Век пройдет, а день останется.
Из чувашской народной песни.
Глава первая
Скитания по миру
1.
Девятое июня тысяча семьсот шестьдесят седьмого года. Ранним утром к Алатырю со стороны Симбирска приближался невиданный досель в этих краях кортеж. Его невозможно было охватить взглядом. Шум от сотен, а может и тысяч окованных колес, вливаясь во что-то цельное, накрывал всю округу таким грохотом, что казалось, будто это нескончаемый гром извергается одновременно и с небес, и из утробы земли. Спереди и сзади кортеж сопровождали конные отряды численностью до двух сотен, с пушками на лафетах, которые тащили пары бельгийских тяжеловесов. При этом отряды авангарда и арьергарда совершенно отличались друг от друга амунициями. Между ними тянулась бесчисленная колонна из карет одна изящнее другой. Под лучами поднявшегося уже на вершок солнца они поблескивали так, что рябило в глазах. Особенно выделялся экипаж в центре, запряженный в шестерку. Кроме колес и подножек, она вся была покрыта позолотой, а может и настоящим золотом. Бросались в глаза непривычно большие размеры кареты.
Проживающие вдоль тракта люди на своем веку видали всякое. По нему постоянно курсировали и кареты, и шарабаны, и кибитки, и повозки с большими чинами из стольных градов, генералами и именитыми сановниками, дворянами и купцами, чиновниками разного ранга и простыми крестьянами. Иногда проезжали даже губернаторы, держа путь по летам в Москву, а по зимам – аж до самого Петербурга. Но такого кортежа, такого каравана, ей-богу, доныне не было никогда. Сколько карет, сколько слепящего глаза блеска, сколько коней, а еще людей! Потому державшие путь в город двое крестьян были буквально ошарашены и, уступив дорогу кортежу, отвели свой возок в сторону, сами же, встав на обочину, наблюдали за происходящим, разинув рот. Изумленные мужики даже не заметили, что со стороны Алатыря навстречу кортежу мчалась верхом и в тарантасах солидная группа людей. Они по ходу что-то грозно выкрикивали им. Только если бы крестьяне и услышали их, все равно вряд ли что бы поняли, ибо это были не знавшие русского языка чуваши, ехавшие в город по своим надобностям.
Вот мимо них колонной по два прогарцевали всадники в голубых кафтанах, красных шароварах, черных сафьяновых сапогах, высоких папахах из овчины. Все опоясаны красными шелковыми кушаками, на которые навешаны кривые, как у турок, сабли; еще у каждого в левой руке длинная пика, за спиной – пищаль. Вслед за конниками прогрохотали не менее двух десятков лафетов с пушками. Затем пошли кареты… А чувашские мужики все стояли, забыв даже рот закрыть. Но тут одна из карет, следовавшая впереди самой большой, вдруг остановилась, и из нее вышел высокий здоровый вельможа. Он широкими шагами прямиком последовал к остолбеневшим зевакам. Вельможа совершенно отличался от только что проскакавших кавалеристов. На голове – толстый волнистый светлый парик. Одет в голубой кафтан из шелкового репса, под которым виднелся зеленый камзол с бесчисленным количеством золотых пуговиц. И штаны его совершенно иные, чем у только что проехавших всадников – лишь по колено. Ниже этих плотно прилегающих к бедрам колгот – светлые шелковые чулки с немыслимыми узорами и башмаки с пряжками. Довершала все это шпага с гнутым эфесом, которая торчала из-под левого разреза кафтана.
– Эй вы, свиньи, почему не чествуете императрицу?! – прикрикнул вельможа на мужиков.
Тут же к ним одновременно подтянулись казацкий есаул и алатырский воевода со своей свитой. Есаул на всякий случай лихо вынул саблю из ножен. А глава провинции, впопыхах споткнувшись о подножку тарантаса и еле удержавшись на ногах, спустился на землю. Вслед за ним спешились сопровождавшие его всадники. И все, поворачиваясь то к великолепной карете, то к подошедшему к чувашам вельможе, начали делать глубокие поклоны. Вельможа будто и не заметил их, начал песочить неразумных мужиков.
– Вы, черви земляные, слепые что ли?! – грозно рыкнул он на них.
Чуваши, не понимавшие по-русски, растерянно переглянулись, затем оглянулись по сторонам и продолжали стоять, не ведая, чего от них хотят и что им делать.
– Сказано вам, делайте поклоны! – заорал на них теперь уже воевода, не знавший чувашского языка. – А ну клонить пусь*!
Чуваши, поняв, что речь о голове, сняли малахаи, пятернями привели в порядок давно не чесаные волосы, растерянно поскребли затылки.
Злость вельможи, похоже, переполнилась.
– Есаул! – обратился он к казацкому офицеру. – Я обвиняю этих бестолочей в откровенном проявлении неуважения к императрице и велю казнить немедленно. Исполнять!
– Слушаюсь, Ваше Сиятельство! – выпрямившись в седле, ответил есаул и поднял давно вынутую из ножен саблю вверх.
Вообще до Екатерины Второй в России казнь путем отсечения головы не применялась более двух десятков лет. Теперь такое наказание постепенно становилось привычной. Касалось оно, правда, лишь самых отъявленных, жестоких бандитов, разбойников и государственных преступников. И все же казацкий офицер нисколько не удивился приказу сановного вельможи, развернув коня, вплотную приблизился к стоявшим на обочине чувашам.
– Не здесь же, не на виду у всех, – брезгливо предупредил его вельможа. – Отведи хотя бы вон за те березы.
В этот момент из золотой кареты вышла невысокая дама, вся сверкая невиданным в этих краях платьем и ожерельем с крупными жемчугами. По тому, как горделиво и статно себя держала, чувствовалось, что она тут самая главная. Вслед за ней из кареты, осторожно вытягивая тоненькие ножки, спустились на землю еще две дамы. Тут же из последующих карет высыпали другие вельможи, почтительно встали за главной дамой на некотором расстоянии. При появлении всех этих людей спорщики враз перестали выяснять отношения и замолкли, а когда важная дама и ее сопроводители подошли ближе, все изогнулись в глубокий поклон, да так и застыли. Воевода и его свита вообще чуть ли лбом земли не касались, казалось, подуй сейчас ветер, так они тут же опрокинутся и покатятся, как перекати-поле. Только два чуваша по-прежнему стояли навытяжку и ошалело посматривали на все это ничего не понимающим взглядом.
– Григорий Григорьевич, что тут у вас происходит? Почему мы остановились? – требовательно осведомилась важная дама у вельможи.
– Ваше Величество Екатерина Алексеевна, вот эти мужички осмелились открыто проявить неуважение к тебе. Я изволил их за это сильно отругать, однако, сама видишь, они не стали бить поклоны даже при твоем появлении здесь. Страшно упрямые канальи! Потому я приказал есаулу казнить их путем отсечения головы. Мужикам только раз дай спуску…
– Вот как, уважаемый Андрей Никитич, почитают главу государства твои подданные, – то ли шутя, то ли осуждая, произнесла оказавшаяся царицей России дама одному из стоявших возле себя вельможе – казанскому губернатору Квашнину-Самарину.
– Виноват, Ваше Величество, – молвил тот. – Втолковать что-либо инородцам – дело архи сложное. Но я осмелюсь напомнить: Алатырская провинция состоит в Нижегородской губернии.
– Яков Семенович, выходит, это твои люди не уважают главу государства? – слегка повернув голову, обратилась императрица к другому вельможе.
Нижегородский губернатор Аршеневский не нашелся, что на это ответить.
– Вот потому я и толкую вам: обращение инородцев в православие – дело первостепенной важности, – назидательно заявила императрица всем. – Лишь наша вера приучит их к беспрекословному подчинению власти. «Всякая власть от Бога», – говорит она устами апостола Павла. Эту мысль надо вдолбить всем простолюдинам так, чтобы она гвоздем торчала в их головах. По сему требуется ускорить крещение инородцев всеми возможными способами. И дело это первейшей важности не токмо для церкви, но и для вас, господа.
– Истину говоришь, матушка-государыня.
– Да мы стараемся. Но и то верно, что, видно, недостаточно, – согласились губернаторы.
Тем временем царица велела вельможе в голубом кафтане:
– Так, давайте завершите сие дело и тронемся. Сильно я устала, хочу немного отдохнуть. Ведь, окромя остановки на ужин в селе Спасское, сто шестьдесят верст отмахали безо всякого привала.
– Отдых запланирован в Алатыре, – сообщил вельможа, приказавший казнить чувашских мужиков, – это был граф Григорий Орлов. – Мы тебя, Екатерина Алексеевна, устроим в доме воеводы Воронцова.
– А достойный он человек? – поинтересовалась царица.
– Достойный, очень даже достойный, – уверил Орлов. – Коллежский советник Алексей Гаврилович Воронцов – близкий родственник скончавшегося в феврале канцлера, графа Михаила Илларионовича Воронцова. Да вот он и сам здесь изволит быть…
Орлов, подтолкнув в спину¸ выпрямил воеводу и подвел к императрице.
– О-о! – воскликнула Екатерина. – Весьма рада видеть родственника Михаила Илларионовича. А можно подробнее: кем ты ему приходишься?
– Я – сын двоюродного брата Михаила Илларионовича, – охотно сообщил воевода.
– Прекрасно, прекрасно, – удовлетворилась Екатерина, тут же снова приказала Орлову: – Григорий Григорьевич, ну, так давай, поехали уже. Спешим же, не можем останавливаться по всяким пустякам. Дорога здесь неважная, так мы до Москвы и за неделю не доберемся.
Тут есаул, слегка пошлепывая мужиков в спину плашмя саблей, повернул их и повел к придорожным березам. Поняли ли чуваши, наконец, чего от них хотят эти люди, или нет, но послушно поплелись, понурив голову. Непонятно, чем бы все это завершилось, но вдруг к месту происшествия подлетел один из казаков, легко спрыгнув с коня, бросился под ноги императрице, встал на колени.
– Ваше величество! Любимая из любимейших наша императрица Екатерина Алексеевна! Пожалуйста, останови это беспричинное убийство! – выговаривая по-русски не очень чисто, но вполне ясно, попросил казак. – Прости ты этих мужиков. Чуваши они, по-русски не понимают. Может, они не то что таких ясновельможных, сияющих как солнце людей, а простых помещиков отродясь не видали. Они не приветствовали тебя не из-за неуважения, а из-за непонимания того, кого им осчастливилось увидеть. Потому и не ведают, как себя вести в подобных торжественных случаях. Ваше Величество, будь богиней, прости ты их, несмышленых.
Не ожидавший такого поворота Орлов на какой-то момент оторопел. А есаул повернул коня в сторону казака и остановился рядом с ним.
– Каналья, ты что вытворяешь! Кто тебе разрешил приближаться к царской особе?! – грозно прикрикнул он. Сам тем временем изящно вложил саблю в ножны и из-за пояса достал нагайку, поднял ее, намереваясь ударить нарушителя порядка.
– Есаул, постой, не спеши, – слегка махнув ручкой в белой перчатке, остановила его Екатерина. Затем спросила у казака:
– Ты откуда знаешь, что они чуваши?
– Ваше Величество, да он вообще не казак. Принять его в свой отряд меня просто заставили. Сказали, что, готовясь к поездке, ты самолично приказала пополнить отряд охраны выходцами из народов Поволжья, – раньше казака начал объяснять есаул, заикаясь. Похоже, он струхнул не на шутку, полагая, что за выходку своего подчиненного в первую очередь могут наказать его самого как командира.
– Есаул, не у тебя спрашивают! – осадил казацкого офицера Орлов. – Ежели Ея Величество и повелела сделать так, как ты смеешь усомниться в ее правоте?
– Да я же… Ваше Величество, Ваше Сиятельство, простите великодушно. Я же просто это… – в совершенном смятении пробормотал есаул и, пошлепывая понимающего его с полуслова коня по загривку, потихоньку отъехал в сторонку от греха подальше.
Тем временем казак-чуваш прямо на коленях придвинулся ближе к императрице, взяв в руку краешек подола ее платья, поцеловал, затем сделал поклон, аж коснувшись лбом земли.
Ваше императорское Величество, пожалуйста, отмени казнь этих чувашей! – чуть ли не взмолился он. – Говорю же, они до сих пор наверняка не то что царицу, простого барина не видали. Известно же, чуваши – казенные крестьяне. Да и по-русски мало кто из них разумеет. Чувашу нелегко выучить ваш язык, по себе знаю. Ваше Величество, пожалуйста, не позволяй казнить провинившихся беспричинно людей!
– Стало быть, чуваш ты… – что-то размышляя про себя, промолвила царица.
– Истинно так, я – чуваш. Из Казанской губернии. Хотя родина моя отсюда совсем недалеко. По бумаге значусь Сентиером Медведевым… Ваше величество, весь народ знает о твоем великодушии. Я тоже искренне верю в это. Иначе ты не стала бы брать нас, чувашских и татарских солдат, в эту поездку. После шести лет службы я наконец-то подышал воздухом родных мест, большая благодарность вам всем за это. А теперь прошу, сделай для чувашей еще одно доброе дело – снисходись к ним и не дай погибнуть ни в чем не повинных моих земляков!
– Как это ни в чем не повинных! – вместо царицы заметил опомнившийся граф Орлов. – Они выказали полное неуважение к императорской особе.
– Ваше Сиятельство, они просто темные люди. У них в голове нет никаких дурных мыслей! – начал уговаривать Сентиер теперь уже вельможу.
– Ваше Сиятельство, этот казак…солдат… э-э, назначенный казаком солдат все верно говорит. В голове чуваша, действительно, нет мыслей. Ни дурных, ни хороших. Да и как могут быть у них какие-то мысли. Народец просто скот, – то ли намереваясь защитить овиноватившихся мужичков, то ли стремясь, чтобы его самого заметили, произнес казанский губернатор Квашнин-Самарин. – Ваше Величество, присланная нам самим Господом любимая наша царица…
Екатерина, небрежно махнув рукой, остановила губернатора, внимательно оглядела все еще стоявшего на коленях казака-чуваша, еще о чем-то поразмыслила и решительно повелела:
– Ты, казак-чуваш, иди, займи свое место в строю… Граф, а ты отмени свой приказ.
