В то же утро в десять часов Ратлидж расспросил Тревора, как ему доехать до Данкаррика, взял приготовленный Мораг большой пакет с бутербродами, сел в машину и отправился на юго-запад, к Джедборо и Твидсдейлу. Солнце то проглядывало, то снова пряталось за облаками, пару раз он попадал под ливень, после дождя пахло влажной землей. Когда выходило солнце, на холмы ложились длинные тени, они то исчезали, то появлялись вновь, как по волшебству, когда облака меняли свое расположение на небе. В Шотландии небо всегда казалось больше, чем в Англии, оно было другим. Просторным и пустым, как будто Бог на время куда-то вышел.
Ратлидж приехал в Шотландию на выходные, которые обещал провести с крестным, а теперь его здесь удерживал долг. Им овладело предчувствие чего-то дурного, стало не по себе, развеялось спокойствие, обретенное на валу Адриана. И Хэмиш, обитавший на своем привычном месте, за спиной Ратлиджа, так же как и он, волновался из-за того, какой оборот приняли события. Ратлидж слышал его голос так отчетливо, как будто сзади в самом деле сидел пассажир. Он ругался и упрямо отказывался смириться с переменой в их планах.
«И больше я в долину не вернусь…»
Ратлидж пытался утихомирить его, но пал жертвой другого призрака, пробудившегося из-за горя.
В автомобиле вместе с ним находился и призрак Росса Тревора, чье присутствие Ратлидж отчетливо ощущал в Лодже. Во Франции он на время смирился со смертью Росса, но в доме, где Росс прожил более двадцати пяти лет, казалось, что он просто ненадолго вышел – скрылся в коридоре или поднялся наверх, в свою комнату, или катается верхом и скоро вернется… или шутит с Мораг на кухне. Его смех всегда был слышен задолго до того, как Росс быстрым шагом входил в комнату… Присутствие Росса Тревора в родительском доме было ощутимым, Ратлидж не раз ловил себя на том, что прислушивается к тиканью старинных часов или ветру, который завывает под крышей, ожидая какого-то знака. Казалось невозможным, чтобы такой человек исчез безвозвратно, проглоченный морем…
За последние четыре месяца Ратлидж постепенно начал осознавать, сколько тягот вынесло гражданское население за долгие, темные дни, когда росло число убитых и раненых и казалось, что боям не будет конца. Солдаты на фронте относились к смерти по-другому. Правда, там были другие ужасы. «Время плакать…»[2]
Интересно, испытывает ли Дэвид то же ожидание, предчувствие или предупреждение, что и он, и если испытывает, то как справляется с собой. Ему показалось, что для отца Росса и для Мораг такие чувства, как ни странно, могли служить утешением.
«Они ведь не видели, как он умер, – подхватил Хэмиш. – Они не закрывали крышку гроба и не бросали на нее комья земли. Как и я, он просто не вернулся домой. Поэтому они до сих пор ждут…»
В Джедборо, как и в соседних городках, от Бервика до Дамфри, была еще не та Шотландия, где носят килты, играют на волынках и любят Красавчика принца Чарли[3]. Ратлидж очутился в приграничном районе, разделившем Шотландию и Англию. Много веков в здешних городках Шотландской низменности велась другая война: местные жители совершали набеги на Англию за крупным рогатым скотом, овцами и лошадьми. И люди здесь жили суровые.
Англичане тоже совершали набеги на север, они действовали с не меньшим пылом и с такой же хитростью. Так здесь жили до начала семнадцатого века, иногда власти закрывали на происходящее глаза, иногда – нет, но набеги были делом вполне прибыльным и считались едва ли не главной местной отраслью промышленности. Конец им положил лишь союз между Шотландией и Англией.
Необузданные нравы жителей приграничья претерпели изменения благодаря Джону Ноксу[4]. С годами люди здесь стали более чопорными, трудолюбивыми и богобоязненными. Они почитали день субботний, женщины знали свое место, а пресвитерианская церковь Шотландии оказывала на повседневную жизнь гораздо больше влияния, чем Эдинбург и тем более далекий Лондон.
