Свидетельства о злоключениях доктора Галати от рук удиторской мафии не покрылись архивной пылью: они вошли в подготовительные материалы полномасштабного парламентского расследования относительно соблюдения законности и порядка на Сицилии, проведенного летом 1875 года; результаты, однако, были опубликованы только в январе 1877 года. Это парламентское расследование – первое, непосредственно касающееся мафии, – показывает, сколь многое относительно сицилийской мафии было известно итальянским властям. Вдобавок это расследование стало частью грандиозной политической драмы, разыгравшейся в стране в 1875–1877 годах; последняя стала прекрасной иллюстрацией того, что итальянская политическая система не только не сумела справиться с мафией, но и приняла активное участие в ее создании и развитии.
Карта итальянской политической жизни после объединения страны немного напоминала карту Палермо: лабиринт узких улочек под сенью прямых главных улиц. Полтора десятилетия после объединения Италией управляла аморфная коалиция так называемых «правых»; ее ядро составляли консервативные землевладельцы из северных районов страны. Оппозиция – еще более аморфная группировка «левых», опиравшаяся на Юг и на Сицилию, – требовала увеличения объемов государственной поддержки и большей демократии. Однако различия между этими двумя коалициями были не столько политическими, сколько культурными. «Правым» часто казалось – безо всякого, следует признать, на то основания, – что многие члены парламента с Юга и с Сицилии обязаны своим присутствием в парламенте «грязной» избирательной политике и тем избирательным технологиям, которые подразумевают подкуп сторонников и запугивание противников. В глазах же «левых» оппоненты выглядели надменными лицемерами, предавшими идеалы, заложенные в основу итальянской государственности, и презиравшими Юг.
История о парламентском расследовании началась в 1874 году, когда коалиция «правых» столкнулась с серьезными неприятностями. Основной причиной этих неприятностей оказалась, конечно же, Сицилия, где «правые» традиционно почти не имели поддержки. К 1874 году по ряду обстоятельств (прежде всего в связи с налоговой политикой центра) Сицилия выскользнула из политической упряжки «правых». На ноябрьских выборах сорок из сорока восьми избирательных округов острова поддержали представителей оппозиции и дали им места на парламентских скамьях в Риме. Среди тех, кто возглавлял избирательную кампанию на острове, был и специалист по «секте» Николо Турризи Колонна. Ему помогал Антонино Джаммона – правая рука барона и злой гений доктора Галати. Влияние Джаммоны обеспечило «левым» около пятидесяти голосов – и это в годы, когда лишь 2 процента населения имели право выбирать и быть избранными, а нескольких сотен голосов обычно оказывалось достаточно для победы.
Несмотря на поражение на выборах в ноябре 1874 года, «правые» в Риме цеплялись за власть. Во время выборов и сразу после них коалиция прибегала к ранее опробованной тактике: раздувала «криминальный след», дабы дискредитировать соперников. В ноябре 1874 года «правые» – гораздо резче, чем прежде – обвинили сицилийских парламентариев в стремлении разрушить единство страны, в коррупции, в использовании наемных бандитов для получения нужного результата на выборах и даже в принадлежности к мафии.
В рамках этой тактики правительство вскоре после выборов предложило парламенту ратифицировать ряд весьма суровых антикриминальных законов: в частности, одно из предложений гласило, что подозреваемым в связях с преступными организациями и их политическим покровителям грозит тюремное заключение без суда и следствия сроком до пяти лет. Комитету, на рассмотрение которого были переданы эти предложения, представили целую гору доказательств, собранных префектами, магистратами и полицейскими. Указывалось, к примеру, что на протяжении 1873 года в северной области Ломбардия одно убийство приходилось на 44 674 человека, тогда как на Сицилии одно убийство совершалось почти в пятнадцать раз чаще (на 3 194 человека). Официальные доклады извещали, что мафия контролирует всю западную Сицилию и даже несколько городов на востоке, наподобие Мессины – крупного порта, задействованного в импорте цитрусовых. Относительно того, является ли мафия единым целым, и какую роль в ней играет пресловутый сицилийский менталитет, мнения префектов разделились. Впрочем, большинство сходилось в том, что сила мафии – в рэкете и в запугивании свидетелей, и что среди мафиози можно встретить сицилийцев любого социального статуса. Префект Агриженто, города на юго-западе острова, считал мафиози особой «разновидностью» людей:
«Мафиозо можно стать, лишь выказав храбрость, как ее понимают эти люди, – незаконно носить оружие, сражаться по любому поводу и без повода, предавать, убивать, делать вид, что прощаешь, чтобы отомстить в другое время и в другом месте (личная месть за полученные раны – основной принцип мафии), хранить гробовое молчание относительно совершенных организацией преступлений, отрицать перед властями свою осведомленность о чем бы то ни было, приводить фальшивых свидетелей, дабы добиться осуждения невиновных, и мошенничать всегда и везде».
Хорошо осведомленный и не склонный к фантазиям корреспондент «Таймс» в Риме тщательно изучил подобные свидетельства и сделал тревожный вывод: мафия представляет собой «тайную секту, с организацией столь же совершенной, как у иезуитов или у франкмасонов, а ее секреты охраняются как зеница ока».
Предъявив парламенту все эти данные и инициировав рассмотрение нового уголовного законодательства, «правые» изо всех сил стремились внушить итальянскому народу: они – антимафиозное правительство, уступающее напору промафиозной оппозиции. «Левые» же, вполне естественно, сочли, что «правые» зарвались. Под юрисдикцию предложенных правительством законов попадали не только люди наподобие барона Турризи Колонны, но и большинство сицилийских собственников – истинных жертв мафии. После объединения страны они рассчитывали на помощь правительства в борьбе с организованной преступностью, но надежды эти оказались тщетными. Теперь, когда их терпение почти иссякло и они дружно проголосовали за оппозиционных кандидатов, им дали понять, что государство сомневается в их благонадежности. Так были возведены декорации для принципиальной политической конфронтации.
