Они не заметили, как ночью выпал снег. Хотя почти не спали. Короткие периоды, когда один закрывал глаза и дремал утомившись, а другой в это время боялся согнуть руку или поправить затекшую ногу – не считаются. Двое вышли на одной остановке, забежали в магазинчик около дома, поднялись по лестнице, закрыли за собой дверь и пропали.
Шагнули вместе: из этого мира, чужого и грубого, в котором каждый брёл в одиночестве среди равнодушных толп, в другой – родной и уютный, где были только они двое. Радуясь, не веря, волнуясь и находя успокоение, махнув рукой на осторожность, люди запутались в высокой траве, вдохнули запах друг друга, упали на мягкую тёплую землю, сами стали диковинными растениями, переплелись стеблями и листьями, проросли корнями в плодородную почву и забыли всё.
Там не было ничего, кроме запаха её волос и тепла его рук. И глаз – любимых, зовущих и дразнящих. В которых они тонули – сначала поочерёдно, а потом вместе. Каждое прикосновение рождало волну нежности, растущую всё выше и больше, захватывающую дух и внезапно спадающую до ленивой ряби, ласкающей и успокаивающей, до полного штиля, обещающего новую бурю.
Они были одним существом, противоречивым и прелестным. Красивым – с её стороны и могучим – с его. Зверем: голодным, ненасытным, сумбурным, нелогичным, ленивым, любопытным, трогательным, диким. И когда она, шлёпая босыми ногами, шла на кухню, чтобы соорудить бутерброд; или он убегал в туалет, чтобы быстро-быстро отдать природе должное, не нарушалась связь, не разделялись дыхания, дурман – сладкий, терпкий и густой – владел ими и не отпускал.
То, что в мире людей зовётся сексом, было и у них, конечно. Но надо учесть, что они не были людьми этой ночью. Там, внутри этого переплетения тел и душ, было бесконечное движение, вздохи, шёпот, смех, всплески активности и фазы спокойствия, но кажется, что взаимное проникновение не начиналось и не заканчивалось.
То, что она держала в руке и поглаживала большим пальцем, когда рассказывала о чём-то шёпотом, могло быть и его ступнёй, и её грудью, и его, кажется, коленом, и чем-то ещё – его или её. То, что он чувствовал возбуждённой плотью могло быть и её щекой, и его лодыжкой и подушкой, которую она подкладывала под голову, когда закинув ноги на спинку кровати слушала его рассказы, и чем-то ещё – его или её.
Всё самое интересное, захватывающее, интригующее, требующее внимания, сосредоточилось в их мире. Было, например, жизненно важно разобраться с формой ушей – чьи красивее. И он, глядя на неё, придерживающую прядь волос, рисовал в блокноте, а потом она. Потом сравнивали. Когда выяснилось, что один из них сжульничал и специально изобразил неровно – был немедленно наказан и укушен за то самое ухо.
Жаркие дебаты вызвало его предположение, что чай вреднее кофе. Немедленно был сварен один и заварен другой. Дегустация почему-то закончилась под кухонным столом, где было обнаружено пол бутылки рома. Нет, дегустация не закончилась. Теперь всё продолжалось на полу. И когда она смеясь взмахнула рукой и пролила на себя несколько капель тростникового алкоголя, ему пришлось спасать драгоценный напиток, которого «ты что! в мире осталось несколько литров! замри!»
Не менее ожесточённые баталии последовали за её предположением, что фильм ужасов не может быть шедевром. Пришлось включить какой-то «самый великий и ужасный фильм». И смотреть его, накрывшись одеялом, через щелочку (для атмосферы). В особенно страшные моменты он со злодейским смехом кусал её за шею, а она, изображая испуг, вонзала ему в ягодицы свои острые ногти.
Внешний мир напомнил о себе звонком будильника на его телефоне.
– Билли Айдол? White Wedding? Что за древность? – выныривая из объятий, с сожалением расплетая только что бывшие общими руки и ноги, спросила она.
– Я и сам – древность, – не отпуская её колено, осторожно сжав бёдра, ответил он. – И ты. Если знаешь песню.
– Ничего сохранилась, а? – она опять склонилась к нему и коснулась уже колючей щеки губами. Поморщилась, коснулась языком и легко прикусила мочку его уха. И шепнула. – Коллекционируешь хлам?