О набегах и их участниках слагали легенды. В балладах и сказках прославляли отважных разбойников Сима-помещика, Джока с горы и Кинмонта Вилли. В конце концов, это была земля, на которой из-за переменчивой политики, войн, междоусобиц и союзов граница часто переносилась в ту или другую сторону. То, что сегодня мое, завтра может стать твоим, и любимым занятием местных жителей стало возвращение «своего».
Когда Ратлидж въехал в Джедборо, снова полил дождь, он с трудом нашел поворот на Данкаррик, оказавшийся маленьким городком среди зеленых холмов между реками Эр и Твид. В центре его находилась площадь неправильной формы, вокруг нее расположились дома, лавки и отель. По одну сторону площади Ратлидж увидел старый памятный знак, установленный в память о том, что в начале пятнадцатого века городок сгорал дотла три раза за тридцать лет. Памятник высился на почетном месте, как одинокий часовой, который охранял прошлое от наступающего со всех сторон нового времени. Остальные дома, некоторые старинные, стояли беспорядочно к западу от центральной площади, среди них Ратлидж заметил скромный паб, который, судя по деревянной вывеске над дверью, назывался «Разбойники». Во всем Данкаррике насчитывалось едва ли больше дюжины улиц, центр городка выглядел заброшенным. Казалось, Данкаррик один сохранял старый уклад, не задетый развитием шерстяной промышленности, как его соседи.
«У нас в горах таких городков нет, – задумчиво заметил Хэмиш. – Но его не назовешь и вашим, саксонским… то есть английским». Хэмиш был прав, здесь в самом деле атмосфера была другой, нежели в английских приграничных городках, куда отсюда было не так уж далеко.
В Джедборо в свое время возвели оборонительные сооружения, стены, башни, замок и аббатство. Данкаррик же так часто сжигали до основания, что от его прошлого сохранилось немного. Ратлидж заметил небольшую дозорную башню, в которой в мирное время просто жили. Башня стояла посреди поля, примерно в миле от последнего дома городка. Годы и непогода превратили оборонительное сооружение в высокую груду камней. Уцелели лишь два нижних этажа. Ратлидж заметил, что дверь, ведущая в башню, приоткрыта, и, проехав мимо, остановился, машину оставил на траве в ста шагах от дозорной башни.
Он вышел, чтобы размять ноги, и решил немного прогуляться, а заодно осмотреть башню.
Дозорные башни часто встречались в семейной истории Ратлиджей, и потому Ратлиджа они очень занимали. В годы, когда люди постоянно опасались за свою жизнь, такие сооружения защищали их от опасности и непогоды. Когда-то предки Ратлиджа тоже жили на границе с Шотландией, только с английской стороны. Мужчины участвовали в набегах. И вот наконец одна женщина, оставшись вдовой с тремя маленькими сыновьями, в поисках мирной жизни подалась на юг. Проницательная и способная, она заложила основы будущего процветания семьи. Жительница приграничья во всех смыслах пришлась ко двору в искушенном и утонченном Лондоне эпохи Тюдоров.
В лондонском доме сохранился ее портрет: безупречный плоеный воротник поднимался вокруг ее головы и был похож на нимб. Решительный подбородок и живые, умные глаза – художник Елизаветинской эпохи изобразил ее очень талантливо. Где бы ни стоял зритель, ему казалось, что женщина с портрета смотрит на него. В детстве Ратлидж, что вполне понятно, путал ее с Богом.
Иен брел по невспаханному полю, окружавшему основание башни. Где-то вдали заблеяли овцы, потом во влажном воздухе он почувствовал их запах. Задрав голову, он смотрел на массивные каменные стены и просевшую крышу башни, где гнездились птицы. В выбитых окнах гулял ветер. Вдруг Ратлидж уловил какое-то движение. Кто-то шел за ним. Обернувшись, он увидел человека с обветренным лицом в грубой крестьянской одежде и низко нахлобученной шляпе.
– Доброе утро! – крикнул незнакомец, заметив, что Ратлидж обернулся. – Что-то ищете?
– Нет, просто подошел полюбоваться башней. – Ратлидж дождался, когда незнакомец подойдет ближе, и продолжил: – Просто поразительно, до чего искусными были мастера, которые построили ее. Сколько лет она здесь стоит – четыреста, пятьсот?
