Пенни Дэвенпорт только вздохнула, когда мать торжественно ввела в дом очередную «удачную партию» и пустилась хвастливо демонстрировать молодому человеку каждую безделушку, привезённую из Японии: изящные веера, фарфоровые чашки, нефритовые статуэтки. Всё такое крошечное, утончённое и ужасно хрупкое. Почему мать так обожает ровно те качества, которые напрочь отсутствуют в Пенни?
Конечно, Пенни пыталась быть утончённой. Она научилась ходить миниатюрными шажками, держала руки всегда плотно прижатыми к телу, а уж в чопорной гостиной едва осмеливалась вздохнуть. Вот и сейчас её грудь невыносимо сдавливал корсет. Что, если она потеряет сознание? Кинется ли гость, чтобы подхватить её? Да она, наверно, просто задавит его своим телом. Молодой человек был тощ, как палка.
Пенни непроизвольно фыркнула и тут же втянула голову в плечи. Миссис Дэвенпорт бросила на неё уничтожающий взгляд, но продолжила щебетать о сувенирных соусниках.
Судя по тому, как её новый потенциальный зять Джонатан Биллингс III восхищался золотыми каёмками, он вряд ли даже заметил бы, свались Пенни в обморок. Плечи девушки опустились. Это для неё не в новинку. Кажется, её вообще никто не замечает, кроме матери, да и та обращает внимание, лишь когда Пенни совершает ошибки.
Зачем она вообще здесь находится? И мистеру Биллингсу, и миссис Дэвенпорт всё равно, тут она или нет. То, какая её дочь завидная невеста, мать демонстрирует любыми другими способами, только не с помощью самой Пенни.
Девушка повернулась, и её атласное платье зашуршало.
Джонатан Биллингс III оглянулся в её сторону – это был второй раз за вечер, когда он удостоил её взглядом.
– Я полагаю, Пенни, вы вышиваете? Здесь есть ваши работы? – Он указал рукой на крохотные расшитые подушечки, которые пригодились бы разве что мышкам в норке.
Пенни поднялась с канапе.
– О нет, что вы. Я совсем не приучена обращаться с иголкой. А теперь прошу меня извинить, я что-то неважно себя чувствую.
Августина Дэвенпорт покачнулась, как будто Пенни дала ей пощёчину. Джонатан Биллингс III быстро заморгал. Зато теперь он смотрел на неё во все глаза.
– Желаю приятнейшего вечера, сэр, – сказала Пенни, опускаясь в как можно более изящном реверансе. Может, она и не мастерица вышивать – с её пальцами и иголку-то сложно удержать, – но уж реверанс она делать умеет. Естественно, её уход всё равно был испорчен, потому что, проходя мимо кресла, она наткнулась на него бедром, и вся комната задрожала. Пенни мысленно отругала себя за неуклюжесть. А позже к ней поднимется мать и разнесёт её в пух и прах за столь несветские манеры. Но будет уже слишком поздно. Джонатан Биллингс III к тому времени давно уйдёт – и ещё один жених будет упущен.
«А если бы встречи проходили так, как нравится мне, было бы что-то по-другому? – подумала Пенни. – Может, если бы я пела им, они бы смотрели на меня, а не на блестяшки вокруг. Может, если бы у нас было что-то – хоть что-нибудь – общее…» И всё же девушка прекрасно понимала, что большинство молодых людей заинтересованы не в ней, а исключительно в её состоянии.
Войдя в свою комнату, Пенни стащила с себя платье и ослабила шнуровку корсета настолько, чтобы можно было свободно дышать. Накинув халат на плечи, она села перед зеркалом и принялась расчёсывать волосы, с усилием проводя по длинным, тёмным прядям.
Сама того не заметив, девушка стала напевать, и звуки так и полились из её горла, постепенно поднимая ей настроение.
Тук-тук. Она расслышала стук в дверь только потому, что как раз закончила песню. Мама не могла так скоро подняться, не разобравшись с недоразумением внизу, да и потом – она бы не постучала.
– Входи, Хелен, – крикнула Пенни.
Внутрь просунулось личико, выражавшее осторожную надежду, и вошла горничная, неся поднос с молоком и печеньем.
– Я подумала, что вы будете не прочь чего-то перекусить, мисс Пенни, раз у вас не было аппетита при этом мистере Биллингсе.
Пенни улыбнулась и села к столу, пододвинув стул от окна.
– Это точно, я всегда так нервничаю во время таких визитов. Спасибо, Хелен. – Пенни макнула печенье в молоко и надкусила, а Хелен тем временем прибрала в комнате и заправила кровать. Пенни часто мучила совесть, когда она видела, как служанка делает за неё подобную работу, хотя Пенни была в состоянии справиться сама. Хелен вставала ни свет ни заря, топила камин, тёрла полы, готовила еду и выполняла всё то, что от неё требовали господа. Вполне возможно, что сегодня она и не присела ни разу за день.