И упала роса. И стала остывать тёплая земля. И растаял туман. Два диковинных растения встрепенулись, очнулись. Напряглись стебли, выпрямились листья. Свежий утренний воздух, одним дуновением разогнал дурман и морок. Несколько неуклюжих слов упругими мячиками отскочили от потолка, ударились о стены и закатились под кровать.
Он разжал бёдра и отвёл взгляд. Так как связь только начала разрываться и была ещё сильной, то она почти физически почувствовала отчуждение, возникшее в нём. И вдруг проснулась. И увидела не очень новую мебель, уголок обоев, отклеившийся в углу, свой изящный лифчик на пыльном журнальном столике. И захотелось прикрыть грудь, найти и поскорее натянуть трусики. Но сначала в душ, в душ.
А он подумал об утренней планёрке, о нулевом балансе телефона и родинке на её шее. А потом ни о чём не думал, только прятал подальше в себя растущее и крепнущее сожаление.
Тёмный подъезд, запахи из квартир, сырость, мусор, надписи, нацарапанные на стенах и медленно идущие вниз двое. Ночь обманула, наобещала несбыточного, опустошила, забрав всё и выставила их вон. Когда он открыл дверь, то увидел ровное чистое полотно, укрывшее землю. И свет вокруг. Пасмурное небо и земля в снегу были одного цвета и одного света.
Зима. Конечно, всё ещё растает, солнце согреет, морозы далеко, метели не скоро, но она уже здесь. Мудрая, древняя, справедливая и всё понимающая. Надежды, грёзы, вера в добро – это маленькие радости ребёнка, тайком читающего книгу под одеялом. Малыш решил, что перехитрил всех и радуется своей маленькой победе, своему уютному и загадочному миру. А мама стоит на пороге комнаты и улыбается, зная чувства маленького человека, понимая, как нужны ему такие моменты и как они скоротечны.
Потому что всё ложь. И книга, и мнимое убежище, и мечты. Всё это хорошо, всё должно быть. Но всё неправда. А настоящая здесь – только зима. Она не обманывает, не зовёт за облака, не скрывает буйными цветами и густыми зарослями землю. Грязную, сочащуюся перегноем, испещрённую червями, перемалывающую всё живое и дающую новую жизнь. Зима просто дарит свой чистый и строгий наряд всей этой копошащейся в нечистотах массе. Каждый раз она приходит и разрешает забыть, и даёт возможность написать всё с нового листа.
Оба прищурились, поёжились и остановились. Он вдыхал влажный холодный воздух и сожаление исчезло куда-то, уступив место грусти, чистой и спокойной. Она шагнула в снег, прошла вперёд и, оставив несколько грязных следов, обернулась: «Идёшь?» Он молчал и смотрел, как темнели отпечатки кроссовок. «Хочешь?» – горсть конфеток в её руке. Фантик от одной из них упал в наливающуюся водой ямку. «Кьхьфу! Мятная попалась! Терпеть не могу, – маленький зелёный цилиндр воткнулся в снег рядом с обёрткой. – Ну, ты заснул? Ладно, я опаздываю, давай, пока».
Цепочка тёмных следов потянулась вслед за ней.
Огонёк весело бежал от кончика сигареты к фильтру между её блестящих, всегда будто влажных губ. «Ну и что? Курение меня успокаивает. А волноваться – вредно. Значит, курить – вредно и полезно». Специально для неё он нашёл в кладовой старую сувенирную пепельницу из гипса – в виде ступни. Дурацкая и безвкусная поделка, подаренная кем-то из случайных знакомых. А она была в восторге. Всё любовалась ею, когда голая лежала на животе и курила, болтая ногами и хихикая от прикосновений его пальцев.
А он просто любил путешествовать по её совершенному телу. Скользил рукой по мягкой шелковистой коже: от шеи – к подмышке, от груди – к животу, от колена – к внутренней поверхности бёдер, от талии – к ямочке на пояснице. Контрастные полосы в зоне бикини выглядели прелестно. Выделяя совсем беззащитные тайные места, которые были не менее совершенны и изящны, чем всё остальное, очаровательными треугольниками.
