11–12 мая 1905 года
– Я вам скажу честно, Владимир Иосифович – думал, что его превосходительство умрет еще месяц назад, после того как в Камрани его настиг второй апоплексический удар. – В тусклом свете электрической лампочки блеснуло серебряное шитье на узких погонах коллежского советника. Старший судовой врач Васильев состоял на службе в непривычно высоком чине – шестого класса в «Табели о рангах», равного полковнику или капитану первого ранга. Но с точки зрения любого морского офицера не был возмутительно молод – всего тридцать шесть лет – для своего высокого положения. Корабельная служба у врачей на Российском императорском флоте идет гораздо быстрее в повышениях, чем на берегу. К тому же она требует от них самих недюжинного здоровья, а следовательно, и молодости.
– Поразительно крепкий организм, несмотря на столь почтенный возраст и долгое утомительное плавание – все же пятьдесят девять лет две недели тому назад его превосходительству исполнилось, – врач непритворно вздохнул и сделал шаг назад, отступив от койки, на которой лежал умерший с седой бородой. Седина обильно припорошила и голову – и всего за несколько месяцев страшная болезнь сломала и погубила этого, еще недавно бодрого и деятельного флагмана второго отряда Второй Тихоокеанской эскадры, что следовала курсом на Владивосток.
– Вы правы, Григорий Степанович, отмучился наш Дмитрий Густавович, сколько господин контр-адмирал страданий перенес, ох…
На какую-то секунду вечно суровое лицо командира броненосца «Ослябя» капитана первого ранга Бэра непривычно смягчилось, и он даже охнул. Тут можно понять терзания Владимира Иосифовича, много чего повидавшего в своей жизни – ему шел уже пятьдесят второй год. Потерять флагмана за несколько дней до сражения с японцами – а в том, что оно состоится, никто не сомневался – дурная примета. На команду корабля это событие, несомненно, произведет самое гнетущее впечатление…
– Я осмотрел покойного – смерть уже наступила, пульс не прощупывается, биения сердца нет, зрачки не реагируют. Температура снижается, тело остывает – если угодно, Владимир Иосифович, то могу провести вскрытие, можно еще пригласить врача с флагманского «Князя Суворова».
– В сем нет необходимости, – негромко произнес Бэр, тоже немного отступив от койки – стоять рядом с покойным, которого капитан хорошо знал, было тягостно. – Дмитрия Густавовича уже не раз осматривали, и в вашей компетенции ни у кого не было ни малейшего сомнения.
– У его превосходительства опухоль на половину желудка разрослась – последние недели я сам ужасался. Только ежедневные уколы морфия позволяли переносить боль. Оттого больной ничего не ел – весь усох. Потому в Носси-Бэ и поразил апоплексический удар, от которого Дмитрий Густавович едва оправился. Но трудности похода, ежедневная боль, тропическая жара, отсутствие аппетита, старческий возраст – да, именно так – и привели ко второму удару, за которым обычно следует смерть. Но организм на удивление крепкий, сам поражался – его превосходительство отчаянно боролся с болезнью, однако силы человеческие не беспредельны!
– Царствие ему небесное!
Бэр истово перекрестился – несмотря на фамилию, он был уроженцем Смоленской губернии и крещен в православии. А вот врач в силу профессии был хотя и тронут определенным нигилизмом, но последовал примеру командира «Осляби» – смерть кого угодно из крещеных людей заставляет поверить и в кратковременность человеческого бытия, и в надежду на лучшее для себя лично. Недаром многие мысленно в жизни не раз восклицают – да минет меня чаша сия!
Бэр задумался, пощипывая пальцами бородку – ношение ее, как и бакенбард, на флоте было желательно. В отличие от усов – те являлись обязательными и напрямую предписывались уставом.
Несмотря на ночь, он немедленно пришел в салон флагмана, как только младший врач «Осляби» титулярный советник Бунтиг, сейчас тихо стоявший за его спиной, оповестил о смерти контр-адмирала Фелькерзама. Лекарь служил на «Ослябе» вот уже третий год – до этого был младшим врачом 104-го Устюжанского пехотного князя Багратиона полка. Достаточно знающий и умелый врач, пошел на флот ради карьерного роста, и что греха таить – повышенного жалования и денежного довольствия. Вот только, как прекрасно помнил Бэр, а командир корабля должен знать многое о подчиненных – послезавтра ему исполнится двадцать девять лет, а тут такой «подарок», причем во время его ночной смены.
Врачи, находясь на дежурстве, каждые три часа посещали флагманский салон, пропахший лекарствами – ничто не могло вытравить запах карболки и умирающей человеческой плоти. Так что Георгию Роландовичу первому пришлось констатировать ожидаемую смерть больного и оповестить о том командира броненосца и старшего врача.
Теперь предстояло действовать согласно заранее данной ему командующим Второй Тихоокеанской эскадры вице-адмиралом Рожественским инструкции. О реальном состоянии здоровья младшего флагмана никто на кораблях, кроме посвященных в лечение врачей, не догадывался, а потому смерть Фелькерзама требовалось сохранить в полной тайне – дабы на эскадре не возникло уныния. Ведь нижние чины набраны из деревень, люди темные, суевериями пропитанные. Да и офицерам станет не по себе, нервы у многих и так напряжены – а все моряки в приметы крепко верят.
– Разрешите?!
В салон вошел старший офицер броненосца капитан второго ранга Похвиснев, назначенный на свою должность, как и сам Бэр, в мае прошлого года, когда вернувшийся из несостоявшегося похода на Дальний Восток «Ослябя» как-то «подрастерял» несколько офицеров. И тут ничего не поделаешь, были такие, кто предпочитал найти «тепленькое местечко» на берегу, чтобы не идти за тридевять морей. Там ведь придется сражаться, а то и пойти на дно, как погиб «Рюрик» в бою 1 августа с большей частью команды. Потому оные господа искали у себя всяческие болезни. А вот сам Владимир Иосифович был рад, что вступил в командование броненосцем. Отираться на берегу Бэр не пожелал, хотя ему предложили тихое место в Кронштадте с должностью контр-адмирала и возможностью в самом скором времени получить «орлы» на погоны. Но принять такое предложение не мог по определению – посчитал немыслимой для себя трусостью.
– Да, Давид Борисович, – негромко отозвался командир «Осляби». – Видите, какое дело случилось. С утра церковную службу проведем, оповестите господ офицеров и команду о панихиде. Надеюсь, к этому времени все требуемое успеют подготовить?
– Все будет выполнено, – чуть наклонил голову Похвиснев, и стало понятно, что все приготовления тот сделал заранее, прекрасно зная, что старый адмирал умирает. Бэр в который раз сделал вывод, что со старшим офицером ему повезло. В прошлом году капитана второго ранга только получил, в тридцать восемь лет – а до того год старшим офицером в лейтенантском звании на броненосце «Император Николай I» отслужил. А теперь путь ему в командиры открыт, причем на корабль первого ранга. Может у него самого и «Ослябю» примет – идет война, а на ней всякое бывает. И хотя Бэр, как всякий холостяк, был порядочным жизнелюбом и пользовался успехом у «дам полусвета», но мысли ведь разные в голову порой приходят.
– Григорий Степанович, подготовьте врачебное заключение и все необходимые бумаги, какие полагаются в таких случаях. С утра отправим катером командующему эскадрой, перед панихидой. Может быть, что Зиновий Петрович посетит ее – так что прошу вас поторопиться с их составлением.
– Через полчаса пакет будет у вас, – старший врач склонил голову и, надев фуражку, вышел из салона, за ним последовал Бунтиг. Бэр подумал, что и у коллежского советника Васильева все необходимые документы практически готовы, раз сказал, что через полчаса их принесет – а ведь до побудки еще целых два часа – «собачья вахта» только началась.
– Давид Борисович, сообщите сигналом на «Князя Суворова», как только рассветет, – Бэр хорошо запомнил данную вице-адмиралом Рожественским инструкцию. И внимательно смотря на старшего офицера Похвиснева, негромко произнес:
– «На корабле сломалась шлюпбалка». Этот сигнал заранее оговорен, Давид Борисович, так что пусть передадут в точности!
– Что делать, прах подери?!
Вице-адмирал Рожественский в ярости ударил кулаком по столу со всей силы – и скривился от боли. Потряс кистью, убаюкивая ладонь как ребенка, шипя и кривясь. Зато схлынуло отчаяние, перемешанное с липким страхом, что не давало ему спать с тех первых дней января, когда на стоянке в Носси-Бэ, на северной оконечности французского Мадагаскара, он получил известие о сдаче генералом Стесселем Порт-Артура, после ожесточенной и долгой, почти полугодовой осады.
В этот момент рухнули все его надежды на благополучный исход похода, и Зиновий Петрович с пронзительной ясностью осознал, что теперь эскадру не ждет ничего хорошего, кроме неизбежной гибели!
Ведь одно дело добраться до Порт-Артура и соединиться там с броненосцами Первой Тихоокеанской эскадры. И дождаться скорого деблокирования крепости Маньчжурской армией под командованием генерала Куропаткина, бывшего военного министра. А без этого вести победную войну на море невероятно трудно – если не будет подвоза всего необходимого, начиная от угля, и кончая присылкой пополнений, то базирование объединенного флота в осажденной крепости невозможно по определению.
– Все не так, совсем не так, – пробормотал Зиновий Петрович, вспоминая годичной давности события. Тогда он еще был начальником Главного морского штаба, и как никто отчетливо представлял истинную ситуацию в войне на море. Гибель броненосца «Петропавловск» с командующим Первой Тихоокеанской эскадрой вице-адмиралом Макаровым и его штабом произвела шокирующее впечатление. В строю остались только три броненосца, а еще три ремонтировались – «Ретвизан» и «Цесаревич» получили в борт вражеские торпеды в первую ночь войны, а «Победа» в том злосчастном выходе для «Петропавловска» также подорвалась на мине, но избежала горькой участи погибшего флагмана.
Новым командующим флотом наместник адмирал Алексеев назначил своего начальника морского штаба контр-адмирала Витгефта – откровенно слабого и безвольного, который предпочитал не командовать, а руководить, устраивая коллегиальность по любому поводу. Ему на замену выслали сразу двух вице-адмиралов, вот только они приехали в Маньчжурию в конце мая, когда железная дорога была перерезана врагом. И отбыли во Владивосток, где на три находившихся в строю броненосных крейсера оказалось три заслуженных адмирала, включая Иессена.
Японцы в том же мае время зря не теряли – заняли всю Корею, перешли через реку Ялу, и тут же высадили десант у Бицзыво – вскоре отрезав Квантун от Маньчжурии.
И события, неумолимо разрастающиеся как снежный ком, приняли не просто тревожный – угрожающий характер. И хотя в начале мая под Порт-Артуром погибли на минах два японских броненосца, этот громкий успех не переломил ситуации. Японский флот был сильнее русского – против десяти кораблей линии, считая три броненосных крейсера во Владивостоке, японцы могли выставить двенадцать, причем с возможностью их быстрого сосредоточения против любого русского отряда. И что самое плохое, так то, что японский десант нанес поражение русским войскам, защищавшим перешеек у Цзиньчжоу, и дивизия генерала Фока в панике отступила к Порт-Артуру. В Дальнем, в этом прекрасно оборудованном порту, буквально брошенном, высадилась целая японская армия под командованием генерала Ноги и начала наступление на главную базу флота, выйдя в начале июля к Порт-Артуру, обложила его, начав осаду.
В ГМШ надеялись, что Маньчжурская армия генерала Куропаткина добьется успеха, вот только поражения на реке Ялу, а потом у Вафангоу и Ташичао поколебали эту уверенность. А в конце августа состоялось генеральное сражение под Ляояном, закончившееся полным крахом и беспорядочным отступлением русских войск. И с пронзительной отчетливостью стало ясно, что Порт-Артур деблокировать невозможно, и крепость предоставлена собственной судьбе. Так что, несмотря на всю храбрость и самоотверженность гарнизона, блокада и штурмы сделают свое дело.
Что война с японцами неизбежно начнется, Рожественский хорошо понимал, и как начальник ГМШ предпринимал меры для усиления Первой Тихоокеанской эскадры. В июле 1903 года было принято решение отправить на Дальний Восток «Ослябю» и «Баян». Но если крейсер быстро добрался до Порт-Артура, то броненосец задержался в Италии для ремонта. В октябре на Дальний Восток отправилась эскадра контр-адмирала Вирениуса в составе крейсеров «Аврора», «Дмитрий Донской», «Алмаз», семи миноносцев и присоединившегося к ним в декабре в Средиземном море «Осляби». И добравшись до Джибути 31 января, русские моряки там узнали, что война с японцами идет уже несколько дней.