– Около того. Согласен, работа тонкая. Времена тогда были тяжелые, как говорится, отчаянные времена требуют отчаянных мер. Башня принадлежала предкам моей жены. Она знает ее историю лучше, чем я. – Незнакомец снял шляпу и вытер лоб рукавом. – Боже, здесь все пропахло овцами. Раньше я разводил упряжных лошадей… Но почти всех лошадей реквизировали для армейских нужд, и мне пришлось начинать все сначала. Овцы помогают мне продержаться… – Он улыбнулся. – Сам не знаю, то ли я их перережу, то ли они меня загонят в могилу. Глупые создания. Даже собак они раздражают.
Для фермера он говорил слишком хорошо. Его речь выдавала образованного человека.
– Мне бы тоже не очень хотелось иметь дело с овцами, – согласился Ратлидж.
– Вы здесь в отпуске? У нас можно найти хорошие места для прогулок, если знать, чего искать. Главное, закрывайте ворота, которые открываете, чтобы пройти, и оставляйте открытыми те, которые не были закрыты до вас. Иногда попадаются своенравные бараны, но вы заметите их раньше, чем они обратят на вас внимание.
– Спасибо, буду иметь в виду.
Незнакомец кивнул и зашагал дальше, свистнув собакам, которые, вывалив языки, бежали чуть в отдалении. Собаки прижали уши и тут же бросились на свист. Ратлидж залюбовался ими. Он любил собак, восхищался их умом и сообразительностью. Когда им приказывали, они припадали к земле, становясь почти невидимыми. В этих краях чаще встречаются не избалованные домашние любимцы, а рабочие собаки, и они замечательно несут свою службу. Особенно на северо-западе Шотландии, ведь без них с овцами не управиться. Однажды он познакомился с человеком, который дрессировал таких собак. Позже старый мошенник увез свои навыки и свой наметанный глаз в Новую Зеландию, воспитывать собак для тамошних овец.
Ратлидж вернулся к машине, завел мотор и снова направился в Данкаррик.
Он медленно проехал по главной площади, разглядывая ее. Остановившись у отеля, спросил, как добраться до полицейского участка. Портье показал ему дорогу и добавил:
– Правда, вряд ли в такое время вы кого-нибудь застанете. Инспектор Оливер уехал в Джедборо по делу, а констебль Маккинстри дома. Сегодня у него выходной.
Ратлидж оставил машину у отеля и, следуя подробным указаниям портье, прошел короткое расстояние пешком.
Маккинстри жил недалеко от главной площади, в четырехэтажном доме, недавно покрашенном в кремовый цвет. В проходе между этим и соседним домами стояли ведра и стремянка – наверное, маляры ждали, когда снова покажется солнце. Полицейский участок находился на той же улице, через несколько домов. На двери висела аккуратная черная вывеска с белыми буквами. Как и предсказывал портье, в участке никого не оказалось. Ратлидж повернул к дому Маккинстри. На улице наблюдалась довольно бурная деятельность – строго одетые горожане спешили по своим делам. Два возчика на углу громко переговаривались, они посторонились, пропуская медленно ползущий грузовик, привезший товар в аптеку.
Хэмиш, который с интересом разглядывал городок, заметил: «Здесь хватает денег, чтобы поддерживать внешнюю благопристойность. Но никто не роскошествует. Люди здесь простые, и души у них простые».
Ратлидж решил, что вердикт вполне справедлив. Маккинстри оказался прав – в таком месте стражам порядка приходится иметь дело с обычными преступлениями. Правда, к «обычным» иногда можно причислить даже убийство…
Констебль Маккинстри, скрывая удивление при виде Ратлиджа на пороге, пригласил его в гостиную и затаился, ожидая, пока тот объяснит, зачем приехал, хотя в его голубовато-серых глазах сверкнула искра надежды. На нем был заляпанный краской рабочий комбинезон, несколько великоватый. Судя по всему, до войны Маккинстри был плотнее.
– Насколько я понял, инспектор Оливер сейчас в Джедборо, – начал Ратлидж, сев на стул, предложенный Маккинстри. – Давайте кое-что проясним с самого начала. Я приехал, чтобы повидаться с ним. Вы были правы, в Скотленд-Ярде мне поручили вести дело, и я должен как можно скорее ознакомиться со всеми его подробностями. Скажите, пожалуйста, когда инспектор собирался вернуться?