С чем она была не согласна. «Что попало. Хочу равномерно загореть. А в солярии – вредно. И не хочу перед тётками раздеваться. Только перед тобой. Отвези меня на нудистский пляж в Майами. Или, на худой конец, отведи куда-нибудь, где без посторонних буду топлес и жоплес». Да, она любила ввернуть грубоватое словечко. Поначалу вообще материлась, как сапожник, но видя, что его коробит от этого, потихоньку научилась «фильтровать базар».
Она любила жёстко. На грани. Чтобы почти грубо, немножко больно даже. Ему такое было внове. И первое время он опасался. Спрашивал постоянно. «Так нормально?» «Тебе не больно?» И извинялся, когда казалось что чересчур. Синяки, которые иногда оставались на нежной коже бёдер, предплечий, шеи или на аккуратной, изящной, но совсем не миниатюрной попе, вызывали чувство сожаления и раскаяния. Так до конца и не привык к этому.
Но ей нравилось. Крутясь перед большим зеркалом в прихожей и рассматривая себя со всех сторон, она показывала на свежее пятно от его пятерни на ягодице и восхищённо говорила: «Ручищи-то сильные! Настоящие, мужские! Как схватил и не отпускал, пока не отъ…» И снова заводилась. И глаза загорались, и она висла на нём, стягивая только что надетые трусы и толкая в кровать. Или к столу. Или к стиральной машине. Много куда.
Они забирались на крышу. Но там было грязно, неуютно, ветрено. И едва она раздевалась по пояс и подставляла солнцу свою красу и гордость, с заклеенными специальными стикерами сосками (вычитала где-то, что это вредно – не закрыв загорать), как немедленно обнаруживался извращенец с биноклем в доме напротив. И показав ему сначала кулак, а потом язык, она с сожалением одевалась обратно.
Доставала сигарету и курила, любуясь видом на город. А он стоял рядом, морщился, когда дым летел в лицо и держал её за талию. Они возвращались домой и вместе снимали с неё эти забавные наклейки. И так же, как перед выходом, возня заканчивалась предсказуемо – поиском опоры, раскиданной одеждой, ахами и охами.
«Зачем это всё?» – спрашивал он себя.
«Сколько можно протянуть вместе, бешено совокупляясь при каждой встрече?»
«Ничего же другого нет – ни общих интересов, ни задушевных разговоров, ни общих планов. Ни будущего».
Но вспоминал её лукавый взгляд из-под чёлки, забавную привычку теребить мочку уха, когда задумывалась, ненасытное желание его, именно его рук на своих бёдрах.
«Чёрт, да что ещё надо? Разговоров? Планов? Мало в жизни было и того и другого? Потом разберусь. Сейчас же хорошо,» – отвечал он себе. А когда она приходила, то все сомнения исчезали, растворялись, улетучивались вместе с её ласковым шепотом на ухо: «Мур-р-р, твой котёнок проголодался. А потом можно будет и поесть».
Позже, когда всё закончилось, он со щемящей грустью вспоминал те мысли. Наверное, она чувствовала эти подлые сомнения, это трусливое неверие, это запланированное предательство. И продолжала любить как умела. Желать быть вместе, с ним рядом, настолько близко, насколько возможно, так глубоко пустить его в себя, как только могла. Не обращая внимания на остальное: косые взгляды, шёпот за спиной, уговоры подруг и даже на его малодушие.
Финал был близко. Они как раз вернулись из небольшого похода в лес. «На природе же! Птички чирикают, травой пахнет и мы такие на опушке трахаемся, с природой наедине. А заодно, позагораю голенькой.» Вышло, кстати, совсем не так романтично, как представлялось.
Довольно сложно найти баланс, опираясь о случайные деревца, опасаясь ступить в грязь и поддерживая одежду – её и свою. Раскинешь коврик на травке, расположишься сверху и чувствуешь, как на зад тебе садится какой-нибудь жук. Или травка лезет туда, где самое интересное происходит. Или сучок колет спину сквозь ткань.
Несколько раз их, что называется застукали – из кустов появлялись то мальчишка, который выпучив глаза, убежал в страхе, увидев дядю и тётю со спущенными штанами, то бабуся – грибник, махавшая на них палкой: «Бесстыдники! Тьфу!»
