Эта книга – для Мэриэнн
Сижу за кофе с сигаретами у подруги Риты и выкладываю ей.
Вот что я ей выкладываю.
К концу безлюдной среды Херб подсаживает мне на участок толстяка.
Жирнее этого толстяка я в жизни не видала, хоть на вид он и опрятный, вполне прилично одет. У него все большое. Но лучше прочего я запомнила пальцы. Когда подошла к столику возле него обслужить пожилую пару, перво-наперво эти пальцы и заметила. В три раза больше, чем у обычного человека, – длинные, толстые, сливочные пальцы.
Занимаюсь другими столиками, компания из четырех деловых людей, очень придирчивые, еще одна четверка, три мужчины и женщина, и вот эта пожилая пара. Леандер налил толстяку воды, а я пока не подхожу, даю ему время, чтобы все обдумал.
Добрый вечер, говорю. Принять у вас заказ? – говорю.
Рита, какой же он огромный, просто громадина.
Добрый вечер, отвечает. Здрасьте. Да, говорит. Мы, кажется, уже готовы заказывать, говорит.
Так вот он и разговаривает – странновато, понимаешь. И то и дело чуть отдувается.
Думаю, начнем мы с салата «Цезарь», говорит. А потом тарелку супа – и хлеба с маслом побольше, будьте любезны. Каре ягненка, наверное, говорит. И печеной картошки со сметаной. Насчет десерта мы позже подумаем. Большое вам спасибо, говорит и возвращает мне меню.
Господи, Рита, но эти пальцы у него.
Я спешу на кухню и передаю заказ Руди, а тот принимает и рожу корчит. Ты же знаешь Руди. Он за работой всегда такой.
А из кухни выхожу, и Марго – я же о Марго тебе рассказывала? Та, что за Руди гоняется? Марго мне говорит: Кто это твой жирный друг? Настоящий жиртрест.
Вот поэтому все. Думаю, на самом деле поэтому.
«Цезарь» я ему делаю прямо за столом, он за каждым моим движением наблюдает, а сам между тем хлеб мажет маслом и выкладывает куски на одну сторону, и все время эдак пыхтит. А я так взвинчена или что еще, – в общем, я ему стакан с водой опрокинула.
Ох, простите, говорю. Так всегда бывает, если торопишься. Простите меня, пожалуйста, говорю. На вас не попало? – говорю. Я сейчас мальчика позову все убрать, говорю.
Пустяк, говорит он. Все в порядке, говорит – и пыхтит. Об этом не беспокойтесь, мы не против, говорит. Улыбается и машет, пока я за Леандером иду, а когда возвращаюсь подать салат, вижу, что толстяк уже съел весь хлеб с маслом.
Чуть погодя я ему приношу еще хлеба, а он уже салат доел. А ты же сама знаешь, какие порции у тех «Цезарей»?
Вы очень любезны, говорит. Хлеб у вас великолепный, говорит.
Спасибо, отвечаю.
Ну, он очень хорош, говорит, и мы не шутим. Нечасто удается нам такое удовольствие от хлеба получить, говорит.
А вы откуда? Спрашиваю. По-моему, я вас тут раньше не видела.
Такого не забудешь, вставляет Рита, хмыкнув.
Из Денвера, отвечает.
Я больше насчет этого ничего не говорю, хотя мне и любопытно.
Суп ваш будет готов через несколько минут, сэр, говорю, а сама иду последние штрихи добавить с этой моей компанией деловых, очень придирчивых.
Подаю ему суп, а вижу – хлеб опять исчез. Он последний кусок в рот кладет.
Поверьте, говорит, мы не всегда так едим, говорит. И пыхтит. Вы уж нас извините, говорит.
Вообще не берите в голову, пожалуйста, говорю. Любо-дорого, когда человек ест и ему нравится, говорю.
Не знаю, говорит. Наверное, так с вашей точки зрения. И пыхтит. Поправляет салфетку. А потом берется за ложку.
Боже, ну и жирный! говорит Леандер.
Что ж ему с этим поделать-то, говорю, поэтому закрой рот.
Ставлю ему еще корзинку с хлебом и побольше масла. Как вам суп? спрашиваю.
Спасибо. Хороший, говорит. Очень хороший. Вытирает губы и промокает подбородок. Как считаете, здесь тепло или мне одному так кажется? – спрашивает.
Нет, тут тепло, отвечаю.
Может, мы тогда пиджак снимем, говорит.
Не стесняйтесь, говорю. Человеку должно быть удобно, говорю.
Так и есть, говорит, это очень, очень точно, говорит.
Но потом я вижу, что он все еще в пиджаке.
Мои большие компании уже ушли, пожилая пара тоже. В заведении пустеет. К тому времени, как я подаю толстяку каре и печеную картошку, а с ними еще хлеба и масла, он остается один.
На картошку ему наваливаю побольше сметаны. Сметану посыпаю беконом и резанцем. Приношу еще хлеба и масла.
Все в порядке? спрашиваю.
Прекрасно, отвечает – и пыхтит. Отлично, благодарю вас, говорит – и опять пыхтит.
Приятного вам ужина, говорю. Поднимаю крышку с его сахарницы и заглядываю в нее. Он кивает и не сводит с меня глаз, пока не ухожу.
Теперь-то я знаю, что мне чего-то надо было. Только не знаю чего.
Как там старый мешок кишок поживает? Ты с ним все ноги себе стопчешь, говорит Хэрриет. Сама знаешь, какая она, Хэрриет-то.
На десерт, говорю я толстяку, есть «Зеленый Фонарь Особый», это такой пудинг с подливой, или чизкейк, или ванильное мороженое, или ананасный шербет.
Мы же вас не задерживаем, а? спрашивает он, пыхтя и с озабоченным видом.
Нисколечко, отвечаю. Конечно ж нет, говорю. Не спешите, говорю. Пока выбираете, я вам еще кофе принесу.
Будем с вами честны, говорит он. И на стуле елозит. Нам бы хотелось «Особого», но еще мы бы, может, взяли и вазочку ванильного мороженого. С капелькой шоколадного сиропа, если угодно. Мы же вам сказали, что проголодались, говорит.
Я иду на кухню разобраться с десертом сама, а Руди говорит: Хэрриет сказала, у тебя там толстяк из цирка. Это правда?
А Руди уже снял и фартук, и колпак, если ты меня понимаешь.
Руди, он жирный, говорю, но дело тут не только в этом.
А Руди только смеется.
Как по мне, так она в жир втюрилась, говорит.
Берегись, Руди, говорит Джоэнн, которая только-только в кухню входит.
Я уже ревную, говорит ей Руди.
Ставлю я «Особый» перед толстяком и большую креманку ванильного мороженого с шоколадным сиропом отдельно.
Спасибо, говорит он.
Всегда пожалуйста, говорю, – и меня охватывает чувством.
Верьте слову, говорит он, мы не всегда вот так едим.
А у меня – я все ем и ем, и никак не набираю, говорю. Мне бы хотелось набрать, говорю.
Нет, говорит он. Будь у нас выбор, нет. Но выбора нету.
После чего берет ложку и ест.
Что еще? спрашивает Рита, прикуривая из моих сигарет и подтаскивая стул поближе к столу. Теперь эта история становится интереснее, говорит.
На этом все. Больше ничего. Он доедает десерты, а потом уходит, и потом идем домой мы с Руди.
Ну и жирняга, говорит Руди и потягивается – он всегда так делает, если устал. А затем просто смеется и снова переводит взгляд на телевизор.
Я ставлю кипятиться воду на чай и принимаю душ. Прижимаю руку к себе посередке и спрашиваю себя, что бы случилось, будь у меня дети и один из них стал бы так выглядеть, таким жирным был бы.
Наливаю воду в чайник, расставляю чашки, сахарницу, пакет «половины-на-половину» и вношу поднос Руди. Как будто он об этом думал все время, Руди говорит: Знал я в детстве одного толстяка, пару толстяков, по-настоящему жирных. Такие бочки были, что боже мой. Не помню, как их звали. Жирдяй, только так и называли одного пацана. Мы его звали Жирдяй, этот пацан со мной рядом жил. Был соседом. А другой пацан потом возник. Его звали Хляба. Все его звали Хлябой, кроме учителей. Хляба и Жирдяй. Жалко, снимков у меня не осталось, говорит Руди.
Не могу придумать, что ему ответить, поэтому мы пьем чай, и совсем скоро я встаю, чтоб укладываться спать. Руди тоже поднимается, выключает телевизор, запирает переднюю дверь и давай расстегиваться.