Кульминация наступила во время напряженных десятидневных парламентских дебатов в июне 1875 года. С самого начала слушаний один парламентарий от Сицилии за другим выступали в защиту репутации острова. Некоторые из них отрицали сам факт существования мафии и утверждали, что мафия – лишь повод для властей расправиться с оппозицией. Они рассуждали об антисицилийских предубеждениях в обществе и в качестве доказательства ссылались на высказывание полицейского префекта, который в своем докладе именовал островитян «моральными уродами», понимающими только кнут.
Детонатором конфронтации стала речь, благодаря которой эти дебаты вошли в историю как самые жаркие за всю историю итальянского парламента с 1861 года. На ранней стадии дебатов представители «левых» не уставали удивляться тому, что упорно хранит молчание их коллега – главный прокурор апелляционного суда Палермо с 1868 по 1872 год, жилистый и лысоватый Диего Тайани, по причине недавнего служебного положения знавший в подробностях о том, как «правые» управляли Сицилией. Он считался своего рода тайным оружием «левых», поэтому коллеги по коалиции прилагали все усилия, чтобы заставить его высказаться. Сам Тайани, как бывший государственный чиновник, не скрывал своего нежелания выступать, но в конце концов, разгоряченный как укорами коллег, так и неуклюжими попытками «правых» оправдаться, он вышел на трибуну.
Свою речь Тайани начал с насмешки, обращенной к «левым»: отрицать существование мафии, заявил он, все равно что отказываться видеть солнце. Последующие, куда более резкие инвективы он обратил уже против «правых». С, как выразилась одна проправительственная газета, «убийственной усмешкой» на губах Тайани сообщил парламенту, что после восстания 1866 года «правые» одобрили сотрудничество полиции с мафией. По его словам, мафиози получили свободу действий в обмен на предоставление властям информации о преступниках-одиночках и о всевозможных «подрывных элементах».
Сам Тайани оказался участником наиболее скандального по своим результатам расследования, связанного с фигурой Джузеппе Альбанезе, шефа полиции Палермо, назначенного на этот пост в 1867 году. Альбанезе во всеуслышание заявлял, что берет пример с чиновника режима Бурбонов, сумевшего «заинтересовать мафию в сохранении мира». Подобный подход к решению проблемы мафии один из современников назвал «гомеопатическим». Он подразумевал установление приятельских отношений с мафиози, использование последних в качестве сборщиков голосов и тайных полицейских осведомителей, а также – оказание им содействия в «приструнивании» бандитов-конкурентов.
В 1869 году, продолжал Тайани, шефа полиции Альбанезе ранили ножом на одной из площадей Палермо. Как выяснилось при расследовании, нападавшим оказался мафиозо, которого Альбанезе шантажировал. Более того, стало известно, что Альбанезе покровительствовал бандитам, осуществившим налет на здание апелляционного суда, прокопавшим туннель под главной улицей города, чтобы проникнуть в сберегательный банк, и похитившим ряд драгоценностей из городского музея Палермо. Все похищенное было обнаружено в доме помощника Альбанезе.
По утверждению Тайани, шеф полиции Альбанезе был далеко не единственным коррумпированным полицейским чином. В 1869 году, находясь при исполнении обязанностей главного прокурора, Тайани узнал, что в местечке Монреале в окрестностях Палермо преступления совершаются фактически с одобрения командира местного отряда Национальной гвардии. Вскоре после того как это выяснилось, двое арестованных бандитов, согласившихся давать показания, были найдены мертвыми. Шеф полиции Альбанезе не только приостановил расследование этих смертей, но и заявил магистрату, который вел дело, что, «радея об общественном благе, власти приказали уничтожить этих людей». В 1871 году по распоряжению Тайани Альбанезе предъявили обвинения в организации убийства свидетелей следствия в Монреале. Впрочем, обвинение быстро рассыпалось из-за недостатка улик, а Тайани в знак протеста подал в отставку и выставил свою кандидатуру от «левых» на парламентских выборах.
Прежде чем Тайани успел закончить свое выступление, его перебил Джованни Ланца, сухопарый и желчный старик, бывший премьер-министр страны и министр внутренних дел Италии в ту пору, когда и происходило описанное Тайани «сдруживание» полиции с мафией. По происхождению сын кузнеца, Ланца являлся для «правых» символом их морального превосходства над политическими оппонентами. Но едва он принялся гневно отвергать обвинения Тайани, как его слова заглушили крики, улюлюканье и свист. Парламентские дебаты превратились в площадную склоку, отовсюду раздавались оскорбления и брань, кое-где дошло и до рукоприкладства. Тайани оставался на трибуне и молча, все с той же «убийственной усмешкой», наблюдал, как друзья Ланцы выводят бывшего премьер-министра из зала заседаний. Между тем склока выплеснулась в коридоры парламента, и заседание пришлось прервать.
Только на следующий день Тайани смог завершить свою речь суровым приговором: «Сицилийская мафия неуловима и опасна не потому, что она настолько сильна. Она неуловима и опасна, поскольку является инструментом местного управления». В ответ Ланца потребовал создания парламентской комиссии по расследованию обвинений – но политический урон правительству уже был нанесен. Борьба коалиции «правых» за наведение порядка отныне выглядела в глазах избирателей всего-навсего пропагандистской уловкой. Никто больше не верил, что в парламенте политики делятся на сторонников и противников мафии. Чтобы спасти репутацию, итальянские парламентарии поступили так, как поступают члены всех парламентов мира, когда ситуация выходит из-под контроля – инициировали парламентское расследование и создали соответствующую комиссию. При этом итальянский парламент дружно проголосовал за введение на Сицилии мер, сопоставимых с чрезвычайным положением (впрочем, эти меры остались лишь на бумаге). Комиссии вменялось в обязанность изучить «проблему мафии» – и столько всего, связанного с Сицилией, еще, что можно было не сомневаться: ничем серьезным мафии это расследование не грозит.
