Не желая афишировать факт своего возвращения, Рожественский распорядился, чтобы все телеграфные предписания его штаба, отправленные в течение дня 6 августа из залива Стрелок, исполнялись тихо, без лишней огласки. В крепости этому распоряжению следовали неукоснительно.
Передвижения войск и прочие приготовления производились под видом учений либо отправки на строительство новых укреплений. Сорвавшиеся от своей пристани и рванувшие к Аскольду дежурные миноноски проделывали такие фортели много раз и до этого. Учения или заметили кого, кто знает. Состоявшийся после полудня выход трального каравана также ничем не отличался от обычного контрольного траления и поводом для слухов быть никак не мог. Все это стало уже примелькавшейся рутиной и ничье внимание не привлекало.
Но начавшееся шевеление в казармах гарнизона и на побережье носило гораздо более массовый характер, чем раньше, и моментально встревожило население города. Невзирая на туманную погоду, с полудня на прибрежных высотах начали собираться толпы, неведомым образом уже информированные о скором приходе эскадры. Людская масса, до самого вечера варившаяся «в собственном соку», наплодила множество самых невероятных версий относительно всего происходящего и, конечно, того, чего ждать дальше.
Домохозяйки, безработные, «блаженные» и прочие, не особо загруженные работой, вились вокруг немногочисленных почти случайно затесавшихся сюда инвалидов или отпущенных на долечивание на квартиры и в казармы раненых офицеров и матросов, пытавшихся по мере своего разумения объяснить происходящее.
Учитывая, что толпились в основном те, кто не годился ни на что серьезное, уровень осведомленности и способности нормально понимать и осмысливать услышанное оказался соответствующим. Выловленное где-то краем уха что-то совершенно непонятное изначально додумывалось в меру своего разумения, а потом пересказывалось десятки раз, обрастая дополнительными «подробностями» и, в итоге, меняясь до неузнаваемости.
Мелькали здесь и подозрительные личности, толковавшие про то, что де японца снова за собой приведут. Побьет японец людишек! А кому это надо? Тикать пора из города, пока не поздно. Вон в прошлый раз сколько домов спалило, и что? Строить до сих пор не начали, а зимовать как? Им, господам в каменных палатах, от этого ни тепло ни холодно, а рабочий люд вкалывать должен, как на каторге. А жить где? В шалашах да землянках среди пепелища! А ведь скоро зима!
Только в сумерках с сопок у бухты Патрокл в туманной дали разглядели наконец на юго-востоке густые клубы дыма. К этому времени в городе уже распространили информационный бюллетень штаба флота о победе русского оружия в бою при Сасебо. В нем же сообщалось, что крейсера продолжают действовать на японских коммуникациях, а возвращаются только броненосцы с трофеями.
Многочисленные фотографы, полдня проторчавшие на местах с хорошим обзором и, соответственно, продуваемых насквозь в такую промозглую погоду, изрядно продрогли. Но покинуть позицию, даже на несколько минут, опасались. А треноги расставленных в рабочее положение фотографических аппаратов от ветра ничуть не защищали, так же как и поднятые тенты легких колясок, нанятых для мобильности. Ведь с какой стороны в этот раз придут броненосцы, никто, как обычно, не знал.
Прикинув освещенность мутного горизонта и осознав, что все мучения оказались напрасными, они разъезжались на своих «лихачах» (услуги которых за полдня ожидания так же пришлось оплатить в соответствии со «зверским» тарифом, моментально раздувшимся из-за всплеска запросов) по гостиницам и постоялым дворам весьма удрученными, вместе с большей частью зевак.
Зато пишущая братия рванула к портовой конторе, где обещали дать интервью офицеры штаба флота. Проскочить на оцепленную жандармами и матросами территорию базы, включавшей в себя теперь весь механический завод, Сибирский флотский экипаж и морской госпиталь, вплоть до новых доков в «гнилом углу», никто даже не пытался. Успели отвадить, подержав самых резвых в околотке с неделю, проводя дознание на предмет склонности к шпионажу, а потом и выслав из крепости с «волчьим билетом», невзирая на вопли «прогрессивной общественности».
Вернувшиеся главные силы флота на этот раз не стали рассовывать по стоянкам и гаваням вдали от города. Вот только кто именно пришел и в каком состоянии, из-за опустившейся ночной темноты сразу разглядеть оказалось невозможно. Все корабли и транспорты вошли в бухту Золотой Рог и встали на якорь или к хорошо освещенной стенке завода лишь незадолго до полуночи.
Но еще за полчаса до этого репортеры видели, как в ворота порта проехал закрытый экипаж адмирала Бирилева, а от борта «Орла» отвалил катер под адмиральским флагом и скоро вернулся обратно. Однако саму встречу двух адмиралов, состоявшуюся в заводской конторе, они наблюдать не могли.
Почти в полночь к журналистам, наконец, вышел командующий Тихоокеанским флотом в сопровождении двух офицеров из штаба Рожественского. Несмотря на поздний час, Алексей Алексеевич лично отвечал на вопросы сгоравших от профессионального любопытства представителей прессы, иногда пользуясь ловко предоставляемыми ему записями.
Он рассказал, что порт Сасебо полностью разгромлен и сожжен, его гавань завалена многочисленными затопленными японскими судами и не пригодна к использованию, а укрепления разрушены. Японского флота, на плечи которого возлагалась охрана этой крепости, в момент атаки не было в базе, поскольку отвлекающими действиями нашей эскадры его выманили в Желтое море, где он и узнал о нападении, уже не имея возможности его отбить и не успевая даже перехватить на отходе.
В результате огнем броненосцев и действиями войск на берегу уничтожены почти все форты, а также ремонтные мощности и портовое оборудование. После чего эскадра произвела необходимый ремонт на Цусиме и вернулась домой. Наши потери не велики, в то время как у противника в окрестностях Сасебо потоплено около десятка миноносцев, несколько вспомогательных крейсеров и более полусотни грузовых судов. А четыре больших транспорта стали нашими трофеями.
Еще несколько пароходов с грузами для японской армии перехвачено, потоплено или взято в качестве призов в ходе отвлекающей операции в Желтом и Восточно-Китайском морях. Все подробности будут сообщены позже, когда наместник сможет сам ответить на многие вопросы.
Пока шла эта экспресс-пресс-конференция, заводское, железнодорожное и портовое начальство, уже поджидавшее на пристани, перевезли на борт флагмана, едва туда вернулся Рожественский. Довольно скоро все они, получив свои задачи, двинулись в город. Кто к городскому главе, кто к коменданту, чтобы немедленно согласовать возникшие рабочие вопросы по обеспечению, предоставлению и прочее, невзирая на неурочный час. От пытавшихся увязаться за ними репортеров отмахивались, пребывая явно не в лучшем расположении духа.
А под утро, когда улицы полностью опустели, из ворот порта потянулись нескончаемой вереницей подводы и кареты с ранеными, развозившие их не только в морской госпиталь, но и во все городские больницы и даже на вокзал, для дальнейшей отправки железной дорогой в Никольск-Уссурийск и дальше, для лечения. Эта процессия, как и планировалось, уже благополучно смогла избежать ненужного навязчивого внимания.
Несколько следующих дней, против всеобщего ожидания, прошли, в общем-то, довольно буднично. В торжественной обстановке состоялось захоронение умерших от ран по пути домой и уже в береговых госпиталях моряков и солдат. Никаких пышных торжеств по случаю одержанных флотом с момента его ухода громких побед в городе не устраивалось. Возвращение наместника, можно сказать, прошло в рабочем порядке.
Долгожданных выходных дней для отдыха измотанных экипажей также пока не последовало. Единственным послаблением для них стал объявленный шестичасовой рабочий день против десяти или даже двенадцати часов рабочего времени, ставшего нормой для всех остальных, в тех случаях, когда не имелось возможности организовать трехсменную круглосуточную работу.
На эскадре все понимали – расслабляться рано. Сразу приступили к приемке боезапаса и топлива. Ждали скорого ответного удара разозленного противника и, как могли, готовились к этому. Так что появление японских больших кораблей в Броутоновом заливе, а потом и у Посьета восприняли спокойно.
