Дурная мысль сочинить честный роман про зомби посетила меня после успеха «Хлеба», осенью, на ярмарке в Белграде.
Белградские арены тогда были забиты народом, автобусы подвозили молодняк из окрестностей и даже, судя по бейджам, из Баната и Бачки, которые я вдруг вспомнил из истории южных и западных славян. Приезжали школами и деревнями, ходили туда-сюда и кругами, некоторые таскали сумки с книгами.
Я сидел в кресле и смотрел на толпу. Народ стремился мимо, ничуть не интересуясь моей книгой, равно как и прочей продукцией «Зоила»: интеллектуальными путеводителями, обстоятельными кулинарными справочниками, контринтеллигентской философией и трудами антрополога Трубинера. Я не обижался – сразу за стендом «Зоила» шумела, гудела дудками и приплясывала «Бчелица», за ней обширно торговали мангой, фантастикой, конспирологией и снова фантастикой – там полыхали бластерные разряды, рокотали думстары, а принцессы Фомальгаута поправляли миниатюрные адамантиевые лифчики. На обложке моей книги умирала, свернувшись пружинкой, жужелица. Чего уж тут.
Напротив стенда «Зоила» располагалась небольшая экспозиция сербского издательства, специализирующегося, насколько я понял, на мистике, хорроре и трэше. В уголке за покрытым клетчатой клеенкой столом сидел автор в кожаной шляпе. По правую руку стопка книг, по левую бутылка сливовицы и стопка. За спиной приклеенное к заднику стенда дерево, подозрительно похожее на настоящее, вокруг ростовые фигуры вампиров. К автору иногда подходили читатели, и он подписывал им книги. Если читатель интересовался еще чем-то, автор выдвигал из-под стола дополнительный стул, приглашал присесть. Затем наливал себе из бутылки рюмку, выпивал, прислушиваясь и поправляя шляпу, минуту размышлял и после этого с абсолютно серьезным видом отвечал на вопрос.
Писатель ужасов, большой и счастливый человек.
В конце первого дежурства на стенде ко мне подошел старый серб, подарил книжку самодельных стихов, долго ругал НАТО и пидоров, я постеснялся подарить ему свою книгу и подарил «Кухню, которую мы потеряли». А сам почувствовал, что завидую писателю напротив. Что хочу вот так – сидеть на стуле в кожаной шляпе, объяснять симпатичной поклоннице, что есть некрореализм, чувствовать покой, определенность и удовольствие от жизни и, если хочется, пропускать по стопочке грушевой, а вечером выходить на террасу с видом на Саву, к ноутбуку, табаку, вурдалакам… счастливый человек. Подумав так, я поглядел на свою книгу с жужелицей на обложке и почувствовал себя мудаком.
Следующее время я потратил на роман про зомби, который не взлетел. Абсолютно. Два года и полтора миллиона знаков сложились в унылое ничто, когда я понял это…
Сильные чувства.
Через три дня я пришел в себя и дал слово поутру устроиться в гипермаркет электроники. Я был тверд в убеждениях и намеревался найти утешение в карьере менеджера отдела миксеров и кофемашин, но вечером позвонил Крыков. Городу Сосновке требовалась книга «Сосновка: вчера, сегодня, завтра».
На крыльце гостиницы скучал Хазин.
– Моя прабабушка подавилась десертной ложкой, – сообщил он. – Я тебе рассказывал.
Прабабушка Хазина, в принципе, некрупная женщина мещанского сословия подавилась насмерть десертной ложкой. Прабабушка отличалась необычайной брезгливостью, не употребляла молочных продуктов и всюду ходила с ложкой, убранной в плетеный чехольчик. Ложку эту прабабушка без присмотра не оставляла, поскольку однажды в детстве увидела, как повариха на кухне в процессе приготовления щей облизала все ложки, до которых смогла дотянуться. В первый понедельник марта тысяча девятьсот двадцать шестого года прадед Хазина вернулся домой с работы и обнаружил жену с ложкой во рту, причем ложка была засунута в глотку ручкой. Их потомок вырезал «Калевалу» на рисовом зерне.
– Доброе утро, – сказал я.
– Смотри, решительно прелесть! – Хазин протянул камеру. – Дьявол утащил в море двух молоденьких монахинь!
Я взял аппарат. На мониторе обнаружилась галерея надгробий, изготовленных в технике лазерной резьбы по камню. В качестве моделей для гравюр использовались мультперсонажи, с траурных каменных плит с печальной укоризной глядели Страшила, Буратино и Пятачок.
– Неплохо, – согласился я.
– Неплохо?! Отлично! Здесь немного отличного, но это отлично! А еще «Чага». Ну и эта, вчерашняя. Ну, помнишь, на почте, рукодельница которая? Слушай, а ты с этой Кристиной ведь знаком вроде был?
– Тринадцать лет назад, – сказал я – Мы тогда рядом жили, через улицу. Она в волейбол играла. Или в баскетбол…
– Люблю волейболисток, – сообщил Хазин. – Суровые девки с крепкими лодыжками… Слушай, Вить, а ты сам-то как? Не думаешь? Типа, вскипели старые чувства, былое вернулось и мы не смогли устоять перед внезапным счастьем?
Хазин многозначительно пощелкал камерой. Я промолчал.
– Если ты сам не хочешь, я могу озаботиться. А что? Мы в этих чагах, похоже, надолго застряли, так что имею вполне себе право. Надо скрасить затхлый провинциальный хтонизм чем-то светлым… Почтовая фея, королева сургуча и шпагата… Смотри еще!
Хазин пролистал странички на мониторе камеры и продемонстрировал пьяного Крыкова, лежащего на полу в коридоре гостиницы.
– Даже у самого бессовестного стукача болит совесть, – прокомментировал Хазин. – Это вчера.
Над Крыковым с укоризненным видом склонялась коридорная Маргарита Николаевна.
– Неплохо, – согласился я.
– Ладно, хватит культуры с утра, – сказал Хазин. – Пора работать. Мы куда? В библиотеку, в архив, в музей?
– В музей для начала. Надо поговорить с директором, там материалы…
На крыльцо вышел хмурый мужик с коробкой.
– Он купил мотодрель. – Хазин тут же сфотографировал мужика. – Он счастлив. Он – соль земли чагинской.
Хазин сказал слишком громко, мужик обернулся.
– Почем брал? – спросил Хазин. – Бабе своей хочу такой подарить…
Мужик пошагал быстрее.
– Был я в этом музее, – сказал Хазин. – Еще в первый день, случайно заехал. Там сейчас выставка-продажа чудо-техники.
– Чудо-техника…
– Ну да, все эти штуки. Кремлевская таблетка, индикатор… какой-то… болюсы. Циркониевый браслет, купил, кстати.
Хазин продемонстрировал браслет.
– От всего, – сообщил Хазин. – Знаешь, старухи глотки друг другу в клочья рвут…
– Ладно, поехали.
Мы спустились с крыльца, забрались в машину, я вытянул ноги. Надо купить сандалии.
– Думаю, многие его видели, – задумчиво сказал я. – То есть после…
– Чичагина? – догадался Хазин.
– Да, конечно. Думаю, возле реки. Перед праздниками. И в пост.
– И перед ударом молнии! – с воодушевлением сказал Хазин.
Он повернулся ко мне, нажал животом на руль. «Шестерка» всхлипнула. Хазин достал блокнот.
– Он как бы упреждал людей, что скоро ударит молния, – записывал Хазин. – И предостерегал о пожарах и прочих стихийных бедствиях. И если намечался мор, то он тоже… мимо не стоял.
– Его вообще неоднократно наблюдали, – согласился я. – Перед серьезными событиями он являлся и как бы говорил, что надо… надо держаться вместе.
– Был символом сплочения, – записал в блокнот Хазин. – Символом единения и противостояния. Думаю, это должно отражаться в…
Я прикинул, в каких источниках могло быть отражено явление адмирала Чичагина простым людям города.
– Вряд ли в газетах про это печатали, – сказал Хазин. – Несколько не та тема.
– Это было в народной молве, – предположил я. – Передавалось от отца к сыну, от матери к дочери…
– Точно! Народная молва – это правильно, адмирал был очень близок к народу. Едем в музей?
– Да, само собой, – подтвердил я.
– Но сначала по «Ярославскому», – потребовал Хазин. – Я чувствую, что должен слегка взбодриться, ты меня, Витенька, извини, но я не могу все это воспринимать…
TCHUGA располагался через два квартала от гостиницы в тупике возле железной дороги, в приземистом здании бывшей багажной конторы, я хорошо помнил это место. Летом я всегда отдыхал здесь у бабушки, и после третьего класса родители должны были прислать мне на лето велосипед, каждый день я ходил к багажному отделению и проверял. Целый месяц ходил, пока не прислали «Салют». Оранжевого цвета. Помню.
Новые владельцы помещения не стали озадачиваться дизайном, подкрасили ворота и поменяли замок, и рядом с вывеской «Багажное отделение участка Чагинск – Игша Сев. ж. д.» повесили вывеску «Пивбар TCHUGA».
– Само по себе место так себе, – рассуждал Хазин, руля в коротеньких переулках вокруг грузового двора. – Подвальным индастриалом сейчас никого не удивишь, да и шашлыки у них так себе, кофе со вкусом сажи, а вот пиво…
Каждый раз, когда мы приезжали в «Чагу», Хазин рассуждал про пиво, шашлыки, пироги с картошкой и дрянную яичницу с пережаренным луком. Я с ним не спорил: с едой в кафе случались накладки, с пивом же никогда.
– …Я специально узнавал, – рассказывал Хазин. – Таких кег больше никуда не возят, сюда и в Кологрив. Это еще старые советские бомбы, их реально запаивали оловом, представляешь? Весь секрет в том, что Люся забирает их на обратном пути, пока пиво едет в Кологрив по этим колдобинам, происходит вторичная ферментация…
Хазин вырулил на Железнодорожную. Асфальта здесь не лежало, дома были выцветшего желтого цвета, и перед каждым в виде сарая размещался синий вагон узкоколейки.