Не удивительно поэтому, что англофилы Франкетти и Соннино не поверили результатам парламентского расследования и решили некоторое время спустя провести собственное. Люди, с которыми Франкетти и Соннино беседовали после того, как парламентская комиссия закончила изучать факты из жизни сицилийского общества, единогласно подтверждали положение дел, озвученное Тайани. К слову, сегодня известно, что шеф полиции Альбанезе, которому грозил арест, бежал с острова и вернулся обратно лишь по настоянию премьер-министра Ланцы, принявшего проштрафившегося чиновника в своем доме и уверившего его в полном содействии. Известно также, что незадолго до отставки Тайани по Сицилии пошли слухи о готовящемся покушении на главного прокурора.
Девять членов парламентской комиссии прибыли на Сицилию зимой 1875–1876 годов. В каждом городе их встречали тепло и радушно, выделяли им сопровождающих и охрану и предоставляли для заседаний и слушаний помещения городских советов. Местные парламентарии использовали проводимые комиссией слушания для того, чтобы доказать абсурдность обвинений Тайани: «Что такое мафия? Начнем с того, что мафия бывает и благодетельная. Это нечто вроде клуба поборников справедливости. Я вполне мог бы оказаться добрым мафиозо. Конечно, я не мафиозо, но всякого уважающего себя и других человека можно назвать добрым мафиозо». Менее циничные политики, адвокаты, полицейские и прочие чиновники, равно как и простые граждане, наподобие доктора Гаспаре Галати, также давали показания перед комиссией. Многие свидетели говорили об интересе мафии к разведению и импорту цитрусовых и об участии мафиози в восстаниях 1860 и 1866 годов. На основе всех этих показаний вырисовывалась внушавшая самые серьезные опасения картина процветания на острове организованной преступности и политической коррупции. В распоряжении итальянских парламентариев оказалось грандиозное количество фактов, подтверждающих существование мафии.
Материалы парламентского расследования так и не были опубликованы. Когда в начале 1877 года настал срок отчета комиссии перед парламентом, коалиция «правых» уже утратила власть. Поэтому политическая востребованность собранных комиссией сведений оказалась нулевой: ни «правые», ни «левые» не стремились на деле разобраться в том, что же представляет собой организованная преступность на Сицилии. (Этим отчасти объясняется и прохладный прием, с которым публика встретила работу Франкетти по «индустрии насилия»).
Отчет парламентской комиссии был оглашен в полупустой палате представителей. Вывод, к которому пришла комиссия, оказался одновременно компромиссным и ошибочным. Мафия в этом отчете характеризовалась как «инстинктивная, брутальная, фанатичная форма солидарности тех лиц и групп из нижних слоев общества, которые предпочитают зарабатывать на жизнь не упорным трудом, а насилием. Эта солидарность побуждает их выступать против государства, против закона и тех, кто надзирает за исполнением законов». Иными словами, в мафии увидели шайку ленивых жуликов, врага государства, а никак не «инструмент местного управления». К 1877 году итальянские политики обладали всеми необходимыми сведениями для того, чтобы бороться с мафией, и всеми стимулами для того, чтобы «забыть» об этих сведениях. Первый этап проникновения мафии в итальянскую политическую систему успешно завершился.
Второй этап начался даже прежде завершения первого – с образованием в марте 1876 года коалиционного правительства «левых». В состав нового кабинета после долгих размышлений вошли и парламентарии от Сицилии, избранные от оппозиции в 1874 году. Министром внутренних дел стал Джованни Никотера, юрист, сражавшийся вместе с Гарибальди и лучше всех остальных разбиравшийся в южноитальянской политике – по той простой причине, что он был ведущим ее представителем. Никотера вознамерился превратить здание министерства на Пьяцца Навона в эффективную машину для сбора голосов избирателей. Сторонников оппозиции не подпускали к выборам или организовывали полицейское преследование, тогда как сторонникам коалиции «левых» доставались правительственные субсидии и теплые места. В ноябре 1876 года тактика Никотеры принесла «левым» сокрушительную победу – 414 мест в парламенте против 94 у «правых». Сам Никотера победил на выборах в округе Салерно с результатом 1184 голоса против одного у оппонента; хочется верить, что по крайней мере семья этого единственного смельчака не пострадала.
К проблемам преступности Никотера подошел с тем же рвением. В 1876 году на Сицилии по-прежнему царила анархия, причем от отсутствия закона страдали не только местные жители, но и иностранцы. Так, 13 ноября 1876 года на окраине горняцкого поселка Леркара Фридди был похищен молодой управляющий компании по добыче серы, англичанин Джон Форрестер Роуз. По сообщению «Таймс», пока не был уплачен выкуп и Роуза не освободили, с похищенным обращались хорошо; впрочем, американская пресса утверждала, что жена согласилась заплатить похитителям только после того, как получила почтой отрезанные уши мужа. Не приходилось сомневаться, что похитители имели связи в зажиточных кругах Палермо, где вращалась миссис Роуз, и что выкуп был передан при посредничестве мафии.
Никотера сознавал, что от него требуется проявить хотя бы видимость деятельности. Сам он не отличался политической изворотливостью: своим возвышением он был обязан масонам и – о чем предпочитали не говорить вслух – каморре, неаполитанской мафии. В ситуации же на Сицилии Никотера не ориентировался и не располагал на острове достаточным количеством сторонников. Поэтому он был шокирован, узнав от помощников о том, сколь крепки связи сицилийской мафии с местными политиками и сколь сильно влияние мафии на полицию и суды. Никотере пришлось признать, что сицилийские богачи «погрязли в компромиссах с мафией».