Я ложусь на кровать, и сдвигаюсь на самый край, и лежу там на животе. Но сразу же, только свет гасит и забирается в постель, Руди начинает. Я переворачиваюсь на спину и немножко разжимаюсь, хоть это и против моей воли. Но вот в чем тут штука. Когда он на меня забирается, я вдруг чувствую, что я жирная. Чувствую себя до ужаса жирной, такой жирной, что Руди – какая-то малявка и вообще поди найди его там.
Смешная это история, говорит Рита, но я же вижу – она ничего в ней не сообразила.
Мне уныло. Но в это с нею я вдаваться не стану. Я и так ей слишком много выложила.
Она сидит и ждет, а сама изящные пальчиками себе в волосы тычет.
Ждет чего? хотелось бы мне знать.
Сейчас август.
Жизнь моя изменится. Такое чувство.
Билл и Арлин Миллеры были счастливой парой. Но время от времени им казалось, что лишь их одних во всем их кругу как-то обошли, и Билл так и остался выполнять обязанности счетовода, а Арлин занималась секретарскими задачами. Иногда они об этом разговаривали – в основном сравнивая себя с соседями, Хэрриет и Джимом Стоунами. Миллерам казалось, что у Стоунов жизнь полнее и ярче. Стоуны всегда выходили куда-то ужинать, или принимали гостей дома, или в связи с работой Джима путешествовали где-то по стране.
Стоуны жили через площадку от Миллеров. Джим работал коммивояжером в фирме запчастей, и ему часто удавалось сочетать командировки с отпускными поездками, вот и в этот раз Стоуны уезжали на десять дней: сперва в Шайенн, а затем дальше в Сент-Луис навестить родню. Пока Стоунов не будет, Миллеры приглядят за их квартирой, будут кормить Киску и поливать растения.
Билл и Джим пожали друг другу руки у машины. Хэрриет и Арлин подержали друг дружку за локти и легонько поцеловались в губы.
– Развлекайтесь, – сказал Билл Хэрриет.
– Развлечемся, – ответила Хэрриет. – Вам, ребятки, тоже не скучать.
Арлин кивнула.
Джим ей подмигнул:
– Пока, Арлин. Хорошенько приглядывай за стариком.
– Пригляжу, – ответила Арлин.
– Развлекайтесь, – сказал Билл.
– А то, – ответил Джим, легонько хлопая Билла по плечу. – И еще раз спасибо вам, ребята.
Стоуны помахали, отъезжая, и Миллеры тоже помахали.
– Что ж, жалко, что не мы, – сказал Билл.
– Бог свидетель, отпуск бы нам не повредил, – произнесла Арлин. Она взяла его за руку и обхватила ею свою талию, когда они поднимались по лестнице к их квартире.
После ужина Арлин сказала:
– Не забудь. В первый вечер Киске надо дать со вкусом печенки. – Она стояла в дверях кухни, складывая скатерть ручной работы, которую Хэрриет в прошлом году купила ей в Санта-Фе.
Входя в квартиру Стоунов, Билл вдохнул поглубже. Воздух там уже застоялся и пах смутно сладко. Лучистое солнце часов над телевизором показывало половину девятого. Он вспомнил, как Хэрриет вернулась с этими часами домой, как перешла через площадку показать их Арлин, прижимая латунный корпус к себе обеими руками и разговаривая с часами через обертку, как будто они – младенец.
Киска потерлась мордочкой о его шлепанцы, а потом завалилась на бок, но быстро вскочила, когда Билл зашел в кухню и взял одну банку из тех, что выставили на сверкающей сушилке. Оставив кошку копаться в еде, он направился в ванную. Посмотрелся в зеркало, а потом закрыл глаза и после этого взглянул опять. Открыл аптечный шкафчик. Нашел коробочку пилюль и прочел этикетку: Хэрриет Стоун. По одной раз в день по назначению, – и сунул ее в карман. Вернулся в кухню, налил в кувшин воды и вернулся в гостиную. Закончив поливать, поставил кувшин на ковер и открыл шкафчик с напитками. Дотянулся вглубь за бутылкой «Чивас Ригал». Дважды отхлебнул из бутылки, вытер губы рукавом и вернул бутылку в шкафчик.
Киска спала на тахте. Он выключил свет, медленно закрыл и проверил дверь. У него оставалось ощущение, что он что-то забыл.
– Что так долго? – спросила Арлин. Она сидела, подвернув под себя ноги, и смотрела телевизор.
– Ничего. Играл с Киской, – ответил он и подошел к ней, и потрогал ей груди. – Пойдем ляжем, милая, – сказал он.
На следующий день Билл использовал лишь десять минут от двадцатиминутного перерыва, выделявшегося им днем, и ушел с работы за четверть часа до пяти. Машину он ставил на стоянку, как раз когда Арлин выскакивала из автобуса. Подождал, пока она войдет в здание, затем взбежал по лестнице поймать ее, как только выйдет из лифта.
– Билл! Господи, ты меня напугал. Ты рано, – сказала она.
Он пожал плечами.
– На работе делать нечего, – сказал он.
Она дала ему свой ключ, чтобы открыл дверь. Он глянул на дверь через площадку и только после зашел следом за нею.
– Давай ляжем, – сказал он.
– Сейчас? – Она рассмеялась. – Что это в тебя вселилось?
– Ничего. Снимай платье. – Он неуклюже схватил ее, и она сказала:
– Боже правый, Билл.
Он расстегнул на ней ремешок.
Позже они послали за китайской едой, а когда ту принесли, поели жадно, ни о чем не разговаривая, и слушали пластинки.
– Давай не забудем накормить Киску, – сказала она.
– Я только об этом подумал, – сказал он. – Схожу прямо сейчас.
Для кошки он выбрал банку со вкусом рыбы, затем наполнил кувшин и отправился поливать. Когда вернулся в кухню, кошка скреблась у себя в лотке. Пристально посмотрела на него, а потом отвернулась к помету. Он открыл все шкафы и осмотрел консервы, крупы, упаковки с едой, бокалы для коктейлей и вина, фарфор, кастрюльки и сковородки. Открыл холодильник. Понюхал сельдерей, дважды откусил от чеддера и пожевал яблоко, заходя в спальню. Кровать в ней казалась огромной, до пола спускалось пушистое белое покрывало. Он вытащил ящичек прикроватной тумбочки, нашел полупустую пачку сигарет и сунул ее себе в карман. После этого шагнул к чулану и открывал его, когда в переднюю дверь постучали.
По дороге он заглянул в ванную и спустил воду.
– Что ты так долго? – спросила Арлин. – Ты здесь уже больше часа.
– Неужели? – сказал он.
– Да, больше, – сказала она.
– Мне в туалет нужно было, – сказал он.
– У тебя свой есть, – сказала она.
– Мне нужно было срочно, – сказал он.
Тем вечером они снова любили друг дружку.
Наутро он попросил Арлин позвонить и его отпросить. Сам принял душ, оделся и приготовил легкий завтрак. Попробовал начать книжку. Вышел погулять, и ему стало лучше. Но немного погодя, не вынимая рук из карманов, вернулся к дому. Остановился у двери Стоунов – не слышно ли, как там кошка. После чего открыл собственную дверь и пошел на кухню за ключом.
Внутри казалось прохладнее, чем у него в квартире, да и темнее. Интересно, подумал он, не зависит ли температура воздуха от растений. Выглянул в окно, а потом медленно обошел все комнаты, раздумывая обо всем, что попадалось на глаза, тщательно, один предмет за другим. Он видел пепельницы, мебель, кухонную утварь, часы. Он видел всё. Наконец зашел в спальню, и у его ног возникла кошка. Он разок ее погладил, внес в ванную и захлопнул дверь.
Лег на кровать и уставился в потолок. Полежал немного с закрытыми глазами, а потом сунул руку себе под ремень. Он попробовал вспомнить, какой сегодня день. Попробовал вспомнить, когда должны вернуться Стоуны, а потом задался вопросом, вернутся ли они вообще. Он не помнил ни лиц их, ни как они разговаривали и одевались. Вздохнул и с трудом скатился с кровати, а там оперся о комод и посмотрел на себя в зеркало.