– …Неуловимый кабан на улицах Уфы наводит страх на жителей города.
– Что? – не понял я.
Тут пожарный пруд еще был, в нем водились мизинцы-караси и рос плюшевый рогоз.
– Крыков талоны на бензин обещал. Теперь, думаю, не увидим талоны.
– Талоны на бензин пожрали трубные яги. Или трупные.
– Приехали. Не больше двух кружек, Витя.
Перед кафе на складном стуле сидела хозяйка пивной Люся, ее сын дорисовывал на стене голову бородатого викинга.
– Люся! – обрадовался Хазин. – А мы с Витей как раз к тебе. Нам по баночке, пожалуйста.
– Или по две? – уточнила Люся. – И кофе?
– Разве можно с тобой бороться, Люся, – вздохнул Хазин.
Мы устроились у стены рядом с сохнущей мордой викинга, через минуту Люся принесла пиво в пол-литровых банках, оплетенных проволокой, кофе в граненых стаканах, бутерброд с сыром – всё поставила на ящиках, выполнявших роль столов.
– Люся, а что ты знаешь о Чичагине? – поинтересовался Хазин.
Я быстро выпил кофе и съел бутерброд. Пиво ждало на ящике, пиво должно подождать.
– Люся, что ты знаешь о Чичагине? – снова спросил Хазин.
– О ком?
– О Чичагине.
Люся оглянулась на изображение викинга.
– Люся, купи кружки, – посоветовал Хазин. – Пьем из банок, как прыщи.
Что ответила Люся, я не услышал, на станцию влетел углевоз. Некоторое время все вокруг дрожало, пиво в банках подпрыгивало и проливалось, Хазин не выдержал, схватил банку и выпил половину.
Люся смотрела на проходящий состав, я вдруг заметил, что она считает, загибая пальцы, опасается упустить важное. Тогда я тоже выпил пива и подумал, что Хазин заблуждается: хлебный вкус пиво приобретает не от того, что его возят по ухабам в Кологрив, а от утренних угольных составов, тяжелых полуденных нефтяников и сумеречных лесовозов с востока. Каждый из них взбивает пиво в оловянных кегах, и оно густеет, набирает сахара и крепости, а цвет из коричневого переходит в золотой. Я взболтал банку. Прозрачное и, да, золотое.
Люся загибала пальцы. Хазин вспомнил про фотоаппарат и снимал проносящийся поезд на длинной выдержке. Я пил.
Состав загулял на стрелках, стало громко, воздух раскачался, и мы оказались внутри горячего угольно-железного потока. Состав ускорился. Я оглох, зубы начинали пристукивать, и я ни о чем не думал, грохот и воздух выбили мысли, я люблю «Чагу» как раз из-за этого: сидишь, пьешь пиво и не думаешь.
Тепловоз прогудел, входя на мост, мимо нас пронеслись болтающиеся последние платформы, ветер стих, в воздухе несколько секунд висели вагоны-призраки, скоро растаяли и они.
– Железнодорожники в среднем живут на восемь лет дольше, – сказал Хазин.
Рельсы с зуболомным звуком изгибались еще некоторое время, на шпалах приплясывали окатыши. Сын Люси с корзинкой направился к стрелкам.
– От вибрации у них внутри все спайки рассасываются, и никаких бляшек в сосудах…
Люся принесла по второй банке, Люся будет жить вечно. Как неуловимый кабан из Уфы.
– И с собой, – попросил Хазин. – Как обычно, Люся.
Во всяком случае, очень долго. Мысли постепенно возвращались; чтобы они не торопились, я отпил еще. Невыносимо идти в музей трезвым.
– Зачем ему корзинка? – спросил Хазин.
Я не придумал ничего интересного.
– Вряд ли на шпалах растут грибы, – тупо заметил Хазин.
– Он любил жаренные в сметане грузди, – сказал я.
– Адмирал Чичагин? – Хазин приложился к банке.
– Да.
– Чичагины все ворье, – объявила Люся.
Она уселась в кресло и закурила.
– Это всем известно – ворье. Хоть сейчас и фамилия другая.
– Здесь живут Чичагины?! – поперхнулся Хазин.
– В Нельше, – ответила Люся. – Там.
Люся указала сигаретой в сторону железнодорожного моста.
– Возле реки, если направо идти. Дом с зеленой крышей.
Хазин принялся записывать в блокнот.
Это хорошо. Надо обязательно с ними поговорить, в книге будет красиво смотреться, какая разница, что ворье.
– Старик сидел два раза, да и молодые не лучше, все тащат. Сено, дрова, да им все равно что, хоть глину. В Фатьянове в прошлом году провода срезали – их рук дело. Уголовщина. Да и бабы паскудные… пододеяльник у меня в прачечной увели… Ладно…
Люся докурила, плюнула и вынесла нам трехлитровую банку в проволочной оплетке.
– Чтобы вернули. – Люся вручила посуду Хазину. – Уже три у меня зачитали.
– Это не мы, – заверил Хазин. – Это Крыков. Он стукач и алкоголик.
С путей вернулся сын Люси, набрал полкорзины угля, поезда трясет на стрелках.
– Я знаю о Чичагине, – сказал он. – Он капитаном был. А правда, что у нас собираются химзавод строить?
– Не, – помотал головой Хазин. – Какой еще химзавод…
Пиво, какое чудесное пиво.
– Атомную станцию, – сказал я. – Только это… Не особо свисти, ладно?
Сын Люси почесал нос.
– Атомную станцию, – подтвердил Хазин. – Имени… Районного Исполнительного Комитета.
– Свинцовые труселя надо шить, – перебила Люся. – А у меня трое мужиков в семье, ладно, старому ни к чему, а этим-то как? Где я столько свинца найду?
Гениальное пиво, немного выпил и не могу понять, шутит Люся или Люся всерьез.
– Из грузил можно, – посоветовал сын. – Если расплющить.
– В «Мотоблоке и дрели» уже продают, – успокоил Хазин. – Правда, пока два размера, но обещают расширять.
Рельсы звякнули, на шпалах опять начали подпрыгивать гальки, Люся сказала, что читинский, мы с Хазиным поспешили покинуть «Чагу». Второй грузовик в день расстроил бы окончательно мои мыслительные процессы, а сегодня вечером я намеревался начать работу над книгой, пора начинать.
Хазин затормозил в переулке, пристроился в тени черемухи, она не цвела, но запах горечи и холода сохранился.
– И зачем им прогнал про АЭС? – Хазин прижал банку с пивом к животу и теперь вовсю пытался стянуть с нее толстую капроновую крышку.
– А, само получилось…
– Теперь слухи пойдут, сам понимаешь, АЭС у нас не любят.
Хазин сломал о крышку ноготь, отгрыз, выплюнул в окно.
– Чичагин, – сказал я. – Всем известно, что он был… последовательным противником атомных станций.
– И сторонником целлюлозных комбинатов?
Хазин пустился во второй приступ на банку, в этот раз впился в крышку двумя руками.
– Не устану повторять – Чичагин всегда думал о простом народе, – сказал я. – И если вдруг какой хазарянин собирался ставить шинок, кружало или, допустим, АЭС, немедленно выражал решительный протест, в том числе и прямым действием…
Хазин сорвал крышку и жадно отпил из банки несколько глотков.
– В музей, однако? – спросил он.
– В музей.
Хазин вернул пиво под заднее сиденье. И поехали.
Хазин, похоже, разведал короткую дорогу, он не повернул к мосту, от переулка Глухого вырулил к переулку Горького, затем сквозь кусты сирени вниз, к старой водокачке. Тут Хазин не удержался, остановился и несколько раз сфотографировал заросший мхом цоколь из толстого серого камня, чугунный кран, кирпичную башню и число 1903 под крышей, выложенное черным чугуном. Отстрелявшись камерой, Хазин выскочил из машины, подбежал к водокачке, открыл кран. Хазин намочил голову, напился и долил воды в банку пива.
– Чтоб как в старые времена, – пояснил он. – По-настоящему, пиво-воды…
– Поедем, Хазин, время, – напомнил я. – Полдня прошло.
– Полдня прошло, а роги не растутся!
После водокачки Хазин вступил в отличное настроение, пока мы добирались до старого переезда, он рассказывал, что ему не нравится в Чагинске.
– …Если кроме того что булки руками в магазинах подают, а девки нормальные давно поделены, то вот еще что. Тут постмиллениум в полный рост. Понимаешь, одни местные думали, что всему свирепый пушок, и уже делили участки на кладбище, другие надеялись, что все наладится и Москва – Улан-Батор наконец здесь остановится, но тысячелетие кончилось, планета провернулась, и ничего не произошло. Старый мир не спотыкнулся, а новый не начался. Они оказались словно в вакууме! И как результат – у всех аборигенов махровая фрустрация! Вон, посмотри!
Хазин указал на крепкую старуху, на плечах перетаскивающую велосипед через железнодорожные пути.
– Это, кажется, Снаткина, – сказал я.
– Так это же все объясняет!
Хазин притормозил, высунулся в окно.
– Женщина, вы знакомы с адмиралом Чичагиным? – спросил Хазин.
Старуха не ответила, стремясь через линию, шагала, держа велосипед как коромысло.
Снаткина. Я вспомнил. Мы с бабушкой сидели на веранде, мыли ноги в тазу нагретой за день водой, бабушка смеялась, пилила напильником съеденные кислотой ногти и уверяла, что до «двухсотых» не доживет никак. И когда я однажды спросил почему, бабушка ответила, что нет ничего там, за «двухсотыми», для нее, потому что там будет другой народ, а старому на этом месте никак не разжиться.