– Екатерина Алексеевна! Като! Ты что творишь? – обозлился Орлов. – Я уже велел казнить не почитающих тебя людишек. Я – граф, генерал-адъютант, не могу отменять свой приказ по просьбе какого-то казака-чуваша!
– А я – императрица всея Руси! – возвысила голос Екатерина. – Я могу отменить любой приказ, чей бы он ни был!
Граф пронзил ее недовольным взглядом, дернулся, пытаясь что-то возразить, но промолчал.
Впрочем, императрица больше не стала внимать никому, развернулась и степенно пошла к своей карете. Остановившись перед ее дверью, предусмотрительно открытой лакеем в ливрее, она, изящно повернув голову, взглянула в сторону казаков и заметила среди них того, кто только что стоял перед нею на коленях. Да и невозможно было его не заметить. Казак-чуваш не только высок ростом, да еще и широкоплеч. Кажется, он назвал себя Медведевым. А ведь и вправду медведь. Притом очень даже пригожий…
Как только Екатерина села в карету, Орлов взмахом руки велел двухкилометровому кортежу тронуться. Вскоре голова колонны оказалась у города Алатыря. Здесь опять пришлось остановиться. Как и полагается, встречать высочайших гостей вышли чуть ли не все горожане. Правда, в передних рядах находились в основном дворяне, купцы и чиновники. И не только местные. Здесь было немало цивильской и чебоксарской* знати. Они выделили немало лошадей и карет для царского кортежа, потому многие приехали не только из уважения к императрице, но и затем, чтобы последний раз увидеть своих четвероногих питомцев.
Вот, наконец, авангард кортежа въехал в город. Со всех колоколен многочисленных храмов ударил колокольный перезвон и бой курантов, который разносился на всю округу. Стоявшие по обеим сторонам улиц военные – гусары роты Грузинского полка, вытянувшись во фрунт, отдавали честь высоким гостям, их кони, как бы понимая торжественность момента, стояли, не шелохнувшись, даже не отмахиваясь хвостом от мошкары.
Через четверть часа карета Екатерины Второй остановилась у дома Воронцова. Сам воевода успел ее опередить и теперь встречал императрицу с калачом и солью на серебряном подносе. Екатерина не стала излишне церемониться, наскоро отломив кусочек хлеба, тут же отправила его в рот, даже не обмакнув в солонке, тут же спешно поднялась по ступенькам парадного крыльца, оказавшись в передней просторного дома, попросила немедленно отправить ее в выделенные покои. Она действительно сильно утомилась, и все отнеслись к ее просьбе с пониманием. Пока воевода выставил вокруг своего двора охрану, в опочивальню к Екатерине прошмыгнул граф Орлов…
В час пополудни воевода в своем доме, больше похожем на дворец, дал прием. Удостоились чести присутствовать на нем девятнадцать человек. А ровно через три часа отдохнувшая и посвежевшая Екатерина вышла на крыльцо и села в специально поставленное кресло. Тут же к государыне потянулись получившие на это разрешение люди. Они целовали ей ручку, некоторые при этом в знак всемерного уважения становились на колени. А удостоились этой чести сам воевода, местные дворяне и купцы с женами и дочерями, старшина и офицеры квартирующей в городе части «Донской армии», архимандрит Свято-Троицкого монастыря Геннадий и его монахи, архимандрит женского Киево-Николаевского монастыря Александра и его монахини, архимандрит саранского Петровского монастыря Александр и другие знатные люди. Приветствуя императрицу, архимандриты сделали императрице знатные подарки – вручили иконы разных святых. Так Екатерина Вторая оказала честь всем знатным людям Алатыря и близлежащих городов, тем самым укрепив их престиж среди горожан и прихожан.
Ровно в семь часов вечера – все-таки есть у Екатерины немецкая точность! – кортеж императрицы тронулся в путь в сторону Арзамаса. Попрощавшись при выезде из города с воеводой и архимандритами, Екатерина хотела было позвать в свою карету Орлова. Впереди длинная дорога, время уже клонилось к вечеру, а озаботиться нужно не только государственными делами… Но тут она нечаянно окинула взглядом двигавшуюся в авангарде колонну казаков. Среди них один выделялся особо и ростом, и шириной плеч. Даже с такого расстояния в нем чувствовалась дикая, мужицкая мощь. Как же его звали-то… Нет, не вспомнила Екатерина чувашское имя. А вот фамилия прямо на кончике языка: Медведев. Черт бы его подрал, ведь на самом деле настоящий медведь. Очень привлекательный медведь… Пригласить в карету Орлова ей почему-то расхотелось.
2.
Происшедшее близ Алатыря недоразумение забылось скоро. Екатерине тогда было не до подобных мелочей. Сразу по выезду из Симбирска ее мыслями овладелала одна очень важная забота. Почему она на следующий день и не впустила графа Орлова в свою шестиместную карету, да и обычно шумливым фрейлинам приказала ехать, закрыв рот.
Пять лет назад Екатерина с помощью преданных ей гвардейцев убрала с царского престола мужа Петра Третьего Федоровича – на самом деле Карла Петера Ульриха Голштейн-Готторпского, ставшего Петром в 1742 году по хотению царицы Елизаветы Алексеевны. Совершив государственный переворот, она полностью забрала бразды правления огромной страной в свои руки. При этом полагала, что, если и не весь народ, то уж военные-то окажутся на ее стороне. Ведь она и согласилась-то сместить с престола своего мужа лишь потому, что за нее стояли горой гвардейцы. Но то ли потому, что ее супруг, находившийся во дворце Ропше, вскоре скончался при странных обстоятельствах, то ли по причине того, что все не получалось улучшить условия их службы, гвардейцы на новую царицу начали роптать. Иные начали поговаривать, что если и скинули с престола Петра Федоровича, все равно на его месте должен был оказаться сын Павел, а никак не жена.
Эх, хоть бы чуток улучшить жизнь людей, хотя бы ненамного повысить гвардейцам денежное довольствие, тогда большинство недовольных быстро забыли бы свою неудовлетворенность переворотом. Только ведь всем не растолкуешь, что даже императрица может не все. Люди же не ведают, что за время правления Петра Третьего государственная казна опустела совсем, простым военным даже приходилось задерживать выдачу жалованья до трех-четырех месяцев, а хозяйственная деятельность государства, особенно торговля, из-за господства монополий оказалась на грани краха. Не зря Петра Третьего невзлюбили даже церковники, у которых царь отобрал немалые земельные угодья. Конечно, за эти пять лет Екатерина из кожи вон старалась всем предоставить какие-то послабления, успокоить недовольных. Но много ли сделаешь, коли в сундуках казны хозяйничают одни мыши. Тем временем шаткое положение императрицы на троне начали чувствовать и за рубежом. Одним словом, Екатерине Второй кровь из носу, а нужно было показать и российскому народу, и Европе свою крепость. Ведь она в выпущенном после занятия престола манифесте уверяла, что встала у руля государства по воле народа, потому, дескать, и невозможно было признать царем России сына Павла.
Вообще Екатерина сумела сделать кое-что понравившееся народу и без расходов казны. Многие, не только простолюдины, облегченно вздохнули после выхода указа о том, что цены на соль отныне устанавливала государственная власть. Еще бы, ведь после этого она с пятидесяти копеек за пуд сразу снизилась до тридцати. Многим ремесленникам помог подняться запрет на привоз из-за границы товаров, которые производились в России. Однако знать, не ведавшая нужды простолюдинов, ничего этого просто не замечала. А устойчивость власти зависела, прежде всего, от ее отношения к императрице. Стало быть, Екатерине требовалось показать всей стране и миру, что она любима народом российским и на троне сидит крепко. Иначе ее судьба могла оказаться чревата всякими неожиданностями.
Потому она в 1767 году задумала совершить большую поездку по Волге – самому густонаселенному и разношерстному краю России. Несмотря на скудость казны, для этого в Твери, откуда брало начало путешествие, спустили на воду двадцать пять кораблей. Сама императрица разместилась на тринадцатибаночной галере «Тверь». С собой она взяла братьев графов Григория и Владимира Орловых и двух фрейлин. Но не они были главными лицами в этой поездке. В свиту императрицы входили министры и послы многих зарубежных стран. Среди них испанский виконт Дегерерский, представитель знатного австрийского рода цесарь князь Лобкович, прусский граф Сольмс, датский барон Ассебург, саксонский граф Сакчен. Вместе с чинами флота, артиллерии, адмиралтейства и солдат охраны эскадра из пассажирских и транспортных судов насчитывала более двух тысяч человек.
Путешествие еще не началось, а Екатерина Вторая уже заставила заговорить о себе более чем уважительно. Головной корабль эскадры галеру «Тверь» спустили на воду второго мая. Это был день Преполовения. В честь него и одновременно по случаю спуска на воду корабля в соборной Спасо-Преображенской церкви провели литургию, после чего начался крестный ход. Тут совершенно некстати хлынул ливень. Однако Екатерина прошла вместе со всеми до самой пристани. В одной из газет по этому поводу восхищенно писали: «…и хотя погода была не очень хорошая и дождь непрестанно шел, однако Ее императорское Величество будучи всегда теплым к богу усердием преисполнена изволила от самого собора до пристани (где было сооружено место для освящения воды)… пешествовать за духовенством». В дальнейшем, останавливаясь чуть ли не в каждом мало-мальски значимом поволжском городе, Екатерина Вторая набирала авторитет, стараясь, чтобы не только местная знать, но и вся Европа видела, насколько любит и почитает свою императрицу российский народ. В этом ей сильно способствовали губернаторы, главы городов и уездов. Чего скрывать, это императрице понравилось больше всего. И очень жаль, в Симбирске ее нагнал посланный канцлером Паниным кабинет-курьер. Он сообщил, что цесаревич Павел Петрович внезапно сильно занемог. К слову сказать, Никита Иванович Панин – он не только канцлер, он еще и наставник, воспитатель цесаревича. Если бы Павел болел не так сильно, он вряд ли стал беспокоить императрицу… Так, через три дня пребывания в Симбирске, в течение которых был снаряжен конный кортеж, восьмого июня Екатерине пришлось прервать поездку по Волге и отправиться в Москву по суше.
Впрочем, из-за этого императрица переживала не очень. Езда есть езда, какие бы удобства прислуга не создавала, а все одно устаешь до чертиков. К тому же российские города совсем не похожи на города в ее родной Пруссии, обычных бытовых удобств в них гораздо меньше. Даже в Симбирске – центре самой крупной провинции Казанской губернии! – для нее еле нашли один-единственный подходящий дом. Да и того хозяином оказался не дворянин, а купец. Хотя самым неприятным в поездке оказалось вовсе не это. Все эти дни она вела себя так, как не подобает императрице великой державы, стараясь через не могу угодить сопровождающим ее напыщенным иностранцам. А еще – церковным деятелям. Чтобы им понравиться, она отдельно посетила Ипатовский, Макарьевский монастыри, множество соборов и простых храмов. А ведь просто так в них не войдешь, везде приходилось оставлять весьма ощутимые подарки.
Хотя, конечно, и в России город городу рознь. К примеру, Екатерина осталась разочарованной знаменитым, казалось бы, Нижним Новгородом. А вот соседние Чебоксары произвели более приятное впечатление. Туда она перебралась с галеры на большой шлюпке. На берегу ее встретила солидная делегация: казанский губернатор Квашнин-Самарин, воевода Чебоксар, дворяне округи, купцы. Императрица посетила Троицкий монастырь (как же без этого!), в доме купца Соловцова попила чаю. Затем пожелала съездить в рощу адмиралтейства, своими глазами увидеть знаменитые чувашские корабельные дубы. Везде ей нравилась обстановка, поведение людей, чистота и опрятность. И вечером, будучи уже на пути в Казань, она записала в дневнике после слов о Нижнем Новгороде: «Сей город ситуациею прекрасен, а строением мерзок. Чебоксары для меня во всем лучше Нижнего Новгорода».
Больше всех Екатерине приглянулась Казань. «Город, бесспорно, первый в России после Москвы… во всем видно, что Казань столица большого царства», – записала она о своих впечатлениях. Вполне удовлетворил и выделенный ей для временного проживания особняк. Им владел сам глава города Иван Дряблов. Похоже, дом был выстроен недавно и выглядел по сравнению с другими особняками как настоящий дворец. Екатерину особняк впечатлил настолько, что она в дневнике выделила ему значительное место: «Я живу здесь в купеческом доме, девять покоев анфиладою, все шелком обитые, креслы и канапеи вызолоченныя, везде трюмо и мраморные столы под ними…» Еще больше пришелся по душе сам хозяин особняка, тридцативосьмилетний купец Иван Федорович Дряблов. Мужчина в самом соку, высокий, статный. Главой города его избрали совсем недавно, в конце 1766 года. Причем оказалось, что он человек не местный, а из Чебоксар. Переехал в Казань из-за того, что стал наследником здешних ткацких фабрик, принадлежавших тестю. Тем не менее, Дряблов город свой знал лучше любого старожила. «У нас девять главных улиц, десять площадей, сто семьдесят простых улиц и переулков, восемь слобод, церквей сто две, монастырей – четыре мужских и три женских, всего в городе три тысячи девятьсот шестьдесят четыре здания, из них двадцать пять – каменные, школ и богаделен три», – без запинки доложил он императрице.
В Казани Екатерина Вторая дотошнее всего интересовалась образованием. Не только из-за понимания того, что без него Россию вперед не сдвинуть. В отличие от других городов, Казань была городом неоднородным. Эту особенность Екатерина позже подчеркнула в письме Вольтеру: «Я угрожала вам письмом из какого-нибудь азиатского селения, теперь исполняю свое слово, теперь я в Азии. В здешнем городе находится двадцать различных народов, которые совершенно несходны между собою». А новокрещенская школа Екатерину просто поразила. Здесь обучались не только русские дети, но и татарские, чувашские, черемисские, эрзянские. И обучались весьма успешно, настолько, что сумели приветствовать Ее императорское величество стихами на своих языках. «Да, надо ускорить крещение этих народов, – думала про себя Екатерина Вторая, с улыбкой слушая эти приветствия. – Подчинить их дворянской власти при помощи православия значительно проще». Приученная в Пруссии к жесткому порядку, Екатерина Вторая с молодых лет свято верила в легисломанию, верила, что народу можно принести счастье путем принятия правильных законов. Раз так, надо было дать ему кое-какое образование, чтобы он мог хотя бы знакомиться с этими законами.