– До вечера не вернется, так мне сказали, сэр. По словам инспектора, он уехал по личному делу.
Или тактично старается не попадаться ему на глаза.
– Если хотите, я провожу вас к главному констеблю… – Маккинстри глянул на свой комбинезон и широко улыбнулся. – Только переоденусь.
– Нет, сначала я побеседую с Оливером. А пока я бы хотел кое-что услышать о городе и его жителях. Вы нарисовали вполне внятную картину, но теперь мне нужно знать больше.
– Я как раз пил чай, сочту за честь, если вы ко мне присоединитесь.
За чаем и пирогом с лимонным кремом, купленным в пекарне, Маккинстри говорил с большой осторожностью, стараясь смотреть на Данкаррик глазами постороннего.
– Вы приехали из Лондона, поэтому вам наш городок наверняка покажется провинциальным. Нам недостает вашей широты… Зато почти все здешние жители знают друг друга с рождения, вместе переживают трудные времена, делят радость и горе. Приходят на свадьбы, на похороны… – Он протянул Ратлиджу кусок пирога на тонкой фарфоровой тарелочке. – Я точно знаю, что, если завтра заболею, соседи принесут мне чай, суп и свежий хлеб. Постирают мое белье, принесут чистые простыни. Кто-нибудь непременно украсит мою квартиру цветами… и даст книгу для чтения. И не потому, что я констебль. Просто у нас так принято. – Маккинстри отрезал кусок пирога и себе, не спеша откусил и спохватился: – Извините, сэндвичей у меня нет…
– Все в порядке, пирога достаточно, – успокоил его Ратлидж. – Продолжайте!
Хэмиш внимательно слушал Маккинстри и комментировал его слова. Почти со всем он соглашался. «Помяни мое слово, – заметил он, – цветы ему наверняка носят девицы. Хотят понравиться».
– Но есть и другая сторона медали, сэр. Мы очень негибкие, если речь заходит о грехах. Для нас существует только черное и белое, без оттенков. Мы бываем ограниченными, мелочными. Любим совать нос в чужие дела. Мне такое только на руку, как я говорил вам в доме мистера Тревора. Я без труда могу установить, кто гонял кошку Янгов или позаимствовал лошадь у Тима Кроусера, когда тот валялся пьяный и ничего не соображал. Лошадь угнал Брюс Холл. Он ухаживает за одной девицей, которая живет на полпути между Данкарриком и Джедборо. Брюс терпеть не может ходить пешком, когда может проехать верхом. Но его папаша не дает ему лошадь, потому что ему не нравится девица.
– Но автора анонимных писем вы вычислить не можете.
Маккинстри нахмурился и поставил чашку.
– Вот что кажется мне самым тревожным, – задумчиво ответил он. – Почему я не могу постучать в чью-то дверь и увидеть вину, написанную на лице хозяина дома? На дежурстве я обхожу улицы и заглядываю людям в глаза. Останавливаюсь, беседую с ними. Наблюдаю, как они идут по своим делам. Ни в ком я не замечаю ничего подозрительного. Я не могу ткнуть в кого-то пальцем и сказать: «Вот так ведет себя женщина, за которой есть вина».
– Почему вы так уверены, что анонимные письма писала женщина?
– А зачем мужчине стращать прачку адскими муками за то, что она стирает белье распутницы? Или предупреждать молодую мать, что ее дочка играет с незаконнорожденным и видит в пабе такое, что не предназначено для невинных детских глаз?
Хэмиш оживился, но Ратлидж отодвинул тарелку и, допив чай, заметил:
– Мужчина вполне может написать такое специально, чтобы сбить вас со следа. А может быть, он прекрасно понимает, что общественное мнение в Данкаррике формируют женщины…
Лицо Маккинстри потемнело.
– Значит, он – гад и трус! Прошу прощения, сэр…
Ратлидж спросил, как развивались события, и Маккинстри приступил к подробному рассказу. На сей раз он не упускал ничего из того, что считал важным. Ратлидж внимательно слушал, обращая внимание и на сами факты, и на нюансы. После того как констебль замолчал, он похвалил его:
– Молодец!