Но Снаткина была жива. И все так же с велосипедом.
После пива Хазин был настроен философически.
– В постмиллениуме жить неуютно, – разглагольствовал он. – По пятницам дуют колючие ветры и лестницы круты для велосипедистов! Бабушка, вам помочь?!
Снаткина не услышала, шагала, тяжело разгребая воздух велосипедом.
– Мне кажется, здесь для Чичагина есть перспективы. А ты эту тетку знаешь, что ли?
– Да, это знакомая… моей бабушки. Какая-то дальняя-предальняя родственница. Она… из хора ветеранов…
– Имени Чичагина! – тут же перебил Хазин и расхохотался.
Возможно, все же не следовало с утра встречаться с пивом, подумал я. Хазин явно поплыл, стоит его из-за руля…
Мне за руль не хотелось.
Хазин выехал на старый переезд, остановился. Здесь не осталось ни шлагбаумов, ни фонарей, промасленная гравийная насыпь и выкрошенные бетонные плиты между рельсами.
– В восемьдесят седьмом через переезд везли одного дизелиста, – сказал я. – Он поссорился с женой, а она его топором в башку. Ничего так, доставать не стали, примотали бинтом. А на этом переезде тряхануло, у него топор из головы вывалился, мужик и помер от кровопотери.
Хазин оглянулся на переезд, усмехнулся:
– Это не Люся по случаю была? Мужебойца?
– Не, не Люся. Это Снаткина. Тетка с велосипедом.
– Эта тетка зарубила мужа?! – поразился Хазин.
– Говорили, что да. Он ее щукой избил, а она его топором уговорила. Кстати, музей на Советской, мы неправильно едем.
Хазин потрогал голову:
– Да, точно… Кстати, Чагинск мне нравится все больше. Тут есть где развернуться, не то что в области. Он ее щукой, она его топором, и над всем целлюлозно-бумажная АЭС имени адмирала Чичагина. А?
– Пожалуй…
Снаткина любила похороны. Бабушка говорила, что Снаткина на всех поминках первый гость, и не поесть, а посмотреть больше. Наверняка и у бабушки Снаткина была.
Хазин развернулся на переезде и направился в сторону Советской.
– Надо Механошину подкинуть идею, – веселился Хазин. – Чичагин как отец-основатель! Как держатель ключа! Пусть Механошин привлечет общественные силы, добровольцев, молодежь, организует патруль… нет, лучше дружину! Пенсионеры Чагинска ждут, когда их переведут через железную дорогу в новое время! Приехали…
Хазин резко затормозил возле двухэтажного особняка, сложенного из ровной красивой лиственницы. Рядом с домом имелись три колодца разных конструкций, включая журавельный, из кустов выглядывал резной сортир, а за разноцветной клумбой возвышались могучие качели, срубленные явно без единого гвоздя, скрепленные дубовыми шипами; веревка же была сплетена из натуральной пеньки. Вполне может быть, что именно на таких качался Чичагин в детстве, подумал я и не удержался.
Пиво было отличным.
– Ты тоже об этом подумал? – спросил Хазин.
Как тут удержаться.
– Мне в первой половине дня думать вредно. Я думаю исключительно ближе к вечеру, тогда инсулин в крови концентрируется и мысли легки.
– Завидую. В нашей профессии сложно не думать, я постоянно думаю. Я думаю…
Хазин набрал в горсти волосы, подергал, массируя скальп и закатывая глаза.
– Одна моя подружка… ты ее не знаешь. Так вот, она училась на психфаке, а сейчас она, типа, рэйки, расстановщица…
Хазин дергал за волосы.
– И общается с богами? – уточнил я.
– Примерно… Так вот, есть такой прием для отстранения… Помнишь «Мецената Нечерноземья»? После того раза у меня нервы несколько расстроились…
У него несколько расстроились нервы… Я вздохнул, потрогал шрам на подбородке. У меня после этого здоровье расстроилось, счастье, что временно.
– Помню этих джентльменов… – Хазин натягивал волосы. – Забавные… Хотели джаз за три копейки…
Хазин сфотографировал журавель.
Шрам был гладкий и выпуклый, от привычки поглаживать его я с трудом избавился лишь полгода назад.
– Так вот, эта расстановщица… – Хазин тянул себя за волосы вверх. – Огонь была расстановщица…
Я несколько насторожился: поминать расстановщиц перед важной встречей плохая примета, особенно поблизости от краеведческого музея, эффект может быть сокрушительным…
– Я серьезно говорю, насморк влет излечивала. Ментальным усилием… Через астрал… надо лишь научиться выстраивать мост…
Мысленный мост. Мост есть всегда, возможность есть всегда, переходить торопиться не стоит. Мост имени… Мост имени… я попытался вспомнить, как называлась книга, но вспомнил только, что все главные герои провалились в пропасть в первой же главе.
– Надо представить, что ты на одном берегу, а все остальные на другом, – бубнил Хазин. – И эти остальные машут руками, кричат, подпрыгивают, но до тебя долетают бессмысленные обрывки и мельтешение. А по-хорошему видны лишь крупные объекты: элеватор, карьерные самосвалы, ну или там… любимая водокачка…
Хазин выдохнул, опустил волосы и теперь смотрел на блестящие от жира ладони. Потрогал себя за нос.
– Мне кажется, это фигня, – сказал я. – Есть же перетягивание каната.
– Насморк прошел, – возразил Хазин.
Я выбрался из машины. Я знал, что лучше остаться в ней, но выбора нет.
– А вот мне кажется, мы постепенно проникаемся, – сказал Хазин вдогонку. – Свет Чичагина, хочешь не хочешь, но слегка озаряет наш путь. Надо быть осторожным…
Чертовски верно, надо быть осторожным.
– А ты давно… сюда не заглядывал?
– Лет пятнадцать, – ответил я.
– Ну, возможно, ты удивишься…
Я поднялся на крыльцо, толкнул дверь музея. Меня нельзя удивить краеведческим музеем.
Здесь пахло, как всегда, чугуном, сухим льном и чем-то посторонне сладким. Болюсами, подумал я. Тинктурой. Или кремлевской таблеткой, вполне возможно, так она и пахнет.
Музей начинался с выставки-продажи «Здоровец», и на ней, как и докладывал Хазин, вовсю повышали иммунитет, подвижность суставов, общую локомоцию и частную перистальтику, повышали как приборно, так и медикаментозно, консультант немедленно предложил мне ирригатор, а Хазину целебный жир.
– «Жир семейства псовых…» – озадаченно прочитал Хазин с бутылочки. – «Состав: жир песца, жир лисы…»
– Очень помогает, – заверил консультант.
Но жир Хазин не приобрел, впрочем, как и я ирригатор.
Выставка была изобильна, особенно отдел чаги и дегтя, сам же музей несколько подвинулся дальше. Сразу за гардеробом и «Здоровцом» стоял верстовой столб. Елизаветинский тракт, тысяча восемьсот неизвестный год, судя по информационной табличке – последний сохранившийся столб в области.
Хазин сделал несколько снимков.
– Его, кстати, мы притащили, – похвастался я. – Гуляли с Федькой. И с Кристиной… Ходили за брусникой и нашли столб.
– И зачем вы его из леса перли?
Я пожал плечами:
– Не помню… Зачем-то… Похож на лесовика.
Так тогда сказала Кристина. Он действительно напоминал лесовика: заросший лишаями, почерневший, торчал из земли как большой гриб, а под ногой наросли опята. Федька тогда заорал, что сшибет эту рухлядь с одного удара, подпрыгнул и влупил лесовику пяткой в лоб.
Столб не сломался, но вывернулся из земли и упал; я думал, что из столба просыплется трухлявая ржавчина с муравьиными яйцами вперемешку, но столб оказался чистым. Он лишь потемнел, проморился в чайный цвет, но ни плесени, ни крылатых муравьев.
А Кристина тогда врезала Федьке по шее и сказала, что он придурок. Федька заржал и объявил, что под столбами всегда прячется клад, бухнулся на землю и стал копаться в яме. А Кристина достала платок, приложила к дереву и плотно провела ладонью, на платке осталось лицо. Что-то похожее. Нос, глаза. Федька ржал еще громче и орал, что это ее жених, жених, жених. Кристина попыталась поднять столб, и я стал ей помогать. Потом мы катили и волокли его до города почти десять километров, до самого вечера.
– Воспоминания чрезвычайно утомительны, – сказал Хазин. – Прими жир песца.
– Кристина сказала, что это для альпийской горки, – вспомнил я. – Они строили горку возле кинотеатра, ей чего-то заплатить вроде собирались. Ну, мы его и волокли весь день. А потом его увидел смотритель музея…
– Бородулин, – сказал Хазин. – Директор Бородулин.
– Возможно, Бородулин.
– Не возможно, а так и есть. Вон торопится.
Я оглянулся. К ним действительно спешил Бородулин, невысокий мужчина в глаженых брюках и белой рубашке. Возможно, это был тот самый Бородулин, я его тогда плохо запомнил, а может, и новый.
– Я вас ждал, из мэрии звонили, – приветливо сказал Бородулин и протянул ладонь. – Добрый день. Пройдемте в кабинет?
Я пожал руку Бородулина и сказал:
– Давайте лучше в зале. Душновато сегодня, мы с утра в кабинетах…
– Тогда пожалуйста, – Бородулин кивнул. – Пройдемте. У нас здесь как раз отличная экспозиция светцов и подков, определенно лучшая на Северо-Западе. И выставка про Чагинск, она там, за забором…
Я хотел отказаться, светцы и подковы меня не занимали, а забор настораживал, но Хазин успел сказать:
– Непременно!
– Это здесь! – показал Бородулин.