Через месяц после похищения Роуза, не позаботившись о том, чтобы ввести меры, на которых двумя годами ранее настаивали «правые», Никотера назначил в Палермо нового префекта, наделив того полномочиями по организации очередной кампании беспощадной борьбы с преступностью. Как это происходило при «правых», города и деревни окружались по ночам солдатами, подозреваемых депортировали в массовом порядке. Как и при власти «правых», эти репрессии вызвали публичное недовольство ряда сицилийских политиков, включая друга «секты» барона Турризи Колонну. И, по примеру своего предшественника Ланцы, Никотера воспользовался репрессиями, чтобы расправиться с теми, кто казался ему подозрительным, и привести к покорности потенциальных союзников. Когда один сицилийский землевладелец, которого подозревали в тесных контактах с мафией, опубликовал в газете открытое письмо с критикой методов Никотеры, последовал арест брата издателя газеты; арестованного освободили лишь после того, как заручились обещанием издателя впредь не публиковать «непроверенных» материалов.
Кампания «правых» завершилась неудачей, а вот Никотера, как ни удивительно, преуспел. В ноябре 1877 года, через год после своего назначения на должность, он заявил о полной победе над «бандитами», терроризировавшими Сицилию с 1860 года. Удалось даже застрелить человека, похитившего несчастного мистера Роуза. Причина успеха Никотеры состояла в том, что он предложил сицилийским политикам взаимовыгодную сделку: благожелательное отношение правительства в обмен на отказ от сотрудничества с бандитами. Под «бандитами» имелись в виду мафиози, создававшие проблемы правительству или не пользовавшиеся «нужным» политическим покровительством. Политиков попросили удостовериться в том, чтобы их друзья из индустрии насилия соблюдали приличия и не превышали политически допустимый уровень таких преступлений, как похищения и убийства. Под преследование при окончательном «умиротворении» острова подпадали только исполнители наиболее жестоких преступлений. В ознаменование заключения сделки семьдесят городских и деревенских советов провинции Палермо прислали письма в поддержку усилий Никотеры и полиции. Эта демонстрация всенародной любви была, возможно, организована префектом Палермо, однако из нее следовало, что, через семнадцать лет после вторжения Гарибальди на Сицилию во имя объединения Италии, между Римом и Сицилией наконец-то достигнуто политическое согласие.
Через месяц после объявления о триумфальной победе над «бандитами» Никотера ушел в отставку. Деспотичность, которую он выказывал во всем, делала его одновременно угрозой и очевидной жертвой интриг внутри коалиции. Однако с его уходом расследования деятельности мафиозных группировок не прекратились. До суда дошли такие дела, как преступления банды «ступпагьери» («фитилеров») в Монреале, «братьев» из Багьерии, шайки «Фонтана нуова» в Мизильмери и банды мельников-вымогателей из Палермо. (История одной из банд – «Фрателланца», то есть «братства», из Фавары – рассказывается в следующей главке.)
Картина, складывавшаяся на основании этих расследований, была ожидаемо противоречивой. Некоторые pentiti давали настолько откровенные показания, что двое из них были убиты. Однако на каждое показание, подтвержденное, как сказать, посмертно, немедленно находилось другое, вызывавшее сомнение близостью свидетеля к власть предержащим; кое-кого из подследственных спасали от преследования важные политические фигуры. Одни полицейские ревностно – порой даже чересчур – добывали факты против мафии, другие прилагали все усилия, чтобы эти факты исказить или вообще устранить из рассмотрения. Поэтому и приговоры варьировались от признания невиновности подсудимых, как в случае со «ступпагьери», до смертной казни, как в случае с cosca Пьяцца Монтальто с юго-восточной окраины Палермо – двенадцать членов этой банды были повешены в 1883 году. Отдельные высокопоставленные подозреваемые, задержанные как пособники организованной преступности, сумели избежать наказания. Многих же мафиози репрессии вообще не коснулись – у них имелись «нужные» политические покровители.
Суды в конце 1870-х – начале 1880-х годов следовали один за другим, и постепенно становилось ясно, что сделка, заключенная Никотерой, вполне себя оправдывает. Римские чиновники вели дела с сицилийскими политиками, опиравшимися на поддержку мафии. Мафиози мало-помалу становились частью новой политической реальности. «Люди чести» продолжали заниматься рэкетом и прочим преступным бизнесом, но они также усвоили, что для выживания мафии все более и более актуальным становится наличие политических связей. Сицилийские политики получили шанс, в котором им так упорно отказывали «правые»: они вступили на национальную арену, оказались наконец участниками того загадочного подковерного процесса, который определял, сколько власти и привилегий будет отпущено провинциям из Рима. Вдобавок коалиция «левых» расходовала на Сицилию гораздо больше средств, чем «правые», – на строительство дорог, мостов, гаваней, больниц, психиатрических лечебниц и школ, на проведение канализации и уборку мусора. Все эти действия сулили политикам и преступникам постоянный доход и укрепление власти. Мафиози быстро поняли, что «левые» также намереваются использовать их в качестве «инструмента местного управления», но немного иначе, чем «правые». Если «правые» стремились подчинить Сицилию штыками, «левые» предпочитали борзых щенков. При «левых» мафия и политики, с нею связанные, стали все глубже запускать руки в государственный карман.
Сделка, заключенная Никотерой, создала прецедент, на который итальянское правительство так или иначе опиралось в управлении Сицилией на протяжении сорока лет. Даже сегодня мафия претендует на то, чтобы считаться «инструментом местного управления». При этом, как и в 1875–1877 годах, «люди чести» не вмешиваются в политику и крайне редко поддаются искушению изменить итальянский политический вектор. Гораздо чаще они приспосабливаются к обстоятельствам, заключая сделки с политиками любой партийной принадлежности.
В начале девятнадцатого столетия на золотистых холмах внутренней Сицилии начали появляться бледно-желтые пятна. Остров обладал своего рода природной монополией на один из основных материалов промышленной революции – серу, которую использовали в производстве множества товаров, от фунгицидов и удобрений до бумаги, пигментов и взрывчатки. Равнины и холмы юго-западных провинций Агриженто и Кальтанисетта перекапывались в поисках серы, залегавшей под землей толстыми пластами. Походило на то, будто начали наконец проявляться симптомы некоего геологического заболевания. В тех местах, где добывали серу, нередко можно было углядеть призрачный голубоватый дымок над calcaroni – нагромождениями породы, из которой выпаривали коричневую жидкость. Дым отравлял окрестные земли и губил здоровье животных и людей. А работа на серных копях была сущим адом: обмороки случались постоянно, любой пожар приводил к тому, что люди задыхались от ядовитых паров сернистого газа. В 1883 году на копях погибло сто человек – и это считалось в порядке вещей.