Но когда, едва показавшись в виду наших берегов, японцы сразу ушли, даже как-то растерялись. Опасались подвоха. Весьма способствовало нагнетанию обстановки довольно близкое японское телеграфирование. Только после возвращения отправленной разведки, установившей наличие всего лишь нескольких дозорных судов у выхода из залива Петра Великого, и после анализа расшифрованных японских депеш чуть успокоились. А когда успешно встретили вернувшиеся крейсера Добротворского, спокойно сопроводив их от залива Америка до базы всеми боеспособными (с большой натяжкой) силами, окончательно уверились, что атаковать, по крайней мере в ближайшее время, самураи не намерены.
В главной базе русского Тихоокеанского флота тем временем в полную силу развернулись предремонтные хлопоты. И без того крайне плотный рабочий график всего инженерного корпуса пришлось уплотнить дополнительно. Выходных или праздничных дней ни у высшего командного и технического состава, ни у армейских начальников и всех их подчиненных, тем более у мастеровых, теперь не было вообще. Работы всем хватало с избытком, но при этом не переставали спрашивать и за боевую подготовку.
Сам Зиновий Петрович, на следующий же день после прихода «Богатыря» и «Светланы», все же дав обещанную пресс-конференцию, безвылазно находился в штабе. Договорившись с Гинсбургом1 по основным пунктам заключаемого нового договора о снабжении флота всем необходимым, он вплотную занялся своими непосредственными обязанностями. Требовалось войти в курс дел на вверенном ему театре боевых действий в целом.
В первую очередь, еще на переходе домой, начали прорабатывать возможные варианты доставки на Цусиму боеприпасов, для восполнения убыли в погребах батарей и оставшихся там кораблей, поделившихся с уходящим флотом последним, что было. Этот вопрос требовалось решить срочно, поскольку вероятность массированной атаки на острова все еще оставалась очень высокой. При этом нужно было иметь в виду, что возможности провести охраняемый конвой в ближайшее время не будет.
Итогом стала отправка уже 8 августа трех корейских и одной трофейной шхун и двух китобойных парусных судов фирмы Кайзерлинга в рискованную экспедицию на юг. Из них до конечной точки маршрута добрались только китобои, трофей и одна из кореянок (судьба двух других так и осталась неизвестной). Это несколько смягчило «снарядный голод» в Озаки, хотя окончательно проблему не сняло.
Для ее решения уже готовили к походу один из имевшихся в базе больших пароходов-крейсеров. Вернувшись из Тихого океана, оба они немедленно были поставлены к заводской стенке для послепоходового ремонта и пополнения запасов. На «Тереке», после первичного осмотра механизмы признали вполне исправными, и он приступил к бункеровке. А вот с силовой установкой на «Днепре» имелись довольно серьезные проблемы, и в ближайшие недели две, а то и целый месяц, он в море выйти не сможет.
Результаты их крейсерства, уже прозванного в матросской среде «пехотным круизом», так же как и общее техническое состояние, оказались совершенно разными. Приведенный «Тереком» большой германский пароход компании «Норд Дойче Ллойда» «Граф Валдерзее» в 12 075 тонн и ходом в 14,5 узла, перехваченный на пути в Йокосуку был, безусловно, ценным призом. Он шел с грузом деталей паровых машин (котельные трубки, запорная арматура, вспомогательное котельное оборудование), телеграфного провода и оборудования телефонной и телеграфной связи производства немецких заводов, а также боеприпасов к морским пушкам калибром от 76 до 203 миллиметров английского производства, и потому однозначно являлся контрабандистом. Неплохим результатом вояжа было и потопление тем же «Тереком» четырех японских судов общим тоннажем около девяти тысяч тонн.
Зато его напарник «Днепр» в ходе крейсерства успел досмотреть лишь несколько нейтральных судов, почти все пустые, и потопить две шхуны и один небольшой каботажник, после чего нарвался на замаскированный японский вооруженный пароход. В быстротечном бою на малых дистанциях наш огромный лайнер-крейсер, вполне традиционно, нахватался японских снарядов и, несмотря на все импровизации с защитой из бухт троса, мешков с углем и прочего, получил повреждения трех котлов, два из которых до прихода в базу полностью «скисли», ограничив полный ход всего 15 узлами.
При этом, несмотря на то, что перестрелка продолжалась менее пяти минут, имелись большие потери в пехотных частях, остававшихся на борту после Осакского дела. Как и задумывалось, скучавшая от безделья пехота каждый раз высыпала на палубы поглазеть на аттракцион, устраиваемый моряками при абордаже на приличном волнении. Вот и получила свою порцию шимозы.
Хорошо еще, что бой произошел уже через несколько часов после уничтожения «Днепром» бельгийского контрабандиста «Низам». Благодаря этому, его экипаж оказался свидетелем подлой выходки японца, до последнего прикидывавшегося грузопассажирским английским судном и в упор расстрелявшего шлюпку с досмотровой партией из замаскированных на палубе современных скорострелок. Одновременно был открыт огонь и по приблизившемуся рейдеру. Коварный японец стрелял до последнего момента, пока не взорвался погреб и паровой котел, так что спасшихся с него не было.
Этот случай вынуждал все наши крейсера в дальнейшем действовать более жестко в отношении судов нейтральных стран в японских водах, о чем было официально заявлено российским МИДом. Японцы в ответ скромно промолчали, зато в американских и английских газетах поднялся настоящий вой об очередном акте пиратства русских варваров, потопивших гражданское судно со всеми пассажирами.
Публикации рассказа об этом инциденте возмущенных бельгийцев, двое из которых были ранены в том бою, назывались грубой инсценировкой. Вершиной этого раздутого скандала стала публикация в «Таймс» статьи, прямо призывающей к применению военной силы против русского флота, действующего на Дальнем Востоке.
Одновременно в «Вашингтон Пост» вышла статья, в которой заявлялось, что Америка не допустит поражения Японии в этой войне. Официальной реакции ни из Лондона, ни из Вашингтона пока не было, но долго ее ждать, вероятно, не придется. И будет она вполне предсказуемой.
Это требовало аргументированного и убедительного ответа. Но пока он еще не был готов. Выступать в роли оправдывающейся стороны казалось изначально не верным, а для перехода в наступление еще и на «газетном» фронте требовалось запастись надежными «козырями» и выложить их на стол максимально эффектно.
Грузы для цусимского гарнизона уже заготавливали в порту, рассчитывая приступить к погрузке сразу, как закончат бункеровку и пробные пробеги «Терека» после обслуживания механизмов. Для ускорения этих мероприятий туда отправили всех свободных, кто подвернулся под руку, без разбора. При этом причина такой спешки отнюдь не являлась секретом ни для кого из работавших на крейсере.
По вопросу немедленного начала строительства бараков для рабочих взамен сгоревших от японского обстрела все необходимые документы канцелярия успела подготовить. Их оставалось лишь подписать, что не должно было занять много времени. За эту довольно хлопотную работу брался широко известный во Владивостоке предприниматель и лесопромышленник Суворов Михаил Иванович, обещая управиться еще до холодов.
С момента возвращения эскадры он настойчиво добивался аудиенции у наместника, заявляя, что имеет перспективное предложение относительно этого строительства. По наведенным справкам репутация у него была безупречной. Хотя с началом войны его дело серьезно пострадало, поскольку предприятия, дававшие основной доход, находились в Маньчжурии, лишних денег за свою работу он не драл.
Флот уже имел с ним дело, когда потребовалось срочно провести хотя бы временную телеграфную линию для обеспечения надежной связи залива Ольги с Владивостоком. Он тогда оказал немалое содействие в этом, поскольку, среди прочего, уже несколько лет занимался горными разработками на побережье от мыса Поворотный в восточном направлении, как раз до Ольгинской гавани. Тогда даже такая зачаточная освоенность береговой черты при активном содействии его компании позволила вести работы сразу на восьми участках одновременно и пустить линию в эксплуатацию в кратчайшие сроки.
Сейчас он по-прежнему испытывал серьезные финансовые затруднения, однако не прекращал жертвовать на богоугодные дела и прочую благотворительность. Но Рожественского больше удивило, что, даже еще не заключив контракта, его рабочие уже начали закладывать фундаменты и завозить необходимые материалы. Он ждал, что появятся какие-нибудь доброхоты, ратовавшие за него, но напрасно.
Поскольку Суворов каждое утро ожидал в приемной, встретиться с ним для прояснения неясных моментов труда не составило. Михаил Иванович действительно подготовил серьезное предложение, причем такое, что Рожественский даже испытал изрядный шок, причина которого для присутствовавшего при разговоре лейтенанта Свенторжецкого так и осталась до конца не ясной.
Будучи моряком, он, как и Зиновий Петрович, мало смыслил в технологиях строительства, в современных и не очень. Но прозвучавшая в самом начале разговора фраза про целесообразность сооружения дешевого многоквартирного типового жилья из крупногабаритных бетонных панелей, на него вообще не произвела никакого впечатления в отличие от «шефа».
Несколько последующих фраз Рожественского, заметно побледневшего и начавшего как-то странно вглядываться в лицо коммерции советника купца первой гильдии, сына крестьян М. И. Суворова, заметно растерявшегося от такой реакции, вообще заронили в душу Свенторжецкого сомнения в благополучии здоровья наместника.
Сверля собеседника взглядом, он словно процитировал с ехидными интонациями в голосе: «Энто где же ты, злодей, набрался таких идей?..»2
Совершенно сбитый с толку, Суворов с надеждой оглядывался на Евгения Владимировича, явно не понимая, чем так разгневал высокое начальство. Ведь еще и сказать-то толком ничего не успел. К его чести надо отметить, что паниковать он явно не собирался, просто соображал, как дальше строить беседу.
А Рожественский, между тем, все с таким же выражением на лице ввернул еще несколько «цитат», но уже совершенно неуместных в контексте разговора, тоже оставшихся без ответа. Видимо, так и не увидев желаемой реакции от Суворова, он как-то сразу сник, начав сильно растирать лицо руками, и извинился, сославшись на усталость. После чего предложил Михаилу Ивановичу выпить пока чаю в приемной и продолжить разговор минут через десять.
Когда купец вышел, попросил и Свенторжецкого тоже оставить его, закурив и подойдя к открытому окну. Было видно, что сигарета в руке подрагивала. При этом дышал он шумно и глубоко, словно воздуха не хватало. Потом вдруг обернулся и предложил: «А давайте-ка мы с вами коньячку по чуть-чуть, а то что-то я совсем замотался».
Когда старший флаг-офицер уже выходил за дверь, чтобы исполнить просьбу, он добавил озабоченно: «Вы проследите, чтобы этот там не ушел никуда!»
Пребывая в совершенном замешательстве, теряясь в догадках и предположениях, действуя машинально, лейтенант отдал соответствующие распоряжения относительно посетителя, потом составил на поднос коньяк, рюмки, чай (на всякий случай), вазу с печеньем, порезанный лимон и вернулся в кабинет. Там застал уже самый конец телефонного разговора. Рожественский выяснял у кого-то про «панельное домостроение». Вид он еще имел бледный, но в остальном все было в порядке.
Предупреждая уже почти заданный вопрос, поднял руку перед собой и тихо сказал: «Не спрашивайте ни о чем, прошу вас! Просто померещилось черт знает что. Не выспался, наверно». После улыбнулся и снова удивил тостом: «За светлое будущее!»
Выпили, покурили молча, глядя через окно на бухту и стоящие в ней корабли эскадры и транспорты. Потом еще раз выпили, и Рожественский, оттаяв, обронил: «А панельные дома, оказывается, уже могут строить! А я и не знал!» Потом обернувшись и улыбнувшись уже совершенно своей улыбкой, сказал: «Давайте сюда этого рационализатора!»
«Переваривая» непривычное слово, уже в который раз за это утро (да какое утро, за полчаса всего!) «ошалев» от вывертов своего «патрона», Свенторжецкий пригласил Суворова для продолжения разговора.
Выяснилось, что он предлагает не строить деревянные бараки, а возводить сразу бетонные из этих самых панелей. Он, оказывается, уже все для этого подготовил: опалубки для наружных стен разной формы, для тонких внутренних и для перекрытий. При этом продумал технологию, обеспечивающую литье с воздушными пустотами для тепла и общего облегчения конструкций. Даже цементом запасся на первое время и всю оснастку для перевозки и установки на место изготовил, поскольку литейная и механическая мастерские пока еще свои имелись.
А закладываемые им уже сейчас фундаменты годились как для кирпичного, так и для панельного строительства. А уж для деревянного тем более. При этом Михаил Иванович доказывал, что при массовом строительстве такие дома окажутся намного дешевле даже деревянных, предъявляя свои расчеты.
На вопрос, на что тот надеялся, когда, не заключив контракта, шел на такие траты, Михаил Иванович ответил: «Так жить-то людишкам надо где-то. Я помогу, еще кто-то. Бог даст, так всем миром и отстроили бы».
На всех бумагах, поданных Суворовым3, Рожественский поставил резолюцию: «Оказывать всемерное содействие! Лично прослежу!!!», после чего отпустил совершенно обалдевшего от свалившегося на него счастья бывшего лесопромышленника, а теперь судя по всему первого в России, а может и в мире, заводчика, основателя ЗКПД4.
А день продолжался. Подробный рапорт «О бомбардировке города Владивосток японскими крейсерами», подготовленный начальником штаба крепости бароном фон Будбергом, наместник планировал изучить позже, пока же ограничившись его кратким устным изложением из уст самого автора, вызванного после полудня.
Было весьма неприятно услышать, что на самом деле имело место сигнализирование подошедшим японским кораблям с нашего берега. Причем сразу в нескольких местах. Благодаря чему они смогли быстро пристреляться. Задержать мерзавцев не удалось, ушли с перестрелкой.
Возвращавшийся как раз в этот момент из поездки в один из скитов епископ Владивостокский и Камчатский Евсей, оказавшийся случайным свидетелем, был тяжело ранен, а сопровождавшие его два иеромонаха и четверо трудников убиты. Судя по всему, это не ограбление. Будь лихие люди какие, так крест золотой, от которого пуля и срикошетила, первым делом бы стянули, несмотря на то, что погоня за ними шла, а тут не взяли. Просто не вовремя на глаза попался. Что заезжие какие – это точно. Из местных никто его не тронул бы. В народе отца Евсея любят.
По городу прокатился слух, что он тоже убит. Его не опровергали, отправив батюшку на излечение на станцию Надеждинская, не на глазах и не далеко, а всем объявили, что тело увезли похоронить на родине, как он и завещал. Сейчас раненый уже пришел в себя и идет на поправку, так что есть надежда, что сможет опознать стрелявших. Их четверо было. Все говорили по-русски.
В самом Владивостоке от снарядов и пожаров погибло 37 человек. Еще 112 ранено. Сгорели рабочие бараки, к счастью, далеко не все. Тут поклониться надобно старшему инженеру-строителю Исакову. Если б не его плотины на реках и ручьях, не хватило бы воды. Тогда, может статься, уже ни город, ни завод бы не отстояли.
А что до военных результатов этого нападения, так их, считай, и нет вовсе. Ни корабли в гавани, ни доки не пострадали. Выбитые стекла в госпитале и Сибирском экипаже не в счет. Повреждения на батареях, подвергшихся наиболее интенсивной бомбардировке, также не велики и ограничились разрушением нескольких временных бытовок да массовой вывалкой леса, частично раскрошенного снарядами в щепу.
Однако следует отметить, что ведению ответного огня обстрел мешал очень сильно. Куски разбитых деревьев, камень и осколки снарядов, в большом количестве залетавшие непосредственно на позиции, вынудили прислугу орудий искать укрытия. При строительстве батарей возможность ведения боя на столь малых дистанциях, позволяющих уверенно концентрировать огонь скорострельных орудий сразу с нескольких кораблей на одной цели, не учитывалась.
Вполне возможно, что и через мины японцев тоже кто-то провел, но это все же менее вероятно. Отследить установку заграждений, особенно новых, было невозможно, а их схемы теперь хранятся надлежащим образом и, можно надеяться, еще не известны противнику. В отличие от береговых укреплений, много раз осматриваемых всеми иностранными военными агентами (да и не только ими), причем всегда с разрешения главнокомандующего. Английский агент Эрес при этом даже чертил кроки, а потом переехал к японцам под Мукденом, якобы попав в плен. О какой секретности можно говорить в таких условиях!
Далее обсудили ситуацию с выявлением японской агентуры, все еще остававшейся весьма активной и, как показали все эти события, эффективной. По словам начальника штаба крепости, в последние пару месяцев удалось добиться не мало, но окончательно выкорчевать тщательно пророщенную шпионскую заразу, планомерно и систематически возделываемую во Владивостоке до войны Японским коммерческим агентством, вряд ли возможно.
Причем даже использование опыта подобной работы в Порт-Артуре не слишком помогает делу, ввиду принципиального различия сложившихся к 1904 году японских общин в этих русских крепостях. Владивостокская, с самого начала была организованным сообществом, хорошо контролировавшимся Японским коммерческим агентством, а в Артуре – случайно сформировавшимся аморфным образованием.
Отсюда и серьезные различия в уровне задействованных агентов. В Артуре работали спешно нанятые за деньги торговцы и перевозчики, легко терявшие интерес при угрозе своим прибылям, а во Владивостоке – обеспеченные максимальным прикрытием со стороны не только разведывательных структур армии и флота, но также и японского МИДа хорошо подготовленные офицеры.
Нет ничего удивительного, что они смогли внедрить своих агентов не только во все структуры крепости и порта Владивостока, но также и далее по железной дороге, в Харбине, Благовещенске, Чите и Хабаровске, создав настоящую сеть. Причем вся эта сеть действует согласованно, в то время как с нашей стороны долгое время наблюдались только локальные, разовые узконаправленные акции.
Даже после того, как с началом войны из города уехали представители «Мицуи Буссан» и «Нихон Юсен» и самый ярый защитник торговцев-шпионов коммерческий агент Каваками, здесь сохранились отлаженные каналы передачи информации и снабжения всем необходимым. А агенты, еще оставшиеся на свободе, – большей частью европейцы или даже русские, изобличить которых удается только благодаря случайностям, что происходит слишком редко5.
Большим подспорьем стало неожиданное прибытие в распоряжение Приамурского жандармского управления в конце июня сразу трех десятков хорошо подготовленных агентов и следователей. Будберг изъявил готовность предоставить отчет обо всем озвученном, но Рожественский его остановил словами: «Вы тут сами разбирайтесь. Мне не до того, но чтоб были результаты, а не показатели!»
После нескольких уточняющих вопросов и последовавшей получасовой беседы на другие неотложные темы начальник штаба крепости отбыл по своим делам, а наместник вернулся к своим, ознакомившись раньше всего прочего с реализованными (и не очень) в его отсутствие мероприятиями по повышению обороноспособности самой базы и прилегавших к ней территорий. Причем сразу же был весьма удивлен по-прежнему неторопливыми темпами, которыми кое-где выполнялись запланированные еще в конце мая первоочередные работы.
Так, на возобновленной, было, прокладке стратегически важной железнодорожной ветки от 30-й версты Уссурийской железной дороги до Сучанских каменноугольных копей протяженностью в 110 верст наметилось явное отставание от графика. Дело тормозится, в первую очередь, из-за до сих пор не отмененного предписания столичного начальства, которое в самом начале года распорядилось прекратить строительство по причине его необеспеченности и возможности захвата японцами.
Несмотря на то, что только земляных работ на данный момент выполнено более чем на миллион рублей, а все доводы в пользу прекращения стройки явно устарели, столичной бумагой кое-кому удобно прикрываться, саботируя прямой приказ наместника. В данный момент сучанский уголь вывозят на лошадях до бухты Находка, а дальше малым парусным каботажем – во Владивосток. При этом с пуда платят 17 копеек, а берут 31 копейку! Что гораздо больше обычной цены.
Едва узнав обо всем этом, Рожественский приказал немедленно выяснить, какой во всем этом интерес «Уссурийского Горно-промышленного общества», чьи акционеры в свое время настояли на сворачивании работ, и как они связаны с тем, кто в данный момент организовал перевозки? Особо обратить внимание на господина Шведе, английского коммерческого агента, являющегося директором-распорядителем этой акционерной компании с самого ее основания.
В отношении него уже подавались материалы от жандармского управления еще в конце мая. Но за общим валом дел до конкретного решения вопроса тогда не дошло, а без санкции высокого начальства столь влиятельного человека, водившего знакомства, если не дружбу, с губернатором, комендантом, прошлым и нынешним, а также со всем высшим обществом Владивостока, трогать никто не решался.
Но это было делом гражданских ведомств, где плотно переплелись коммерческие интересы, разбавленные конкуренцией, не всегда добросовестной. Ни чьим конкретным приказам они подчиняться были не обязаны и могли действовать по своему усмотрению в рамках закона. Однако подобное безобразие в военном ведомстве являлось уже фактом возмутительным.
В этом смысле поражала «нерасторопность» начальника совсем недавно организованного Посьетского отряда генерал-майора Щупинского. Согласно полученным отчетам, несмотря на значительное увеличение численности подчиненного ему гарнизона, мер по обеспечению продовольствием с использованием местных ресурсов там до сих пор не принималось. Богатые рыбные промыслы почти не использовались. Того, что ловили местные, явно не хватало на всех. К тому же никаких перерабатывающих мощностей не создавалось, а пытавшуюся обосноваться там корейскую рыболовецкую артель вынудили убраться восвояси.
Поскольку из-за частых морских туманов рожь, пшеница, овес и ячмень мало где успевали дать нормальный урожай, да и то крайне редко, крестьянских наделов, могущих обеспечить не только войска, но даже самих местных жителей хлебом, в тех местах не имелось. Добывали морскую капусту, но всю провизию вынужденно завозили морем.
Вдобавок выяснилось, что в заливе Посьет до сих пор не достроена ни одна из намеченных береговых батарей, хотя пушки и все необходимое снабжение для этого отправили из Владивостока более двух месяцев назад. Сеть сигнальных постов, развернутая силами флота, давно закончена и исправно функционировала, а береговые телефонные и телеграфные линии армейского подчинения, которыми предполагалось объединить это все в единое целое, обеспечив устойчивую связь с крепостью, едва начали прокладывать, да так и забросили в незаконченном виде.
В данный момент связь постов со штабом морской обороны обеспечивалась лишь световой сигнализацией, а при недостаточной видимости, что летом, в сезон туманов случалось часто, с использованием судов и малых плавсредств артиллерийского полигона, а также и нарочными. Далее все сообщения попадали сначала в штаб Щупинского и только потом на почтово-телеграфное отделение поста Посьет, откуда уже, наконец, отправлялись во Владивосток.
Прохождение всей этой цепочки даже при идеальных условиях занимало от полутора до двух с лишним часов, а в туман и вообще становилось не гарантированным. Срочный сигнал тревоги в этом случае подавался выстрелом из винтовки, который при сильном ветре или в грозу не всегда могли расслышать с соседних постов. Это неминуемо вело к явному запаздыванию реагирования.
Сухопутное сообщение осуществлялось по тележному тракту протяженностью более двух сотен верст, если считать от Владивостока. От ближайшей станции меньше. Начатая еще в начале июня узкоколейная железная дорога Владивосток – пост Посьет, которая должна была дать возможность быстрой переброски войск в случае необходимости, продолжала строиться только со стороны Владивостока, откуда провели уже весь свой участок до самого залива Славянский и заканчивали его окончательное обустройство. В то время как из Посьета не прошли и трети пути, хотя все необходимое для стройки постоянно завозили морем, отправив уже все положенное по сметам.
Причем этот завоз, из-за значительности объемов переваливаемых грузов, тоже вызывал немалые трудности с самого начала, поскольку новую деревянную пристань, подряд на которую взял лесопильный завод Монсэ и должен был сдать в казну к концу июня, еще только начинали возводить. Там до сих пор не закончили бить сваи. Из-за этого разгрузка судов проводилась рейдовым способом баркасами и лихтерами. Приставать к берегу могли лишь небольшие местные шхуны.
Причина задержки была в том, что этот самый Монсэ гораздо больше внимания уделял частному строительству на берегах бухты Экспедиции, с которого и имел основной доход после прекращения заграничных коммерческих рейсов. А там все сгружалось сразу на берег и уже оттуда развозилось гужевым транспортом. «По ошибке» брус и балки, предназначавшиеся для пристани, также ушли туда.
Получалось, что любые работы, оплачиваемые из казны, продвигались ни шатко ни валко, зато небольшие частные компании, занимавшиеся строительством дач, в последнее время заметно активизировались. Близость границы и сравнительно легкая доступность с моря их не пугали ничуть.
Неторопливость берегового начальства в обустройстве обороны объяснялась, вероятно, частым присутствием военных кораблей на артиллерийском полигоне в бухточке Пемзовая, где в последнее время постоянно гремели тяжелые пушки. В этих условиях комендант рейда Паллада полковник Осташевский, проживавший на своей недостроенной даче в окрестностях поста Посьет, регулярно откладывал начало работ, аргументируя это отсутствием у отряда саперных частей. Использовать войска на строительстве укреплений он не соглашался, ссылаясь на их занятость в угольных копях (кто-то же должен был достраивать дачу, причем не только его).
У местного армейского руководства любые распоряжения штаба флота в принципе вызывали негативную реакцию. А после получения приказа о возобновлении работ в старых выработках в бухте Экспедиции для обеспечения местным углем малых судов охраны рейда Паллада и артиллерийского полигона это еще более обострилось. Уголь там был низкого качества, продать который на сторону невозможно, зато строительство дач вообще практически встало из-за нехватки рабочих рук и материалов.
Сам начальник Посьетского отряда ни разу не соблаговолил проверить ход работ на новых укреплениях, целиком положившись в этом деле на коменданта рейда Паллада, предоставлявшего отчеты еженедельно. Основываясь на них, из штаба отряда во Владивосток отправлялись регулярные рапорты об успешном продвижении строительства, правда, с отставанием от графика. Эта маленькая оговорка никого в Посьете всерьез не тревожила, учитывая отсутствие специалистов такого рода. Там считалось, что оборону этого района, в случае возникновения угрозы, всегда обеспечит флот, находящийся рядом.
После появления в заливе присланных из крепости еще толком не боеспособных подлодок, эта успокоенность еще более окрепла. Местное командование сразу подмяло их под себя. Не вдаваясь в специфику несения службы, распорядившись без спроса в море не шастать, чтоб не сломать ничего и дорогой бензин не тратить. А при появлении супостата атаковать и утопить!
Никакие доводы о необходимости обслуживания и учебного плавания не действовали. Заряжать аккумуляторную батарею чисто электрической «Форели» сначала не разрешали из соображений экономии, а после вообще увезли предназначенный для этого паро-динамо на дачи. Там весьма высоко оценили преимущества электрического освещения, что окончательно решило вопрос о его «правильном» применении. А ответ на рапорты с планами учений был один: «Вам молодым все баловство, а казне расходы!» Отправляемые командирами субмарин во Владивосток депеши с отчетами попросту изымались и до адресата не доходили, так же как и послания для них из крепости.
С главной базы проверяющие не приезжали, так как у большого начальства и без залива Посьета хватало хлопот. Ограничивались лишь регулярными понуканиями, на что получали убедительные аргументированные отписки. Такая телеграфная возня окончательно всех успокоила.
В итоге, реальное положение дел в сфере обороны на этом участке высшему командованию оставалось неведомым до возвращения эскадры. Все вскрылось случайно, когда понадобилось сверить карты старых и новых минных полей залива Посьет с имевшимися в штабе флота. Хотели отправить посыльного по узкоколейке, но выяснилось, что она все еще не действует. Тогда отправили гонца морем.
Посланный за ними эсминец «Громкий», несмотря на плохую видимость, был своевременно обнаружен с сигнального поста на мысе Гамова, с которым обменялся опознавательными сигналами. Но известие о его появлении из-за туманной погоды у входа в залив достигло местного штаба морской обороны только спустя час после того, как сам миноносец уже встал на якорь в бухте Миноносок. При этом непосредственно в заливе видимость была просто отличной, зато не было флотских постов, только тыловые армейские. А они решили, что раз миноносец наш, нечего и шум поднимать да начальство беспокоить.
Командир «Громкого» капитан второго ранга Керн был изрядно удивлен, обнаружив внезапность своего появления на рейде Паллада. Тут и выявилась отсталость всей системы обороны залива Посьет в целом. И это при том, что еще до ухода флота на Цусиму здешнему командованию с нарочным отправили категорическое распоряжение ускорить работы по сооружению батарей и дороги, а также аналитическую записку. В ней обосновывалось, что именно доступный для высадки крупных сил пехоты в короткое время залив Посьет является самым уязвимым местом обороны крепости Владивосток, поскольку открывает прямой путь вдоль берега Амурского залива в обход укреплений на станцию Надеждинская и далее по железной дороге к Никольск-Уссурийску. Это теоретически позволяло противнику перерезать сухопутное сообщение единственной базы Тихоокеанского флота с остальной империей.
Явившись в штаб, Керн затребовал необходимые документы и схемы крепостных и прочих заграждений, предоставив необходимые для этого бумаги. Но сразу был отправлен на пост Посьет к командиру крепостной минной роты, распоряжавшемуся всем этим. Поскольку начальник штаба береговой обороны залива Посьет капитан второго ранга Иванов был поставлен в подчинение штабу отряда и, по сути, руководил лишь добычей угля и обеспечивал работу артиллерийского полигона в бухточке Пемзовая.
До всего остального ему просто не было дела, поскольку оборона залива с момента основания поста Посьет возлагалась на его сухопутный гарнизон, чье руководство весьма ревностно охраняло свою «территорию» от любых посягательств. До выслуги положенного ценза ему оставалось всего три месяца, так что сложившиеся отношения его вполне устраивали.
Сразу перейдя на рейд Посьет и прибыв в штаб Посьетского отряда, командир «Громкого» был отправлен от командира минной роты к коменданту, но там снова ничего не получил в ответ на свой запрос, кроме ссылок на секретность и отсутствие распоряжений непосредственного начальства рейда Паллада. Само начальство, по случаю воскресного дня, на телефонные вызовы не отвечало, а после отправки нарочного появилось в штабе морской обороны только после трех часов ожидания в крайне раздраженном состоянии.
В итоге «зарвавшийся», по его высокому и непререкаемому мнению, капитан второго ранга едва не был помещен под арест по подозрению в попытке завладения секретной информацией с неясными целями. Но, в конце концов, его просто отправили обратно ни с чем, посулив учинить разбирательство по этому поводу до полного прояснения всех обстоятельств.
Гневная телеграмма об этом достигла Владивостока раньше, чем вернулся с «пустыми руками» сам «Громкий». Разбирательство все же было начато. Сразу всплыло разительное несоответствие своевременности обнаружения эсминца с сигнального поста на мысе Гамова и реакции штаба морской обороны, а особенно командования гарнизона поста Посьет.
Начальника Посьетского отряда сразу вызвали во Владивосток для полного и подробного отчета о ходе строительства укреплений и узкоколейной железной дороги в его зоне ответственности, а в залив одновременно отправили транспорт «Алеут» со специалистами связи, их имуществом и ревизионной комиссией на борту. Только спустя три дня после визита «Громкого» удалось выяснить причину отправки телеграммы с требованием разобраться и наказать капитана второго ранга Керна.
Ни о каком наказании речи, естественно, уже не было. Зато коменданта рейда Паллада, командира минной роты и начальника штаба морской обороны залива Посьет освободили от занимаемых должностей и отправили организовывать береговую оборону северного побережья Охотского моря. А генерал-майора Щупинского обязали исправить все вскрытые упущения в кратчайшие сроки, восполнив утраченное казенное имущество (цемент, кирпич, телеграфные столбы, строевой лес и пиломатериалы) за свой счет. Паро-динамо вернуть на артиллерийский полигон и использовать только по прямому назначению.
Еще до окончания разбирательств со всевозможной волокитой в крепости и вокруг нее наместник с частью своего штаба отбыл в Харбин для согласования дальнейших действий с высшим армейским руководством. Также требовалось достоверно прояснить ситуацию в Маньчжурии, поскольку из отчетов Линевича четкой картины не просматривалось. С одной стороны, все было стабильно и надежно. Перевес в силах и превосходство в обеспечении теперь явно оказались на нашей стороне. Но с другой – наступать считалось все еще слишком рано и рискованно по причине недостаточности этого самого снабжения. А времени, чтобы брать противника измором, не оставалось.
Еще в пути Рожественский отправил в ставку Линевича телеграмму с распоряжением организовать к своему приезду совещание с непременным участием всех трех командующих армиями или их начальников штабов, а также представителей из корпусов и дивизий. Все было исполнено, и на вокзале его встречала довольно представительная делегация. Но поскольку насчет секретности никаких распоряжений не было, не обошлось без почетного караула, оркестра и толпы восторженных зевак, которых едва сдерживало выставленное оцепление из спешенных и конных казаков.
Учитывая важность момента, к огромному удовольствию явно заскучавших в этой глуши репортеров, наместник-победоносец, как его успели уже «окрестить» за глаза, едва выйдя из вагона, дал речь, поднявшись на крышу одной из карет, в большом количестве скопившихся к его приезду на вокзальной площади.
С трудом нащупав ногами достаточно прочное место на хлипком верхе обычного почтового экипажа, заметно раскачивавшегося на своих рессорах, он в течение четверти часа тезисно обрисовал сложившуюся на данный момент политическую и военную ситуацию на Дальнем Востоке. При этом подчеркнув, что честной и равноправной торговле русский флот никогда не препятствовал и препятствовать не будет, но попыток прикрываться ею для снабжения оружием вероломного и опасного врага не потерпит.
После этого все отбыли в ставку, где была намечена встреча с Фридрихом Леопольдом Прусским. Относительно него у Рожественского имелись инструкции из Санкт-Петербурга, в соответствии с которыми предстояло срочно организовать в маньчжурских армиях службу иностранных военных советников с гораздо большими полномочиями. Причем не в штабах, а именно в армиях для обучения современным тактическим приемам. Ключевую роль в ней должен был играть именно этот германский принц. Он прибыл в Харбин в мае, побывал в отряде генерала Мищенко и, как говорят, даже участвовал в каком-то деле.
Встреча прошла хорошо. И времени заняла не много, и результата добились. У немца также имелись свои инструкции с самого верха, как выяснилось, полностью совпадавшие по целям с теми, что получил наместник. Так что взаимопонимания достигли с самого начала. Итогом стало соглашение о замене части русских офицеров из свиты Фридриха Леопольда офицерами Генштаба, более подходящими для новых задач. А советниками-инструкторами непосредственно в учебных батальонах могут стать уже прибывшие с ним немецкие офицеры, а также дополнительный контингент, в данный момент едущий сюда по Транссибу.
Столь конструктивное начало визита вселило в Зиновия Петровича робкий проблеск оптимизма. Боясь спугнуть, он отправился в штаб и там, вместо подготовленного фуршета и торжественного молебна, сразу же начал совещание, где поочередно были заслушаны все прибывшие на него.
Как выяснилось, дела на сухопутном направлении обстояли не так уж и плохо. К концу июня 1905 года фронт на Сыпингайских позициях, вместе с далеко охраняемыми флангами, достигал ширины двести километров. Русские войска занимали позиции справа и слева от железнодорожной станции Сыпингай. К востоку от нее 1-я армия, а к западу 2-я. Много восточнее основных сил за хребтом Бейлаолми возле Хаймучена размещался отряд генерала Ренненкампфа, являясь отдельной группировкой, противостоящей японскому правому флангу. Сообщение с ним было затруднено из-за сложного рельефа. Приходилось давать большой крюк к северу, что затрудняло маневр резервами, в случае возникновения такой необходимости. Впрочем, и у противника были схожие проблемы с правым флангом, хоть и в меньшей степени, благодаря более ровной местности. Третья армия, по решению генерала Линевича, находилась в резерве позади основных позиций, западнее железной дороги.
По числу штыков и сабель три русские армии существенно превосходили стоявшие против них пять японских. И подкрепления продолжали прибывать. Общая численность наших частей на линии соприкосновения перевалила уже за 445 000 человек при наличии тяжелых гаубичных батарей и большого числа пулеметов (374 штуки). Вместе с тылами набиралось более 780 тысяч. Еще 150 тысяч в Приамурье и северной Корее. Численность Южно-Уссурийского отряда перевалила за 23 000 человек при 64 орудиях.
В то время как у японцев, по заслуживающим доверия данным разведки, основывавшимся, в первую очередь, на результатах частых усиленных конных рекогносцировок с захватами пленных и изъятием документов у убитых японцев, перед войсками генерала Ли-невича стояли с запада на восток 3-я, 2-я, 4-я, 1-я и 5-я японские армии. В общей сложности в них едва набиралось 750 000 человек (включая транспортные формирования, состоящие из кули). Из них около 150 тысяч в тылу и в Корее.
При этом японские войска испытывали заметные трудности со снабжением, особенно обострившиеся в последнее время. Недостаток гужевого транспорта, бывший для их тылов главной проблемой сразу после высадки, удалось с лихвой компенсировать прокладкой сети полевых железных дорог, о чем сообщала наша разведка. Еще к началу октября 1904 года полевая узкоколейка была проведена от Яллу до Фынхуанчена и продвигалась на Ляоян. Теперь эта дорога была закончена. По данным разведки, японцы к сентябрю прошлого года закончили перешивку колеи захваченной ими части ЮМЖД и привезли паровозы, что позволило наладить снабжение по железнодорожным веткам Дальний – Мукден, и Инкоу – Ташичао. Но с приходом нашего флота и резким сокращением поставок по морю, эта отлаженная система практически бездействовала. Просто нечего стало возить.
В ходе последних боев отмечалось резкое снижение активности японской артиллерии, не имевшей теперь снарядов в достаточном количестве. А японская кавалерия в Маньчжурии вообще перестала существовать как вид вооруженных сил. После оккупации нашим флотом Цусимы японские армии на континенте элементарно голодали. Недостаток продовольствия не могли покрыть даже обширные экспроприации у местного населения.
Зато они вызвали рост антияпонских настроений, со средневековой жестокостью подавляемых армией. Любому, заподозренному в шпионаже, публично отрубали голову. А для подозрения порой было достаточно одного взгляда на японского офицера. Такая манера поведения новых оккупантов заставляла местное население делать выбор между азиатами и русскими на своей земле. Уже было с чем сравнивать. Этим незамедлительно воспользовалась наша разведка.
Даже местные хунхузы все чаще отказывались грабить русских интендантов и тыловиков за японские деньги, предпочитая нападать на японские обозы. Самый известный из нанятых японцами главарей маньчжурских банд Чжень Цзолинь был убит в перестрелке со своими подельниками. После чего часть его отрядов разбежалась, часть была выловлена нашей пограничной стражей. А оставшиеся перешли на русскую службу.
Военный комиссар Маньчжурской Гиринской провинции полковник Соковнин договорился с предводителем местных хунхузов Ханденгю о сотрудничестве за умеренную оплату в русских рублях. В результате его отряд, насчитывавший более десяти тысяч человек, прекратил набеги на русские коммуникации и даже, наоборот, взял их под свою охрану.