…Впереди дорога сделала поворот, и казачий отряд, вытянувшись налево, показался весь. Среди весьма нехилых всадников один выделялся особо. То ли потому, что в седле сидел не так, как обычные казаки, то ли на самом деле намного выше товарищей по оружию. А в плечах точно шире. Да, это точно тот чуваш, который просил не казнить своих сородичей. Если подумать, он тогда показал настоящую храбрость. Ведь кто такой солдат? Самый обычный человек с низов. И далеко не каждый простой человек осмелится просить у самодержца пощады для совершенно незнакомых людей.
Екатерина на мгновение закрыла глаза. Ей представилось, как казак-чуваш легко спрыгнул с седла, встал перед ней на колени. Бывают же среди народа такие молодцы! Он ведь, этот казак-чуваш, не просто высокий, стройный, сильный мужчина. От других он еще отличается неповторимой красотой, каковой нет у европейцев. Особенно выделялись на его продолговатом сухощавом лице зеленые глаза. Они словно искрятся манящим волшебным светом и необъяснимым образом притягивают к себе взгляд человека, после чего поневоле начинаешь внимательно всматриваться и в самого обладателя этих глаз. А когда приглядишься, замечаешь, как красив этот казак. Особо выделяется широкий лоб, который не скрывается даже под казацкой папахой. Когда Екатерина еще была Софией Фредерикой Августой Ангальт-Цербстской, губернатор Штеттина, позже фельдмаршал Пруссии Хрисьтиан Август Ангальт Цербстский говорил: «Доченька, если задумаешь подружиться с юношей, прежде всего, смотри на его лоб. Коли он узколобый, значит, у него узок и ум. Умные люди все широколобые». Если это так, то этот чуваш из всех казаков отряда самый умный. А еще у него заметно отличаются скулы. Как они играли, когда он упрашивал Екатерину. Стало быть, человек сильно волновался, может, и боялся, а все равно решился заступиться за своих единородных земляков. Да еще его прямой нос с небольшой горбинкой, тонковатые для мужика губы говорили о том, что человек этот одновременно и силен характером, и весьма чувствителен душой. Самое же волнительное – от этого казака отдавало какой-то необъяснимой, но вполне осязаемой мощью. Мужской ли силой ее называть или как-то иначе – не в том суть, только Екатерина почувствовала, что пока она невольно размышляла о казаке-чуваше, у нее в одном месте возникла истома, которая стала неудержимо распространяться по всему телу. Да, такая вот она, София-Екатерина. Видно, господь одарил ее женской чувствительностью слишком щедро. Впрочем, тьфу! Она же все-таки царица, императрица, разве позволительно ей томиться из-за какого то мужика, к тому же инородца… Нет, это несерьезное чувство, а так, блажь, которая возникла потому, что тело ее в последние дни не получала в достатке того, к чему привыкло. Невозможно удовлетвориться на ходу в карете мимолетными встречами с мужчиной. Впрочем, ей даже в Симбирске не получилось полностью удовлетвориться. Там Орлов слишком уж увлекся медовухой и растерял всю свою мужскую силу. А ведь совсем незадолго до этого, когда они остановились в селе Головкино, что на левобережье Волги, Григорий был очень даже хорош.
Головкино – одно из многочисленных владений братьев Орловых. По словам Григория и Владимира, путешествующих вместе с Екатериной, в нем полторы тысячи душ. В селе расположена волостная контора, есть церковь, почтовая станция, дом приезжих. Еще, что важно, через Головкино проходит тракт, соединяющий с городами Кузнецк, Карсун, Сызрань. Так что по значимости село это вполне может поспорить с уездным городом. Знают Орловы, где что ухватить.
А ведь пятеро братьев Орловых – Иван, Григорий, Алексей, Федор и Владимир еще в недавнем прошлом были так себе дворяне и богатством не выделялись. Обогатила их Екатерина. За то, что они помогли ей занять царский трон. Самый большой куш – десять тысяч крестьян и миллион рублей – достался Григорию, который стал ее фаворитом. И вот, глядите-ка, как братья раздобрели после этого.
Отдохнуть с дороги Екатерину поместили в большой спальне на втором этаже барского дома. Вскоре туда поднялся Григорий. Владимир сделал вид, что куда-то ушел по делу. Еще Григорий приказал и членам свиты, и своим слугам вообще не подниматься на второй этаж, чтобы не беспокоить императрицу. Оставшись одни на всем этаже, наконец-то они дали волю страстям, занялись любовью аж в чем Господь создал Адама и Еву. Истосковавшаяся за время путешествия по мужской ласке, Екатерина так увлеклась, что даже могучий Орлов под конец совершенно обессилел…
После небольшого передыха Григорий пригласил императрицу посмотреть, как живут крестьяне Орловых. Владимир к тому времени, похоже, уже справился со своими делами, поджидал их на парадном крыльце, перед которым уже стояли несколько запряженных карет. Впрочем, от барской усадьбы до села недалеко, расположено оно в живописном месте – в устье небольшой речушки, впадающей в Сызранку. И Екатерина пожелала пройтись немного пешком. Братья с удовольствием согласились. На окраине села Екатерина увидела большую группу мужиков и подошла к ним. Те, словно по команде, глубоко поклонились разом и выпрямились лишь когда Орлов-младший еле заметно махнул рукой.
– Ну, господа мужики, как поживаем? – не зная, о чем с ними говорить, спросила царица.
– Хорошо живем!
– Благодарствуйте, Ваше императорское Величество!
– Наш барин сильно печется о нашем благе! – нестройным хором, но бодро отозвались мужики.
Затем Орловы завели Екатерину в несколько крестьянских владений. Хозяйства их, по правде, выглядели уныло: избы небольшие, неказистые, некоторые даже курные, постройки почти у всех крыты соломой. А вот с едой у людей, оказывается, все в порядке. Видимо, потому, что наступило обеденное время, в домах, куда заходили императрица и Орловы, семьи как раз трапезничали. На столах были мясной или куриный суп, пшенная или полбяная каша, обильно политая топленым маслом. Хлеба было вдоволь и черного, и белого. Мало того, у многих имелись сохранившиеся еще с прошлогоднего урожая соленые огурцы, квашеная капуста.
– И правда неплохо живут ваши крепостные, – похвалила императрица братьев. – Только одного никак не пойму. Коли они такие справные, отчего же избы не построят подобающие? Не скоты же, чтобы жить в таких халупах.
– Като, в России народ такой. Главное для человека – чтобы он был сыт. А что до остального… У нас в этих краях зимой стоят жуткие морозы, потому избы строят небольшие. Чтобы в них было тепло да при этом дрова сберечь, – пояснил царице Григорий Григорьевич. – А летом у людей простор. Многие спят на улице, под навесом, еду готовят в летних кухнях. Правда, последнее – не русская традиция, ее здешний люд перенял у соседей-чувашей. Но это очень удобно.
– Значит, вам следует приучать своих крепостных к жизненным удобствам. Пусть научатся грамоте, читают зарубежные журналы, узнают, как живут другие народы. Тогда они потихоньку сами станут перенимать все хорошее, – посоветовала императрица.
– Екатерина Алексеевна, прости нас великодушно, по-моему, мужику грамота ни к чему, – вмешался в разговор Владимир Григорьевич. – Пахать, сено косить, жать, за скотиной ухаживать она нисколечко не поможет. Потому учеба для селянина – это потраченное впустую время. Крестьянским детям сызмальства нужно впрягаться в работу. А так получится, что они станут полдня без толку штаны протирать за партой.
– К тому же грамотей, – Като, ты сама сказала, – начнет почитывать журналы и книжки всякие. Только кто ведает, к чему его больше потянет. Ладно, окажется по-твоему, и он станет интересоваться лишь жизнью всяких аглицких народов. А ну как начнет штудировать любимых тобой каких-нибудь Вольтеров иДидро? Так он, чего доброго, захочет из-под опеки помещика выскользнуть. Нужно это нашему государству?
– Вольтера не трожь! Его уважает весь мир, – жестко заметила Екатерина. – И заруби себе на носу: мое желание дать простолюдину образование не означает поднятия его до уровня понимания Вольтера и Дидро. Крестьянину хватит того, что он прочтет законы и приучится их соблюдать. Вообще надобно, чтобы они жили подольше, размножались погуще. Вам же от этого польза, и державе подмога. Думаете, я зря столько корпела над своим «Наказом»? А глубокие знания – они нужны, прежде всего, дворянам. По сравнению с европейцами, наши слишком уж ленивы. Даже среди генералов есть такие, кто расписывается как курица лапой. Как мы с такими людьми можем мечтать о европейском уровне? А ведь в руках наших дворян столько народу! Токмо из-за нехватки знаний они не способны толком воспользоваться такой силой. Потому и государство наше не может знатно двигаться вперед. Понятно я изъяснила? Чтобы приучить русских к плодотворному труду и порядку, я уже переселила под Саратов из Пруссии тысячи немецких семей. Съездите как-нибудь в те края. Вы увидите, что на таких же землях, как здесь, там появляются замечательные фермы. И постройки у них больше похожи на городские, уж точно не с соломенными крышами, как у вас.
– Сравнивать ферму с имением – это… – хотел было что-то возразить Владимир Григорьевич, но тут его одернул за рукав камзола старший брат.
Вечером Екатерина с Григорием опять закрылись в большой комнате второго этажа барского дома и уснули лишь когда петухи пропели второй раз.
Хотя город Симбирск был так себе, в целом он Екатерине понравился. И встретили здесь ее как-то по-особенному. От пристани, где бросила якорь ее галера, до Троицкого собора она прошла по красной дорожке. Мало того, такая же дорожка была выстлана от собора до дома купца Мясникова. Такой почести ее не удостаивали ни в Твери, ни в Ярославле, ни в Нижнем Новгороде, ни в Чебоксарах, ни в Казани. Хотя и в тех городах местные власти из кожи вон лезли, чтобы выказать свою любовь и почитание к императрице, угодить ей, показывая, как хорошо живется местному населению. Потому и писала Екатерина в одном из писем к друзьям, отправленных прямо с дороги: «Здесь народ по всей Волге богат и весьма сыт, и хотя цены здесь высокия, но все хлеб едят, и никто не жалуется и нужду не терпит… Хлеб всякого рода так здесь хорош, как еще не видали. По лесам же везде вишни и розаны дикие, а леса иного нет, как дуб и липа. Земля такая черная, как в других местах и в садах на грядах не видят. Одним словом, сии люди Богом избалованы. Я от роду таких рыб вкусом не едала, как здесь, и все в изобилии, и я не знаю, в чем бы они имели нужду. Все есть и все дешево».
…Долго ли императрица предавалась бы размышлениям, но тут карету сильно тряхнуло и в голове совершенно неожиданно мелькнуло совсем иное: «Ах, и шельма этот Григорий! Ах, каков плут, а! Надо же, в избушке с баню мужики лакомятся калачами. А я, дура, ведь почти поверила ему». Нет, она не рассердилась на своего друга. Совсем наоборот. Ей вдруг захотелось впасть в объятия Григория. Прямо сейчас, немедленно! Захотелось забыть даже про болеющего цесаревича и насладиться привычной истомой от мужской ласки. Тут же на какой-то миг перед глазами возник образ казака-чуваша. Да уж, и обычной силой, и мужскими способностями он наверняка мощнее Орлова… Екатерина, подтянувшись, взглянула в боковое окошко кареты. Но дорога выпрямилась, отряда казаков уже не было видно. «А что, если…– что-то подумав про себя, многозначительно улыбнулась царица. – Ну не-ет, все же так не годится. Он всего-навсего простой мужик, к тому же инородец…. И что? Орловы тоже когда-то были самыми простыми мужиками. Дед их – стрелец, участник бунта против царя… Ладно Петр Первый простил его за проявленное в боях геройство и оженил на дочери дворянина Зиновьева. Иначе Орловы так и остались бы мужиками. Это теперь они такие знатные и богатые графы. Григорий даже генерал-адъютант, а вскоре я его, пожалуй, произведу в генерал-фельдцехмейстеры. Слово давала, придется сдержать. А казак-чуваш… М-да, как жаль все-таки…» Екатерина, связав ладошки, вывернула их, вытянув вперед, сладко потянулась и рассмеялась вслух. Ничего не понявшие фрейлины недоуменно переглянулись, но промолчали.
Вскоре въехали в довольно-таки крупное село. На зеленой площади перед волостной конторой на забитых в землю столбцах был устроен длинный стол. Он был накрыт белой льняной скатертью, на которой уже стояли чашки и тарелки с разнообразной снедью. Да и воздух здесь был чист и свеж, не то что в городе, где всюду отдает нужником. По периметру площади плотной шеренгой выстроилась охрана из казаков. Да, молодец граф Чернышев, умудрился-таки определить самое приятное место для приема пищи. Права была Екатерина, поручив ему руководить свитой вопреки возражениям Панина.
После ужина Екатерина Вторая совершила небольшую прогулку по сельской площади, утопая по щиколотки в зеленой траве, по ходу краешком глаз наблюдала за охранявшими ее казаками. Да уж, молодцы как на подбор, все высокие, стройные, сильные. Не зря зовутся казаками. А один из них уж очень выделяется даже на фоне этих бравых мужичков…
Императрица пальчиком поманила к себе Григория Орлова.
– Послушай, граф, по приезде в Москву я хочу обновить свою охрану, – предупредила она его.
– Ваше величество, может, этим лучше заняться уже в Петербурге, – предложил Григорий Григорьевич.