Серные копи Сицилии клеймились позором в национальной прессе – и не только из-за ущерба, которому подвергалось здоровье рабочих. Итальянское общественное мнение более всего было озабочено здоровьем мальчиков, самым младшим из которых было по семь-восемь лет; их нанимали, чтобы возить породу от разреза к calcaroni. Жизнь этих детей представляла собой настоящий кошмар: мизерную плату забирали родители, а ребятишкам в награду за труды изредка доставались кружка с вином или окурок сигары. Огромные корзины с камнями деформировали позвоночник. Вдобавок непредвзятые свидетели упоминали о «диких инстинктах злобы и аморальности»; на серных копях процветала педерастия.
В марте 1883 года в Фаваре – городке в самом центре «Серного края» недалеко от юго-западного побережья Сицилии – в полицию обратился железнодорожный служащий, который заявил, что его пригласили вступить в тайное республиканское общество под названием «Фрателланца», то есть «братство». Пригласил его некий строитель, сообщивший, что в братстве приняты особые опознавательные знаки, которые следует изучить, дабы не подвергнуться случайному нападению других членов общества. В этих словах служащий ощутил угрозу для себя и предположил, что за «братством» скрывается криминальная организация.
Эти показания были даны после того, как Фавара несколько недель пребывала в страхе. Все началось вечером 1 февраля, когда двое в капюшонах застрелили мужчину близ таверны, где праздновалось крещение новорожденного. Полиция предположила, что стрельба стала результатом ссоры в таверне, а то обстоятельство, что никто из участников праздника не смог опознать убийц, истолковала как соучастие в преступлении. В итоге все, кто находился в таверне, были арестованы.
По Фаваре между тем гулял слух, что убитый являлся членом преступного синдиката. На следующий день этот слух получил подтверждение – за городом было обнаружено тело члена конкурирующей шайки. Его убили выстрелом в спину и отрезали ему правое ухо. Внезапно Фавара очутилась на грани гражданской войны. В последующие дни члены обеих групп старались не выходить на улицы поодиночке, держались настороженно и не выпускали из рук оружие. Но затем напряжение неожиданно спало, кровопролитная стычка так и не состоялась. Лишь когда в участок обратился железнодорожный служащий, полиция сумела реконструировать события.
За период с марта по май 1883 года в Фаваре и окрестностях было арестовано более двухсот человек. Одного из лидеров «Фрателланцы» задержали в разгар обряда посвящения двух новых членов. Поразительно – он имел при себе текст устава криминальной организации. На допросе он показал, что члены «братства» тянули жребий, чтобы решить, кто из них совершит убийство, спланированное боссами. Последовали и другие признания. Из дальних гротов, высохших колодцев и заброшенных разрезов доставались скелеты жертв. Были обнаружены другие копии устава «братства» и схема организации.
Суд над членами «Фрателланцы» в 1885 году проходил в переоборудованном помещении церкви Святой Анны в Агриженто. На скамье подсудимых, скованные друг с другом, выстроились четырьмя рядами сто семь обвиняемых. Многие отрицали свою вину, ссылаясь на то, что прежние показания были получены под пытками. Впрочем, тактика не сработала: «братьев» признали виновными и приговорили к тюремному заключению. Это был редкий успех в борьбе правосудия с мафией.
Расследование данного дела позволило полиции узнать много интересного о криминальной организации, сложившейся за пределами Палермо, в «Серном краю» провинций Агриженто и Кальтанисетта. Следователи представили суду многочисленные доказательства преступной деятельности «братства», но не смогли – или не захотели – оценить степень влияния этой организации на жизнь Фавары. Сегодня можно с уверенностью говорить о том, что «братство» было куда более сложной и опасной организацией, нежели рассудили власти. В том, что мафия так долго продержалась в «Серном краю» и в остальной западной Сицилии, отчасти виновато именно государство, недооценившее степень угрозы.
Полиция узнала о «братстве», когда ему едва исполнилось несколько недель. Оно сложилось на встрече боссов двух криминальных группировок Фавары, которые сошлись, чтобы обсудить всплеск насилия в городе после убийства у таверны. Как ни удивительно, учитывая интересы на кону и жестокость обеих сторон, на встрече было не только достигнуто перемирие, но и заключено соглашение об объединении.
Устав «братства» был старше его самого: обе банды этим правилам следовали еще с тех пор, когда они действовали по отдельности. Всякому, наслышанному об истории доктора Галати и мафии Удиторе, эти правила покажутся чрезвычайно знакомыми. Вот, к примеру, ритуал посвящения: кандидату укалывают палец, чтобы размазать кровь на святом образе. Когда образ сжигается, посвящаемый произносит клятву: «Клянусь своей честью хранить верность Братству, как Братство верно мне. И как горит этот святой с несколькими каплями моей крови, так и я готов сгореть и пролить свою кровь за Братство. Как этот пепел и эта кровь уже никогда не вернутся в прежнее состояние, так и я никогда не покину Братство». В организации насчитывалось около пятисот членов, завербованных из поселений в окрестностях Фавары, поэтому «братству» требовался и ритуал опознания. Подобно ритуалу Палермо, разговор начинался с больного зуба. (В докладе главного прокурора Палермо министру юстиции в 1877 году утверждалось, что этот ритуал принят на острове повсеместно.)
Структура «братства» во многом напоминала структуру «Коза ностры», описанную столетие спустя Томмазо Бушеттой. Организация делилась на decine – десятки; у каждой десятки имелся руководитель, известный только своим подчиненным и верховному боссу.