При организации экспозиции руководство музея действительно проявило творческий подход и учло современные мотивы: подковы были приколочены к кривому забору, протянувшемуся от стены до стены, а светцы вбиты в старинный телеграфный столб. Для прохода в другую часть музея в заборе имелась убогая калитка.
– Это сами ребята придумали, – прокомментировал Бородулин.
Хазин восхитился, а я отметил, что утыканный светцами столб напоминает железную елку – если упадет, проткнет и задавит. Из-за забора робко выглянула пожилая женщина, то ли смотрительница, то ли заблудилась с выставки-продажи «Здоровец». Я вдруг представил – столб подкосился, упал на забор, а забор, в свою очередь, придавил тетеньку. И никакой калган тут не поможет, сфотографировать – и получится чудесный постер к фестивалю монгольской панк-музыки. Невыносимо захотелось приобрести ирригатор.
– Что-то в этом есть, – сказал Хазин. – Культура…
Мы приблизились к столбу и осмотрели. Я не очень разбирался в светцах, собственно, я раньше не знал, что они бывают. И зачем бывают. И впечатления светцы особого не произвели – черные кованые штыри. Имелась парочка более художественных образцов, загогулистых, все.
– Мы думаем вставить в светцы лучины и зажечь их! – сообщил Бородулин. – Есть идея проведения фестиваля самобытной культуры…
– Это грандиозно, – сказал Хазин и сфотографировал Бородулина на фоне столба и забора. – Лучины, подковы, определенно украсят Чичагин-фест.
– Чичагин-фест? – наивно спросил директор. – Фестиваль Чичагина?
Я двинулся вдоль забора, осматривал подковы, никогда не думал, что они настолько разнообразные.
– Разумеется. – Хазин сфотографировал забор без Бородулина. – Крыков работает в этом направлении. Приедут фанаты, реконструкторы, любители истории, родственники опять же…
Я потрогал шипастую подкову.
– Родственники? – растерялся директор.
– Конечно, – Хазин положил руку Бородулину на плечо. – Родственники. Мы, собирая материал для книги, провели некоторое расследование и нашли, по крайней мере, трех прямых потомков…
– Трех потомков…
Заканчивалась экспозиция на заборе выдающимся экспонатом – огромной подковой, по размерам в три раза превосходящей остальные, больше напоминавшей небольшой хомут. Эта подкова не висела на стене, а стояла, прислоненная к табуретке. Рядом стоял медведь. Чучело, разумеется.
– Ну, как сказать… – Я, как учили в спортзале, заранее напряг поясницу и приподнял подкову. – Предположительных потомков, пока еще до конца не ясно… Килограммов пять, не меньше…
– Предполагается, что это… – улыбнулся Бородулин. – Либо купеческая шутка, либо своеобразная рекламная продукция. Найдена недалеко от Макарьевской ярмарки. Мы думаем, что с помощью…
– То есть она в единичном экземпляре? – спросил Хазин.
– Другой такой подковы не нашли, – подтвердил смотритель.
Хазин переглянулся с медведем.
– Возможно, это сувенир, – сказал Бородулин. – Всем известно, что подковы приносят счастье. Чем больше подкова, тем больше счастье…
Хазин сел на ближайший сундук, быстро сменил объектив, прицепил вспышку и начал фотографировать подкову.
– Чичагин любил лошадей, – сказал я.
Почему бы и нет?
– Большегрузов, – уточнил Хазин. – Другие его не выдерживали – Чичагин с самого детства отличался богатырскими размерами и ездил исключительно на… Этаких дестриэ. Это подкова с лошади Чичагина.
– Он таких на спор мог две дюжины подряд сломать, – сказал я.
– Он взваливал на плечи четырех крупных крепостных и переносил через реку, – добавил Хазин. – А на Масленицу один выходил против целой ватаги.
– Местные называли его Чича-Молоток, – добавил я.
– Чича-Молоток? – Бородулин поглядел на нас с окончательным испугом.
– Или Чича-Лом, – сказал Хазин.
Бородулин растерянно посмотрел на подкову. Хазин сфотографировал ее еще раз, сделал несколько записей в блокнот.
– Но ведь достоверных сведений не сохранилось… – сказал Бородулин.
Бородулин отчего-то указал пальцем на чучельного медведя в углу.
– Временно исполняющий обязанности губернатора заинтересован в развитии туристического кластера, – сказал я. – Чрезвычайно заинтересован.
Бородулин, видимо, загрустил.
– Я же вам в первую встречу говорил, – напомнил Хазин серьезным голосом. – Нам нужен материал для книги. История города и Чичагин в этой истории, Чичагин как моральный образец, Чичагин – беззаветный патриот, Чичагин в сердце каждого чагинца, где-то так…
Директор Бородулин нервно огляделся. Но от подков и светцов поддержки не поступило, медведь и тот промолчал.
Раньше медведя в музее не стояло, хотя чучело выглядело заслуженно, медведь напомнил старого вислоплечего боксера; медведь сутулился и потерянно смотрел на свои когти.
Бородулин спрятал руки в карманы. И тут же вытащил.
– Адмирал Антиох Чичагин никогда не жил в Чагинске, – выдохнул Бородулин. – Их вотчина была южнее, в Заингире.
Бородулин указал пальцем. Сука Крыков. Надо было и мне приложиться к банке.
– Он мог неоднократно приезжать сюда за провиантом, – возразил Хазин.
– По большому счету у нас про него мало кто знает, их дом был в Заингире… – Бородулин словно от холода потер руки. – А сам адмирал… он половину жизни провел в Италии…
Это действительно он, вспомнил я. Это он отобрал у нас столб. Тогда он был увереннее, отбирая у детей столб.
– У вас отличная коллекция светцов и подков, – сказал я. – Я напишу про нее в «Вопросы истории». Но мы все-таки по другому делу, не так ли?
– Да, я в курсе. Я расскажу вам про город…
Бородулин указал на калитку в заборе.
За забором располагалась выставка «Чагинск в XI–XX веках: история развития», на изнанке забора висели стенды с фотографиями, вдоль стен сундуки, на стенах половики.
– Тут тоже медведь, – сказал Хазин, пройдя в калитку.
Я обернулся. Действительно, в углу за старинным медицинским шкафом стояло еще одно чучело сутулого медведя с покорными лапами.
– Это Сарычев подарил, – объяснил показавшийся из калитки Бородулин. – Известный охотник и таксидермист. Он пожертвовал нам большую часть своей коллекции, к сожалению, у нас были проблемы… с мышами…
Пива мне. Я не хотел ехать в Чагинск. Опасался, что так все и случится. Проблемы с муравьями, проблемы с мышами, Сарычев-таксидермист, светец и стрекоза, Чичагин как символ беззаветности, тысячелетняя история, рыба, скот… не хотел никого видеть.
– Чичагин, похоже… – Хазин покосился на чучело. – Любил…
– Чего любил? – насторожился Бородулин.
– С медведями позабавиться, – объяснил Хазин. – С рогатиной то есть.
Изобразил, как с рогатиной, сфотографировал медведя. Бородулин не стал спорить.
– Нет, – возразил я. – С рогатиной позже ходили, когда народец стал пожижее. А в конце восемнадцатого ходили с особым устройством. Брали дубовый куб, набивали в него трехдюймовых гвоздей и проваривали в смоле. Шли в лес и, завидев медведя, кидали ему в лапы. И пока медведь мял эту кубышку, ему вспарывали серпом брюхо. В народе это приспособление называлось…
– Рожон!
Возможно, Хазина пора уводить.
А Бородулин, как мне показалось, слегка подпрыгнул. А так ему и надо.
– При чем здесь рожон? – робко спросил он.
– Именно он, – подтвердил я. – Да, впоследствии так стали называть перекладину на рогатине, но изначально… это был предмет, который совали медведю в рожу, – рожон.
– Наш губернатор тоже так любит, – брякнул Хазин. – То есть временный исполняющий. В прошлую зиму двух рожном поднял!
Хазин сочувственно подмигнул медведю.
– Давайте я лучше расскажу вам про наш город, – взял себя в руки Бородулин. – Вкратце, основные вехи, так сказать. Историки сходятся, что город назвали в честь изобилия чаги в окрестных березовых лесах…
Однажды мы отправились на подрывное поле. Я, Кристина, Федька. За порохом и осколками. Федька нашел половину снаряда. Мы хотели его в музей сдать, но не дотащили, так и бросили где-то по пути. Бросили…
А потом еще раз туда ходили, искали жемчужниц, за подрывным полем текла Сендега, самое начало Сендеги из трех ключей, и еще не речка, а ручей – перепрыгнуть можно. Мы с Федькой полезли в воду ловить ракушки, а Кристина собирала землянику по лесной опушке. Вода оказалась ледяной, но Федька уверял, что спичечный коробок жемчужниц можно сдать в приемку и заплатят вполне себе неплохо, а жемчужниц здесь полным-полно. Я Федьке не особо верил, но ракушек оказалось действительно много – довольно быстро набрали ведро. Мы изрядно замерзли, но из воды вылезли, когда перестали чувствовать пальцы на ногах. Федька достал охотничьи спички и быстро развел костер, мы грели пятки и вскрывали ракушки.
– …Галич Мерьский к тому времени был в составе Московского княжества, – Бородулин ткнул пальцем в карту. – Фактически это была вотчина Дмитрия Донского…
Жемчужина нашлась только одна, и попалась она Федьке. Не очень ровная, похожая на блестящий комочек рисовой каши. Я тогда испугался, что он подарит ее Кристине, но жадный Федька убрал жемчужину в коробочку из-под крючков. Кристина усмехнулась в сторону и поставила на огонь котелок с земляникой и листьями черной смородины. А Федька сказал, что хочет жрать, насадил жемчужниц на прутик и стал жарить. Получилась дрянь. А чай хороший…
– …В тысяча восемьсот девяносто четвертом году в месте слияния с Нельшой была открыта мануфактура Энгера Мак Кара, занимавшаяся производством керосиновых ламп. Интересный факт – несколько лет назад нам написали русские туристы, путешествующие по Южной Америке. В перуанском городе Арекипа в одном из монастырей они нашли лампу, произведенную в чагинской мануфактуре Мак Кара…
– Не спи!