Он открыл чулан и выбрал гавайскую рубашку. Порылся, пока не нашел бермуды – аккуратно выглаженные, они висели поверх пары коричневых саржевых брюк. Свою одежду он с себя сбросил и влез в шорты и рубашку. Снова посмотрелся в зеркало. Вышел в гостиную и налил себе выпить, и по пути обратно в спальню прихлебывал из стакана. Надел синюю рубашку, темный костюм, сине-белый галстук, черные броги. Стакан опустел, и он сходил за добавкой.
Снова в спальне посидел в кресле, скрестил ноги и улыбнулся, наблюдая себя в зеркале. Дважды прозвонил телефон и смолк. Он допил и снял костюм. Пошарил в верхних ящиках, пока не нашел трусики и бюстгальтер. Трусики натянул на себя, застегнул бюстгальтер, затем поискал в чулане наряд. Надел юбку в белую и черную клетку и попробовал затянуть на ней молнию. Натянул винного цвета блузку, которая застегивалась спереди. Задумался над туфлями, но понял, что на него на налезут. Долго выглядывал в окно гостиной из-за шторы. Потом вернулся в спальню и все убрал.
Есть ему не хотелось. Да и она ела немного. Они робко глянули друг на дружку и улыбнулись. Она встала из-за стола и убедилась, что ключ на полке, а потом быстро убрала со стола.
Он стоял в дверях кухни и курил сигарету – и смотрел, как она берет ключ.
– Устраивайся поудобнее, а я пока схожу через площадку, – сказала она. – Почитай газету или что-нибудь. – Она стиснула ключ в пальцах. Он, сказала, выглядит уставшим.
Он попробовал сосредоточиться на новостях. Почитал газету и включил телевизор. Наконец перешел площадку. Дверь была заперта.
– Это я. Ты еще там, милая?
Немного погодя защелка отодвинулась, Арлин вышла наружу и захлопнула дверь.
– Меня так долго не было? – спросила она.
– Ну да, – ответил он.
– Разве? – сказала она. – Наверное, с Киской заигралась.
Он вгляделся в нее, а она отвернулась, рука все еще на дверной ручке.
– Чудно́ это, – сказала она. – Знаешь… вот так заходить к кому-то.
Он кивнул, снял ее руку с дверной ручки и повел к их двери. Впустил их к ним в квартиру.
– И впрямь чудно́, – сказал он.
Он заметил белый пух, налипший ей на спину свитера, и щеки у нее порозовели. Принялся целовать ее в затылок и волосы, и она повернулась и тоже поцеловала его.
– Ох черт, – сказала она. – Черт, черт, – нараспев повторила она, по-девчоночьи хлопнув в ладоши. – Только что вспомнила. Я ей-же-ей забыла сделать то, зачем туда ходила. Не покормила Киску и ничего не полила. – Посмотрела на него. – Глупо же, правда?
– Не думаю, – ответил он. – Сейчас захвачу сигареты и схожу туда с тобой.
Она подождала, пока он не закрыл и не запер их дверь, а потом взяла его за руку, за мышцу, и сказала:
– Наверное, стоит тебе сказать. Я нашла кое-какие картинки.
Он остановился посреди площадки.
– Что за картинки?
– Сам посмотришь, – ответила она, не отводя от него взгляд.
– Поди ж ты. – Он ухмыльнулся. – Где?
– В выдвижном ящике, – сказала она.
– Поди ж ты, – повторил он.
И затем она произнесла:
– Возможно, они и не вернутся, – и тут же сама изумилась своим словам.
– Может статься, – сказал он. – Все что угодно может статься.
– А может, вернутся и… – но не договорила.
Весь короткий путь по площадке они держались за руки, а когда он заговорил, она едва расслышала.
– Ключ, – сказал он. – Дай мне.
– Что? – спросила она. Она не сводила глаз с двери.
– Ключ, – повторил он. – Он же у тебя.
– Боже мой, – проговорила она. – Ключ я оставила внутри.
Он подергал за ручку. Заперто. Затем ручку попробовала она. Та не поворачивалась. Губы у Арлин приоткрылись, а дышала она жестко, выжидающе. Он развел руки, и она к нему приникла.
– Не волнуйся, – произнес он ей на ухо. – Бога ради, не волнуйся.
Там они и остались. Обнимали друг дружку. Приникали к двери, как против ветра, и держались крепче.
Следующий короткий очерк об этом рассказе был включен в антологию «Срезая кромки: молодая американская проза 70-х» (Cutting Edges: Young American Fiction for the ‘70s), ред. Джек Хикс (New York: Holt, Rinehart and Winston, 1973), с. 528–529.
Как замысел рассказа «Соседи» впервые пришли мне на ум осенью 1970-го, через два года после того, как я вернулся в Соединенные Штаты из Тель-Авива. В Тель-Авиве мы несколько дней присматривали за квартирой одних наших друзей. Хотя никаких проказ, описанных в рассказе, в действительности не происходило, пока мы присматривали за этой квартирой, должен признаться, что я немножко шарил в холодильнике и шкафчике с напитками. Я обнаружил, что это переживание – входить в чью-то пустую квартиру и выходить из нее два-три раза в день, какое-то время сидеть в чужих креслах, листать их книги и газеты и выглядывать из их окон – произвело на меня довольно сильное впечатление. Два года ушло на то, чтобы это впечатление выступило на поверхность как рассказ, но, как только это произошло, я просто сел и написал его. В то время рассказ этот казался мне довольно простым в написании и сложился довольно быстро после того, как я за него взялся. Настоящая же работа с рассказом – и, быть может, искусство рассказа – началась позднее. Первоначально рукопись была в два раза длиннее, но с каждой последующей редактурой я все подрезал и подрезал ее, а потом окорачивал еще, пока она не достигла нынешних длины и размеров.
Помимо смятения или нарушения центральной личности в рассказе – наверное, главной темы в этой работе, – думаю, что рассказ «Соседи» ухватывает сущность тайны или странность того, что отчасти возникает от обращения с материалом, в этом случае – со стилем рассказа. Ибо если он что-то и являет собой, то рассказ весьма «стилизованный», и это помогает придать ему ценности.
С каждым последующим походом в квартиру Стоунов Миллер все глубже и глубже втягивается в бездну, которую сам же и создает. Поворотный миг в рассказе наступает, конечно, когда Арлин настаивает на том, что в этот раз к соседям пойдет она одна, и после этого Билл наконец вынужден сходить за ней. Словами и всем видом своим (порозовевшие щеки и «белый пух, налипший ей на спину свитера») она выдает, что, в свою очередь, занималась там примерно тем же самым, чем и он, – рылась и шарила.
Мне кажется, что рассказ более или менее – художественная удача. Единственное мое опасение – он слишком водянист, слишком околичен и тонок, слишком бесчеловечен. Надеюсь, что это не так, но, говоря правду, я не рассматриваю его как такой рассказ, который полюбят безоговорочно и всецело ему предадутся; такой рассказ, который в конечном счете будут помнить за его размах, за широту, глубину и жизнеподобие его персонажей. Нет, это рассказ иной – не лучше, возможно, и я уж точно надеюсь, что не хуже; как бы то ни было, он другой, – и внутренние и внешние истины и ценности в этом рассказе имеют немного общего, боюсь, с персонажем или какими-то другими достоинствами, ценимыми в короткой прозе.
Что же до писателей и литературы, которые мне нравятся, то я склонен находить вокруг гораздо больше того, что мне по душе, чем нет. Мне кажется, нынче много хорошего пишется и публикуется как в крупных, так и в мелких журналах, да и в виде книг. Есть множество и того, что не так хорошо, но к чему обращать на это внимание? Мне сдается, что первый писатель моего поколения, а то и любого недавнего поколения – Джойс Кэрол Оутс, и всем нам придется учиться жить под этой сенью или этими чарами; по меньшей мере – в обозримом будущем.
Мы поужинали, и я уже целый час сидела за кухонным столом, выключив свет, и наблюдала. Если сегодня он намерен заняться своим делом, то уже пора. Давно пора. Я уже три вечера его не видела. Но сегодня шторы в спальне были подняты, и свет горел.
И я как будто знала.
А потом увидела его. Он открыл наружную дверь с москитной сеткой и вышел на заднее крыльцо, в футболке и бермудах. Ну или, может быть, такие у него плавки. Он огляделся, спрыгнул с крыльца в темноту и пошел вдоль дома. Шустрый. Я бы его и не заметила, если бы специально не смотрела. Потом остановился у освещенного окна и заглянул внутрь.
– Верн! – позвала я. – Верн, давай быстрее! Он вышел. Скорей сюда!