Следователи также выяснили, что отношения между членами «братства» считались более священными, чем кровные узы. Один из фаварских мафиози, Розарио Алаимо, рассказал полиции, как «братья» вызвали его в таверну, чтобы сообщить, что его племянник оказался предателем; ему предоставили выбор между убийством племянника и собственной смертью. Он выбрал первое, причем страх заставил его произнести тост: «Вино сладко, но человеческая кровь слаще». Несколько дней спустя он помог заманить племянника в ловушку, и тот был убит. В доказательство своих слов Алаимо отвел полицейских к полуразрушенному замку, где спрятали тело убитого. По возвращении в камеру он повесился. Говорили, что он хотел покончить с собой способом, наиболее близким к тому, которым расправились с его племянником, – а юношу задушили удавкой.
Даже сегодня мафия прилагает немалые усилия к тому, чтобы в полной мере использовать преимущества кровного родства. Поскольку родственные узы помогают укрепить единство семьи, в организацию часто принимают племянников, братьев и сыновей мафиози. Однако привязанность к родственнику может быть и дестабилизирующим фактором, если она мешает выполнению первого правила мафиозного устава – подчинению capo. Поэтому мафиози вынуждены время от времени доказывать, чему в жизни они привержены более всего. Если у мафиозо есть брат, тоже «человек чести», и если этот брат нарушает устав, мафиозо, вероятнее всего, предложат тот же трагический выбор, который «братья» предложили Алаимо – убить брата своими руками или погибнуть вместе с ним. Кровные узы важны, но преданность «фирме» важнее. Для некоторых «людей чести» убийство члена семьи становится даже предметом гордости. Как похвалялся в 1980-е годы мафиозо Сальваторе «Тортуччо» Конторно: «Я единственный, кто моет руки в собственной крови».
Сходство устава «братства» с правилами cosche из Палермо поражало следователей еще в 1883 году, но, как представляется, важность этого обстоятельства ускользнула от внимания криминалистов той поры. Фаваро и Палермо находятся на противоположных побережьях острова, их разделяет сотня километров гористой местности и ужасных дорог. Тот факт, что мафия в обоих городах придерживалась схожих правил, объясняется, быть может, совместным нахождением главарей «братства» и бандитских боссов Палермо в тюрьме на острове Устика. Именно в тюрьме они познакомились, и фаварцев, вполне вероятно, приняли в мафию. После освобождения они, естественно, продолжали поддерживать контакты с мафиози из других областей Сицилии. Чтобы стать мафиозо, требовалось вступить в местную шайку, после чего перед человеком открывались широчайшие возможности для установления связей в преступном мире.
Следователи сочли обряды, связывавшие членов фаварского сообщества в единое целое, «примитивными». Они полагали, что побудительными мотивами деятельности «братства» являлись «первобытные инстинкты» вендетты и омерты. Один из магистратов писал о «варварском мистицизме» обряда посвящения; тост, которым Алаимо согласился убить собственного племянника, этот человек охарактеризовал как «чистой воды каннибализм».
Слова «примитивный», «дикарский», «отсталый» как нельзя лучше выражают слепоту итальянского общества девятнадцатого столетия по отношению к мафии. В данном случае они способствовали отвлечению внимания следователей от роли, которую «братство» вне всякого сомнения играло в экономике провинции. Из ста семи человек, осужденных за участие в преступном сообществе, 72 работали на добыче серы. Среди них были как простые рабочие, так и инспекторы, и даже владельцы мелких разрезов. Этот совместный деловой интерес, по всей видимости, объясняет ту легкость, с которой две соперничающих банды объединились во «Фрателланцу»: экономическая рациональность одолела жажду мести. Следствие также раскрыло сеть покровителей «братства» – землевладельцев, аристократов, бывших градоначальников… Никто почему-то не поинтересовался, с какой стати эти люди решили облагодетельствовать своим покровительством «дикарей».
Несмотря на свою поистине адскую сущность, серные разработки на Сицилии велись с применением не менее сложных производственных технологий, чем на плантациях цитрусовых. Мальчики, с которыми обращались немногим лучше, чем с бессловесным скотом, находились в самом низу длинной лестницы подрядчиков и субподрядчиков. Земельное дворянство сдавало территории в аренду предпринимателям, те нанимали инспекторов за процент от выработки, инспекторы же находили маркшейдеров, охранников и старателей. Чем длиннее становилась цепочка, тем равномернее распределялись риски производства товара, пользовавшегося международным спросом.
Старателям – их называли «добытчиками» – платили сдельно. Именно они подряжали ребятишек. Они славились своим упорством, буйным характером и склонностью к шумным попойкам и ссорам с нередким летальным исходом. По меркам того времени (и места, где велись работы) их никак нельзя назвать бедняками; в известном смысле они были предпринимателями. Некоторым из них подчинялись трое-четверо менее удачливых. Многие не упускали случая щегольнуть своим добытым тяжким трудом положением. Англичанка, вышедшая замуж за сицилийского землевладельца из «Серного края», оставила нам такой портрет типичного старателя: «Одевается он весьма вычурно, и по воскресным дням можно видеть, как он вышагивает по улице, в изящном черном сюртуке, в высоких лакированных сапогах с отворотами и в широком черном, с зеленой оторочкой плаще с капюшоном». (Неясно, были ли плащи с капюшонами, которые носили члены «братства», знаком принадлежности к обществу или признаком достатка старателей – или тем и другим одновременно.)
Конкуренция в добыче серы была крайне высока. И, как это повелось в западной Сицилии, конкуренция неизбежно порождала насилие. На каждой ступеньке иерархической лестницы, от землевладельца до последнего старателя, организованное насилие и умение им пользоваться считались важнейшим экономическим преимуществом. Предприниматели, управляющие, инспекторы, охранники и старатели образовывали картели, чтобы выжить конкурентов. Как и лимонные плантации вокруг Палермо, серные копи стали настоящим рассадником преступности.