– Почему бы тебе не отдохнуть пару минут? – спросила Пенни и указала ей на свободный стул.
Хелен покачала головой и продолжила взбивать подушки.
– Ой нет, спасибо, мисс. Сейчас закончу, а там уж и спать лягу. Скоро уж на покой.
Снизу доносились голоса. Пенни вспомнила, как в последнее время мать только и делала, что шикала на неё весь день, постоянно одёргивала: «Сядь ровно!» – или подмечала, какое у неё неряшливое кружево – как будто это вообще имело какое-то значение. Все разговоры теперь сводились к тому, что мать склоняла её к браку по расчёту.
– Жаль, что я не могу ей угодить, – вздохнула Пенни.
– Что и говорить, мерка у госпожи высокая, мисс, – поддержала Хелен.
– Вчера она сказала, что в леди я совсем не гожусь и больше подхожу для цирка. Она буквально обозвала меня уродом. – В памяти Пенни снова возник этот образ – глаза матери, полные настоящего отвращения, – и сердце у неё сжалось. А всё потому, что ей никак не удавалось вышивать такими же плотными стежками, как мать.
– О, ну что вы, мисс, я уверена, она это несерьёзно. – Хелен расправила покрывало и подняла глаза на Пенни. Ей хотелось поднять девушке настроение, и брови её скакнули вверх, когда она воскликнула:
– Ну вы только подумайте, мисс: вы – да в цирке!
– А что, думаешь, из меня бы не вышла ассистентка фокусника? – пошутила Пенни и сама улыбнулась.
Хелен гоготнула и только рукой отмахнулась, но в голове у Пенни как будто что-то щёлкнуло. Разве это такая уж нелепая идея? Она просто обожала, когда к ним в городок приезжал цирк. Последний раз, когда в присутствии своих родителей она чувствовала себя счастливой и раскованной, был несколько лет назад, как раз во время похода в цирк. Она носилась вокруг с липкими от сластей пальцами, опьянённая музыкой и огнями, а родители лишь благосклонно наблюдали за ней.
Может, цирковая труппа окажется более снисходительной к её недостаткам. А ещё она смогла бы ездить по свету – больше, чем если бы была замужем за каким-нибудь коммерсантом. Она бы знакомилась со всякими интересными людьми и пополняла бы копилку воспоминаний, а не коллекцию безделушек на каминной полке. Тряхнув головой, Пенни допила молоко и приготовилась ко сну. Если она успеет, то, когда мать вломится, чтобы отчитать непутёвую дочь за очередной провал, можно будет притворится, что она уже спит.
Когда Хелен ушла, Пенни забралась в постель и дала волю фантазии. Если не цирк, возможно, было ещё что-то, чем она могла бы заняться, куда могла бы пойти? Но любой родственник сразу бы отвёз её обратно к матери. А вот если бы она убежала с цирком, то, даже разыскав её, мать не стала бы просить её вернуться. Это было бы для неё слишком унизительно. Она наверняка бы сочинила какую-нибудь историю про то, как Пенни подхватила воспаление лёгких и скончалась, – что угодно, только бы не пятнать славное имя Дэвенпортов.
Пенни понадобятся кое-какие сбережения, ведь комфорт могут себе позволить только те, кто уже добился успеха у публики. И ещё нужно придумать номер. Хм-м-м. У неё сильный голос – что-что, а уроки пения ей всегда нравились, – но большинство цирков не включают в программу просто вокальное исполнение. Пенни повернулась на бок, и её взгляд упал на книжную полку, где, среди прочих, стоял томик сказок Ганса Христиана Андерсена.
Если уж Пенни действительно решила порвать связи с семьёй и средой, в которой выросла, начать новую жизнь в пока чужом для неё мире, не похожа ли она на Русалочку? Ту самую, которая боролась за своё собственное счастье. За свою индивидуальность. Только борьбы за любовь здесь для Пенни не будет – даже наоборот: ведь она сбегает от нудных молодых людей и устроенных родителями браков, неизбежных в её высоком кругу.
Подобно Русалочке, которая не могла примириться со своим хвостом и мечтала о ногах, как у людей, готовая ради этого на любые страдания, Пенни согласна пойти на некоторые жертвы. Она понимает, что цирковая жизнь – как и всякая бродячая жизнь – не из лёгких и что ей придётся распрощаться с удобствами, которые даёт её положение. Однако это не слишком большая цена за возможность стать самой собой. За возможность двигаться, не боясь задеть что-то в комнате, забитой хрупкими до невозможности чайными сервизами. За то, что никто не будет ей указывать, как ходить, чтобы ничего не уронить. За то, что никто не будет выжимать из неё весь воздух, пытаясь затянуть корсет, сделанный для миссис Дэвенпорт ещё в годы её юности. «Если он подошёл мне в твоём возрасте, значит, подойдёт и тебе», – решила как-то раз мать.