Он смеялся, а она нет. Потом некоторое время грустно шла рядом, застегнув все пуговицы и стянув все ремни на одежде. Но отходила. Встряхнув головой, будто отогнав от себя какие-то мысли, подходила и клала голову ему на плечо. И улыбалась, как всегда.
И ещё она очень болезненно реагировала на попытки сфотографировать её. Уговоры о том, что места красивые, она прелестна и должно получиться здорово – не действовали. Если он продолжал настаивать, то сдавалась и изображала лесную нимфу или кошечку, готовую прыгнуть из кустов. Но глаза, при этом были такие отчаянно виноватые и беззащитно-печальные, что у него рука не поднималась сделать снимок.
Был в той миссии и ещё один непредусмотренный промах – личная гигиена. Для столь любвеобильной парочки запасов воды оказалось непростительно мало. Её очень быстро израсходовали. Влажные салфетки помогали, но тоже быстро заканчивались. И постепенно, вместе с иссякающими запасами, таяло их желание раздеться и насладиться друг другом.
Они оба, конечно, были далеки от представления о партнёре, как о сказочном персонаже, что источает только фиалки, но всё равно – душа или просто крана с проточной водой очень не хватало. Вот позагорала она вволю. Даже слегка переборщила. Передержала до этого нетронутую солнцем и потому чувствительную зону бикини. «Булки жарить ходили» – шутили они возвращаясь.
А потом она пропала. «Прости, у меня немного… это… по женской части, застудила чуть-чуть, кажется. Подлечусь и приду. А то чем заниматься-то ещё со мной, да?» – говорила она по телефону. Голос был грустный. А в последних словах сквозила надежда. Он хотел приехать сам: «Ну и что. Давай тогда я приеду. Привезу лекарства, если надо. Что значит, чем заниматься? Есть масса альтернативных способов… „заниматься“. Говори адрес. Или ты бери такси и приезжай, а?»
Назавтра она не поднимала трубку. Потом автоматический голос отвечал, что «абонент отключил аппарат или находится вне зоны доступа». Он с удивлением понял вдруг, что практически ничего не знает о ней. Только имя и фамилию. Но ни адреса, ни места работы, ни-че-го. Как-то не было повода узнать. В поисках зацепки вспоминал их встречи, разговоры. Ничего о ней. Почему-то она всегда очень живо интересовалось им, спрашивала, слушала, задавала вопросы, а о себе не рассказывала. Да он и не интересовался. Болван.
Зашел в свой давно заброшенный профиль в социальной сети. Еле вспомнил пароль. Искал её. Нашёл. Увидел, что и она его искала и нашла. Когда-то. «Последний раз была онлайн: девять дней назад». Полистал её страницу. Защемило сердце. Статус: «Без ума влюблена в лучшего в мире мужчину!» И конечно, как же без этого: обнимающиеся парочки, сердечки, котики. И репосты. И лайки его старым записям. Всем.
Он вспомнил, какие глубокомысленные глупости выкладывал тогда и стало неудобно. А она под каждой старательно поставила «нравится» и комментарий: «Да» или «Всё верно, я согласна». Или: «Ну, умище! Сказанул, так сказанул!)» С грустной улыбкой листал её ленту дальше – до их встречи и раньше.
Кроме обязательных для любой жизнерадостной девушки весёлых картинок, музыкальных клипов, ироничных цитат, были и её личные мысли. На удивление умные и обстоятельные. Об искусстве, о литературе, наблюдения из повседневной жизни, ответы друзьям. А о тех, других, прежних её мужчинах – ни слова, ни репоста, ни лайка.
В расстроенных чувствах, он оставил страничку открытой и пошёл на кухню, где залез в кухонный шкаф – за давно припрятанной бутылкой виски. Хлебнул из горлышка. Потом ещё. Посидел, смотря в окно. Услышал звук входящего сообщения. С надеждой вернулся к ноутбуку. От бывшей жены. Раздумывал: открывать или не открывать? Что там может быть, кроме яда и проклятий?