В том, что отряд двигался так медленно, виноват был не только его командующий, но и ГМШ – Зиновий Петрович сам несколько раз «притормаживал» поход, хотя необходимости в том не было. За три месяца с «довеском», да еще через Суэцкий канал, да с возможностью быстрой бункеровки углем в любом порту, корабли могли спокойно добраться если не до Порт-Артура, то до Шанхая или Камрани в самом плохом случае.
Ведь перекупленные Японией у Аргентины, построенные на итальянских верфях два новеньких броненосных крейсера оказались более «шустрыми», чем идущие с темпом беременной черепахи русские. Несмотря на то, что «Ниссин» и «Касуга» вышли в путь позднее, так как их передали японцам 31 декабря, и лишь с малочисленными перегонными командами, добралась до Японии эта парочка уже 16 февраля, обогнав русских в Красном море, где те устроили себе затянувшийся отдых.
А вот за дальнейшие события вся вина лежит исключительно на Рожественском. Несмотря на яростные протесты вице-адмирала Макарова, который требовал продолжения движения отряда Вирениуса на Дальний Восток, Зиновий Петрович, с согласия управляющего Морским ведомством адмирала Авелана, приказал возвращаться обратно. И смех, и грех – теперь все эти корабли снова пошли на Дальний Восток, но уже в составе его эскадры, вот только их машины и механизмы от таких бесцельных и протяженных «забегов» оказались порядком изношенными…
– А мне бы эти крейсера сейчас пригодились, – негромко произнес Рожественский и непроизвольно скривился, будто пожевав половинку лимона. Ведь итальянцы предложили именно русским чиновникам выкупить крейсера «Морено» и «Ривадавию» первыми еще в сентябре, вот только сделка не состоялась. После долгого рассмотрения Зиновий Петрович дал отзыв, в котором категорически отказался от приобретения кораблей, «не отвечающих русским требованиям».
Итальянцы попробовали действовать в «обход» ГМШ, но адмирал Абаза, который мог согласовать данную покупку с генерал-адмиралом великим князем Алексеем Александровичем, потребовал у фирмы за «комиссию» кругленькую сумму с пятью нулями после цифири номинала. И, само собой разумеется, что большая часть взятки, если говорить откровенно, предназначалась его покровителю, который на русском флоте получил прозвище «семь пудов августейшего мяса».
Понятное дело, что итальянцы сразу же нашли сговорчивого покупателя, который их сам стал упрашивать продать крейсера, моментально получив заем в частном американском банке Якоба Шиффа, а крейсера сменили свои аргентинские имена на японские названия…
– Если русскому адмиралу удалось провести огромный флот до островов страны Ямато, то это очень деятельный, опасный и умный враг. Он хитер и коварен, и способен сделать то, чего никто из нас не сможет предугадать. Потому нужно предпринять все возможное и даже невозможное, чтобы не быть застигнутыми врагами врасплох!
Сидящий на циновке пожилой японец в домашнем кимоно говорил еле слышно, только для себя. Вот только обстановка вокруг была совсем не та, что окружала в детстве, которое он провел в квартале Кадзия-те, в княжестве Сацума, когда еще носил имя Накогоро, которое в тринадцать лет сменил на Хэйхатиро. Не бумажные раздвижные стенки опрятных домиков, а закрытый стальными листами броневой стали адмиральский салон на флагманском броненосце «Микаса», форштевень которого вверху, как на всех кораблях Японского императорского флота, был украшен священным цветком хризантемы – символ нации, отлитый в металле.
В далеком 1867 году правители Сацумы из рода Симадзы создали свой военный флот, и юный самурай, выросший у моря, поступил туда, вместе с двумя братьями. И спустя два года на борту военного корабля «Касуга» Того Хэйхатиро, так у японцев фамилия всегда идет впереди имени, принял самое деятельное участие в «войне года Дракона». На стороне законного микадо Мейдзи против сторонников сегуната Токугава. А потом началась долгая служба, навсегда связанная с морем, и шла она от успехов к победам…
Вице-адмирал Того наклонился над картой – знакомые и такие родные очертания Корейского или Цусимского пролива он мог воспроизвести на бумаге с закрытыми глазами. Именно по этому проливу, что именовался западным направлением, так как имелось еще южное, восточное и северное, и мог, вероятней всего, пойти непонятно куда пропавший после минования Формозы, принадлежащей островной империи, русский флот – величественный, устрашающий по числу вымпелов, и, несомненно, очень опасный. Ведь никогда не следует недооценивать противника – те, кто нарушал эту заповедь «Бусидо» жестоко расплачивались собственной жизнью. А если напрасно губили вверенных им воинов и потерпели полное поражение, то умирали плохо. С несмываемым позором, взрезав себе животы на самой грязной помойке и оставив свое имя ославленным на века!
И сейчас, пристально вглядываясь в карту, Хэйхатиро мучительно думал – не ошибся ли он в своих расчетах, не допустил ли роковой просчет. А если русский адмирал чрезвычайно предприимчив и совершит нечто дерзкое, чего никто от него ожидать не может?!
Ведь отчаянное безумство храбрых воинов способно кардинально изменить ход не только сражения, но и целой войны!
Нет, все продумано правильно. Огромная эскадра включает в себя скопище совершенно разнотипных кораблей, многие из них тихоходны, особенно транспорты. А ведь общая скорость эскадры всегда определяется самым медленным по ее ходу судном. Угольные ямы многих русских броненосцев отнюдь не вместительные, потому дальность плавания ограниченная, особенно у кораблей береговой обороны и миноносцев. Им потребуется дополнительная бункеровка в Японском море, если все пойдут по «восточному направлению» через Сунгарский пролив, отделяющий срединный Хонсю от северного Хоккайдо. А то две-три продолжительных остановки, если маршрут на штабной карте вице-адмирала Рожественского проложен через «северный путь», минуя проходы «Курильской гряды» до того места, где суровые воды пролива Лаперуза отделяют японский остров от Карафуто, который русские именуют у себя Сахалином. Или «каторжным островом», где содержат преступников, как англичане ссылают их в Австралию.
Глупцы – зачем кормить никчемных людишек со злыми умыслами в головах и преступными деяниями в жизни – в стране Восходящего Солнца таким просто рубили головы, проверяя остроту меча!
Ничего – скоро, очень скоро Карафуто снова станет японским, ведь он продолжение цепи из четырех больших островов, и второй по своим размерам. И как только русская эскадра потерпит поражение в Японском море, эта земля вернется обратно, вырванная из лап «северных варваров»!
Чувствуя, что мысль уходит в будущие времена, Хэйхатиро себя одернул и снова мысленно сосредоточился на грядущей битве. Нет, его расчеты правильны – «западный проход» наиболее вероятный маршрут прорыва русской эскадры во Владивосток, тут можно смело ставить семь против десяти. Даже восемь, а то и девять зерен – боевые корабли пойдут именно здесь, ибо от острова Цусима до пункта назначения полтысячи миль, два дня на медленном экономическом ходу.
Угля противнику вполне хватит, даже если его корабли будут активно маневрировать в бою, наращивая скорость. Дойдут даже маленькие броненосцы береговой обороны, если не потерпят существенного ущерба. Тогда Рожественскому нет смысла брать с собою транспорты. Длинную вереницу кораблей гораздо легче обнаружить, чем небольшие боевые отряды. Последние пройдут пролив гораздо быстрее, чтобы миновать опасные для себя узости в ночное время. А там и вырваться на просторы Японского моря, чтобы после дневного боя затеряться в ночной темноте. И тем избежать смертельно опасных для поврежденных кораблей минных атак.
Он бы и сам так сделал, ведь другого варианта просто нет – этот самый перспективный. Стараясь мыслить по-европейски, благо учился в Англии, Того прикрыл глаза, прикидывая шансы. Так или иначе, но этот план для врага был весьма рациональным. Пройти ночью между Квелпатром и островами Гото, надеясь, что удастся сделать это тайно, оставаясь незамеченными. Утром русская эскадра может оказаться в одном из проходов – северном или южном, отделенных друг от друга островом Цусима. А сражение в таком случае произойдет после полудня – у эскадры Рожественского есть шансы продержаться до вечера и быть укрытой ночной темнотой.
– Да, все правильно – это единственный разумный вариант. Другого варианта просто нет! Или я его сейчас не вижу…
Того нахмурился – русские вели себя всю войну вполне предсказуемо, но что сейчас может взбрести им в голову?! А если они не ринутся в проход, что плотно перекрыт тремя цепями вспомогательных крейсеров, по семь кораблей на семьдесят миль ширины?! Ведь один из дозорных японских кораблей обязательно даст сигнал тревоги! Не могут же русские превратиться в невидимых человеческому глазу духов-ками?!
И что они тогда будут делать?!
Поймут, что раньше времени опознаны нашими дозорными судами, и отойдут назад, если не решатся идти до конца, благо будет стоять ночь. И выберут путь севернее Квелпарта, ближе к Корейскому берегу.
– Там их обнаружат гораздо быстрее – судоходство интенсивное, наши миноносцы стоят среди россыпи островков в бухтах, – еле слышно пробормотал Того, прекрасно понимая, что эта затея не сулит Рожественскому ничего хорошего. К тому же в глубине два крейсерских отряда, готовых вырваться в море по первому сигналу тревоги, а в самом проходе еще крейсер «Акицусима» с мощной радиостанцией.
Так что сразу выбегут миноносцы со своих стоянок и отправят многих из нахальных «гостей» на дно в ночной темноте. А утром поредевшую эскадру противника перехватит он сам со своими броненосцами, при поддержке броненосных крейсеров Камимуры…
– «На корабле сломалась шлюпбалка». Этот сигнал заранее оговорен, Давид Борисович, так что пусть передадут в точности!
«Не нужно было литературу всяческую читать, на форуме целыми ночами торчать, до полубредового состояния кораблики в «Цусимском бою» на мониторе двигать. Вот потому про сигнал знакомый в разговоре услышал – тот самый, который Рожественский приказал поднять на «Ослябе» в случае смерти контр-адмирала Фелькерзама.
Все – зачитался и заигрался на старости лет, боли отгоняя и опасные параллели проводя между нынешними событиями и русско-японской войной. Вроде и времена отдалены друг от друга далековато, но столько между ними схожего, что оторопь берет…
Стоп – это куда тебя, родимый, опять понесло в бреду. А ведь голоса стихли, пропали совсем, да и звук такой, будто дверь железную закрыли. Все, просыпаться вам, батенька, нужно, а не слушать диалоги командира «Осляби» Бэра с судовыми врачами, хотя не спорю – занятно было бы такое зрелище увидеть хоть во сне, а не слушать, будто передачу по радиоприемнику. Все, просыпайся, пора принимать лекарства, а то желудок опять разболелся. И укол поставить не помешает, снять боль хоть немного и впасть в спасительное забытье. Уй-ю!»
Лежащее на койке тело контр-адмирала Фелькерзама дернулось, руки согнулись и ладони прижались к животу. От нахлынувшей свирепой боли старика немного скрючило, он надрывно застонал, и рывком уселся на кровати, открыв белесые глаза с широкими зрачками, подернутые пленкой из вытекающих от невыносимого страдания слез.
– Не понял, что за хрень?! Сон продолжается?!
Старик медленно обвел взглядом небольшое помещение, скромно обставленное – койка, стол, два кресла, шкаф и поставец. В углу раковина с бачком и краном – умывальник, рядом висит полотенце. К койке придвинут низкий походный столик, заставленный всяческими баночками и пакетиками, еще пара чашек, и в крепеже бутылка с какой-то мутной жидкостью, вроде как настой из трав. И вонь порядочная, какой одиночные комнатенки в хосписах пропитаны, там, где умирают старые люди. Два задраенных иллюминатора с брызгами на толстых стеклах – они, вместе с дрожанием переборок от работы машин, и небольшой качкой, говорили о том, что он сейчас находится на корабле в морском плавании.
«Ни хрена себе как все натурально обставлено, даже лампочка в доисторическом плафоне, да еще с сеткой. Явно я на корабле, в походе – интересно каком?! И какой сейчас ход при этой качке?!»
– Три балла не качка, ход восемь узлов, а это мой «Ослябя»!
От произнесенных хриплых слов старик испугался, глаза расширились, и он задрал подбородок с куцей бородкой. Ладонь машинально прикрыла рот, будто с языка сорвались не сказанные им самим слова. Однако на подушку старик не упал, наоборот, с кряхтением скинул ноги в кальсонах на коврик, что прикрывал дощатый настил.