Может быть, ей представиться гласом тех, кто сгинул в пучине морской – легендарных жителей Атлантиды. С того момента, как она впервые прочла книгу Игнатиуса Доннелли «Атлантида: мир до потопа» о трагической гибели их цивилизации, Пенни втайне надеялась, что они превратились в русалок. А что? Если люди смогли преодолеть вечные снега и ледяные пустыни, чтобы добраться до края света – полюса Земли, кто сказал, что древние атланты не нашли способа приспособиться к жизни под водой?
Пенни провалилась в сон, полный беспокойных видений, где русалки сменялись мелькающими в окне пейзажами и залитыми светом аренами. И когда два месяца спустя в их город приехал цирк братьев Медичи, всё было решено.
Сбежав из высшего света с его непреложными законами и непререкаемым мнением, девушка бросилась в приветливо распростёртые объятия банды неудачников и ни разу не пожалела. Даже когда бродячему цирку приходилось несладко. Даже когда у неё совсем закончились деньги, потому что последние она потратила на лекарства и одеяла для членов труппы. Её новая семья того стоила. И хотя она всё ещё иногда стеснялась, ни разу они не осудили её и не дали почувствовать себя лишней. Она могла быть такой, какой хотела. А она хотела быть… Мисс Атлантидой.
Милли повернулась к последнему пациенту, держа наготове стетоскоп. Внимательно прослушала спину и, одобрительно кивнув, вынула слуховые трубки из ушей.
– Дыхание в норме, сердцебиение в норме. Вы готовы к выступлению! – Она улыбнулась и посадила мышонка обратно в клетку. Тот в ответ пискнул и потянул за край своей красной инспекторской жилетки, как будто хотел её оправить.
Милли хихикнула. Тимоти Кью был самым общительным из всей мышиной троицы, почему и удостоился звания инспектора манежа в «Величайшем шоу в уменьшенном масштабе». Его привычка командовать тоже сыграла свою роль: он вечно норовил пофырчать на своих братика и сестричку – как им жить да что им делать. Все дети обожали этот цирк в миниатюре. Может, по сравнению с остальными артистами Медичи денег он приносил не так уж и много, но Милли им очень гордилась.
Взяв в руки блокнот, она прилежно записала сведения о состоянии здоровья Тимоти. Настоящий учёный (равно как и врач) должен вести подробную отчётность.
– Милли! Милли! – раздались крики, и Джо пулей влетел в их тесную палатку. Грудь его тяжело вздымалась.
Едва взглянув на него, Милли всё поняла.
– Поезд идёт! – провозгласил он ликующе.
Милли вскочила, и они вдвоём бросились наружу. Вдалеке уже был виден дым приближающегося поезда, и долгий пронзительный свисток прорезал утренний воздух.
– Ребятки! Стойте! – раздался крик Ивана, когда Милли и Джо пронеслись на всех парах мимо фокусника и его супруги, репетировавших номер. – Мы с вами!
Иван поспешил освободить Катерину из ящика для распиливания, но дети и не думали их ждать.
На городской железнодорожной станции было полно народу, многие были прилично одеты. Когда Джо принялся продираться сквозь толпу, несколько встречающих постарались отодвинуться подальше от его выпачканных рук, но большинство были слишком заняты только что подошедшим поездом, сверкавшим чёрными гладкими боками.
Из вагонов высыпали солдаты и устремились в гущу людей в поисках своих близких. На глазах у всех блестели слёзы радости. Пока Милли и Джо пристально вглядывались в толпу, их нагнали Иван с Катериной.
Где же он? Что-то сжалось в груди у Милли. Что, если произошла ошибка? Что, если его ещё не отпустили домой?
Рядом молодой солдат подхватил на руки и закружил даму в огромной изумрудно-зелёной шляпе, а она восторженно воскликнула. Когда он поставил девушку на землю и отступил на шаг назад, Милли вдруг увидела, как поодаль, прямо между ними, выросла фигура Холта Фарьера – её отца.
– Папа! – закричали в один голос Милли и Джо и ринулись ему навстречу.
Хотя лицо отца покрывала двухдневная щетина, Милли он показался ровно таким же красивым, каким она его помнила – разве что держался немного неровно, будто западал на один бок. Но ведь за левым плечом у него висела котомка – наверное, тяжёлая. И тут он внезапно рухнул на землю, котомка полетела в сторону.
Милли уставилась на отца во все глаза.
Там, где должна была быть левая рука, был просто… воздух. Рукав форменной гимнастёрки был аккуратно приколот к плечу, как будто в знак того, что армейцу не подобает быть неряшливым, даже если у него нет руки.
Бросившийся было вместе с Милли Джо резко вдохнул и застыл всего в шаге от отца, который, видимо, упал в обморок. Когда сзади подошли Иван и Катерина, отец уже зашевелился.