Верн сидел в гостиной и читал газету под телевизор. Слышно было, как газета упала на пол.
– Главное, чтобы он тебя не заметил! – сказал Верн. – К окну слишком не приближайся.
Верн всегда так говорит: не слишком приближайся к окну. Я думаю, Верну слегка не по себе, что мы подглядываем. Но я же знаю, что ему нравится. Он сам сказал.
– Да он не видит нас в темноте.
Я ему каждый раз так отвечаю. Длится это уже месяца три. С третьего сентября, если точнее. Во всяком случае, именно тогда я его там в первый раз заметила. А сколько это продолжалось раньше, не знаю.
Я в тот вечер уже думала звонить шерифу, а потом поняла, кто это. Без Верна не поняла бы. И даже когда он объяснил, въехала не сразу. Но с той поры стала наблюдать, и вот что я могу вам сказать: он это делает раз в два-три дня. Иногда чаще. И когда шел дождь, я его тоже там видела. Собственно, если дождь пошел, можете не сомневаться, он выйдет. Но сегодня ветрено и ясно. И луна.
Мы присели перед окном на корточки, и Верн откашлялся.
– Поглядите на него, – сказал Верн.
Верн курил и стряхивал пепел в ладонь, когда надо. И сигарету старался держать подальше от окна, когда затягивался. Верн все время курит; просто без остановки. Даже когда спит, пепельницу ставит в трех дюймах от лица. Если я ночью не сплю, он тоже просыпается и курит.
– Боже правый, – сказал Верн.
– Что в ней такого, чего в других женщинах нет? – сказала я Верну через минуту.
Мы скрючились на полу, так что над подоконником торчали только наши головы, и смотрели на мужика, который стоял и пялился в окно своей собственной спальни.
– Ага, поехали, – сказал Верн. И кашлянул прямо у меня над ухом.
Мы стали смотреть дальше.
Я поняла, что за шторой кто-то есть. Наверное, раздевается. Но ничего не видно. Я стала щуриться. Верн читал в очках, в них же и пришел, так что видно ему было лучше, чем мне. Тут вдруг штору отдернули, и там была женщина, спиной к окну.
– Вот что она сейчас делает? – спросила я, хотя и так прекрасно знала.
– Ради бога, – сказал Верн.
– Что она делает, Верн? – сказала я.
– Снимает одежду, – сказал Верн. – Ты сама-то как думаешь, что она делает?
Потом свет погас, и мужик пошел вдоль стены обратно. Приоткрыл сетку и скользнул внутрь, а чуть погодя свет потушили совсем.
Верн кашлянул, потом кашлянул еще раз и покачал головой. Я зажгла свет. Верн стоял на коленях. Потом встал и прикурил сигарету.
– Когда-нибудь я скажу этой шлюхе все, что о ней думаю, – сказала я и поглядела на Верна.
Верн хохотнул.
– Я тебе точно говорю, – сказала я. – Увижу ее в магазине и скажу ей прямо в лицо.
– Я бы не стал. Тебе это зачем? – сказал Верн.
Но было понятно: он знает, что я не всерьез. Он нахмурился и стал разглядывать ногти. Потом покатал во рту языком и прищурился, как всегда, когда собирается с мыслью. Потом выражение лица у него поменялось, и он поскреб подбородок.
– Ничего подобного ты делать не станешь, – сказал он.
– Вот увидишь, – сказала я.
– Блин, – сказал он.
Я пошла за ним в гостиную. Мы оба были на взводе. Так на нас это действует.
– Посмотрим, – сказала я.
Верн загасил сигарету в большой пепельнице. Встал возле кожаного кресла и с минуту смотрел в телик.
– Ничего такого они не делают, – сказал он. А потом еще кое-что сказал. Он сказал: – А может, что-то в этом и есть. – Верн снова закурил. – Тебе-то откуда знать.
– Если кто-то станет подглядывать ко мне в окно, – сказала я, – я вызову копов. Ну если только это будет не Кэри Грант, – сказала я.
Верн пожал плечами.
– Сама не знаешь, что несешь, – сказал он.
Мне захотелось есть. Я пошла к буфету, пробежалась по полкам, затем открыла холодильник.
Потом окликнула Верна:
– Ты что-нибудь будешь?
Он не ответил. Я услышала, как в ванной зашумела вода. Но мне показалось, что перекусить он не откажется. Как раз настало время, когда мы обычно хотим есть. Я поставила на стол хлеб и мясную нарезку и открыла банку супа. Достала крекеры и арахисовое масло, холодный мясной рулет, огурчики, оливки и чипсы. Поставила на стол. А потом подумала: яблочный пирог же.
Верн пришел в халате и фланелевой пижаме. Волосы у него были влажные и зачесаны назад, и от него пахло туалетной водой. Он оглядел стол.
– А как насчет миски хлопьев с коричневым сахаром? – сказал он. Потом сел и положил рядом с тарелкой газету.
Мы поели. В пепельнице косточки от оливок лежали вперемешку с окурками.
Потом Верн поднял голову, усмехнулся и сказал:
– А что это за дивный запах?
Я пошла к духовке и достала два куска яблочного пирога, залитых сверху расплавленным сыром.
– Вот это я понимаю, – сказал Верн.
Немного погодя он сказал:
– Все, я больше не могу. Пойду в постель.
– Я тоже, – сказала я. – Только со стола уберу.
Я счищала остатки еды с тарелок в мусорное ведро и вдруг заметила муравьев. Пригляделась как следует. Они ползли откуда-то из-за труб, которые под раковиной, сплошным потоком, забирались в ведро с одной стороны, а с другой спускались, безостановочно. Я отыскала в ящике спрей и обрызгала ведро и снаружи, и изнутри, а потом еще и под раковиной – везде, докуда смогла дотянуться. Затем вымыла руки и еще раз напоследок оглядела кухню.
Верн спал. И храпел. Через несколько часов он проснется, сходит в ванную и начнет курить. Маленький телевизор в ногах кровати он не выключил, но изображение шло полосами.
Мне хотелось рассказать Верну про муравьев.
Какое-то время я готовилась ко сну, потом наладила картинку и забралась под одеяло. Верн издавал звуки, которые всегда издает во сне.
Я немного посмотрела телик, но там шло ток-шоу, а я не люблю ток-шоу. Я снова вспомнила про муравьев.
Через какое-то время мне начало казаться, что они в доме повсюду. Я подумала: а что, если разбудить Верна и сказать ему, что мне приснился плохой сон. Но вместо этого я встала и пошла за баллончиком. Еще раз заглянула под раковину. Но муравьев там не осталось. Я стала включать свет по всему дому, пока в доме не стало светлее, чем днем.
Ходила и брызгала.
Потом наконец раздвинула на кухне шторы и выглянула в окно. Дул ветер, и я слышала, как ломаются ветки.
– Вот же шлюха, – сказала я. – Придумают тоже.
Я и похуже слова говорила, такие слова, которые повторять не стану.
Эрл Обер с одного коммивояжерского места уволился, а на другое пока не поступил. А вот его жена Дорин работала в ночь официанткой в круглосуточной кофейне на краю города. Однажды вечером, изрядно набравшись, Эрл решил заглянуть к ней в кофейню и чего-нибудь перехватить. Ему хотелось узнать, где Дорин работает, хотелось выяснить, не перепадет ли чего на халяву.
Он сел у стойки и стал изучать меню.
– Ты зачем здесь? – спросила Дорин, едва его увидев. Потом передала повару какой-то заказ. – Ты что заказывать собираешься, Эрл? – спросила она. – Дети в порядке?
– Нормально, – ответил Эрл. – Два кофе и пару бутербродов, которые под номером два.
Дорин записала.
– А не получится… ну, сама знаешь? – спросил он и подмигнул.
– Нет, – отрезала она. – И не говори со мной сейчас. Я занята.
Эрл пил кофе и ждал, когда принесут бутерброды. Рядом присели двое мужчин в деловых костюмах – узлы галстуков ослаблены, воротнички рубашек расстегнуты – и заказали кофе. Когда Дорин отошла, унося кофейник, один сказал другому:
– Глянь-ка, ну и зад. Ну вообще.
Второй рассмеялся.
– Я видал и получше, – сказал он.
– Так и я о том же, – сказал первый. – Но есть мужики, которым нравится пожирнее.
– Мне нет, – сказал второй.
– Мне тоже, – сказал первый. – Я именно это и хотел сказать.