Безопасность перевозок по притокам Амура, имеющим в том числе и китайские берега, достигла того уровня, когда использованные ранее в целях охраны специальные вооруженные суда стало возможно привлекать к обычным транспортным рейсам. Потери грузов сократились в разы, а объем перевозимых товаров вырос на порядок.
Принципиально изменилась ситуация и в Монголии. Если с самого начала войны русских поддерживали только северные хошуны, сумевшие отстоять свою независимость от Пекина, то теперь, вслед за князем Южного Горлеса, заключившим договор об охране КВЖД, почти все перешли на нашу сторону и очистили свои территории от японских агентов и бандитского отребья. Даже в ставке явного японопоклонника Джанайд-вана теперь придерживались нейтралитета, хоть и не упускали случая нагадить исподтишка.
Воспользовавшись пассивностью противника, казаки из отряда генерала Мищенко к началу июля сравнительно легко овладели передовыми японскими опорными пунктами у деревни Санвайдзе, полностью уничтожив оборонявшийся там японский батальон, и существенно продвинулись в глубину их позиций на левом фланге.
Боевой дух японской армии был уже не тот! Серьезного сопротивления оказано не было. Это позволило продолжить движение в направлении города Кайпинсян, еще глубже охватывая левый фланг 3-й японской армии генерала Ноги и выходя в тыл всей японской группировке.
Однако прошедшие сильные дожди размыли дороги, сделав их непригодными для движения. К тому же для развития успеха не нашлось сил в достаточном количестве. Поэтому, как только позволила погода, Мищенко начал закрепляться на новых позициях, отправив в обход левого японского фланга только несколько казачьих сотен без обозов для действий против железной дороги.
Они прошли через Лицзявопу, продолжив затем движение на юг к Чжаньзявопу, где сбили японские передовые заслоны, обходя укрепленную японскую позицию с запада. Затем казаки вышли на Мандаринскую дорогу между Факумынем и Такудязой, разорив там большой японский обоз. Продолжая движение на восток, дошли почти до Телина, выйдя на правый берег Ляохе, но не смогли ее форсировать и двинулись вдоль реки.
Попытка обойти селение Шилаза с юга не удалась, так как на Мандаринской дороге наткнулись на сильный японский отряд (саперный батальон и обозные части). Не желая ввязываться в бой, их пытались обойти, уйдя вдоль дороги снова на юг, к переправе через Ляохе, рассчитывая затем все же добраться до железной дороги Дальний – Мукден – Телин. Но у переправы наткнулись на сильный заслон, оказавший ожесточенное сопротивление. Имея серьезные потери, казаки были вынуждены повернуть на запад, атаковав селение Донсяза и уничтожив в жарком скоротечном бою его гарнизон. После чего сожгли все имевшиеся там армейские склады и двинулись обратно, перехватив попутно японскую роту, двигавшуюся к селению Цинсяйпа для усиления гарнизона. Внезапно атакованная пехотная колонна была почти полностью вырублена, после чего казаки вернулись в расположение своего отряда.
Помимо серьезного урона, нанесенного противнику, этим рейдом удалось выяснить расположение фланговых позиций, а также тыловых укреплений второй и третьей линии обороны, спешно сооружаемых японцами, и вынудить их развернуть резервную бригаду для усиления левого фланга армии Ноги.
Спустя три дня попытку прорыва конницы в тыл снова повторили, но на этот раз успеха не достигли. В дальнейшем активные действия казачьих отрядов из состава сил Мищенко против левого фланга третьей армии убедили Ояму, что основной удар готовящегося русскими наступления будет именно там.
Противник был вынужден оттягивать с передовых позиций регулярные войска для обеспечения безопасности своих перевозок. В японский тыл, несмотря на потери, постоянно отправлялись казачьи сотни, нападавшие на обозы на Мандаринской и Сынмитинской дорогах, нанося большой урон тыловым частям и гарнизонам, нарушая связь. Но добраться до значимых узлов железной дороги казакам не удавалось.
Набеги на железнодорожное полотно были малоэффективными. Последствия устранялись максимум за два-три часа. А поскольку охрана всех мостов была многократно усилена, ни один из них захватить наскоком не удалось, поэтому дорога, даже на несколько часов, перерезана не была.
Зато с установлением погоды под усиливавшимся нажимом 2-й армии японцы все же оставили Кайпинсян. Линия соприкосновения войск теперь имела заметно выдвинутый вперед правый фланг русских позиций. Это можно было использовать для наступления вдоль реки Ляохе, с последующим выходом к Телину, который являлся крупным транспортным узлом и опорной тыловой базой японских армий.
Кроме казаков в японских тылах появились и другие противники. Терпя постоянные жесткие притеснения от японцев и видя явные успехи русского оружия, все больше китайцев вступало в отряд «Пинтуй», созданный хабаровским купцом первой гильдии Тифонтаем и полковником китайской армии Чжань Чженюанем. Этот отряд был серьезной и хорошо организованной военной силой, имевшей на вооружении русские кавалерийские карабины, и вел активные партизанские действия в японских тылах на левом фланге русских позиций, занимаясь также и разведкой.
При отряде постоянно находились русские офицеры для связи и конные казаки для доставки депеш. Теперь русское армейское командование имело возможности для полноценной разведывательной деятельности в тылах японских армий. Кроме непосредственно нападений на японские обозы и разведки, «Пинтуй» организовывал снабжение казаков, действовавших в японских тылах, всем необходимым.
Далее пошел доклад по снабжению, тоже обнадеживающий, и еще несколько других, но уже менее важных. Почти все из того, что прозвучало на совещании, уже было известно из доставленной еще на Цусиму докладной записки Линевича. По сути, теперь наместник только лично убедился, что все обстоит именно так, как ему докладывали (после случая с посьетскими рапортами, столь оптимистичные реляции вызывали некоторое недоверие, к счастью не подтвердившееся). Однако в этой связи, вставал вопрос о причинах недостаточной активности армии.
Чтобы убедить командующего войсками в Маньчжурии и его непосредственных подчиненных изменить свое мнение о преждевременности крупного наступления, Рожественский, в свою очередь, предоставил отчет своего штаба и штаба Тихоокеанского флота обо всех последних событиях на морском театре боевых действий, а также успехах в Корее, достигнутых за последние два месяца. Там наши армейские части прочно закрепились на всей территории северо-восточной части страны вплоть до Гензана, от побережья Японского моря до перевалов горного хребта Хам-Киенг-То. За этим хребтом надежно контролировалась территория в бассейне реки Тюмень-ула, до самых ее истоков южнее города Мусан и до верховья рек Сунгари и Ялу с городом Сам-сю на западе.
Так как численности войск было явно недостаточно для полного контроля над занятыми территориями, оборона строилась вокруг основных опорных пунктов, как правило, бывших портами на побережье или расположенных в удобных бухтах или на командных высотах. Остальная местность оставалась под охраной застав, конных разъездов и корейских дружин, часть из которых возглавляли наши казаки или младшие офицеры.
Поскольку местные корейцы знали все дороги и тропы, а после того как им отдали трофейные японские запасы, относились к нашим войскам хорошо, любые передвижения контролировались достаточно плотно. В общем и целом, на явные диверсии никто не решался, так что в тылах у Корейского отряда было вполне безопасно даже ночью.
Удалось наладить телеграфную связь с Гензаном. Однако проводные линии, бывало, перерезались бродившими еще в этой местности остатками японских гарнизонов. Да и шпионов пока хватало. Но это ремесло стало теперь много опаснее, и плата за шпионаж возросла с прежних 300 рублей до 400–450 в месяц. А премии за особо ценные и срочные донесения увеличились вдвое. Причем все расчеты принимались только золотом. Несмотря на оккупацию северо-восточной Кореи, работу японско-корейско-китайской шпионской почты нарушить так и не удалось. Получалось перехватывать лишь некоторую часть отправляемых депеш.
Хотя не дошедших до адресатов агентурных сведений и стало больше, этого все равно было недостаточно для полной нейтрализации японской разведки, и с этим приходилось считаться. По этой причине пришлось постепенно свести к минимуму объем телеграфных согласований.