«Это не я сказал, бог ты мой! И не мой голос! И слова не мои – будто-то кто-то поправил, объяснил со стороны. Да нет – мысли чужие в голове колобродят! Причем на немецком языке, который еще со школьных времен с трудом понимаю через пень-колоду. Бог ты мой, я эти слова хорошо знаю! Надо подняться и посмотреть – кто я?!»
Старик с трудом встал на ноги и сделал несколько шагов, уцепившись за столешницу. Побрел, задыхаясь к умывальнику – там, на переборке был заметен серебристый овал небольшого зеркала.
– Майн готт!
Старик долго вглядывался в свое собственное отражение так, словно глазам не веря. Затем поднял ладони, растопырив худые пальцы в стороны – на безымянном пальце десницы было тонкое обручальное кольцо, тускло светившееся желтизной золота.
– Дмитрий Густавович фон Фелькерзам, контр-адмирал Российского императорского флота, потомок древнего баронского рода… И я не шизофреник, это действительно так! Уй-ю…
Старик скривился от боли, согнулся, держа ладони прижатыми к животу. Через минуту болезненный приступ окончился – на лбу выступила испарина, которую он вытер рукавом нательной рубахи.
Все стало на свои места!
«Пока у меня только одно объяснение – разум умирающего в двадцать первом веке человека по неисповедимым путям судьбы переместился на сто с лишним лет в прошлое и слился с разумом отходившего в мир иной адмирала Фелькерзама. Или моя и его душа…
А может, все вместе!»
Старик повернулся на скрежет двери – в салон ввалился матрос, держащий в руках парадный адмиральский мундир с эполетами. Зрелых лет мужик, небольшого роста, но крепкий, на литых плечах погоны старшего квартирмейстера. Память уже дала соответствующий комментарий – ординарец со времен командования Фелькерзамом учебно-артиллерийским отрядом Балтийского флота. Его он и взял в поход через три океана – большей искренней заботы он за эти долгие месяцы не видел.
– Что ты застыл, Федор?! Да живой я, живой – оклемался сам. А ты решил меня обряжать для панихиды?!
Старик хихикнул, понимая, что сам выглядит нелепо – нательная рубаха и кальсоны не лучшая форма для контр-адмирала. Но на Федора Кузьмина смотреть было забавно – матрос вжался в переборку и несколько раз перекрестился, смотря на старика вытаращенными из орбит глазами. Не в силах что-либо сказать, ординарец только рот открывал беззвучно, как вытащенная на берег рыба, но было понятно, что тут не призывы к богу.
– Сказал же живой, вот тебе крест!
Фелькерзам чисто по православному перекрестился, и только после этого Кузьмин пришел в себя, глаза приняли осмысленное выражение. Но старик не дал ему опомниться и выразить нехорошими словами свое искреннее отношение к происходящему.
– Исподнее дай чистое, это воняет уже. А я сейчас обмоюсь – ты меня мокрым полотенцем потри.
– Так водица холодная, я мигом за теплой, Дмитрий Густавович…
– Не барышня, обойдусь. Давай умываться – псиной от меня разит, забыл уже, когда в бане был.
– Сегодня погрузка угля будет, и попаритесь хорошенько. Вон как исхудали – не узнать. Мундир и китель на вас сейчас висеть будут, но я до подъема постараюсь ушить, подберу лишнее.
Матрос говорил с ним как с близким человеком, будто к родному отцу обращаясь, да еще с сыновьей заботой. И одновременно поставил его в тазик, снял исподнее и принялся обтирать мокрым полотенцем – все в его руках спорилось. И пяти минут не прошло, как Фелькерзам уже сидел в кресле, ощущая блаженство от свежего исподнего на относительно чистой коже – по крайней мере, предсмертного старческого запаха не ощущалось. И главное, на него надели походную форму – черные брюки с короткими сапогами, да белый китель, а не сюртук с жилеткой и галстуком.
«О боже, какая радость, оказывается, ощутить на своих плечах погоны. Я снова при деле, и могу чем-то помочь – что, я зря за компом несколько лет сидел, проигранную войну переигрывая!»
И тут мысли остановились, словно в ступоре, неожиданно на память пришли слова философа Фридриха Ницше, сказанные как раз для его случая. И адмирал негромко их произнес:
– Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты слишком долго смотришь в бездну, то и бездна тоже смотрит в тебя…
– Что вы сказали, ваше превосходительство?!
– Да это я так, о своем, девичьем, – фыркнул Фелькерзам. – Да, передай вахтенному матросу, чтобы командир немедленно пришел ко мне. Хочу обсудить с ним подробнее данный инцидент! И пригласи ко мне барона Косинского, поднимай его с постели, нечего бока отлеживать. Все же он мой старший флаг-офицер, и должен знать кое-какие вещи.
Кузьмин тут же открыл дверь, и Фелькерзам услышал, как он зычно передает его слова вахтенному матросу, который подбежал к проему, очумелыми глазами взирая на контр-адмирала, про которого было всему экипажу известно, что старик доходит, не покидая своего салона. И аллюром рванул матрос, борзой собакой, только сапоги застучали – так как все приказы на флоте исполняются исключительно бегом…
– «Собачья вахта», и сна до сих пор ни в одном глазу, – пробормотал сквозь зубы вице-адмирал Рожественский, услышав звон склянок. Сколько таких тягостных и бессонных ночей он провел на своем флагмане, невозможно было подсчитать. Нервы уже были на пределе, натянутые как струна, до звона, готовые разорваться в любую минуту.
Зиновий Петрович хорошо помнил, как в октябре, выйдя из Либавы, он повел эскадру на Дальний Восток, пребывая в определенной уверенности в конечном успехе. Ведь по всем расчетам выходило, что к Порт-Артуру, самое позднее, русские корабли должны были подойти в начале марта. А там в войне на море наступил бы перелом – четыре новых броненосца типа «Бородино» составили бы первый отряд, второй отряд из артурских «Ретвизана», «Пересвета» и «Победы» был бы дополнен идущей с Балтики «Ослябей». Восемь новых быстроходных броненосцев давали серьезный перевес в силах, который заметно увеличивался пополнением из «Сисоя Великого» и «Наварина» в отряд из двух тихоходных кораблей из «Севастополя» и «Полтавы». Эта четверка старых броненосцев своего рода лишний козырной туз, который мог быть выдернут из рукава в любой момент. А ведь еще нужно учитывать броненосные крейсера, которых во Владивостоке два, а в Порт-Артуре «Баян». Со второй эскадрой шел «Адмирал Нахимов» – пусть старый и тихоходный, но восемь 203-миллиметровых орудий тоже могли внести свою лепту в будущую победу, неизбежную и оглушительную!
Девять броненосцев с артиллерией в двенадцать дюймов против четырех японских. Семь русских кораблей с 10- и 8-дюймовыми пушками против восьми неприятельских. Общий перевес на треть по числу вымпелов. И двойное преимущество по весу бортового залпа!
Эскадра под его командованием пришла на Мадагаскар в полной уверенности в будущем успехе, соединившись там с отрядом Фелькерзама, что еще больше подогрело энтузиазм в нижних чинах – ведь все понимали, что идут выручать своих. А еще сзади следовал вышедший месяцем позже «догоняющий отряд» Добротворского из крейсеров «Олег» и «Изумруд», миноносцев и быстроходных транспортов, что должен был нагнать главные силы у берегов Индокитая в феврале. А там наступает время туманов и штормов – и можно делать рывок к последнему переходу, хоть в Порт-Артур, или, соединившись с броненосцами первой эскадры, пройти до Владивостока. Мореходность у русских кораблей лучше, чем у японских, да и ненастная погода тут будет в помощь.
Однако новости в наступившем новом году оказались настолько удручающими, что привели весь личный состав 2-й Тихоокеанской эскадры, от адмиралов и офицеров, до последнего кочегара, в полное уныние. Порт-Артур капитулировал, не выдержав полугодовой осады, и всем стало ясно – спешить больше незачем, а идти дальше опасно. Оставшись одна, Вторая Тихоокеанская эскадра не способна победить японский флот, и прорыв во Владивосток может стать для нее последним походом…
– И что делать?!
Рожественский тяжело поднялся из кресла, в который раз задав себе извечный русский вопрос. И пошел по кабинету, не ощущая легкую качку и чуть подволакивая ногу и морщась. В Камрани его настиг апоплексический удар, и пришлось три дня отлеживаться в койке, повезло, что последствия оказались легкими, в отличие от того же Фелькерзама, которого «ударило» уже дважды, и теперь толстяк находится при смерти.
– Все равно с него нет сейчас никакой пользы, «мешок с навозом», и только, – хрипло пробормотал Зиновий Петрович, поминая сменившего его на должности начальника учебно-артиллерийского отряда, потомка остзейских баронов, ставшего и в этом походе его заместителем.
Еще на стоянке в Носси-Бэ, что на Мадагаскаре, он настойчиво просил засевших в Петербурге генерал-адмирала и Авелана сменить его на посту командующего, отправив на замену Чухнина с Черного моря или Бирилева. Но не тут-то было – никто не пожелал отправляться в Индийский океан – идти на погибельное дело в столице дураков не нашлось. И Рожественскому явственно намекали в телеграммах – «раз ты сам заварил эту кашу, то теперь сам ее расхлебывай, полной ложкой» – вот в чем был смысл всех ответных посланий, переданных по телеграфу через тысячи верст расстояния, или присланных в запечатанных пакетах на быстроходных почтовых судах. И что тут делать прикажете?!
Зиновий Петрович потребовал спешного усиления, понимая, что такового не будет, не гнать же «гниль» с Балтийского моря. Попытка прикупить в Чили и Аргентине сразу шесть хороших броненосных крейсеров, предпринятая адмиралом Авеланом, с треском провалилась, как и все дела, за которые брался управляющий Морским ведомством.
На Мадагаскаре он отчаянно ожидал транспорт «Иртыш» со вторым боекомплектом для эскадры, чтобы провести столь необходимые учебные стрельбы и натаскать комендоров и артиллерийских офицеров. Судно пришло, но в трюмах оказался уголь и многие тысячи сапог. Выяснилось, что снаряды решили отправить во Владивосток эшелонами, и когда эскадра прибудет туда, то сможет там в стрельбе и потренироваться. Найти виновника в столь страшном деянии не удалось, что наводило на мысль о предательстве и откровенном саботаже. И на то был еще один сигнал – ему на смену назначили Бирилева, но тот прибудет во Владивосток и там будет ожидать прихода Второй Тихоокеанской эскадры.
А подкрепление отправили, как тут не отправить подмогу, ведь кто тогда будет виноват?!
Даже под шпицем Адмиралтейства понимали, что наличных сил откровенно мало, и нужно как то усиливать эскадру. Отправили еще один отрядец, громко поименованный в разговорах 3-й Тихоокеанской эскадрой. Во главе поставили начальника черноморского учебного артиллерийского отряда старого контр-адмирала Небогатова – «хуторянина», как его сразу стал называть Рожественский после первой встречи. Причем не от «хутора», а от сочетания первых двух букв, которые являются основой многих флотских ругательств. Никчемный человечек, которому место не на военном флоте, а в богадельне, толстовец – но другие адмиралы, видимо, от должности командующего такой «эскадрой» открещивались руками и ногами. А этому деваться просто некуда – сказали, вот и полез в начальники.
Собрали в Третью Тихоокеанскую эскадру, а так ее именовали часто, но неофициально, все остатки, что могли выйти в море и проделать дальний переход на многие тысячи миль. И состоит «оное усиление» из трех маленьких броненосцев береговой обороны, относительно еще не старых, но с совершенно «убитыми» орудиями главного калибра – ведь эти посудины входили в учебно-артиллерийский отряд. К ним добавили броненосец – балтийский «таран» ничтожной ценности, утыканный старыми пушками, что стреляли на дымном порохе. Лишь дряхлый броненосный фрегат «Владимир Мономах» успели перевооружить новыми 152-миллиметровой и 120-миллиметровой пушками, но тот со своими четырнадцатью узлами является не броненосным крейсером, а скорее большой плавучей мишенью для японских орудий.
– С кем воевать прикажете?! С кем?!
Рожественский отчаянно взвыл, ожесточенно растирая ладонью красные, как у кролика глаза. Сон не шел, нужно вести эскадру в сражение, но нельзя – ждет впереди только смерть. Но отказаться выполнить царское повеление еще страшнее, хотя государь-император явно не понимает сложившейся ситуации. Ведь поставил совершенно нереальную задачу, трудно реализуемую даже объединенной с «порт-артурцами» эскадрой – не прорваться во Владивосток, а «овладеть Японским морем»!