Дорин поставила перед Эрлом бутерброд. Рядом с бутербродом лежали жареный картофель, капустный салат, маринованный огурчик.
– Что-то еще? – спросила она. – Стакан молока?
Он не ответил. Она не отходила, и он покачал головой.
– Принесу тебе еще кофе, – сказала она.
Вернулась, налила кофе и ему, и двум другим посетителям. Потом взяла креманку, повернулась положить в нее мороженого. Нагнулась к контейнеру, принялась подцеплять мороженое ложечкой. Белая юбка сморщилась на бедрах, поползла вверх по ногам. Открылась подвязка – розовая, открылись ляжки – мятые, серые и слегка волосатые, сосудики разбегались во все стороны густой сеткой.
Мужчины, сидевшие рядом с Эрлом, переглянулись. Один приподнял брови. Другой ухмыльнулся и продолжал смотреть на Дорин поверх чашки – она поливала мороженое шоколадным сиропом. Когда она начала встряхивать баллончик со взбитыми сливками, Эрл встал, не доев, и зашагал к двери. Слышал, как она его зовет, но не остановился.
Посмотрел, как там дети, прошел во вторую спальню, разделся. Натянул одеяло, закрыл глаза, позволил себе подумать. Ощущение началось с лица, поползло в желудок, к ногам. Эрл открыл глаза, покатал голову по подушке. Потом перевернулся на свою сторону и уснул.
Утром, отправив детей в школу, Дорин вошла в спальню, подняла штору. Эрл уже проснулся.
– Посмотри на себя в зеркало, – сказал он.
– Чего? – сказала она. – Ты вообще о чем?
– Просто посмотри на себя в зеркало, – сказал он.
– И что я там должна увидеть? – сказала она. Тем не менее посмотрела в зеркало над туалетным столиком, откинула волосы с плеч.
– Ну? – сказал он.
– Чего – ну? – сказала она.
– Неприятно мне это говорить, – начал Эрл, – но мне кажется, тебе не мешало бы сесть на какую-нибудь диету. Я серьезно. Честно. Сбросить бы тебе несколько фунтов. Только не злись.
– Да ты что? – сказала она.
– Что слышала. Мне кажется, тебе стоит сбросить несколько фунтов. Хотя бы несколько, – сказал он.
– Ты мне раньше ничего не говорил, – сказала она. Задрала ночную рубашку выше бедер, повернулась, чтобы разглядеть в зеркале живот.
– А мне раньше это не мешало, – сказал он, стараясь тщательно подбирать слова.
Дорин, так и не опустив рубашку, повернулась к зеркалу спиной, посмотрела через плечо. Приподняла рукой ягодицу, уронила обратно.
Эрл закрыл глаза.
– Может, я чушь несу, – сказал он.
– Да нет, мне и правда стоит скинуть немного. Но это будет тяжело, – сказала Дорин.
– Верно, легко не будет, – сказал он. – Но я тебе помогу.
– Может, ты и прав, – сказала она. Уронила подол рубашки, посмотрела на него, сняла ее вовсе.
Они заговорили про диеты. Белковые, овощные, на грейпфрутовом соке. Решили, что на стейки, которые нужны для белковой диеты, им не хватит денег. А насчет овощей Дорин сказала, что не больно-то их любит. И грейпфрутовый сок ей совсем не по душе, так что совершенно непонятно, что теперь делать.
– Ладно, черт с ним, – сказал Эрл.
– Нет, ты прав, – сказала она. – Я что-нибудь попробую.
– Может, делать упражнения? – сказал он.
– Мне и на работе упражнений хватает, – сказала она.
– Тогда просто не ешь, – сказал Эрл. – Хотя бы несколько дней.
– Ладно, – сказала Дорин. – Попробую. На несколько дней меня хватит. Ты меня убедил.
– Последнее слово всегда за мной, – сказал Эрл.
Он посмотрел, сколько денег осталось у них на счете, доехал до магазина уцененных товаров, купил напольные весы. Осмотрел продавщицу, пока она пробивала ему чек.
Дома он велел Дорин раздеться догола и встать на весы. Поморщился, увидев ее вены. Прочертил одну пальцем – она выступала над ляжкой.
– Ты чего? – спросила Дорин.
– Ничего, – ответил он.
Глянул на весы, записал цифру на листочке бумаги.
– Ну вот, – сказал он. – Ну вот.
Почти всю середину следующего дня он провел на собеседовании. Работодатель, коренастый мужик, прихрамывая, показывал Эрлу сантехническое оборудование на складе, а потом спросил, готов ли Эрл к командировкам.
– А то не готов, – ответил Эрл.
Мужик кивнул.
Эрл улыбнулся.
Звук телевизора он услышал еще прежде, чем переступил порог дома. Прошел через гостиную – дети даже голов не подняли. На кухне Дорин, в рабочей форме, ела яичницу с ветчиной.
– Ты чего делаешь? – спросил Эрл.
Она продолжала жевать, надув щеки. А потом выплюнула все в салфетку.
– Не удержалась, – сказала она.
– Слабачка! – сказал Эрл. – Ладно, давай, ешь! Давай!
Он ушел в спальню, закрыл дверь, лег поверх покрывала. Телевизор все работал. Он завел руки за голову, уставился в потолок.
Дорин открыла дверь.
– Я еще раз попробую, – сказала она.
– Ладно, – сказал он.
Утром третьего дня она позвала его в ванную.
– Гляди, – сказала она.
Он посмотрел на весы. Открыл ящик, вытащил бумажку, снова посмотрел на весы – она широко улыбалась.
– Три четверти фунта, – сказала она.
– Уже что-то, – сказал он и похлопал ее по бедру.
Он читал объявления о найме. Сходил в государственную службу занятости. Каждые три-четыре для ездил на собеседования, по вечерам считал ее чаевые. Расправлял на столе долларовые бумажки, складывал в стопки монеты по пять, десять и двадцать пять центов, чтобы выходило по доллару в каждой стопке. Каждое утро заставлял ее вставать на весы.
За две недели она похудела на три с половиной фунта.
– Кусочничаю я, – сказала она. – Весь день голодаю, а на работе кусочничаю. Вот вес и не уходит.
Впрочем, через неделю она уже похудела на пять фунтов. Еще через неделю – на девять с половиной. Одежда стала ей велика. Пришлось залезть в заначку на аренду и купить ей новую форму.
– Мне на работе всякое говорят, – сказала она.
– Какое еще всякое? – спросил Эрл.
– Ну, например, что я бледная, – сказала она. – И на себя не похожа. Считают, что я слишком сильно худею.
– Чего плохого в том, чтобы худеть? – спросил он. – Не обращай ты на них внимания. Пусть не лезут не в свое дело. Они тебе не муж. Тебе с ними не жить.
– Но мне с ними работать, – сказала Дорин.
– Это верно, – сказал Эрл. – Но они тебе не муж.
Каждое утро он шел следом за ней в ванную и ждал, пока она встанет на весы. Опускался на колени, в руках – карандаш и тот самый листок бумаги. Листок уже испещрили даты, дни недели, цифры. Он смотрел на цифру на весах, сверялся с листком и либо кивал головой, либо поджимал губы.
Дорин стала дольше залеживаться в постели. Ложилась снова, отправив детей в школу, устраивалась подремать днем, перед уходом на работу. Эрл помогал ей по хозяйству, смотрел телевизор, давал ей поспать. Сам ходил по магазинам, время от времени ездил на собеседования.
Однажды вечером он уложил детей, выключил телевизор и решил сходить пропустить рюмочку. Когда бар закрылся, он доехал до кофейни.
Сел за стойку, стал ждать. Увидев его, она спросила:
– Дети в порядке?
Эрл кивнул.
Заказ сделал не сразу. Долго смотрел, как она перемещается за стойкой. В конце концов выбрал чизбургер. Она передала заказ повару и отошла обслужить кого-то еще.
Появилась другая официантка, с кофейником, налила Эрлу кофе.
– Кто эта твоя подружка? – спросил он, кивнув в сторону жены.
– Ее Дорин зовут, – ответила официантка.
– Она здорово изменилась с тех пор, как я ее в прошлый раз видел, – сказал он.
– Вот не заметила, – сказала официантка.