Всё же открыл и прочёл. «Привет, любитель цыпочек. Не отсох стручок-то ещё?)))) Я и не знаю – сочувствовать тебе или злорадствовать?)) Наверное, всё-таки позлорадствую. Ничего не могу с собой поделать)))))) Смотри, какие новости нынче популярны в этих ваших интернетах:». И далее ссылка на ленту какого-то парня. Сердце ёкнуло, но опять открыл и посмотрел.
Он смотрел, читал, снова возвращался к началу и чёрная, мутная ярость наполняла его. Просмотрел ещё раз. Почувствовал, что гнев уже не помещается в нём. Физически ощущал себя кипящим чайником с неисправным выключателем. Мышцы напряглись, зубы сжались, кровь стучала в ушах, а глаза не могли оторваться от экрана.
«Эта шлюха ушла от меня к какому-то старому козлу. Пусть это будет уроком мне! И вам всем, братки! Напоследок она решила сделать подарок мне и я имел её во все дыры, пока она не попросила пощады! Но я был твёрд, как камень! И удовлетворил её ещё много раз! Делюсь с вами, братки, её подарком! Наслаждайтесь! И наказывайте шлюшек!»
Далее – следовали фотографии. Конечно, это она. Вот, эта родинка под правой грудью, вот – такой милый и трогательный шрам на попе («в школе прыгала с мальчишками с гаражей и зацепилась за железяку,» – рассказывала она), а это – её любимая поза, сзади: она оглядывается и пытается увидеть твои глаза и истома наполняет её и она снова ищет твой взгляд, а поймав, заводится ещё сильнее.
Дата, когда её бывший, выложил это сообщение – первые несколько дней их знакомства. Вспомнил то время. Какой солнечной и жизнерадостной она тогда была! Как он отдыхал от всех своих личных передряг в её обществе! Они ходили по улицам и целовались. Везде, где получалось. Везде, где могли дотянуться друг до друга.
В кафе, склонившись к меню, на остановке, среди раздражённых людей, в салоне автобуса, под неодобрительные взгляды пассажиров, на пешеходном переходе, под гудки рассерженных водителей. И чёрная депрессия оставляла его. Он становился таким же как она – солнечным зайчиком, весело скользящим по унылому ландшафту серых будней.
А когда они естественно и легко, без напряжения и неловкости, оказались в одной постели – от угрюмых мыслей из прошлого не осталось и следа. Она вылечила его. Подарила столько радости, сколько было у неё, осветила его мрачную душу, не оставив ни одного тёмного уголка. Сейчас он начал понимать что-то важное. Про неё. Про себя. Про них вместе. И это знание было горьким.
«Тварь! Гнида! Тварь!» – ненависть бурлила внутри и стучала в висках. Чёрная пелена закрыла всё. Позже, он удивлялся тому, насколько трезво и холодно была продумана его месть. Как у него получилось в том состоянии рассчитать всё: и место встречи, откуда можно легко уйти и потеряться; и одежду, которая не привлекает внимания и сбивает с толку (читал когда-то про ошибки свидетелей преступления – как их показания путаются, если человек, которого они видели, одет в нетипичную для своей комплекции и возраста одежду); и прочие детали.
Парковка перед супермаркетом. С другой стороны – вход в метро и остановка автобуса. Он пришёл, осмотрелся и позвонил: «Да, я на месте. Вы где?» Открылась дверь одной из припаркованных машин. Высокий парень вышел и помахал рукой. Кажется один. Неподалёку дама разговаривает по телефону и разгружает тележку в багажник серебристого седана. Ещё раз посмотрев по сторонам, он поправил капюшон, сжал в руке связку ключей от дома и быстрым шагом двинулся к жертве. Не останавливаясь, без слов, вложив всю тяжесть тела врезал кулаком в ненавистную улыбку.
Парень не ожидал, конечно. И, неуклюже взмахнув руками, сел на асфальт прямо у своей машины. Ничего не соображая, он пытался опереться о порог, пытался схватиться за ручку двери, пытался сказать что-то. Из искривлённого рта вместе со слюной и кровью выпал и соскользнул в лужу около колеса выбитый зуб. Закричала женщина.
Он не мог лишить себя удовольствия и, уходя, взял долговязого за волосы и провёл его физиономией по грязному борту машины. Убегал вдоль тёмного забора рядом с супермаркетом. По пути снял длинный пуховик и бросил его в кучу мусора, оказавшись в короткой кожаной куртке и вязаной шапке. Около остановки, где было многолюдно, сбавил шаг и спрятал окровавленную руку в карман. Дальше – просто. Спустился в метро и сел в поезд.