– Им хорошо повеления отправлять, не самим ведь на самоубийство идти, – прорычал Рожественский с нескрываемой злостью, зная, что его не подслушают. Будь здоров Фелькерзам, он бы перевалил на него все обязанности, а сам бы перебрался на госпитальное судно «Орел», попав в нежные объятия, в кольце которых можно хоть немного забыться…
– А теперь мне самому идти, скоро «шлюпбалка сломается», – Рожественский усилием отогнал от себя неосуществимые уже мечтания. В эту секунду он ненавидел Фелькерзама, что собственной смертью отнимает и у него право на спокойную жизнь, и с нескрываемой ненавистью в задрожавшем голосе произнес, выплюнув с желчью слова:
– «Мешок с навозом»!
– Ваше высокоблагородие! Их превосходительство просят прийти ваше высокоблагородие к ним в салон!
От услышанных слов вахтенного матроса капитан первого ранга впал в ступор – чего-чего, но такого он никак не ожидал. Возникшую на секунду мысль о розыгрыше, этих невинных, а порой и злых забавах времен мичманской юности, он отмел сразу – тут даже адмиралы не станут так шутить. А для подчиненных это страшнее самоубийства.
Да, нижние чины могут напакостить, как это было на Мадагаскаре, когда подрезали тали у катера, но так и наказали их примерно, во устрашение и для назидания. Всех, на кого указали унтер-офицеры как на предполагаемых виновников, немедленно отправили под суд, потом у них одна дорога – в арестантские роты. Прибывший на борт «Осляби» вице-адмирал Рожественский площадной бранью покрыл всю команду в три «загиба», пообещав, что в следующий раз, если он будет, то на палубе постелют брезент, чтобы кровь не впиталась в доски, и виновников тут же расстреляют на глазах построенной команды. И команда мгновенно осознала, что с ней не шутят, да и сам Бэр поверил в угрозу, настолько она была явственной.
И вот теперь явился новый «шутник» или безумец?! Может, тронулся умишком матрос, вон как глазенки выпучил?!
– Ты что сказал, тля?! Не слышу, сучий потрох?! Душу выну!
На ходовом мостике все окаменели – рулевые и сигнальщики превратились в мраморные изваяния. Младший штурманский офицер замер, словно в предрассветных сумерках Горгону Медузу узрел на кормовом флагштоке идущего впереди «Орла». Только поднявшийся на мостик старший офицер Похвиснев, тихонько доложивший Бэру, что оцинкованный гроб для усопшего адмирала готов, раскрыл рот от удивления.
– Их превосходительство настоятельно просят прийти ваше высокоблагородие к ним в салон! Они в кресле сидят, по форме одетые и отчего-то дюже хмурые, гневаются!
Матрос смотрел испуганным взглядом кролика, что готовится попасть в пасть удава. И Бэр опомнился, отпустил форменку, а то вцепившиеся пальцы могли порвать ткань запросто. И впал в сомнение – может быть, ему все привиделось, и эти лекари, тупицы, не отличили спящего человека от мертвого, и, как говорят, «погнали волну»?!
Бросив взгляд на «старшого», Владимир Иосифович увидел, как того тоже обуревают эмоции и подозрения – побледневшее лицо за секунду побагровело перезревшим помидором.
– Веди, – только и сказал Бэр, толкнув матроса – решив, что если тот обезумел, то его в адмиральском проходе свяжут и посадят в «канатный ящик». Подобных случаев на эскадре хватало – от невыносимых тягот службы многие умирали, хватало и тех, кто сходил с ума.
– Шагай впереди, тля! Давид Борисович, следуйте за мной!
С мостика он спустился чуть ли не мгновенно, словно во времена лейтенантской молодости. Все приказы на флоте выполняются бегом, а потому флагманы, чтобы не ставить заслуженных каперангов в неудобное положение, всегда «просят» или «приглашают», понятное дело, что такое пожелание является формой замаскированного приказа. А потому Владимир Иосифович торопился, не обращая ни малейшего внимания на застывших матросов, что встречались на пути. Вахтенные старались превратиться в изваяния – экипаж до жути боялся своего командира.
Спустившись вниз с надстройки, Бэр вступил на трап, буквально скатившись по нему вниз, и оказался в коридоре, что вел в адмиральский салон. Сделав два десятка шагов, он оказался у настежь открытой двери, которую совсем недавно покинул – матрос услужливо застыл рядом, как раз его место по вахтенному расписанию, посыльный при адмирале. Этот пост считался синекурой – последние два месяца матросы бегали исключительно в лазарет, или сопровождали судовых врачей, неся необходимые лекарства и микстуры, нужные для лечения захворавшего адмирала.
– Здравствуйте, господа, вы не находите, что эта ночь как-то для всех нас не задалась перед рассветом. Право слово, в «собачью вахту» сигнальщикам постоянно что-то мерещится, это общеизвестно. Но я много лет на флоте уже прослужил, и впервые вижу, чтобы сразу два корабельных врача в заблуждение разом впали, а вместе с ними и два видавших виды моряка. Вы меня сильно удивили, господа! Да, проходите же!
Молча переступив через комингс, Бэр встал навытяжку перед контр-адмиралом, прекрасно понимая, что лучше молчать и ничего не говорить, раз сам допустил жуткую промашку. Поверил двум врачам, этим деревенским коновалам, которым и корову теперь доверить нельзя.
– Давид Борисович, вы часом не старообрядец?!
Вопрос был настолько неожиданным, что Бэр сам растерялся, а старший офицер только головой мотнул и лишь потом выдавил:
– Никак нет, ваше превосходительство! Православный я…
– Странно, странно, – задумчиво произнес Фелькерзам, бросив на Похвиснева ехидный взгляд.
– Только старообрядцы заранее гробы готовят для будущих покойников или для себя. А вы такой чудный оцинкованный ящик сделали, герметический, с положительной плавучестью – при нужде можно использовать и для спасения, как плавсредство.
Оба офицера побагровели, но молчали – крыть было нечем, а оправдываться – еще глупее выглядеть, ведь старик полностью прав. Да какой он старик – Бэр заметил горящий взгляд, не суливший ничего доброго, особенно в сочетании с ласковой улыбкой, от которой становилось страшнее. А еще чуть изменилась походка – Фелькерзам двигался уверенно, а не переваливался как толстая утка. И за этот месяц, проведенный в постели, резко похудел, чуть ли не вдвое, став стройным как юноша.
– А еще заранее такие роскошные гробы делают для начальника, которого «любят» всеми фибрами души, и даже жабрами, кхе-кхе… Но я питаю надежду, что столь глубокую антипатию вы ко мне не испытываете, ведь я вам не сделал за эти долгие месяцы совместной службы ничего плохого. А уж если и ругал когда-то, хотя не припомню этого, то уж простите старика великодушно, служба есть служба, вот так-с.
Бэр отчетливо слышал хриплое дыхание стоявшего рядом с ним старшего офицера. И скосив глазом, увидел, что у того побагровели шея и уши от невыносимого стыда. Да и сам ощутил, как горят собственные щеки и лоб – но молчал, понимая, что нужно снести все насмешки и укоризны, они полностью справедливы.
Сами кругом виноваты!
– Будьте добры, Давид Борисович, выполнить мое поручение. Прошу сей ящик передать как казенное имущество в лазарет – пусть наши эскулапы хранят в нем все необходимое. Он для них станет постоянным напоминанием свершившегося казуса, и чтобы состояние наших медикусов было монопенисуально моему, когда я слышал их заключение и предложение вскрытия – пост мортем медицина! И вскрытие показало бы, что контр-адмирал Фелькерзам умер от оного вскрытия его внутренностей!
Будь бы ситуация не с ним, Бэр, прекрасно знавший немецкий, английский и французский языки, засмеялся бы, оценив прелесть адмиральской латыни и шутки. Но сейчас он прекрасно понимал, что Дмитрий Густавович, делая выволочку ему, адресует свои слова врачам, и их нужно передать в точности, для того они и сказаны.
– Ума не могу приложить – как можно вскрывать живого человека, как подопытную лягушку?! Хотя все мы водоплавающие, кхе-кхе, и для врачей вроде всяких земноводных, которых можно скальпелем препарировать. Ох, проказники, шалуны, все бы им резать и резать, прямо сельские потрошители на бойне. Вы уж, Давид Борисович, ящичек свой железный немедленно им передайте, пусть матросы после подъема отнесут – нужная вещица будет, хорошее лекарство им от раннего склероза. И от ненадлежащего выполнения господами врачами своих служебных обязанностей! Идите, господин капитан второго ранга, не могу вас больше задерживать!
Впервые за многомесячное плавание Бэр услышал в голосе Фелькерзама лязгнувший металл, от которого Похвиснева вместе с ответом – «Есть, ваше превосходительство!» – буквально волной смыло из адмиральского салона. И тоскуя в душе, все же обрадовался – в отличие от Рожественского его флагман чтит традиции, и «распекать» командира броненосца на глазах подчиненных не станет…
– Ладно, оба врача и ваш Похвиснев мне в сыновья годятся по возрасту, но вы, Владимир Иосифович, человек жизнью умудренный, а потому прошу вас впредь подобных ошибок не делать. Если о сем прискорбном казусе проведают на других кораблях, или кто-то из команды «Осляби» узнает, и разболтает, то над таким кунштюком долго смеяться во весь голос станут не только русские моряки. Сей случай обязательно в разряд «морских легенд» войдет, и ваше имя с моим увековечит.
Фелькерзам говорил сердитым тоном, пройдясь мимо замершего Бэра и бросив на того исподтишка взгляд. И понял, что добился своей цели – командир броненосца «проникся» и побледнел, черты лица окаменели. Ситуация, в которой он станет объектом насмешек, устрашила Владимира Иосифовича не на шутку – крайне серьезный человек, он патологически не любил флотских «розыгрышей», а тут такое невероятное событие, что станет притчей во языцех. И подумал, что принял правильное решение – теперь все четверо будут молчать, будто во рты воды наберут. А он их хвалить начнет прилюдно, и ситуацию тем контролировать.
– Ладно, не будем о сем предмете разговор дальше вести, забудем. И мне крайне неприятно, и вам удовольствия никакого не приносит. Присаживайтесь в кресло – меня иные дела сильно беспокоят. Присаживайтесь, разговор у нас долгий будет.
Дмитрий Густавович указал Бэру на кресло, и тот не чинясь немедленно расположился в нем, но степенно и почтительно, не развалился. Сам адмирал уселся медленно – сильно болел живот. Но терпел, прекрасно понимая, что недолго осталось – до четырнадцатого дотерпеть, в лучшем для него случае до пятнадцатого. И неожиданно в голову пришла мысль, и он решил плюнуть и принять «обезболивающего», но отнюдь не морфия – звать врачей не хотелось, видеть их было бы совсем некстати.
– Федор! Федор!
Громко позвал он квартирмейстера, стукнув кулаком по переборке, и матрос тут же явился. Фелькерзам сразу поинтересовался у него, благо знал, что тот заведует всем его немудреным «хозяйством».
– У нас выпить есть, Федор?! Коньяку бы полстакана?!
Запрос пошел не от тела – адмирал стал абсолютно непьющим после начала болезни, а от души – просто сильно захотелось шарахнуть что-нибудь покрепче, не так тягостно будет воспринимать действительность смешавшимися в голове мыслями сразу двух человек.
– Так есть, супруга ваша Анна Дмитриевна бутылку передала перед походом, а ваше превосходительство к ней даже не притронулось. Сей же час принесу, и стаканчик!
Матрос тут же вышел, а Фелькерзама скрючило от боли – с такими приступами долго не живут, и то в хосписе, чтобы никто криков не слышал, и под уколами морфия. Но на наркотики переходить как на сильное обезболивающее не хотелось – нельзя дурманить себе голову в эти решающие дни. Надо продержаться, перетерпеть…
– Вот, ваше превосходительство, я бутылку все эти месяцы постоянно протирал, – матрос водрузил на стол тяжелую емкость, с литр, с интересной этикеткой – контуры ласточек сразу бросились в глаза, вместе с годом начала производства сей жидкости под названием «мартель» – 1713, и горделивым профилем «короля-солнца» в пышном парике.
Чуть ощутимый яблочный запах Фелькерзам уловил мгновенно, когда янтарная струя из бутылки наполняла вместительный, грамм на полтораста, серебряный стаканчик. А вот Бэру вестовой стакана не принес – все знали, что командир «Осляби» совершенно не употреблял вина.
Морщась от боли, Фелькерзам прилично отпил из стакана, хотя коньяк по всем правилам нужно пить исключительно маленькими глоточками. Горячая жидкость потекла по иссохшему пищеводу, и он ожидал со страхом, что произойдет, когда крепкий алкоголь ворвется в желудок, где по-хозяйски расположилась страшная неизлечимая напасть. И от неожиданного эффекта только ойкнул, не сдержав эмоций:
– Ох, охренеть как благостно стало!
В желудке происходило невероятное – боль схлынула, будто добрая доза спиртосодержащей жидкости оглушила опухоль. И та, сдуру впитав ее в себя, опьянела в хлам. И такая благость нахлынула, что на лбу выступила испарина, которую он вытер платочком.
– Что с вами, Дмитрий Густавович?! Я никогда еще не видел, чтобы вы так улыбались?!
– Боль ушла от глотка коньяка, Владимир Иосифович, какое это блаженство, оказывается, не иметь раскаленного камня в животе…
Фелькерзам впервые за долгие месяцы ощутил себя счастливым – эффект «обезболивающего» для него оказался неожиданным и крайне позитивным, даже ошеломительным в какой-то мере. Адмирал отхлебнул еще глоточек, поменьше – стало еще лучше, даже голова от счастья чуточку закружилась. Дмитрий Густавович машинально похлопал себя по карманам, с недоумением посмотрел на стол, и внезапно своей второй памятью вспомнил, что настоящий хозяин этого тела был еще и некурящим, а его новая частица во весь голос потребовала папиросу.
И этому желанию следовало потакать – пусть лучше курение медленно убивает, дожить бы до реального боя с японцами, и он был бы счастлив. Может и удастся изменить историю к лучшему хотя бы тем, что к Владивостоку прорвется хотя бы половина эскадры, а не четыре корабля.
– Владимир Иосифович, у вас папиросы нет?! Я ведь некурящий, но от такой жизни захотелось табаком побаловаться. Да и вы курите, не стесняйтесь. Федор, отдрай иллюминаторы, пусть свежий воздух хлынет. И пепельницу подай, хотя бы блюдце какое, разговор у нас серьезный будет, а на ковер окурки бросать не только моветон и неуважение к кораблю, но так и до пожара дело дойти может. Шучу, кхе-кхе…
Матрос быстро нашел настоящую пепельницу, отдраил иллюминаторы – хлынул солоноватый морской воздух, от которого закружилась голова. И пакостный запах от лекарств и умирающей плоти, что окутывал прежде всю каюту плотной завесой, стал меньше ощущаться. Бэр достал коробку папирос, открыл ее, положил на стол рядом с коробком спичек.
Фелькерзам, вернее уже его вторая составляющая, привычно смял картонный мундштук, и, ловко чиркнув спичкой, прикурил папиросу, сделав короткую затяжку, чтобы не закашлять в первый раз – все же тело до этого часа табачком не баловалось. И прикрыл глаза от удовольствия – давно не курил, а тут духовитый крепкий табак.
А перед глазами появилась знакомая картинка – «Ослябя» шел под разрывами японских снарядов, не выходя из строя, и уже заметно заваливался на борт. Повреждения, полученные броненосцем в самом начале сражения из-за ошибки Рожественского, оказались для него смертельными. И он погиб первым, открыв длинный список жертв Второй Тихоокеанской эскадры. И картинка оказалась настолько зримой, что Фелькерзам даже тряхнул головой, отгоняя от своей памяти наваждение.
Бэр курил молча, но внимательно посмотрел на зажатую между пальцев папиросу – картонный мундштук адмирал смял как-то привычно что ли, совершенно обыденно, а ведь Дмитрий Густавович никогда не курил, это было всем известно.
– У меня к вам несколько вопросов, Владимир Иосифович, – негромко произнес Фелькерзам, – но прошу вас распорядиться поднять сигнал для вице-адмирала Рожественского – мне крайне необходимо с ним немедленно встретиться сразу после подъема. Нельзя терять время, оно просто драгоценно. И второе – мне необходимо точно знать, какую максимальную скорость может развить ваш броненосец, и как долго сможет ее поддерживать. А также учесть запас угля на «Ослябе». С возможной дальностью плавания, причем шесть часов полного хода сюда не входят – это будет маневрирование и действия в бою. Мне нужно знать точно!
Фелькерзам чуть наклонил голову, и Бэр все моментально понял, затушил папиросу в пепельнице и поднялся из кресла. Встал и адмирал, негромко произнеся странную для командира «Осляби» фразу:
– Все будет совсем иначе, Владимир Иосифович – таких ошибок допускать нельзя. Но время у нас еще есть!
И отпустив Бэра, Фелькерзам тяжело опустился в кресло, и немного отпил коньяку из стакана, о чем-то задумавшись…
– Такая сила, и все предрешено. Обреченные на заклание…
Фелькерзам, жадно глотая солоноватый морской воздух, внимательно разглядывал черные корпуса кораблей, будто отлитые из металла – приземистые, сильно ушедшие своими большими тушами в свинцовые воды, с дымящимися трубами. Все четыре броненосца первого отряда, главная ударная сила эскадры произвели на него ошеломляющее впечатление. Ведь одно дело – брать их картинки из собственной памяти – либо виденных наяву самим контр-адмиралом, или по фотографиям и компьютерному моделированию его «альтер эго». И совсем другое – вот так рассматривать, оценивать как бы двумя половинками разума, слитого воедино, видеть почти вблизи, что там за расстояние в пять кабельтов.
Дмитрий Густавович обернулся, совершенно не обращая внимания на соленые брызги, что попадали ему на лицо и оставляли пятнышки на белоснежном кителе.
Массивный и высокобортный красавец «Ослябя» еле шел вперед по морской глади, фактически полз, зарываясь форштевнем – броненосец недавно принял полный запас угля, а он у него составлял фантастическую цифру в две тысячи тонн. Но, правда, и его котлы поглощали «черное золото» в невообразимом количестве, недаром броненосец называли «пожирателем угля» – больше ста двадцати тонн в день на экономическом ходу в двенадцать узлов. Чуть ли не в полтора раза больше, чем любой представитель первого отряда, хотя и те требовали по восемьдесят тонн угля на «прокорм».
Ушедшие в воду гораздо выше ватерлинии «Сисой Великий» и «Наварин» напоминали больше низкобортные мониторы, казалось, что если подбросить на них еще тонн четыреста, то корабли уйдут в пучину, как брошенный в воду камень. А вот концевой во втором отряде броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» едва был виден, небольшой корабль как бы спрятался за идущим третьим мателотом.
Без всякого бинокля можно было разглядеть третий отряд контр-адмирала Небогатова, бывшую Третью Тихоокеанскую эскадру. Все двухтрубные корабли, чуть более массивный флагманский «Император Николай I» впереди с одной-единственной орудийной башней на носу, а за ним, как утята за уткой, следовали три маленьких броненосца береговой обороны. Вдвое меньше его по водоизмещению, а в сравнении с «бородинцами» так втрое – потому башни с 254-миллиметровыми орудиями виделись просто огромными по размерам, хотя на самом деле они были почти такими, как на «Ослябе».
Транспорты, казалось, заполняли все пространство следом – их было много, два десятка, на их фоне миноносцы выглядели еле различимыми букашками. Да и крейсеры было плохо видно, они шли в охранении огромной эскадры, которой предстояло разделить участь «Непобедимой армады». Вот только об этом никто не то что не знал, даже не догадывался, при виде такой силищи все думали, что каких-то японцев можно на счет раз-два просто раздавить и не заметить.
– «Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя», – еле слышно сказал на русском классические слова Фелькерзам, и мысленно повторил их на латыни, добавив несколько фраз из фольклора столетней давности, если отсчет сделать из будущих времен.
Дмитрий Густавович не опасался, что его подслушает мичман, что командовал катером, а матросы тем более – адмирал, словно «бессмертный» Хома, находился за незримым меловым кругом, словно бессмертный Хома. Как ни странно, но он чувствовал себя бодрым – от принятой дозы коньяка свалился напрочь, благо до подъема оставался час, и, к своему удивлению, прекрасно выспался за столь короткий срок. Принял еще одну «живительную дозу» и спустился по трапу вполне живенько, где его подсадили в катер.
Вице-адмирал Рожественский, видимо, очень сильно удивился желанию младшего флагмана прибыть на «Князя Суворова», раз ответ поступил спустя несколько минут – за временной отсчет можно брать выкуренную папиросу, благо Бэр «забыл» на столе коробку.
– Два варианта встречи я проработал, – Фелькерзам усмехнулся, разговаривая сам с собою, так ему было легче. Да и мыслилось лучше, на душе становилось спокойнее.
– Если Зиновий Петрович примет мои доводы, особенно когда я в оракула немного поиграю, то все будет хорошо. Относительно хорошо, конечно. Оставим по дороге куски шкуры и мяса, но хоть половина эскадры доберется до Владивостока. Причем, новые броненосцы – старый хлам вести бесполезно, его лучше в жертву принести, раз без нее не обойтись!
Старик задумался, поглаживая ладонью седую бороду. Потом, словно заправский шаман, забормотал себе под нос:
– Понятно, что переломить обстановку на море невозможно по определению, но хоть разгрома с неслыханным позором сдачи сразу четырех броненосцев не будет. Хрен вам, косоглазые приятели, а не «Ивами», «Ики», «Мисима» и «Окиносима»!
Фелькерзам задумался, положив ладонь на рукоять кортика – второй вариант был намного страшнее – один спятивший русский адмирал зарежет собственного флагмана. И вряд ли два других контр-адмирала, будь то Небогатов или Энквист полезут в Цусимский пролив. Оба совершенно не горят желанием получить посмертную славу, и брать на себя командование не пожелают. А потому эскадра отойдет к Шанхаю и государю-императору отправят телеграмму с отчетом о случившемся. И будут ждать решения самодержца – в столице ведь начнут ломать голову, что делать дальше. Возможно, самодержец станет чуть вменяемый и притормозит движение эскадры. Или поступит приказ отходить к Камрани и стать в бухте на якоря, или в нейтральных водах. Хотя вряд ли – ставки высокие, и эскадра последний козырь. В отчаянной попытке переломить ситуацию ее обязательно вбросят в битву, где она будет нещадно избита…
Историю вряд ли изменить, слишком велика инерция этого чудовищного механизма. К тому же коронованного глупца вообще нельзя изменить, бесполезно сие занятие – его можно только побить, и то до разума не дойдет, хотя синяки останутся!
– А там и переговоры о мире с японцами последуют, ведь на армию надежды никакой, она поражение под Мукденом «переварить» не может. Все же наличие большой русской эскадры сделает японцев чуть сговорчивее, и половинка Сахалина не будет у России оттяпана. Да и позора нет, и разгром эпохальный не случится. Да и на практике постулат Мэхена про «флот существующий» проверен будет – сама угроза того, что у русских осталась значительная по силам эскадра, будет изрядно нервировать самураев. А там и очередные подкрепления с Балтики подойти могут, хоть это будут «поскребыши». Но хоть новые минные крейсера, и то плюс…
Фелькерзам внимательно посмотрел на вырастающий прямо на глазах черный корпус флагманского броненосца, украшенный двумя желтыми трубами. Поморщился, глядя на такое красочное великолепие, и стал внимательно рассматривать верхний броневой пояс, что на треть ушел под воду. Вот это было очень плохо – шесть дюймов брони в центре и четыре в оконечностях не преграда для двенадцатидюймовых снарядов. Проломят они ее, как булыжник мокрый картон, легко и непринужденно.
– До Цусимы еще три дня, и часть угля сгорит, а припасов и воды используют. То на полфута, но это все. Это не спасение – как только последует пара пробитий, то броненосец воды наберется и снова сядет, и это скверно, очень скверно…
Фелькерзам покачал головой – ситуация ему совершенно не нравилась. Взглянул на второй броненосец – у «Императора Александра III» выступали краешком нижние броневые плиты, что были толщиной чуть ли не в двадцать сантиметров. Но оно и понятно – все же корабль построили еще до начала войны, и перегрузка, этот бич отечественного судостроения, не оказалась столь огромной как на других трех «близнецах», что достраивались прошлым летом в жуткой спешке…
– Когда покажется, что все продумано, то гайдзины обязательно найдут слабое место и ударят там, где их не ожидаешь!
Вице-адмирал Того в синем походном кителе еще раз склонился над картой, стараясь найти в ней ответ на грядущие события – а в том, что они придут, ни у кого на Объединенном флоте, начиная от заслуженного адмирала до совсем юного юнги сомнений не было.
Оставался только один вопрос, на который не имелось ответа – куда делась русская эскадра Рожественского?!
В том, что противник будет прорываться через Цусимский пролив, сомнений практически не было – а этот самый удобный для врага маршрут был наглухо перекрыт третьй эскадрой вице-адмирала Катаоко Ситиро, под командованием которого находились три боевых отряда. В пятый входил бывший китайский броненосец, трофей войны с Поднебесной, что победоносно окончилась десять лет тому назад. В японском флоте он получил имя «Чин-Йен» и был вооружен четырьмя короткоствольными 305-миллиметровыми орудиями с прилично забронированной цитаделью.
Вместе с ним должны были действовать три бронепалубных крейсера второго класса, совокупное вооружение которых, а на каждом было по одному 320-миллиметровому орудию и дюжине 120-миллиметровых пушек, соответствовало нормальному броненосцу. Корабли эти были спроектированы во Франции Эмилем Бертеном, и по его задумке должны были заменить в эскадренном бою, при необходимости, один из кораблей боевой линии. Но чаще действовать как крейсера, хотя максимальный ход в 16 узлов соответствовал больше броненосцам, причем старым, тихоходным.
– Если бы они еще из своих пушек в кого-нибудь попали, – усмехнулся Того – за всю войну таких случаев не имелось, как шутили в Императорском флоте острые на язык молодые офицеры.
Все дело в том, что чудовищно тяжелая для маленького крейсера пушка оказалась совершенно непригодной, от разворота ствола на борт корабль получал заметный крен. Рассматривался вопрос, чтобы заменить ее на 203-миллиметровую пушку с щитовым прикрытием, подобные стояли на быстроходных крейсерах третьего отряда, но денег на закупку в казне не нашлось. Все средства пошли на усиление главных сил флота.
В помощь пятому отряду, что базировался на корейском побережье, придавался шестой отряд под командованием племянника, которого порой именовали контр-адмирал Того-младший. В него входили четыре маленьких, старых и тихоходных крейсера – купленный в Чили «Идзуми» и три ветерана войны с китайцами – «Акицусима», «Чийода» и «Сума». Они прикрывали главную базу флота Сасебо, сейчас пустынную.
Мало ли что придет в голову русскому адмиралу – возьмет и ударит по Нагасаки, а потом разгромит из пушек Сасебо – подход к ним с моря открытый. Правда, потом выйти в Цусимский пролив, пройдя проходом между Кюсю и островами Гото, будет крайне затруднительно. Туда без особой нужды и в тихую погоду сами японцы старались не соваться без крайней надобности – слишком много отмелей и рифов, каменных банок – велик риск погубить собственный корабль.
Пролив между Кюсю и Хонсю, само «Внутреннее море» и проходы у острова Сикоку плотно перекрывали отряды миноносцев. Их прикрывал седьмой БО контр-адмирала Ямады, состоящий из старого броненосца береговой обороны «Фусо», дряхлого безбронного крейсера «Чокай» и четырех канонерских лодок преклонного возраста. Встреча с противником не сулила для них ничего хорошего, кроме очень быстрой смерти.
Но всю третью эскадру было не жалко потерять в бою, реальной ценности она не представляла даже совокупно, и не стоила двух купленных в Италии новейших броненосных крейсеров. Самураи обязаны погибнуть, но должны встретить неприятельский флот и дать возможность главным силам первой и второй эскадр успеть выйти в море и уничтожить зарвавшегося врага. Кроме того, в третью эскадру дополнительно вошли два десятка вспомогательных крейсеров, что, передвигаясь по трем линиям, наглухо перекрывали западный вход в Цусимский пролив между Квелпатром и островами Гото.
Большую помощь оказала императорская армия, выставившая по всему побережью островов цепь из наблюдательных постов, куда зачисляли отборные команды из выздоравливающих после ранений офицеров и опытных унтер-офицеров. Все они были обеспечены средствами наблюдения, от биноклей до подзорных труб, посыльными для ближайшей линии телеграфа, специально отпечатанными книгами с силуэтами русских кораблей. Благо фотографий хватало – во всех иностранных портах, где были стоянки русских кораблей, агенты и дипломаты делали фотографические снимки и рисунки. Кроме того, все посты получили четкие инструкции, также отпечатанные в типографиях – что делать, если будет замечена эскадра или отряд, и даже одиночный неприятельский корабль.
Сунгарский пролив, или Цугару тоже не остался без должного внимания. Стянув все силы к Цусиме, чтобы здесь дать генеральное сражение, перекрыв западное и южное направления, Хэйхатиро решил на восточном проходе прибегнуть к временной обороне.
В самом узком месте пролива выставили три десятка минных банок – без малого почти две сотни мин. Мера временная – хороший шторм разметает заграждение, но сейчас оно замедлит продвижение русского отряда, если он там внезапно появится.
За минами находились несколько вспомогательных крейсеров, последние остатки, вся задача которых была простой – отправить радиограммы при появлении русской эскадры и бежать оттуда как можно быстрее. Шансов уйти от быстроходных крейсеров Рожественского было мало. Но они становились ничтожными, если с запада подойдут на помощь русским владивостокские крейсера. Эти бронированные громилы, больше броненосца размерами, буквально утыканные 203-миллиметровыми и 152-миллиметровыми пушками, благодаря своему ходу в двадцать узлов легко догонят плохо вооруженные пароходы с флагами Восходящего Солнца и быстро отправят их на морское дно. Прецеденты уже бывали, причем крайне скверные…
– Если в течение пяти дней русские не войдут в Цусимский пролив, то, значит, они избрали либо восточное, либо северное направление, которое сейчас не прикрыто. Но посты там стоят, и оповещение будет послано вовремя – по крайней мере, на это можно надеяться.
Того призадумался – по расчетам выходило, что из двух десятков дозорных вспомогательных крейсеров, что сейчас осуществляли патруль в Цусимском проливе, можно было снять половину. И даже если русские попытаются пройти тайком, то у них мало что выйдет – первые две линии составят по шесть кораблей вместо семи. А в третью линию войдут большие миноносцы, благо их можно менять через двое суток. Тем более, в случае прорыва вражеской эскадры они могут атаковать ее торпедами.
– Пожалуй, я так и сделаю – 16-го числа сниму десять «мару» и отправлю их к Карафуто, они перекроют северный пролив, – Того внимательно посмотрел на карту, прикидывая расстояние. Выходило, что эта десятка может перекрыть все подходы не только к Сахалину, но и на южной части Курильской гряды, образовав две линии. Расстояния там слишком большие, русским боевым кораблям потребуется бункеровка углем, и они могут загрузиться им с транспортов в Корсаковском посту, где крейсером «Цусима» был изловлен и потоплен прорвавшийся из Порт-Артура зловредный крейсер «Новик», причинивший массу хлопот.
– Вот там я их перехвачу и дам бой, – негромко произнес Того, еще раз измерив линейкой расстояние. Все правильно в расчетах. Русские корабли не прорвутся нигде – первая и вторая эскадры Объединенного флота их обязательно перехватывают у выхода из пролива, и, имея превосходство в скорости, навязывают бой. А ночью начинают атаки в море большие миноносцы, имеющие приличную дальность плавания. А в проливах атакуют малые миноносцы и миноноски – а их во флоте больше сотни.
У русских мало шансов отбиться от такой своры, в кого-то обязательно попадут торпедами. К тому же с утра его эскадры будут готовиться к повторному сражению, благо его место заранее известно. Оно единственное будет притягивать все русские суда, и те пойдут туда, как летят мотыльки на пламя светильника и обжигают свои крылья.
Того наклонился над картой и ткнул карандашом в обведенный им овал – с губ сорвалось тяжелое для произношения слово:
– Владивосток…
– Рад вас видеть, господа. Как адмирал, Константин Константинович?! Василий Васильевич, вижу корабль у вас в полном порядке!
Фелькерзам обменялся крепкими рукопожатиями с начальником штаба эскадры капитаном первого ранга Клапье де Колонгом и командиром броненосца Игнациусом. Встречали контр-адмирала на борту флагманского броненосца «Князь Суворов» с должным почетом – на трапе приняли фалрепные матросы, и, придерживая под руки как драгоценную фарфоровую вазу, подняли на борт корабля, пройдя рядом со средней башней, из которой угрожающе топорщили стволы 152-миллиметровые пушки.
Понятное дело, что Рожественский по своему статусу никогда бы не вышел на верхнюю палубу – служа вместе с ним на Балтике, Фелькерзам не помнил, чтобы Зиновий Петрович проявлял толику уважения к подчиненным ему офицерам, а матросов так вообще крыл площадной бранью по любому случаю. А за семь с хвостиком месяцев плавания характер командующего совершенно испортился, и служба на флагманском корабле стала воистину каторжной – экипаж превратился в сборище неврастеников. Такое моментально чувствуется, достаточно было взглянуть на лица офицеров и нижних чинов. А это очень плохо, когда командующего боятся больше, чем неприятеля, хуже только ситуация, когда при этом подчиненные полностью разуверились в полководческом «таланте» собственного начальства и не ставят его ни в грош, несмотря на репрессии.
– Его превосходительство ожидает вас в салоне, – негромко произнес начальник штаба, глаза у него были тоскливые – Клапье де Колонг был низведен адмиралом до составителя приказов, вроде управляющего канцелярией, и потому являться одним из руководителей эскадры просто не мог, как и разрабатывать планы. Затурканный и задерганный Рожественским Константин Константинович превратился в очередного «болванчика». А такие только слепо выполняют приказы и перестают думать над ними – а это плохо, очень плохо, когда сам командующий перестает опираться на работу штаба. Слишком велик риск ошибки у одного человека, пусть и облеченного немаленькой властью, здесь, на краю океана, практически диктаторской.
– Я вижу, что ваше превосходительство оправились от болезни, глаза заблестели, румянец на щеках появился, – Игнациус внимательно посмотрел на Фелькерзама, и как показалось тому, с нескрываемой надеждой. Василия Васильевича контр-адмирал уважал – тот был хороший моряк и прекрасный художник, редкостное сочетание. И наблюдательный – если увидел изменения, то рано себя отпевать, видимо, «подселение» несет в себе выздоравливающий эффект, а это как нельзя кстати. Лишь бы договориться с Рожественским – а вот это труднейшая задача. Судя по задерганным донельзя каперангам, у которых взгляд побитых собак…
– Какие у вас ко мне дела, Дмитрий Густавович?!
Рожественский бросил на Фелькерзама угрюмый взгляд чем-то постоянно недовольного человека. Сразу возникло ощущение, что будь его воля, он бы немедленно отправил подчиненного ему контр-адмирала восвояси, да еще с руганью в спину. По лицу Зиновия Петровича прошла судорога, глаза у вице-адмирала красные – видимо, ночью совершенно не спал. А это плохо, очень плохо – в таком болезненном состоянии, без внутреннего спокойствия, командовать в бою нельзя.
– Да, рад видеть ваше превосходительство, вижу, вы немного оправились от болезни. Однако должен заметить вам, что поторопились преждевременно – лучше было бы, если дождались полного выздоровления! Вид у вас откровенно больной и немощный!
Это был откровенный «гаф», и Фелькерзам почувствовал, как в душе закипает гнев. Ему довелось послужить раньше с адмиралом, но если до этой минуты он спокойно реагировал на его выходки и слова, то сейчас все изменилось – такого нарочито демонстративного пренебрежения к себе Дмитрий Густавович никак не ожидал.
«А чему ты удивляешься – прекрасный пример, когда из грязи прыгают в князи! И живут такие люди по принципу – я начальник, а ты дурак, а если станешь начальством выше меня, то я буду дураком. Так что смирись и попробуй уговорить этого хама не бросать эскадру на бойню, а постараться выйти из ситуации с наименьшим ущербом. А для этого требуется сущая мелочь – немного изменить планы».
Голос в голове звучал негромко и четко, будто собственные мысли – по крайней мере, сам Дмитрий Густавович принимал их как свои. И немного обуздал закипающий гнев, стараясь говорить как можно убедительнее и не смотреть в глаза командующего. Такие взгляды люди, подобные Рожественскому, всегда воспринимают как прямое покушение на их власть, а это вызывает лишь недовольство и упрямство.
Дипломатии нужно придерживаться, иначе любая миссия будет провальной, а на кону судьба огромной эскадры!
– Я вполне способен выполнять приказы вашего превосходительства и вести корабли своего отряда в бой. Как понимаю, в настоящее время вы ведете эскадру к Цусимскому проливу, чтобы там дать сражение японскому флоту, ведь так, Зиновий Петрович?!
– Предположим, – после короткой паузы отозвался Рожественский, недовольно зыркнув глазами. И глуховатым голосом спросил:
– А зачем вам знать мои планы, Дмитрий Густавович?! Ваше дело исполнять приказы, отданные мною!
