Провались все к Фариду!
Что она натворила? Зачем? Ненормальная девчонка с чистыми, как горный ручей, широко распахнутыми глазами и приоткрытыми словно в ожидании поцелуя алыми губами?
Я еле сдержался, чтобы не наброситься на нее, не повалить на пол, не впиться безжалостно в мягкий податливый рот, не зарыться пальцами с шелковистые волосы, не стиснуть тонкий стан, не пить ее вздохи.
Приказывал ей: «Убирайся», – а в голове стучало: «Спасайся!»
Спасайся от меня, от того, что готов с тобой сделать, а она смотрела на меня удивленно и ничего не понимая.
Наивная! Слишком наивная, ничего не понимающая в жизни. Как можно их таких выпускать за стены храма, где каждый может обидеть, сломать. Растоптать грязными сапогами ее нереальный мир.
Только когда стройная фигурка, которую так хочется подмять под себя, скрывается за дверью, я могу разжать пальцы, и деревянная основа кровати осыпается на пол мелкими щепками.
Напряжение не отпускает. Толкает вынести тонкую дверь, за которой скрывается девушка, ворваться, схватить ее и…
Кресло летит в стену, разлетается на обломки. Кроме кровати больше тяжелого ничего не нет, а внутри бурлит сила, рвется на свободу, выпрастывается огромными крыльями из клубящейся тьмы. Вокруг разливается холод. Морщатся фрукты, сок от жаркого застывает неаппетитной белой коркой, кувшин с вином затягивает морозным узором.
Меня словно молнией прошивает – как там Элина. Она же совсем неодета и не привыкла к холоду.
Стягиваю свою силу, скручиваю в тугой клубок, прячу глубоко, чтобы не осталось никаких шансов взять надо мной верх и выбраться, но как же тяжело.
Темное, низменное желание, потребность самой силы дотянуться до хрупкого цвета, выморозить его, уничтожить, тянут меня к двери.
Нет, я не потеряю рассудок, не поддамся.
С силой ударяю в стену. Она содрогается, на пол сыплется ледяная крошка, но меня немного отпускает. Еще удар, и снова, пока в стене не образовывается выемка с паутиной трещин вокруг.
Я почти могу свободно дышать. Осталось совсем успокоиться, и я смогу вернуть Элину без опасности для ее благополучия.
От моей невольной служанки мысли перескакивают на храмы с их глупыми и недальновидными порядками, а от них к разговору с братом и отцом, состоявшемуся новолунье назад.
Я растягиваюсь на слегка покосившейся кровати, упираюсь взглядом в балдахин, пытаюсь всмотреться в переплетение нитей и, когда получается войти в почти медитативное состояние, погружаюсь в воспоминания:
– Ваше высочество, – лакей поймал меня, когда как раз собирался размять крылья и посмотреть, как проходят учения новобранцев. Новые территории завоеваны не так давно и там до сих пор неспокойно. Армия всегда должна быть наготове. – Его величество император ожидает вас в своем кабинете, – кланяется он, не замечая недовольного выражения моего лица, но ослушаться императора, все равно, что признаться в измене. Я складываю крылья, убираю пугающую многих тьму и ухожу со взлетной террасы.
Анфилады бесконечных коридоров, залов, стоящие навытяжку лакеи в ливреях – все мелькает перед глазами. Я тороплюсь поскорее разделаться с тем вопросом, ради которого отец меня отвлек, и вернуться к своим делам.
Белые, фиолетовые, голубые – цвета тьмы – нашей силы – и льда сливаются в один. Наконец, замираю у высоких, ослепляющих всех серебряным блеском, дверей. Жду, когда лакеи распахнут, после чего вхожу в кабинет.
– Вот и ты, мой сын. Рад видеть тебя во дворце. Слишком редко ты осчастливливаешь нас своим присутствием, – тихий голос отца стелется по кабинету. Я ни разу не слышал, чтобы он повышал голос, но все его распоряжения беспрекословно выполняются. Даже ребенком я не смел его ослушаться.
В кабинете отца всегда горит множество свечей, но даже несмотря на них, царит сумрак, а все из-за его невероятной силы, она выплескивается черными протуберанцами, даже когда ее сдерживают.
– Привет, Форст.
Именно поэтому не сразу замечаю сидящего в кресле брата.
– Привет, Дифс, – киваю я и тоже опускаюсь в кресло. – В честь чего собрание?