Он сидел в вагоне, успокаивался и мысленно разговаривал с ней: «Прости, тебе попался я – очередной эгоистичный болван. Лети, солнечный заяц, сияй дальше. Дари свои лучики тому, кто сможет оценить.» Потом он перевёл взгляд и увидел своё отражение в тёмном стекле рядом с рекламой зубной клиники (красотка в коротком халатике обнимает огромный, сияющий перламутром зуб) и, не без злорадства, улыбнулся.
– Теперь в институтах не учат правильно складывать чертежи? – он смотрел, как щуплый юноша с еле-еле пробивающейся, но тщательно ухоженной бородкой, неумело крутит в вытянутых руках недавно напечатанную большую схему.
– Неа.
– Понятно. А в Автокаде нет такой кнопочки, да? Вот, смотри, – он забрал из неуклюжих рук хрустящий, ещё пахнущий принтером, лист. – Штамп должен остаться снаружи. Берёшь вот так. Складываешь тут. Вот так и так. И всегда держишь в голове, что штамп в итоге окажется с лицевой стороны. Так, так и так. Вуаля. Понятно?
– Ну, типа, да.
– Бери другой лист и тренируйся. Испортишь – пойдёшь в светокопию печатать новый. Давай-давай. Вперёд. Инженер обязан уметь складывать схемы. Это такое оригами настоящих мужиков.
– Покажите ещё раз.
– Ты инженер или менеджер в закусочной? Забыл – разверни правильно сложенный и сделай. Всё. Не отвлекай дядю от важной работы. Вот тебе стол, вот – схемы. Шуруй.
Он прошёл по кабинету мимо коллег, посмеивающихся над его войной с практикантом, взял в шкафу папку со спецификациями и сел за своё рабочее место. Подмигнул улыбающейся, недавно принятой девушке за столом напротив, и раскрыл каталог с таблицами на старых, мятых, потёртых листах. Подвинул стул и взял компьютерную мышь.
Привычным движением открыл «её страничку». Просто посмотреть на фотографию. Увидеть, что она есть. Как ей идёт бейсболка! Почему она никогда не надевала эту забавную шапочку с козырьком, когда они встречались? Серьёзный взгляд из-под чёлки. Но он-то знает, что улыбка вот она – рядом, спряталась в уголках губ. Сто процентов, что через мгновение после момента, когда была сделана фотография, она рассмеялась. Он улыбнулся. Как делал каждый раз, когда видел её.
«Была онлайн: вчера». Ничего не пишет больше, вообще. Не ставит «нравится» никому. Наверное так же включает и смотрит. Наверное. Статус не изменила. «… в лучшего в мире мужчину!» Ага. Лучшего. Внутри, там, где-то под галстуком, зашевелилось и сдавило тяжёлым угловатым комком. Выдохнул. Закрыл страничку. Потёр кисть правой руки с уже почти не заметным шрамом.
Никогда больше не смотрел то сообщение от её бывшего (подумал: «А сам-то не бывший теперь что ли?») – просто боялся, что опять не совладает с собой, закипит, переполнится яростью и придумает какой-нибудь ещё более страшный план.
Как-то надо жить дальше. Теперь к грузу прожитого прибавилась ещё одна тележка. Ужасно тяжёлая, громоздкая, но и её можно тащить. Просто привыкнуть к мысли, что ты – дрянной человечишко. Такая, не особо удачная особь. Но и у мудаков есть светлые воспоминания. И так бывает. Поэтому он открывал её страничку бесчисленное количество раз в день. Смотрел, улыбался, выдыхал и жил дальше. Нормально, в общем. Пойдёт.
Сфокусировал взгляд перед собой и обнаружил практиканта с пачкой мятых листов. Балбес перепортил всё, что попало ему в руки. После предсказуемых протестов и упрёков (я не умею, не хочу, не буду, вы научите, а я посмотрю) отправил юношу делать копии взамен испорченных чертежей. В логово фурий. Никто не любил туда ходить. Только по крайней нужде. Только если по другому никак.