Он съел чизбургер, выпил кофе. За стойку постоянно кто-то садился, а кто-то вставал. Дорин обслуживала почти всех, кто за стойкой, хотя иногда подходила и другая официантка, брала заказы. Эрл наблюдал за женой, внимательно вслушивался. Ему дважды пришлось отойти в уборную. И оба раза он переживал, что пропустил что-то важное. Вернувшись во второй раз, он увидел, что чашку его унесли, а место заняли. Он сел на табурет в дальнем конце стойки, рядом со стариком в полосатой рубашке.
– Чего хочешь? – спросила Дорин, снова увидев Эрла. – Тебе домой не пора?
– Налей мне кофе, – сказал он.
Сидевший с ним рядом старик читал газету. Он оторвался от чтения, посмотрел, как Дорин наливает Эрлу кофе. Когда она отошла, проследил за ней глазами. Потом снова уткнулся в газету.
Эрл потягивал кофе и ждал, когда старик заговорит. Следил за ним уголком глаза. Старик доел, отодвинул в сторону тарелку. Закурил сигарету, сложил перед собой газету, стал читать дальше.
Подошла Дорин, убрала грязную тарелку, налила старику еще кофе.
– И как вам она? – сказал Эрл старику, кивая вслед уходившей Дорин. – Как-по вашему, ничего?
Старик поднял глаза. Посмотрел на Дорин, потом на Эрла, потом снова уткнулся в газету.
– Ну, так как вам она? – сказал Эрл. – Я вам вопрос задаю. Хорошо выглядит или нет? Отвечайте.
Старик пошуршал газетой.
Когда Дорин снова зашагала вдоль стойки, Эрл подтолкнул старика плечом и сказал:
– Скажу вам одну вещь. Слушайте. Поглядите, какой у нее зад. Вот всмотритесь внимательнее. Можно мне мороженое с шоколадом? – обратился он к Дорин.
Она остановилась перед ним, выдохнула. Потом повернулась, взяла креманку, ложку для мороженого. Наклонилась над холодильником, потянулась вниз, вдавила ложечку в толщу мороженого. Эрл посмотрел на старика и, когда юбка Дорин поползла вверх по ляжкам, подмигнул. Но старик как раз поймал взгляд другой официантки. А потом сунул газету подмышку и полез в карман.
Вторая официантка подошла к Дорин.
– Это чего за тип? – сказала она.
– Который? – сказала Дорин и огляделась, держа креманку в руке.
– Вон тот. – Вторая официантка кивнула на Эрла. – Чё за козел такой?
Эрл навесил на лицо самую очаровательную свою улыбку. Задержал ее там. Держал, пока лицо не разъехалось окончательно.
Но вторая официантка просто разглядывала его, а Дорин принялась медленно покачивать головой. Старик положил рядом с чашкой какую-то мелочь, встал – но тоже задержался, чтобы услышать ответ. Все они вглядывались в Эрла.
– Коммивояжер. Мой муж, – наконец сказала Дорин, передернув плечами.
А потом поставила перед ним мороженое без шоколадного сиропа и пошла пробивать ему чек.
Когда зазвонил телефон, он выбежал из кабинета в халате, пижаме и тапочках. Уже десять с чем-то, так что звонок мог быть от жены. Она привыкла звонить поздно, когда уезжала из города и прикладывалась к рюмке. Работала она по закупкам и уехала еще в начале недели.
– Да, дорогая, – сказал он. А потом еще раз: – Привет.
– Кто это? – спросил женский голос.
– Нет, кто это? – сказал он. – Какой номер вы набрали?
– Минутку, – сказала женщина. – Я набрала двести семьдесят три восемьдесят шестьдесят три.
– Это мой номер, – сказал он. – Откуда он у вас?
– Не знаю. Был написан на бумажке, когда я вернулась с работы, – сказала женщина.
– А кто его записал?
– Не знаю. Наверное, няня. Кто же еще.
– Ладно, я понятия не имею, откуда она его взяла, – сказал он, – но это мой домашний номер, и в телефонной книге его нет. Я был бы вам весьма признателен, если бы вы эту бумажку просто выбросили. Алло? Вы меня слышите?
– Да, я вас слышу, – сказала женщина.
– Что-то еще? – сказал он. – Уже поздно, и я очень занят.
Грубить ему не хотелось, но и рисковать было незачем.
Он сел на стул рядом с телефоном и сказал:
– Простите за резкость. Я просто хотел сказать, что сейчас действительно поздно, а еще я не понимаю, откуда у вас мой номер.
Он снял тапок и стал массировать ступню, держа трубку возле уха.
– Я тоже не знаю откуда, – сказала она. – Я же вам уже сказала, что просто увидела его на бумажке, и больше там ничего написано не было. Я спрошу у Аннетт – это няня, – когда она придет завтра. Простите, что побеспокоила. Мне эта бумажка только что попалась на глаза. Я, как пришла, все время была на кухне.
– Да ладно вам, – сказал он, – забудьте. Просто выбросьте ее или типа того и забудьте. Ничего страшного не произошло, так что не беспокойтесь.
Он переложил трубку от одного уха к другому.
– А у вас голос хорошего человека, – сказала женщина.
– Правда? Очень мило с вашей стороны.
Он отдавал себе отчет в том, что трубку уже давно пора было повесить, но в комнате стояла тишина, и было приятно слышать в ней голос, хотя бы свой собственный.
– Ну конечно, – сказала она. – Сразу слыхать.
Он поставил ногу на пол.
– А позвольте спросить, как вас зовут? – сказала она.
– Арнольд, – сказал он.
– А имя? – сказала она.
– Так это и есть мое имя – Арнольд, – сказал он.
– Ой, простите, – сказала она, – так, значит, Арнольд – это имя. А фамилия, Арнольд? Как ваша фамилия?
– Мне действительно придется повесить трубку, – сказал он.
– Арнольд, ради бога, меня зовут Клара Холт. А теперь, мистер Арнольд, как ваша фамилия?
– Арнольд Брейт, – сказал он и тут же добавил: – Клара Холт. Очень приятно. Однако, мисс Холт, теперь мне, кажется, и впрямь придется повесить трубку. Я жду звонка.
– Простите, Арнольд. Я совсем не собиралась вас задерживать, – сказала она.
– Все в порядке, – сказал он. – Приятно было с вами побеседовать.
– Спасибо на добром слове, Арнольд.
– Подождете еще минутку? – сказал он. – Нужно кое-что проверить.
Он сходил в кабинет за сигарой. Какое-то время ушло на то, чтобы прикурить ее от настольной зажигалки. Потом он снял очки и поглядел на себя в зеркало над камином. Обратно к телефону он шел едва ли не с опаской: а вдруг она уже отбилась.
– Алло?
– Алло, Арнольд, – сказала она.
– Я думал, вы уже повесили трубку.
– Нет, конечно, – сказала она.
– Так вот, насчет моего номера, – сказал он. – Не думаю, что это повод для беспокойства. Наверное, имеет смысл просто его выбросить.
– Да, конечно, Арнольд, – сказала она.
– Ну что ж, тогда, наверное, пора прощаться.
– Да, конечно, – сказала она. – Самое время пожелать вам доброй ночи.
Он услышал, как она набрала воздуха.
– Я понимаю, что могу показаться навязчивой, Арнольд, но как вам кажется, может быть, нам стоило бы увидеться и поговорить? Буквально на пару минут?
– Боюсь, что это невозможно, – сказал он.
– На одну минутку, Арнольд. Я же нашла ваш номер, и все такое. Мне кажется, это все не просто так, Арнольд.
– Я пожилой человек, – сказал он.
– Ну что вы такое говорите, – сказала она.
– Нет, правда, я старик, – сказал он.
– Может быть, мы все-таки встретимся где-нибудь, Арнольд? Видите ли, я не все вам сказала. Есть еще кое-что, – сказала женщина.
– Что вы имеете в виду? – сказал он. – О чем речь? Алло?
Она повесила трубку.
Когда он готовился ко сну, позвонила жена, не слишком трезвая, он это сразу понял, и они чуть-чуть поболтали, но про тот, другой звонок он ей ничего не сказал. Потом, когда он уже откинул одеяло, опять зазвонил телефон.
Он снял трубку.
– Алло. Это Арнольд Брейт.
– Арнольд, мне так жаль, что связь прервалась. И я действительно считаю, что встретиться нам необходимо, нам обоим.
На следующий день, ближе к вечеру, вставляя ключ в дверной замок, он услышал, как звонит телефон. Он бросил портфель и, как был, в пальто, перчатках и шляпе, подбежал к столу и взял трубку.