Красивые голубые глаза открылись, моргнули и посмотрели на детей.
Отец взглянул на их озадаченные лица, выдавил из себя пустую улыбку и, пошатываясь, попробовал встать на ноги.
– Я хотел рассказать вам, написать в письме, – произнёс он, кивком указывая на пустоту на месте левой руки. Голос его звучал хрипло, будто до этого он долго не разговаривал. – Я только не знал как. – Дети не промолвили ни слова, и оставшейся рукой он поманил их к себе. – Идите сюда. Привет! Это же я.
– А война уже закончилась? Мы правда победили? – осторожно спросил Джо.
– Страна – да. А вот многие добрые люди – нет. – Взгляд Холта снова затуманился, но он тут же очнулся, перевёл глаза на сына, и гордость засияла на его лице. – Ты посмотри-ка, растёшь не по дням, а по часам! Ну-ка, ты же помнишь меня, верно?
Больше Джо не медлил. Он кинулся к отцу, и тот сгрёб его в охапку, а потом повернулся к Милли. Её русые волосы отросли, и теперь она заплетала их в косы, да и одета была в комбинезон, которого Холт не помнил, – серенький с розовыми манжетами на рукавах и отворотами на штанишках.
– А ты такая же красавица, как мама. – В его голосе зазвучала тоска. – Мне так жаль, что меня не было рядом.
Милли кивнула, и её пальцы незаметно для неё самой потянулись к ключику, висевшему на шее.
– Ей тоже было жаль, – мягко произнесла она.
Отец отвернулся, и его глаза наполнились слезами. Она подбежала к нему сбоку, чтобы прижаться со свободной стороны, и обвила руками его по-прежнему крепкое тело.
– Мы так скучали по тебе, – сказала она.
– Я тоже по вам скучал, – ответил Холт. Он глянул на своих детей, всем своим сердцем жалея, что так долго был вдали от них. И как быть теперь, он тоже не представлял. Подняв голову, Холт посмотрел на стоявших рядом артистов и кивнул им.
– Здравствуй, Иван, здравствуй, Катерина. Спасибо вам, что приглядывали за ними.
– Не вопрос, капитан Фарьер, – ответил Иван.
– Холт. Зови меня просто Холт, – твёрдо ответил он. Дни его службы в кавалерии закончились. Тут он заметил вдалеке пёстрый палаточный городок цирка. – Не волнуйтесь, – шепнул он детям. – Всё будет как прежде.
Конечно, всё не могло стать совсем уж как прежде – по крайней мере, без Энни. Но ради детей, ради цирка Холт должен был попытаться. Долгие дни и ночи, что он лежал в госпитале и трясся в поезде по дороге домой, он размышлял о том, какие новые номера мог бы исполнять с одной рукой.
Когда они только вошли на территорию лагеря, сперва Холту показалось, что ничего не изменилось. Палатки ярмарки чудес и прилавки с угощениями, как и раньше, окружали главный шатёр, словно лепестки – цветочную чашечку, только теперь их стало больше, а некоторые из старых исчезли. Указатели пути к зверинцу направляли любопытных в самую дальнюю часть цирка, чтобы им предварительно пришлось пройти через все остальные развлечения. Ну и конечно, сердце цирка – Главный Шатёр – возвышался надо всем этим, как дворец. Но почему-то теперь он казался Холту гораздо меньше. Разумеется, шатёр был таким же – те же красно-белые полосы на полотне, что и всегда. Это Холт изменился.
Остальные члены труппы высыпали навстречу, как только весть о возвращении Холта разнеслась по лагерю. Но всеобщая радость поникла, как только артисты увидели старого друга. Мужчина неловко задёргал левым плечом, пытаясь прижать его к телу, как будто это могло помочь скрыть увечье.
Тут вперёд выступил Прамеш и крепко обнял Холта.
– Лучшая дорога – дорога домой! С возвращением! – воскликнул он. Огромный удав, который обвивал шею своего заклинателя, перескользнул на Холта.
– Э-э-э, давай без объятий! – сказал Холт змее, отходя от них обоих. – Я по тебе тоже скучал, Прамеш. Но скажи, в чём дело? Лагерь стал вдвое меньше!
– Время такое, дружище. Кому сейчас легко? – Прамеш грустно покачал головой. Змей свернулся вокруг его шеи, и раздвоенный язычок мелькнул в пасти в знак согласия.
Вдруг раздался громкий кашель. Дверь служебного вагона распахнулась, и на пороге появился мужчина, пузатый, словно бочка, и облачённый в мантию из алого бархата, край которой хлопал его по лодыжкам. Из-под полей настоящего старомодного цилиндра и кустистых бровей на труппу взирали тёмно-карие глаза.
– Внимание всем, бездари и тупицы! – проорал мужчина. – Почему правило номер один – это правило номер один? Потому что следить, чтобы клетки были заперты, – это самое важное правило из всех!