– Вот, полюбуйся, – отец кидает через стол длинный свиток.
Я «любуюсь», хотя, признаться, особенно нечем. Некогда плодородные земли стремительно пустеют, скот гибнет, люди болеют и умирают. Скоро и здесь все превратится в ледяную пустыню. Мы думали, что сила Ашты переборет проклятие нашего рода, не подпустит льды к своему владению, но она, будто ничего не хочет замечать.
– Я считаю, что мы зря позволили храмам сохранить независимость, – начинает брат то, ради чего меня, собственно и позвали. Он вытаскивает свиток из моих пальцев и тоже его изучает.
– Уверены, что информация достоверная? – горло сдавливает, и получается только сиплый хрип. Когда-то именно я уговорил отца и брата оставить храмы в неприкосновенности.
– Достоверные, – коротко бросает отец.
– Несправедливо, что храмы владеют плодородными горными долинами, в то время как наши подданные жалуются на неурожаи, – словно ничего не заметив, продолжает брат. – Несправедливо, что они сами решают кому, куда и когда отдавать благословленных девушек, а делают они это все реже и реже, предпочитая оставлять их в храме и обеспечивать изобилие для себя. Хватит этих поблажек! Хватит заискиваний. Все, кто нуждаются, имеют право забрать себе благословленную Аштой девицу, чтобы возродить свой край. Я считаю, что надо положить конец, самоуправству жриц.
– Что? – хмыкаю я. – Разрушить храмы? Последний оплот Богини? Не думаешь, что тогда ледяная пустыня захватит все еще раньше?
– Я не настолько глуп, брат, – тянет Дифсер. – Нет, мы не будем разрушать храмы, но в каждый отправим своего доверенного, чтобы он поставил на учет всех девушек…
– Боюсь, тогда девушек станет значительно меньше. Я слышал, что они весьма привлекательны, – снова хмыкаю я, пряча нервозность. Мне эта идея совсем не нравилась.
– Форст, давай выслушаем Дифсера, – спокойно говорит отец, а мне словно каменный блок падает на плечи.
– Да, – прокашливается брат. – Поставит на учет всех девушек, чтобы мы могли справедливо распределять их по всей империи.
– Сомневаюсь, что жрицы добровольно отдадут своих воспитанниц, – качаю я головой.
– Тогда мы захватим храмы, – брат ударяет кулаком по подлокотнику кресла, и тьма охватывает его по грудь. Отец вскидывает бровь. Дифсер собирается, и вскоре в кабинете снова царит только сила отца. – Сомневаюсь, что горстка женщин сможет сопротивляться отрядам военных, а ты знаешь, на что способны солдаты, попав в окружение женщин. Лучше им принять наши условия, иначе будут изгнаны, а воспитывать девушек останутся только самые лояльные и благонадежные.
То, что предлагает брат просто чудовищно, и не только потому, что допускает насилие над женщинами, но в долгоиграющей перспективе его решение способно уничтожить все. С богами спорить себе дороже.
Фарид – сгинувший покровитель нашего рода уже поссорился с Аштой, и что мы имеем – она предпочитает ни во что не вмешиваться, запершись в своих храмах, а Фарид изгнан и не может контролировать свою стихию, из-за чего мир на грани вымирания.
– Да, возможно Дифс прав. Время показало, что независимость храмов не оправдала себя. Жрицы оказались слабы перед искушением властью, но я предлагаю использовать силу только как последний аргумент. Отец, с вашего разрешения я объеду храмы, и поговорю со жрицами, постараюсь их убедить, отступиться от устаревших традиций и принять новые правила, а заодно осмотрю империю – так ли все ужасно, как нам рассказывают?
– Хорошо, – отец неторопливо кивает. – Отправляйся, но будь осторожен. Сын императора слишком лакомая добыча.
– И слишком строптивая, – хмыкаю я.
– А в это время Дифсер будет готовиться к походу, – теперь у меня взлетает бровь. – Чтобы незамедлительно выступить, если ты вернешься ни с чем.
Я понял отца. Ни с чем я вернуться не могу.
Подготовка заняла больше времени, чем я планировал. Отец наотрез отказывался отпускать меня без надежного сопровождения, достойного императорского отпрыска, а Дисфер то и дело уговаривал бросить обреченную на провал затею, но я не собирался отступать. Ради сохранения того, что еще можно сохранить, я обязан попытаться уговорить жриц пойти нам навстречу.