Хэмиш, который до того молчал, заворочался у него в голове. Ратлидж какое-то время думал о своем, а затем продолжил:
– По-моему, автор анонимных писем заранее знал, что им все поверят. Идем дальше. Почему жители Данкаррика так охотно поверили письмам? Почему первый же, кто нашел такое письмо у себя на пороге, не обратился в полицию или не пошел к обвиняемой и не дал ей понять, что ему известно о ней?
Маккинстри глубоко вздохнул:
– Вы намекаете на то, что она… обвиняемая… в самом деле такая, как про нее пишут. Что не бывает дыма без огня. Но я этому не верю. Я скорее поверю, что автор писем очень тщательно выбирает адресатов. Некоторые прямо смакуют скандальные сплетни…
– Составьте, пожалуйста, список всех, кто, по их признанию, получал подобные письма. Укажите, чем они занимаются. Какая у них может быть причина нелюбви к обвиняемой. Насколько хорошо они с ней знакомы.
– Хорошо, сэр. Сегодня же составлю. Прошу прощения, но… я не понимаю, как список поможет вам узнать, чьи кости нашли в горах… и при чем здесь дочь леди Мод Грей. – Маккинстри покачал головой. – Еще один повод для беспокойства!
– Да, – согласился Ратлидж. – Но, по моему опыту, там, где все так замечательно сходится, что-то не так. Сначала появились анонимные письма, которым все сразу поверили. Позже пришло еще одно письмо, его могли бросить в почтовый ящик где угодно, а не только в Глазго, несмотря на почтовый штемпель… В последнем письме автор как будто пробует выгородить обвиняемую, а на самом деле еще больше топит ее. Теперь ее обвиняют не просто в распутстве, а в убийстве. Зачем-то обыскали паб… где тоже нашли кости. Но там точно не мать мальчика. Кто же так хорошо изучил историю «Разбойников», чтобы подтолкнуть инспектора Оливера к обыску? Как бы там ни было, Оливер сразу поверил автору письма и начал искать молодых женщин, которые пропали без вести. В результате мы имеем неопознанные останки и знатную даму, чью дочь начиная с шестнадцатого года никто не видел. Теперь нам уже не до того, чтобы искать автора анонимных писем. Может быть, он как раз на это и рассчитывал?
В глазах Маккинстри появилось замешательство.
– Не совсем вас понимаю, сэр.
Зато Хэмиш прекрасно его понял. «Что за женщина сидит за решеткой – убийца, жертва или мученица?»
Когда Ратлидж уходил, Маккинстри сказал:
– Больше всего меня во всем этом деле беспокоит то, что никто не поднял руки в защиту Фионы. Никто не заступился за нее. Ни мистер Эллиот, ни мистер Робсон, ни мистер Бернс… наш прокурор-фискал. Ни инспектор Оливер. Ее как будто заранее приговорили, а на суде будет просто фарс. Ее признают виновной, и все вздохнут с облегчением: «Мы правильно поступили, что отвернулись от нее. Вот и присяжные так сказали». И правда будет похоронена вместе с ней. Вот отчего я не сплю ночами. – Он принялся загибать пальцы на правой руке: – Священник, главный констебль, прокурор-фискал, инспектор… А если она невиновна, и ее повесят?
Возвращаясь к отелю, рядом с которым он оставил машину, Ратлидж обдумывал все, что сообщил ему Маккинстри. Он невольно заинтересовался делом. Все части головоломки были ловко подогнаны друг к другу.
Как в шахматах, когда игрок заранее просчитывает ходы всех фигур на доске. В шахматы играют двое. Атака, контратака. В жизни в исходе уверенным быть нельзя…
Перед самым уходом Ратлиджа Маккинстри показал ему копию, которую он снял с письма, присланного священнику, мистеру Эллиоту. Он прочел письмо вслух. Слушая, Ратлидж невольно подумал: было бы естественно, если бы священник, получив такое письмо, пошел к обвиняемой и попросил ее объясниться. Священник же предпочел втянуть в дело полицию, тем самым подтвердив, что и он верит злобным наветам, услышанным от прихожан. Пожалуй, стоит пойти по этому следу…
Взяв у Маккинстри копию письма, Ратлидж пробежал текст глазами. Фразы были составлены просто и безыскусно, автор наивно пытался защитить обвиняемую, но, сам того не желая, бросал на нее тень. Бросал или бросала? Многое указывало на то, что письмо писала женщина… Если перед ним мистификация, то очень искусная. Простые слова дышали искренностью:
«До меня дошли ужасные слухи об одной молодой жительнице Данкаррика. Печально, что никто не вымолвил ни слова в ее защиту. Я потеряю место, если расскажу, как мы с ней познакомились. Ее зовут Фиона. Дело было в конце лета 1916 года. Она путешествовала с младенцем, и у нее не было для него молока. Мне еще тогда показалось, что она не может быть его матерью, и в самом деле вскоре оказалось, что мать только что скончалась, а Фиона взяла ребенка и собиралась воспитать его как своего. Мне стало грустно, потому что она была не замужем и у нее не было родных, кроме тетки – старой девы. В ответ на мой вопрос, есть ли у матери родня, которая могла бы помочь, она заплакала и не стала рассказывать, как умерла бедняжка и даже где ее похоронили. Она часто повторяла, что будет хорошей матерью и никому не позволит отнять у нее младенца. Было понятно, что она очень взволнована. Она постоянно оглядывалась через плечо, как будто думала, что увидит там кого-то. Но там никого не было. Все уговоры оказались бесполезными. Меня поразила ее непоколебимая вера в то, что она сумеет воспитать бедного сироту как родного сына. Я не могу поверить в то, что она превратилась в распутницу и предала доверие, которое ей оказали. Пожалуйста, помогите ей чем можете. Неправильно, что ее так мучают. Я поверю, что Фиона убийца, не раньше, чем поверю, что она стала шлюхой…»
Ратлидж перечел письмо во второй раз и решил, что выбор фраз и выражений гораздо интереснее самого содержания.
– Вы так и не выяснили, кто его написал?
– Нет, сэр, хотя сделали все возможное. Письмо пришло из Глазго, но неизвестно, кто бросил его в почтовый ящик. Как видите, автор письма не утверждает прямо, что мать мальчика убили. Но если бы мать умерла естественной смертью, ее бы наверняка лечили, и врач известил бы родных… И сама Фиона сказала бы нам, где найти свидетелей! Мы пока не знаем, где и как родился ребенок. Фиона… обвиняемая… молчит. Она не говорит, где похоронили его мать, если настоящая мать в самом деле умерла.
– Но ведь все случилось довольно давно. Почему главный констебль решил возбудить дело? Причиной послужило письмо… или что-то еще?
– Мне на этот вопрос так и не ответили. – Маккинстри с задумчивым видом дернул себя за мочку уха. Он и сам никогда над этим не задумывался. Приказ есть приказ.
– В конце концов, все началось с обвинений в распутстве, – продолжал Ратлидж. – На самом ли деле обвиняемая – та, за кого себя выдавала, порядочная вдова с ребенком, которого она растила в одиночку? И мистер Эллиот, когда узнал, какие о ней ходят слухи, предпочел ничего не предпринимать. Тем самым он признал, что у него есть основания верить первым письмам.
Неодобрение священника сыграло важную роль!
Маккинстри покачал головой:
– Не знаю, сэр. Главный констебль вызвал к себе инспектора Оливера, а потом инспектор Оливер приказал мне обыскать паб, что я и сделал. Я не обнаружил ничего подозрительного ни в жилом крыле, ни в пабе. Конюшня – надворная постройка, там все время кто-то есть, я никак не мог предположить, что там кто-нибудь решит зарыть труп, пусть даже среди ночи. Рабочие сразу заметили бы неладное. Но инспектор Оливер славится своей дотошностью, и он буквально разобрал конюшню по кирпичику. Тогда-то он и нашел кости за шкафом, встроенным в стену. Признаться, мы все были просто ошарашены!
– И он решил, что нашел тело матери ребенка?
– Ну да. На черепе сохранились пряди длинных волос. Меня послали за доктором Мерчисоном, и он сразу же примчался, осмотрел кости и отругал инспектора Оливера: зачем, мол, вызвал его из операционной. Кости оказались не женскими, а мужскими и пролежали на том месте уже сто лет!