– Арнольд, мне очень неудобно беспокоить вас еще раз, – сказала женщина. – Но вы просто обязаны прийти сегодня вечером ко мне домой, часов в девять или в половине десятого. Можете сделать это для меня, Арнольд?
Когда она произнесла его имя, сердце у него забилось быстрее.
– Я не могу, – сказал он.
– Прошу вас, Арнольд, – сказала она. – Это очень важно, иначе бы я вас не просила. Я не могу сегодня выйти из дома, потому что Черил простудилась и я опасаюсь за сына.
– А где ваш муж? – Он выдержал паузу.
– Я не замужем, – сказала она. – Вы же придете, ведь правда?
– Ничего не могу обещать, – сказал он.
– Я вас просто умоляю, приезжайте, – сказала она, потом скороговоркой продиктовала адрес и дала отбой.
– «Я вас просто умоляю, приезжайте», – повторил он, по-прежнему держа в руке трубку.
Он медленно снял перчатки, затем пальто. Он знал, что осторожность не помешает. Он пошел помыть руки. Подняв глаза на зеркало в ванной, увидел шляпу. Именно в этот момент он принял решение встретиться с ней, после чего снял шляпу и очки и умылся. Потом оглядел ногти.
– Вы улицей не ошиблись? – спросил он у водителя такси.
– Та самая улица, а вон тот самый дом, – сказал водитель.
– Езжайте мимо, – сказал он. – Высадите меня в конце квартала.
Он расплатился с водителем. Окна верхнего этажа освещали балконы. У перил стояли кашпо и какая-то разрозненная садовая мебель. Он пошел к двери; с одного из балконов за ним, облокотившись о перила, наблюдал толстый мужчина в фуфайке.
Он нажал кнопку под надписью «К. ХОЛТ». Сигнал прошел, он сделал шаг назад и открыл дверь. По лестнице он поднимался медленно, с короткими передышками на каждой лестничной площадке. Ему вспомнилась гостиница в Люксембурге, много лет тому назад, где им с женой каждый день приходилось подниматься на пятый этаж. Он почувствовал внезапную боль в боку, подумал, вот сейчас сердце, представил, как у него отказывают ноги и как он с грохотом катится вниз по ступенькам. Он вынул платок и промокнул лоб. Потом снял очки и стал протирать стекла, дожидаясь, пока не успокоится сердце.
Он оглядел коридор. В доме было очень тихо. Он остановился возле ее двери, снял шляпу и осторожно постучал. Дверь хлопнула, за ней стояла маленькая толстая девочка в пижаме.
– Вы Арнольд Брейт? – сказала она.
– Да, это я, – сказал он. – А где твоя мама?
– Она сказала, чтобы вы проходили. И чтобы я сказала вам, что она пошла в аптеку за сиропом от кашля и аспирином.
Он закрыл за собой дверь.
– Как тебя зовут? Мама говорила, но я забыл.
Девочка не ответила, и он попробовал еще раз:
– Как тебя зовут? Случайно, не Ширли?
– Черил, – сказала она. – Ч-е-р-и-л.
– Ага, теперь вспомнил. Согласись, почти угадал.
Она ушла в дальнюю часть комнаты, села на мягкую скамеечку и посмотрела на него.
– Так, значит, ты заболела? – сказал он.
Она замотала головой.
– Ты не болеешь?
– Нет, – сказала она.
Он огляделся. Свет шел от золотистого торшера, к стойке которого крепились большая пепельница и полка для журналов. У дальней стены еле слышно бормотал телевизор. Дальше был узенький коридорчик, наверное к спальне. Газовый обогреватель был включен на максимум, и в воздухе висел тяжелый аптечный запах. На кофейном столике были разбросаны бигуди и шпильки, на кушетке лежал розовый купальный халат.
Он опять посмотрел на девочку, потом перевел взгляд чуть дальше, на кухню и на стеклянную дверь, которая выходила с кухни на балкон. Дверь была приоткрыта, он вспомнил про толстого мужчину в фуфайке, и по спине у него пробежал холодок.
– Мама вышла на минутку, – внезапно проснулась девочка.
Шляпа по-прежнему была у него в руках, он качнулся вперед на пальцах ног и посмотрел на нее.
– Я, наверное, пойду, – сказал он.
В замочной скважине провернулся ключ, дверь распахнулась, и в квартиру вошла маленькая бледная конопатая женщина с бумажным пакетом в руках.
– Арнольд! Как я рада, что вы пришли!
Она окинула его взглядом, быстро и настороженно, а потом пошла с пакетом на кухню, как-то странно покачивая на ходу головой. Он услышал, как хлопнула дверца буфета. Девочка сидела на скамейке и смотрела на него. Он переместил вес тела сперва на одну ногу, потом на другую, потом надел было шляпу, но тут же снял, потому что в комнату вошла женщина.
– Вы доктор? – спросила она.
– Нет, – удивленно сказал он. – Нет, я не доктор.
– Понимаете, Черил заболела. И я вышла купить кое-то. Почему бы тебе не принять у нашего гостя пальто? – сказала она, обернувшись к девочке. – Вы уж ее простите. У нас нечасто бывают гости.
– Я не смогу остаться, – сказал он. – Да и приходить мне, наверное, не стоило.
– Прошу вас, садитесь, – сказала она. – Мы же не сможем вот так поговорить. Только разрешите, я сперва дам ей лекарство. А потом поговорим.
– Мне правда пора, – сказал он. – По телефону мне показалось, что у вас действительно что-то произошло. Я пойду.
Руки у него едва заметно подергивались в такт словам, он только сейчас это заметил.
– Я поставлю чайник, – донесся до него женский голос. Она как будто совсем его не слышала. – Потом дам Черил лекарство, а потом сможем поговорить.
Она положила девочке руки на плечи и увела в кухню. Он увидел, как она взяла ложку, открыла какой-то пузырек, взглянула на этикетку и отмерила две порции.
– А теперь, милая, пожелай мистеру Брейту доброй ночи и иди в свою комнату.
Он кивнул девочке и прошел следом за женщиной в кухню. На стул, который она ему предложила, он садиться не стал и занял тот, с которого мог видеть балкон, коридор и маленькую гостиную.
– Не возражаете, если я выкурю сигару? – спросил он.
– Не возражаю, – сказала она. – Вряд ли меня это как-то побеспокоит, Арнольд. Прошу вас.
Он передумал. Он положил руки на колени и придал лицу серьезное выражение.
– И все-таки я никак не могу взять в толк, – сказал он. – Это просто ни в какие рамки не вписывается, честное слово.
– Я понимаю, Арнольд, – сказала она. – Вам, наверное, хотелось бы услышать историю о том, как ваш номер оказался у меня?
– Ну конечно, – сказал он.
Они сидели друг напротив друга и ждали, пока вскипит вода. Он слышал, как работает телевизор. Он обвел глазами кухню, потом опять взглянул в сторону балкона. Вода начала закипать.
– Вы собирались рассказать мне про номер, – сказал он.
– Что вы сказали, Арнольд? Извините, – сказала она.
Он откашлялся.
– Расскажите, как к вам попал мой номер, – сказал он.
– Я спросила у Аннетт. Это няня – ну да вы знаете. Ну, в общем, она сказала, что, пока она была здесь, кто-то позвонил по телефону и спросили меня. И оставили номер, по которому перезвонить. А потом она дала мне ваш номер. Больше я ничего не знаю. – Она подвигала по столу чашку. – Простите, что больше ничего не могу вам рассказать.
– У вас вода кипит, – сказал он.
Она достала молоко, сахар, ложечки и залила кипятком пакетики с чаем.
Он положил себе сахару и стал помешивать чай.
– Вы сказали, что у вас какое-то важное дело.
– Ах, вы об этом, – сказала она и отвернулась. – Я сама не понимаю, почему так сказала. Не знаю, что на меня такое нашло.
– Значит, никакого дела нет?
– Нет. То есть да. – Она покачала головой. – В смысле, все, как вы сказали. Никакого дела нет.
– Понятно, – сказал он, продолжая помешивать чай. – Весьма необычная ситуация. – Он немного помолчал и добавил, обращаясь скорее к самому себе: – Весьма необычная.
Он тихо улыбнулся, потом отодвинул чашку в сторону и дотронулся до губ салфеткой.
– Но вы же не уйдете? – сказала она.
– Придется, – сказал он. – Мне должны позвонить. Домой.
– Только не сейчас, Арнольд.