Они должны понять, что им не выстоять против императорской армии.
И вот, через несколько дней, мы длинной вереницей всадников и обозов с провизией, прислугой и шатрами, отправились в путь.
Был бы один, мог бы полететь, и в несколько дней побывать во всех храмах, но я принц, а принцу не пристало лететь и пугать подданых, он должен чинно ехать в окружении свиты, желательно в карете, и кого волнует, что принц возглавляет армию, принимает участие в походах, в битвах, где совсем не до комфорта.
Статус, будь он неладен.
Сначала едем по покрытому льдом имперскому тракту. Здесь уже вовсю властвует стужа, и можем жить только мы – носители тьмы и те, кто нам служит. Все остальные подданные перебрались южнее, где земля еще плодородная.
Вскоре появляются проталины и первые зеленые ростки.
Мы уже готовимся свернуть на змеящуюся по холмам дорожку, ведущую к первому храму, как к нам неизвестно откуда приковыляла сгорбленная старуха.
Стражники тут же меня окружили, а я не мог отвести от нее взгляд – страшная, вся сморщенная с почерневшей кожей и нечёсаными клоками седых волос, она шамкала беззубым ртом и пыталась пройти мимо вооруженной охраны. Вот она, какая старость – проклятые покровителем и тьмой, мы не старели, и те, кто нам служил, тоже жили много дольше остальных, поэтому я не представлял, как выглядят лишенные магии старые люди.
– Пропустите ее, – велел я.
– Мой принц, ваше светлейшество, – обращение звучит, как издевка. До ссоры Фарида и Ашты мы действительно владели светлой магией, но с тех пор, как Ашта отвернулась, осталась одна тьма. – Она может оказаться магом. Не стоит так рисковать.
– Маг в таком виде? Неужели? – усмехнулся я. – Это просто старая женщина. Дайте ей пройти.
– Это может быть личиной…
– Дайте пройти, я сказал!
Стражники расступились, а я прикрылся щитами – все-таки безрассудность – это не про меня.
– Шпашибо, шынок, – прошамкала старуха, глядя мимо меня. Да она слепая! Тоже мне, нашли покушительницу! Я едва не фыркнул.
Старуха поковыляла в образовавшийся проход под настороженными взглядами стражников и, поравнявшись со мной, вдруг ухватилась за руку. Ни один щит ее не остановил! Внутри заклубилась тьма, по морщинистой в темных пятнах руке пошли морозные узоры, но я сдержал силу.
Зазвенела обнажающаяся сталь, и я остановил охрану взмахом руки.
Женщина ощупывала мою кисть дрожащими заиндевевшими пальцами.
– В дальний путь шобрался, шынок, – начала она, и дребезжащий голос резал слух. – Что рашчитываешь найти, не найдешь, о чем отчаешься – отыщешь, да не признаешь. Думаешь, лед всесилен, ан нет. Он пленит только то, что не противитша, но только повштречает горный ручей, увидишь – не лед его скует, а стремительная вода подточит. Вырастет на месте их шлияния цветок, прекрашней которого нет в землях Ашты. Озарит он вше шветом швоих лепештков, дотянетша до темницы Фарида, растопит его ледяной саркофаг, и вштетится он с Аштой… – шепелявила старуха, и не отводила от меня белесых слепых глаз.
– Тогда всем нам придет конец, – освобождаю свою руку из сухих узловатых пальцев. – Шла бы ты, бабка к ближайшему храму. Глядишь, там тебя и приютили бы.
– Не понимаешь, – качает старуха лохматой головой. – Но поймешь, когда время придет. Вше поймешь, милок.
Больше не делая попыток прикоснуться ко мне и потеряв всякий интерес, старуха поплелась дальше, а мы продолжили свой путь.
И вместо нескольких дней я увяз во всем этом почти на полное новолунье. Как и предрекал Дифсер, совершенно бесполезно. Глупые бестолковые женщины, ничего не видящие и не желающие видеть, кроме своих холмов и воспитанниц! Они не понимали и не желали понимать, что из-за их упрямства, храмы разрушат, девушек увезут и станут просто продавать тем, кто заплатит больше. Не будет больше ни храмов, ни жриц, ни дочерей Ашты!