– Сказано тебе – в Москве! Охрану надо менять постоянно. Иначе иные начинают относиться к своим обязанностям, спустя рукава, а иные могут просто продаться. Да, еще вот что. Ты в обновленную охрану включи-ка во-он того казака, – махнула слегка рукой императрица в сторону Медведева.
Орлов краешком глаза посмотрел на здоровяка, быстро оценил его.
– Ваше Величество, государыня-императрица! – сказал затем. Так он обращался к Екатерине лишь в самые возбужденные моменты. – Тебе же вестимо, в твою охрану мы берем только людей из лейб-гвардии. А этот инородец – он даже не казак. Мы его включили-то в отряд лишь на время твоего путешествия по Волге. И вообще…
– Так переведи его в лейб-гвардию! – слегка зевнув, равнодушно предложила Екатерина.
– Как же так… – попытался возразить граф. – Като, мне это совсем не нравится.
Но императрица вдруг резко прервала его:
– Сказано – значит, сказано! Смелый он человек, вспомни, как защищал своих сородичей. Совсем незнакомых, кстати. Теперь поди, поторопи Чернышева, чтобы обслугу быстрее покормил, и тронемся в путь. Сам… пересядешь в мою карету. А фрейлины пусть в твоей поедут. Истосковалась я…
Вскоре удивительный караван выехал из села и взял курс на Москву. Вслед ему долго еще лаяли ошалевшие собаки да кудахтали испуганные куры, в клубах густой пыли едва сумевшие увернуться от наезда колес.
3
Екатерина Вторая торопилась в Москву не столько из-за болезни сына, сколько по совершенно иной причине. Пока путешествовала по Волге, она убедилась, что послы разных стран, наконец, вроде бы поверили в любовь русского народа к своей императрице, и это ее полностью удовлетворило. И еще в пути голову начали сверлить мысли по поводу другого не менее важного дела. Екатерина намеревалась этим же летом принять «Наказ» – как полагала, документ огромной важности для государства и его будущего. Она внесла туда все задуманные положения, и теперь «Наказ» должна была принять Уложенная комиссия, депутаты которой тоже вносили свои предложения, полученные в ходе выборов. Депутатов было ни много, ни мало 652 человека, так что прийти к общему мнению им будет весьма непросто. А кое-какие предложения от народа в «Наказ» придется включить, без этого никак. Вот над таким важным документом работала сейчас императрица. Он ведь тоже нужен не только ее империи, он еще должен убедить просвещенную Европу, что Россия входит в число самых передовых стран.
К прибытию императрицы в Москву депутаты Уложенной комиссии начали уже собираться. От других сановных людей они отличались нагрудной золотой медалью с портретом Екатерины II и надписью «Блаженство всех и каждого».
Накануне открытия собрания Уложенной комиссии Екатерина трудилась всю ночь, даже не выходя из опочивальни. Утром она пригласила к себе старшего пристава при комиссии Григория Потемкина и приняла его прямо в своих покоях.
Депутаты – люди разные, часто непредсказуемые. В спорах они сгоряча могут перейти и на кулачные доказательства. Уж таковы нравы у этих русских. Потому императрица приказала старшему приставу для поддержания порядка в зале подобрать самых здоровых гренадеров.
– Видишь, как приходится трудиться, – как бы пожаловалась она Потемкину. – Люди думают, что вокруг царицы – одни пьянки да гулянки. Если бы женщины знали, каково мне приходится, вряд ли кто из них согласилась бы оказаться на моем месте. Вот и нынче я всю ночь не сомкнула глаз. Однако выпью сейчас крепкого кофе и снова примусь за работу… Тебе не предлагаю. Однажды я подала кофе Петру Панину, так его через полчаса лейб-медики еле откачали. Может, тогда он подумал, что я хотела его отравить…
Пока рассказывала, Екатерина сама налила в турку немного воды, насыпала туда сразу фунт кофе, вскипятила и налила в чашечку, даже не дав немного остыть, начала отхлебывать крепкий напиток.
– Тебе я, дружок, хочу поручить еще и особое задание, – отставив пустую чашщечку, сказала она, с интересом разглядывая молодого человека. – В лейб-гвардии Преображенский полк недавно перевели одного инородца. Чувашенина, кажется. Он еще участвовал в моей поездке по Волге. Как звать – не помню, ну так найдешь, такого человека там более, полагаю, нет. Так вот, зачисли его в число своих приставов. Показалось мне, что чуваш этот – недюжинной силы человек. И никого не боится. Тебе как раз такие молодцы нужны. Иначе другой, хоть и силен будет, а не посмеет попридержать барина в нужный момент.
– Понял, Ваше Величество, – согласно кивнул головой Потемкин.
– И помни, если на собрании депутаты вдруг схватятся, немедленно разнимите их, чтобы не допустить драки, – уже более строго напомнила Екатерина. – Им дай только послабление, они тут же начнут доказывать свое не силой закона, а мощью кулаков.
– Понял, Ваше Величество, – опять наклонил голову Потемкин.
– Ну, раз так, иди, – указала императрица ладошкой старшему приставу в сторону двери. – Постой, – остановила тут же, – ты Григорию Григорьевичу о моем приказе не докладывай. Показалось мне, он не очень-то предрасположен к инородцам.
– Не должно быть такого, – усомнился Потемкин. – Я никогда не слышал, что Орловы недолюбливают чувашей. Говорят, в окрестностях их симбирских имений немало деревень этих инородцев, многие подрабатывают у них.
– Так или не так – ты молчи, – прервала его Екатерина, и тут же начала отхлебывать еще не остывший кофе из второй чашечки.
Потемкин глубоко поклонился и, пятясь задом, скрылся за дверью.
«А ведь гренадер этот ничего себе, – почему-то подумалось Екатерине. – Но слишком уж молод. К тому же если Гришка узнает, что им интересуется царица, парню несдобровать. Уж слишком по-мужицки ревнив граф…»
Почему-то вспомнились начальные годы в России. Петр к привезенной из Пруссии молодой жене Софии с первых дней относился с прохладцей, открыто сожительствовал с какой-то Лизанькой Воронцовой. Только София-Екатерина не стала этого долго терпеть, тоже понаставила мужу рогов, перепробовав нескольких мужчин, и остановилась на Григории Орлове. К тому же Орловы, как она узнала, – род весьма многочисленный и сильный. Когда умерла государыня Елизавета, ее сын Петр просидел на троне немного, и убрали его именно стараниями Орловых, с помощью которых и стала Екатерина императрицей. Потому приходилось их слушаться. Пока.
А этот Потемкин, пожалуй, ничем не уступает Гришке Орлову. Притом, он моложе. Да еще этот чувашский медведь… Нет, нет, сейчас не над этим надо думать, есть дела поважнее …
* * *
Екатерина и сама не осознавала, почему начала приближать к себе молодого Потемкина. Впрочем, она об этом и не задумывалась, все получалось как бы само собой. Еще до занятия ею царского престола к ней однажды в Ораниенбаум привели группу студентов Московского университета. Как бы показать ей будущее государства российского. Среди них оказался и бедный дворянин Григорий Потемкин. После той встречи он почему-то бросил учебу и остался в Петербурге. Видно, как многим молодым людям, ему не терпелось сделать в столице карьеру. Однако у юноши с этим не ладилось, и он от отчаяния поступил на военную службу. Екатерина увидела его в военной форме на похоронах свекрови Елизаветы Петровны. Бравый юноша тогда стоял около гроба в карауле. Поскольку дворец охранялся лейб-гвардии Преображенским полком, Екатерина знала, что Орловы подбирали туда самых надежных людей. Потому она попросила мужа Петра Третьего повысить ефрейт-капрала Потемкина, как дворянина, в звании, присвоив ему чин виц-вахмистра. Тогда Петр только-только занял царский трон и находился в благодушном расположении… Так Потемкин начал свою военную карьеру. Малый он был сообразительный и сразу скумекал, кому обязан своим успехом. А Екатерине этот юноша почему-то приглянулся. Правда, Потемкин тогда был слишком юн, и она никаких фривольных мыслей в отношении него не имела. И все же… Следующий раз Екатерина его увидела, когда выводила собачку гулять на Мойку. Чтобы ее не заметили придворные, она вышла из дворца через кухню. А там как раз сидел новоявленный виц-вахмистр, за обе щеки уплетал остатки еды от обеда дворцовых вельмож. Тогда Екатерина поняла, насколько беден этот юноша. И нашла-таки еще одну возможность, чтобы помочь ему. По ее просьбе Потемкина назначили адъютантом дяди императора принца Голштинского. Позже, когда Петра свергли с престола, Григорий Орлов подал Екатерине список особо отличившихся в этом деле гвардейцев. Среди них значился и Потемкин с пометкой, что за проявленную доблесть сей гвардеец достоин звания корнета.
– Гришенька, этого человека я знаю как достойного и преданного служаку, потому присвою ему сразу чин подпоручика, – сказала она, освобождаясь от объятия Орлова.
– Твоя воля, – зевнул Орлов. – Пошли-ка спать.
– Я еще хочу наградить подпоручика тремя тысячами рублей. Пусть станет похож на дворянина.
– Три тысячи-и? – удивился Орлов. – Нет, он, конечно, парень не промах, и все же… Постой, а не заводишь ты с ним шашни-машни, а? Смотри у меня! И так про тебя ходят слухи, что ты продолжаешь связи с Понятовским.
Понятовский и в самом деле любимый мужчина Екатерины, ее первый любовник после замужества. Но по настоянию Орловых его пришлось бросить и отправить в ссылку королем Польши. И пока приходится довольствоваться лишь редкой перепиской с ним…. Екатерина приподнялась на локоть, искоса посмотрела на Орлова, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Нет, вроде бы не шутил…
– Ах, Гриша! – вздохнула она. – И почему ты так глупишь? Станислав – он ведь король Польши…
– По твоему велению, – напомнил Орлов.
– Да, по моему велению, – согласилась Екатерина. – А зачем я это сделала? По чьему желанию рассталась с ним навсегда? И вообще, он для меня был лишь утехой от измены мужа. – Тут она вернулась к начатой теме: – Ну, хорошо, Потемкину я дам две тысячи. Деньги ему все же нужны, как-никак дворянских кровей.
Так Григорий Потемкин стал офицером. И после этого Екатерина при каждом удобном случае старалась держать его поблизости.
В середине лета 1763 года уже императрица отправила молодого офицера Потемкина в Швецию с секретным письмом послу России графу Остерману. В нем она наставляла, как наладить дальнейшие отношения с соседним государством. Сразу по возвращении из Швеции Потемкин был произведен в камер-юнкеры, что у Орловых вызвало откровенное недовольство.
– Като, почему ты привечаешь этого нищеброда ко двору? – упрекнул ее Григорий.
– А вы, Орловы, забыли, кем сами были в недалеком прошлом, еще при Петре Первом? – резко оборвала его Екатерина.
Потемкин же к тому времени окончательно втюрился в императрицу и, по-своему воспринимая свой карьерный рост, начал считать, что и она отвечает ему взаимностью. Потому, изрядно осмелев, начал оказывать ей всяческие знаки внимания. Нельзя сказать, что Екатерине это не нравилось. Как-никак, юноше уже исполнилось двадцать четыре, самый сочный возраст для любовных утех. Да и на вид он весьма и весьма…
Кто знает, чем бы завершилась эта игра, но однажды Потемкин неожиданно пропал, и надолго. Его не могли отыскать ни на службе, ни дома в слободе конной гвардии. И лишь через пару месяцев он вдруг нашелся сам, вернулся в царский двор с повязкой на одном глазу. Оказалось, что он его где-то потерял. По двору поползли слухи, что парень подрался сразу с тремя братьями Орловыми, в ходе чего ему и выбили глаз. Потемкин эти слухи и не подтверждал, и не опровергал. А Екатерина почувствовала, что одноглазый «циклоп» не вызывает у нее прежних теплых чувств.
И все же она не отринула его от себя. Ведь преданные смелые люди могут ей пригодиться в любой момент.
* * *
Наконец-то в Грановитой палате собрались все депутаты. Императрица Екатерина Вторая расположилась в передней части зала на специально устроенной возвышенности. В руках она держала золотую державу с крестом и царский скипетр. Одета Екатерина была необычно – в мантию из меха горностая. К похожему на трон креслу был приставлен стол с изогнутыми ножками, а на нем лежала весьма объемная книга «Наказа». Рядом с императрицей, на две ступеньки ниже, стоял князь Голицын. Так и не дождавшись, пока утихомирятся долго рассаживающиеся депутаты, он начал говорить:
– Уважаемые господа! С божьей помощью приступим к доверенной нам важнейшей работе во благо нашего великого Отечества. Если все завершится успешно, вы все, претворив в жизнь нашу благословенную мечту, сможете заработать благодарность будущих потомков. Не токмо граждане России, все народы, проживающие под животворящим солнцем и опекаемые Ярилом, ждут от вас добрый пример…
Тут красноречивого Голицына прервала Екатерина, вставила свое слово:
– Россия – великая, единая, неделимая держава! – воскликнула она, от волнения сильно сжав в руках символы царской власти. – Россия – европейское государство, граждане России – европейцы. Самые знатные и выдающиеся дела нашего народа всегда имели огромное значение для Европы. А наши связи с Азией – это суть случайные дела. В то же время Российская империя на Востоке имеет обширнейшие территории, потому и в Азии нет державы сильнее России… Однако ж как бы ни была велика, богата страна наша, она может стать по-настоящему мощной, богатой, лишь живя по законам. Уважаемые господа, вы – цвет народа российского. Если вы примете «Наказ», впредь мы станем жить именно таким образом. Когда этот свод законов, – тут она положила изящную ладошку на обложку толстенной книги, – войдет в силу, русский народ станет самым счастливым народом на земле. И пусть обережет нас Господь от иного!
Тут с хоров грянул духовой оркестр, по залу разнеслась торжественная музыка, вызывая мурашки в душе и теле. Могучая мелодия заставила депутатов безо всякого приказа встать на ноги и вытянуться во фрунт… Так началось собрание Уложенной комиссии, которому должно было стать великим и определяющим всю дальнейшую судьбу России. Станет ли?