Директор цирка отогнул край мантии и показал всем след от укуса, видный сквозь ошмётки разорванной рубашки. В эту минуту крышка его цилиндра откинулась, и из неё показалось маленькое личико обезьянки, которое с ухмылкой таращилось на собравшихся.
По толпе пронёсся сдавленный смешок, но Макс Медичи продолжал браниться, не замечая появления Бэрримора. Мисс Атлантида прикрыла улыбку рукой, Катерина открыто захихикала, а у Прамеша весело засверкали глаза. Только шарманщик Пак выглядел обеспокоенным, переминался с ноги на ногу и неуверенно почёсывал затылок. В конце концов, это он отвечал за Бэрримора.
– И когда я доберусь до этого мелкого прохвоста, который посмел меня разбудить… – Тут Медичи вынужден был прервать свою речь, поскольку публика явно не внимала с должным почтением. – Ронго!
– Да, Макс? – спокойно откликнулся Ронго, делая шаг вперёд.
– Кто ответственен за порядок в лагере?
– Я вообще-то силач. – В голосе Ронго слышались насмешливые нотки.
– Да, только у нас у всех тут несколько ролей. – Широким картинным жестом Медичи сорвал с себя цилиндр, но мартышка ловко уцепилась за его мантию. Директор круто развернулся в сторону Ронго, так и не заметив Бэрримора. Пытаясь не обращать внимания на клоунов, которые согнулись пополам от смеха, Медичи ткнул в Ронго пальцем.
– Ты отвечаешь за бухгалтерию, финансы и инвентарь, а значит, и за наличие животных в клетках. Я хочу, чтобы ты немедленно отыскал эту обезьянку.
Ронго проследил глазами за Бэрримором. Мартышка спрыгнула наземь и торопилась забраться в коробку, которую открыл для неё Пак за спиной у Медичи.
– Я поищу.
– Ладно, все за работу, – объявил толстяк, надевая обратно цилиндр. Тут директор цирка застыл, удивлённо выпучив глаза. – Холт?
Холт кивнул. Вокруг него поднялся одобрительный гвалт из радостных голосов и дружеских подтруниваний, и на лице мужчины заиграла искренняя улыбка, когда счастливый Медичи позвал его зайти к нему в служебный вагон. Милли и Джо последовали за отцом в маленький кабинет директора. Медичи уселся в кресло за столом, на котором царил беспорядок, а Фарьеры забрались на высокие стулья.
– Этот зимний грипп пронёсся, как ураган. Наталья, Винченцо, семья Вандерджесов… и вот, бедная Энни. Она долго боролась. – Медичи вытащил грязный платок и промокнул глаза. – Она была лучшая среди нас, Холт.
Твёрдо решив не позволять эмоциям брать верх, Холт расправил плечи.
– Да, была. И чтобы почтить её память, давайте покажем в этом сезоне высший класс! Ну а теперь, где мои кони?
– А, тут такая история. – Медичи откинулся на спинку кресла, скрестив пальцы на животе и отрешённо уставившись в потолок.
– Какая история? – спросил Холт.
– Он их продал, – раздались хором тоненькие голоса детей.
Отец обернулся к ним. Они, должно быть, шутили? Но директор не стал ничего отрицать. Холт пронзил Медичи недоверчивым взглядом.
Тот неудобно заёрзал, не желая встречаться с ним глазами.
– Ты был далеко, воевал против этого кайзера, Вильгельма II. Видит бог, я тоже не сидел сложа руки – отвоёвывал нашу славу у радио и кино. Раньше-то были сотни цирков-шапито, а теперь мы среди немногих удержавшихся на плаву.
– Наш номер был гвоздём всей программы! – воскликнул Холт.
– Сначала мы лишились тебя, затем Энни, кому на них скакать? Если бы только Милли умела…
– Я не хочу выступать на публике! – твёрдо отрезала девочка. – Ещё чего, скакать в дамском седле и жонглировать тарелками… – Повернувшись к дочери, Холт внимательно уставился на неё, пытаясь подавить обиду, поднявшуюся в душе.
– Видишь, какая она упрямая, – пожал плечами Медичи.
Милли гордо подняла голову:
– Я хочу делать научные открытия. Я хочу, чтобы меня запомнили благодаря моим познаниям.
– Тогда освой ясновидение или телепатию! Что-то, что можно пустить в дело! – развёл руками Медичи.
Старый спор прервал Джо.
– Я могу стоять на руках почти десять секунд, – вставил он.
– «Мальчик, который стоит на руках». Мы разоримся к июлю, – саркастично ответил Медичи.
– Значит, всё это время, что мы учили тебя скакать верхом… – начал Холт, обращаясь к Милли.