Я смотрел на этих девушек, беззаботно щебечущих, словно птицы, исполняющих ритуальные танцы, и видел их будущее среди грубой солдатни, только жрицы не желали ничего слушать – надменно вздергивали подбородки и заявляли, что готовы погибнуть под камнями храмов, но не признать власть империи.
Готовы отдать своих воспитанниц на утехи богатеев, оставить свою страну, свою землю на произвол льда и стужи, но не поступиться себялюбием.
Глупые-глупые женщины!
Вот эта девушка в липнущем к телу почти прозрачном платье, что сидит на скамье и перебирает тонкими пальцами зеленые стебли. Неужели Мэделин думает, что ее пожалеют за роскошные волосы и неземные, цвета ночных цветов глаза? Да ее первую схватят за эти волосы и выволокут на потеху толпы. Будут истязать, пока белоснежная кожа не покроется кровоподтеками, а прекрасные глаза не потускнею от слез.
Захватчики не знают жалости к побежденным, а я… я не могу уследить за всеми, но может… может, хоть эту девушку смогу спасти, уберечь от предначертанной упрямством Мэделин судьбы. Но выходя от жрицы, я больше не вижу девушку. Ее спрятали, отослали, от нежеланного гостя, будто это поможет, когда стены рухнут под таранами имперской армии.
И я решаюсь на отчаянный шаг – на обратном пути выкрасть одну из дочерей Ашты.
А сейчас мне надо ехать дальше – в самые южные провинции. Может быть, хоть там жрицы прислушаются к голосу разума.
Чем дальше продвигаюсь на юг, тем более удручающим становится пейзаж. Если на севере все больше территорий покрывается льдом, то здесь, на юге, земля превращается в выжженную пустыню, будто сама Ашта за что-то наказывает людей, а плодородный участок между льдом и пустыней, на стыке двух стихий: вымораживающего льда и иссушающего солнца – становится все уже. Как тут не вспомнить слова безумной старухи о льде и горном ручье, только в высушенной пустыне почти не остается ручьев, и я не понимаю, как толковать странные предсказания.
В голове что-то скребется, просится на поверхность, но, как только кажется, что сейчас поймаю спрятанный во всем этом смысл, как он ускользает, развеивается неосязаемой дымкой.
Встретившийся по дороге местный лорд, судя по всему, направляясь на охоту и желая выслужиться перед принцем, любезно предложил воспользоваться его гостеприимством, а я, устав от шатров и походных условий, так же любезно согласился.
Последний храм, затерявшийся почти на самой границе среди холмов, странно зеленых, на фоне выжженной пустыни, встретил меня точно так же, как и все те, которые я посетил до него – неприступностью и граничащим с безумством высокомерием. Вот только девушки, вернее девочки, воспитывавшиеся в нем, оказались совсем молоденькими, и их было значительно меньше. Неужели, и силы Ашты иссякают? Быть может, их и хватает только на то, чтобы поддерживать холмы, жриц и дочерей?
Пришло время возвращаться, а я ничего не добился. Но стоит ли сожалеть о тех, кто сам выбрал свою судьбу?
Перед глазами сам собой всплывает образ сереброволосой девушки с огромными фиалковыми глазами.
Вот ее заберу! Она прожила в храме всю жизнь, знает порядки, как все устроено. Если все эти ослицы, закрыв глаза, идут на смерть, то ее уберегу. Сами выстроим новый храм, и она станет там жрицей, будет сама воспитывать дочерей Ашты. Возможно, тогда не придется разрушать существующие храмы. Пусть живут, как хотят, если у нас появится своя жрица.
Но сначала, да, – провести ночь под нормальной крышей, а не в шатре, почувствовать себя цивилизованным человеком, – и я приказываю свернуть к замку лорда Бажира, где к своему удивлению и нахожу ту самую девушку, которую собирался спасать. И ее действительно приходится спасать от самоуправства нерадивого подданного.
Фарид всех побери! Элина! – вспоминаю о выставленной из спальни девушке. – Она же там, наверное, замерзла! – и меня сносит с кровати.
Вскакиваю, бросаюсь к двери, за которой она скрылась, и рывком распахиваю.
Элина буквально падает мне под ноги.
Подхватываю на руки, прижимаю к себе и стараюсь не выпустить силу. Наверное, в первый раз жалею, что отличаюсь от обычных людей, не могу согреть своим теплом, только замораживать.