– Я их и буду исполнять в точности, ваше превосходительство. Однако осмелюсь заметить, что на флоте служу никак не меньше вашего, и приобрел достаточный опыт, чтобы быть услышанным. Чтобы правильно вести сражение, нужно знать план на него командующего, чтобы в случае необходимости предпринимать определенные действия, исходя из соображений вашего превосходительства. Прошу понять меня правильно, Зиновий Петрович – все же по своему положению я являюсь младшим флагманом эскадры, вашим заместителем, а не «сломанной шлюпбалкой»!
Последние слова вырвались невольно, ведь приходилось сдерживать закипающий гнев, а он, как известно, плохой советчик. Но Рожественский от них побагровел, глаза налились кровью – командующий явно впал в ярость, которая могла выплеснуться в любой момент.
– Вижу, что Бэр нарушил мой приказ, – прорычал вице-адмирал, но Фелькерзам решил опередить его в выводах.
– Нет, я просто это знаю. Как и то, что на поднятый на «Ослябе» сигнал вы бы ответили «оставить до Владивостока».
Потому как вздрогнул командующий, Фелькерзам понял, что удар попал в точку – вряд ли о своих мыслях Рожественский кому-нибудь говорил, не тот он человек, слишком скрытный и гордыней обуян.
– Вы решили угадывать за меня мои собственные мысли, Дмитрий Густавович, – в голосе командующего послышалась явственная угроза, ее нужно было немедленно парировать.
– Зачем мне гадать, ваше превосходительство, если я это знаю точно. Как и то, что сегодня крейсер «Громобой» подорвется на мине и выйдет из строя до сентября. Правота моя подтвердится, ваше превосходительство, в этом вы сами убедитесь…
– Дойду до Владивостока и посмотрю на ваше гадание. А пока советую отправиться вашему превосходительству на госпитальный «Орел» и лечь там для дальнейшего излечения. Вы слишком плохо выглядите, господин контр-адмирал, длительное плавание нанесло явный ущерб вашему здоровью, телесному и духовному, и в особенности умению размышлять. А гадать на кофейной гуще вы сможете и на берегу, – в голосе Рожественского прорвалось раздражение, перемешанное с едким сарказмом.
– Я думаю, вашему превосходительству следует немедленно, прямо здесь в кабинете, написать рапорт, и передать командование…
– А вот этого, ваше превосходительство, я делать не стану, – ощерился Фелькерзам, в глубине души зазвучали колокола громкого боя. И внутренний голос с нескрываемым ехидством заговорил:
«Хреновый из нас переговорщик вышел, хоть мы оба те еще «превосходительства». Оракулы еще хуже – тупого самодура, дорвавшегося до власти, ничем не убедишь, такие экземпляры к доводам разума никогда не прислушиваются, им гордыня жить крепко мешает. В России нет страшней напасти, чем идиот, дорвавшийся до власти!
Так что нужно прибегать ко второму варианту немедленно, раз первый у нас не проканал. Тут нельзя время терять, морду бить уже надобно. Только подбери убойные аргументы из разряда «сам дурак» – без них в начальственном споре никогда нельзя начинать драку. Фактов побольше высыпай, они вещь упрямая, против них не попрешь!
Нужно его взбесить хорошенько, учти – нас подслушивают – зуб даю. А как бросится с кулаками, то прикрой глаза и расслабься – и не мешай мне. Посмотришь потом, что можно делать кулаком, жаль, что силенок мало. И за кортик не хватайся, ни к чему.
Фи, господа адмиралы, а прибегнут к банальной поножовщине. Зачем нам такая реклама? Зря мы что ли свинчатку в кармане прихватили – выведем из строя его превосходительство, всего и дел то, не на каторгу же за это чудо-юдо идти! А так все просто – взыграло сердце ретивое!»
Голос внутри зло посмеивался, а сам Фелькерзам почувствовал, что от озвученных мыслей его стала переполнять отчаянная решимость – все правильно, так и надо поступить – семь бед, один ответ!
– Ты у меня сейчас рапорт напишешь, безумец, или я под арест прикажу взять. Забыл, кого государь-император командующим здесь поставил?! Так я тебе разом и напомню! Садись и пиши!
– А что ты сразу за спину императора скрываешься, Зиновий Петрович?! Понимаешь, что без его рескрипта ты лишь хам, самодур, и… жалкая и ничтожная личность! Какие у тебя заслуги перед страной и флотом?! Да никаких по большому счету, если хорошенько разобраться! За бегство беленький крестик получил, и сам в том сознался в печати, даже статью написал! А перед кайзером и царем ты показательные стрельбы как проводил? Все я знаю, сам приказывал щиты на «живую нитку» крепить, чтобы они от пролетающего снаряда валились в воду, а ты только бегал по палубе как бесноватый, да бинокли разбивал.
Фелькерзам почувствовал, как внутри души будто плотину прорвало, и слова сами полились полноводным потоком, видимо, долго терпел, а тут можно все высказать, что накипело:
– За что ты ни возьмешься, все равно дерьмо получается, причем зловонное. Миноносцы по твоему решению построили, так они на ходу рассыпаются, три штуки обратно отправили уже. Эскадру нашу так снарядил в поход, что даже на учебные стрельбы снарядов нет! И кто отвечать за бардак будет, что «Иртыш» не снаряды нам привез, а сапоги?! А кто от итальянских крейсеров отказался – ты собственноручно или папа римский?! И отряд Вирениуса придержал сам в дороге – адмирал Макаров ведь тебя просил о помощи, а ты его предал!
От яростных слов Фелькерзама Рожественский побагровел, казалось, что воспламениться, а из ноздрей пойдет дым. Но остановиться Дмитрий Густавович не мог, его, как говорится, понесло:
– О да, ты один белый и пушистый аки голубь, весь такой из себя – гимназистка невинная! А вокруг тебя одни тупицы, твари бессловесные, бездарности, а не заслуженные командиры кораблей, которым ты клички подбираешь из справочника по венерическим заболеваниям!
Рожественский захрипел, глаза налились кровью, как у взбесившегося быка, но Фелькерзаму такой вид командующего только добавил обличительной прыти – семь бед, один ответ!
Все равно пропадать!
– Энквист для тебя «пустое место», Небогатов «хер конячий», а я «мешок с навозом»! Да за такие вещи не на дуэль вызывать надобно, зачем благородную сталь поганить, а морду хамскую нужно бить вдумчиво, чтобы поганую пасть дальше на достойных людей разевать не мог – у тебя не слова из нее идут, а сплошное амбре! У тебя ни капли уважения нет к идущим на смерть людям, верным присяге, – один словесный понос льется, как из прохудившегося бурдюка
– Заткнись! Собственными руками придушу!
– Что – понравилось?! И это еще не все! Ты эскадру в Цусимский пролив ведешь, и бой решил 14 числа устроить, праздник для их величеств отметить! Ты что творишь, бестолочь?! Не то, что командиры броненосцев и крейсеров, флагманы твоего плана сражения не ведают, ты всех на убой как бессловесное стадо тянешь. Только в последний момент объявишь, чтобы курс норд-ост 23 держали. Вот и все твое руководство в бою будет, глупец, пока тебя по голове осколком не приласкает через сорок минут! И все твое участие в сражении на том и закончится!
На какую-то секунду Рожественский остолбенел, выпучив глаза, и посмотрел на Фелькерзама странным взглядом. Но того уже нельзя было остановить, и он начал выкладывать такое, что командующий захрипел, рванув воротник кителя так, что золотистая пуговица была вырвана с корнем и полетела на пол, как брошенный империал.
– Тебя с броненосца Коломейцев снимет, со штабом, он и экипаж «Осляби» спасет до этого – мой флагман опрокинется, ты его под сосредоточенный огонь подставишь! А «Суворов» до конца сражаться будет, в костер превратившись – спасенных с него не будет! А твой выдвиженец, сука гладкая, командир «Бедового» Баранов, свой миноносец, и тебя с ним, японцам в плен отдаст, а еще четыре броненосца флаги спустят – позорище!
Фелькерзам говорил негромко, шипел больше как змея, но от каждого его слова лицо Рожественского потихоньку меняло цвет с багрового на синюшный. Дмитрий Густавович придвинулся, впившись взглядом в мертвеющие глаза Рожественского, который явно ему поверил. Ведь не мог же он испугаться – Зиновий Петрович мужественный человек, наделенный личной храбростью, тут не было никакого сомнения. Но вид у командующего был такой, что краше в гроб кладут.
– Японцев оскорбит даже не сдача тебя, командующего эскадрой, а то, что на «Бедовом» даже не стреляли, все снаряды в погребах лежали по штату, и белая простыня поднята. Энквист сбежит с крейсерами на Филиппины, хорошо, что ты с собой только шесть транспортов повел, остальные в Шанхай отправишь завтра, а то бы все потеряли. А до Владивостока только два миноносца на последних лопатах угля дошли, да «Алмаз» с «Изумрудом» – но последний на камни вылетел, его там и подорвали в панике. Вот такие дела… Зиновий Петрович, да что с тобой?!
Вопрос был напрасным – Фелькерзам успел только подхватить Рожественского, когда тот рухнул на палубу. Лицо командующего эскадрой исказила страшная гримаса, он силился что-то сказать, но не мог, бормотал что-то совсем неразборчивое, и еле слышно.
«Вот это и есть третий вариант – слово материально, и если не убивает сразу, то инсульт в таких случаях закономерен. Его на правую сторону парализовало, вон как губы перекосило. Все – если и выживет, то командовать уже не сможет, так что принимай на себя его обязанности, командуй. И врачей немедленно позови, на госпитальный «Орел» отправить тушку нужно – дело плохо!»
Фелькерзам положил адмирала на пол и бросился к дверям, и на мгновение к нему пришло видение горящего «Князя Суворова», что превратился в огромный жертвенный костер…
– Господа, Зиновию Петровичу стало плохо. Вот так-с, думаю, апоплексический удар с ним приключился, – открыв дверь, что оказалась не плотно закрытой, Фелькерзам даже не удивился, увидев в коридоре Клапье де Колонга и Игнациуса – оба стояли изрядно побледневшие. В тусклом свете электрической лампочки было заметно, как трясутся пальцы у начальника штаба, а по лицу командира броненосца, словно рассыпанный бисер, блестели капельки пота.
– Проходите, господа, что стоите. Думаю, вы имели честь подслушать разговор двух адмиралов. Весьма нервный, как вы знаете – с Зиновием Петровичем совсем плохо – он ведь в Камрани один приступ инсульта перенес, нужно после него отлежаться, а он весь на нервах – тяжелое бремя ответственности на себя взвалил. Вот и не выдержали кровеносные сосуды в голове, полопались. Да-с, нехорошо получилось, но на госпитальном «Орле» его выходят, лучший уход обеспечат. Это меня грешного по приказу вице-адмирала на броненосце держали – странную суровость ко мне проявил командующий эскадрой, жестокую и непонятную. Но бог ему судья, мне нужно свое дело делать, эскадру в бой вести!
На Фелькерзама навалилась непривычная говорливость, но он понимал, что идет «откат» после перенесенной болезни и стресса, который он получил в ходе беседы с командующим.
– Ваши превосходительства слишком горячо беседовали, чтобы вас не слышать. Потому и стоим здесь, чтобы не было иных свидетелей, – совершенно спокойным голосом произнес Игнациус.
– И поняли вполне достаточно из него, чтобы подтвердить, что Зиновий Петрович сам передал вам командование и свалился от сердечного приступа. Тяжкие трудности похода не выдержали его превосходительство. Так для всех будет лучше, – странно, но на лице начальника штаба не было ни проблеска скорби, а одно непонятное облегчение.
Между тем капитан первого ранга Игнациус уже начал распоряжаться, проявляя кипучую энергию. Появились оба судовых врача, захлопотавшие вокруг лежащего на полу Рожественского. Фелькерзам стоял в сторонке, закурив папиросу и стряхивая пепел в горшок с фикусом, что стоял у маленького окна – верх роскоши адмиральского салона. Из разговоров медиков между собой понял, что дело плохо – Рожественский уже не мычал, а потерял сознание. Появились дюжие матросы с носилками, бывшего, да, уже бывшего командующего эскадрой бережно положили на брезентовое полотно, сунув ноги в «карман», и, подняв как перышко, унесли.
– Ваше превосходительство, это… правда, что мы услышали?
Голос Игнациуса чуть дрогнул, когда он задавал вопрос, а перед этим собственноручно плотно затворил дверь. Рядом с ним стоял начальник штаба – теперь и его лицо покрылось капельками пота.
– «Громобой» да, подорвется сегодня, сами увидите его во Владивостоке, – совершенно безмятежным голосом отозвался Фелькерзам. – А что касается всего остального, то все в наших руках, ведь на мостике буду я, и постараюсь не допустить совершенных ошибок.