Главным итогом корейского наступления стал разгром 2-й резервной японской дивизии и тяжелые потери в 8-й. Имеются сведения, что в Корею в данный момент переведена еще 12-я дивизия, для парирования угрозы Сеулу и, соответственно, тылу всей Маньчжурской группировки.
Часть этих войск использована также для усиления гарнизона Мозампо. По данным разведки, после захвата Цусимы противник опасается нашего десанта еще и там. При этом переформированная 8-я и свежая 12-я дивизии изъяты из состава 2-й и 1-й японских армий соответственно, что, несомненно, ослабило их. Компенсировать это маршалу Ояме до сих пор нечем.
Разработанным штабом наместника предварительным планом совместных действий, с учетом предполагавшегося в самом ближайшем времени начала большого наступления в Маньчжурии, Корейский отряд должен был провести ряд отвлекающих операций, имитируя угрозу восточным флангам японских армий и их тылам, а флот – обеспечить сохранение давления на основные коммуникации.
Приступить к обсуждению этого плана предполагалось после небольшого перерыва. Поскольку поезд Рожественского добрался до Харбинского вокзала уже после полудня, а заслушивания растянулись более чем на полдня, все присутствующие заметно устали и предложение прерваться на ужин приняли более чем благосклонно. Линевич отлучился по неотложным делам, но и без него, даже уже за столом, общая тема не изменилась.
Армейское командование в Маньчжурии оказалось лучше информировано о беспорядках в стране. И бумагу, подобную той, что получал наместник, также читали. Но все воспринимали это по-разному. Совсем не многие считали, что есть необходимость ускорять события. Конечно, мысль Куропаткина, что чем дальше мы пятимся, тем дальше японцам везти снабжение, а нам наоборот, уже была не актуальна, но побуждения везунчика-адмирала к началу движения вперед казались еще преждевременными.
Аргументировали тем, что воевать на земле это не в море. Здесь брони нет, и чтобы от пуль да снарядов закрыться, сначала землицу руками копать нужно, а наступать ножками, в грязи, под дождем да снегом. А многого на себе не утащишь. У солдатика еды на пару дней да патронов горстка, а когда оно кончится, жди, пока подвезут. Дорог, считай, нет вовсе. Дождь прошел, так даже и пешком не пройти, не то что с возами. Войска из европейских округов идут со своими повозками. Там все тройки да четверки, а тут больше парных двуколок ничего и не применишь. Все остальные в здешней глине тонут. Все перетряхивать надо. А куда? Это еще и изыскать сначала… Готовиться надобно! Еще лучше готовиться!
Подобные разговоры довольно быстро начали выводить Рожественского из себя, что проявилось в более резких выражениях. На это генералы ответили новыми потоками «аргументов», также начиная терять терпение. А когда в запале Зиновий Петрович упомянул «интендантов-миллионщиков», нашлись такие, что упрекнули и его в растратах и вредительстве, не забыв напомнить, что, вполне возможно, это именно с его делишками разбираться едет сюда Высочайшая комиссия. Может быть даже и прямо завтра и начнет, а сегодня нас на авантюру подбиваете! Война все спишет?!
Неизвестно, чем бы это все закончилось, но вернувшийся Линевич, обнаружив, что совещание явно выкатилось из конструктивного русла, как старший из офицеров после наместника, предложил на этом закончить первый день и всем как следует выспаться. Тем более что за окном уже была глубокая ночь. Обсуждение дальнейших планов отложили на завтра, предполагая приступить к этому пораньше.
Когда все разъехались, Рожественский имел короткий разговор с командующим Маньчжурской армией с глазу на глаз. Однако Линевич своего мнения не изменил и твердо был намерен наступать, только отразив попытку наступления японцев. На прямой вопрос, что он будет делать, если противник так и не решится атаковать, поскольку ему это сейчас не выгодно, не смог дать ясного ответа. На том и расстались.
Но продолжить совещание с утра было не суждено. Еще за четыре часа до намеченного времени к Рожественскому явился заведующий жандармско-полицейским надзором Маньчжурской армии подполковник отдельного корпуса жандармов Шершов, сообщивший, что сегодня до полудня ожидается прибытие поезда с важными персонами из столицы. Это событие приказано не предавать широкой огласке, и после встречи прибывающих лиц немедленно доставить их в штаб и ввести в курс дел.
Объяснить, кто и зачем приезжает, Шершов не мог, поскольку сам не был об этом информирован. В полученной им телеграмме с приказом четко предписывалось лишь обеспечить безопасность и организовать максимальное содействие. Он только мог добавить, что распоряжение исходило непосредственно из канцелярии его величества, о чем его приватно уведомил фон Валь, а позже и непосредственное начальство.
Тут жандарм был вынужден откланяться, так как за ним явился посыльный, а Зиновий Петрович невольно чертыхнулся про себя. Было очень похоже, что это приезжает та самая следственная комиссия либо кто-то, кем предстоит теперь руководить, «невзирая на происхождение», о чем говорилось в полученных пару недель назад телеграммах.
Исходя из этого, он начал соображать, кого из прибывших с ним офицеров, в случае чего, можно будет срочно отправить назад во Владивосток, с какими инструкциями и кого там ставить над всеми, если самому придется задержаться здесь дольше, чем рассчитывал. Но всего через полчаса уже пришлось ехать на вокзал и встречать поезд.
Оставив коляску на площади, он направился было к перрону, но у оцепления был остановлен капитаном из первой Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, отрекомендовавшимся личным порученцем генерала Штакельберга Михайловым, и препровожден к запасным путям станции. По дороге туда миновали еще одну линию оцепления из спешенных казаков, но уже не торчавших у всех на виду, а просто контролировавших местность из укрытий. На арест это было не похоже, однако нервы, и без того расшатанные постоянными встрясками, натянуло основательно.
Уже когда подходили к одиноко стоявшему в тупике вагону первого класса, со стороны вокзала донеслись звуки оркестра, грянувшего «Встречный марш», а потом «Боже Царя храни». Там кого-то явно встречали. Но как вскоре выяснилось, главная встреча сегодня была именно здесь и именно у него.
В одном из окон вагона мелькнуло едва уловимое движение. Капитан, заметив его, показал рукой вперед, сказав: «Вам туда», и, развернувшись, быстрым шагом двинулся назад, оставив наместника примерно на полдороге.
Перейдя пути и оказавшись по другую сторону вагона, Рожественский увидел в открытой двери тамбура курившего великого князя Михаила собственной персоной. Это было настолько неожиданно, что он в первый момент совершенно растерялся и не смог вымолвить ни слова. Но Михаил сам быстро спустился к нему и просто подал для пожатия руку, предложив выпить с ним чаю. Но видя явное замешательство на лице наместника, тут же переспросил: «Может, покрепче чего? А то, я вижу, вы устали? Видно спали плохо?»
Далее, в течение двух с половиной часов брат императора и наместник императора обсуждали сложившееся положение дел, как в стране, так и непосредственно на театре боевых действий. При этом у Михаила оказались под рукой все рапорты, которые Рожественский отправлял в столицу, выкладки его штаба, штаба флота и штаба Линевича, а также масса других докладов, донесений и отчетов.
С самого начала великий князь пояснил, что поездом, который сейчас подошел к перрону, действительно прибыла Особая комиссия Канцелярии его величества и Главного военно-судебного управления. Но у нее свои задачи, и это никак не влияет на верховные полномочия Рожественского. А его приезд вообще должен пока оставаться тайной, и задерживаться в Харбине он не намерен. Уже завтра литерным поездом планируется выехать во Владивосток вместе с Зиновием Петровичем и некоторыми местными высшими офицерами. Все ключевые решения, обязательные к исполнению здесь, будут приняты уже сегодня.
Следом, с отставанием недели на две, если не больше, идет еще один поезд – с представителями МИДа и прочими лицами. В их обязанности входит организация официальных переговоров о мире уже на высшем уровне и прочих, связанных с этим, протокольных мероприятий.