Хазин ткнул меня в бок.
– …В тысяча девятьсот сорок втором году в Чагинске работало несколько предприятий. «Музлесдревк» выпускал ложа для автоматов «ППШ» и винтовок «СВТ», льнозавод обрабатывал американский хлопок для производства пороха, завод, расположенный в военной части, перезаряжал снаряды, смолокурка поставляла широкий ассортимент для авиационной промышленности, на башне бывшей лечебницы…
Бородулин сопровождал рассказ лазерной указкой, прицел бегал по фотографиям, я не успевал следить, Бородулин рассказывал слишком быстро, а Хазин в руках держал острогу, видимо, часть экспозиции.
– …Работники всех предприятий отказались от недельной заработной платы, и на эти средства был построен танк «Т-34». Он принял участие в Сталинградской битве.
Бородулин навел указку в центр стенда «Чагинск в Великой Отечественной». Я вгляделся. На фотографии был «Т-34», веселый экипаж сидел на броне, а на самой башне крупными белыми буквами было написано «ПЕРЕСВЕТ».
– Танк назвали в честь героя Куликовской битвы Александра Пересвета, – сообщил Бородулин.
– Он разве местный? – спросил Хазин.
– Не-ет… – растерянно сказал Бородулин. – То есть…
– То есть Пересвет мог бывать в Чагинске? – спросил я вкрадчиво.
– Нет! – взвизгнул Бородулин. – Тогда еще никакого Чагинска не было!
– Почему тогда танк так назвали?
Бородулин застыл, затем начал быстро рассказывать:
– Я пытался проследить происхождение, кое-что удалось. Дело в том, что в нашем городе проживало несколько ветеранов Русско-японской войны, в частности матросы, оборонявшие Порт-Артур. Вероятно, некоторые из них служили на «Ретвизане» и на «Пересвете»…
Бородулин указал на соседний стенд: «Чагинск в начале XX века». Большую часть стенда занимали снимки бородатых мужиков на фоне снопов и молотилок, достроенная до половины водокачка, огромный штабель бревен, снова бородатые мужики, но на этот раз с огромным осетром в руках.
Пиво. Осетр копченый, золотой и прозрачный, пирог с вязигой, вязига – это мозг осетра. Вот откуда острога.
В нижнем правом углу стенда действительно имелись снимки разрушенного Порт-Артура и броненосцев «Ретвизан» и «Пересвет».
– …И «Пересвет», и «Ретвизан» были затоплены, потом их подняли японцы и они состояли во флоте императора… Матросы же вернулись в Россию через Китай, это важное обстоятельство. Поясняю – в начале века на восток тянули вторую линию железной дороги, в Чагинске как раз располагались бараки китайских рабочих – строителей.
Бородулин перевел внимание на другую фотографию. На ней изображались китайцы, стоящие возле шпалопропиточной цистерны и тоже держащие в руках большую рыбу, но, как заметил я, сома. Копченый плес сома хорош, особенно с пивом.
– Матросы работали переводчиками. После того как участок Буй-Свеча был завершен, китайцы перебрались на восток, матросы же остались в Чагинске…
– Понятно, понятно, – остановил директора Хазин. – Город имеет давние морские традиции, так я понял?
– Да, – устало сказал Бородулин. – Да…
– История здесь в каждом камне, так? – сказал Хазин. – Пересвет, Чичагин… Кстати, а танка «ЧИЧАГИН» не было?
– Кажется, нет…
– Жаль, – вздохнул Хазин. – Танк «Адмирал Чичагин» нам бы весьма подошел. Может, торпедный катер? Хотя если смотреть на все шире… История – это не догма, верно?
– У нас здесь не Суздаль, какая у нас история… – заметил Бородулин. – Мы не упоминаемся даже в удельных летописях, хотя новый раскоп на Чагинской горке… мы планируем получить финансирование раскопок урочища «ИНГИРЬ-3»…
Мне не нравился Бородулин. Раньше в музее работал «КРЮК» – кружок юных краеведов, теперь здесь «Здоровец».
– Раскоп мы обязательно учтем, – сказал я. – Не сомневаюсь, там найдут много интересного. Но нам…
Хазин попробовал острогу ногтем.
– Но нам уже пора, – закончил он. – Вы, пожалуйста, систематизируйте информацию и предоставьте…
Хазин не успел договорить, Бородулин сунул руку в карман, достал синюю дискету, протянул мне.
– Тут все, – сказал он. – Цифры в основном. Знаете, я ведь сам когда-то… собирался…
Бородулин улыбнулся:
– Собирался написать про Чагинск небольшую работу… Но… Нет никаких возможностей… А из администрации предложили…
– Алексей Степанович непременно вам компенсирует, – пообещал я.
– Кто? – не понял Бородулин.
– Алексей Степанович, – весомо подтвердил Хазин. – Он ценит краеведческие инициативы.
Хазин похлопал Бородулина по плечу, задумался и произнес:
– Алексей Степанович серьезно настроен.
Хазин воткнул острогу в пень и вышел через калитку в заборе.
– Он умеет быть благодарным, – подтвердил я.
– Если хотите, можете поработать в архиве… – неуверенно предложил Бородулин. – Сейчас там, правда, света нет, но завтра починят…
– Обязательно поработаем. На днях зайдем – и поработаем.
И я вышел через калитку в заборе.
Хазин торговался с продавцом скипидарных растворов, пытаясь выяснить перспективы получения третьей банки бесплатно. Я не без труда вытащил его из музея, мы вернулись в машину; пиво почти не степлело, хорошее пиво всегда долго держит прохладу.
Кристина ходила в «КРЮК» два года. Однажды Кристина нашла на чердаке саперный тесак и принесла его Бородулину, и он поместил тесак на главную витрину. Кристина очень гордилась, и мы три раза ходили смотреть на тесак, а на следующее лето тесака в музее уже не выставлялось.
– Зачем мы тут были? – спросил Хазин, сделав хороший глоток.
– Надо начинать работать, – ответил я.
– Надо… Но это сложно… Это практически рожон…
– Воспринимайте историю объективно, как бы фантастически ни выглядели ее проявления, – сказал я. – Так учил Марк Блок.
Хазин вздохнул.
Я достал дискету, она воняла табаком. Я представил, как Бородулин сидел зимними вечерами за компьютером, пил чай и набивал главы «Лесхоз – флагман промышленного роста», «Грузовой двор: курс на длинносоставные поезда», «Колбасному цеху – быть!». Так ему и надо.
– Надо работать, – согласился Хазин. – У тебя есть что-нибудь?
У меня имелось три матричных текста, пожалуй, под Чагинск подходил номер третий.
– Всегда в тебе уверен, – Хазин обернулся, передал банку с пивом. – На подверстать фотки дня три понадобятся.
– Ага.
После первого глотка я опять подумал, что идея по утрам заезжать в «Чагу» – правильная.
– Думаю, пора говорить с Механошиным об авансе, – принялся рассуждать Хазин. – Тут явно вредные производственные условия, у меня аллергия на всякую шерсть… В том смысле, я не шерстяной… Слушай, они карьер точно под бумажный комбинат копают? А вдруг реально под АЭС?!
– Этот вопрос нельзя воспринимать…
В крышу машины ударили:
– Уезжай отсюда! Бабка тебе разве не говорила?
Крикнули над ухом.
Хазин подпрыгнул. Я вздрогнул и стукнул зубами о баночное горло. Не успел ответить, Снаткина уходила, велосипед катила, как обычно, под правым боком.
– Душевно обоссался, – сказал Хазин. – Это которая мужика своего зарубила?
– Да, – ответил я.
И сделал еще три больших глотка. Передал банку, Хазин тоже выпил.
– Она что, тебя знает?
– Вроде…
– Могучая бабка, посмотри, какая спина! Такая могла запросто…
Хазин сфотографировал спину Снаткиной. Я промолчал.
– Здесь как-то… так. – Хазин достал из кармана сушку, занюхал. – Эти штыри, исполинские подковы, медведи сушеные, мази скипидарные…
Хазин зажал банку с пивом коленями, достал сигареты, закурил.
– Странное… впечатление… Ты не чувствуешь?
– Возможно…
– Тебе не кажется, что… – Хазин поморщился. – Здесь некоторый перебор?
– Вопрос оптики. А в целом… стандартный вальс с осьминогами.
– Не, – помотал головой Хазин. – Тут не то… Я не понимаю пока, но тут что-то не то. Тут странно, тут осьминоги… другие.
Хазин выпустил дым в банку, прикрыл крышкой, взболтал, открыл, отхлебнул.
– Люблю с дымком…
Хазин взялся за вторую сигарету.
– Не усложняй, Хазин. Пусть что хотят, то и осьминожат, наше дело три свистка. Я пишу, ты снимаешь.
– Разумно…
Хазин отпил еще.
– Нам сегодня еще в клуб, – напомнил я.
– Да-да… – Хазин закрыл банку, убрал за кресло. – Я всегда любил много работать. Мне кажется, этот мудак Крыков что-то недоговаривает… Почему деньги идут через Механошина? Почему их так много? Почему…
– Поехали, Хазин!
Хазин запустил двигатель.
– Ты с завом созвонился?
– Там заведующая… – поправил Хазин. – Некая Зинаида Захаровна. Ты в этом клубе бывал раньше?
Хазин вырулил от музея.
– Ну как…
– Слушай, а может, не в клуб сначала, а пообедаем? – спросил Хазин. – При виде подковы у меня разыгрался аппетит… Чичагин бы одобрил…
– В клуб. Клуб, потом телевышка. Потом обед.