Она с грохотом отодвинула стул и встала. Глаза у нее были светло-зеленые, глубоко посаженные, и вокруг них было что-то еще, что поначалу он принял на темный макияж. Сам того не ожидая, прекрасно отдавая отчет в том, что будет себя за это презирать, он встал и неловко обнял ее за талию. Она дала поцеловать себя, ресницы у нее задрожали и на секунду она закрыла глаза.
– Уже поздно, – сказал он, отпустил ее и, едва не потеряв равновесие, сделал шаг назад. – Большое вам спасибо. Но мне действительно пора идти, миссис Холт. Спасибо за чай.
– Вы же придете еще, да, Арнольд, – сказала она.
Он покачал головой.
Она проводила его к двери, он протянул руку. Он слышал, как работает телевизор. Звук явно прибавили. Он вспомнил, что есть еще один ребенок – мальчик. Интересно, где он был все это время?
Она пожала ему руку, потом быстро подняла ее к губам.
– Не забывайте меня, Арнольд.
– Не забуду, – сказал он. – Клара. Клара Холт, – сказал он.
– Мы хорошо поговорили, – сказала она. И что-то сняла у него с лацкана пиджака, волосок или ниточку. – Я очень рада, что вы пришли, и я уверена, вы придете еще.
Он внимательно на нее посмотрел, но она уже глядела в сторону, так, словно пыталась что-то запомнить.
– До свидания, Арнольд, – сказала она и закрыла дверь, едва не прищемив ему полу пальто.
– Странно, – сказал он, спускаясь по лестнице. – Клара. Клара Холт, – сказал он.
Выйдя на тротуар, он глубоко вдохнул уличный воздух и на секунду задержался, чтобы оглянуться на дом. Но так и не смог понять, где ее балкон. Толстый мужчина в фуфайке подвинулся чуть ближе к перилам и продолжал на него смотреть. Он засунул руки глубоко в карманы пальто и пошел прочь. Дойдя до дверей квартиры, он услышал, как внутри звонит телефон. Он постоял посреди комнаты, очень тихо, держа ключ кончиками пальцев, пока телефон не умолк. Потом, очень мягко, прикоснулся к груди и почувствовал сквозь несколько слоев одежды, как бьется сердце. Потом, немного погодя, двинулся в сторону спальни.
И тут же снова ожил телефон, и на сей раз он снял трубку.
– Арнольд. Арнольд Брейт слушает, – сказал он.
– Арнольд? Ой, какие мы нынче вечером официальные! – сказала жена. Тон у нее был резкий, насмешливый. – Я с девяти часов тебе звоню. Пустился во все тяжкие, Арнольд?
Он стоял молча и оценивал ее голос на вкус.
– Ты меня слышишь, Арнольд? – сказала она. – Какой-то голос у тебя сегодня странный.
Ребенок лежал в корзине рядом с кроватью, на нем были комбинезон и белый чепчик. Корзинку недавно подновили, выстлали стегаными одеяльцами и перевязали светло-голубыми лентами. Три сестры, совсем маленькие, мать, которая не так давно встала с постели и была еще сама не своя, и бабушка стояли вокруг ребенка и смотрели, как он таращит глаза и время от времени подносит ко рту кулак. Он не улыбался, не смеялся, только моргал время от времени и несколько раз подряд высовывал кончик языка, когда одна из сестер дотрагивалась до его подбородка. Отец был на кухне и слышал, как они играют с ребенком.
– Кого ты любишь, маленький? – сказала Филис и пощекотала ему подбородок.
– Он любит нас всех, – сказала Филис, – но больше всех он любит папу, потому что папа тоже мальчик.
Бабушка села на край кровати и сказала:
– Поглядите на эту крохотную ручку! Пухленькая-то какая. И пальчики! Совсем как у мамы.
– Ну разве он не прелесть? – сказала мать. – Такой крепенький, чудо ты мое. – Потом наклонилась, поцеловала ребенка в лоб и дотронулась рукой до одеяла. – Мы тоже все его любим.
– А на кого он похож, на кого он похож? – спросила Элис, и все еще теснее сгрудились вокруг корзины, чтобы посмотреть, на кого похож ребенок.
– Глаза у него красивые, – сказала Кэрол.
– У всех младенцев красивые глаза, – сказала Филис.
– А губы дедушкины, – сказала бабушка. – Посмотрите, какие у него губы.
– А нос! А нос! – не унималась Элис.
– Что – нос? – переспросила мать.
– Он похож на чей-нибудь нос, – ответила девочка.
– Ну не знаю, – сказала мать. – Не вижу ничего такого.
– И губы… – продолжала ворковать бабушка. – И пальчики… – сказала она, раскрыв кулачок и распрямив ребенку пальцы.
– Ни на кого он не похож, – сказала Филис.
И они придвинулись еще ближе.
– Я знаю! Я знаю! – сказала Кэрол. – Он похож на папу!
И они опять принялись разглядывать младенца.
– А на кого похож папа? – спросила Филис.
– На кого похож папа? – повторила за ней Элис, и они все разом обернулись в сторону кухни, где за столом сидел отец, спиной к ним.
– Да ни на кого! – сказала Филис и тихо заплакала.
– Тсс, – сказала бабушка, отвела глаза в сторону, а потом снова посмотрела на ребенка.
– Папа ни на кого не похож! – сказала Элис.
– Но он же должен быть похож хоть на кого-то, – сказала Филис и вытерла глаза одной из лент; и все, кроме бабушки, посмотрели на отца, который сидел за столом.
Он развернулся, не вставая со стула, лицо у него было белое и пустое.
Я слышал – они на кухне. Что говорят, поди разбери, но что ругаются – это точно. Потом все стихло, она заплакала. Я пихнул Джорджа локтем. Думал – он проснется и что-нибудь им скажет, вдруг они одумаются и прекратят. Но Джордж такая паскуда. Он разорался и стал меня лягать.
– Отстань, козлина, – сказал он. – А то маме скажу!
– Ты, говнюк тупой, – сказал я. – Можешь хоть раз включить мозги? Они поругались, мама плачет. Послушай.
Он вслушался, оторвав голову от подушки.
– А и хрен с ними, – сказал он, отвернулся к стене и снова заснул. Джордж у нас исключительная паскуда.
Потом я услышал: папа вышел, чтобы успеть на автобус. Хлопнул входной дверью. Она мне и раньше говорила, что он хочет поломать семью. А я не хотел слушать.
Через некоторое время она пришла будить нас в школу. Голос какой-то странный – ну, даже не знаю. Я наврал, что у меня болит живот. Первая неделя октября, я пока еще ни дня занятий не пропустил, что она мне скажет? Она смотрела на меня, но думала, похоже, о чем-то другом. Джордж проснулся и слушал. То, что он проснулся, я понял по тому, как он шевелился в кровати. Ждал, чем у меня дело кончится, чтобы потом включиться в игру.
– Ладно. – Мама качнула головой. – Ну я даже не знаю. Хорошо, оставайся дома. Но только никакого телевизора.
Тут Джордж поднял голову.
– А мне тоже плохо, – сказал он маме. – Голова болит. Он меня ночью разбудил и потом лягался. Я вообще не спал.
– Все, хватит! – сказала мама. – Ты, Джордж, пойдешь в школу. Я не позволю тебе сидеть дома и весь день препираться с братом. Вставай и одевайся. Я серьезно. Не хватало мне с утра еще одного скандала.
Джордж дождался, пока она выйдет за дверь. Потом вылез из кровати через нижнюю спинку.
– Сука ты, – сказал он и сдернул с меня одеяло. Потом нырнул в ванную.
– Убью, – сказал я, но тихонько, чтобы мама не услышала.
Я пролежал в кровати, пока Джордж не ушел в школу. Когда мама начала собираться на работу, я спросил, не постелет ли она мне на диване. Сказал – хочу позаниматься. На кофейном столике лежали книги Эдгара Райса Берроуза, которые мне подарили на день рождения, и учебник обществоведения. Вот только читать не хотелось. Хотелось, чтобы она ушла – тогда можно будет смотреть телевизор.
Она спустила воду в унитазе.
Ждать стало невмоготу. Включил телевизор без звука. Пошел на кухню, где она оставила пачку сигарет, вытряс оттуда три штуки. Положил в буфет, вернулся на диван, открыл «Марсианскую принцессу». Мать вошла, глянула на телевизор, но ничего не сказала. Книга лежала открытой. Она подправила волосы перед зеркалом и ушла на кухню. Когда вернулась, я опять смотрел в книгу.