– Слава богу, – Игнациус перекрестился, на побледневших щеках стал проступать румянец, да и Клапье оживился, а то прямо покойником выглядел. И тоже осенил себя крестом чисто по-православному.
– Господа, давайте поговорим без всяких задних мыслей, – негромко произнес Фелькерзам, затушив окурок в земле, так как не нашел взглядом пепельницы. И показал рукою на стулья у стола:
– Присаживайтесь, разговор у нас долгий будет, минут на десять выйдет, ибо времени у нас мало и оно драгоценно. Дело в том, что я сегодня как бы умер, по крайней мере, мою смерть диагностировали оба врача «Осляби», Бэр и его старший офицер – даже гроб мне заранее приготовили. Так вот, видел я нечто такое, что душа обратно в тело залезла, ибо не время умирать. Признаться, раньше я слышал, что умирающие могут видеть нечто в будущем времени. О чем стараются поведать в свои последние секунды, только многие окружающие их в тот час не воспринимают к разуму и сердцу их откровения. И зря – в том я сам убедился.
– Я знаю о таких случаях, ваше превосходительство, – совершенно серьезно произнес Игнациус, и Фелькерзам подумал, что тот все же учился в Академии художеств, и как все творческие люди чувствителен к происходящему, и особенно ко всякой мистике.
– И мне доводилось не раз про то слышать, – не менее серьезно произнес начальник штаба. Вообще-то, моряки народ суеверный, и в океанах тоже полно непонятного, так что если не поверить, то принять близко к сердцу можно много всяческого взбрыка, что выламывается из привычной картины окружающего людей мира.
– Так вот – то, что я видел, лучше никому не знать. Но верьте мне, господа – подобной трагедии и позора я не допущу! А когда знаешь, что ждет и как можно этого избежать, лучше предпринять меры заранее. Константин Константинович, завтра командующий хотел отправить отряд транспортов Радлова в Шанхай и Сайгон, чтобы они оттуда производили обеспечение наших вспомогательных крейсеров. Но их там обязательно интернируют, а зачем нам такие проблемы в будущем?!
Фелькерзам остановился, еще раз окинул взглядом салон Рожественского и увидел искомое. Поднялся, взял массивную пепельницу, поставил на стол и подхватил пальцами окурок у ствола фикуса – переложил его, и лишь после этого закурил папиросу. Сделал радушный жест, типа и «вы курите». Моряки не чинились и задымили.
Наступила короткая пауза, после которой, успев за это короткое время продумать некоторые детали будущей операции, Фелькерзам снова заговорил, негромко произнося слова:
– Все транспорты Радлова, плавмастерскую «Камчатку», вспомогательные крейсера «Днепр» и «Рион», госпитальные суда «Орел» и «Кострома» пойдут отдельно. Огибая японские острова с восточной стороны, и через Цугару отправятся до Владивостока. Эту эскадру возглавит контр-адмирал Энквист, пройти пролив необходимо вечером шестнадцатого мая, чтобы ночью уйти к Владивостоку как можно дальше. По пути, если удастся, присоединить к себе вспомогательные крейсера «Кубань» и «Рион», что отправлены в те воды с рейдом. У меня на них свои планы…
Фелькерзам остановился, видя, что начальник штаба достал блокнот и старательно записывает его слова карандашом.
– С нами на прорыв через Цусимский пролив пойдут только оба буксира и вспомогательный крейсер «Урал». Я поведу только боевые корабли, дабы не отвлекать силы для защиты, скажем так, балласта, и не снижать эскадренный ход. Лишние три – четыре узла в сражении дорогого стоят!
– Ваше превосходительство, вы берете «Урал» потому что на нем мощная радиостанция?!
– Давайте без чинов, Василий Васильевич. Не только потому, он вооружен и имеет ход девятнадцать узлов, как «Алмаз». А потому их буду использовать для спасения команд погибших кораблей. Да, Василий Васильевич, это так – потери будут, и значительные, противник перед нами опытен и силен. А наша задача, согласно приказу государя-императора Николая Александровича, не только прорваться во Владивосток с «несколькими кораблями», но «завладеть Японским морем».
Фелькерзам усмехнулся, видя, что капитаны первого ранга загрустили от произнесенных слов – они о том приказе уведомили. Только Клапье бросил на контр-адмирала заинтригованный взгляд – ведь Константин Константинович знал точно, что о высочайшем приказе тот ведать не мог, но тем не менее практически дословно произнес, вернее, процитировал некоторые места. А это было удивительно, если не знать потаенной сути.
– У нас есть чуть больше суток, господа, чтобы убрать с кораблей все дерево, оно прекрасно горит. Грузить все на транспорты, их достаточно, и многие полупустые. Загружать их денно и нощно, снять все палубные настилы. А заодно корабли облегчим, и в бою пожаров избежим…
– Штаб, Константин Константинович, не канцелярия, пишущая приказы командующего, хотя, конечно, это нужно делать. Но не только – это главный аппарат управления боевой силы и ведения ею военных действий. И орган контроля за надлежащим исполнением моих приказаний и поручений, с немедленным докладом о выполнении или упущениях с ненадлежащим проведением, перечнем виновных и проблем, которые предстоит устранить. У вас в подчинении весь аппарат и флаг-офицеры – это знающие специалисты своего дела. Вот и выполняйте, у нас едва тридцать шесть часов, после чего транспортная эскадра должна идти, иначе придется переносить сроки, а это чревато разными последствиями, весьма нехорошими, быть может.
Фелькерзам посмотрел на начальника штаба, желая проверить, «проникся» ли тот требованиями, не опустит ли руки, не пустит ли дела на «самотек». Вроде нет – в глазах блеск, вроде энергичен, и явственно выражает желание плодотворно потрудиться.
– Распределите все полупустые транспорты, за исключением нагруженных угольщиков, по всем броненосцам и старым броненосным крейсерам – пусть на них сгружают все дерево немедленно, все изделия из него, включая двери и обшивку офицерских кают. Все палубные настилы долой – не будет пищи для огня, да и нагрузка уменьшится на сотню тонн, если баркасы с катерами добавим для общего счета.
Увидев удивленно-округлившиеся глаза начальника штаба Клапье де Колонга, Фелькерзам пояснил более детально, чтобы его слова не выглядели откровенным самодурством, к которому постоянно прибегал прежний командующий, ныне уже находящийся на «Орле». И там будет находиться до Владивостока, если прорыв окажется удачным.
– В бою все они сильно пострадают, от осколков будет масса дырок, многие плавсредства будут разрушены взрывами. А так они будут в целости и сохранности, как и все дерево – после войны можно будет все установить обратно. А в качестве посыльных судов можно будет использовать как миноносцы, так и катера со шлюпками с «Алмаза» или «Урала», а также с новых крейсеров, я имею в виду «камушки». Еще имеются два буксира – все эти суда можно использовать при эскадре в качестве спасательных.
Фелькерзам задумался, бросил взгляд на большой циферблат часов – через полчаса должны прибыть два младших флагмана, контр-адмиралы Небогатов и Энквист, с ними нужно было выработать общие решения, чтобы потом собрать на военный совет, но уже завтра, командиров броненосцев и крейсеров, и командующих отрядами.
– Дерево, дерево – снять все что можно, надо успеть. Пусть старшие офицеры делают вам доклад о ходе работ, отмечая примерно снятый вес и уменьшение осадки кораблей. За каждый дюйм нужно отчаянно бороться. Ведь если с «Князя Суворова» снимут двадцать тонн, то на сантиметр поднимется главный броневой пояс, пятьдесят тонн – будет дюйм, а двести тонн уже треть фута. Добавьте за три дня по сто тонн сгоревшего угля – это еще шесть дюймов. А уменьшив осадку почти на фут, чего мы с вами сразу добьемся, Константин Константинович?
– Уменьшим нагрузку – из воды выйдет главный броневой пояс, и будут не страшны попадания даже двенадцатидюймовых снарядов. Увеличится скорость и дальность плавания, расход угля станет меньше, – пожал плечами начальник штаба, ведь все это было так очевидно.
– Меньше потерь будет среди нижних чинов, так как меньше пожаров. По уму бы и краску во внутренних помещениях отскоблить – она горит хорошо. А при разрыве шимозы выделяется сильный жар, и возгорания происходят повсеместно. Эта еще та напасть – в бою в Желтом море ее применяли редко, но сейчас напичкали этой дрянью все снаряды. Учтите – начнут сражение именно с них, с фугасных бомб – разрывы о броню безопасны, но для небронированных надстроек, бортов и оконечностей последствия могут оказаться самыми фатальными. Горит страшно, «жидкий огонь» по сути, все вокруг плавится, железо будет искорежено.
– Будем знать, значит, против нас «жидкий огонь» применят, – пробормотал Клапье, делая пометку в блокноте, а Фелькерзам сразу вспомнил про то, что привело к многочисленным трагедиям.
– Все перевязочные пункты из кают-кампаний убрать, а с них все вынести – там можно трупы складировать, гореть нечему будет. А размещать лазареты под броневой палубой, предусмотреть несколько входов, чтобы по трапам носилки свободно проходили. На случай гибели корабля легче будет осуществить эвакуацию раненых.
– Понял, Дмитрий Густавович, – Клапье быстро записал в блокнот, а Фелькерзам добавил, касаясь еще раз медицинского обеспечения:
– С госпитальных судов отправить по три врача на «Алмаз» и «Урал», с грузом необходимых лекарств и перевязочных материалов. На них будем держать экипажи потопленных кораблей и развернем лазареты в каютах – там на тысячу человек мест. Да на «Алмазе» адмиральские покои роскошные, кают много – две сотни спокойно примут. Если принять половину для резервирования, это необходимо, почти две тысячи мест – экипажи пяти старых кораблей можно будет спасти, а то и шести, с учетом потерь в бою. А это будет неизбежно, Константин Константинович!
– Так много?! Не может быть?! – ахнул Клапье де Колонг с округлившимися от ужаса глазами, а Фелькерзам только кивнул ему в ответ, помрачневший.
– Надеюсь на это, но сделаю все, чтобы новые броненосцы прорвались все. Насчет старых не обещаю – слишком сильны японцы, хотя бы треть от девяти вывести. Да, вот еще что – командира «Урала» капитана второго ранга Истомина снять за пораженческие разговоры, у него команда совсем разболталась, офицеры пассивны – там нужно навести должный порядок, жестко и быстро, не считаясь ни с чем.
– Поставить командиром можно старшего офицера с «Дмитрия Донского» капитана второго ранга Блохина. Константин Павлович спокойный, но очень решительный и требовательный к подчиненным офицер, и за два дня приведет всех к должному порядку.
– «Несокрушимый апломб», – вспомнил прозвище этого офицера Фелькерзам, усмехнулся и произнес:
– Подготовьте приказ, пусть возьмет со своего корабля десяток проверенных нижних чинов, и двух офицеров – список согласовать с командиром крейсера капитаном первого ранга Лебедевым. Да, вот еще что – немедленно проверить работу всех радиостанций, главное – чтобы умели ими пользоваться – если нет, то есть два дня. Привлеките всех знающих радиодело офицеров незамедлительно, выявите тех, кто имел отношение. Потому что с тринадцатого числа в эфире должно быть глухо, как в танке… Это так, присказка такая, почему-то на языке завертелась, к чему бы это…
– В экипаже «Суворова» есть один, я с ним беседовал не раз.
– Это хорошо – вот и озадачьте его, и тех офицеров и нижних чинов, кого можно – радиосвязь надежная вещь, если ее правильно использовать самим, и ставить помехи для противника. Лишить вражеских адмиралов возможности получать радиограммы – архиважная задача, выполнить которую нужно кровь из носа! Тогда многое решится!
Фелькерзам посмотрел на часы – до прибытия Небогатова и Энквиста осталось несколько минут. Начальник штаба продолжал записывать, не отрываясь от листа. Затем встал и вышел – Константин Константинович должен был встретить младших флагманов и успеть озадачить своих подчиненных новыми вводными и составлением приказов…
– Я всецело полагаюсь на ваш огромный опыт моряка, Оскар Адольфович, вы и только вы сможете довести нашу большую транспортную эскадру до Владивостока в целости и сохранности. И кому как не вам оберегать тяжело заболевшего вице-адмирала Рожественского. К тому же капитан первого ранга Радлов не сможет командовать столь большим объединением, а вот вы поднять над ним свой адмиральский флаг вправе. У нас на эскадре нет кандидатуры достойней вас! Вы остались единственный, других просто нет, и уповать на них не приходится!
Фелькерзам говорил чистую правду – из трех оставшихся на эскадре контр-адмиралов, Энквист был самым бесполезным, недаром злоязычный Рожественский называл его «пустым местом».