– Нет, серьёзно, смотри, пап! – Джо вскочил на ноги и быстро перевернулся, упёршись руками в пол, но почти тотчас потерял равновесие. Переместившись поближе к стенке, он попробовал снова.
– Холт, я всей душой за этого парня, – произнёс Медичи, пока Джо пытался выпутаться из собственных ног, – но он совершенно не унаследовал твою атлетическую форму.
Холт развернулся к Медичи и нахмурил брови.
– Погоди, но без лошадей – в чём же, чёрт возьми, будет мой номер? Я всё ещё могу скакать верхом, – настойчиво проговорил он. Интуитивно подняв руки, он не сразу понял, что поднимает только одну. Последнее время такие вещи часто с ним случались. Он попытался отбросить мысли об этом и продолжил: – Можно забыть о трюках с верёвкой, но прыжки через бочку, скоростные заезды… У меня есть идеи с новыми поворотами… – Он оборвал свою речь, увидев на лице Медичи сомнение. – Народ придёт посмотреть на меня.
Медичи отвёл взгляд в сторону.
– Холт, друг мой, боюсь, номера с наездниками уже устарели. Людям не интересны лошади – они видят их каждый день. В цирке они ищут чего-то нового.
– Макс, пожалуйста. – Голос Холта стал мягче. – Мне нужна работа.
Медичи всегда относился к труппе, как к семье, и Холт знал, что его не выгонят на улицу только потому, что лошадей больше нет… Но бывшему трюкачу необходимо было почувствовать себя нужным. Ему необходимо найти себе занятие.
– А вот тут есть хорошая новость, – объявил Медичи. – Есть у меня одна работёнка.
Холт оживился:
– Отлично! Дай мне какой-нибудь взрывной номер.
Медичи почесал нос и облокотился на стол. Кресло под ним заскрипело.
– Помнишь Ичи Макфи? Этот жулик в итоге сбежал с нашей бородатой женщиной. С тех пор их подменяют рабочие, но мне нужен кто-то постоянный для присмотра за слонами.
– Ты шутишь. – Холт едва мог скрыть своё разочарование.
Милли и Джо обменялись тревожными взглядами.
– Да нет, не шучу. Это большое дело. Да ты и сам знаешь, – заявил Медичи.
– Нет, не знаю. Это дело большой лопаты для большой кучи…
– Папа! – оборвали его дети. Энни никогда не терпела при себе ругательств.
Холт вскочил на ноги.
– Ты продал моих лошадей, зато оставил своих слонов. Своих тощих, чесоточных, копеечных слонов!
Медичи поднял руку, призывая к спокойствию.
– Слоны для нас очень важны. Особенно в нынешнем сезоне. Вообще-то это против моих правил, но в этот раз я в них вложился. – Он спокойно улыбнулся Холту.
У Холта упали плечи. У него действительно не было выбора: цирк был и его семьёй, и домом, и работой сразу. Другого ремесла он не знал. Он не мог уйти: ему надо было содержать детей. Мужчина взглянул на их лица, полные надежды.
– Ну хорошо. Пойдём посмотрим на твоё вложение, – проворчал он.
Джо еле поспевал за Холтом, Медичи и Милли, которые твёрдым шагом направлялись к звериным вагонам. Откуда-то с той стороны донёсся отчаянный рёв. Медичи ускорил шаг.
На краю металлического пандуса стоял Руфус Соргам с шестом в руках. Внутри вагона один из его помощников пытался загнать слона на пандус, пока другой с усилием тянул за верёвку, обвязанную вокруг слоновьей шеи. Слон поднял хобот и снова издал оглушительный рёв. Это Голиаф, понял Джо.
– Давай-давай! Шевели своими вонючими морщинами! – крикнул Руфус и ткнул слона в бок с безопасного расстояния.
Джо вспыхнул от гнева.
Медичи поспешил вмешаться, но его голос звучал скорее успокаивающе:
– Поосторожней, Руфус. С уважением, так сказать, респекто.
Руфус, который был на голову выше Медичи, бросил на него сердитый взгляд.
– Пусть сначала заслужит моё уважение. И не надо меня этой своей итальянской снисходительностью пичкать, Густаво. Ты сам в детстве господам ботинки чистил.
– Почему он назвал Макса «Густаво»? – прошептал Джо на ухо Милли, пока рабочие пытались заставить слона сойти по пандусу вниз, где его уже ждал брат Цеппелин.
– Сама не знаю, – пожала плечами Милли. – Может, слон ему ногой по голове заехал.
Руфус заметил Холта и ехидно ухмыльнулся.
– Да вы только гляньте, кого принесло. Правда, не донесло, – добавил он.
Джо ринулся вперёд, но Милли жестом остановила его. Отец и глазом не моргнул. Джо восхитился его сдержанностью.
– Всё ещё гордишься тем, что служил отечеству, вместо того чтобы помогать нам зарабатывать деньги? – спросил Руфус.