Если отказаться от порочной по своей сути «дикарской» теории, дело «Фрателланцы» может дать нам представление о том, как складывалась в мафии фигура крестного отца. Отнюдь не случайно убийство, после которого возникло «братство», было осуществлено на праздновании крещения новорожденного. Убить человека на таком празднике значит уязвить гордость не только семьи убитого, но всей конкурирующей банды. Вот почему это убийство вызвало столь жестокую реакцию – выстрел в спину и отрезание правого уха.
На Сицилии, как и в южной Италии в целом, крестины важны не столько потому, что новорожденный становится членом общества, сколько из-за того, что благодаря им в семью вступает новый крестный. Обряд крещения делает отца ребенка и крестного отца compari – «со-отцами». Это чрезвычайно знаменательное событие: даже братья, ставшие compari, вынуждены отказаться от привычного «tu» («ты») и перейти на официальное «voi» («вы»). До конца своих дней «со-отцы» обязаны выполнять просьбы друг друга – просьбы какого угодно свойства. Крестьяне и старатели любили рассказывать о страшных муках, которым Иоанн Креститель, святой покровитель compari, подвергает тех, кто предает своих «со-отцов».
Этот социальный институт, известный под названием comparatico, действует, образно выражаясь, наподобие клея – он расширяет кровные узы, обеспечивает дружбу, мир и сотрудничество. Двое схватившихся на ножах вполне могли отказаться от кровопролития и стать compari, дабы избежать стычки, способной нанести урон семьям обоих. Батрак мог пригласить в крестные своему ребенку влиятельного человека, пообещав ему послушание и верность в надежде на возможные милости. Удачный выбор крестного отца для ребенка мог принести работу на серных копях, земельный участок в аренду, ссуду или милостыню.
Впрочем, положение крестного отца обязывало ко многому. Сицилийское выражение «fari i cumpari» («вести себя как со-отец») означает также человека, готового участвовать в противозаконном предприятии, помогать совершить преступление. Связь между compari скрепляет общество, но она также объединяет людей криминальными интересами. Мафиози часто скрепляют узы внутри организации, становясь compari. Старших «людей чести» иногда именуют «крестными отцами» в знак уважения, поскольку этот статус является исключительно значимым в обществе. Даже сегодня мафиозный крестный отец участвует в посвящении кандидата (его рождении в качестве мафиози), как compare участвует в крещении новорожденного.
Мафия с самого начала использовала весьма изощренные методы проникновения в сицилийскую экономику – и не менее изощренные способы восприятия и адаптации тех традиций верности в сицилийской культуре, которые могли пригодиться для ее смертоносных целей. Другими словами, мафия никогда не была «отсталой», сколько бы ни утверждали обратное.
К моменту обнаружения фаварского «братства» феномен мафии успел сойти с первых полос газет и очутился в тихой области академических изысканий. Главный прокурор Фавары отправил свой отчет в академический журнал «Архивы психиатрии, криминальной науки и криминальной антропологии по изучению психики душевнобольных и преступников». Редактором этого журнала был выдающийся криминалист Чезаре Ломброзо, который за пределами Италии считался наиболее знаменитым итальянским интеллектуалом своего времени. Славу ему принесла работа «Преступный человек», впервые опубликованная в 1876 году. В этой работе он выдвигал тезис о том, что преступников можно идентифицировать по определенным физическим недостаткам – отсутствию ушных мочек, низкому лбу, длинным рукам и тому подобному. Он назвал эти недостатки «криминальными признаками». Согласно Ломброзо, наличие криминальных признаков доказывает, что преступники – всего лишь биологические анахронизмы, случайные рудименты человеческой эволюции. Вот почему они выглядят как «дикари», то есть представители неевропейских народов, и даже как животные. Что касается неевропейцев, они, по мнению Ломброзо, стоят на более низкой ступени расовой лестницы и потому преступны по природе. Доводя собственную логику до абсурда, Ломброзо делал вывод, что животные – поголовно преступники.
Ныне нелепость теории «криминальной антропологии» более очевидна, чем во времена Ломброзо. Итальянцы, граждане новообразованного и потому слабого государства, с самого объединения страны столкнулись с всплеском криминальной активности. В результате многие из них приняли теорию Ломброзо, из которой следовало, что Италия не виновата в разгуле преступности (биология – отличный козел отпущения). Предлагая читателям своего рода политическое утешение, «Преступный человек» (и его откровенно расистское продолжение «Женщина: проститутка и преступница») одновременно потакал вкусам публики иллюстрациями, на которых приводились «преступные» уши, «преступные» гениталии и так далее. А тем, кто собирался на его лекции в Туринском университете, Ломброзо – коротконогий и толстый, похожий на белку человечек – демонстрировал криминальные признаки на телах заключенных, которых специально привозили из местной тюрьмы.
Отношение Ломброзо к мафии сформулировано в его работах довольно расплывчато. Он приписывал возникновение мафии совокупности причин – расовой предрасположенности, погоде, «социальному гибридизму» (что бы это ни означало) и даже политике монашества, поощрявшего безделье бесплатной раздачей еды попрошайкам. У его теории нашлось множество противников, указывавших, что выкладки Ломброзо противоречивы и не подтверждаются фактическими данными. Однако многие из этих критиков серьезно недооценивали мафию. Они полагали, что корни преступности следует искать в социальных проблемах. Бедность заставляет крестьян и рабочих формировать преступные сообщества. Мафия, следовательно, примитивна – с точки зрения социума. Она существует только потому, что Сицилия задержалась в средневековье. Некоторые левые мыслители называли фаварское «братство» древним прообразом профсоюза. Они считали, что экономическая модернизация и развитие рабочего класса вскоре положат конец всем проявлениям социальной отсталости, и мафии в том числе. (Эта иллюзия до сих пор продолжает будоражить воображение представителей левого крыла.)
В 1880-е годы в полицию пришло новое поколение, вдохновленное идеями научной криминологии и социального прогресса и приступившее к созданию новой системы противодействия преступности. Одним из этих полицейских был последователь Ломброзо Джузеппе Алонджи. В своей книге «Мафия в ее проявлениях и действиях» (1886) он уделил пристальное внимание этнической психологии сицилийцев. По Алонджи, им свойственен «бескрайний эгоизм», «чрезмерное самоуважение», «склонность к насилию, презрительное высокомерие и ненависть, не иссякающая до тех пор, пока не осуществится вендетта». Алонджи не верил, что подобного рода люди способны создать криминальную ассоциацию, живущую по четким правилам. Мафия, полагал он, – не более чем ярлык, кличка, которой окрестные селяне наделили разрозненные, самодостаточные cosche, и примером такой семьи может служить фаварское «братство». Возможно, Алонджи справедливо отвергал мысль о том, что мафия возникла централизованно. Однако он ошибался, отрицая гипотезу о том, что местные cosche являются частью широкой преступной сети.
Несмотря на свои ломброзианские предрассудки, Алонджи отличался острым зрением и подмечал все несообразности в поведении людей, населявших области острова, пользовавшиеся особо дурной репутацией. Он писал, что в деревнях вокруг Палермо деньги текут рекой. Мужчины носят дорогие шляпы, сапоги и перчатки, на шеях у них толстые золотые цепи, а на пальцах – золотые же кольца и перстни. Женщины по воскресеньям надевают шелковые платья и шляпки с перьями. В праздничные дни столы буквально ломятся от еды. Семьям врачей, инженеров, чиновников и не снился тот раблезианский размах, которым кичатся люди, стоящие ниже их по своему положению в обществе.
Алонджи также отмечал, что в этих деревнях очень успешно ведут свои дела ростовщики. Впрочем, как писал десятилетием ранее в своем меморандуме о cosca из Удиторе доктор Галати, по-настоящему богаты только мафиозные боссы. «Большинство безрассудно тратит плоды воровства. Они расточают неправедно добытое, проводят время в дебошах, обжорстве, пьянстве и самом мерзком разврате». Однако в словах и повседневном поведении «людей чести» эти «излишества» никак не отражаются:
«Они одарены богатым воображением и живут бурно; их язык своеобычен, сладкозвучен, полон образов. Но язык мафиози сух, трезв, рационален… Фраза lassalu iri (“пусть его”) имеет крайне презрительное значение, которое приблизительно можно истолковать так: “Дорогой мой, тип, с которым ты связался, – полный идиот. Выбирая его в качестве врага, ты теряешь достоинство”… Другая фраза, be’ lassalu stari (“да ладно”) кажется похожей, но имеет совершенно противоположное значение. Она означает: «Этот человек заслуживает, чтобы ему преподали урок. Но пока еще рано. Подождем. Потом, когда меньше всего будет этого ожидать, он свое получит»… Настоящий мафиозо одевается скромно, держится с братским радушием, говорит вежливо. Порой он выглядит наивным и внимает вам с открытым ртом. Он терпеливо сносит угрозы и побои – а вечером убивает».
Книга помогла Алонджи сделать умопомрачительную карьеру. Убежденность в том, что мафия – «банда дикарей», и тот факт, что он всегда скрывал свои связи среди политиков, полицейских и магистратов, вероятно, имеют определенное отношение к его карьерному успеху.
Трепетное отношение Италии к сицилийским «дикарям» нашло выражение и еще в одном сочинении, одновременно более снисходительном к мафии и куда более зловещем по своим последствиям. За четыре десятка лет до Первой мировой войны худощавый и высоколобый доктор Джузеппе Питре объезжал Палермо и городские окрестности в видавшем виды экипаже, служившем ему передвижным кабинетом – все свободное пространство загромождали книги и бумаги. Питре собирал народные поговорки и пословицы, сказки и песни, изучал обычаи и записывал суеверия. Называвший себя «демопсихологом» (от греческого «демос» – «народ»), Питре составлял портрет народной сицилийской культуры. Результатом его изысканий стал богатейший архив исчезающей «первобытной» духовности. Почти все теории касательно сицилийского фольклора с конца девятнадцатого столетия восходят к этому архиву; в нем содержатся почти все стереотипы относительно сицилийского характера.
Вот как профессор «демопсихологии» определял в 1889 году мафию:
«Мафия – не секта и не ассоциация, она не имеет ни правил, ни уставов… Мафиозо – не вор и не преступник… Мафия – это осознание собственного бытия, преувеличенное представление о собственной силе… Мафиозо – тот, кто всегда выказывает уважение и получает его. Когда ему наносят обиду, он не прибегает к помощи закона».
Через год после публикации труда Питре состоялся оглушительный триумф оперы «Cavalleria Rusticana»; наверняка Питре ощутил свою причастность к этому триумфу. Опера, явившая миру миф о деревенском рыцарстве, основывалась на рассказе и одноактной пьесе ведущего сицилийского автора той поры Джованни Верга, который многое заимствовал из исследования Питре. Пускай пропущенная через восприятие других, Сицилия, воплощенная в музыке Масканьи, была во многом Сицилией Питре.
После публикации своего труда Питре надолго сделался талисманом сицилийских гангстеров и их юристов; данное им определение мафии цитировалось даже в середине 1970-х годов в суде внушавшим ужас боссом мафии Корлеоне Лучано Леджо. Маловероятно, что Питре состоял в мафии. Однако в год первой постановки «Cavalleria» (1890) он сотрудничал в Палермо с местным парламентарием, которого характеризовал как «истинного джентльмена… удивительно прямого и честного администратора». Этот «честный администратор» на самом деле был не кем иным как самым знаменитым мафиози рубежа столетий, человеком, опровергшим все теории об «отсталости» мафии. Его звали дон Рафаэлле Палиццоло. Когда сведения о деятельности дона Рафаэлле стали достоянием общественности, последняя с изумлением выяснила также, насколько глубоко проникла мафия в итальянскую политическую систему – в то время, когда страна настойчиво убеждала себя, что «люди чести» – обыкновенные «дикари».