В помещении редакции «Словеса» на Литейном стоял гул. Стучали машинки, бегали курьеры, кричали редакторы. Жизнь била ключом через край. Чтобы хоть как-то отгородиться от привычного шума, Соломон Евсеевич приказал поставить толстую дверь, за которой он укрывался от незадачливых авторов, требовавших напечатать рукопись или выплатить гонорар, от кредиторов, от полиции, если напечатали, не дай бог, чего лишнее, от собратьев по перу. Огромный кабинет, точно бездонный шкаф, скрывал в себе множество тайн редакционной жизни. Тут слава начинающего литератора могла или начаться, или навеки оказаться похороненной под грудами нечитанных рукописей и прочих бумаг. Глубокое покойное кресло, точно облако, охватывало собою хозяина кабинета и погружало его в думы о судьбах литературы. На бескрайнем буковом столе громоздились монбланы из рукописей и деловых бумаг. Шкафы, полные книжных сокровищ, упирались в потолок.
Соломон Евсеевич, вальяжный и красивый, располагался в своем кабинете как истинно библейский патриарх. Посетители робели и терялись при виде могучей фигуры в эдаком антураже. Но на Савву Ниловича сия картина не произвела должного впечатления, вероятно, из-за отсутствия, как говорил Эмиль Эмильевич, подвижности чувств. Господа уже с полчаса вели неспешную беседу в кабинете, попивая чай из высоких тонких стаканов в серебряных подстаканниках.
– Не скрою, сударь, что я знаю о вашем предложении моей дочери и его не очень благоприятном для вас результате, – Иноземцев старался выразиться как можно мягче, дабы ничем не покоробить ни слуха, ни чувств гостя. – Но осмелюсь заметить, что ежели бы вы хоть чуть-чуть намекнули о ваших намерениях, я бы предупредил вас о странностях моей дочери. Хотя, я полагаю, это бы вряд ли вас остановило, не так ли?
– Разумеется, может быть, я был не прав и нарушил приличия. Не попросил, как полагается, руки Юлии Соломоновны у родителя. Но, Соломон Евсеевич, вы и сами знаете, что ваша дочь самостоятельна и независима. Ее мнение и будет ответом, независимо от родительского благословения. Было бы оно положительным, и вы бы согласились. Она ответила отказом, и вы не желаете вести этот разговор дальше.
– Отчего же? Я прожил долгую жизнь, я хорошо знаю женскую природу и натуру Юлии. Да, она подвержена всяким несуразным на первый взгляд идеям. Но они происходят от ее творческой натуры и напрямую зависят от ее писательской деятельности. И я, как издатель, должен это обстоятельство учитывать.
– Коммерческий успех ее романов, прибыли вашего издательства, с одной стороны, и устройство счастливой семейной жизни дочери – с другой! Рискованно! – заметил Савва Нилович.
Наступила пауза. Собеседники похлебывали чай.
Иноземцев ждал. Он очень обрадовался, когда увидел на пороге своего кабинета Крупенина. То, что Юлия отказала ему с первого раза, не имело никакого значения. Имело значение его состояние, его трепетная и страстная любовь к Юлии и ответ на вопрос, насколько далеко готова распространиться его щедрость во имя любви. В последнее время дела издательства шли не очень бойко. Раиса Федоровна из года в год все уменьшала размеры вспомоществования, и надо было искать новые источники для процветания. Может, из Крупенина выйдет новая «Раиса Федоровна»?
– «Словеса» – хороший, полезный журнал. Он не должен исчезнуть, утонуть в омуте пошлости и бездарности. Я понимаю ваше беспокойство и готов посодействовать, – Крупенин написал на листке бумаги цифру и пододвинул листок Иноземцеву.
– Я знал, что вы образованный человек и судьба литературы и народного просвещения не оставляет вас равнодушным, – страстно проговорил Соломон Евсеевич, с удовольствием поглаживая листок.
– Я также готов содействовать выходу нового романа Юлии Соломоновны, в роскошном переплете, с красочными иллюстрациями, словом, что сочтете нужным, без ограничения. Читатель должен получить истинное наслаждение от последнего шедевра! Счета пошлете мне.
– Какое великодушие! Какой щедрый подарок Юлии! Нет, батенька, вы не обманете нас! Вы ведь почитываете ее, и вам нравится! – Иноземцев игриво погрозил собеседнику пальцем. – Теперь она пишет новый роман, называется «Зингибер и Глицирриза». Я печатаю его главами у себя в журнале. Читатели рвут на части журнал! Требуют поскорее, чтобы вышла книжка целиком! Это воистину шедевр, полагаю, лучшая ее вещь. Цельная, яркая, полная красок, страсти. А язык, какой метафоричный, образный язык, точно песня. Музыка! – захлебывался восторгом Иноземцев. – Вы читали, надеюсь?