Внезапно махнув хвостом, проходящий мимо слон обрызгал Руфуса грязью – или тем, что походило на грязь. Руфус выругался. «Всё-таки не грязь», – подумал Джо с удовлетворением.
Широко улыбаясь, Джо последовал за Медичи, отцом и сестрой, всё ещё не в силах оторвать взгляда от Руфуса, чьи щёки и даже лоб стали пунцовыми от гнева. Когда рабочий утёр лицо, он заметил насмешку Джо и разозлился ещё больше. Но мальчику было плевать. Руфус мог сверкать глазами сколько влезет – теперь рядом с Джо был отец, и слонов скоро освободят из-под опеки этого бессердечного болвана. С этой мыслью паренёк помчался догонять остальных.
Медичи подвёл их к следующему вагону.
– Как видите, – негромко сказал он, – я в этом деле неплохо преуспел. А ты, Холт, – ты животных чувствуешь. И они тебя любят!
Холт почесал затылок. Ему никогда прежде не доводилось иметь дело со слонами. Он знал, что это умные звери, которые легко дрессируются… но будут ли они его слушаться?
Медичи отодвинул в сторону дверь вагона и залез внутрь. Пол покрывала солома, а на соломе лежала большая серая слониха. Её взгляд задержался на вошедших, но она еле оторвала голову от соломы, подняв её не больше чем на фут.
– Вуаля! – воскликнул Медичи. – Прошу любить и жаловать, Миссис Джамбо. Наш новый экземпляр, самка азиатского слона, которую я приобрёл у Брюгельбекера в городе Билокси. Цену удалось скостить чуть не вдвое.
Холт не так уж много знал о животных, но по виду этой слонихи было ясно, что с ней не всё в порядке. Живот у неё был вспученный, должно быть, из-за опухоли.
Она испустила тягостный рёв.
– У неё в глазах было что-то особенное, – продолжал Медичи.
«Может, это у тебя в глазах были золотые горы», – подумал Холт. По большей части Медичи был хорошим руководителем, но иногда его амбиции брали над ним верх.
– Так это и есть твоё вложение? – вслух спросил Холт. – Старая больная слониха?
Медичи покачал головой.
– А вот и нет. Она не больна. Со дня на день она должна родить малыша. – В его голосе зазвучало благоговение. Милли и Джо тоже выглядели взволнованно. Их лица засияли, и они не могли оторвать глаз от будущей матери.
– Малыша? – переспросил Холт. – И как именно это должно пойти цирку на пользу?
– Давай покажу, – усмехнулся Медичи, жестом призывая всех вылезти наружу. Голова Миссис Джамбо тяжело упала обратно на солому, когда они выпрыгнули из вагона, облегчённо вдохнув свежий воздух.
Медичи зашагал к палатке неподалёку.
– Что объединяет всех людей? Что вызывает у всех счастливую улыбку и слёзы восторга, заставляет сердца сладко петь?
Холт вскинул бровь. Когда на Медичи находил артистизм – что происходило большую часть времени, – он немного перегибал палку.
– Мороженое? – с надеждой предположил Джо. Вот уже не первый год он донимал Медичи просьбами назначить его продавать это лакомство.
Но Медичи покачал головой:
– Малыши!
Он широким взмахом руки откинул полог палатки, и их взору предстал гигантский детский манеж, устланный соломой и снабжённый погремушкой, больше похожей на штангу, а ещё огромной соской и плюшевым медведем. Над всем этим виднелся плакат с надписью: «Встречайте малыша Джамбо!»
– Люди обожают детишек, – продолжал Медичи, подходя к манежу. – Мне они, правда, безразличны, но я скорее исключение. Люди любят всё милое, именно поэтому существуют дети. А дети любят всё маленькое, вот почему существуют малыши. Итого… есть малыши – будут дети, есть дети – будут родители, есть родители – будут деньги за билеты!
Медичи торжествующе прошествовал вокруг невероятного размера яслей и ровных блоков сена, затем с лучезарным видом обернулся к Холту:
– А это значит многое для нас с тобой! Как только узнаем пол новорождённого, начнём красить.
Только тут Джо заметил банки с краской, громоздившиеся в углу.
– Ты хочешь, чтобы я нянчил слонёнка. – Холт явно был не в восторге. Ему никак не верилось, что всё это действительно с ним происходит.
– За двадцать пять центов дадим заглянуть в палатку, – Медичи вытянулся на носочках, мысленно уже собирая деньги.
Лицо у Холта посерело.
– Ты хочешь. Чтобы я. Нянчил. Слонёнка, – повторил он.
На этот раз Медичи забеспокоился. Наклонившись к Милли и Джо, он шёпотом спросил:
– Почему он всё повторяет по два раза? Это какая-то военная травма?
Тут уж Холт не выдержал и обрушился на Макса.
– У меня было восемнадцать прекрасных жеребцов! – Он вскинул руку, словно давая знак воображаемому коню прыгнуть через кольцо.
– Да, было, – спокойно подтвердил Медичи. Он наклонил голову, и во взгляде его, всё ещё твёрдом, теперь читалось и сочувствие. – А ещё была жена. И левая рука. И если ты будешь по-прежнему жить прошлым, ничего хорошего из этого не выйдет.
Холт пристально посмотрел на него. Макс прав, действительно вернуть ничего уже было нельзя. Но это не значило, что можно так просто смириться с настоящим.
– Ча-ча-ча! – Медичи сунул в руку Холту огромную погремушку, которая издала резкий звук. Рассказав то, что собирался, он приготовился уходить. – Потом сам же спасибо скажешь. За слонами будущее!
– Пошли, пап. – Джо потянул его за край рубашки. – Нам надо ещё распаковаться до обеда.
Холт положил на место погремушку и последовал за детьми на территорию жилых палаток. Со всех сторон слышались приветствия, и он рассеянно махал рукой в ответ, едва замечая то Арава, который медитировал перед своей палаткой, то Ивана с Катериной, которые возились со своим зеркальным ящиком без дна. Даже шумная толпа клоунов – семейство греков, громко галдящих вокруг общего костра, – осталась им не замеченной.
Джо и Милли нырнули в маленькую бежевую палатку, вчетверо меньше той, что когда-то у них была. Куда это они? Туман задумчивости рассеялся, стоило только сомнению кольнуть его сердце. Холт вошёл в палатку.
Внутри еле умещались три койки, втиснутые вместе с двумя огромными сундуками, на одном из которых блестели золотые буквы «Звёзды скачек». Один небольшой деревянный ящик служил импровизированной книжной полкой, второй такой же – полкой для всякой ерунды.
– Смотри, пап, у меня уже лучше получается. – Сказав это, Джо схватил несколько яблок и принялся ими жонглировать. Они тут же посыпались на пол, и он принялся их собирать.
– Так, погодите, это и есть наша палатка? – Холт в смятении озирался вокруг. – Но у нас же была мебель, кровати, несколько комнат… – Как и подобает главным артистам цирка, у них с Энни была самая хорошая, самая большая палатка, в которой специальным пологом разделялись две спальни и пространство наподобие гостиной. Холт обеспокоенно оглядел койки – он даже не был уверен, что такое ложе выдержит его вес.
«Что же тогда Макс не продал?» – подумал он. В панике он бросился к сундуку с надписью «Звёзды скачек» и одним махом распахнул его. Сверху лежали стеклянные трубки и цветные чашки.
– Это что, игрушки? Что это такое? – Он выхватил какой-то предмет вроде воронки.
– Нет, не игрушки, – ответила Милли. – Это для моих научных экспериментов, – сказала она, нахмурившись: отец смотрел на содержимое сундука так, как будто там лежало что-то невообразимое. «Он тоже, как и Медичи, скажет, что мои занятия наукой – глупости», – подумала она. Мама хотя бы пыталась понять её и даже покупала ей на остановках разные химические наборы, пока была здорова.
Со слабой улыбкой на губах Холт устало опустился на койку. Положив на место воронку, он взял руку Милли в свою и притянул дочку к себе.
– Девочка моя, мы в цирке. В цирке. Чтобы выжить, надо быть практичным. – Он остановился, раздумывая. – Ты совсем не хочешь участвовать в выступлениях? Может, по части акробатики? Или канатоходцем?
Милли внутренне напряглась.
– А может, оно и не нужно, чтобы весь мир на меня пялился? Может, я не такая, как вы с мамой?
Холт оскорблённо поджал губы и встал с койки.
– Так! Кто устанавливает правила у нас в семье?
– Мама, – машинально ответил Джо.
В воздухе повисло напряжённое молчание. У всех в мыслях возник образ Энни – бойкой, ласковой, решительной и… живой.
– Ну-ну. Теперь это буду делать я, – наконец пробормотал Холт. – Иди в свою комнату.
– Это и есть моя комната. Это и есть все наши комнаты, – ответила Милли, задрав подбородок вверх.
Сдёрнув свою ковбойскую шляпу с крючка, Холт нахлобучил её на голову и твёрдо шагнул обратно к сундуку. На дне, к счастью, нашлось серебряное седло. Хотя бы его Медичи не продал.
– Смотри сюда. Знаешь, что это? Это – твоё наследство! – Он в гневе вышел из палатки, крепко сжав седло в руке.
– Пап, стой! Ты куда? – Джо подскочил к выходу и выглянул наружу.
– Да ты не бойся, – сказала Милли, последовав за ним. Они молча смотрели, как отец сновал туда-сюда. Наконец он подошёл к козлам для дров и перекинул седло через бревно. Повернувшись к детям спиной, он вскочил в седло. – Никуда он не денется. Он в тупике. Как и мы с тобой.