В самом начале депутаты избирали маршала, которому предстояло вести собрание. Братья Орловы набрали голосов больше всех. Однако это пришлось не по нраву боярам. Они чуть не схватились с братьями за грудки, ладно приставы одноглазого Потемкина вовремя разняли разъяренных депутатов. Впрочем, братья не стали настаивать на маршальстве, его жезл добровольно передали одному генералу, которого не было даже в списке для голосования.
Помолившись Господу, начали чтение «Наказа». Продлилось это занятие ни много, ни мало четыре дня. И с каждым днем усиливалась хвала Екатерине Второй за ее замечательный труд. Некоторые депутаты даже предложили в честь умнейшей из умнейших, величайшей из величайших императрицы установить в Москве или Санкт-Петербурге Триумфальную арку или золотой памятник.
– Господа, не сходите с ума! – остудила их Екатерина. – Памятники ставят после смерти человека. И то не сразу, а по прошествии тридцати – сорока лет, не менее. Лишь к тому времени не станет тех, кто лично знал этого человека, а последующие поколения оценят его по трудам его, а не по хвалебным высказываниям друзей и приближенных.
Находились и те, кому «Наказ» был явно не по душе. И так уже на земле русской исчезают наши исконные традиции, ворчали они промеж собой. Если бы наши деды и прадеды с того света вдруг узрели, в какой распущенности живет нынешняя власть, они бы в гробу перевернулись. Разве могли они представить, как становятся фаворитами и куртизанками вчерашние нищие, шарившие в поисках пропитания по помойным ямам. Наши предки не тратили времени на всякие поездки по европам, не пьянствовали всякими виноградными винами, потому и достигали почтенного возраста, многие жили сто и более лет… Подобные ворчанья, конечно же, доходили и до ушей Екатерины. Потому она лучше других понимала, что великое собрание вряд ли пройдет без сучка и задоринки.
Конфликт разгорелся на пятый день, когда депутаты начали выдвигать для включения в свод законов свои предложения. А предложения эти зачастую оказывались совершенно противоречащими «Наказу» императрицы. К тому времени сама Екатерина Вторая уже не участвовала в работе собрания, но, не жалея времени, пристально следила за происходящим в зале из соседней комнаты через потайной глазок в стене. А с уходом императрицы некоторые депутаты, похоже, вообще стали забывать о предложенных ею европеизированных законах. Вместо них чуть ли не каждый силился включить в «Наказ» что-то свое. Споры разгорались в основном между представителями разных сословий. Каждый из них откровенно завидовал другим, видя у них одни лишь преимущества. Дворяне не хотели мириться с доходами промышленников, потому хотели бы прибрать рукам фабрики и заводы. Фабриканты и заводчики требовали для себя права и льготы дворян, иначе, дескать, невозможно развивать промышленность. А барыши купцов не давали покоя и дворянам, и промышленникам. Сходились все в одном: и тем, и этим, и другим требовалось больше бесправных работников, которых можно было бы заставить трудиться по своему усмотрению… Отстаивая в перебранках свои законопроекты, казалось бы, вполне респектабельные депутаты распалялись так, что матерились похлеще иного уличного сапожника. Поначалу маршал даже пытался штрафовать их за непотребные ругательства, да куда там, что для богатых какие-то десятки рублей…
Видя, как накаляется обстановка, Екатерина срочно вызвала к себе Потемкина и еще раз строго напомнила, что его людям следует быть начеку. «И пусть не церемонятся, глядя на чины и сословия, – особо напутствовала она. – Вы все делаете от моего имени». Потемкин в свою очередь во время обеденного перерыва собрал своих приставов и пересказал приказ императрицы даже в более решительной форме. Предупреждение оказалось ко времени.
Обычно после обеда депутаты становились мягче. Понятное дело, тушеная ножка индюка или жареная телятина да принятые на грудь до отрыжки медовуха или же осуждаемые многими виноградные вина как бы отгоняли злых духов. Но на этот раз вышло по-иному. Видно, сказалось вовлечение в государственные дела личных интересов. Почему-то самым спорным оказался крестьянский вопрос. При его обсуждении страсти накалились до небывалой в этих стенах степени. Один из сторонников «Наказа» императрицы ситуацию объяснил так:
– Послушайте, уважаемые народные представители! Матушка Екатерина старается возвысить нас до европейского уровня. Однако ж и нам самим, дворянам в особенности, надобно соответствовать ея требованиям. Ибо наши имения суть отражение всего состояния государства. Так давайте содержать крепостных как родители своих чад, давайте создавать для них подобающие условия для лучшей жизни и размножения.
Такому подходу сильнее всех воспротивился – удивительное дело! – фаворит императрицы граф Григорий Орлов.
– Ты, друг мой, запамятовал одну важную вещь! – перекрывая шум загомонившего зала, громко заговорил он. – Эти самые любимые тобой чада в подходящий момент не прочь взять да сжечь твое имение, будь оно хоть европейским, хоть азиатским, при этом тебя со всей семьей бросить в огонь.
– Граф, ежели мы с крестьянами будем обращаться по-скотски, как в твоем имении, то такое точно может быть! – смело отпарировал депутат. – Однако ты вспомни, кем были твои родители. Ну да, теперь, когда Екатерина возвысила тебя непонятно почему, ты и твои братья вдруг стали такими важными и состоятельными. И что? Уже забыли, что явились на свет божий из той же дыры, откуда являются все? На мой взгляд, – высказал он только что пришедшую в голову мысль, – дворянский титул вообще нужно присваивать лишь по наследству. Народ, правильно я глаголю?
– Ах ты, щенок недобитой сучки! – вдруг рассвирепел Григорий Орлов. – Чего ты мелешь, сраный мужичок? Вот сейчас я покажу тебе, что к чему! Вырву твой недоделанный кочедык, чтобы некому было передать твое дворянство по наследству.
Тут граф метнулся к спорящему депутату, намереваясь схватить его за грудки. Но между ними смело встал другой депутат – Коробьин, приехавший из какой-то Козловки.
– Граф, ты большой человек. Тебе не пристало доказывать свою правоту по-мужицки, – спокойно и твердо заметил он.
Сбитый с толку обращением к нему совершенно незнакомого человека, Орлов опешил.
– Ты кто? – грубо спросил он, глядя ему в глаза.
– Я гражданин села Козловка, что близ Казани, купец третьей гильдии депутат Григорий Коробьин, – отрекомендовался тот.
– А-а, купе-ец. Тебя с какого боку касается спор о дворянских титулах? – насмешливо спросил у него Орлов.
– Дворянские титулы меня ни с какого боку не касаются, – спокойно ответил Коробьин. – Пока… Я о другом. Я о крестьянах. Этот господин депутат говорит сущую правду. Дворяне-крепостники их просто измордовали. В таких условиях разговоры о быстром развитии – пустое дело, потому как Россия – крестьянская страна. Мы же вообще не вовлекаем их в жизнь общества, будто их и нет на свете. Не годится так.
К спорщикам начали подтягиваться другие депутаты.
Если бы не публика, Орлов, не стал бы церемониться с купцом, да еще третьей гильдии, дал бы ему кулаком по харе – и спору конец. Но тут… Орлов все же понимал, что здесь надо вести себя аккуратно и от греха подальше отошел в сторону. Его место неожиданно занял другой депутат, тоже прибывший из Казанской губернии. Он с яростью начал отчитывать Коробьина:
– Григорий, ты настоящий свинья! Дворяне губернии тебя сюда послали не для защиты крестьян. Нам следует радеть за свои интересы.
– Мой интерес – сделать народ богаче и свободнее. Тогда расцветет торговля. Без сильной торговли России не стать великой, – отпарировал Коробьин.
– Ах ты, паскуда, вон как заговорил! – взорвался казанский депутат и, недолго думая, попытался с размаху ударить Коробьина кулаком по лицу. Хорошо тот успел увернуться, перехватив руку земляка, развернул его и оттолкнул в сторону. Тут в их спор вмешался другой депутат.
– Не попал… А надо было вот так! – ударил он Коробьина в грудь кулаком размером чуть ли не с кувшин. Видавший виды купец в долгу не остался, тут же ответил незнакомцу пинком ногой в живот. И пошло-о! В потасовку ввязались другие посланцы народа, и стало не разобрать, кто тут за и против кого, лупили увесистыми кулаками все и всех подряд.
– Медведев, немедленно раскидай этих петушков! – приказал Потемкин Сентиеру, который находился неподалеку.
Сентиер не стал мешкать, тут же тараном втиснулся в кучу дерущихся и в момент разбросал в разные стороны крепких, в общем-то, мужиков. Не тронул лишь Коробьина, его усадил в кресло и рукой легонько надавил на плечо, дав понять, чтобы не вставал. Это, похоже, задело депутата из Казанской губернии, который и затеял эту бучу.
– Ах ты, мокрая задница, со мной решил побороться?! – крикнул он Сентиеру. – Небось, и сам отпрыск дохлого крестьянина, а смеешь руку на дворянина поднять?
И он вдруг, забыв всех своих противников, ринулся к рейтару. Сентиер успел краешком глаза посмотреть и оценить, как на это реагирует Потемкин. Поняв, что начальник на стороне своего солдата, не стал дожидаться нападения барина, схватив его поднятую уже для удара правую руку, резко скрутил ее за спину и повел человека к выходу, а там просто-напросто вытолкнул его в спину из зала.
«Какой же он силач, этот инородец! – восхитилась императрица, безотрывно наблюдавшая все это время за тем, что происходит в зале Грановитой палаты. – Да уж, хоро-ош, настоящий богатырь».
Между тем споры депутатов не прекратились, только теперь приняли вполне цивильную форму словесных перепалок.
– По-моему, крестьянам не то, что волю кое-какую давать, их следует еще жестче держать в руках, – горячо убеждал один из депутатов. – Иначе они почувствуют, что вожжи отпущены и, чего доброго, еще восстанут противу нас, как Стенька Разин когда-то.
– Верно! – согласились с ним сразу несколько человек.
– А кормить их все же надо лучше, – заметил кто-то. – Наши крепостные в трудоспособном состоянии живут весьма недолго, начинают вымирать уже после тридцати. Потому даже в крупных имениях не хватает работников.
Тут кто-то поменял тему:
– Вы все о крестьянах да о крестьянах. А самая большая угроза нам не от них. Я не помню случая, чтобы кто-то из крепостных крестьян сумел удостоиться дворянского звания. А вот люди других сословий так и норовят втиснуться в наши ряды… – указав кивком головы в сторону беседовавшего с кем-то Григория Орлова, бросил депутат из Симбирска. – У него теперь, вишь ты, даже свой герб, имений несколько, каретам несть числа. А ведь он из стрельцов, мало чем от крестьян отличался. Нам не позволительно разбавлять свои чистые ряды такими прохвостами. Так ведь мы совсем загубим дворянскую кровь.
Тут к ним вновь подошел несколько успокоившийся Коробьин.
– Так вы, может, не признаете ровней и таких, как я, купцов? – вставил он свое слово в спор. – А ведь мы, в отличие от вас, трудимся на благо державы нашей, не зная ни дня, ни ночи.
– Можно и так считать, – сказал депутат, только что охаявший Орлова, не смея выказать свое отношение к купцам Коробьину прямо в глаза. – А что касается державы, она сильна благодаря нам, дворянам. Из кого состоят офицеры армии? А кто поставляет хлеб, мясо, молоко, яйца, шерсть? Мы же кормим не только Россию, а пол-Европы, вот так-с.
– Уважаемые господа, армия она, прежде всего, сильна оружием. А кто его создает? Люди науки и мастеровые. А они не дворяне. Да и насчет хлеба… Я ежегодно с козловской пристани отправляю десятки барж с зерном и яйцами. Если бы не было таких, как я, купцов, вы бы сгноили все, что произвели. Или вот, оглянитесь вокруг. Какой прекрасный зал, какой прекрасный дворец. Его ведь тоже не вы построили, господа дворяне. Если вы на самом деле печетесь о величии державы, вам надобно больше поддерживать умных людей, дать им образование, а наиболее успешных принять в свое сословие, тем самым поощряя и вдохновляя людей низших сословий…
«А ведь прав человек, – подумала Екатерина, внимательно прислушивающаяся к спорам в зале. – Если мы не дадим человеку надежду на рост, мы державу не поднимем. – Тут же она подумала и о тех, кто был созван для принятия «Наказа», и пришла к неожиданному выводу. – Нет, этим людям нельзя доверять принятие свода законов. Если каждый начнет включать в него свои прожекты, от моего «Наказа» останется одна обложка. Расхлебывай потом».
4
Из Москвы в Петербург Сентиер возвращался уже не в составе казацкого отряда, идущего в авангарде царского кортежа, а в арьергарде, в составе конных гвардейцев. Новый мундир ему не нравился. Со стороны он в нем, наверное, смотрелся красиво и браво, но при этом чувствовал себя скованно. С непривычки к плотно облегающему в талии мундиру со стоячим воротом Сентиер сидел в седле выпрямившись и выделялся среди других гвардейцев, будучи выше них на полголовы. Теперь на поворотах Екатерина Вторая почему-то посматривала не вперед, а оглядывалась назад. При этом нет-нет, да и замечала возвышавшегося над другими гвардейца. Да, бывают же такие богатыри! Ростом, правда, гвардеец-чуваш, пожалуй, не намного выше Григория Орлова, но в плечах шире на целую пядь. Да и рукава его мундира полностью наполнены мышцами и смотрятся внушительно. Как же зовут-то его? Императрица, наморщив лоб, попыталась вспомнить, но чужеязычное имя в голову никак не приходило. А фамилия его осталась в памяти с первого раза: Медведев. Ну, тут ни прибавить, ни убавить. Причем зверь на вид совсем не страшный, а очень даже симпатичный. Это Екатерина заметила уже на первом привале. Переведенный в гвардейцы Медведев теперь был одет не в казацкие мешковатые штаны, а в рейтузы, и его мужские достоинства так и бросались в глаза. Как все это привлекало! Увидев такого Медведева, Екатерина тут же почувствовала, как ею овладевала истома. И когда тронулись в путь, она пригласила в карету Григория Орлова и до следующего привала не выпускала его из своих объятий. Но здоровый Орлов на этот раз так и не смог полностью удовлетворить ее.
