1923 г. Матушка Амвросия

Высокий берег. Одинокая сосна. Пронизывающий ветер. Над рекой бредет, опираясь на клюку, согбенная старушка в монашеском платье. Следом – юный красноармеец в шинели на вырост: тонкая шея торчит из воротника грубого сукна, красные руки с цыпками судорожно сжимают штыковое ружье – видно даденное тоже на вырост. Ворона и воробушек.

Монахиня приостановилась, приложив руку к груди. Глянула на парнишку. Лицо ведьмы: кожа – скомканная пергаментная бумага, тонкий крючковатый нос, а глаза – темно-серые, цвета грозового осеннего неба и такие же бездонные.

– Подожди, сынок. Дай передохнуть!

– Не велено!

– Ты на смерть меня ведешь? Грех это, большой грех!

Мальчонка дернулся и взвизгнул петушиным голосом:

– Бога нет! И греха никакого нет! Иди, давай, проклятая старуха!

Игуменья, пошарив в складках платья, достала ладанку, сверкнувшую на солнце, пробившемся лучиком сквозь нависшие тучи, и протянула ее красноармейцу. В ссохшейся курьей лапке бабы-яги лежало сокровище, расшитое бисером, блистающее рубиновыми каплями крови и осколками горнего неба.

– Возьми, сбереги, да отпущены будут грехи твои!

– Не надо мне ничего! Иди ужо! – Внезапно басом, наставив ружье.

Матушка, по-птичьи склонив голову, и протягивая ладанку, неловко разворачивается. Ее клюка попадает в сплетение корней одинокой сосны, старушка спотыкается, нелепо взмахивает рукой, и черной птицей с перебитым крылом летит с крутого берега прямо в воду.

Ладанка, выскользнувшая из руки, описав дугу, искоркой падает к ногам отрока.

На глади реки темнеют распластанные крылья одеяния матушки Амвросии, постепенно набухая, затягивают ее в глубину вод.


Пузырьки воздуха, смутное сплетение покачивающихся водорослей, ребристый песок на дне.


– Андрей! Господи, спаси!

А на берегу мечется маленький воробушек с большим ружьем. Замер, всматриваясь в мутный омут. Ничего не видать. Звенит тишина. Оглянулся пугливо и, перекрестившись, подобрал сверкающий мешочек. Скок-поскок. Убежал.

Загрузка...