство, будто свежий ветерок разогнал затхлый воздух.
– Никогда не упустишь случая поддеть меня, да?
– Да нет же, Куми, – устало сказал Джал, – папа не поддевает тебя. Это просто разница в оценке.
Они оказались одни на автобусной остановке, где в просевшем асфальте образовалась большая лужа. Кроме них – никого. Мокрая, глянцевито-черная дорога отражала свет уличного фонаря, под колесами машин поблескивала и шипела вода.
– Папа так мало говорил сегодня, – сказала Роксана.
– Но Куми он спуску не давал, – хихикнул Йезад и, понизив голос, прибавил, что доктор Тарапоре предупреждал об этом симптоме.
Джехангир спросил, кто такая Люси; мать объяснила ему, что это давнишняя приятельница дедушки.
– Девушка его, – ухмыльнулся Мурад.
Мать сказала, чтобы он глупости не говорил. Но Джехангир не унимался, он хотел знать, почему тетя Куми так сердилась из-за Люси.
– Вырастешь, узнаешь.
– Тут нечего скрывать, – возразил Йезад, – раз спрашивает, так скажи ему.
Роксана неохотно рассказала, что дедушка хотел жениться на Люси, но не мог, потому что она была не из парсов. Тогда дедушка женился на маме дяди Джала и тети Куми.
– То есть на моей маме, потому что меня родила она.
Из ответа Джехангир все равно не понял, почему сердилась тетя, и спросил, есть ли закон, по которому запрещается жениться не на парсах. Есть, ответил отец, это закон мракобесия, а мама с раздражением сказала, что он сбивает ребенка с толку.
Тогда Йезад помог ей сменить тему и стал поддразнивать жену – если бы она не вышла за него замуж, то и сейчас играла бы с игрушками из родительского дома. Мальчики сразу принялись изображать заводных обезьянок, заводя друг друга, механическими движениями отхлебывая из бутылки и стуча в барабан.
– Бедные Джал и Куми, – вздохнула Роксана, – так все это грустно.
– Почему? – спросил Джехангир.
– Потому, что ни у него, ни у нее нет семьи. Нет детей, как у нас.
– И в доме у них всегда тоска, – прибавил Мурад.
На остановку, пошатываясь, вышли двое и остановились позади Ченоев. Пересмеиваясь, громко перешучиваясь и дыша густым перегаром, они подталкивали друг друга, пока один не задел Роксану.
– Извиняюсь, извиняюсь и еще раз извиняюсь, – хихикнул он.
Йезад стал придвигаться к ним, загораживая жену и детей. Маневр был замечен и не понравился.
– Браток, я ж извинился перед твоей женой!
– Все нормально.
– Что ж бояться-то, пускай стоит рядом с нами!
– Да все нормально.
– Аре, приятель, мы неплохие люди. Ну, выпили капельку, зато нам теперь хорошо, даже очень хорошо!
– Вот и хорошо, что хорошо.
– Не обращай внимания, – беззвучно, одними губами, произнесла Роксана.
– «Что там в блузке у нее…» – пропел один, нарочито похабно обращая свой вопрос к Роксане, которая сжалась в страхе перед реакцией Йезада.
– Ты только не обращай внимания, Йезад, – одними губами умоляла Роксана.
Мурад и Джехангир, до которых дошел смысл популярной песенки, стыдясь и труся, взяли ее за руки.
Их отец повернулся к пьяным и, не повышая голоса, сказал певцу «заткнись».
– Ты нам, браток, не угрожай, не порть нам настроение! В чем дело, песни на хинди тебе не нравятся?
– Эта не нравится. – Йезад старался говорить спокойно. – Или, может, хотите узнать, что там в кулаках у меня?
– Прекрати, Йезад!
– «Прекрати, Йезад», – пропищал один, и оба покатились со смеху. – Ты с нами, дядя, не заводись, мы из Шив Сены, мы ребята непобедимые!
К огромному облегчению Роксаны, к остановке, тарахтя, подкатил автобус. Господи, сто тридцать второй, наш! Она потащила детей к ступенькам.
Пьяные остались на остановке. «Гудбай, – крикнул один вслед автобусу, – прекрати, Йезад!» Другой заверещал: «Прекрати, Йезад!» Оба опять покатились со смеху.
Когда Йезад взял билеты и уселся, Роксана укорила мужа за два выпитых скотча. Без них он бы себя так не повел. И детям не показал бы плохой пример, а теперь и они будут драться в школе.
– Папа и мы с Мурадом могли бы так вздрючить их! – заявил Джехангир.
– Вот, пожалуйста! А что я говорила? Разве можно было связываться с этой пьянью? Тем более с двумя сразу.
– Двое пьяных – это два полчеловека. А я, когда рассвирепею, у меня сил прибавляется! – И на ухо ей прибавил: – А когда в запале – длины…
– Йезад! – покраснела она.
– Да я бы обоих уложил моим любимым приемом карате! Помнишь, как я кирпичи раскалывал?
Конечно, помнила, хотя было это давно, еще до того, как они поженились. Однажды поздно вечером гуляли возле Висячих садов, шли мимо заброшенной строительной площадки со сторожем, дремавшим в уголке. Вдруг Йезад заметил груду кирпичей и сказал:
– Хочешь, фокус покажу?