…После поездки в Поволжье Екатерина Вторая все свободное время отдавала государственным делам. В дороге она успела поразмыслить над многими вещами, и в ее голове народилось немало свежих идей. Главное – в России требовалось поменять и обновить многое. Начиная от государственного устройства, экономики и заканчивая человеческой душой. Как решить эти задачи? Ответы на это буквально роились в голове, не давая возможности останавливаться на чем-то определенном. Лишь в одном Екатерина не сомневалась ни на йоту: самое важное во всех будущих изменениях – поставить Россию на путь просвещенного абсолютизма. Когда большинство населения страны крестьяне, при этом из них восемьдесят процентов – крепостные и полностью принадлежат помещикам, иного пути просто быть не может. Потому требовалось просветить дворян на европейском уровне, чтобы они могли успешнее использовать эту огромную рабочую силу, заставить ее трудиться более производительно. Только так российская экономика сможет подравняться с экономикой передовых стран. И в этом Екатерину никто не сможет переубедить.
Одновременно требовалось ускорить и другое дело. Пытливая Sophie Auguste Frederike von Anhalt-Zerbst-Dornburg еще до занятия царского трона хорошо изучила русскую историю. И она поняла главное: если довести до отчаяния, крепостная чернь может устроить дворянам сущий ад. Чего стоит бунт Степана Разина… Чтобы избежать подобных катаклизмов, следовало усилить роль православия. Темным человеком проще управлять через веру, ибо она вбивает в головы людей главную мысль – что любая власть от бога, значит, неприкосновенна. А с религиозной знатью общий язык можно найти всегда. Она, обещая простолюдинам благодать на том свете, сама уже на этом желает жить, как в раю. Только Россия разношерстная страна. В этом Екатерина Вторая воочию убедилась в ходе путешествия по Волге. Татары, чуваши, черемисы, эрзя, вотяки… Разных народов с разными верами в России полно и за пределами Поволжья. При этом если татары, башкорты мусульмане, у многих других народов – у каждого своя вера. Но все они одинаково вредны в одном: их вера учит человека поклоняться не власти от бога, а природным силам. Почему и надо ускорить христианизацию этих народов. А другие конфессиональные веры – ислам, буддизм пусть существуют. Пока. Ведь они тоже утверждают, что всякая власть от бога, неважно, кто он: Христос, Аллах, Будда… Только вопрос: справится ли русское духовенство с архиважной задачей христианизации инородцев? После путешествия по Волге императрица стала в этом сомневаться.
Поневоле вспомнились встречи со служителями православия. Особенно участие в освящении церкви в Федоровском монастыре. Игумен оказался древним стариком, передвигался кое-как. Он не смог даже молитву путем прочесть. Похоже, не все ладно было у старца и с памятью. Он то и дело пропускал слова молитвы, ладно монахини, открыто ругая его, все подправляли и подсказывали. Императрице показалось, что епископ Нижнего Новгорода Феофан Чарнуцкий и сам был слаб. Неспроста же он собрал вокруг себя таких немощных священнослужителей наподобие того игумена. Как говорится, молодец среди овец, а среди молодцов сам был бы овцой. Потому Екатерина сразу же по возвращению в Москву отписала письмо новгородскому митрополиту Дмитрию Сеченову с указанием на то, что Нижнему Новгороду требуется более сильный епископ. При случае освободившейся вакансии на место главы Нижегородской епархии, писала она, надобно «осторожно приступить к выборе кандидатуры, поскольку один человек своей небрежностью может испортить то, что насилу и в 20 лет исправить невозможно». Только в Казани императрица несколько успокоилась. Ей показалось, что здесь епархию возглавляет вполне достойная личность. Но в Казанской губернии, кроме православия, сильные корни имел ислам. Императрица, конечно, ведала об этом раньше и сделала немало, чтобы здесь служителей православия стало больше. Еще она очень почтительно отнеслась к иконе Казанской Божьей Матери. Не только из-за того, что была наслышана о чудотворной силе образа. Ей объяснили, что эту икону называют путеводительницей, способствующей верующим встать на путь истинный. Вот пусть она и поможет новоявленным православным христианам утвердиться в вере. Попросив Божью Матерь об этом, Екатерина Вторая в Богородицком монастыре положила перед нею уменьшенную копию царской бриллиантовой короны. Затем бриллиантовую же корону, но еще поменьше, положила перед иконой Спасителя. Совсем отлегло у нее в душе в Казанской духовной семинарии. Екатерина Вторая здесь воочию узрела, как вместе обучались дети разных народов. Когда же один из семинаристов в честь встречи с императрицей прочитал стихи на чувашском языке, она даже почувствовала некое облегчение. Если бы святые отцы везде служили во имя Господа и на благо России так же усердно!
Пока ехала из Москвы в Петербург, Екатерина не только разобрала текущие дела, но и наметила кое-какие планы. «В первую очередь, – решила она, – надобно обеспечить страну наличными деньгами. Иначе торговлю не развить, даже следуя пожеланиям того купца из-под Казани»». Только это сказать просто – обеспечить. Если продолжать чеканить деньги в металле, на это потребуются десятилетия. И вдруг ее осенило: а что, если отпечатать бумажные ассигнации? Заменят они монеты? Попытка не пытка, нужно попробовать. Иного выхода ведь нет. «Надобно будет поручить это дело вице-канцлеру Голицину. Пусть съездит в Красное село, встретится с владельцем типографии Ричардом Козинсом и лично проверит, способен ли англичанин печатать денежные знаки. Еще очень важное: следует немедленно начать внедрение требований, изложенных в «Наказе». Без этого о просвещенном абсолютизме не стоит и говорить».
Да уж, императрица действительно вся погрузилась в государственные дела. Но и о личном не забывала. Удовлетворяя свою естественную потребность, она по ночам заставляла графа Григория Орлова трудиться по мужской части до седьмого пота. Когда он отсутствовал, приглашала графа Панина, если же и того не оказывалось поблизости, не гнушалась воспользоваться услугами первых попавшихся на глаза сильных мужчин. Впрочем, Орлова это не беспокоило. Главное, чтобы Екатерина не нашла ему постоянную замену. Что вполне могло случиться. Орлов даже предполагал, кто может там прописаться в его отсутствие. И хотя этому человеку ни при каких условиях не суждено стать фаворитом из-за своего сословного положения, он все же мог сильно ослабить влияние Орлова на императрицу. Человек этот – новоявленный гвардеец-инородец. Не просто же так Екатерина старается держать его поблизости. Понимая ситуацию, граф Орлов требовал от командования Преображенского полка в карауле ставить Медведева на самые дальние посты, чтобы, – не дай бог! – он не попадался на глаза императрице. Григорий Григорьевич еще в Москве смекнул, почему Екатерина определила инородца в свою охрану. Эх, Като! Ненасытная ты баба! Нет, еще раз, Орлов нисколько не ревновал ее. По правде, для утех у него у самого в одном укромном месте есть целый гарем. Он просто не хотел приблизить к Екатерине тех мужчин, после которых ей стало бы не интересно проводить с ним ночи. Чего-чего, а этого никак нельзя было допустить. Во время переворота Орлов взял с будущей императрицы слово выйти впоследствии за него замуж. С тех пор прошел не один год, но как только Орлов пытается напомнить об уговоре, Екатерина тут же отводит разговор в сторону. Между тем желающих добиться благосклонности императрицы людей мужеского пола не сосчитать. Вон, молодой Потемкин рвет и мечет, и ведь чуть было не добился своего. А что, видный молодец, Орлову, пожалуй, ни в чем не уступит. Хорошо Григорию помог младший брат Алексей. Однажды совсем беспричинно придрался к Потемкину, и они сцепились. Тут другие братья Григория подоспели… И остался красавец Потемкин без одного глаза. А «Циклоп» Екатерине, похоже, уже не по душе. И слава богу. Конечно, инородец Медведев не из ряда подобных молодцов, императрица, при всей ее смелости, открыто приблизить его никак не сможет. И все же, как только гвардеец покажет свою силу, весьма вероятно, она перестанет уважать в Григории Орлове мужчину. Тогда пиши пропало с мечтой о женитьбе на нее.
Сам Сентиер, конечно, и помыслить не мог, что сказочно богатый и влиятельный граф, один из властителей страны считал его своим соперником и строил в отношении него коварные планы. В карауле он больше вспоминал свою родную деревню Эбесь. Впрочем, там он, случается, бывает даже во сне. То, поднявшись на опоясывающую ее с северо-востока возвышенность, с любовью обозревает простирающуюся внизу в форме серпа деревню, то выкорчевывает деревья, пытаясь расширить свое поле. Еще часто спускается к роднику, что прямо в центре Главной улицы, чтобы напоить коня, а после и сам наклоняется к желобу и глотками пьет живительную влагу, от которой ломит зубы. А однажды Сентиер вспомнил игрище. Помнится, это случилось в Питрав, говоря по-русски – Петров день. Игрище традиционно происходит на лужайке между Эбесем и соседней деревней Хумри Ишек. И участвует в нем молодежь обоих селений. В тот раз на игрище он приметил несказанную красавицу из этой соседней деревни. И потерял душевный покой. Только, оказалось, напрасно. Прошло совсем немного времени, и осенью, после уборки урожая, в Хумри Ишеке прогремела свадьба. Приглянувшуюся Сентиеру красавицу родители выдали замуж за сына состоятельного и уважаемого человека из другого соседнего села Хурамал… И когда годом позже наступил черед выделить из Эбеся одного рекрута, Сентиер сам напросился в армию. Его, сироту, провожала вся деревня. Все желали ему добра, здоровья, счастливого возвращения через двадцать пять лет. И благодарили. Ведь ежегодно из каждых трехсот мужчин надо было отправить одного парня в армию. И неизвестно, кому бы на этот раз выпала тяжелая солдатская доля. А так ни одному родителю не пришлось переживать за своего отпрыска…
Жизнь солдата от него не зависит нисколечко, вся его судьба – в руках командиров. Еще недавно Сентиер служил в пехоте, и вдруг стал казаком. А теперь он рейтар лейб-гвардии. В основном охраняет задние ворота царского дворца. Остальное время почти полностью проходит в муштре.
Лейб-гвардии Преображенский полк располагался на окраине Санкт-Петербурга. Единственно приятное для глаз здесь – Охтинская слобода на противоположном берегу Невы. Но и там глинобитные дома стояли, словно прибитые к земле. Их невозможно даже сравнивать с улицей офицерских домов в гарнизоне. Она здесь просторная, по ночам освещается фонарями. А рейтарские казармы, окруженные гауптвахтой, церковью и госпиталем, кажутся такими же пришибленными, как и избы Охтинской слободы. В самом центре гарнизона – штабная палата и цейхгауз, ближе к Неве – полковые кузницы и мастерские. Оттуда целыми днями слышен перезвон молотков, иногда кажется, будто они в чем-то соревнуются между собой. Недалеко от кузниц и мастерских есть излюбленное место рейтаров. Там, рядом с прачечной, понастроено несколько помостов для полоскания белья. По воскресеньям свободные от наряда рейтары любили посидеть здесь с удочкой. А рыбы в реке – лови, не хочу! Иногда на крючки попадались даже довольно-таки крупные и жирные лососи. В такие дни скудную солдатскую пищу разнообразила замечательная уха.
Сентиер не большой охотник до рыбалки, потому, когда разрешает виц-вахмистр, выходит в город. Его особенно удивляет проспект, который тянется вдоль Невы. Кого только там не увидишь! И во что только не одеты люди! Не то, что жители чувашских городов, даже москвичи его столько не поражали.
Иногда, сопровождая в составе эскадрона кортеж императрицы, Сентиер попадает в такие дивные места, о каковых не мог бы мечтать даже во сне. Екатерина Вторая особенно часто выезжает в Ориенбаум. Там у нее есть свой сад, и она самолично до дотошности проверяет его содержание. Там же, в Китайском дворце, перед императрицей и ее свитой часто выступают лицедеи. Вельможи называют эти выступления спектаклями, а лицедеев – артистами. Однажды, находясь на посту у заднего входа в зал, Сентиер тоже краешком глаза посмотрел один такой спектакль. И в какой-то момент даже забыл, где и зачем он находится. Удивительно же, эти артисты ведут себя так естественно, будто и не играют вовсе, а живут на сцене… Опомнился Сентиер лишь тогда, когда подошедший сзади вахмистр довольно-таки чувствительно дал ему по шее ребром увесистой ладони.
А поездку с царицей в Зимний дворец Сентиер никогда не забудет. На этот раз ему пришлось постоянно быть рядом с ее шлафвагеном. Говоря проще, с самой большой каретой в кортеже, в которой ехала императрица. Хотя впереди колонны скакал всадник, зычным голосом предупреждающий прохожих быть осторожнее, иные зеваки настолько наглеют, что так и норовят подойти поближе к шлафвагену и заглянуть в окошко. Понять их любопытство можно. Только вдруг среди них окажеся злоумышленник. Потому Сентиер бестолковым прохожим не давал даже приблизиться к карете царицы, поворачивая коня туда-сюда, преграждал им путь, а особо непонятливых, нагнувшись, хватал за шиворот и просто отбрасывал в сторону. Работая таким образом в поте лица, он все же краешком глаза и сам посматривал в окошко кареты и заметил, что императрица тоже следит за ним. И Сентиер стал отгонять зевак еще жестче.
Такого удивительного, сказочного строения, как Зимний дворец, Сентиер больше нигде не видел, наверное, и не увидит. Еще когда проезжаешь под аркой на дворцовую площадь, душу охватывает какое-то непонятное чувство – то ли мощи, то ли красоты, а может, и то и другое разом. И оно долго не покидает тебя даже после того, как вновь окажешься за пределами дворца.
Когда кавалькада остановилась на площади, Екатерина подозвала «Циклопа» – так теперь звали Потемкина все – и велела отобрать для внутренней охраны десять самых сильных рейтаров. Особо напомнила, что среди них должен быть и Медведев.