Осторожно кладу ее на кровать, хочу отойти, чтобы вытащить из сундука что-нибудь теплое, но тонкие руки обхватывают шею, а фиалковые распахиваются. Они так близко, что захватывает дух, и бездонные, как горное озеро, отражающее вечернее небо.
– Посиди спокойно, я сейчас, – стараюсь отцепить от шеи хрупкие руки.
– Не ходите, останьтесь! – шепчет она и прижимается ко мне всем телом, несмотря на мой холод. Побелевшими губами почти касается шеи, а от теплого дыхания по телу разбегаются колкие искры.
Я замираю.
Что? Что она имеет в виду? Сразу вспоминается ее просьба помочь с пробуждением силы, и мужчина вытесняет принца и покровителя.
– Не уходите, – продолжает шептать Элина, пряча лицо на моей груди, не замечая жесткости кольчуги, – останьтесь. Я слышала. Они хотят вас убить за то, что какой-то пес сорвал у них ценный цветок. Я все слышала…
Что? Что она такое говорит? Она бредит? Кладу ладонь на высокий чистый лоб – он прохладный, не горит лихорадкой.
– Я здесь, с тобой. Подожди немного, сейчас вернусь, – все-таки отцепляю от себя ослабевшие руки, поднимаюсь с кровати под не отпускающим взглядом, нахожу в сундуке теплый жилет, склянку с заживляющей мазью и возвращаюсь.
Элина не сопротивляется, когда я разматываю на ней успевшее испачкаться полотенце, только огромные и чистые глаза следят за каждым движением, когда закутываю в свой жилет, а я старательно давлю в себе неуместные желания, силой воли отгоняю соблазнительные картины, что мог бы сделать с этой наивной и податливой девочкой. Даже когда жилет скрывает от моих глаз стройное тело, я еще долго не могу усмирить разгорячившуюся кровь. Он укрывает ее почти до колен. Еще бы чем-нибудь перевязать, чтобы полы не расходились и не смущали меня недоступным соблазном. Быстро отыскиваю в недрах сундука бечевку, отрезаю кусок и туго затягиваю тонкую талию.
Только сейчас, когда разум не так сильно туманится от желания, я понимаю, что беспрепятственно прикасался к обнаженному телу Элины, а совсем недавно, когда пытался показать, что между нами что-то есть, не мог к ней прикоснуться. И Бажир ударил, причинил боль. От этого воспоминания и взгляда на разбитую губу я до боли сжимаю кулаки. Негодяй, он за это заплатит, или я не принц Форстер, но сейчас меня интересует другое – Мэделин говорила, что над дочерьми Ашты простирается ее защита. Элина же уверена, что из-за непроснувшейся силы богиня про нее забыла. Вот только я уже убедился, насколько ошибочны и наивны представления Элины о том, что пробудит ее силу, может, и относительно защиты она также ошиблась?
«Благословение Ашты дается только добровольно», – вспоминаю слова Мэделин.
Если я понял все правильно, то Ашта защищает девушек только от нежелательной близости, и из этого следует два вывода, и оба приятные: либо я так хорошо владею собой, что даже рядом с обнаженной Элиной не представляю для нее опасности, хотя самому казалось, что вот-вот сорвусь, либо Элина сама этого хочет.
Кровь вскипает с новой силой, с ревом несется по венам, устремляется вниз живота, отчего он тяжелеет, в кожаных штанах становится тесно и жарко. Я вижу только один способ разобраться с сомнениями, справиться с собой: да – да, нет – больше и пальцем ни прикоснусь к ней.
Забываю, что я принц, отпускаю на свободу изголодавшегося мужчину. Ощупываю жадным взглядом свернувшуюся на покрывале фигурку: каждую линию стройного тела, разметавшиеся блестящие волосы, аккуратный нос, розовые губы, притягательность которых не портит даже подсохшая на ранке корочка, приятно округлый подбородок, грациозную шею, худенькие руки, стройные ножки с узкими изящными ступнями, каждая из которых поместилась бы в мою ладонь.
Представляю, как подомну ее под себя, почувствую на лице цветочное дыхание, на губах – нежную шелковистость кожи, податливость готового принять меня тела.
В голове шумит от предвкушения, я окончательно забываю о долге покровителя, тянусь рукой к искусительной в своей наивной невинности девушке, жажду услышать, как в порыве страсти она шепчет мое имя, изгибается подо мной, умоляет продолжать.