Хазин вздохнул:
– Зачем телевышка? Виктор, как может быть телевышка связана с адмиралом Чичагиным? Он что, покровитель телевышек?
Хазин утомительно думал вслух: про интернет, коего явный повсеместный недостаток, про некоего католического святого, вроде как признанного его покровителем, про то, что и адмирал Чичагин вполне достоин быть покровителем чего-либо. Например, сотовой связи.
– Допустим, Антиох Чичагин был… был проводником и пропагандистом… громоотводов. Он учил жителей пользоваться громоотводами и строил дощатые тротуары. Громоотводы похожи на вышки, а тротуары служат для связи… Послушай, а если подогнать мобильных операторов, а? Тут нет связи, а это…
Профдеформация. И у меня, и у Хазина. Любая, самая несложная работа разворачивается в голове десятком вариантов, порой это утомительно.
В самом-самом начале мы с Хазиным поднимали полудохлый санаторий с грязелечением и марциальными водами. Хазин предлагал двигать санаторий под слоганом «Из грязи в князи» и заготовил под эту пробу билборды – высокий мужчина в богатой боярской одежде и с бокалом коньяка стоит на берегу грязевой лужи и явно успокоен жизнью. Кроме того, Хазин распустил слух, что санаторий скоро купят турки и закроют его для местных, построив настоящий бальнеологический курорт. Эти шаги дали результат, посещаемость санатория повысилась на треть. Руководство было довольно результатами, но я не собирался останавливаться на достигнутом и заказал еще четыре билборда, расставил их вдоль федеральной трассы, за двадцать, десять, пять и за километр до отворота в сторону санатория.
На билбордах было написано честно, что представляет собой санаторий, и они простояли меньше недели, прежде чем их велели убрать. Однако в течение следующего месяца путевки в здравницу распродали на полгода вперед. Тогда мы немного заработали, я съездил в Турцию, Хазин купил «шестерку». А вернувшись из Турции, обнаружил, что грязевой санаторий действительно купили турки. После этого нас с Хазиным пригласили в команду депутата, баллотировавшегося в областную думу. Хорошее время. Я работал. Сочинял много и с удовольствием.
– …И тогда Чичагин достает трубку, набирает номер и командует: «Полный поворот кругом!» И бортовой залп!
Это Хазин изложил мне концепт рекламного ролика про Чичагина и сотовую связь.
– Неплохо, – согласился я.
– Предлагаю серию роликов «Герои и современность». Адмирал Чичагин использует мобильную связь в битве при Синопе, адмирал Чичагин спускает на воду атомный подводный крейсер «Звенигород», адмирал открывает первую термоядерную электростанцию… Надо, кстати, предложить Алексею Степановичу…
– Хазин, сиди пока, – посоветовал я. – Пусть Крыков работает, наше дело книга…
– Говорят, у него брат карлик, – перебил Хазин.
– И что?
– Это значит, что в его семье карликовость так или иначе присутствует в генах. И если он внешне не карлик…
Я невольно вспомнил Крыкова.
– Он ментальный карлик! – с отвращением произнес Хазин. – Нравственный карлик! Слушай, у него подозрительно маленькие ручонки…
– Давай прокатимся, Хазин, – предложил я.
– Зачем?
– Проветриться надо. Едем через Новый мост.
– Как скажешь… Это крюк.
Хазин свернул на Банную, мимо облупленной бани, не доезжая до РИКовского моста налево, на Набережную, мимо бывшего магазина льнозавода.
– Я шорты изо льна купил, думал, дышат, а в них ходить невозможно – задницу натирает вусмерть, – сказал Хазин.
Потом на бетонку и направо, к Новому мосту.
– У льняной промышленности нет будущего, факт, – заключил Хазин. – Разве что… нет, никакого.
– Ты заблуждаешься. Во-первых, масло. По питательным свойствам не уступает рыбьему жиру. Во-вторых, пакля. Для слесарных работ ничего лучше льна не придумано. А в-третьих, одежда для космонавтов. В космосе невесомость, трусы не натирают.
Остановились на Новом мосту. В Чагинске три речных моста, когда-то Ингирь был не в пример шире и полноводнее, в нем водились крепкие ерши с овальными лиловыми глазами, и сам Чагинск выглядел на карте островом.
Похожим на треуголку, вдруг подумал я.
– Чичагин носил треуголку, – сказал я.
Новый мост закончен в восемьдесят пятом году как важная часть магистрали Кострома – Галич – Шарья. В отличие от РИКовского моста, выдерживающего транспорт не тяжелее восьми тонн, Новый мост рассчитан на гораздо большие нагрузки. Это позволяет предположить, что Новый мост – важное звено в транспортной системе ракетных сил стратегического назначения. Вода здесь стального цвета. На РИКовском всегда синяя. А на висячем черная. Новый мост – самый высокий из трех, воздух над Ингирем постоянно в движении, сюда приезжают стучать голавлей и трезветь.
Отсюда прекрасно виден город. Федька рассказывал, что один пацан из военного городка прошел по перилам от левого берега к правому.
– Чичагин мог жонглировать тремя пудовыми ядрами, – сказал Хазин. – А мы опаздываем к Зинаиде Захаровне.
Верно, собирались работать. Глава «Культурный центр Чагинского района». Еще не отгремели молотки в паровозном депо, как были выделены средства на другой объект. Особенно много сделали на стройке железнодорожники комсомольской ячейки, которую возглавлял С. Т. Данилевский. И вот скоро сказка стала явью.
– Она заведующая клубом…
Мне не хотелось в клуб, но я понимал, что он неотвратим. Я посещал, по крайней мере, десяток клубов, два из них были построены железнодорожниками, в некоторых имелись спортзалы, в других работали кружки народного вокала, неотвратимы были все.
– У меня соседка тоже заведующая клубом. Женщина многих достоинств и большого мастерства…
Хазин повернул ключ зажигания.
– Любит поиграть…
«Шестерка» заводилась долго, и Хазин долго вспоминал свою соседку, ее невероятно сильную женскую конституцию, но при этом парадоксально высокий духовный уровень.
– …И вот все деньги, что копила, она потратила на синтезатор…
Кое-как поехали.
Соседка Хазина копила деньги на поездку в Египет, но купила на эти деньги синтезатор, чтобы преподавать на нем музыку; кроме того, всех своих кавалеров так или иначе привлекала к помощи делу дополнительного образования: кто-то циклевал паркет в спортзале, кто-то чинил телевизоры, Хазин делал фотоальбомы. Через километр нас догнал запах железа, леса и солярки, сзади принялись сигналить – к нам притерся нетерпеливый лесовоз. Мы ехали к Зинаиде Захаровне, и я пытался представить, на кого она похожа.
– В сущности, это все подлая инверсия Гоголя, – рассуждал Хазин. – Чичиков приезжает к Коробочке, а она давно в коробочках! Приезжает к Собакевичу, а там сплошной русский хорт. А Прокурора задавило чугунной скамейкой. И Ноздрев на клавикордах бацает и бацает, о Русь, взмахни крылами, ты-ры-ры-ры-ры-ры…
Я потерял нить его мыслей, представляя скорую Зинаиду Захаровну. Хазин тошнил, и лесовоз решился на обгон, гремел цепями и мстительно плюнул в окно выхлопным облаком сажи. Я успел задержать дыхание, а Хазин нет, захлебнулся, и от этого у него испортилось настроение, и до самого города Хазин кашлял.
Вернувшись в Чагинск, Хазин не стал привычно погружаться в переулки, а поехал по Вокзальной, через два квартала свернул на Дружбу – приехали.
Клуб.
– …И вот сказка стала былью, – сказал я. – Красивое каменное двухэтажное здание, оформленное московскими художниками. Просторный актовый зал, светлый вестибюль, спортивный зал, тридцать кружков и секций – прекрасное место для продвижения культурной работы…
Я вдруг вспомнил, что Пол Маккартни был женат на одноногой.
– Адмирал Чичагин всегда выступал за культуру, – согласился Хазин. – В Италии он приобрел несколько пейзажей Бернардо Белотто, но, к сожалению, след этих шедевров утерян.
– Открылось летнее кафе «Теремок», – добавил я. – Открылся клуб осознанной трезвости «Оптималь».
– Чичагин всегда выступал за осознанную трезвость.
Взбежали по широким ступеням, Хазин толкнул дверь клуба, и мы вошли в прохладный вестибюль. От оформления в пятьдесят шестом московскими художниками осталось не так уж много: на левой стене трудился мужик с рубчатым лицом, на правой стороне тревожно всматривалась в небо женщина-авиатор, напоминавшая рыбу-молот. Про то, что Чичагин предсказывал развитие авиации, Хазин промолчал – поперек широкого фойе лежал на боку фанерный мужик исполинских размеров.
– Интересно, – сказал Хазин.
Два мальчика под руководством сильно перепачканной краской тетки покрывали его коричневой грунтовкой.
– Думаю, все-таки Гулливер, – заметил я.
– Согласен, – сказал Хазин и сфотографировал.
Кабинет заведующей находился на втором этаже, рядом с помещением драмкружка. Лестница была заставлена бумажными цилиндрами и кубами поролона, в коридоре второго этажа пахло кислым клеем, вдоль стены стояли рассохшиеся деревянные куклы, заведующая клубом Зинаида Захаровна считала на калькуляторе в своем кабинете.
– Вы от Станислава? – улыбнулась Зинаида Захаровна.
Я представлял ее иначе.
– От Крыкова, – подтвердил я. – И от Александра Федоровича. Мы собираем материал об истории Чагинска и о его современности, в частности нас интересует ваш…
Дом творческих компетенций; как сейчас клуб называется, я забыл.
– КСЦ, – подсказала Зинаида Захаровна. – Культурно-спортивный центр «Дружба».
– Культура, просвещение, досуг. – Хазин снял заведующую. – Читатель хочет знать, как приумножилось достояние…
– Знаю-знаю! – Зинаида Захаровна бодро вскочила с места. – Пройдемте, там все готово!
Лет ей, пожалуй, сорок.
Зинаида Захаровна выскользнула из кабинета, мы пошагали за ней. Хазин щелкал за спиной фотоаппаратом.
Клуб – стандартная точка локфика. Клуб, лучшая школа, поликлиника, памятник энтузиастам тыла, локомотивное депо, комбикормовый комбинат.
– …Наш клуб является признанным культурным центром всего района. На нашей базе проводятся ежегодные смотры школьной самодеятельности, соревнования по боксу и самбо, ставятся спектакли, организуются дискотеки и танцевальные вечера…
Хазин снимал с локтя, Зинаида Захаровна рассказывала. Я отметил, что получалось у нее суховато: возможно, журфак, воодушевление отчетливо натужно. По-хорошему записать бы на диктофон, но особого резона нет, все равно трафарет готов.
– …Старейшему работнику скоро восемьдесят, а самому молодому шестнадцать…
Мы спустились на первый этаж, преодолели холодные коридоры и светлые рекреации КСЦ «Дружба» и оказались в небольшом симпатичном загончике, расписанном в морской тематике. Рыбы, осьминоги, затонувший корабль, веселая подводная лодка.
– Проходите! – Зинаида Захаровна гостеприимно толкнула субмарину в бок.
Открылся полукруглый ход, я вступил в темноту подводной лодки и остановился. Щелкнул выключатель.
Первые несколько секунд я даже не пытался понять.
Зинаида Захаровна стояла под шляпкой огромного мухомора.
В принципе, я привык, но здесь, похоже… Хазин прав, с перебором.
– Мы клеили его два месяца! – восторженно объявила Зинаида Захаровна. – Как вам?
– То, что мы искали! – Хазин сфотографировал заведующую под мухомором.
Перебор.
Зинаида Захаровна обняла мухомор.
– Знаете, лет десять назад мы начали собирать игрушки, которые мастерили дети в наших кружках. И сейчас у нас самая богатая коллекция в области!
Несомненно, самая. Помещение размером со школьный класс было плотно заполнено самодельными игрушками. Из дерева, из проволоки и пластмассы, из резиновых покрышек и пластиковых бутылок, Серый волк из старого велосипеда, сороконожка из теннисных мячей, в углу тускло и печально поблескивал Железный Дровосек в полный рост, составленный из ведер, цепей и молочного бидона. Мне тоже захотелось обнять гигантский мухомор, я в очередной раз склонялся к тому, что противостоять этому бессмысленно. На полу лежал длинный шланг.
– Каа? – спросил Хазин.
Немного жутковато. Народ склонен к конструированию игрушек, это всегда настораживает.
– Это наш Кузя! – Зинаида Захаровна с гордостью указала на шланг. – Знаете, это самый старый жилец нашего зала, можно сказать, долгожитель…
Я заметил, что Кузя не есть удав в полном понимании этого слова: кто-то приладил ему к брюху длинные красные плавники – стал драконом.
– Его делают из старых носков! – доверительным шепотом сообщила заведующая. – И каждый год его длина увеличивается на полтора метра!
Скорее вытянутый аксолотль.
– Это потрясающе, – сказал я.
– Все обожают с ним фотографироваться! – хлопнула в ладоши Зинаида Захаровна. – Потому что он приносит удачу!
Зинаида Захаровна схватила носочного удава, вручила Хазину голову и несколько раз обошла вокруг. Хазин тут же запутался в змее и стал похож на Лаокоона, и Зинаида Захаровна сфотографировала его на казенный фотоаппарат.
– Просто чудесно! – радовалась Зинаида Захаровна. – Отличные снимки!
– Мы обязательно поместим их в книгу, – пообещал я.
Хазин стал освобождаться от Кузи, но случилась странная штука – удав словно прилип к хазинской куртке, обвил ее вокруг и отпускать явно не собирался.
– Он у нас с секретом, – игриво объявила Зинаида Захаровна. – Не отпускает просто так, надо знать волшебное слово!
Хазин попытался отлепиться от удава с усилием, но в носочной твари, похоже, действительно имелся секрет – отлипая от Хазина в одном месте, он немедленно прилипал в другом.
Зинаида Захаровна наслаждалась. И я, в общем-то.
– Пусть пока товарищ подумает, а мы подойдем к главному. – Зинаида Захаровна взяла меня за руку. – К тому, что вы хотели увидеть!
Хазин бился в объятиях античности, а мы с заведующей переместились в противоположную сторону комнаты, где стояли елка и стог.
Впрочем, вблизи обнаружилось, что это не стог.
– Вот! – Зинаида Захаровна с гордостью указала на фигуру. – Это и есть наша гордость!
Со стороны Хазина послышался стон.
Честно говоря, я представлял Чичагина несколько иным. Более каноническим, что ли. А здешний был изготовлен из разных материалов; основной корпус, насколько я понял, из пня, добытого вместе с корнями. Центральную часть покрывала проволочная алюминиевая кольчуга, вместо рук суровые и корявые дубины, в могутных руках адмирал держал колесо от телеги, оно, видимо, символизировало штурвал, голова… Я не понял, из чего она построена, мне показалось, что каким-то хитрым образом сложена из старых книг.
– Это наши педагоги придумали, – улыбнулась Зинаида Захаровна. – Он как бы корнями в родной земле, в руках прави́ло, а книга – всему голова. Первое место на областном конкурсе получили!
Я подумал, что зря мы сегодня так – музей, потом клуб, реально перебор, на телевышку никаких сил не останется.
Хазин между тем проиграл сражение со змеем, окончательно в нем запутавшись, и покорно уселся на сундук.
– Мы к нему липучки пришиваем, – пояснила Зинаида Захаровна. – Вы пока посидите, отдохните, я вас потом отлеплю. А мы пока посмотрим на нашего героя!
Выпитое пиво едва не ударило в нос, я с трудом удержался, чтобы неприлично не икнуть на заведующую. Телевышку я не переживу.
– Я его почти узнал, – устало сказал Хазин.
– Да, это он, – подтвердила Зинаида Захаровна. – Это он, гордость нашей северной земли!
«Заслуженный работник культуры РФ» – я заметил значок на пиджаке заведующей.
– Я, честно говоря, представлял его несколько иным.
– Как же он может быть иным? – совершенно серьезно спросила Зинаида Захаровна.
Ну да. Я представил тот знаменитый бой, фрегат «Невыносимый» атакует турецкую эскадру, а на капитанском мостике стоит вросший в палубу деревянный адмирал.
– Наш богатырь. – Зинаида Захаровна с гордостью подержалась за правую руку скульптуры. – Наша опора!
Я представил это в книге. Глава 2 «Адмирал Чичагин vs Урфин Джюс». С разбегу о баттерфляй.
– Это чрезвычайно интересно, – сказал я. – А там что?
Я указал на листы, развешанные по стене.
– А это наш конкурс на лучший детский рисунок!
Хазин, поглощенный питоном, громко вздохнул.
– Не волнуйтесь, я сейчас! – Зинаида Захаровна принялась выручать его из носочного змея, а я посмотрел на стену.
Я такое и раньше замечал, особенно в первый день.
В первый день приезда в Чагинск со мной частенько происходили странные вещи. Я выходил из поезда, и на перроне мне на ногу наступал английский дог. Мужик, спящий на скамейке Вокзальной площади, просыпался и предлагал угнать грузовик, принадлежащий «Гортопу». Федька Сватов, с которым мы дружили пять лет каждое лето, не узнавал меня, встретив на улице. В хозяйственном магазине ко мне подходил незнакомый старик и дарил квадратный будильник «Севан». В продуктовый магазин залетал желтый попугай. Улицы в первый день казались чересчур прямыми и острыми, бабушка разговаривала смешными словами и не смотрела в глаза, вещи, оставленные мною в прошлом году, казались чужими, я чувствовал себя лишним и не мог понять, зачем я сюда приехал.
Через два-три дня ситуация менялась, Чагинск обретал черты, углы утрачивали резкость, дома оплывали, а Федька заезжал с утра на велосипеде и свистел под окном, вызывая гулять. Бабушка пекла пирожки через день, а «Севан» отказывался ходить, хотя я по всем правилам швырял его в подушку. Попугаи больше не безобразничали, но в грядках селилась мрачная жаба.
– Не дрягайте шеей! – хихикала Зинаида Захаровна. – Я сейчас отстегну… Нет, резать не будем, вы что?! У нас же День города скоро! А мы Кузю всегда на него берем! Нам со всего города носки приносят!
Как-то раз, во время зимних каникул, я подхватил свинку. Организм отреагировал, распухла шея и щеки, а в глазах поселились зигзаги, от которых я не мог свести зрение и видел маленьких снеговиков. Прозрачных серых снеговиков, напоминавших гантели, эти снеговики сидели на всех горизонтальных поверхностях и начинали покачиваться с тонким звоном, стоило хоть чуть пошевелить головой. Снеговики не были страшными, но количество их увеличивалось с каждым днем, кроме того, мне стало казаться, что я схожу с ума, я стал бояться просыпаться и засыпать. Потом доктор сказал, что это нормально – мозг реагирует на присутствие в организме вируса, я запомнил.
– «Дети рисуют Перу́»? – услышал я Хазина.
Хазин стоял рядом и разглядывал рисунки.
– «Дети рисуют Пе́ру», – поправила Зинаида Захаровна. – Я же говорю, на День города у нас традиционный конкурс детского рисунка и выставка поделок…
Я заметил, что освободиться от змея Хазину не удалось, и это явно доставляло дискомфорт – Хазин утратил подвижность и свободу в движениях, точно на плечах и вокруг туловища у него лежал настоящий удав, а не кишка из чулок, носков и свитерных рукавов.
– У вас куртка шерстяная, вот вы и завязли, – пояснила Зинаида Захаровна. – Я принесу пинцет, и мы вас выцарапаем, не переживайте!
– Кто такой Пера́? – осторожно спросил Хазин.
– Не Пера́, а Пе́ра, – опять поправила Зинаида Захаровна.
– Пера…
Хазин поглядел на меня. Я в общих чертах начал понимать, кто такой Пера – на рисунках изображался коренастый и приземистый мужчина в меховой шапке и жилетке, в руках оглобля, на поясе палица. Мужчина представал перед нами в различных обстоятельствах своей, по-видимому, интенсивной героической жизни. Вот он с помощью оглобли проучает многочисленных вогульских захватчиков, вот две седмицы держит на своих богатырских плечах колокольню в Перми Великой, вот с удовольствием поедает два чана пареного ягеля, вот ошкуривает поутру кровожадного и подлого Войпеля.
– Выразительно, – сказал я.
Почему мы не знаем про Перу? Почему Чичагин? Он ведь большую часть прожил в Италии…
Чичагина предложил Крыков.
– Вы же хотели посмотреть рисунки, так? – насторожилась Зинаида Захаровна. – Мы каждый год рисуем какого-нибудь местного героя, это развивает любовь к родному краю, развивает культуру… Станислав сказал, что вы должны посмотреть наш центр и ознакомиться с нашим конкурсом… я все правильно поняла?
Крыков, сука.
Войпель сильно напоминал Ктулху. Так ему и надо.
– Абсолютно, – ответил я. – Однако…
– Я думал, это будет Чичагин… – растерянно сказал Хазин. – Ну, то есть…
Хазин покачал головой.
– При чем здесь Чичагин? – удивилась в свою очередь Зинаида Захаровна. – Чичагин… это который адмирал?
– Адмирал. Понимаете…
Я доверительно взял Зинаиду Захаровну за локоть.
– Все очень правильно, – я указал на Перу. – Изучение истоков это, несомненно, большое благо. Но…
Я неосторожно повернулся к Пере спиной и почувствовал, что вот сейчас он укрепит меня дубиной в шею. Оглянулся. Пера оставался недвижим.
– Администрация планирует праздник, как вы знаете, – сообщил я конфиденциальным голосом. – День города. Но необычный. Дело в том, что в этом году двести шестьдесят лет со дня рождения Антиоха Чичагина. Великого гражданина и…
– Решено объединить, – перебил Хазин.
– В общем, верно, – подтвердил я. – И провести ряд мероприятий в ознаменование его памяти. Чагинские чтения на базе библиотеки, издание книги, Чичагинский фестиваль… опять же, памятник…
– Памятник? Но я думала… – Зинаида Захаровна обернулась на зал игрушек.
Я совершенно не доверял Пере.
– Вы, разумеется, знаете, что за РИКовским мостом стартовало строительство? – спросил я.
– Да, там вроде завод бумажный ставить собираются…
– Так вот, в руководстве проекта… – я сделал многозначительную паузу, – считают, что Чагинску нужно новое лицо. И это лицо…
Я покосился на кряжистого Перу.
– Это лицо не должно ассоциироваться с… явно языческими, дремучими образцами.
Зинаида Захаровна хотела возразить, но я быстро продолжил:
– Антиох же Чичагин напротив – символ духовности и просвещения. Именно его руководство компании НЭКСТРАН хотело бы видеть в качестве…
Я несколько сбился, Хазин пришел на выручку.
– Истока, – сказал он. – Именно истока.
– Понимаю…
– Судьба города неотделима от судьбы адмирала, – сказал я. – Об этом и будет наша книга. И с вашей стороны…
– Нам потребуется сотрудничество, – закончил Хазин. – Вы же должны знать, что адмирал – покровитель наук и искусств.
– Да, мы, конечно, про это знаем… – растерялась Зинаида Захаровна. – Мы все сделаем. Я давно собиралась объявить конкурс…
Теперь с мысли сбилась Зинаида Захаровна.
– «Рисуем адмирала Чичагина», – подсказал я.
– Да, отличное название! Знаете, у нас здесь работает летний лагерь…
Зинаида Захаровна улыбнулась.
– У нас лагерь до трех дня, – повторила она. – С десяти до двенадцати мы рисуем, потом обед, потом приставки. Кто не хочет рисовать, не получает приставку.
– А давайте поступим по-другому, – сказал я. – Администрация уделяет пристальное внимание этому празднику, поэтому наша задача привлечь к конкурсу максимальное количество участников. Пусть приставка будет призом победителю!
– Но…
Зинаида Захаровна оглянулась на Перу, как мне показалось, в поисках поддержки.
– Александр Федорович, думаю, одобрит, – заверил я. – Вчера на совещании он сказал, что праздник – это приоритетная задача мэрии. Именно с этого дня начнется…
Хлопнула дверь.
– Зинаида Захаровна! Вы моего не видели?
Я узнал голос и обернулся.
Кристина. Она заглянула в зал, увидела Хазина и хихикнула. Помахала рукой. Слишком часто встречаемся. И я ей помахал.
– Так он пообедал – и сдул сразу, – ответила Зинаида Захаровна. – Кристиночка, я же тебе говорила, он после обеда всегда убегает, я же не могу ему ошейник прицепить…
– Да, до свиданья!
Кристина исчезла.
– Хороший мальчишка… – Зинаида Захаровна покачала головой. – Идеи у него всякие… Кристина тоже интересная девочка была, творческая, стихи писала, мастерила…
Я нащупал в кармане вязаную пчелу.
– А вы не знаете, когда завод пускать собираются? – спросила заведующая. – А то у нас позакрывалось все, работы никакой…
Хазин чихнул: сложно стоять в чужих носках, не чихая.
– Да-да, сейчас! Сейчас мы вам поможем! – Зинаида Захаровна схватила Хазина и вытащила его из зала.
Я остался один. Кукол мало, подумал я. Обычно среди игрушек кукол больше половины, а тут нет, немного. Зато моделей много. И сценок из жизни – то мельник жучит налима, то грузовик ремонтируют, то макет мэрии. Модель водокачки, взрыв подводной лодки «U-721» после попадания торпеды.
Игрушки напоминали рисунки про Перу, руководитель художественной студии был явно склонен к творческому осмыслению действительности. Простые игрушки тоже имелись: детские инструменты, головоломки из гвоздей и гаек, многозначительные коряги; я увлекся рассматриванием, бродил по залу, обнаруживая все новые и новые вещи. Я впервые встречал в клубе такую насыщенную комнату, обычно в Домах культуры ограничивались унылой выставкой достижений, а здесь настоящий игрушечный мир, через который проходила игрушечная железная дорога, на шестисотом километре к рельсам был привязан пластиковый бедолага в широкополой синей шляпе. Я достал из кармана вязаную пчелу и посадил ее рядом. Чтобы не скучно было.
Пробыл в игрушечном зале минут двадцать, Зинаида Захаровна так и не появилась, и я вернулся в вестибюль.
Хазин сидел на железном стуле, рядом с ним стояли две смешливые работницы культуры и методично выбирали из Хазина носкового удава. Это продолжалось долго, Хазин терпел, думаю, он хотел завязать знакомство с той, что с прической. Я сидел на подоконнике, в спину поддувало.
В прошлом году Хазин заболел. Вернее, сломал ногу и не мог работать в поле, а заказ подкинули жирный. Я отправился на северо-запад и через два месяца закончил «Холмы. Город-труженик, город-воин». Но администрация неожиданно ударилась в отказ и платить за работу не собиралась. Заменить в тексте «Холмы» на «Чагинск» несложно, поменять имена, названия предприятий и даты тоже. Локфикшн – самый благодарный вид литературы, ее никто в здравом уме не читает, я мастер локфика, мастер для никого.
Сотрудницы КСЦ закончили высвобождать Хазина из удава и, хихикая, убежали, печальный Хазин приблизился к окну. Ему шло быть в удаве.
– Я буду называть ее Зизи, – сказал Хазин. – О, я буду называть ее Зизи…
Мне не хотелось называть ее Зизи. Хазин продолжал отряхиваться и никак не мог остановиться, точно удав оставил на нем невидимую и жгучую чешую.
– Признаться, это моя мечта, – Хазин мечтательно улыбнулся. – Стать заслуженным работником культуры в провинции, посещать клуб «Оптималь», печь картофельные очистки на противне, достойно встретить старость с удочкой на берегу, какая гнида этот Крыков…
Хазин вздохнул.
– Мне кажется, Крыков саботирует, – негромко сказал он.
– А смысл?
– Не знаю… Мне кажется, мы зря подписались…
– Не пыли, Хазин. Ничего необычного, работа как работа, сделали и уехали.
– Не знаю, не знаю… Я не особо люблю Крыкова… При чем здесь Пера?
– Пера – это да…
– Кто такой этот Пера?!
Я потрогал голову.
– Вероятно, он как-то связан с этой местностью. Как Чичагин.
– Это, наверное, хорошо, – сказал Хазин. – Это значит, что здесь богатырство в почете. Чичагин, кстати, был крепок на руку.
Верно. Когда однажды его корабль потерял якорь, адмирал прыгнул в море и на плечах вынес якорь на берег.
– Однажды Чичагин голыми руками задавил бешеного вепря, – сказал Хазин. – Спас от него крестьянских девушек. Думаю, это надо отразить в тексте.
– Непременно. И перед телевышкой надо пожрать.
Возможно, дело в раздражителе, думал я, пока мы ехали в сторону столовой доручастка. Слишком мощный вирус. Геодезисты, строители, археологи – за последний месяц население Чагинска увеличилось на триста с лишним человек. Город замер, притих, втянул голову в плечи и начал отвечать.
Носочным удавом.