Оказывается, дворец только снаружи казался тихим. На самом деле там жизнь кипела вовсю. Между тем воздвигнутый при Елизавете Петровне дворец внутри еще не был доделан, и Екатерина хотела быстрее завершить все работы. При этом она заставляла многое переделать на свой вкус, для чего пригласила известного французского архитектора Жана Деламота. Сейчас тут трудились не покладая рук многочисленные позолотчики, зеркальщики, паркетчики, штукатуры. Десятки работников обклеивали стены шпалерами, специально доставленными из Европы. Рядом корпели архангельские мастера резьбы по дереву. Екатерина особенно пристально следила за тем, как обустраивается зал под названием аудиенц-камера. Прямо рядом с ним располагалась ее большая опочивальня, в стыке с нею – «Светлый кабинет». Причем акустика в аудиенц-камере была так искусно устроена, что в «Светлом кабинете» было слышно все, что там говорилось, если бы даже люди беседовали шепотом. Для Екатерины это было очень важно, ведь она в этом аудиенц-зале частенько собирала дипломатов.
Главная забота Сентиера – безопасность императрицы. Потому он во дворце не мог рассматривать все подряд. Но по ходу заметил, что здесь весьма высокие окна, потому в аудиенц-зале было очень светло. Этот свет усиливался отражением от натертого до блеска дорогого паркета, так что прямо-таки слепил глаза. Бывает же такое: в помещении светло так же, как и на улице, а может, и ярче.
После поездки в Зимний дворец Сентиера в карауле начали ставить на внутренние посты. Это случилось в самое подходящее время. Наступила осень, а в Петербурге она не такая, как в чувашском крае. Вроде бы и не холодно, но промозгло, часто моросит дождь, постоянно дует пронизывающий ветер. Он нагоняет со стороны Невы влажного воздуха, который, попадая за шиворот, холодной змейкой обволакивает все тело. В такую погоду, постояв на посту у ворот с часок, начинаешь дрожать так, будто на улице рождественские морозы. Теперь же Сентиер в карауле внутри здания, в тепле. Тут он познакомился с истопником Лобановым, который приступает к работе в полночь. Человек он высокий, худощавый, но жилистый и, по всему, весьма сильный. Своими длинными ручищами он прихватывает такую охапку, что обычным людям втроем не унести. Когда поленница уложит в топки печей, Лобанов начинает разжигать их одну за другой. И вскоре во всех коридорах стоит глухая воркотня, доносящаяся из утроб голландок. Как раз к утру весь дворец наполняется приятным теплом. Сентиер и в этом простом, казалось бы, деле познал нечто новое для себя. Оказывается, каждая печь обогревает сразу несколько комнат. Как объяснил Лобанов, от топок туда тянутся воздухопроводы, которые и нагревают кирпичные стены, следовательно, и помещения. Когда все печки затоплены, Лобанов устраивается у зева одной из них, что ближе к входным дверям, и начинает караульному рассказывать всякие новости. Сентиеру на посту разговаривать не положено, но слушать-то можно. Так что он, хоть и плохо знает город, а с помощью Лобановского всегда в курсе событий, происходящих в нем.
Еще Сентиер понял, что в стенах этого огромного дворца жизнь кипит и по ночам. Правда, гости императрицы редко бывают в хозяйственном блоке, который он охраняет, но все же случается, что по какой-то нужде заглядывают и сюда. В один из таких моментов Сентиер увидел и того самого генерал-фельдцехмейстера, то есть графа Орлова, который близ Алатыря приказал было казнить двоих чувашских мужиков. Сразу бросилось в глаза, что граф вел себя здесь как главный хозяин, что удивило. По мнению Сентиера, в доме, где находится государыня-императрица, все должны были быть тише воды, ниже травы. А этот граф Орлов словно нарочно всегда говорил громко и дерзко, ни к кому особо не прислушивался и приказывал слугам делать все, что ему вздумается. Однажды, видно, услышав поднятый им шум, вслед за графом заглянула в хозблок и сама императрица, а Орлов бесцеремонно схватил ее за локоть и прямо-таки уволок обратно. Граф – императрицу! Вот это да-а!
Лобанов обычно говорит о чем угодно, только не о том, что происходит во дворце. Но однажды он пришел на работу с полуштофом шнапса, купленным по пути в немецкой лавке, и, отмечая одному ему известный праздник, изрядно набрался. И тогда с большой даже охотой объяснил, почему происходят подобные казусы.
– Рейтар, ты знаешь, ноне главный хозяин Руси – Их сиятельство Григорий Григорьевич, – стараясь говорить тише, сказал истопник, наложив на губы заскорузлый указательный палец.
– Как так? – удивился Сентиер.
– А вот так, – мотнул головой Лобанов и многозначительно улыбнулся. – Наша матушка – она, конечно, дама умная. И характером крепка. Только у нее, как у многих баб, есть один простой недостаток.
– Интересно, что же это? – еще ничего не понял Сентиер.
Лобанов тихо похихикал, из-за пазухи достал бутылку с остатками шнапса, сделал очередной большой глоток и, приблизив пахнущий перегаром рот к уху рейтара, объяснил:
– Она слишком часто опрокидывается на спину.
– Хворая, что ли? – пуще удивился Сентиер.
Тут Лобанов не выдержал, захохотал во все горло. Тут же, опомнившись, прикрыл рот широкой ладонью и тихо прошептал:
– Понимаешь, рейтар, матушка наша – как та кобыла, которая любит жеребцов. Причем жеребцы должны быть самые, самые… Понимаешь? Про того же Григория Григорьевича говорят, что он не уступит иному жеребцу. Вот, друг мой, потому наша матушка вся в его власти.
От услышанного Сентиер долго не смог прийти в себя, ходил, словно ошарашенный чем-то по голове. А сумевший удивить друга Лобанов распалялся все больше:
– Хочешь знать, по мужской части даже граф, похоже, ее удовлетворяет не ахти как. Потому наша матушка иногда с охотой оказывается и под другими петухами. Дворянин ли он или простолюдин – не брезгует никем. Я знаю, что говорю. Я и сам пару раз побывал в ее будуаре…
_ Не может быть! – изумился Сентиер. – Прости, но кто ты и кто она…
До Лобанова, похоже, дошло, что он наговорил лишку.
– Ну, ладно, мне надо работать, – сказал он, поднимаясь не без труда. – Да и тебе нечего стоять на одном месте. На посту как-никак.
Утром, слегка протрезвев, истопник сам подошел к Сентиеру и начал умолять:
– Рейтар, будь человеком, забудь, что я тут вчера спьяну наболтал, Христом Богом прошу. Ежели хоть одно слово из сказанной мною глупости дойдет до господских ушей, не сносить мне головы. Да и не было ничего такого, и не могло быть. Разве ж можно… Ах, этот шнапс! Язык развяжет да башку под плаху положит.
Сентиер еле успокоил Лобанова, дав слово, что будет молчать, как могила. Да он и без этого не стал бы пересказывать услышанное от пьяного истопника кому бы то ни было. Не базарная же баба… Только сам после этого, когда была возможность, стал пристальнее присматриваться к императрице. Не как солдат к высокому начальству, а как мужчина к женщине.
Сентиер давно заметил, что русские бабы сильно отличаются от чувашских. Не только заметил, однажды даже попробовал одну из них на вкус. Когда попал в лейб-гвардии полк, с ним по какой-то причине подружился сержант Алексей Трегубов. Сам он из дворян, однако держал себя с Сентиером как ровня. Когда случались свободные от службы дни, он частенько брал его с собой в город и знакомил с такими его уголками, о которых Сентиер даже не подозревал. Однажды Трегубов нанял лодочника и повез его на какой-то остров.
– Медведев, ты мужчина в самом соку, тебе хоть изредка требуется женская ласка. Иначе вполне может статься, что когда вернешься со службы домой и женишься, окажешься неспособным обрюхатить женушку. Останешься без наследника, – сказал он по пути. – Это было бы большой несправедливостью, особливо для такого богатыря. Потому я сейчас везу тебя к женщинам. В твоем распоряжении будет вся ночь. Занимайся любовью, сколь сможешь.
– Ваше благородие, как же так? – растерялся Сентиер. – Чужая женщина… В первую ночь…
– Не ломай зря голову. Это их работа, так они на хлеб зарабатывают. А тебе, повторяю, хоть изредка требуется удовлетворить телесные желания. Иначе, я уже сказал, что может случиться… Ты о деньгах не думай, за утехи твои я заплачу. Я ведь и сам там останусь на ночь. Только одному как-то стремно, черт знает что за публика там…
Ну и дал тогда себе волю Сентиер. Избранная им довольно-таки дородная женщина после полуночи не выдержала, вся обессилев, позвала на помощь подругу. И они вдвоем еле-еле удовлетворили истосковавшегося по женщине солдата.
После того случая и стал Сентиер внимательнее присматриваться к русским женщинам – и к женам офицеров гарнизона, и к майрам*, которые, как говорил сержант Трегубов, дефилируют по Невскому прошпекту. Оказалось, что они отличаются от чувашек не только по виду и одежде. Они и держали себя совершенно иначе, стало быть, и нрав у них иной, соответственно и чувства, и поведение. На первый взгляд казалось, что русские бабы ведут себя гораздо вольготнее чувашек. Они легко заговаривают с незнакомыми мужчинами, пробуют пьянящие напитки не только краешком губ, иные, употребив их сверх разумной меры, отпускают «передние тормоза». И все же в обыденной жизни они особо не влияли на поведение мужей и вообще мужчин, ибо те к ним не особо прислушиваются. Иное дело у чувашей. У них женщина держит себя весьма скоромно, прилюдно даже не смеет говорить громко. Только в действительностит она заметно влияет и на семейную жизнь, и на деловые решения мужа. Хоть она при встречах мужчин за столом почти не выглядывает из своего предпечья, готовя для них еду и закуски, а к их разговору прислушивается чутко и в нужный момент обронит как бы невзначай пару слов, направляя течение мыслей супружника в нужное русло. И все дальше идет ладно. Что касается напитков, чувашка позволяет себе лишь несколько глотков пива или медовухи. А общение с чужим мужиком на виду у всех – это вообще ни-ни, ибо такую женщину, если заметят за подобными разговорами, тут же ославят на всю деревню, и от этой «славы» не отмоешься за всю оставшуюся жизнь. А мнение односельчан для чувашей – самый сильный закон. Впрочем, кто знает, живи чувашки в городе, может, и они стали бы такими же, как русские майрушки. Город – это совсем иной мир. А еще… Еще жизнь в царских дворцах… Ее не сравнить даже с городской, ни с чем не сравнить. Бывая в наряде, Сентиер поневоле видел, как живут уже не просто горожанки, а дамы самого высшего света. Особенно его поражало то, что, даже находясь как бы в обществе своих мужей, они нет, нет, да и умудрялись уединиться с какими-то более молодыми кавалерами хотя бы на полчаса, благо свободных помещений во дворце более чем достаточно. Да и мужья их были не промах, они тоже уединялись с чужими дамами в такой же манере. И как эти люди живут семьями – этого Сентиеру, наверное, не постичь никогда.
И все же Екатерина Вторая – она ведь не какая-то майрушка и даже не просто дама высшего света. Она же… как бы это выразить… Она же царица всея Руси, государыня-матушка-императрица!
Однажды, – кажется, это было в субботу, – к Екатерине вошел одноглазый камергер Григорий Потемкин.
– Рейтар, сюда никого не пускать! – строго приказал он Сентиеру перед тем как скрыться за широкой дверью.
Прошло, наверное, около часа. За это время к этой двери приблизились лишь две фрейлины, но, узнав, что вход воспрещен, тут же удалились, что-то шепча друг другу на ухо и тихонько похихикивая. И тут вдруг, откуда ни возьмись, в зал ожидания вошел граф Орлов и прямиком направился к будуару императрицы. Сентиер поспешно встал перед дверью, преградив ему путь. Но крепкий граф будто и не заметил караульного, небрежно прикрикнув: «Пшол!», левой рукой отодвинул его и вихрем ворвался в таинственную дверь. Не прошло и минуты, как за нею поднялся невообразимый шум. Двое мужчин и одна женщина общались так неистово громко, что, казалось, дрожали даже стены огромного дворца. Прошло еще несколько минут и из будуара таким же вихрем, как только что вошедший граф Орлов, выскочил весь покрасневший камергер Потемкин. А за дверью теперь продолжали ругаться граф Орлов с императрицей Екатериной. Это препирательство тоже длилось недолго, царица выгнала и графа. Даже дверь сама растворила. Затворяя ее, она мельком взглянула на Сентиера. Наверняка просто так, попутно, но от этого взгляда парень почувствовал себя так, будто ему на голову вылили ушат студеной воды. Царица, хоть и женщина, все же царица и есть.
– Дура¸ я тебе этого никогда не прощу! – послышался тем временем из вестибюля голос Орлова.
Тут же звякнул звонок внутренних дверей, затем с грохотом захлопнулись наружные. Видно, граф был обозлен не на шутку.
После этого прошло несколько часов. Сентиер успел смениться и вновь заступить на пост. Пришел Лобанов, взялся за свое привычное дело. Дворец начинали отапливать при первых же признаках наступающих холодов. Да и осень тут весьма капризная: сыро, туман такой, что с десяти шагов не видно, и так несколько дней подряд. В затопленных Лобановым голландках, обнимая друг друга, привычным бормотанием заговорили языки пламени. Вскоре истопник остановился перед одной из них, чуть приоткрыв дверцу топки, устроил себе теплое местечко, и, расстелив прямо на пол скатерку, выложил на нее свою нехитрую снедь.
– Рейтар, подь сюды, подзакуси со мной, – пригласил он Сентиера. Видно, из-за сложного произношения он его по имени называл редко.
– Нельзя мне. Я на посту, – напомнил Сентиер.
– Да ладно, здесь не на улице, никто и не заметит…
Может, Лобанов и уговорил бы Сентиера потрапезничать вместе, да тут неожиданно дверь будуара императрицы широко распахнулась и вышла сама Екатерина, остановившись, метнула взгляд в сторону мужчин.