Он поставил на ребро два кирпича, положил на них третий и расколол его одним ударом. Она не поверила, сказала, что он ее дурачит, наверняка выбрал треснутый кирпич.
– О’кей, – сказал он, – выбери сама.
Она выбрала – он и этот разбил.
Роксана улыбнулась, вспоминая тот случай.
– Тогда ты молодой был. Сейчас у тебя рука уже не та.
– Достаточно твердая у меня рука, чтобы им шеи переломать!
Мурад сказал, что никогда не видел, как папа раскалывает кирпич надвое. Джехангир потребовал, чтобы папа показал, как это делается.
– Прямо в автобусе? Откуда здесь кирпичи? – с досадой спросила Роксана, а мужу повторила:
– Нельзя обращать внимания на уличную пьянь.
– Есть вещи, на которые нельзя не обращать внимания! Пожалуй, Джал прав – Бомбей превратился в дикие джунгли.
– Тебе надо опять попробовать в Канаду уехать, папа, – сказал Джехангир.
– Нет. Им там не нужен продавец спортивных товаров. Подрастешь, попробуй сам. Учись полезным вещам – компьютерам, менеджменту, и тебя примут с распростертыми объятиями. Не как твой отец – история, литература, философия.
Автобус подъезжал к мосту Сандхерст, откуда сворачивал на Хьюз-роуд, и мальчики прилипли к окну – сейчас покажется дом, в котором вырос отец.
– Вот он, мой дом! – закричал Джехангир, завидев «Джехангир-палас».
Всем стало смешно.
Братья, не отрываясь, всматривались в окна квартиры на первом этаже, где провел детство и юность их отец. Мальчикам хотелось заглянуть в комнаты, будто внутренность квартиры рассказала бы им об отце и его жизни, когда он еще не был папой. Но окна были темны, а там, где горел свет, шторы скрывали секреты дома.
– Мы можем когда-нибудь зайти в квартиру?
Отец покачал головой.
– Вы же знаете, что квартиру продали. Там теперь живут чужие люди.
Автобус завершил поворот, мальчики молча следили глазами за исчезающим из вида «Джехангир-паласом». Некоторое время ехали в грустном молчании. Прервал его Джехангир:
– А я бы хотел, чтобы ты там остался и после женитьбы на маме. Тогда и мы с Мурадом сейчас тоже жили бы в этом доме.
– Тебе не нравится жить в «Приятной вилле»? В таком славном доме?
– Этот лучше. Тут двор с оградой, мы бы играли там.
– Это верно, – задумчиво произнес Йезад, вспоминая детство, друзей, крикет во дворе. – Но в этой квартире для всех не хватило бы места.
– И я не нравилась папиным сестрам. Ни одной из трех, – добавила Роксана.
– Будет тебе, – запротестовал Йезад, но не стал останавливать жену, поскольку всегда считал, что от детей не должно быть секретов.
Йезад, как младший из четырех детей, был объектом неослабного обожания сестер. Сестры любили единственного брата любовью яростной и ревнивой, опекали его с почти маниакальной страстью. В детстве такая любовь казалась трогательной и забавной. Подростком Йезад взял на себя роль рыцаря и защитника сестер. Во сколько же драк он ввязывался в школе из-за трепотни мальчишек, если относил ее на счет сестер. Еще хуже было в колледже: на первом курсе Йезад избил двух хулиганов, которые приставали к младшей из сестер.
Потом в студенческой компании Йезада стали появляться девушки, и страстная любовь сестер приобрела деспотический характер – предвестие грядущих бед. Немыслимо – невесть откуда взявшиеся, совершенно посторонние девицы смели претендовать на частицу внимания их брата. Реакция сестер приобретала все более широкий диапазон – от негодования и гнева до горьких попреков. И Йезаду все чаще приходилось делать выбор между миром в семье и вечером в дружеской компании.
– Нашу с папой помолвку они не могли пережить, – рассказывала Роксана, – со мной едва разговаривали, не участвовали ни в одном из свадебных обрядов. Я как будто ребенка отнимала у них. И они к любой бы так отнеслись, на ком бы папа ни женился. Разве нет, папа?
Она погладила руку Йезада, он кивнул.
– А может быть, если бы вы жили вместе, они стали бы лучше относиться к маме, – предположил Мурад.
Йезад покачал головой:
– Ты своих теток не знаешь. Годами шли бы ссоры и скандалы. Что дедушка приобрел для нас квартиру, это был наилучший выход.
Джехангир сказал, что никогда не понимал, почему у них есть только дядя Джал и тетя Куми, а у других ребят полно дядей и теток.
– Мы никогда не ходим в гости к другим.
Тут Йезад объявил, что с детей хватит семейных историй – и так много узнали за один вечер: и про те вещи, которые огорчают тетю Куми, и про его сестер. Джехангир сказал, что, когда вырастет, напишет большую, толстую книгу – «Полная история семьи Ченой – Вакиль».
– Но условимся, что ты про нас будешь писать только хорошее, – сказала мама.
– Нет, – возразил Йезад, – условимся, что он напишет правду.