– Рейтар, поди-ка ко мне, – коротко приказала она и тут же скрылась за все еще открытой дверью. Сентиер растерянно посмотрел на Лобанова. Тот тут же молча собрал свой поздний ужин и тихо смылся куда-то. Что делать Сентиеру – государыню ослушаться нельзя. Он несмело шагнул внутрь, тихо притворив за собою дверь, и оказался в большой комнате. Там никого не было. В глаза бросался, прежде всего, огромный письменный стол. На нем лежала стопка пергаментной бумаги, стояли надраенная до блеска золотая посудинка с емкостью для чернил и кубок, тоже золотой, из которого торчали наточенные гусиные перья. К столу приставлен большой мягкий стул из красного дерева с разукрашенной замысловатой резьбой спинкой, а перед столом, вдоль стены, стоял диван из такого же красного дерева и с такой же резьбой. Рядом значительную ее часть занимали полки. На них Сентиер не заметил ни одного пустого места, все сплошь были заставлены самыми разнообразными книгами.
– Эй, рейтар! Ты где? – послышался вскоре откуда-то из глубины требовательный голос государыни.
Похоже, она находилась в следующей комнате, дверь которой оставалась приоткрытой. И все же Сентиер сначала постучался, затем, не смея полностью растворить дверь, протиснулся в комнату бочком. Так оказался, наконец, в будуаре императрицы и встал, как вкопанный, обомлев от увиденного. Оказывается, государыня, похоже, уже собиралась почивать и лежала на широченной постели. Она была в одном халате, который был почти распахнут, а из-под атласа выпукло выделялись довольно-таки массивные груди, верхняя часть которых открыта так, что, даже увидев их лишь краешком глаз и тут же отведя взгляд, Сентиер все равно почувствовал, как к щекам приливает кровь.
– Рейтар, быстренько разденься и иди ко мне, – нетерпеливо приказала Екатерина. Видя нерешительность Сентиера, прикрикнула: – Ну!
Дальше все происходило, как во сне. Сначала Сентиер чуть не опозорился. И то сказать, какой-то темный чуваш в этом дворце, среди сказочного блеска и сама государыня-императрица… Но Екатерина, похоже, поняла его состояние и сама чисто по-бабьи помогла ему прийти в себя. Сентиер и после этого, хоть и смог приступить к мужским обязанностям, а возился долго, может, полчаса, а может и более, потому ждал, что Екатерина обругает его и, не дай бог, еще и накажет. Но та не то что возмутиться, даже похвалила рейтара. Постепенно Сентиер осмелел и с каждым подходом к государыне вел себя все решительнее. Чего уж теперь, или пан, или пропал! Под конец он так разошелся, что заставил императрицу охать и ахать вплоть до самого утра. Перед рассветом Екатерина даже поговорила с ним, расспросила о чувашах, поинтересовалась, все ли чувашские мужчины такие могучие.
– Ты, рейтар, не переживай и не думай чего плохого, – сказала она перед расставанием. – Я женщина вдовая. А близость с мужчиной мне нужна по необходимости. Ежели этого не происходит, я начинаю плохо соображать. Уж такой меня уродил Господь. А в эти дни мне приходится особенно напрягать мозги и принимать важнейшие государственные решения. Ты хоть ведаешь, что на юге на Россию опять напала Османская империя? И повод-то нашли смехотворный. Оказывается, отряд дружественных нам украинцев, преследуя гайдамаков, неожиданно для самого себя оказался у турецкого города Балта. Ну, заметив оплошность, тут же повернул обратно. Однако султан Османской империи Мустафа Третий раздул этот случай, как муху до размеров слона, и объявил нам войну, о чем мне сообщили буквально вчера. Сам понимаешь, в такой ситуации моя голова должна работать особенно четко. Потому и нужна мне мужская сила… – Императрица какое-то мгновение что-то подумала про себя и добавила: – А он, глупый, все чем-то недоволен. Ему бы размышлять, как положено государственному мужу, а он дает волю своей мужицкой ревности.
Сентиер, конечно, не мог знать, что эти слова относились вовсе не к графу Орлову, а к камергеру Потемкину. Не только какой-то рейтар из караула, даже приближенные императрицы все еще продолжали считать, что ее фаворитом является граф Орлов. Даже то, что государыня недавно одарила одноглазого Потемкина новым чином, позволяющим ему появляться в царском дворце в любое время, посчитали лишь ее временной блажью. Впрочем, Сентиер не мог в рассуждениях заходить столь далеко. Не его, рейтара, это дело. Потому он ничего не стал уточнять у императрицы, быстренько облачился в свой мундир и, стараясь быть незаметным, тихо вернулся на свой пост. И то, поди пойми, как надо держать себя в подобных случаях. Она же царица, самодержец всея Руси! Коль захочет, может извиваться под тобой, как змея, а коль вдруг окажется не в настроении, может тут же приказать отрубить тебе голову.
5
Несмотря на бессонную бурную ночь, Екатерина встала, как обычно, с утра пораньше. Удивительно, удовлетворение истомной сладостью, которую она получила от случайной близости с рейтаром, придала ей столько вдохновения, что она чувствовала себя свежо, словно беспробудно проспала целые сутки. Да уж, есть в этом рейтаре какая-то необъяснимая особенность мужской силы. И вообще он даже с виду необычный человек. На русских не похож, однако и азиатом его не назовешь. К мужскому делу приступает медленно. Видно, все же стесняется царицы. А потом постепенно возбуждается-возбуждается и начинает действовать так, что, кажется, из женского нежного тела вот-вот полетят искорки. А когда выстрелит, наконец, всю накопившуюся в нем энергию, резко обессиливает и становится, как и в начале, совершенно скромным мужиком. Может, это оттого, что он совершенно чист душой, а может, просто из-за страха кары за своеволие. Ах, знал бы он: сильному мужчине, вытворяющему с ней такое, вовсе не следует бояться Екатерины. До сих пор она не обидела ни одного любовника, с кем имела близость, расставалась с ними лишь с благодарностью. Простых офицеров произвела в дворян и подарила им имения, а дворянам доставались разные чины и почетные должности, да и вознаграждения тоже.
Постой, этого рейтара тоже надо бы поощрить, подумала Екатерина в какой-то момент. Негоже царице иметь отношения с рядовым солдатом. Сегодня же этого… Вот еще, Екатерина не смогла даже вспомнить имя рейтара… А фамилия его – Медведев. Ее невозможно забыть. Особенно после этой ночи. Ну да ладно, имя узнают. Главное, рейтару Медведеву следует немедленно присвоить чин сержанта. Пусть радуется человек. Да и жалованье у него вырастет, станет хоть лучше питаться.
Решив этот пустяковый, в общем-то, вопрос, Екатерина взглянула на стоявшие в углу большие часы творения известного немецкого мастера. Они как бы напоминали ей, откуда она родом. А показывали часы уже шесть. Пора умыться, привести себя в порядок и приступить к работе.
Екатерина вошла в туалетную комнату, на минуту остановилась перед висевшим на стене овальным зеркалом. Оттуда на нее всматривалась надменная женщина с чистым светлым лицом, иссиня-черными волосами без единого намека на седину. Только в уголках глаз уже проявились первые морщинки, пока совсем коротенькие и малозаметные. Да и подбородок стал рыхловат. Екатерина знает: на ее животе уже начал накапливаться подкожный жир. Она особенно четко поняла это нынешней ночью, когда, желая полюбоваться мужской мощью рейтара, не раз поднимала голову. Да уж! Как ни крути, ей тридцать девять, не за горами сорокалетний юбилей. А женский век короток, ох, как короток…
Но вот Екатерина выпила две чашки крепкого кофе кряду и, отбросив всякие ненужные мысли, приступила к решению государственных задач.
А время для России наступило архисложное. Самое тревожное, конечно, то, что Османская империя пошла войной на Россию. До Петербурга весть об этом дошла через несколько дней после ее объявления. К тому времени на юге уже начались бои. Не ожидавшие ничего такого русские войска оказались в весьма затруднительном положении. Тем временем турки, обосновывая свою вероломность, предъявляли России все новые и новые обвинения. Будто бы Россия сильно обидела турецкого вассала – крымского хана, разгромив в городе Галта его сказочный дворец. На самом деле Галта хоть и называлась городом, была лишь скромненьким аулом, там не то, что дворцов, вообще больших строений отродясь не было. Разве что сараи для хранения сена. Ну, ладно, пусть бы врали турки, в политике обман дело привычное. А вот новый визирь турок Махир Хамза-паша, близкий человек султана, начал раздувать противостояние совсем уж мерзким образом. Еще до объявления войны он в Истамбуле пригласил на аудиенцию российского посла Обрескова, а вместо беседы подверг его аресту и вместе с советниками поместил в тюрьму Эди-Куль. Алексей Михайлович Обресков для Екатерины Второй был не просто послом, он являлся одним из лучших организаторов дипломатической разведки, которой императрица, как в целом дипломатической работой, руководила сама. Оставшиеся в Стамбуле тайные агенты доносили, что в тюрьме посла держали отдельно в яме, откуда был виден лишь небольшой кусочек неба. Еще они доносили, что до объявления войны России визирь встречался с послами Франции, Австрии, Англии, Швеции. Те, оказывается, от имени своих государств пожелали Хамза-паше и его Дивану – так называли в Османской империи правительство – победу в будущей войне.
А тут еще украинские гайдамаки начали мутить воду. Видно, решили воспользоваться моментом. Они распространяли некий манифест от имени императрицы Екатерины Второй, о котором сама она не ведала ни сном, ни духом. Доставленный в Петербург экземпляр манифеста был отпечатан золотыми буквами на пергаментной бумаге. Как тут не поверишь в его подлинность… Гайдамаки призывали украинцев – ни много, ни мало – восстать против польских панов, разгромить их и создать свое государство. Вот не было печали… С гайдамаками ли сейчас возиться императрице. Что, если бунт правобережной Украины против польской власти перекинется и на левобережье? Тогда Польше будет нанесен непоправимый урон. Стране, которая находится под протекторатом России. Хорошо Екатерина каким-то внутренним чутьем предвидела возможность подобных событий и заранее послала туда с небольшим войском Суворова, присвоив ему чин бригадира. Из его депеш императрица знала, что гайдамаки представляют довольно-таки большую силу, а возглавляет их некий Железняк. Бунтовщики легко заняли города Жаботин и Лисянку… Одним словом, несть числа поводам, по поводу которых императрице приходилось ломать голову.
Разобравшись с кое-какими делами, Екатерина приказала созвать Военную коллегию. Сама прибыла в Царское село минута в минуту к назначенному времени, потому поднялась на второй этаж, на ходу сбрасывая с себя платок и шубу. Следовавший за ней неотступно страж сержант лейб-гвардии Медведев легко подхватил их и передал идущим чуть сзади людям свиты.
…Сентиера оставили на посту у входа в зал, где проходило совещание Военной коллегии, и ему было слышно почти все, что там говорилось.
– Турки и французы растревожили мирно спавую кошку. Никого не трогавшую. Никому не угрожавшую. Растревожили нагло, бесцеремонно. Эта кошка – Россия. Токмо ежели сильно раззадорить и разозлить, даже мирная кошка любого исцарапает так, что следы от ран останутся на всю жизнь. А ведь Россия – не простая кошка, она – тигр! Мы так и поступим и совершим таковые действия, чтобы недруги наши запомнили их на все гисторическое будущее! – твердо произнесла Екатерина Вторая. – Видит Бог, я нисколько не виновата в том, что вынуждена пойти на это. Чего мы только не делали, на что только не шли, чтобы не раздражать турок, вплоть до заключения с ними невыгодных нашей державе соглашений. И все же война пришла на нашу землю. Что ж, такова, видимо, воля божья, она подвергает нас суровым испытаниям, и мы выдержим их достойно…
И тут же императрица строго приказала канцлеру Панину:
– Никита Иванович, немедля организуй Государственный Совет из самых достойных людей. Мне, женщине, не пристало руководить военными операциями в одиночку, да и не шибко сильна я в сем деле.
Панин первым делом предложил включить в Государственный Совет фаворита императрицы Григория Орлова. В душе тайный советник граф Панин не симпатизирует ни одному из братьев Орловых, при первой возможности старается ставить их на место. «Но ежели Гришку не предложить в Совет, Екатерина обозлится на меня на всю жизнь. И так она уже не только со мной, но и с братом моим Петром держит себя холодно. Хорошо, брат генерал, а в государстве то и дело вспыхивают бунты. Петр стал настоящим мастаком по их подавлению, так что Екатерина пока без него никак не сможет обойтись», – подумал Панин про себя.
Для Государственного Совета освободили небольшой каминный зал прямо рядом с будуаром императрицы. Екатерина решила не транжирить драгоценное время на поездки в город и обратно, решила большей частью находиться в Царском селе. И вот уже четвертого октября Госсовет собрался в этом зале на свое первое заседание. На посту возле входа в него вновь оказался Сентиер. В сверкающем от новизны мундире сержанта лейб-гвардии Преображенского полка. И все же… Если бы он хоть кому-то проболтался, что однажды побывал в будуаре императрицы, его точно сочли бы за отъявленного лгуна.
Открывая заседание Государственного Совета, Екатерина произнесла непривычно короткую речь.
– Уважаемые господа, лучшие сыны Отечества! Нам, русским, придется воевать с Отоманской Портой. Меня беспокоят три момента. Первый – как нам воевать, как вести эту войну? Второй – где готовить главные баталии? Третий – пока мы воюем с турками, как нам охранять другие рубежи?
Удивительно, обычно любящие подолгу рассуждать по всякому поводу вельможи на этот раз все вопросы решили быстро. Посчитали, что воевать следует только наступательно, оборона к победе не приведет. Наметили начать сражение от Днестра, предотвратив вступление турок в Подолию. И еще одно важное решение – окружить Крым со стороны моря. Но тут была загвоздка: для осады полуострова требовался весьма солидный флот. Потому решили вновь запустить на полную мощность верфи на Дону и в Воронеже. Затем военные мужи наметили, где расположить войска. В ходе этого обсуждения Екатерина сидела молча, пытаясь понять логику генералов. И вдруг услышала громкий выкрик Григория Орлова: